Время для Шерлока Холмса

Глава двадцать четвёртая ОХОТА

Наверное, экстремизм любого толка выливается в диаметрально противоположное движение. В итоге в конце шестидесятых марсианин по имени Фило Тремуссон, сын Нового Пути в третьем поколении, стал агитировать за идеалы, отличные от национализма и фашизма.

Тремуссон был оппозиционно настроен по отношению к Мессиану практически по всем вопросам, призывая к верности человечеству в целом, а не отдельной нации, планете или движению.

— Земля, — заявлял Тремуссон, — в агонии зовёт нас. Мы, её дети, выросли и добились богатства и процветания. Но как мы можем игнорировать её призыв?

Марсиане, говорил он, должны перестать отмежёвываться от Земли, должны звать себя не марсианами, а просто людьми и использовать свои богатства, высокие технологии и запасы продовольствия, чтобы помочь страждущим на Земле.

К моему удивлению, не все марсиане отвергли подобный призыв. Разумеется, большинство встретило выступления Тремуссона враждебно, многие даже соглашались с резкой критикой со стороны Мессиана, который называл оппонента предателем и предлагал выслать на Землю, раз он её так любит. Но достаточно большое количество пациентов, которых я навещал в долине Маринер, в Кларитас и других местах, в личной беседе признавались, что речи Тремуссона затронули какие-то струны в их душе, тогда как Мессиана они считали неотёсанным грубияном, представляющим опасность для Марса.

Я рассказал об этом Холмсу, явившись ради такого случая в его офис в столице, поскольку считал, что подобные разговоры не стоит вести через средства связи.

— Как видите, семена посажены, — заключил я. — Вам с Майкрофтом будет довольно легко задвинуть Мессиана на второй план и посодействовать Тремуссону.

Шерлок Холмс практически полулёжа отдыхал в кресле. Удобное мягкое кресло стало в последние дни любимой заменой дивану, на котором он так любил лежать полтора века назад. Когда я закончил, Холмс фыркнул:

— Тремуссон — это крот, который медленно, но верно делает подкоп под моей горой. А Мессиан… Что ж, Уотсон, позвольте сказать лишь, что я не нахожу слова Мессиана такими уж неприятными…

Я вскочил вне себя от возмущения:

— Что?! Вы одобряете этого новоиспечённого Гитлера? Вот уж не ожидал, Холмс! Вы меня неприятно удивили. Вы же сами сорвали план фон Борка!

Холмс поднял руку, еле заметно улыбаясь:

— Времена изменились, Уотсон, и обстоятельства тоже. Я тогда действовал, движимый патриотизмом, а не идеологическим несогласием. Если бы я родился в Германии, а не в Англии, то — кто знает, может быть, в Англии в девятьсот четырнадцатом шпионил бы герр фон Холмштайн, а не герр фон Борк.

— Какая гадость! Тогда позвольте сообщить, что я собираюсь связаться с Тремуссоном и помочь ему всем, чем смогу.

— Как вам угодно. — Холмс пожал плечами. — Поступайте, как считаете должным. Штаб-квартира его политической партии всего в паре кварталов отсюда. Однако должен предупредить, что в моём понимании вы совершаете ошибку. Лично я считаю, что будущее этого мира за Мессианом, а не за Фило Тремуссоном.

— Может и так, Холмс, но лично моё будущее за тем, кто прав.

Холмс откинулся назад и засмеялся:

— Как всегда! Что ж, поживём — увидим. Возможно, мы встретимся на избирательной кампании.

Чтобы сбить меня с выбранного пути, требовалось нечто больше, чем насмешки старого друга. Я вступил в новую партию Тремуссона, которая называлась пока просто Партией единства, и Лили последовала моему примеру, правда, призналась, что испытывает смешанные чувства:

— Может, это эволюция, Джон. Естественный отбор, когда выживают сильнейшие, и мы должны позволить Земле стагнировать или даже умереть. Достойные переберутся сюда, если смогут. А что до Земли в целом, то, может, она и не достойна выживания.

Я ведь давным-давно тебе сказала, что будущее за Марсом, помнишь?

— И кто из нас жестокий и бесчувственный?

— Ох, ну фу-ты ну-ты! Хорошо, твоя взяла. Я вступлю в партию.

Несмотря на двойственное отношение Лили, которое она и не думала скрывать, и её саркастические замечания по поводу моего энтузиазма, я включился в политическую кампанию за Партию единства и совмещал агитацию со своей медицинской практикой, даже когда со мной ездила Лили. Я считал, что справлюсь с этой задачей лучше других, поскольку часто разъезжал по разным уголкам планеты. До этого времени выборы на Марсе были не более чем просто ратификацией время от времени генеральной линии партии, поскольку раньше никогда не наблюдалось каких-либо серьёзных разногласий по политическим вопросам и не существовало группы, хотя бы отдалённо напоминающей оппозиционную партию. Следующие выборы, как я предчувствовал, получатся совершенно другими. Жаль, что ждать их приходилось ещё целых шесть лет, до 2073 года.

Мессиан, воспользовавшись своим растущим влиянием, объявил о формировании собственной партии и намерении выдвинуть кандидатов на все ключевые посты.

— Первая партия Марса, — сказала Лили со смехом. — Ничего себе заявочка. ППМ. Мне кажется, когда я была маленькой, у нас продавалась зубная паста с таким названием.

— По-моему, им стоило обозвать себя Марсиш Юбер Аллее, — заметил я с сарказмом.

Однако шуточки не отменяли того факта, что по опросам общественного мнения ППМ намного опережала Партию единства. Эту лакуну предстояло устранить путём кропотливой работы таких верных поборников Партии единства, как ваш покорный слуга, Джон Уотсон.

С тех пор, как давным-давно, ещё на Либрации, Лили пошутила по поводу подъёма на гору Олимп без кислородных баллонов, идея взобраться на самый высокий вулкан Солнечной системы манила меня. Всего в какой-то тысяче километров от столичного Нью-Вэй-Сити; шестьсот сорок километров в диаметре у основания с кратером около семидесяти пяти километров в ширину — для человека, обожавшего Альпы и Скалистые горы, это соблазн непреодолимой силы. Тем не менее на воплощение мечты ушло больше тридцати лет. Мы присоединились к маленькой группе туристов из Хэвишема и провели две недели, взбираясь по склонам могучего вулкана. Подъём стал возможен благодаря иной силе тяжести на Марсе. Вид на всю Красную планету и вниз, в огнедышащее жерло вулкана, оправдал все усилия.

Я был настолько потрясён в тот вечер, что даже экспромтом выступил перед утомившимися путешественниками с речью, восхваляющей политику партии. Мой спич в целом приняли неплохо, учитывая время, место и нашу физическую усталость: лишь два человека потребовали дать им поспать.

Вдохновлённый своим дебютом, во время нашего медленного спуска я поделился своим энтузиазмом с женой и соратницей:

— Знаешь, Лили, я стал задумываться, а не баллотироваться ли самому на какой-нибудь пост. Фило неоднократно выражал своё удовлетворение моей работой, так что я мог бы претендовать и на ключевую должность. Например, в планетарной администрации. Что скажешь?

Она отодвинула в сторону кислородную маску:

— Вообще-то я тоже лучше выспалась бы, чем слушать речь.

Мы надели маски и дальше пошли молча. Однако идея меня не оставила, и Тремуссон тоже загорелся ею. Дело в том, что, несмотря на свою преданность идее единения с Землёй, он очень стеснялся выступать публично. И совершенно зря, поскольку для политика у него была подходящая внешность: средних лет, с пышной чёрной гривой, красиво очерченным лицом и решительным взглядом ясных глаз. Его лицо внушало доверие и расположение, да и голос тоже. Когда я сказал ему об этом и призвал чаще выступать, он поморщился:

— Нет, я ненавижу говорить на камеру или перед толпой зрителей… Чувствую себя голым. Ты же знаешь, что происходит, когда я пытаюсь выступить с речью. Я смотрю в пол, краснею и запинаюсь. Хорош герой!

— Зато контраст с Мессианом — его и вовсе не видать. Ведь речи за него зачитывают его помощники. Бытует мнение, что он ужасный урод. Если вы появитесь на публике, то тем самым ещё более акцентируете внимание на вашей непохожести.

Фило вздрогнул При этой мысли.

— Представляете, — признался он, — внезапно я испытал сочувствие к Мессиану. Вот что: я буду писать речи, а читать их будете вы.

— Короче, — объяснил я позже Холмсу, — он счастлив найти хорошего оратора, привлекательного и способного, такого как Хэмиш Макватт, в качестве номинального лидера партии.

Холмс ухмыльнулся:

— Редкая птица этот ваш Макватт. Где вы его откопали?

Лили согласилась с неохотой:

— Если это поможет тебе справиться с кризисом, то я не буду жаловаться.

— Я надеялся на больший энтузиазм, — обиженно заметил я.

Она посмотрела на меня виновато:

— Попробую изобразить.

Мы закрыли тему, но потом в знак примирения Лили начала работать несколько часов в неделю на добровольных началах в столичной штаб-квартире Партии единства.

А вот теперь настала пора рассказать о событии, писать о котором я боялся с тех пор, как начал вторую часть хроники, — настолько мне не хотелось оживлять страшные воспоминания.

В 2071 году я поехал на небольшую научно-исследовательскую станцию вдали от дома, чтобы привезти одиноким учёным привет из родных мест, подлечить их, а заодно провести политическую агитацию. Обрабатывая небольшой электроожог на руке молодого лаборанта, я заметил, что он читает толстую книгу по истории России, чтобы отвлечься от врачебных манипуляций.

— Вы взяли книгу на случай операции? Может быть, нужна анестезия?

— Нет, доктор. Увлекательное чтиво. Заставляет понять, насколько люди — что тогда, что сейчас — одинаковые.

— Когда тогда?

— В тысяча девятьсот одиннадцатом году.

— Одинаковые? Не могу поверить, юноша. А что происходило в России в одиннадцатом году? — А мысленно я спросил, почему этот год мне смутно что-то напоминает.

Лаборант хихикнул:

— Анархисты взорвали кучу бомб. А ещё убийства. Они шлёпнули даже премьер-министра.

— А кто тогда был премьер-министром?

— Э… — Парень порылся в книге. — Столыпин. Пётр Столыпин. Ну и фамилия, чёрт ногу сломит.

И внезапно я вспомнил.

— А дата? — прошептал я.

— Какая дата?

— Дата убийства Столыпина!

— Восемнадцатое сентября тысяча девятьсот одиннадцатого года. Этот Столыпин, кстати, был неплохой мужик.

Ага, а сегодня у нас восемнадцатое февраля 2071 года. Внутренний голос шепнул, что сейчас не время для подсчётов, нужно срочно вернуться в столицу. Я начал в спешке бросать инструменты и медицинские принадлежности в сумку.

— Док, вы куда это?

Это произнёс молодой пациент, о присутствии которого я забыл.

— Мне нужно немедленно вернуться в столицу.

— Но вы не закончили. Кроме того, начались песчаные бури. В этом году раньше, чем ожидалось.

Я не стал тратить время на пререкания, схватил почти полную сумку и пулей вылетел из комнаты. У меня закрытый автомобиль, чего мне бояться какой-то песчаной бури, тем более я попадал в них уже дважды за те тридцать семь лет, что жил на Марсе, и не считал их катастрофой. Ну да, небо темнеет и мелкие частицы пыли летят в долину, но не более.

Я нырнул в свой десятиколесный автомобиль, игнорируя увещевания сотрудников станции. Не успел я выехать за пределы равнины, как горизонт полностью закрыла пыльная туча и база пропала из виду. Ветровое стекло покрылось слоем бурой пыли, даже мобильный телефон отключился.

Буря бушевала сильнее, чем в предыдущие два раза. То и дело я чувствовал, как мою машину мотает из стороны в сторону и отрывает от земли, и так несколько часов подряд. Ветер дул в бок автомобиля, который я переключил в режим автопилотирования. Только благодаря низкой посадке и определённой доле везения машину не перевернуло на бок.

Не отрывая взгляда от компаса, я упорно двигался в сторону столицы, к Лили, наплевав на опасность и высокую вероятность того, что из-за плохой видимости я просто скачусь в какой-нибудь кратер и разобьюсь насмерть. Меня волновал лишь Мориарти, который вот-вот должен был появиться где-то на Марсе.

Опять же мне очень повезло, что на дороге было относительно пусто. Я провёл за рулём двое суток, забыв о еде, питье и прочих физиологических потребностях, и к концу пути впал в некое подобие транса. Внезапно машина врезалась в стену подстанции на границе долины. Несколько секунд я так и сидел, пока колёса прокручивались на месте, закапываясь в песок, и только потом пришёл в себя.

Прячась от ветра за машиной и спотыкаясь, я вошёл на территорию подстанции, откуда лифт отвёз меня ко дну долины на самой окраине столицы. Даже там висело густое облако пыли. Те, кому волей-неволей пришлось выйти на улицу, торопились по своим делам, продираясь сквозь слой мелкой красной пыли, окутавшей весь город; все эти бедолаги надели респираторы и щурили покрасневшие глаза, глядя друг на друга через розовую завесу.

Всю дорогу до офиса Партии единства я бежал. Уверен, моё тело ослабло от голода, жажды, постоянного напряжения, отсутствия сна и невероятной усталости, однако я не обращал внимания на утомление да и вообще ни на что другое, лишь бы добраться до Лили раньше, чем… Раньше, чем что? Я и сам не знал; знал лишь, что моей любимой угрожает опасность и над нами повис злой рок. Интуиция не подвела меня, но я опоздал.

В бизнес-центре, где располагался офис партии Тремуссона, в коридоре перед кабинетом Фило меня ждали Шерлок и Майкрофт Холмсы. А чуть поодаль толпились любопытствующие с вытянувшимися лицами, какие бывают, если случилось нечто ужасное. Тревога нарастала. Я пытался прорваться в кабинет, но Холмс удержал меня, и его тонкие пальцы сжались на моём плече с невероятной силой. Его лицо осунулось, в глазах застыла печаль. Холмс попросил:

— Ради всего святого, Уотсон, не входите туда!

Разумеется, мне только сильнее захотелось войти.

Я оттолкнул Холмса и открыл дверь. Лили в кабинете не оказалось, зато там был Фило Тремуссон. Он сидел за столом, откинувшись в кресле, и смотрел в потолок со смесью удивления и страдания. Приветствие не успело слететь с моих губ. Стол, ковёр и костюм Фило насквозь пропитались кровью, которая вытекала из раны под левым глазом и горла, пробитого насквозь. Должен признаться, к своему стыду, что, несмотря на ужас ситуации, меня волновала только Лили.

Я повернулся и спросил у Холмса, стоявшего за моей спиной:

— Где она? Где Лили?

Он облизнул губы:

— С ней всё в порядке. Во всяком случае, я так думаю.

— Вы думаете? Где она?!

Холмс отвернулся, а когда нашёл в себе силы снова заговорить, то голос его был полон печали:

— Уотсон, я могу только рассказать вам, что видел, но для начала давайте уйдём из этого ужасного места.

Я взглянул на Фило. Внезапно накатила тошнота, которая усилилась, когда я понял, что человек, на которого я возлагал столько надежд, мёртв. Недоумение затмило беспокойство о судьбе Лили. Я послушно вышел за Холмсом из кабинета и проследовал вдоль коридора в другой. Холмс подвинул мне стул, и откуда-то как по волшебству материализовались стакан и бутылка виски. Мой старый друг плеснул мне добрую порцию «анестезии» и подождал, пока я не проглотил большую часть, и только тогда заговорил:

— Лили позвонила мне из кабинета. Она была в ужасе, поскольку слышала через стену голос Мориарти, который громко втолковывал что-то Тремуссону, а тот спокойно отвечал, пытаясь урезонить собеседника. Разумеется, он знать не знал, кто перед ним и какую угрозу представляет незнакомец. Я сказал Лили, что сейчас приду, и велел ей запереться в своём кабинете. Очевидно, она решила поступить по-своему.

Холмс замолчал и обеспокоенно взглянул на меня, но я молчал, утратив дар речи. Более того, я утратил ещё и способность двигаться, сознательно контролировать свои действия и мог лишь пассивно слушать, плясать под дудку бесчувственной вселенной. Холмс продолжил:

— Я не успел спасти Фило Тремуссона. А Лили опередила меня буквально на мгновение. Когда я пришёл, дверь была открыта, внутри находились Лили и Мориарти… — Холмс снова облизнул губы. — Да, Мориарти тоже был там… Он не видел меня, зато видел Лили.

Картинка так ярко возникла у меня перед глазами, словно я тоже присутствовал в кабинете. Два ярких пятна вспыхнули на бледных щеках профессора. Голова начала покачиваться из стороны в сторону в характерной манере.

— Ты! — прошипел он. — Ты выжила! Ты предала меня в Америке?

Лили смогла лишь кивнуть.

— По твоей милости выжили Холмс и Уотсон!

Мориарти хотел было сказать что-то ещё, но почувствовал, что вот-вот снова начнётся сжатие, и тогда с криком страха и ярости он сделал резкий выпад вперёд, схватил Лили и прижал её к себе.

Холмс дополнил картину, которую нарисовало моё воображение.

— И в этот момент… — произнёс он. — В этот момент они испарились. Оба. На мгновение я вроде бы видел вспышку света и ощутил сильный жар, но, должно быть, мне показалось. А ещё у меня нечто наподобие солнечного ожога на лице. — Холмс нервно улыбнулся. — Ах, Уотсон, Уотсон…

Я с трудом поднялся на ноги и стоял покачиваясь.

— Я не виню вас, это не ваш промах, — еле сумел выдавить я.

Холмс положил мне руки на плечи:

— Работа — единственное лекарство от потери, друг мой, а мне нужна ваша помощь. Вы нужны человечеству. У нас осталось меньше ста лет, чтобы возвести нашу гору.

— Что ж, Холмс, возводите свою гору.

Я тяжело опустился на стул, руки повисли как плети. Я заплакал от собственной беспомощности. Как мог этот безумец говорить мне о необходимости возводить какую-то там гору, когда я свалился на самое дно пропасти?

Что это за место?

Лили дико озиралась. Она стояла рядом с извилистой дорогой, поднимающейся в гору. С одной стороны был парк, тихий и изысканный, а дальше виднелось море. Небо было подёрнуто дымкой, белый туман скапливался на горизонте, а водная гладь казалась тихой и отливала лазурью. Лили почувствовала на лице, на голых руках и ногах дуновение ветра и задрожала от прикосновения холодного влажного воздуха. На Марсе нынче должно быть тепло. На Марсе… Тогда где она сейчас?

За спиной тянулись улочки с мирными, явно небедными домами. Что-то смутно знакомое. Лили нахмурилась, роясь в памяти.

Ага! Старые фотографии! Она видела ту же картину на семейных снимках. Это были старинные изображения Сан-Франциско, резиденции её предков по материнской линии, где они жили до переезда в Иллинойс. Насколько она помнила, прапрапрабабушка, в честь которой Лили назвали, жила на этой улице со своими кузенами, возможно в одном из этих домов. Если, конечно, здания не перестроили. Архитектура прямо как в девятнадцатом веке. Отличная сохранность! Но как она сама могла оказаться в миллионах миль от Марса? Лили закрыла глаза, пытаясь припомнить.

Мориарти! Это имя первым пришло на ум, и Лили вздрогнула. Он тянет к ней руки… Нет, он её хватает! Она снова вздрогнула, на этот раз от отвращения, поскольку вспомнила, как Мориарти прижимал её к себе, как хищник прижимает жертву. А потом жар и вспышка, прямо как описывал Джон. А потом, потом… Что случилось потом?

Лили неистово цеплялась за тающие воспоминания о каком-то сером пространстве и сером времени, которое длилось не пойми сколько. Она вспомнила лицо Мориарти, которое маячило перед ней в этой серости, искажённое дьявольским ликованием от свершившейся мести. Рот его произносил какие-то слова, которые Лили не слышала. Затем неведомая неумолимая сила оторвала Лили от него. Последнее, что она помнила: вот он цепляется за её руку, но пальцы соскальзывают, и тогда рот Мориарти распахивается в нечеловеческом вопле, но из него не вылетает ни звука. А потом Лили оказалась здесь.

— Там кто-то был, — пробормотала она.

Перед ней всплыла старая фотография. Примерно на том месте, где она находилась сейчас, стоял суровый мужчина, одетый по моде конца 1880-х годов. Как мало изменился квартал с тех пор! Лили всегда хотелось в один прекрасный день приехать сюда, но возможности так и не подвернулось.

Нужно найти центр связи где-нибудь поблизости и позвонить на Марс. Джон пришлёт ей денег, и Лили забронирует билет домой. А может, он присоединится к ней и они вместе проведут здесь отпуск, если, конечно, ему не будет слишком больно. Она знала, что Сан-Франциско неизбежно напомнит ему о той, другой Лили Кантрелл, которую он знал и любил в этом городе в 1880-х. Тогда он вернулся в Англию, скопил денег и при первой же возможности отправил их Лили, как договаривались, но в ответ получил письмо от родственников Лили, в котором говорилось, что девушка ушла по магазинам и исчезла без следа. Какое совпадение! Она никогда не задумывалась, а ведь та Лили Кантрелл и её прапрапрабабушка оказались в Сан-Франциско примерно в одно и то же время.

Тут она заметила, что один из домов поблизости ещё не достроен. Верхняя часть пока что представляла собой только остов будущего здания. Но на том фото дом закончен! На мгновение мир покачнулся, но Лили тут же обрела твёрдую почву под ногами. Дом просто реставрируют, вот и всё!

Из-за угла вышел какой-то мужчина и двинулся в её направлении. Увидев Лили, он встал как вкопанный, и они смотрели друг на дружку разинув рты. Лили разинула рот, поскольку перед ней определённо был мужчина с той старой фотографии, в полном облачении по моде двухсотлетней давности. Лицо такое же чопорное, как Лили запомнилось на снимке.

Лили терзали смутные сомнения, и сомнения эти постепенно становились всё сильнее, отчего у неё подгибались ноги. Те самые ноги, которые были почти полностью открыты под минимальными шортами, и оттого незнакомец уронил челюсть, а теперь добавьте к шортам майку с глубоким вырезом и сандалии.

Внезапно мужчина сорвал с себя сюртук и кинул ей, торопливо сказав:

— Прикройтесь!

Низ или верх? Лили задумалась, но решила, что голые ноги больше оскорбляют викторианского джентльмена, поэтому обернула нижний фасад сюртуком, насколько смогла, а потом изобразила невинность:

— Сэр, может быть, вы мне поможете. Я ищу дом своих кузенов, Томаса и Элизы Кантрелл.

Господи, спасибо, что в мире есть такая вещь, как семейные архивы!

Гнев испарился с лица незнакомца:

— Я и есть Томас Кантрелл. Наш дом вон там. Сестра сейчас дома. Но кто вы?

Боже, всё так и есть! Она и впрямь в 1880-х, а Джон остался на двести лет впереди. Таблеток у неё нет, а без них столько не прожить… Теперь уже из глаз хлынули настоящие слёзы.

— Томас, вы меня не знаете. Мы жили в Иллинойсе, а потом решили переехать сюда, всей семьёй. — Она облизнула губы и быстро придумала подходящий сюжет: — Мы почти уже добрались до места, но тут на нас напали индейцы. Выжила только я. Я притворилась мёртвой, пока они раздевали трупы.

— Ох, какая дикость! Бедное дитя! Пойдёмте скорее внутрь.

Лили поковыляла за своим «кузеном», стараясь не отставать, поскольку из-за сюртука, прикрывавшего ноги, пришлось семенить мелкими шажками. К счастью, кузен Томас был слишком напуган и растроган её историей, чтобы спросить, а как, собственно, Лили удалось проделать длинный путь до Сан-Франциско и по всему городу в таком странном одеянии.

В доме Лили попала в материнские объятия Элизы Кантрелл. У Лили вдруг появилось какое-то странное ощущение, что именно так всё должно быть и это неизбежно. Ей предстояло нечто важное, и хотя она не понимала, что именно, но это было явно что-то хорошее и даже замечательное, и радостное предвкушение прорывалось сквозь отчаяние.

Спустя шесть месяцев, в январе 1885 года, Лили познакомили с молодым доктором, который только что прибыл из Англии и открыл собственную практику в Сан-Франциско. Его звали Джон Хэмиш Уотсон, и теперь она поняла, чего ждала. Итак, существовала одна-единственная Лили Кантрелл, и это была она.

Оставался ещё один вопрос — насколько хватит укола контрацептивов, сделанного год назад? К тому времени, как Джон Уотсон уехал в Англию в конце лета 1886 года, пообещав прислать ей денег для переезда к нему, Лили знала ответ и на этот вопрос.