Впереди Авангарда

Глава вторая

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех пугало, – не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества – дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината. В «Обкомпищепром». Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза. Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот его раб и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера Автандила Хорошидзе много лет ласково обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.

А ближе к пенсии, надумал Господь, пусть его заменят на честного, и смерть свою нехай он примет от переедания сырокопчёной «московской» в цехе «обкомпищепрома». Туда его пусть понизят для сытого бесплатного доживания срока неправедной воровской жизни.

А там, в цехе этом, жужжащем десятью своими электромясорубками почти возле земного ядра, вдали от мира серого и суетного, вершились великие дела. Там из разного свежайшего мяса, которое ввозили в цех вагонетками по подземному тоннелю пожизненно заключённые, творилось волшебство. В глубинных недрах планеты варили, жарили, вялили, коптили всё, что есть для просмотра народом в книге «О вкусной и здоровой пище» и, ясное дело, то, что составители постеснялись фотографировать и вставлять в любимую народную книгу.

А кроме стандартного набора дефицита под дирижирование колбасных дел атланта из Бельгии, украденного КГБшниками незаметно и насовсем, творили в подземелье вообще неизвестную населению еду. Похожие на неземные капсулы из других галактик – особо твёрдые сырокопчёные сорта «московской», «брауншвейгской», «еврейской» и «советской» и прочих, труднопроизносимых названий. Их «колбасники» терпеливо высиживали как курицы яйца.

Это была пища богов и людей с извращённым вкусом из высших кабинетов обкома партии и горкома. Точнее – обычная жратва начальников обкома партии КПСС да их партийных, профсоюзных и комсомольских деток, меньших значительностью. Вот для них и выхаживали эти невероятные вкусом колбасы, потому что от богов мифичеких отказались вообще черт знает когда. Теми же вагонетками вывозили по тоннелю валящий с ног ароматом товар за город и там расфасовывали в ящики. Поимённо всем правителям. Домашнюю, скрученную в коляску колбасу из только что поверженных свиней, карбонат, шесть видов сервелата, пять сортов салями, национальные казахские деликатесы: чужук, жая, карта и казы из конины. Да много чего ещё. Страшно называть. До сих пор называть нельзя. До того всё засекречено бессрочно.

Цех был настолько зашифрован и так глубоко зарыт под бетонный пол, что в 1963-м, год назад, директор комбината пошел туда сдуру один, проверить, сколько кидают сала в салями. Поперся без специально обученного в одесских катакомбах проводника. Ну и, ожидаемо, сгинул по дороге. Поискали его с фонариками проводники и трое работяг-колбасников, но не нашли за неделю. В справке обкому пояснили, что на долгом опасном пути он вполне мог свернуть в расщелину почвы и она его всосала очень далеко, вплоть до Северного, возможно, Ледовитого океана. Директора очередного обком вычленил из числа своих. Достойных. Заведующего отделом пропаганды. Он не ел ничего мясного и не пил водку. В обкоме он был опасной «белой вороной», а на мясокомбинате всем всё было до лампочки Ильича.

Ну, в общем, умом своим беспрецедентно радовали и поражали папу с мамой сыны. На вагонетке выезжали после смены с зеками на свет из тоннеля. Подниматься по лестнице километр было нерационально. Возле рельсов стояли их мотоциклы «Урал» с колясками, куда умные сыновья загружали не очень разорительными для обкома частями всё, что варили, коптили и вялили. И семья сама кушала неведомое остальным, и уважаемым близким родственникам перепадало. Ну, само-собой, директору и бухгалтеру железобетонного комбината, где папа с мамой работали. Попутно продукты, редкие даже для директоров всевозможных хороших магазинов, родители откладывали в сторонку и меняли уникальное мясное на телевизоры для себя, родни и отдельных очень хороших людей, на дефицитную посуду, сервизы, хрусталь, холодильники, ковры и всё такое, на что в те годы народ записывался в очередь по месту работы. Вот так повезло с двумя сыновьями Алексею Викторовичу и Маргарите Сергеевне. Так и не то слово – повезло. Свалилось на голову пушистым и безразмерным облаком счастья!

А третий сын, дурак набитый, насчет «обкомпищепрома» выражался грубо, бесчеловечно, то есть только матом.

– Нехай они, обкомовские и горкомовские пузыри, мать иху-перемать, жрут то, что весь народ, и пашут на тракторах зарайскую целину. Её вона сколько! И правнукам ихним хватит допахивать!

Дурак, в общем. Потому и не работал нигде. Всем ведь умные нужны. Даже ножки для табуреток строгать. Так что не брали его никуда, даже в армию. Потому, что дурак может тайну военную врагам легко сдать. Наш, например, Устав гарнизонной службы. И, такой документ имея, даже княжество Монако, где солдат не имеется, нас лет за сто, но одолеет! Позор! А ещё дурак в армии может неправильно пользоваться гуталином и пастой «гои» для чистки блях и пуговиц. Это унизит нашу великую и непобедимую перед буржуазным сообществом. И оно даже, возможно, плюнет гадко в сторону расположения наших доблестных воинских частей. И бояться СССР будет уже без дрожи в коленках.

– Ты, Вань, иди в писатели, – научил его сосед. Киномеханик. – Я вот сколько кручу всякое кино, так заметил, что, где есть писатель, то он, бляха, не работает нигде. И не делает ни хрена. Пьёт пиво, гуляет с бабами и думает. Ну, про то, какую чудесную скоро книжку напишет. Потом пишет, относит в издательство. Книжку выпускают. Деньги ему платят. Не зарплату, а крупные. Одну выдали в тираж – год живёшь как валет бубновый. А ты же видел, сколько книжек в магазинах? Больше чем шляп, кепок и шапок. Так от шапки польза! Башка в тепле, экономия на таблетках. Денежка остаётся на портвешок с баночкой кильки в томате. Я разок попал в книжный. Дождик был. Спрятаться забежал. Штук пятьдесят всяких книжек перелистал! Такая дурь там написана – чуть не взбесился там. Мог продавцов покусать, хоть они всё ж люди подневольные. Что завезли, то и втюхивают населению.

– Ну, ты до конца расскажи про писателей, – Ванька поскрёб затылок. – Мысль хорошая.

– Короче, дураки для дураков писали, а третьи дураки их печатали! – воспрянул мыслью киномеханик. Обрадовался, что его слушают. Никто не выдерживал пяти минут, а Ванька сам просит. Жена пугает постоянно. Будешь, мол, много трындеть, насмотревшись кина, я тебе в суп насыплю пузырёк яду крысиного. И трынди потом в аду чертям вечную вечность. Он оторопел на мгновение и обернулся к Ивану.

– Ну, слушай дальше. Вот про любовь, например, как пишут? А вот как. Он её по музеям таскает, пьют исключительно шампанское, страдают от любви, представляешь! И вслух читают друг дружке Пушкина и Цветаеву. Ночью, бляха, читают, когда положено совсем другим… Эх, мать ихнюю! Иди, Ванька, в писатели. Ты дурак. Тебя читатели любить будут. У нас, вишь ты, не любят как раз умных. Так что, сходи в областную редакцию. Там есть литературное объединение. Не издательство, но рукопись твою обсудят и в местной типографии напечатают. Для начала – это уже приятственно. И продукт на руках. Едешь в Москву с произведением. А издательств в столице – как блох на собаке. Показываешь, что ты писатель и тебе дают заказ. Сочинить, к слову, роман про то, как советские полярники спасли отставшего от стаи пингвина, напоили чаем и полгода возили его на вездеходе по ледяной пустыне. Но стаю нашли-таки!!! Заканчиваешь, что так должен поступать каждый советский человек. А?! Как оно?! Сам бы писал, но не дурак же. Кино вон кручу в клубе.

– А Пушкин из Зарайска? У нас живёт? – поинтересовался Иван. – Знакомая фамилия.

– Ну да, – подтвердил киномеханик. – На вокзале бомжует. Там на скамейке стихи свои пишет. Потом в Москву отсылает. И ничего. Любимец народа.

– Ладно, – оживился Иван. – Пойду в редакцию. Обзовусь писателем с порога.

– Всё получится, Ванёк, – киномеханик сдержанно прослезился. – Не боги горшки обс–т… Давай!

В редакции председатель литературного объединения нашелся через полчаса.

Прятался от главного редактора в тёмной каморке фотокорреспондента. Потому, что наврал в статье всё, кроме заголовка. А норма вранья – только половина статьи. То есть на «ковре» получает разнос с упоминанием мамы и родни, гонорар накрывается тазом, отпуск переносится на мартябрь. Накрывается, стало быть тем же тазом. Всё это литературный специалист рассказал мужику, которого встретил в коридоре. И только потом стал в своём кабинете очень увлеченно слушать Ваньку.

– Да… – задумался он и достал из-под стола книжку. – Вот, дарю для уважения к нашему, а теперь, возможно, и вашему литературному объединению. Ну и, не скрою, – к моему таланту. Это – моя двадцать седьмая… Про охоту на диплодоков и археоптерисов в лесах Северного Кавказа. Называется «Чтоб ты сдох, диплодок!» Ярко?

– Ой, аж слепит! – приластился Ванёк. – Ну а мне-то когда начать книгу писать? Я буквы знаю все. К утру напишу и прибегу.

– Сперва автобиографию напиши, без неё ты не писатель, а чухонец безродный – сказал мужик строго и руку протянул. – Валерий я Петрович. Воробьёв. Ну, а ты – Ваня. По роже за секунду считываю. Тоже талант, кстати. Ну, флаг тебе в руки, дышло тебе в нюх! За работу! Благословил, считай.

Дома Ванька закрылся на щеколду в своей комнатке и сел писать автобиографию. Ночью он метался по дому, будил объевшихся братовьёв и папку с маманей, но сил заорать на дурака у них не было. Ужин карбонатом, тремя разными сервелатами, баварскими сосисками и сливовой наливкой подавил их сопротивляемость ко всему, кроме сна. Иван знал, кто он есть в действительности, но никому никогда не говорил. Боялся. В СССР его могли понять не так или не понять вообще. А это могло кончится плохо, причём гораздо раньше, чем Ване хотелось.

Утром он прибежал к Воробьёву голодный, в одном ботинке и на лице имел выражение человека невинного, но несчастного, только что до смерти замученного в подвалах КГБ.

Воробьёв достал из шкафа водку, хлеб и кусочек сала. Налил, выпил, занюхал салом, открыл тетрадку и начал читать без выражения на опытном лице литератора, который перелопатил тонны похожей макулатуры по обязанности секретаря литобъединения.

– Автобиография. – он почесал во лбу и стал читать вслух.

« В Европе сперва не поверили, что я родился. Но когда слухи подтвердились, в Европе вздохнули с облегчением:

– «Ну, слава Богу! Наконец-то!»

Утром я поехал в Лондон. Надо было срочно получить звание эсквайра. Там и женился. Баба попалась наша. Советская. Чего она там делала, как отловила меня на приёме у королевы Елизаветы Второй и Филиппа, герцога Эдинбургского, я не знаю и пояснить не могу. Ну, значит, женился я прямо там, во дворце королевы. Филипп и Элизабет дружками были. Ну и папа Римский прилетел поздравить. Успел.

Апосля пошел я ручкаться с роднёй. Тесть сказал, что он Черчилль. Тёща сказала, что она – дура набитая. Справки дали посмотреть. Всё точно. Всё сошлось. Я им тоже справку показал, что эсквайр и член почетный. Понюхали. На зуб взяли. После чего успокоились.

– Тут один мужик подружится с тобой хочет, – сказал тесть Черчилль, засовывая в рот похожую на снаряд для маленькой пушки сигару.

– Кто он есть такой? По чину ли мне будет, по достоинству? – Я промеж слов быстренько сбегал к жене в спальню, мгновенно, но качественно сделал наследника и вернулся к теме – И кто таков, спрашиваю?

– Сэр Джон Александр Синклер, генерал британской армии, возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS – по нашему.

– А чего надо-то? Я разведовать-то могу чего хошь, конечно. Хоть железную руду, хоть угольные пласты. У меня книжка есть. «Самоучитель для юного геолога» Дело не хитрое, – говорю я.

Ну, приехал сэр Синклер. Нормальный мужик. В синяках весь. В бинтах. Ну, разведчик же главный. Надо соответственно выглядеть. Потрепались с ним для разминки про рыбалку, про баб лондонских и зарайских, про футбол, который они придумали для разведывательных задач. И тут он мне в лоб так прямо и говорит. По офицерски.

– От имени королевы Лизы второй поручаю тебе, Ваня, срочно построить в вашем ССССР ваш чёртов коммунизм. Один ты сможешь быстро это дело сварганить.А нам это – во как надо! Социализм развалить не успели. То да сё. Дел полно. Сам понимаешь. А вот коммунизм бы развалить! Мечта всей планеты. Но у вас его нет и до восьмидесятого года не светит. Да позже тоже… Этот Хрущёв, блин! Балаган. Давай ты, Иван. Орден Подвязки дам. В масоны примем. На тебя весь мир надеется. Я уже всех обзвонил президентов. Сказал, что ты берёшься. Не подведи, а!

Пожали мы руки, поцеловались, забрал я бабу свою и приехал вот. Буду строить коммунизм для начала в отдельно взятом колхозе. А потом развернусь на страну и осчастливлю народ на десять лет раньше, чем обещал пустобрёх Никита Сергеевич. Всё. Конец автобиографии».

Воробьёв закрыл тетрадку и побледнел. Стало тихо, как в кино, когда робкий влюблённый уже почти подобрался к возможности чмокнуть ни разу не целованную за почти весь двухсерийный фильм девушку Зину.