Возвышение ученицы мага

Глава третья. Революция синих ленточек

Воздух стал накаляться от человеческой озлобленности. И пока бежевая планета величественно висела на небосводе, люди под ней вторили её колоссальным бурям поднимающимся ветром своих разъяренных душ.

Мануфактуры, в которых трудились рабы были вынесены на край городского пространства. Бараки были на первых уровнях этих производственных башен. Там царил мрак, окна были небольшими и располагались под потолком. Внутри лишь постелена солома.

Однажды утром рабы просто вышли из них, и вместо того, чтобы подняться к своим ткацким станкам, они просто пошли по виадукам под окнами достопочтенных магов и богатых купцов. А те уводили подошедших к ним жен и детей и в глубине покоев обнимали, прижимали к себе в утренней полутьме, будто так их можно уберечь от социального шторма.

Все те люди, что вышли в тот день, повязали себе на руки сокровенные синие повязки. Среди них оказались и немногие маги, их синие повязки были шелковыми.

Это были синие ленты протеста.

В Казармах ещё не знали об этом.

Йенс любил гулять по ночам. Дитрих встретил его, когда тот возвращался в свою башню из увольнения.

— Приветствую вас, легат Дитрих, — бодро сказал Йенс.

— Здравствуй, Йенс.

И тогда Йенс, который не был лишен проницательности, уловил едва заметное волнение. Кроме того, конечно, что сам легат встретил его на виадуке при первых лучах солнца.

Облака внизу были золотистыми. Птицы пели, оседая на карнизах башен. Людей не было, кроме патрульных на других переходах.

— Что-то случилось, легат Дитрих?

— Да, случилось, Йенс. Ты командуешь отрядом.

"Командуешь… отрядом, командуешь…" — легионер повторял про себя услышанное.

Но почему-то эта новость не радовала его. Он лишь ощутил, словно радость была здесь когда-то, но теперь была только мысль о том, что случившееся является чем-то очень хорошим. Привкус без вкуса, послевкусие без удовольствия. Но все же он отчеканил с формальной бравадой:

— Большая честь для меня, легат Дитрих!

— Только время скажет, заслужил ли истинно ты эту должность, — с предостережением сказал Дитрих, а затем снизив голос продолжил, — идем в башню, мне нужно тебя предупредить.

Они прошли в казарму, легионеры внутри приветствовали легата, а знакомые сослуживцы встретили Йенса одобрительными взглядами. На самом верху башни они зашли в пустой зал, где проходили общие сборы. Сейчас там было пусто.

— Легат Дитрих, — заговорил Йенс, как только закрылась дверь, — если нужно сделать что-то не слишком благородное…

Дитрих сверкнул неодобрительным взглядом, и Йенс осекся.

— От тебя не требуется ничего такого, Йенс. Ты легионер, а не шпион. Мне только нужно тебя предупредить, что в городе скоро будут волнения. Возможно уже начались.

— Но в чем дело? — Йенсу стала передаваться тревога Дитриха.

— Маги.

— Заговор магов, о котором все говорят? — Йенс сам удивился, как мягко это произнес.

— Да, комитет знал. Все давно все знали. И все равно никто ничего не сделал.

— Легат Дитрих, — Йенс пытался говорить ровно, — я уверен, если комитет знает о том, что заговорщики переходят к действию, то будут приняты меры.

— Нет.

— Почему… почему нет?

— Комитет не желает враждовать с магами. Я был у Продрома.

В зале становилось светлее. День подступался. А с ним и ощущение грядущей суеты, теперь омраченное ожиданием удара судьбы.

— Продром не верит в заговор?

— Он знает про заговор. Он все знает и все понимает, Продром патологически бездарен и слаб. Но это не наше дело, — Дитрих будто блуждал в мыслях, а теперь собрался, — слушай, Йенс, твое дело сейчас твердо стоять за власть комитета. Враги нанесут свой удар, и мы должны отбиться. Это наш город, и нам некуда отступать в нем. Легион издревле защищал и поддерживал власть псиоников. И теперь это возможно наша главная битва за всю короткую историю Мерхона. И возможно… — и тогда Дитрих выдержал паузу, — враги победят, и нам придется продолжить сражение уже после восстания. Ты понял меня?

— Я понял вас, легат Дитрих.

— Отлично, парень. Я рассчитываю на тебя.

— Да, легат.

— Ты командуешь первым отрядом первого полка, вот мой приказ, — и он протянул ему свиток, перевязанный алой лентой и скрепленный бордовой печатью легиона, — ты был хорош в походе на Бингор, — и тогда настрой Дитриха стало теплым и располагающим, — восстание грядет, будь готов, соратник.

"Соратник," — отметил про себя Йенс, подобное обращение со стороны полководца считалось предельно ласковым.

Легат легиона ушел, оставив свежего командира отряда наедине со своим чувствами от нового назначения и новости о битве, в которой предстоит участвовать.

И Йенс задумался о том, почему легат сказал ему это здесь, а не объявил об этом перед всеми войсками, чтобы дать всему легиону нужный заряд и втянуть их в своей упреждающий замысел.

"Он так спешил? Или во всем легионе не наберется и целого отряда из тех, на кого он может положиться?" — размышлял легионер.

Синяя ткань отнюдь не была дешёвой. Леандр знал об этом, и все равно приказал своим подручным закупить именно этот цвет. Символика была важнее денег. Синий был цветом мысли, а мысль была прерогативой магов, мышление было миссией их сословия. А потому ленты для участников восстания, действующих и поддерживающих, были именно синими.

Город медленно закипал.

Рабов, которые ещё вчера направились к правительственной трибе разогнали легионеры второго полка, опытные каратели, прошедшие через множественные подавления рабских восстаний в континентальных владениях Мерхона. Как гоблинов, они гнали людей. Продром написал приказ о том, чтобы рабы были разогнаны без кровопролития, поэтому их просто сильно били, калечили, ломая ноги и проламывая головы, выбивая зубы и глаза, но не убивали.

Большая часть граждан либо плевались от этой новости, либо начинали испытывать гнетущий страх, который медленно нарастал. Люди знали о магах и все чаще говорили между собой о заговоре.

Рабские волнения продолжились в других местах города. Рабы отказывались трудиться, в некоторых мануфактурах даже начали крушить станки. Торговля в городе приостановилась, горожане старались не выходить на улицу. Патрули легионеров наводнили виадуки, их отряды сновали в отдаленные башни, где располагались мастерские, чтобы подавлять рабов.

Для той небольшой части граждан, которые обладали внутренним огоньком, наступило время для дыхания. Эти люди и вязали себе на руки синие ленты, которые заговорщики раздавали всем желающим.

В обществе начал расшатываться порядок, и эти граждане ощутили жизнь, ведь там, где действие расходилось с порядком, возникало природной движение. Голубое небо в их глазах стало особенно голубым, насыщенным новыми надеждами, а лучи солнца стали искрящимися.

Молодые маги и взрослые дети купеческих семей, они выходили на улицу даже в эти опасные дни, и чувствовали, как их обдувает свободой, а все вокруг видится им иным. Они гуляли по воздушным улицам и распевали песни, пока не встречали патрули.

Легионеры не трогали этих граждан, но смотрели на них с недоверием, как и сами граждане на легионеров. Злоба в воздухе чувствовалась ярче с каждым днем.

Волнения рабов стали стихать. Торговля на разнос возобновилась, хотя рынки воздушных улиц ещё пустовали. И тогда грянула следующая новость. Война.

На Мерхон напали. В континентальные владения города вторгся один из вассалов города Эр.

Среди солнечных лучей прокричал сокол.

Тонг Нарума стоял на большом камне, выпирающем из склона. Холмы предгорья были покрыты редеющими хвойными лесами. Красные стволы были лишены веток вплоть до тёмных крон.

Позади развевались знамёна Нарума, белые полотна с тремя черными кругами в ряд. Лаконичный знак южной военщины, строгостью которого гордился каждый мечник рода.

Хлебные поля красиво горели. На фоне красных пожарищ бежали гоблины, покинувшие свое безнадежное рабство. От зрелища Тонгу и самому становилось жарко, неприятной теплотой обдавало лицо. Добротный ветер помогал огню распространиться. Поджог удался.

— Мой лорд! — крикнул подбежавший к камню воин, встав на одно колено.

— Докладывай… — нижняя губа Тонга отвисла, глаза сощурились от яркого солнца, которое уже скоро зайдет за Дом.

— Легионеры, охранявшие эти поля, отступили, как только увидели нас! Мы не потеряли ни одного мечника!

— Отлично, эй, — повернулся он к одному из воителей подле, — труби отход, мы возвращаемся в лес.

Местность огласил роковой бас, звучавший как само воплощение тревоги. Недвижимые прежде, словно скульптуры, воители Нарума двинулись.

Сегодня они уйдут вверх, где леса густеют, прежде чем склон становится более крутым и все более бедным на растительность. И в этой хвойной полосе они разобьют лагерь. Коричневатый день будет тревожным, а вечер весёлым, потому как Тонг Нарума ценит в своих воителях настрой, и он вскроет бочонки с рисовым вином, какое любят во владениях города Эр.

И пока мечники будут пить, легкая пехота быстро разведет в предгорьях множество костров. Сторожевые посты будут широкой цепью обрамлять холм.

— Нельзя выпускать все силы в этот поход. Нам нужно набрать ещё людей, — Дитрих старался быть неторопливым и спокойным, — нужно посмотреть, что будет делать Нарума дальше, не нужно сейчас бросаться в атаку.

— А если он начнет жечь новые поля… — Продром был на удивление спокоен.

В небольшом зале за длинным столом собрались все псионики и легаты легиона, вместе они являли собой импровизированный орган, называемый Городским комитетом, и который должен был решить все проблемы. Говорили между собой только Дитрих и Продром. Все остальные только слушали, потому что иных точек зрения не было.

— Мы уже направили туда два полка. Это больше тысячи легионеров. Они будут сопровождать отряды островитян, парируя их атаки. Мы уже сковываем Нарума.

— Дитрих, я понимаю, что ты действуешь аккуратно, но затем мы, псионики, и выдали тебе войска, снабдили их всем необходимым и продолжаем снабжать, тратя на это много денег, чтобы ты действовал смелее.

Дитрих подумал о том, как это неприятно и даже попросту некрасиво, так уныло указывать ему на его место, потому что разговор был серьёзным, и он не просто так занимал свой пост, и сейчас его пригласили в этот новый объединенный комитет не как знатного вельможу, а как знатока своего дела. Городу не нужны распри в кабинетах, городу нужны решения.

— Мерхону нужно взвешенное решение. Ты знаешь, Продром, я всегда поддерживал тебя и комитет, потому что вы взвешенные управленцы и…

— Я понимаю, — перебил его Продром, и стал говорить в какой-то весёлой манере, — понимаю, что ты хочешь сделать все правильно, уберечь людей своих хочешь. Но, понимаешь ли, ты, а не я, ты из нас двоих воин, и это ты должен быть смелым, ты рваться в бой, понимаешь ли, должен. Мы тебе все дали, действуй смело. Вот она опасность. У тебя целый легион, так защити нас.

— Это самый странный разговор, который мне доводилось вести здесь, — голос Дитриха стал грубее и наглее, — эта бравада сейчас ни к чему… Мы должны ждать.

— Нет, Дитрих, мы ждать не будем. Нет, не будем, я тебе говорю, — Продром начинал терять терпение, он позволял с собой спорить, но только спорить, а не оказываться правым в споре, — я тебе не для того передал ответственность за оборону города, чтобы ты в нужный момент сидел вот так, понимаешь ли, сложа руки! Ты мне тут не устраивай волюнтаризм!

— Я Дитрих, сын Эммериха, легат легиона, — встал из стола Дитрих во весь свой рост и, возвышаясь над всеми, громко продолжил, — командую этим легионом. Два десятка лет я охранял город. Этот легион создал я сам, я выковал его в боях, он состоит из ветеранов многих битв, каждого легионера в нем я считаю своим соратником. И я не буду бездумно кидать их в бой, чтобы потешить твоё самолюбие или, — и он презрительно снизил голос, — что гораздо гаже, потакать твоему страху.

— Вон! — мгновенно взорвался Продром, он встал и заорал, — прочь отсюда! Я… я снимаю тебя с этого поста! Ты больше не командуешь легионом, и вообще ничем не командуешь! Вообще воином ты больше не будешь! Страху, понимаешь ли, потакать… да это… Да таких как ты… — он стал запинаться от злобы и перестал говорить.

Дитрих шел по залу к двери, а псионики успокаивали Продрома. И постепенно он пришел в себя, ему дали стакан воды. Обсуждение продолжилось, уже более обстоятельно и в более спокойной обстановке. Коллеги сказали Продрому, что это несерьёзно, он извинился перед всеми.

У псиоников был свой настрой и манера общения между собой, не похожая на взаимоотношения обычных людей, они держались между собой скорее как художники, чем руководители.

Тонкая магия быстро изнашивала души и разум тех людей, что плохо с ней справлялись. А в псионики шли далеко не только талантливые и проницательные маги, и умные граждане всерьез считали это одной из причин распада империи.

Конечно, Дитриха не изгнали из легиона, но приняли решение временно снять с должности легата легиона и оставить его в городе с одним полком, чтобы совсем не оставлять город без прикрытия.

Легкие пехотинцы Тонга Нарума не зря весь вечер разводили костры. Когда ближе к темноте два полка легионеров прибыли из города на платформах, они увидели в темноте огромное количество огней, а разведчики донесли о плотном кольце вокруг холма. Нельзя было точно сказать, но в город донесли о том, что Нарума пришли в большом числе, возможно это было несколько тысяч только отборных мечников, не считая всех остальных.

Городской комитет принял решение направить девять полков легиона навстречу Тонгу Нарума. Дитриху оставалось только безмолвно наблюдать за этим событием, которое он считал верхом идиотизма.

Бывший начальник всего войска, он стоял теперь в толпе людей, наблюдая как легионеры плотным строем идут по воздушным улицам и заполняют платформы, которые тут же спускаются вниз, исчезая в белых облаках. Солнце ярко светило, только выходя из-за края газовой планеты.

Люди ликовали. На какое-то время все забыли о беспорядках. Мрачность граждан рассеялась. Восторг пульсировал в толпе от вида шагающего одновременно почти всего легиона, их пластинчатые нагрудники блестели на солнце, шлемы были гладкими и ровными, лица торжественными, а синие кристаллические наконечники коротких копий слегка светились. Горожане наблюдали с соседних улиц, в том числе жены и дети тех самых легионеров, ветеранов и новичков.

Это была радость, а не страх, потому что люди были уверены в победе легиона, который крайне редко терпел поражения от островитян или гоблинов. Подавляющее превосходство в вооружениях сулило победу, и потому каждое сражение лишь укрепляло влияние и власть города на всем материке.

И только бывший легат легиона в этой толпе был мрачен.

Дитрих уже сказал Йенсу, что город находится в опасности. Уход из города легиона не мог означать ничего хорошего для комитета, который оставил себя без защиты в этот трудный момент. Дитрих сказал Йенсу, что Продром знал о заговоре магов, просто был слишком слабым и уставшим, чтобы придавать этому значение, чтобы открыто верить в это. Когда-то псионики хранили бдительность, выслеживали магов, чьи мысли могли быть опасными, но в последние годы, они все больше пользовались тонким искусством лишь для чтения несложных чувств ближайшего хиреющего окружения и создания иллюзий в свое удовольствие.

И теперь, когда общество было охвачено радостью, дух Йенса был смят страхом за своих друзей. Поэтому он бежал по улице в очередное место, где могли находиться его товарищи. До этого он уже обежал всю толпу, провожавшую легион, высматривал Матиаса или Тобиаса в разных местах, но так и не смог их обнаружить среди многих радостных лиц.

Он так мало общался с ними из-за своей службы. Всегда был так занят.

Сперва Йенс посетил мастерскую Матиаса. Но никого из друзей там не было. Немногие оставшиеся обитатели подсказали, что в мастерской уже второй день, как никто не бывал. Это дополнительно встревожило Йенса. Он все равно постучал в дверь, стучал сильно и долго, ждал, потом снова стучал, надеясь, что кто-то внутри все же отворит, ответит. Но пришлось идти дальше. С тяжестью на душе, Йенс быстро сбежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через многие ступени ближе к концу, он вылетел из той башни и помчался по виадуку.

Триба ремесленников была враждебно затихшей. Ровные стены домов с незрячими окнами, закрытыми на ставни, словно ровная поверхность воды перед бурей на море. Тишина, отвергающая приветливый легкий шум, не доверяющая прохожему тишь кварталов. Где-то перебегали люди с синими повязками, и пару раз Йенс ловил на себе их презрительный взгляд, быть может они признали в нем легионера. Это могли быть маги, а маги не любили легион.

После мастерской Йенс направился в кофейню.

Оставлять свой путь легионера он не мог. В этом был весь он. И он сопереживал комитету, считал его более адекватным правительством, хотел чтобы город развивался стабильно, хотел гордиться тем, что принадлежит к той части общества, которая воплощает порядок. Менять это на праздную жизнь горожанина, он не мог, хоть изредка он и мог подумать об этом, сидя за чашкой кофе.

Когда он пришел в кофейню, она была полна людей с синими повязками. Множество взглядов впились в него. Легионер. Воин. Не маг. Йенс в смущении вышел оттуда, не увидев дружественных взглядов среди этих чужих очей. Аромат напитка никогда ещё не был таким злобным, этот запах стал чужим в тот момент.

Ни Матиаса, ни Тобиаса, ни Диодора он не встретил среди башен, на воздушных улицах, на виадуках, в кварталах, где жили маги или ремесленники.

Друзья… друзей своих он любил. Йенс подлинно дорожил ими, пусть они не уважали его идеалы, у них были общие вкусы, интересы, жизни переплетались, общая память делала их приятными друг для друга, и после любых событий в их отношениях, Йенс все равно мог увидеть улыбку, которую вызывало его появление на лицах старых приятелей. Для него они воплощали тот самый образ обычной жизни, ради сохранения которой он и бился с гоблинами или островитянами, терпел лишения в походах, преодолевал трудности.

И Йенс успел только подумать о Гликерии, когда его окликнул другой легионер.

— Командир Йенс!

— Да?

— Вас вызывают в казармы. Легат Дитрих.

В день триумфа, после падения Бингора, когда Гликерия проснулась в своей комнате и стала из-под одеяла наблюдать за тем, как возникает свет в окне, на подоконнике сидела синяя птичка. Она вспомнила об этом не так давно, по пути на юг континента, когда готовилась к встрече со скептиками.

Гликерия решила для себя, что если ещё раз по утру увидит синюю птичку у себя на подоконнике, то обязательно у неё получится привлечь внимание Йенса. Синей птички у её окна больше не было никогда.

Теперь она также проснулась в своей комнате и никого не обнаружила на подоконнике. Но до неё донесся шум ликующей толпы, провожавшей легион в бой с войском Нарума. Поднявшись, она пошире распахнула ставни и стала наблюдать за тем, как ровные ряды маршируют по воздушным улицам к платформам, как свет дня не только падает на город, но насыщает толпу, и та словно сама освещается радостью.

"А ведь это я сделала. Какая я молодец," — подумала Гликерия, чтобы хоть как-то ответить себе на те странные ощущения, что переливались в ней при виде того, как происходит событие, которому она стала причиной, событие, которое было многократно больше неё самой, которое она не хотела до конца понимать, и над которым ещё много будет размышлять, если останется в живых.

Одевшись и умывшись в дикой спешке, она бросилась будить мать и брата, их нужно было отвести на окраину города, занятую магами. В городе нигде не было бы безопасно, но если её родные будут в той части города, то Гликерия будет более спокойна за них, сможет утешать себя. Мать особо не говорила, только беспрекословно делала, что дочь ей говорит, потому что её вид и настрой внушал ей страх. Повзрослевшая за короткое время девушка была серьёзнее и жестче, чем её немногие родственники, и быстро стала в семье главной.

— Все будет хорошо? — спросила мать.

— Да, если поторопишься, — ответила Гликерия.

Обе старались сохранять спокойствие. И пока мать одевала младшего брата, ещё не до конца проснувшегося, Гликерия стала быстро собирать разные пожитки и еду, какую можно было взять с собой, вроде сыра и сухарей, которыми она на этот случай запаслась.

Гликерия была авантюрной по своей натуре. Ей нравились путешествия, риск, спокойствие отдаленных земель. Она на мгновение закрыла глаза, что увидеть белёсые туманы далеких горных лесов…

— Глерия, Глерия… — младший брат взял её за руку и стал лениво дергать, — куда мы идем?

— Тихо, — сказала строго Гликерия, но с такими злобными нотками в голосе, что брат мгновенно пришел в себя.

Вскоре она уже вела их виадуками и воздушными улицами, от одной неприметной башни к другой. Где-то люди пили и веселились, где-то бегали дети, а где-то и пробегали стаи молодых людей с синими повязками, но они не узнавали Гликерию. И они чувствовала лишь смутную близость с этими её соратниками, которые из-за природы её службы ещё не скоро узнают про неё.

Вскоре она отвела мать и брата в трибу магов, где в подвале большой и укрепленной башни также ютились родственники магов или сторонников заговора, которые проживали в небезопасных местах города или слишком далеко. Это была крупнейшая магическая мастерская, где производили кристаллы, здесь трудились и общались между собой самые влиятельные маги, а само здание обладало толстыми стенами и крепкими перекрытиями.

Несмотря на укрепленность места, оно выглядело мрачным и полным отчаяния. Другие простые люди ютились здесь, и пусть многие из них, будучи родственниками магов, пытались выдерживать эти неудобства с неким достоинством, общественный страх перед неизведанным витал в этих залах.

Вырываясь из объятий, Гликерия вдруг почувствовала, как рука её матери крепко сжала её запястье, стало больно, она повернулась, чтобы увидеть на лице матери реальный страх.

— Все ведь будет хорошо?

— Да.

Но в тот момент Гликерии сложно было словами ответить на такие переживания, и она просто убежала, не став никого особо долго успокаивать.

Накануне Гликерия случайно пересеклась в трибе магов с одним из членов комитета. Это был старый псионик непримечательной внешности. Он лишь коснулся её рукой и легкая печаль одухотворила его лицо. На вопрос Гликерии, он ответил, что та бесплодна. И сперва девушка ужаснулась. Но позже, пропустив дома несколько кубков сладкого вина, она занялась своим любимым, сразу после чтения свитков, делом, наблюдением за небом из окна своей комнаты. И довольно быстро юркая мысль доползла до её сознания. Печаль ушла, а пастельная легкость рисующейся жизненной перспективы затуманила все конкретные образы, позже растворив их. Какое-то время у Гликерии были сомнения в выбранном ею пути. Она думала, что их дружба с Йенсом, тянущаяся из детства, могла перерасти в что-то крепкое, она думала, что это в её власти, так она привыкла побеждать. Семья, которая считалась уделом женщины, тяготила её сознание, хотя внутренне она и не признавала за женщинами какого-либо долга. Теперь же дилемма была разрешена, разрублена парой слов случайного псионика, которого ей посчастливилось встретить на виадуке.

Если раньше, Гликерия думала о том, должна ли она создать семью или же отдать всю себя службе, то теперь в её жизни могла быть только служба. Это давало ей легкость сознания, какой у неё не было никогда. Выбор исчез, остался только путь, который за неё выбрала сама судьба.

Но Йенса нигде не было. Сперва она побежала к кофейне. В городе начался бардак, и потому она бежала по воздушным улицам между разломанных лавок, среди всякого мусора. На виадуках бродили рабы с синими повязками, несколько раз мимо пробегал патруль из легионеров и внутренней охраны псиоников.

Когда Гликерия, наконец, влетела в кофейню, то там уже было пусто. Столы перевернуты, стулья поломаны, а за стойкой никого не было. Только все тот же приятный запах кофе ещё чувствовался, а может был только в сознании девушки.

На выходе из кофейни Гликерии встретился Диодор. Они столкнулись неожиданно. Скорее всего, он пришел туда также, чтобы найти кого-то из друзей.

— Гликерия?

Он быстро схватил её за руку, но она не вырывалась, только растерянно смотрела по сторонам.

— Где Йенс? — спрашивала она, будто ни к кому не обращаясь.

— Пошли в трибу магов, Гликерия, быстрее, здесь не безопасно.

— Где…

Диодор потянул её за руку, и она пошла с ним.

Смятение в ней очень быстро заполнило всё, словно серые шелковые полотна обернули её внутренности и стали пульсировать, сдавливая и тревожа. В таком состоянии ей стремительно не хотелось думать, и она просто пошла за первым магом, который её встретил на этих пустынных переходах.

В другой башне, второй по высоте в трибе магов, сидели в ожидании грядущего многие молодые маги и их сторонники, все с синими повязками на руках и копьях с кристаллическими наконечниками, которыми они поголовно были вооружены. Доспехов у них не было, но их было много, и среди них были бывшие легионеры, маги, когда-то служившие в легионе и уже ощутившие однажды вкус боя, страх смерти и радость победы.

Все эти маги выглядели счастливыми и напуганными. Они хотели сделать нечто великое и боялись того, что хотели сделать. Все окна были закрыты на ставни, лишь горели свечи. Лица в полумраке выглядели более зрелыми и значительными.

Где-то среди всех сидели Пахомий, Матиас и Тобиас.

— Никто ещё не сомневается в том, что мы делаем? — спросил Матиас.

— Ты чего, друг мой, поздно ведь уже, — Тобиас положил копье рядом и растянулся на полу.

— А ты, Пахомий? Что думаешь?

— Я не думаю, — буркнул тот угрюмо, глядя при этом куда-то далеко, сквозь пол, башню и небо.

— Ты и не думаешь? Удивительно, — сказал Матиас, но как-то блекло.

Страх обесцвечивал все прочие эмоции.

В зале было тихо, в других местах тоже кто-то переговаривался между собой, но еле слышно. Все были скованы предстоящим. Радость теплилась под коркой отчаяния.

— Скажи мне, Тобиас, — снова заговорил Матиас, но более серьезно, — что ты будешь делать, когда получишь свободу?

— Свободу? — Тобиас улыбнулся, глаза его были закрыты и не хватало лишь длинной соломинки во рту для более пасторального вида, который он создавал одной своей природной внешностью, — я улечу на поля.

— К гоблинам?

— К земле, дурень.

— Зачем?

— Я хочу землю… Хочу сам пахать и сеять. Матиас, мне не нужен этот вот город, да и восстание тоже не нужно. Не надо мне ничего. Только землю, жирную такую, плодородную, чтобы хлеб на ней рос. И всё…

— Приятно бывает послушать твои мечты, веет от них чем-то расслабляющим.

— Я как чувствую, так тебе и говорю.

— Хватит у тебя денег на землю?

— Так я прибьюсь к поселенцам. Есть на севере самом такие поселения, там бывшие рабы живут и землю возделывают. Иного места нету на материке, где я хотел бы быть.

— Знаешь… — Матиас сделал паузу, — я надеюсь, что у тебя получится.

— Я тоже надеюсь, Матиас.

Матиас также лег и попытался представить чего он хочет сам. Он стал рыться в своих мыслях, рассматривать видения о своей мастерской, где он делает новую лодку, чтобы её продать. Потом возникла целая мануфактура, где множество рабочих крепят доски к шпангоутам, а маги инкрустируют кристаллы в киль, все они вместе создают новый воздушный корабль, который управлялся бы командой воздушных матросов и мог бы перевозить грузы между городами без участия магов. Отважные люди могли бы покорять небо сообща, с помощью множества кристаллических рулей.

Когда корабль развеялся, Матиас увидел себя богатым и влиятельным. Но ничего особенного в самом себе он не увидел, кроме разве что свежей туники, выкрашенной в пурпур.

Но позже его желания вытекли из этих мечтаний и стекли в кофейню, где он сидел с друзьями и пил сладкий напиток с медом и сливками, пил столько, сколько ему хотелось, и болтал с друзьями, а солнце вечно светило где-то на улице, не скрываясь за планетой или горизонтом.

Мысли прервались с шумом раскрывшихся дверей.

Вошел Леандр в синей тунике и позолоченном венке.

Все маги встали и столпились перед ним.

— Пришел момент. — Он начал свою короткую речь, — Мы все хотим нового порядка, все хотим, чтобы у города было здоровое и смелое правительство, все хотим, чтобы город наш расширялся. Но самое главное, мы хотим, чтобы именно маги в этом городе были главным сословием. Потому что все держится на магии. Не купцы с их торговлей, не легионеры и не рабы создали этот город. Его создали маги, — и тут его речь стала жестче, злоба чуть сковала его лицо, — Мерхон создали маги, и Мерхон должен принадлежать магам, а не кому-то другому. Хватит бояться этого. Мы здесь будем хозяевами.

У магов слегка загорелись глаза, но сами они не шевелились.

Повисла некая пауза. Леандр всматривался в лица, а потом сказал:

— Идите к правительственной трибе и возьмите её.

И маги пошли.