Возвышение Коли Ноликова

Глава 6, Осень наступает

Пошел гриб! В подпольях, стукаются головами об люки зеленобородые деды, скребут долгими ногтями доски, поддевают гвозди, пускают в бороду слюну:

— Гриб пошел! Гриб пошел!

Вытягивается на печи беломазанной полумертвая старуха, лицом в потолок, руки-лопаты вдоль тулова, хрипло шамкает ртом:

— Опёнки!

А глаза круглые-круглые. И светлые.

Наполнено всё полуночной сутолокой. Бегают на карачках охотники до грибов, точат ножи, собирают рюкзаки, сажают улиток в карманы. Пошел гриб! Ищи резиновые сапоги. Вся деревня бредит. На карачках в сарай. Потерпи дедушко! Стук-стук головой, гриб пошел! Выпусти. На люке цепь и замок крепкий, да заговорённый. Тайные деды по всей округе, блестят глазками в полутьме, ползают на коленях в сырости, мох скребут, и бороды у них мхом поросли. Пошел гриб! А свободы нет. И ворочается с боку на бок старуха на печи, ладони вспотели, а в подполе дед головой бьется — гриб пошел! гриб пошел! Вся деревня возбудилась.

Осень как осень, самое начало. Еще нет этого вечного насморка в облаках. Небо — лазурь с бирюзою. Только это, да солнце садится раньше — вот всё, что отличает от лета. Трава и лист готовится желтеть.

Леса ломились от грибников. С ножами наголо и палками в руках, они продирались сквозь сучья, кто с корзинами, а кто с большими кульками. Выбирались на грибную охоту семействами, от мала до велика, шли строем, пригнувшись. Крики, пересвисты, треск ломаемых веток. Зеленый моховой ковер вспарывался и потрошился, трава вытаптывалась — то не ведьмы ночью плясали на ней, то дотошный сотый грибник исследовал каждый квадратный сантиметр.

Ходил по грибы и Матвей Иванович Бурлюк. Устроил себе отпуск. Каждое утро вставал ни свет ни заря, одевался потеплее, обувал солдатские ботинки, изводя на онучи все тряпки в доме, и шел в лес — жили Бурлюки на окраине города, в нескольких кварталах от настоящего хвойного леса. Ежедневно Бурлюк приносил домой полные кульки и с хвастливой радостью выкладывал улов на стол перед женой, Нюрой. Для особой величины грибов он рассказывал супруге целую историю о нахождении сего гриба. История велась от первого лица и сопровождалась действиями — Матвей Иванович показывал, как садился подле куста, отодвигал рукой ветки, ворошил листву, изумлялся — вот так гриб на него оттуда глядит! Всем грибам гриб!

Странное везение Бурлюка навело его супругу на подлые мысли. Нюра решила, что Матвей Иванович просто покупает грибы на базаре, а сам посещает любовницу. Подозрения Нюры усиливались тем, что ее муж упорно отказывался взять ее с собой в лес. Объяснял это тем, что "она не дойдет", "будешь только мешать" и "да я лучше сам". Одним утром, когда Бурлюк ушел, Нюра тайно последовала за ним.

Бурлюк действительно направился в лес. В лесу стоял туман, и когда Нюра дышала ртом, ей казалось, что она кушает воздух. Пряталась за стволами сосен. Те шелушились и, сырые, смолисто пахли. По мере углубления в лес почва стала более песчаной, а туман превратился просто в дымку, обесцвечивающую предметы на расстоянии. Бурлюк шел сначала по грунтовой дороге, потом свернул. Нюра перебегала от дерева к дереву и высовывала из-за очередного голову — следила.

Матвей Иванович, кажется, вовсе не был озабочен поиском грибов. В землю он не смотрел, палкой подозрительные бугорки не прощупывал. Он глядел по сторонам. Вот он заметил другого грибника — бородатого дедушку. Дедушка, в сером пальто, в шляпе, с кульком. Специально небось с петухами проснулся, чтоб первым в лес попасть и заграбастать себе все грибы.

Нюра увидела, как Матвей Иванович достал свой раскладной нож, с инкрустацией рукоятки — барельеф белки в прыжке. И со щёлком растворил его. Быстрыми шагами Бурлюк приблизился к дедушке и направил на того нож. Со своего места Нюра уловила слова, произнесенные мужем:

— Давай быстро сюда все грибы. Без разговоров.

Дедушка испуганно отступил на два шага, бросил кулек и с неприсущей его возрасту скоростью побежал. Бурлюк присел на корточки и стал вынимать из дедушкиного кулька грибы. Понравившиеся он клал в свой пакет, а прочие крошил рукой и выбрасывал.

И Бурлюк углубился в лес далее. Он нападал на грибников со спины. Прыгал на них с деревьев. Закапывался в листву и брал внезапностью, восставая из земли подобно лесному духу. Нюра наблюдала и глаза ее блестели. Вот он какой, ее муж, оказывается. Смелый и романтичный.

На лавках посреди Аблакатной, под тополями, появились гимназисты в фуражках и гимназистки, одетые не по годам в почти детские платья с передниками. Это значит, снова начались занятия. Ноликов, общаясь в основном со старшими, видел тут, на бульваре, почти своих сверстников, поэтому часто садился рядом на скамейке, с книжкой в руках. Он представлял, что к нему обратятся с вопросом — а что вы читаете? А где учитесь? Желательно, чтобы это спрашивала какая-нибудь девушка. Завяжется разговор, и уж тогда-то Коля предстанет не просто случайным читателем со скамейки, а молодым литератором, который только вышел из издательства, чтобы перевести дух после словесной баталии с редактором. Ведь его, Ноликова, редакторы так притесняют, так притесняют.

— Ах да, — скажет девушка, — Я практически не видела ни одной книжки без редакторской правки.

— А что вы читаете? — спросит Коля.

— Романы, — ответит девушка. И Коля не найдет ничего другого, кроме как сказать:

— Да, романы — это серьезно. Особенно осенью.

Но никто с Колей не заговаривал, напротив того — даже не садились на его скамейку, хотя Коля нарочно устраивался на самом краешке, чтобы не создавать впечатление, будто он на лавке расположился барином.

Приближалась компания гимназистов, шумно разговаривая. Коля совал нос в книгу и ждал, что вот ему скажут — есть лишний билетик в кино, не пропадать же. А что, можно! Но гимназисты уже удалялись. Свои дела. Шла гимназистка кудрявая. Коля придавал лицу одухотворенный вид и чуть выставлял вперед руку с томиком. Гимназистка должна была полюбопытствовать:

— Это, наверное, поэзия?

— Нет, проза! Но написана как поэзия… — ответил бы Коля.

Гимназистка видела где-то впереди свою подругу и, помахав ей рукой, ускоряла шаг. А верхушки тополей качались и по небу над ними плыли облака ватные. Со временем, страницы книги стали Коле ненавистными. Он так глядел в них, будто хотел прожечь. И книжку бы захлопнул, но тогда — что о нем скажут? Так сидит человек с книжкой, у него есть дело. А коли без дела человек, чего ему надо? Зачем скамейку на бульваре занимает? Может, негде ему сидеть, не с кем? Он странный человек, у него нет друзей — вот что скажут. Коля этого страшился больше всего.

И вот однажды, возле парадного в дом, где были издательства Чукина и Бурлюка, появилось рукописное объявление. Почерком волевым и культурным все желающие приглашались на литературные чтения, по вечерам в среду и пятницу. Обещался чай и угощение в виде домашнего печенья.

Коля прочитал и решил пойти — завтра была среда. Потом задумался. Что, если только он один придет, и никто больше? Будет выглядеть как дурак. Скажут — приперся, зачем такой нужен? "Но я печатаюсь", — сам себе возразил Коля. Это его успокоило, решил идти.

В среду опять его одолевали сомнения. Еще ночью он почти не спал, лежал с открытыми глазами, представлял грядущий день. В итоге не пошел, перенес на пятницу. Все это время ходил в предвкушении. Ничего не писал, ел мало. Решал — пойду. Потом решал другое — да зачем идти? Что там, цирк? Будут скучное читать.

Еще вопрос возник — взять ли свое? Клок рукописной, рабочей прозы или напечатанный в журнале? Ведь книжка еще не вышла. Только через месяц. Чукин отобрал для авторского сборника двенадцать рассказов из сорока. Коля уже видел обложку. На ней был космонавт в большом и круглом прозрачном шлеме. Как объяснил художник, такой заказал Чукин, желая, чтобы на лице космонавта четко выражалось мужество.

Они тогда вместе сидели у Чукина в кабинете. Ноликов, Чукин, и художник Федин, небритый и патлатый тип, у которого пальцы были в краске и пряди волос тоже. Несмотря на конец лета, Федин пришел в редакцию в шинели и в кабинете ее не снимал. Он сидел на стуле с папиросой во рту. Папиросу не зажигал.

Чукин посмотрел на варианты рисунков, выполненные покамест цветным карандашом, потом спросил у Коли:

— Ну как вам?

— Мне все нравятся, — ответил Коля. Художник усмехнулся, глядя перед собой.

— Но надо выбрать что-то одно, на обложку. Что, по-вашему, лучше всего выразит суть помещенных в сборник рассказов? — сказал Чукин.

Коля задал вопрос Федину:

— Вот вы прочитали мои рассказы. Какой из них вам больше понравился?

Федин вынул папиросу, уставился на нее и стал отвечать:

— У меня времени нет, молодой человек, читать всё, что мне дают иллюстрировать. Подход мой сугубо прагматический, не обижайтесь. Вот вы пишете фантастику — это хорошо. У меня есть приличный запас заготовок на эту тему — космонавты, инопланетяне там всякие, космические корабли. Ведь у вас всё это в рассказах есть, так?

— Но ведь я описываю своих героев! Вот Мултявин, например, описан мною как длинноволосый, а у вас все мужские персонажи нарисованы с короткими стрижками.

— У вас есть рассказы, где герой носит короткую стрижку?

— Есть.

— Ну вот значит я Мултявина вашего не нарисовал, а нарисовал других. Это вас устроит? Всё зависит от трактовки образа. Вот вы для меня были ничто, пока мне вот Сергей Георгиевич (кивнул на Чукина) не представил вас, не сказал, что вы — Николай такой-то Ноликов. И когда вы видите рисунок с космонавтом, вы тоже не знаете, кто он такой. Я же не сказал, что это Мултявин или Забацов там какой-то.

— У меня нет Забацова.

— Не важно, я для примера. Но этот образ, — Федин хлопнул рукой по рисунку, — собирательный образ мужественного космонавта, я вон даже суровые морщины подрисовал, как Сергею Александровичу хотелось. Это уже индивидуальный подход, а вы сразу в бутылку лезете. Не надо так. Я тоже творческая личность. Я же не стал рубить вас.

— Как рубить?

— Ваши рассказики критиковать.

— Обложка, — сказал Чукин, — Имеет важное значение. По обложке читатель встречает книгу. Представьте, что в книжный магазин заходит читатель. Любитель остросюжетной научной фантастики. И как он ищет такую фантастику? Очень просто ищет! Он видит книгу, где на обложке — мужественный космонавт. А привлекательная девушка на заднем плане обещает романтическую линию в сюжете! И вот выбор сделан — читатель покупает именно вашу книгу и становится уже не просто читателем, нет. Кем же он становится?

Коля молчал. Чукин сам ответил:

— Он становится вашим читателем!

— Да! — художник снова ударил по рисунку.

Спустя неделю трое снова встретились — Федин принес уже окончательные рисунки, в цвете. У Федина одна ноздря была с красной вавкой, помазанной зеленкой. Было как? У художника из носу стал расти оловянный солдатик. Поначалу Федин думал, это просто особой твердости коза, но когда наружу показались голова, плечо и дуло винтовки, стало ясно — не к добру. Федин пытался раскачать солдатика пальцами и вытащить, но это причиняло страшную боль и желание чихать. Или это чох был такой силы, что воспринимался как боль. Однако не ходить же по улице с солдатиком в носу. Федин одолжил у соседа-радиолюбителя паяльник и приступил к операции. Обложив солдатика в ноздре густой гороховой кашей, Федин начал прижигать его паяльником. Шустро оловянными каплями солдатик вытек на пол. Ноздрю художник все же обжег.

Итак, поход на литературные чтения Коля отложил на пятницу. Решительно собрался туда, или наконец в гости к Кульбиничне. Обещания надо выполнять.

Деятельность в Скоморошьем переулке главных вершителей судеб государства не давала Рогожкину покоя. Несколько дней он крепился, на третий снова пошел в сумерках к притягивающей его усадьбе. Пробрался под самые окна и, накрывшись взятой с собой мешковиной, высунул наверх детский перископ, дабы видеть происходящее внутри.

В большую комнату собирались люди. На входе они одевали фарфоровые разрисованные маски, некоторые с длинными носами. У масок были прорези, чтоб глядеть, дышать и говорить. Каждый новый вошедший доставал из кармана скомканные бумажки и бросал их в присутствующих. Те подбирали бумажки, разворачивали и читали. Рогожкин понял — это вносились на обсуждение новые законы.

Началось собрание. Главный, с зычным басовитым голосом, в маске Арлекина с нарисованной слезой у глаза, дал слово Петру Неистовому. Рогожкин слышал уже эту фамилию. Неистовый, в сурьезной маске, вышел на середину и позвал:

— Доктор Цоколь! Ввезите!

Из коридора появился человек в белом халате, толкающий перед собой медицинскую тележку, где лежало накрытое простыней пузатое тело. Маски в комнате закачались, зашептались. Неистовый сказал:

— Это доктор Вениамин Витаминович Цоколь, руководитель нашего секретного исследовательского проекта "Рожденный в колбе". Он — человек науки и не умеет внятно говорить, поэтому я возьму на себя труд вкратце рассказать об этой важной для страны научной работе. Каждый из нас сталкивается ежедневно с растущим уровнем агрессии среди населения. Проблему надо решать внутри семьи, но как? Может ли государство работать на этом уровне? Новейшие исследования доказали — может!

Он сорвал с повозки простыню. Ловко свесив с тележки ноги, принял сидячее положение упитанный голубоглазый мужчина в пижамных штанах и серой футболке.

— Рожденный в колбе, челдобрек! — показал на него рукой Неистовый, — Само слово челдобрек — говорящее, состоит из "человек" и "добро". Он неисправимый оптимист и испытывает только положительные эмоции. Мы не кормили его неделю. Номер пятый, тебя хорошо кормят?

— Пузики сыты! — засмеялся челдобрек, поглаживая брюшко.

— В чем польза проекта? — спросила черная совершенно, женская маска.

— Вырастить десятки тысяч челдобреков и выпустить их в народ, смешать с массами с целью их удобрения. Челдобреки будут брачеваться с обычными женщинами, создавать семьи. Внутри семьи челдобрек будет влиять на обстановку своим мировоззрением.

— Брачевание? Он не кажется мне слишком эротичным, — заметила та же маска.

Вдруг рассмеялся доктор Цоколь. А Неистовый сказал:

— Для этого мы кое-что предусмотрели.

Доктор нагнулся, с нижнего яруса каталки вынул магнитофон и поставил его наверх. Неистовый объявил:

— Танец живота!

Челдобрек задрал футболку до груди, а доктор нажал на кнопку. Заиграла веселая бразильская музыка. Трубы дудят, маракасы шуршат, бубны звенят. И пошел челдобрек по кругу, а живот его волнами ходит, широким океаном колышется. В комнате задвигался даже воздух — поднялся ветер, трепля одежду на людях.

Но строгая черная маска спросила:

— А где же пупок?

И доктор выключил музыку. Челдобрек остановился и стал глядеть на всех и улыбаться. А Петр Неистовый помолчал немного и сказал:

— Да, в самом деле, пупка нет. Но мы это исправим!

— Даем вам шестимесячный срок! — подвел итог главный.

И Рогожкину запала в голову мысль — предотвратить.

Дни до пятницы тянулись скучно, еще и погода испортилась. И где глубоко-синее сентябрьское небо? Под мрачными тучами Коля бродил по городу. На одной улице, за окнами в кирпичных пятиэтажках стояли трехлитровые банки с чайными грибами. Желтые слоеные медузы. Коля вообразил, что он идет тут вместе с Валей. Говорят, говорят, говорят — увлеченно. Заговорились. Вдруг Ноликов обращает внимание Вали на чайные грибы. В самом деле, их слишком много — на каждом подоконнике расставлена оных целая батарея в разнокалиберных банках. Есть даже такого чудовищного размера банки, что загромождают собой всё окно, а с обратной стороны к ним подвинут стол, ибо подоконник слишком узок. Валя пугается, тянет Колю за руку. Прочь! Прочь с этой улицы! Таинственный район, где вечерами люди собираются в своих квартирах кружками и поют жуткие, странные песни на непонятном языке. Сначала кто-то один завел у себя чайный гриб. Распространил его среди соседей. Те — среди своих знакомых. Вскоре вся улица пила напиток, выработанный чайным грибом.

Поведение жителей улицы изменилось — они стали замкнутыми, угрюмыми. Кончики пальцев приплюснулись, стали походить на присоски. Усы и прочие волосы перестали расти.

В гастрономе на витрине появились сулеи с чайным грибом и плакатом: "Полезно для здоровья! (по кооперативной цене)". Из других продуктов в магазине продавались только рыбные консервы и морская капуста. Валя начала рассказывать, что у нее есть подруга, живущая на этой улице. И что скорее всего, чайный гриб — нечеловеческий, распределенный разум, размножающийся делением. Для проявления же своей воли в мире, гриб использует людей, под воздействием напитка вступающих в симбиоз с грибом и полностью теряющих волю и самостоятельность.

И вот район оцеплен, подходы к улице загромождены арматурными "ежами" и колючей проволокой. Введен строгий карантин — никого не выпускают, впускают же лишь специалистов в защитных серебристых костюмах. Вот Коля. Его, как открывшего властям чудовищное положение вещей на улице, и как человека, дольше других продержавшегося в зона особой опасности, отправляют быть проводником для ученых, призванных изучить гриб. Вместе с учеными идут военные, тоже в костюмах, но с большими молотками в руках. Ведь неизвестно, берут ли врагов пули.

Спустя какое-то время. Грибной разум предъявляет властям ультиматум — или разрешают чайному грибу захватить еще один квартал, или тотчас же, по канализационным проходам, сотни подчиненных грибному разуму местных жителей отправляются в другие районы города и впрыскивают в водопроводную систему напиток чайного гриба. "Да, о водопроводе мы не подумали", — говорит высокопоставленное лицо. Но все забыли про Колю Ноликова. Уцелевший после бойни, он врывается в каждую квартиру и разбивает банки с грибом. Жители, пораженные Колиным напором, не сопротивляются, а наоборот, прячутся кто под кровать, а кто и вовсе из окна выпрыгивает.

Наконец последняя банка разбита. Люди в канализации замирают с сулеями в руках, и вдруг на них снисходит прозрение. Они оглядываются, чешут головы. Где мы? Что с нами происходило?

В пятницу Коля пошел на литературные чтения. Были они на втором этаже двухэтажного дома, почти такого же желтого, как упавшие в грязь листья. Ветхая деревянная лестница поднималась ко крыльцу снаружи. Перед тем, как нажать кнопку обмотанного изолентой звонка, Коля оглянулся на улицу. Вечерело. Сонное место, ни прохожих, ни машин. Дома, похожие на этот, пытались скрыться за худеющими к зиме деревьями. Каркали вороны.

Ноликов вздохнул и позвонил.

Всё внимание в коридоре привлекал паркет — обшарпанный, с пятнами грязи, а на нем — выстроенная в шеренгу обувь всех мастей и размеров. Ободранные обои были исписаны стихами и афоризмами, а также шаржами и прочими рисунками.

— Вот тут можно повесить куртку, — худая как смерть, черноволосая пожилая женщина указала Коле на вешалку. Хозяйку звали Марина Комарова, она была поэтесса. Волосы она, скорее всего, красила. На ее лице были нарисованы брови, щеки, губы. Сквозь пудру не проникал ни дневной, ни электрический свет.

Минуту назад Коля мямлил на пороге:

— Я литератор. Прочитал вот объявление. А я пишу прозу. И вот пришел, чтобы посмотреть, как и что. И с собой кое-что принес почитать.

Его пригласили.

Писатели и причастные только собирались. В большой квадратной комнате кто расселся, кто энергично ходил, а кто озабоченно листал книжку. К радости своей Коля увидел Чукина.

— Нашему полку прибыло! — сказал тот, когда Ноликов привлек его внимание, помахав рукой. Чукин обратился к сидящему рядом сутулому человеку в пиджаке:

— Знакомьтесь. Молодая надежда отечественной фантастики, Николай Ноликов.

— Можно просто Коля, — сказал Коля издалека.

У одной стены, на кривом табурете, под старым портретом неизвестного Коле старика, сгорбился мужчина средних лет, со спадающей на лоб темной челкой. Чуть ниже челки блестели глазки, а между ними начинался отросток — нос. Если бы кто захотел его схватить, зажать меж двумя пальцами, то не вышло бы — очень мал был этот нос. Как Коля позже узнал, человека на табурете звали Павел Бесподобный. Он был критиком. Вместо устной речи Бесподобный мычал, плевал на пол и топал ногами. Некоторые считали, что это напускное.

Статьи Бесподобного состояли сплошь из вопросительных и восклицательных знаков. Их обсуждали так:

— В этой статье больше вопросов, чем ответов!

— Да нет же. Вопросы эти большей частью риторические.

— Но в одном мы сойдемся. Какой крик души!

— Да. Зло. Очень зло.

На чтениях Бесподобный обычно молчал и завязывал шнурки. Коля заметил, что критик их предварительно развязывает, наступая на один конец шнурка подошвой и отводя ногу в сторону. Если читаемое не нравилось критику, он громко возвещал об этом саркастическим кашлем и весело глядел в сторону, отвернувшись. Еще мог затылок почесать.

Коля стал посещать салон каждую неделю. Писатели и критики приносили с собой печенье, сухую колбасу, а особо скупые — батоны. Чай обеспечивала Комарова. Ей иногда дарили шоколадки — на общем, круглом столе они не появлялись. Сладости поэтесса относила на чердак, где, по слухам, обитал ее давний сожитель, сошедший с ума поэт, который вот уже тридцать лет не покидал своё пристанище. Порой по улице летел бумажный самолетик, пущенный из маленького квадратного окна на чердаке. Прохожий трогал ногой упавший самолетик и обнаруживал, что там записаны какие-то стихи.

К числу полумифических личностей, посещавших чтения, относился также некий Щербин, человек несуразный и мрачный. Был он ближе к пожилым годам, одевался неряшливо — в штаны и расползавшийся по ниткам старый свитер. Сидел в углу с папочкой — там были бумаги. И молчал, слушал других. Ходил слух, будто он — анархист, работает над утопическим романом, который перевернет мир. Как-то Чукин даже осторожно спросил у Щербина:

— Простите, вы анархист?

— Нет, — буркнул тот и так свернул глазами, что Чукин решил, что собеседник скрывает мощь своих анархических дум. "Он не так прост", — говорил потом Чукин, — "Он просто затаился. До поры до времени".

И вот однажды вечером, когда погода за окном стояла наиболее мерзкая, Щербин еще до чтений вслух предположил:

— Может я вам сегодня почитаю…

Ноликов посмотрел на Чукина, Чукин на жену — все трое обменялись значимыми взглядами. И поползла, стала множиться и делиться молва — Щербин будет читать! Понятное дело, все авторы старались декламировать свои рассказы как можно быстрее. А Щербин, как назло, тянул. Наконец он встал и, словно разминая затекшие члены, вышел на середину комнаты. В руках его была знаменитая папка.

Щербин развязал на ней веревочки и раскрыл папку — показал всем — папка была пуста.

— Сюда я буду складывать листы, — сказал он. И начал ждать, когда его спросят.

— Какие листы? — нарушил тишину Чукин.

— Моей будущей книги.

— О чем?

— Одним суждено прокладывать дорогу, другим — по ней идти. Что вы знаете про атомную энергию?

— Это самый дешевый вид энергии? — предположил Коля.

— Расщепив атом, человек совершил над природой насилие, — Щербин говорил медленно, весом, — В своем романе я покажу идеальный мир, в котором нет места атомным электростанциям. Более того — никаким электростанциям.

— Мир без электричества?

— Отчего же? Нет. В моем романе, у каждого человека дома есть динамомашина, вроде велотренажера. Вечером, каждый человек садится за нее и накручивает педали. Так он обеспечивает себя электричеством. Излишки энергии идут на освещение дома. Излишки энергии в домах идут на освещение улиц. Все продумано. Я даю готовое решение. Нужен Кулибин, который воплотит все это. Нужен Кулибин.

— То есть вы предлагаете, чтобы все, вернувшись домой с работы, садились крутить педали, чтобы был свет? — сказал прозаик Пык.

Щербин улыбнулся снисходительно:

— Нет. Всегда найдется кто-то, кто сможет крутить вместо вас. Можно устроить дежурства. Сегодня один супруг крутит, завтра другой, или их дети.

— А если человек живет один? — не унимался Пык.

— Вы не знаете одну штуку. Я вам сейчас скажу. Вы сказали — "вернувшись домой с работы". Но в идеальном мире, мире моего романа, никто не должен работать.

— Это как?

Тут поднялся Бесподобный, вышел перед всеми и плюнул на пол.

На чтениях Ноликов свел знакомство со многими редакторами. Наметилось издание второй книжки. Официальный разговор у Коли с редактором состоялся уже в кабинете последнего. Редактора звали Филипп Робертович Топоров, был он человек жесткий и носил тяжелые роговые очки, чтобы походить одновременно на фантаста 70-тых годов и на ученого из области ядерной физики. Коля принес ему готовый уже роман "Неспешный отрок" о ленивом подростке, случайно повстречавшем в парке разбившийся космический корабль, откуда выползла прекрасная незнакомка и попросила помощи — конечно, на инопланетном языке. Отрок, четко понимая, что вызывать пожарников нельзя, отводит космонавтку к себе домой, учит языку, показывает город и тратит все свои сбережения на покупку деталей для починки тарелки. В первоначальном варианте романа отрок встретил девушку, потерявшую память, проводил ее в карете скорой помощи в психбольницу, а потом вызволил оттуда и приютил у себя дома. Там, в мирной обстановке, а также после посещений кино и парков девушка постепенно обретает память.

Настя влюбляется в героя, но с памятью к ней приходят воспоминания о женихе! Она разрывается между двумя, но герой благородно отходит в сторону. Счастье Насти для него выше собственных чувств. Настя вначале возвращается к жениху, по потом осознаёт, что герой принес в жертву свою любовь.

Редактор положил руку на стопку бумаги:

— Я публикую только идеальные романы. Здесь лежит как раз такой. Главный герой, химик по имени Стас, нашел формулу стирального порошка, которая может изменить эту отрасль. Но за Стасом начинает охотиться мафия и не только они! Нанятая фармакологической корпорацией девушка-снайпер Ольга тоже ищет Стаса, чтобы убить его и завладеть формулой. Но по ходу развития сюжета Ольга влюбляется в Стаса и вместе они противостоят мафии.

— А что вы скажете о моем произведении? — спросил Коля.

— Я привел вам пример. Если вы согласны у нас печататься, роман придется переделывать. Я изложу пожелания в письменной форме, приходите на следующей неделе. Нет, послезавтра.

Коля сглотнул слюну и произнес:

— А например, какие пожелания?

— За героиней, за инопланетянкой вашей, начинает охотиться мафия. И спецслужбы. А героя надо назвать Стасом. Стас — хорошее имя. И еще — пусть в вашего отрока будет борода. Мы назовем роман "Брадатый отрок"!

— Но ведь он молод…

— Ничего, пусть у него будет, знаете, эта козлоподобная бородка, рыжая такая.

Коля шел домой, а перед глазами у него стеной стояла правка. Листы бумаги, буквы, резкое щелканье пишмашинки. Надо потрудиться для будущего. Там, в будущем — и послушные редакторы, ловящие каждое его слово, и раздача автографов в книжных магазинах, и даже полное прижизненное собрание сочинений, переиздающееся из года в год.