Возвышение Коли Ноликова

Глава 2, Вам телеграмма, встречайте

Покуда молодой и полный надежд Коля Ноликов спит в поезде, убаюканный легкой качкой рессор и стуком колес, перенесемся во вчерашний день в Княжие Бары. Пожилые уже супруги Балагуровы — Надежда Осиповна и Яков Андреевич, утром ранечко проснулись, и Надежда Осиповна сказала: "Я еще полежу", а муж ее вздохнул обреченно, оделся и вышел, взяв две пустые стеклянные посудины такого размера, что впору там корабли строить в натуральную величину. Пошел Яков Андреевич к артезианскому источнику под навесом, дождался своей очереди — пока вся улица удовлетворила свои потребности в питьевой воде — и довольно поглядывая на тех, кто еще стоял в очереди, наполнил свои посудины. Было ему радостно.

Потом Яков Андреевич вернулся домой, а по пути проверил в парадном почтовый ящик. В нем лежала цветная газета с предложениями о покупке товаров по выгодным ценам, а также извещение с почты — сообщалось, что получателю надобно прийти на почту за телеграммой.

— Беда, когда же пойти-то? — спросил Яков Андреевич жену, показав ей извещение.

— До полудня ничего нет, вот и иди.

Балагуровы жили по определенному ими плану. Распорядок дня был суров и включал в себя чтение энциклопедий, справочников и прослушивание радио. Супруги играли в радиовикторины и решали кроссворды, чтобы получать призы. В день Балагуров заполнял от десяти кроссвордов и более. Был запас конвертов, тысяча штук. Решенные кроссворды отсылались в редакцию. Причем, если Надежда Осиповна сухо отправляла решение, то Яков Андреевич сопровождал его запиской вроде "Вот и еще один ваш орешек я расколол, хотя, признаюсь, пропотел изрядно!".

Радиовикторин было относительно мало, поэтому Яков Андреевич не гнушался даже детскими, изменяя свой голос до крайне неприятного фальцета. Так Яков Андреевич отгадывал загадки и получал книжки-раскраски.

Лысоватый человек, почти пожилой, в очках, в кожаном жилете, разорался на почте. Яков Андреевич Балагуров стоял в очереди непосредственно за ним. А человек в жилете требовал у молодой женщины за окошком в стекле:

— Я хочу, чтобы вы посмотрели в списках, есть ли там Ивченко!

— А кто Ивченко? — в упор поглядела на него работница почты. Она была в белой кофточке с глубоким вырезом. А на груди висело нечто на золотой с виду цепочке. И еще она красила волосы. В блонд, разумеется.

— Я Ивченко, — человек поправил пальцем очки.

— Тогда предъявите паспорт.

— Мне только узнать, есть я в списках или нет.

— Знаете что? — нашлась девушка, — Обратитесь в отдел доставки.

— Спасибо, — буркнул Ивченко. Дромидол Анатольевич.

Он подошел к двери рядом с секциями абонентских ящиков, похожих на шоколадную плитку. В двери была открыта форточка. Он заглянул туда и увидел — сидит в помещении тетя, вскрывает загнутой железкой крышку на посылке. А рядом на столике — уже открытая коробка, и содержимое расставлено. Вот банка яблочного варенья, опорожненная наполовину. В ней ложка. Тетя голову поднимает и говорит:

— Это вам кажется.

— Простите, — спрашивает Ивченко, — Мне только узнать, есть я в списках или нет?

Тетя встает, деловито подходит к другому столу, хмурит брови, выдвигает долгий ящик с карточками.

— Какой список?

— Тех, кого отправляют бандеролями на Марс.

Тетя задвигает ящик, выдвигает другой, пробегает пальцами по корешкам.

— Вас нет в списке.

— А что вы вообще смотрите? И вообще, вы даже фамилию у меня не спросили!

— Мне это не нужно, — скучным голосом отвечает тетя и садится обратно за посылки, — До свиданья!

Ивченко кулаком стукнул по досточке перед форточкой:

— Но меня должны были отправлять! Я уже послал на Марс телеграмму, чтобы встречали.

— У вас там родственники?

— В некотором роде. Жена. Бывшая. Мы собираемся снова сочетаться узами брака.

К Ивченко подошел прилично одетый пожилой мужчина при бородке и усах, поправил свою шляпу и тронул Ивченко за плечо:

— Уважаемый… А вы знаете, что на Марсе нет жизни? Там атмосфера не пригодна для дыхания и очень холодно.

В это время Балагуров получил телеграмму. Телеграмма была от двоюродного брата, Евгения Ноликова. Тот сообщал, что ракета запущена и просил предоставить ей угол на время, нужное для устроения жизни. Яков Андреевич сразу смекнул, о чем идет речь.

Домой он шел вприпрыжку, зашел в гастроном и купил килограмм лучших конфет. Поднявшись на свой четвертый этаж, Балагуров открыл дверь не сразу, а некоторое время любовался ею. Сходящий по лестнице сосед, бодрый старик в светлых штанах и тенниске, спросил:

— Что это вы рассматриваете?

Балагуров ему гордо ответил:

— Вот здесь будет висеть памятная доска.

— Кому?

— К нам приезжает известный писатель Николай Ноликов.

Якову Андреевичу немного стало стыдно — он солгал. Но тут же успокоил себя мыслью о том, что ведь не было уточнения, когда именно Николай Ноликов — известный писатель. Может, в будущем. Никаких "может". Так будет. Сосед продолжил спуск, а Балагуров вошел в квартиру и обрадовал Надежду Осиповну.

— Когда же он приезжает? — сказала она.

— Завтра!

Определили гостю место — в маленькой комнате, некогда предназначавшейся под детскую. Детей так и не завели, а комнату постепенно наводнили ненужными вещами. Была там даже и кровать — иногда на ней спал обиженный Яков Андреевич. Поглядев на кровать, Балагурова будто осенило:

— Так, — сказал он жене, — тащим сюда ковер, закроем им эту стену над кроватью.

— Зачем?

Яков Андреевич хлопнул себя ладонью по лбу:

— Ты представляй, с кем имеешь дело! Он ведь писатель! Проснется, надо будет мысль записать. На чем, думаешь? Да на обоях!

— Но ведь он гений…

Балагуров задумался.

— В самом деле. По сути, наша квартира приобретет историческую ценность. В ней будет жить Николай Ноликов.

— Пусть пишет на обоях!

— Пускай. Но не будем потакать другим его странностям.

Надежда Осиповна обеспокоилась лицом:

— А они у него есть?

— Брат написал бы. Жаль, что мы у них давно не были. Помнишь, мы к Ноликовым ездили лет десять назад. Тогда еще я, кстати, приметил — Коля ходил весь задумчивый. Не вундеркинд, но что-то такое в нем уже было.

А в большой комнате вытерли книги на этажерках и в книжном шкафу. Книг была уйма, всё энциклопедии да справочники. С самыми богатыми корешками поставили на виду. Яков Андреевич вспомнил и поднялся к соседям, живущим сверху. Позвонил в дверь. Открыл ему приличный пожилой человек, Глазков Демьян Егорович, в спортивном костюме и тапочках на босу ногу. Яков Андреевич ему сказал:

— Здравствуйте. Тут вот какое дело. Вы когда радеть собираетесь?

Демьян Егорович покраснел:

— А что?

— Племяш приезжает, известный писатель. Можно потише?

— Это не от нас зависит.

— Ну хоть скачите в тапочках, а не босиком.

— Опять же — не от нас зависит.

— Ну ладно, — Яков Андреевич вздохнул и пошел вниз.

Целый день семейство Балагуровых были в хлопотах. Отложили викторины. Готовились ко встрече щедро, достав даже из заветной кубышки. Все кипело в квартире. Радушие готовилось в котле заботы. Надежда Осиповна пылесосила. Яков Андреевич смазывал солидолом дверные петли. Потом обое пошли в магазин и на базар, обратно вернулись нагруженные покупками. Однако ни тени усталости или недовольства на лицах супругов. Они чувствовали себя причастными к ходу истории. Яков Андреевич уж видел как наяву литературные вечера, проводимые Колей на их квартире. Будут приходить именитые писатели, художники, может быть даже циркачи. Надежда Осиповна представляла, как Коля, ночью, в карнавальной маске на глазах, шляпе и плаще, по веревке спускается с балкона и спешит на тайное свидание ко склепу в лавре. Романтический молодой человек!

— Мне немного страшно, — сказал жене Яков Андреевич, — Такое начинается… Понимаешь, ТАКОЕ начинается!

— Да, — закивала головой она.

— В энциклопедиях напишут — в таком-то году, писатель поселился в семье своих родственников, чете эрудитов Балагуровых.

Немного подумав, добавил:

— Писатель из семи букв?

— Ноликов!

И лежали Балагуровы дальше, в темноте, с открытыми глазами.

Наутро в купе остался лишь Коля. За окном вдоль вился мусорный гребень. Княжие Бары близко. С тяжелой головой Коля пошел в туалет умываться и чистить зубы. Там, в конце вагона, около тамбура уже собралось несколько человек, почти все с белыми вафельными полотенцами через плечо. Коля подумал — вот, будущий великий писатель, так прозаично вместе с ними, этими людьми у тамбура. Начало большого пути. Был как все, но кем он станет?

Чтобы взбодриться, Коля без всякой жалости умылся в туалете холодной водой. Оттого лицу его стало жарко. Да еще растер полотенцем. Сонность отошла, забилась вглубь и растаяла. Коля ехал в своем купе и поглядывал в окно уже бодрее. Даже казалось, что впереди, в будущем, нарастает громадой клубок великих событий, где он будет главным участником. Только бы не сдаться, устоять.

Проводник заглянул, чтобы забрать постельные принадлежности, и спросил, не нужно ли принести чаю. Коля осведомился:

— В подстаканнике?

— Да! Классический поездной чай.

Проводника звали Леонид Чурилов, и вот уже тридцать лет он вел своеобразный дневник рейсов, в которых ездил. Сначала в одну тетрадь, потом в другую, затем в третью и так добравшись до пятнадцатой, Чурилов записывал свои встречи с пассажирами, а также происшествия, случавшиеся в его смену. Внуки Чурилова тайно от деда сделали копии с тетрадей и снесли их в издательство, где рукопись попала в руки редактора Колова. Колов воодушевился и предложил издать выдержки из тетрадей двухтомником. На юбилей, когда Чурилову исполнилось восемьдесят лет, внуки преподнесли ему двухтомник и изрядную сумму денег в конверте, за что дед проклял внуков и вечером, после торжества, угодил в больницу с обширным инфарктом. Однако, в издании имеются сведения о встрече с Ноликовым:

"15 июля.

Я уж и не знаю, какие шнурки покупать. Рвутся и рвутся, хоть на руках ходи. А сегодня по дороге на вокзал порвался, так пришлось брать толстую травинку и втягивать. Еле дошел. Состав отбывал ночью. По обыкновению, я выбирал самого вредного пассажира, чтобы подсыпать ему в чай слабительное.

Один сразу приметился, во втором купе. Козлов его фамилия. Он стал при мне ногтем по оконной раме водить и мне этот палец показывать. А потом вздыхает и говорит:

— Система!

И это так издевательски. Занавески тоже потрогал на ощупь, и опять:

— Система!

Ну думаю, просрёшься ты у меня. А он принял ученый вид, очёчки нацепил и стал газетку читать. Читай-читай, газетку-то.

В купе номер пять ехал молодой человек. У него было лицо, похожее на слона без хобота. Или на хомяка. На обоих сразу. Патлатый. Он чего-то записывал в блокнот. Я подумал — или поэт. Или журналюга, по поездам ездит, а потом нате вам критическую статейку. С ним в купе еще двое были, один сразу ушел, а потом и девушка молодая ночью сошла (я ее в рюкзаке выбросил, возле станции Камышовка).

Что же, жертву я наметил и намерение мое было осуществлено успешно."

Небо над перроном блеклое, день еще не успел окрасить его. Обещает быть жарко. Коля, стоя в дверном проеме вагона, с чемоданом в руке, первым делом вверх очами повел. Какая будет погода? И вдохнул столичный воздух, который показался ему неведанным, полным свежести. А вообще пахло мазутом. Сбоку стояло розоватое, с треугольной крышей здание вокзала с круглыми часами. Поперек него был натянут транспарант "Княжие Бары".

Далеко дал гудок прибывающий локомотив, таща за собой тысячетонную вереницу грузовых вагонов. В остальном было тихо. Город пока не проснулся.

Коля сошел по трапу. Не опуская чемодан, замялся. Где дядя и тетя? Пожилая пара, в шляпах, улыбаются. Это, наверное, они. Коля осторожно улыбнулся им. Так, не улыбкой, а ее началом. И испытующе смотрел в глаза — узнают или нет? Надежда Осиповна побежала вперед, раскрыв руки для объятий. И столкнулась с Колей. И чмокнула его в обе щеки, а он сделал только вид, поцеловав воздух. В это время на него глядел Яков Андреевич и говорил, тряся протянутую Колей руку:

— Ну, молодой человек, добро пожаловать. Добро пожаловать.

— Племянник, дай на тебя посмотрю, — сказала Надежда Осиповна, делая шаг назад. И всплеснула руками:

— Ой, как вырос! Настоящий взрослый дядя!

И рассмеялась. Яков Андреевич жестом показал, что хочет взять у Коли чемодан. Но, впрочем, этот жест не настаивал, а лишь проявлял добрую волю. Коля это понял и чемодан не дал, ответив:

— Я сам, он легкий.

— Ну, пойдем. Нам тут недалеко. На троллейбусе пару остановок.

Остановок оказалось с дюжину. Город за окнами уже просыпался, на работу шли сонные жители. Втянув головы в плечи, ходили унылые люди с бодрыми собаками. Заработала первая бочка с квасом — продавщица сидела рядом на раскладном стульчике и поправляла белый передник. Подошел рабочий человек в кепке, попросил стаканчик. Троллейбус ехал мимо каштановых парков, в глубине коих были всяческие памятники и старые, облупленные фонтаны. На остановках стояли желтые будки, в которых отгородились от всего мира билетерши. Одна такая будка была размалевана цветочками. Коле это понравилось.

Да и сам троллейбус был ему в диковинку, ведь в Ситцево троллейбусы не ходили, а из электрических видов транспорта, пассажиров возили только деревянные трамваи, тяжелые и грохочущие. В каждом ходил кондуктор с катушкой талонов на пузе, в фуражке и сине-зеленом переднике. Здесь, в Княжих Барах, кондукторов не было. Зато работали контролеры.

Дядюшка с тетушкой сразу суетливо заговорили между собой на отвлеченную тему, показывая крайнюю занятость. Контролеры брали салон в тиски. Один шел от задней площадки, другой от кабины водителя. Яков Андреевич громко сказал:

— Он ведь депутат!

— Думал ли ты, что наш сын будет депутатом? — умилилась Надежда Осиповна.

— Думал! Я это еще с самого начала видел. Искру видел. Понимаешь, искру! — Яков Андреевич кричал на весь салон. Контролеры подошли к Коле с обеих сторон. Голубоглазые светловолосые атлеты в белых футболках и штанах. Один, правда, с щетиной. А у другого кадык сильно выступал. Небритый обратился к Ноликову:

— Билетики показываем.

На что Коля ответил недоумением:

— Э?

Кадыкастый в это время заломил ему руки за спиной:

— На выход! На выход!

Небритый дал Коле в живот кулаком. Коля бы рад согнуться, да кадыкастый не пускает, костоправничает. Балагуровы же продолжали в ожесточении рассказывать друг дружке о сыне-депутате:

— Самого верхнего уровня!

— Но далеко падать!

— Ничего! — рубил словами Яков Андреевич.

Двери зашипели, как гуси, раскрылись, и контролеры выволокли Колю на улицу. Яков Андреевич и Надежда Осиповна переглянулись озабоченно. Яков Андреевич указал пальцем на оставшийся чемодан Коли:

— Смотри чемодан! А то украдут.

Остановка, заплеванный асфальт. Город за окном отошедшего троллейбуса сразу потерял очарование. Небритый стоял позади Коли и держал его за плечи, а перед Колей нагло задирал подбородок второй контролер. Из окошка в будке с талончиками пыталась вылезти натуженным лицом билетерша и кричала обидные слова, а потом высунула руку и стала хватать ею воздух, судорожно растопырив пальцы:

— Дайте его мне!

Коля отвечал контролерам тихо:

— Давайте всё решим мирным способом.

Контролер сказал:

— Да ладно, ты думаешь мне моя работа нравится? Мы просто на публику работаем. Вася, пошли.

Небритый отпустил Колю и даже начал совать ему в нагрудный карман смятую денежку, но у Коли нагрудного кармана не было. Тогда контролер сказал: "На уж так", — и Коля принял денежку в руку. Оба контролера сели в подъехавший троллейбус, а Коля остался. Когда же двери закрылись с шипением, он проводил рогатого взглядом и разжал кулак — в нем оказалась не денежка, а всего-навсего бумажка, записка, в которой сказано синими чернилами: "Не греши".

Из будки выскочила билетерша и окружила Колю заботой. Пригласила в будку, напоила чаем с бутербродами. А бутерброды те не простые. Порезанный ломтями батон с клубничным вареньем. Пока Коля ел, билетерша — Мария Кульбинична — рассказала ему, что то были вовсе не контролеры, а страшные сумасшедшие, которые выдают себя за контролеров и похищают людей, что ездят без билетов. И билетерша нарочно так себя вела, чтобы отбить у них Колю. Слушая это, Колю прошиб пот. От чая иль от пережитого.

Коля молчал, больше слушал, потом на душе полегчало, он разговорился. Сказал, что писатель. Билетерша при этом внимательно на него посмотрела. "Разглядывает во мне писательские черты", — решил Коля и постарался придать выражению лица своего тонкость. Кульбинична завела разговор о том, что у нее есть внучка Валечка, которая учится в институте на втором курсе. Сама же билетерша имеет дополнительный заработок, врачуя травами. А Коля слушал вполуха, занимаясь своим прямым писательским делом — впитывал в себя обстановку. Внимание его привлекли старые календари по стенам. На одном календаре изображен кот, на другом — гусь с бантом на шее. Было еще радио в углу, оно тихо бубнело.

Прощаясь с билетершей, Коля получил от нее приглашение в гости — она даже записала на бумажке адрес и дала его со словами:

— Ты никого тут не знаешь, а так у тебя и знакомцы будут.

— Ну как же, — растерялся Коля, — Я сюда к редакторам приехал. Рекомендован…

— Ну так то редакторы! — старушка подняла палец. Коля кивнул.

— А как добраться до Кирпичного проспекта? — Коля помнил адрес родичей. Мария Кульбинична объяснила, как могла. И выдала троллейбусный талон — бесплатно. Коля сердечно, чуть не кланяясь в пояс, поблагодарил ее и вышел на остановку. Покуда ждал троллейбус, к будке не оборачивался — смущался. Читал объявления на столбе. Иной раз озабоченно хмурился, отрывал телефончик и прятал в карман. А некоторые листки приглаживал рукой, распрямлял — чтобы лучше видно было.

В троллейбусе, прокомпостировав талончик, Коля почувствовал себя королем. Проделал гимнастические упражнения на поручнях. Подсел к девушке, евшей из кулька вишни, и сказал:

— Я молодой писатель Коля Ноликов. Я приехал покорять столицу. Вы обо мне еще услышите. Заходите годика через три. Проспект Кирпичный 23, квартира 10.

Он попеременно садился на пустые сиденья и записывал себе в блокнот надписи, оставленные на спинках напротив. Снова подсев к девушке, сообщил:

— Собираю материал. Никогда не знаешь наперед, что может пригодиться.

Девушка сунула в рот вишню и отвернулась к окну. Скулы ее свело. Раздражение или кислинка? Ноликов между тем перевернул страницу блокнота на пустую и обратился к девушке с вопросом:

— Я напишу вам рассказ. Дайте мне слово или какое-нибудь предложение. Я сделаю из него сюжет. Только скажите адрес, куда прислать законченное произведение.

— Ничего я вам не скажу, — глухо ответила девушка. У Коли покраснели уши и он пересел. А скоро и девушка вышла. А еще на одном сиденье пассажирка, с сединой в волосах, читала отрывной календарь будто книжку. Была там и закладка — реклама конторы по продаже квартир. Пассажирка остановилась на феврале. Там был текст песни и рецепт картофеля, запеченного с яблоками.

Троллейбус докатил до конечной и все вышли. Даже водитель. Он со звоном положил под колесо стальной треугольник, чтобы транспорт сам не поехал, и пошел в дежурную — одноэтажный домик с большим стеклянным окном, за которым сидела тетя и листала служебный журнал.

Коля осмотрелся. До чего похоже на Ситцево! Частный сектор, площадь на пригорке, вниз идет улица, за забором, укрытым виноградом да хмелем, лает цепной пес. От солнца всё теряет краски. Вишни наклонились над остановкой пыльными листьями. Коля посетовал, что не спросил у водителя, когда тот отправляется. Изучение таблички с расписанием дало надежду, что другой троллейбус придет через полчаса. Ноликов хотел сесть на лавку, но доски ее были столь черны, а асфальт возле скамейки так покрыт слюной и лушпайками от семечек, что перехотелось. Надо было выбираться.

Решил идти обратно той дорогой, по которой ехал. Но вдруг свернул в переулок Земляничный — очень уж название понравилось. Переулок как переулок. Узкий, на велосипеде едва проедешь. В нише, тесня забор — водная колонка. Коля покачал рычаг, из крана полилась холодная вода. Черпая ладонью, попил. Скоро уперся в глухой забор, но среди досок одна на гвозде отходила в сторону.

Коля ее сдвинул и сунулся в дыру. И оказался на краю обрыва. Внизу в глубоком яру торчали сухие ветки, сучья, сломанные деревья. Свалишься и тебя проткнет во многих местах сразу. Рядом с забором и охранявшей его крапивой, по кромке оврага раскаталась тропинка. Неведомо кто ее проложил. Коля повернулся к забору лицом и, касаясь пальцами досок, двинулся боком, медленно, чтобы не упасть в овраг. Порой тропка совсем прижималась к забору и Коля держался за щепкастые, занозистые его зубья, скрепленные ржавой лентой. И даже сказал вслух:

— Зачем я здесь лезу?

Однако назад не пошел. Тропа стала шире, но Коля продолжал перемещаться лицом к забору. А потом и забор кончился. Вниз крутизною обваливался склон оврага, заросший бурьяном. За мягкую землю корневищами схватились ясени, вязы. Перебегая от одного ствола к другому, Коля спускался. Удары о стволы, хоть и гасимые руками, порядком выматывали душу. Коля стоял, обхватив руками ствол, отдыхал, а затем бежал к следующему. Ноги семенили по склону сами, убивая на пути чистотел и крапиву.

Овраг оказался большой глубокой ямой. Со всех сторон к небу тянулись её берега, деревьями заслоняя солнце. На дне был сплошной бурелом. Валялись гнилые, черные стволы, пни, всё это заросло мхом и длинной травой. Посередине воняла гнилью колдубаня с темной водой, наполовину затянутая ряской. В ней Коля разглядел похожую на тряпку человеческую руку.

— Милиция! — крикнул Коля. Милиции не было. Коля стал продираться противоположным склоном, брался за травы, выворачивал их с корнем, осыпался вместе с рыхлой, мокрой землей вниз, снова лез. Попробовал другой склон. Забыл, где какой. Всё одинаковое. Вспотел, бросился штурмовать снова, уже осторожно. И так оказался наверху. Тут подумалось — надо вести себя тише. Никого не призывать. Пойдешь свидетелем в милицию, а ну как спросят — зачем в яме околачивался? Значит, знал, что там покойник. А откуда знал? Ну и что, что приезжий? Нарочно приехал, чтобы проверить. Или другое — здесь бродит маньяк, возвращается каждый день к своей яме. Там в яме еще уйма жертв.

Хмурясь и кусая губу, Коля глядел вниз. Что же в болотной луже? Может, просто мусор такой лежит. Где туловище? Нет туловища. Даже если то рука — одна рука — не так страшно, несерьезно. Мало ли, отвалилась у человека рука, всего-то пойти в анатомическую мастерскую и там новую приделать.

Ох. На лбу под волосами зачесалось. Пот. Коля платком своим в клетку белую и голубую вытерся. Тот увлажнился, хоть выжимая. Коле стало противно и он бросил платок вниз. Застряла тряпочка в крапиве. Коля огляделся. От обрыва шли заросли. На другой стороне яра Коля приметил забор. Стало быть, надо возвращаться туда.

Почти до вечера бродил Коля закоулками города и главными улицами, среди чужих людей, пока не отыскал Кирпичный проспект — ровный, с длинным сквериком посередке, с пятиэтажками по бокам. Коля вдруг почувствовал, что ноги устали, больше идти не хотят. Как ни проси. Еле их переставляя, обогнул дом, к палисаду. За низенькой оградой росли яблоки, прямо перед балконами. Протяни руку и сорви каменно-зеленое. Парадные с открытыми ртами. Над ними числа намекнули, в котором искать нужную квартиру.

Дальше Коля вроде в полусне поднялся, Балагуровы его встретили, говорили, хвастались, что уберегли чемодан. Коля в ответ кивал, попросил дать ему где прилечь — он устал. Насилу накормили его особым ужином — потому что сами уже откушали. Дали бутерброды с маслом, кофе и еще какое-то жареное, Коля не понял что. И уснул, подтвердив, что в чемодане у него — да — рукописи. Очень ценное наполнение.

Тишайшим утром, еще солнце не встало, но посветлело, Колю растормошили. Дядя Яков Андреевич таинственно сказал:

— Пошли на кухню. Будем делать лимонад!

В вязком полусоньи, Коля прошлепал в тапочках за родственником. А в кухне уже расставляла на стол всякую стеклянную посуду Надежда Осиповна, одетая в ночную рубашку. Яков Андреевич пояснил:

— Каждый год в это время мы делаем лимонад. Домашнее ситро!

И Надежда Осиповна засмеялась. Достали с полок несколько пачек лимонной кислоты, соду. Готовились пробки. Деловито заработали Балагуровы. Они через воронку сыпали в бутылки соду, лимонную кислоту, затем наливали туда воду из крана и затыкали.

— Помогай, — сказал дядя Коле. Тот принялся за розлив. Вскоре на столе была целая батарея бутылок с лимонадом.

— Ну, на лето теперь жара не страшна, — сказал Яков Андреевич, откупоривая одну бутылку, и протянул ее Коле:

— Ну, сними пробу!

Пил, цокал языком и кивал головой, лишь бы отвязались. Снова пошел спать.

Утром завтракали. Балагуровы и Коля, в кухне, на белоснежных табуретах. Яков Андреевич откусил булку. Пожевал, скривился:

— Соль украли!

Резким жестом отодвинул тарелку, встал из-за стола:

— Поеду на хлебзавод ругаться.

Он знал, что живет в сюжете. Надо показать себя решительным, волевым человеком. Который не спускает. Посмотрел на Колю и сказал:

— Знаем мы этих несунов. В хлеб недоложили, сумками соль с завода выносят, чтобы солить огурцы и прочее. Им всё равно, что соль свободно продается и дешевая. Они привыкли на халяву. Нет! Наденька, ты выбросила ярлык?

— Какой ярлык?

— На целлофановом пакете от булки. Там было написано, какой хлебзавод.

— Ой, я уже выбросила.

— Что же, засучим рукава!

Яков Андреевич открыл дверцы мойки, под которой стояло мусорное ведро, и принялся в нем рыться.

— Ага, вот, — он извлек бумажку, показал ее на свет. Начал пристально рассматривать:

— Так, читаем, мелким шрифтом… Хлебзавод номер четыре. Сейчас позвоню в справочную и узнаю, как туда добираться.

Но со двора послышались въедливое и плоское рычание бензопил. Надежда Осиповна — к окну, лбом ко стеклу. Бух. Сказала:

— А, наконец приехали!

— Кто? — спросил Яков Андреевич.

— Из службы озеленения города.

— О, — Яков Андреевич довольно потер ладони. Бензопилы глухо завыли и за окнами с другой стороны квартиры.

Два грузовика с выдвижными подъемниками окружили дом. В люльке каждого подъемника сидело по мужику в оранжевой каске и зеленой куртке с надписью "Горозеленение". Рядом с грузовиками ходили и разводили руками дворник и обитатель квартиры номер пять, Павел Сергеевич Оковитов, которому до всего было дело. Прорвало ли трубу в подвале, перевернули ли бомжи мусорные баки — Оковитов всегда на месте, с деловым видом дает советы и сетует на верха. Он говорит, что всё плохо из-за верхов. А вот когда там наведут порядок, то и во дворе станет хорошо.

— Пошли посмотрим! — предложил Яков Андреевич.

Наскоро одевшись, Балагуровы и Коля сошли во двор. Повыходили и другие жильцы. Пилы в это время безжалостно вгрызались в тридцатилетние тополя. Люльки сначала поднялись до верхушек. От верхушки спиливался добрый отрезок ствола, гулко падающий вниз. Затем люля немного опускалась, и пилился новый отрезок.

Жители дома стояли, задрав головы. Переговаривались:

— Вот теперь не будет этой тени, не будет сырости!

— Хоть солнышко увидим! Пилите, ребята, мы вам водочки еще нальем.

Но мужичок в каске не слышал — на нем были защитные наушники. Прижав черной от грязи перчаткой ноздрю, он смачно высморкался со своего поднебесья. Внутри люли, где стоял мужичок, было полно опилок.

Мама показывала детям:

— Смотрите, сейчас бревнышко стукнет.

По частям упали все тополя с тылу дома, береза возле мусорника. Деревья стояли и не могли никуда деться. В палисаднике их убивали выборочно. Одну марельку тронули, другую оставили. Нескольким кленам обрубили ветки снизу, что вызвало восторги зрителей:

— Теперь к нам воры не заберутся!

— Не залезут! Не залезут! — радовался как ребенок старый врач Згуменский, хромой. У него нога усыхала и поэтому он ходил с палкой. Кричал это свое "не залезут" и поднимал при этом палку. Коля спросил у Надежды Осиповны:

— А теперь высадят новые деревья?

Надежда Осиповна захихикала. Тут Яков Андреевич вспомнил:

— Мне же на хлебзавод!

Они вернулись в квартиру. Надежда Андреевна сказала мужу:

— Ты не умеешь звонить в справочную. Давай я лучше позвоню.

Покрутила диск, набрала номер и в трубку:

— Алё-алё.

Ей сразу ответили, что хлебзавод номер четыре находится на Ореховой улице. И еще пригласили на чай. Вот так:

— Приходите к нам на чай!

— Что вы, у нас свой есть! — ответила Надежда Осиповна.

— А у нас особый, с майораном, — вкрадчиво заметили в трубке.

— А мы опилки сыплем!

Трубку резко повесили.

Яков Андреевич засобирался:

— Где мой плащ? Где мой плащ? Если я не пойду в плаще, меня не будут считать за человека. А мне может придется общаться с самим директором завода! И представьте, если я приду к нему вот так, в затрапезном виде. Верно я говорю, молодой человек?

Коля согласился.