Возвращение к истокам (СИ)

Решив не разочаровывать Его Высочество, я кивнул, хотя так и подмывало сказать, что он ошибся дверью. Не настроен я был на высокосветские беседы с братцем Ирен, ибо чуял, что он пришел не просто, чтобы поглядеть на меня. Может, хотел отомстить мне за “похищение” сестры? Так тогда где его меч, свидетели и торжественная речь над “поверженным врагом”? Странно.

Но задать интересующий вопрос я не успел, меня опередил Ариан:

— Да вот. Решил посмотреть на человека, в ком моя сестра не чает души.

— И как, довольны? — усмехнулся я.

— У нее ужасный вкус, — откровенно признался принц.

Я пожал плечами. Разговор что-то не складывался.

Ариан подошел к окну, по пути дотронувшись до лепестков цветущего жасмина и сел в кресло-качалку. Его еще с месяц назад принес Филгус, заявив, что у меня можно спокойно подремать. Он и вправду в нем постоянно спал и притом еще храпел, мешая спать уже мне. Я еще предлагал брату принести шаль, вязание и официально взять статус старушки, но, к сожалению, меня проигнорировали. И сейчас личное кресло Филгуса занял Ариан. Он, видно, еще ни разу не встречался с таким видом кресел, ибо сесть прямо и величественно ему удалось лишь с третьей попытки — первый две он просто-напросто качался.

Когда кресло было одолено, принц невозмутимо продолжил излагать причину своего посещения в моей скромной обители:

— Как вы себя чувствуете?

— До сего момента нормально, — неохотно протянул я, не понимая, в чем резон Его Высочества задавать такие странные вопросы постороннему человеку, которого он видел впервые в жизни.

— Это прекрасно.

В нашем чудесном разговоре вновь нагрянула продолжительная пауза. Ариан пристально рассматривал меня, словно чего-то выжидая и мне, если честно, под этим взглядом стало не по себе. Было такое чувство, что я находился на допросе у дознавателей, и они ждали того, чтобы я признался в своих злодеяниях, хотя у них уже давно были собраны все доказательства. Неприятное чувство.

— И… — не зная с чего начать, протянул я, почесывая отросшую щетину. — Чем я удостоился такой чести, что меня посетил член королевской семьи?

— Скажите, как вы относитесь к моей сестре? — крайне Серьезно произнес принц, скрестив на коленях пальцы. — Любите, уважаете, рады, что наконец-то она от вас съехала?

Честно сказать, я сперва даже опешил от такого откровенного вопроса. И почему всем так не терпится узнать мое отношение к Ирен? Вот, давеча, Филгус, интригующе подмигивая и играя бровями, интересовался на ее счет. Они что, сговорились?

Я сокрушительно вздохнул.

А я-то решил, что Ариан отличается от своей сестры. Как же я ошибся — он тот же ребенок, который привык спрашивать в лоб и ставить всех в неудобное положение. Забавный малец — старается изо всех сил храбриться, показать какой он взрослый и самостоятельный, чтобы только с его мнением считались. Сколько ему? Не больше двадцати? Какой же он еще ребенок, даром, что наследник трона.

— Она довольно милая девушка, — уклончиво проговорил я. Ответить прямо — значит, оскорбить его, приукрасить — решит, что я воспылал к ней внеземными чувствами. — Добрая и справедливая, — как она справедливо лупила Преосвященство в Силенвиле… ммм… любо вспомнить. — Готова отстаивать свою точку зрения до последнего, — особенно, если нужно найти у бедного целителя несуществующие трупы, — и животных любит, — а также всех сизых и убогих.

— А именно вы как к ней относитесь? — вкрадчиво поинтересовался принц, многозначительно поглядывая на меня. Он что, ждет, что я спою в честь его сестры оду любви? Да? Он Серьезно?

— А вы зачем интересуетесь?

Его Высочество и впрямь уверен, что если у Филгуса не получилось выпытать у меня, как я умудрился заставить Ирен согласиться на кражу реликвии у святош, а потом укрывать ее у себя, то у него получиться узнать, как именно я отношусь к принцессе? А может, ему рассказать, как я целовал его сестру, носил ее на плече, валял в сугробе? Или еще хлеще — как мы развлекались на досуге с его прабабушкой? Уверен, ему будет полезно послушать о ее бурной молодости.

— Моя сестра попала в довольно затруднительное… — Ариан замялся. — Я бы даже сказал, щекотливое, положение. По договору с Сиранией, Ирен должна была выйти замуж за принца Родрика, но наши соседи в силу сложившихся обстоятельств, — он многозначительно посмотрел на меня, — потребовали довольно значительные преференции, которые, откровенно говоря, ощутимо ударят по бюджету нашего королевства. И Его Величество не может пойти на уступки…

— Ну и причем здесь я? Предлагаете прийти к вам во дворец, заявить во всеуслышание, как я люблю вашу сестру, жить без нее не могу и готов бороться за ее благосклонность до последнего? И этим припугнуть Сиранию, которая поймет, что рыбка скоро соскочит с их крючка? Я правильно вас понимаю?

— Нет! — как-то даже чересчур поспешно воскликнул принц, видно, красочно представив сие действо. А что, я бы согласился, только ради того, чтоб посмотреть на реакцию короля и плюнуть на могилу Рафиусу. О, а еще полюбоваться на Стефана и многозначительно провести поперек шеи, намекая ему на долгую жизнь… например, на Серебряных рудниках. — Нет, конечно, признаться, я думал о такой возможности, но зная характер короля… Эта провокация бы сыграла нам в ущерб.

О, Великая, он и вправду обдумывал то, что я только что сочинил на ходу?

— Ну и тогда в чем моя роль?

— Сидеть и ничего не делать.

Я неодумевающе глянул на него. В смысле ничего не делать? А я что-то сейчас делаю? Да я последние месяцы только и делаю, что лежу на койке и плюю в потолок.

— Я имел в виду, чтобы вы, когда узнаете некие новости, — ответил на мой вопрос Ариан, — ничего не предпринимали. Это может очень негативно отразиться на репутации моей сестры, а она у нее и так… желает оставлять лучшего.

В Сердце прокралось нехорошее предчувствие. С ней что-то случилось? Неужели Стефан до нее добрался? Подштанники Настерревиля! Из-за того, что я отдал ей слезы, она в опасности?

— И… — совладать с обуявшими эмоциями удалось не сразу. Сердце забилось как сумасшедшее, а сосредоточение магической энергии с болью отозвалось в груди. — Почему я должен сидеть на месте? С Ирен… с Ее Высочеством что-то произошло?!

Ариан вздохнул, нахмурившись, его королевская осанка совсем не по-королевски исчезла — плечи поникли, — а вежливая улыбка исчезла с лица. Он явно переживал за свою сестру.

— Король Нагелий отправил ее в монастырь имени святого Евлампия Мученика.

Я сперва даже не поверил своим ушам.

— Что? Отправили в монастырь? — слышать это было так смешно и нелепо, что я впервые за несколько месяцев расхохотался. Да громогласно, до боли в груди и нехватки воздуха. Ирен же чуть ли не святая! И отправлять ее в монастырь, делать монахиней? За что? Да она в своей короткой жизни никому вреда не причинила! А проповеди Великой выучила назубок и считает чуть ли не лучшей книгой на свете!

Его Высочество переждал мой слегка безумный хохот молча, только укоризненно глянул, когда я смахнул невольные слезы.

— Но это же нелепо! Бессмыслица! Нагелий уже совсем выжил из ума?! — и, поняв, что только что высказался совсем не политкоректно при его наследнике, извиняющее положил руку на Сердце. — Великодушно прошу прощения, но король — идиот.

— Мне говорили, что Никериал Ленге совершенно не ценит королевскую семью, — протянул принц. — И я вижу, они были весьма правы.

— Но согласитесь, — после нелепой вспышки веселья, мне вдруг стало совершенно легко общаться с братом Ирен, — ваш отец поступил крайне неразумно. Отправлять принцессу в монастырь и заведомо лишать ее и себя выгодного брака? И это, как я понял, из-за того, что она гостила у меня зиму? Я же приличный человек, независимо от того, что болтают люди, я ее и пальцем не тронул!

— В тонких перипетиях политики…, - начал объяснять Ариан, но, наткнувшись на мой довольно скептический взгляд, решил объяснить по-простому. — Им все равно. Раз Ее Высочество больше трех лун жила в одном замке с мужчиной, причем с тем, кто по слухам назначил роду Келианендора вендетту, то она “испорченный товар”. Мой отец просто решил в своеобразной форме сохранить честь своей дочери, а после того как она подправит свою репутацию в монастыре, я склонен предположить, вернуть к королевскому двору. При должном умении можно извлечь положительную выгоду из данной ситуации…

— Вы его оправдываете?

Принц опустил взгляд, словно стыдясь своих предыдущих слов:

— Нет. Мне совершенно не нравится его решение.

— Но вы не можете ничего с ним поделать? — “догадался” я.

— Я могу, но для этого нужно время, — уклончиво произнес Ариан. — Поэтому и прошу, чтобы вы ничего не предпринимали. Если вы украдете мою сестру из монастыря, то окончательно загубите ее репутацию и возможность выйти замуж.

Я усмехнулся:

— А вы, как думаете, что лучше: стать старой девой или же умереть в расцвете сил от какой-нибудь чахотки? Я, конечно, не специалист в монастырском укладе жизни, но в силу своей профессии знаю, что редкая знатная дама, попадая в монастырь, доживает до преклонного возраста. Как вы думаете, насколько хватит девушку, которая никогда не знала ни холода, ни голода, в довольно аскетичном укладе жизни монахинь? Когда она подорвет здоровье? Когда нагрянут морозы?

— Она не нежный цветок, которого клонит к земле от любого дуновения ветра…

— Но и не крепкое дерево, Ариан, — вздохнул я и, встав с постели, подошел к окну. — Я прожил довольно много лет, и вижу не настоящее, а я — прошлое. И когда я смотрю на залитый солнечным светом этот двор, я до сих пор чувствую тошнотворный запах горящих тел, вижу пылающие костры и июльский пух, что сейчас витает в воздухе, мне кажутся хлопьями пепла, — я посмотрел на юношу. — Вы пытаетесь решить за свою сестру, как лучше ей жить, но вам самому понравилось бы быть марионеткой? Я понимаю, что в силу своего статуса она должна положить свое счастье на алтарь королевства, но вы когда-нибудь спрашивали, чего хочет она?

Принц нахмурился, видно, не совсем меня понимая.

— Я не буду лезть в ее жизнь, — пообещал я, — но и смотреть, как она умирает я тоже не стану. Все же, когда я спас ее от смерти, еще тогда в лесу, когда она лежала в сугробе, умирая от потери крови и переохлаждения, я взял за нее ответственность, — я улыбнулся, припомнив слова Азеля. — А целители никогда не бросают в беде своих пациентов.

Я просто не смогу обречь такую добрую и милую девушку на заточении в монастыре. Жить как в клетке — хуже смерти, а достойна Ирен такой судьбы? Достойна погубить свою молодость и здоровье в келье из-за одной единственной ошибки — побега из отчего дома? Я в ответе за ее судьбу раз однажды не дал умереть и приютил у себя на зиму, раз кроме меня, ей неоткуда ждать помощи.

— Если попытаетесь ее спасти, то этим погубите, — вскочил на ноги принц и подошел ко мне. Прелестно, он меня выше почти на голову. — Если вы смогли жить изгоем, то сможет ли она? Вы сами говорили, что не будете вмешиваться в ее жизнь, а что это, если не вмешательство? Разве для этого я помогал Филгусу Гоннери вас укрывать? Чтобы вы отняли у меня сестру?!

— Я не буду ее отнимать, — нахмурился я. Что-то мне не нравится, куда зашел разговор. — Вы ее брат, самый близкий для нее человек и благополучие Ирен ваша задача. Но если у вас это не выйдет, то я не дам ей умереть в холодной келье от воспаления легких, даже если этого мне придется ее украсть.

— Вы сделаете ее падшей женщиной! — с ужасом прошептал Ариан, видно в красках представив сие действо.

— А я на ней женюсь! — парировал я. Все же фиктивные браки еще никто не отменял.

— Это мезальянс! — побледнел от перспективы появления такого зятя принц.

— У меня наследуемый титул барона! — я вошел в раж.

— Отец будет в ужасе!

— Ну и отлично!

— Но… но это не правильно!

— Почему? — улыбнулся я. — По-моему, забавно.

Священный ужас в глазах Ариана меня откровенно рассмешил. В них так и читалось: “С кем я связался!”

— Не волнуйтесь, Ваше Высочество, — я по панибратски хлопнул принца по плечу и заговорщески подмигнул. — Все же я уверен, что у вас получится вызволить Ирен. А если нет, — я притворно вздохнул. — Я вас приглашу на свадьбу… шурин.

Его Высочество ощутимо вздрогнул и отшатнулся. Теперь я чувствовал, что он будет бороться за смену постоянного жительства своей сестры рьяно и с полной самоотдачей, постоянно помня мою угрозу.

Ариан весьма поспешно покинул мою палату, опасаясь, что договориться со мной до того, что я подговорю его еще на какие-нибудь “ужасы”. А я, сидя на койке, отсалютовал ему яблоком, которым решил перекусить. Бедный юноша — он еще такой молодой и правильный. Великая, это так умилительно. Неужели и я раньше был таким?

***

Филгус застал меня за крайне важным занятием — я гипнотизировал письмо, которое мне напоследок оставил Ариан, заявив, что это попросила передать мне его сестра. Точнее, она просила передать Филу, но он осмелился отдать его прямому адресату, указанному на конверте.

Конверт был пожелтевший, пропахший старым пергаментом, затхлостью, отчего остро вспомнилась моя библиотека… родные запахи, по которым я так скучал. Письмо и вправду было адресовано мне, но не от Ирен, а от Элизы. У нее оказался весьма аккуратный подчерк с идеально-ровными круглыми буквами и завитушками. А ведь когда я учил ее грамоте, она писала весьма грязно, оставляя за собой кляксы, а буквы у нее были кривые и в разброс. Забавно…

От усиленного рассмотрения конверта у меня заболели и заслезились глаза, но отвести взгляд я не мог. Привет из прошлого от предательницы. Что она там написала — проклятия или признания в своей неправоте? И откуда это письмо достала Ирен? Может, порвать его к демонам и забыть как страшный сон? А если там написано что-то важное?

За этой важной дилеммой — порвать или открыть, — и застал меня Фил. Обсуждение с внутренним голосом уже пошло по третьему кругу и я почти убедил себя, что если прочитаю, что ничего страшного не случиться, даже если бумагу она смазала каким-то жутко редким и действенным ядом. Мало ли, может к старости у нее развился маразм? Тогда почему она сама не отправила мне письмо? Может, дожидалась, пока я усыплю бдительность и вот — смертельный привет с того мира?

— Ну и что ты делаешь? — к койке подошел крайне озадаченный моим поведением брат. Я бы тоже удивился, увидев человека, который сидел и немигающее смотрел на лежащий рядом с ним конверт. — Это что? — Фил подхватил с одеяла письмо и озадачено повертел его в руках. — Любовная записочка от милсестры?

— Бери выше, — усмехнулся я. — От Его Высочества. Меньше часа назад приходил. Интересовался моим самочувствием.

Филгус скептически на меня глянул, потом догадался прочитать на конверте, от кого оно было адресовано. Удивился безмерно, да так, что даже не с первого раза нашел подходящие слова.

— И… как ты… Ты будешь открывать и читать? — он помахал письмом.

— Я как раз об этом раздумывал, — я с опаской посмотрел на него. Говорить или нет? — Ты бы осторожнее в “этим”. Мало ли как какой сюрприз отправила с письмом моя “дражайшая” Элиза?

— О, я всегда верил, что она от тебя без ума, — широко улыбнулся этот шут и пробормотал заклинание распознавания. — Но смею тебя огорчить, яда на листах нет, а если и был, то уже давно иссох, — мне вернули немного помятый конверт и требовательно заявили. — Открывай.

Я недовольно засопел, но послушно сломал сургучную печать и достал три сложенных листа.

— Читай, — я отдал их Филу, а сам улегся на постель, закинув за голову руки и скрестив ноги.

Брат непонимающе глянул на меня, видно думая, что сугубо личное письмо Элизы я решу прочитать сам.

— Ты уверен? Все же…

Я поморщился:

— Не хочу напрягать глаза…

Хотя на самом деле, я не хотел читать, что написала эта предательница. На душе, несмотря за столько лет, было тошно. Мне легче было думать, что она прислала яд, написав на листе о том, как желает, чтоб я скорее умер, чем понимать, что мне досталась ее исповедь. А то, что это была именно она, я был уверен чуть ли на сто процентов. Если не это, то что же?

Филгус сел в свое любимое кресло-качалку, прочистил горло и начал зачитывать. А я в это время, словно вновь погрузился в прошлое…

“Мой милый друг,

Прости меня. Конечно, совсем не так следует начинать письмо с извинениями и совсем по-другому просить прощения, но я не могу иначе. Да и зная тебя, я уверена, что ты так просто меня не простишь. Не забудешь всю ту боль, что я тебе причинила. И я тебя не виню, я виновата во всем сама, но… ты же не откажешь бедной женщине в небольшой прихоти просто выговориться? Я слишком долго молчала и хранила под замком свои настоящие чувства.

Помнишь, как мы впервые встретились? В стране бушевала черная смерть, выкашивая города, в воздухе постоянно витал тошнотворный запах горелой плоти, вместо июльского пуха кружились хлопья пепла, а люди превратились в озверевших нелюдей — они были готовы убивать за обычную корку хлеба. Никто не видел завтрашнего дня. Никто… кроме тебя, мой милый друг.

Наверное, я не имею больше права так тебя называть, но ничего не могу с собой поделать — слова невольно вылетают из уст, а сердце щемит от воспоминаний прошлых лет. Память, словно старый колодец с мутной водой, омут, который затягивает все глубже, трясина, из которой никак не выбраться, яд, что убивает. Я помню все о тебе: каждый жест, взгляд, шепот, повторяющий мое имя, твою мягкую улыбку, теплые пальцы, мерный стук Сердца. Помню, как рядом с тобой мне ничего не было страшно. Я чувствовала, что рядом с тобой был мой дом. Вот только я своими собственными руками его сожгла. И за это себя ненавижу.

Тогда я была так самоуверенна, нагла и высокомерна, щерилась, словно щенок на каждого, пытаясь казаться сильной, ведь тогда слабые просто не могли выжить. Ты сказал, что знал мою мать, сказал, что та попросила присмотреть за своей единственной дочерью, и ты просто должен выполнить ее последнюю волю. Что я могла ответить? Рассказать, как ее ненавижу за то, что та меня бросила, променяв на глупую мечту стать магнессой? Но я почему-то доверилась тебе, пошла за тобой, оставив позади осколки своего привычного мира, который еще не разрушила эпидемия.

Ты сказал, что сможешь найти лекарство, остановишь эту болезнь, из-за которой умерли все, кого я любила. Я тебе поверила. Нет, не сразу, но ты… Ник, ты умеешь убеждать. Может, эта идея нас объединила, а может, ты увидел во мне мою умершую мать, но ответил на мою любовь. Сейчас я понимаю, что это была совсем не она, а лишь безмерная благодарность — я тогда была похожа на тонущего щенка, а ты стал моим могучим спасителем. Ты казался мне идеальным, тем, с кем можно было связать судьбу. Надежным. Сильным. Добрым. Понимающим… В вас, целители, трудно было не влюбиться, вы всегда выставляли напоказ лишь свои лучшие качества.

Когда я была маленькой, то всегда делила мир на оттенки, запахи, ноты. Мой с детства был пропитан ароматом свежего хлеба, мир был яркий, быстрый, словно горная река, приходилось постоянно вертеться, чтобы везде успеть. Я играла в мажорной гамме, совсем не отвлекаясь, если лишний раз пропускала нужную ноту и скатывалась на соседнюю. Твой же оказался насквозь пропитан запахом спирта, травами и кровью. А цвета у него были тусклые, ровные, отдающие минорным настроением. Может, в другое время госпиталь Парнаско, куда ты меня привел, был и другим, но он навсегда впечатался мне в память именно таким: тяжелым, мрачным, тусклым. У меня от него сводило зубы, а ты считал его своим единственным домом и бился с остервенением за каждую жизнь — пытался спасти умирающих от этой садисткой болезни и не сдавался до последнего. Наверное, именно тогда я поняла, насколько мы были разные. Ты боролся за других, а я думала лишь о себе. Была такой глупой. Прости меня хотя бы за это.

Знаешь, даже спустя столько времени, узнав, к чему привели мои действия, я стараюсь не жалеть, пытаюсь найти себе оправдание. Так было надо. Пожертвовать одним, чтобы спасти тысячи. Ты должен был понять, что победив эпидемию, не принес мира, а всего лишь оголил куда более страшные беды: голод, разруху, бедность, неистовую ярость народа, который потерял все. Страну раздирали изнутри, к ней пытались подобраться снаружи соседние королевства; они словно падальщики выжидали, пока она умрет и можно будет ее съесть. Я всего лишь хотела сохранить мир, хотела не допустить войны, мне было страшно. Я еще никогда так сильно не боялась. Я хотела спасти страну. И себя.

Но ты словно не видел, что сотворил своими руками. Ты радовался, словно ребенок, гордился тем, что нашел лекарство, сотворил чудо, подарил всем недолгую надежду и временное затишье перед безжалостной бурей. Хотя я сперва тоже не задумывалась о будущем. Осознание пришло позже, когда меня с тобой пригласил на бал сам король.

Признаю, придворная жизнь закрутила меня с головой: красивые платья, драгоценности, новые подруги, которые раньше и не посмотрели бы в мою сторону, балы, приемы. Мне все казалось сказкой, сном и я так не хотела просыпаться. И Его Величество показал мне правду, рассказал, на что ты обрек целую страну — на медленную смерть Ты же всегда жертвовал собой ради других, и я подумала, почему бы не сделать это вновь? Ник, ты должен был понять меня. Меня, глупую девчонку, верящую, что совершает доброе дело всем во благо. Речи короля были так сладки, словно нектар из прекрасного цветка, я ведь тогда не знала, что прекрасные цветы почти всегда ядовиты. Он показал мне выход из почти безвыходной ситуации, подтолкнул к той пропасти, из которой не было возврата, и я добровольно совершила свою самую большую ошибку в жизни.

Я предала тебя. Растоптала твое Сердце, надежды, мечты, собственными руками уничтожила все то, что мне в тебе нравилось. Ты просто хотел помогать людям, лечить их, делать счастливыми, а я… Я чувствую себя чудовищем, Ник. И осознание того, в кого я превратилась, сжигает изнутри не хуже черной болезни. Я сломала тебя — лишила всего и выкинула подальше от дома, словно ненужную вещь, — и собственными руками обрекла себя на вечные муки в Преисподней.

Если б я смогла найти другой выход, если бы ты не ушел, а стал отстаивать свою честь… Все могло обернуться по-другому. Думать о прошлом мне уже не больно — уже стерла до дыр все свои прежние эмоции, остались лишь голые факты. Я так долго анализировала, так долго искала иной путь, что мое прошлое стало казаться мне чем-то чужим, а ты — посторонним.

А знаешь, сперва мне очень нравилась цена за предательство. Я стала королевой, той, кем и не смела и мечтать — король решил, что простая девушка понравится народу. И не прогадал. Меня полюбили. Меня восхваляли. Я жила в роскоши, не знала забот, была, словно яркой звездой на небосклоне. Я верила, что Его Величество любит меня, верила, что чопорные аристократы приняли меня в свой круг, верила, что в изгнании тебе будет лучше…

Наивность. Глупость. Упрямство, которое так мешало открыть глаза на правду. Это было будто проклятие, которое медленно выпивало все мои силы, заставляло опрометчиво лететь, словно мотыльку на огонь.

То, что сперва казалось мне подарком свыше, оказалось ложью. Его Величество меня не замечал, моего единственного сына украли и запретили к нему приближаться, придворные презирали. Я стала больше не нужна, я осталась совсем одна. Но я не сдалась, нашла в себе силы бороться и победила. И все это ради тебя Ник. Все, только чтобы искупить хоть небольшую часть своей вины.

Наверное, ты не знаешь, но я поддержала твой госпиталь, профинансировала твои проекты, которые ты так сильно хотел воплотить в жизнь, но просто не успел. Я сделала жизнь людей лучше, попыталась жить ради других, попыталась хоть ненамного, но приблизиться к тебе…

Моей расплатой за грехи стало одиночество. Да, подданные меня восхваляют, говорят, что со мной пришел Золотой век. Я правлю страной больше двадцати лет, после внезапной смерти моего августейшего мужа. Я добилась всего, кроме обычного женского счастья.

И знаешь, Ник, я бы все отдала, чтобы стать прежней наивной девочкой Элизой и быть подле тебя.

Прости меня, Ник.

И прощай.

С наилучшими пожеланиями,

Ее Королевское Величество Элизабет Келионендорская”

Лучший друг замолчал, а в моих ушах так и звучали эти слова, словно сказанные ее уставшим голосом. Она сожалела о том, что предала меня, хотела, чтобы я смог ее понять и простить, пыталась искупить свою вину… Но я… Как я могу простить человека, который разрушил мне жизнь, втоптал в грязь мое Сердце и мои лучшие стремления? Нет, я, конечно, понимаю, что это были интриги Рафиуса, но без ее помощи ему бы не удалось так “правдиво” оклеветать меня!

Если бы она только была на моей стороне, если бы она заявила, что король лжет и пытается себя выгородить, что он подкупил аристократов и магов, что он… Да что об этом сейчас говорить. Если бы, что было бы… Народ бы поверил Элизе, ведь она была простой девушкой, родной для тех, кто не верил аристократии и Совету магов.

Сама того не зная, она держала в своих руках такую власть! И так ее использовать? Во вред тому, кто полюбил ее и привел в свою жизнь, дал ей все и готов был исполнить ее любую прихоть?! Мы бы вместе отбили все нападки, смогли восстановить справедливость, но вместо этого она меня морально убила. Если сперва я никак не мог поверить в предательство Элизы, потом задавался вопросом, за что она так поступила, даже стал ненавидеть, то сейчас мной овладело равнодушие.

Ее слова… ее попытки извиниться… Я бы слукавил, сказав, что это никак не колыхнуло во мне прежние чувства. Мне было ее жалко, хотя я понимал, что даже жалости она не достойна. Но простить… Я не святой и никогда им не был.

— И что ты скажешь? — нарушил затянувшееся молчание Фил.

— Приму ли я ее извинения? Не знаю…

Я и вправду не знал. На душе было как-то пусто и тихо.

— А нужно ли мое прощение мертвой женщине? — озвучил я свои мысли.

— Нужно, — твердо произнес брат и подошел ко мне, — но не ей, а тебе, Ники. Ты должен наконец-то забыть ту историю и отпустить. Я понимаю, тебе тогда причинили много боли, но у того, кто живет прошлым, нет будущего.

— Я им не живу, — недовольно пробурчал я. С чего он так решил?

— И поэтому сторонишься своего приемного отца, не хочешь вернуться на работу, — вздохнул Фил, — которую признайся, Ник, ты любишь и по ней скучаешь. Ты наказал себя сам и за что? — он присел возле меня. — Я тебе не говорил, но… Мне нравилось наблюдать за тем, как ты здесь работал. Я даже тебе завидовал, Ники, хотел с такой же самоотдачей любить свою работу, вдохновляться ей, как делал ты. Ты был счастлив и я это прекрасно видел, ведь ты нашел свое призвание и каждый день спасал столько жизней. Я гордился своим младшим братом. Твое место не там, — он махнул рукой в сторону окна, — не в том старом замке, а здесь, ведь в госпитале всегда хранилось твое сердце.

Я поморщился, чуть мотнув головой:

— Это не так.

Филгус посмотрел на меня укоризненно, как смотрит старший на своего непутевого младшего брата, который не хочет признавать очевидного.

— Ты можешь обманывать себя еще много лет, но я вижу, что ты скучаешь по своей прежней жизни, но поистине ослиное упрямство тебе мешает это признать.

Я фыркнул и скрестил на груди руки.

— Мне нравится уединение, и я совершенно не скучаю по госпиталю. Давай больше не будем об этом.

— Хорошо, — как-то подозрительно быстро сдался Филгус и решил сменить тему разговора. — Как ты знаешь, а я вижу, что ты обо всем прекрасно догадываешься, твой замок нуждается в капитальном ремонте — и это я еще преуменьшил объем строительных работ. Твоих сбережений явно не хватит не то что обустроить замок, но и купить маленький домик в какой-нибудь глуши. Я прав?

Я нехотя кивнул. Хотя это было не совсем правдой. На домик бы мне хватило, я бы даже сказал, на приличный дом с участком, но для меня он был бы неудобен, особенно, по сравнению с моим прежним местом жительства. Никакого места силы, ни родового камня, ни элементарной магической защиты. Да и куда я помещу свою библиотеку? В подвал? Так его еще и оборудовать надо, расширить, укрепить грунт, притянуть к нему силовой поток… вообщем, куча мороки.

У меня был открыт счет в банке, там же в ячейке лежали особо ценные книги, копии которых и сгорели в моей библиотеке, но все равно, это было совершенно мало для восстановления моего дома.

— А библиотека? — продолжал брат. — Я уверен, что ты задумывался о том, как тебе восстанавливать свою библиотеку.

— Думал. Столичная библиотека подошла бы идеально для такого дела. Я подумывал, когда меня выпишут, пожить у тебя или у Дара и потихоньку восполнить книги, а также заиметь новые, тем более, ты говорил, что Дару удалось спасти часть моей библиотеки.

— Конечно можешь, но где достанешь деньги на ремонт замка? А это целое состояние.

— Ты к чему клонишь? — нахмурился я, начиная догадываться о причинах меркантильных вопросов.

— Полные целители хорошо зарабатывают, особенно, когда они работают в лучшем госпитале страны и имеют весьма хорошие отношения с его главой, — раскрыл свой коварный замысел брат. Еще этот охламон растянул губы в победной ухмылке, словно, заманил меня в свою ловушку.

— Ты издеваешься? — я возвел очи к потолку. — Признавайся, тебя прислал Азель?

— И что тебе не нравится? Высокооплачиваемая престижная работа в столице и с безграничным доступом в библиотеку Совета почти во все, даже в закрытые секции. — Фил перешел на интригующий шепот. — Представь, сколько там хранится знаний, до которых тебе до сего момента невозможно было добраться. А вот когда станешь мастером, то…

— Да лучше нарезать ингредиенты во вшивой лавке захудалого зельевара и варить настойки от простуды, чем вернуться в этот гадюшник! — я, конечно, немного преувеличивал, но Филгус откровенно надоел со своей агитацией. Мало мне Азеля, так и этот взялся за мою вербовку. Надоело!

— И зарабатывать медяки?

— Провокатор, — проворчал я, борясь с противоречивым желанием выставить его за дверь или же поддаться на уговоры. Фил был в кое-чем прав, но так просто отринуть то, за что я цеплялся все эти годы? Как я покажусь на глаза Азелю, после стольких отказов и обещаний, что не нарушу свое слово никогда не возвращаться в госпиталь? У меня есть гордость, и свои слова я на ветер не бросаю. — Осенью я буду собирать налоги со своих деревень, устроюсь на работу, возьму кредит в банке, в залог оставив свою землю. Если эти жадные коротышки откажут в кредите, то одолжу золота у драконов. Думаю, Эд не откажется мне помочь.

Фил задумался:

— Совет магов сможет тебе помочь и выдать ссуду, но с определенными гарантиями. У него взять кредит будет дешевле, чем у гномов или же у драконов. Думаю, я смогу уговорить Председателя, но… Ники, ты должен работать во благо магического общества в довольно известном заведении и иметь протекцию, как минимум, двух членов Совета. Если понадобится, я, и думаю, Дар ее подпишет. Но с одним условием — ты будешь работать в Парнаско.

Я чуть не завыл:

— Ты смерти моей жаждешь?

— А как иначе заставить побороть твое упрямство и вернуть туда, где тебе самое место? — довольно искренне заявил Филгус, за что был бит подушкой и позорно отступил к двери. — Ты пойми, Ники, я желаю тебе только лучшего, и как мне действовать, если ты себе сам ставишь палки в колеса?

— Ты пытаешься заставить идти меня в пасть к дракону! — зловеще прошипел я, поднимая упавшую подушку и вновь целясь ею в брата. Были бы магические силы — одной подушкой он бы вряд ли отделался, но за неимением их…

— Ты будешь работать рядом с городской библиотекой и библиотекой Совета! — заявил свой последний аргумент этот искуситель, прежде чем скрыться в коридоре. — Подумай об этом.

О да, я подумаю. В следующей жизни.

В кабинет Азеля я вошел без стука. Мой приемный отец сидел за столом и очень удивился такому позднему посетителю, как и я — подштанники Настерревиля, я так надеялся, что он уже спит и можно будет с чистой совестью вернуться обратно! А во всем виноват мой глупый порыв поговорить с отцом, который появился после целого вечера обдумывания слов Филгуса о моей дальнейшей жизни.

Этот провокатор все же посеял в моей душе зерна сомнения и, откинув эмоциональную составляющую вопроса, я довольно быстро пришел к выводу, что работать в госпитале — наиболее быстрый, легкий и надежный способ получения денег, особенно, если мне при помощи друзей удаться оформить кредит с льготными ставками.

По-хорошему нужно было содрать золотые со Стефана за моральный ущерб, но судиться с этим гадом сейчас мне было недосуг. Да и в нашем законодательстве сияли такие дыры, прикрытые кодексами чести магов, что шанс реально отсудить у этого куска доброкачественного навоза вшивого медяка был ничтожно мал. Я, конечно, мог бы позвать его на дуэль… но с моим “хорошим” здоровьем, я вряд ли продержусь долго, хоть он и не мастер боевой магии.

Мне нужно было восстановить физическую форму, снять целительскую блокировку магии, заставить поверить себя, что произошедшее тогда никак не повлияло на мои целительские способности. А я скажу вам, что это страшно пытаться вновь открыть завесу в мир мертвых после того, что со мной сделала та энергия. Я боялся, но хотел при первой возможности испробовать все свои силы, чтобы потом быть в них уверенным, а не жить в потенциальном страхе перед “тем миром”.

Парнаско подходил для моих планов идеально, если бы не одно но — с ним у меня было связано много неприятных воспоминаний, как и со столицей, и заставить себя лечить людей, зная, что в глубине души они тебя ненавидят… Как я мог назвать себя целителем? Как мог стать прежним и полюбить их? Конечно, те времена уже в прошлом, я давно позабыл, как был сильно на них обижен, разочарован, но неприятный осадок все же остался.

Да и Азель… мне, откровенного говоря, было перед ним немного стыдно. Я его сильно разочаровал, потом долго отказывался от его предложения вернуться обратно, пытаясь доказать себе и ему, что смогу жить один и без “подачек”. Глупо, конечно, но тогда во мне взыграла гордость, которая потом переросла в упрямство и привычку. Прав был Фил, когда об этом говорил. Ладно, я готов был себя пересилить, покаяться во всех грехах, ведь у меня появилась цель — вернуть свой замок в рабочее состояние и вновь собрать библиотеку, даже наметился план. Осталось лишь самое сложное — привести его в действие. И первым его пунктом было поговорить с магистром Гарриусом.

Я, конечно, мог бы пойти в другой госпиталь, благо в столице и других городах их было навалом, но тут уже проблема состояла в другом — там, по-сравнению с Парнаско, слишком мало платили.

Целительство в нашем королевстве было бесплатное и поддерживалось Министерством финансов, а точнее, Казначейством королевства, который год за годом, в равных долях распределял денежные средства по госпиталям. Поставляли мало, да и, как следовало ожидать, по дороге часть золотых бесследно оседала в карманах чиновников. Им же было плевать, что каждая монета могла спасти множество жизней, увеличить оклад целителей, лекарств, обновить основные фонды. Хотя во времена моей практики не было и этого, а вся забота лежала на Совете магов и самих глав госпиталей, которые извивались, как могли и искали новые источники финансирования. Как я узнавал, новая статья расходов в бюджете страны “на нужды госпиталей” появилась во времена правления Элизы. На этом ей можно было сказать спасибо, даже несмотря на то, что денежные средства распределись по остаточному принципу — если остались в бюджете, то отдадут госпиталям.

Несмотря на то, что королевство платило золотые, Совет магов не отказался от своих обязанностей — ведь без их помощи госпиталям было не выжить. Они финансировали целительство, но по-особенному — через гранты. Выигрывали его не все — он доставался тем, кто активно занимался научной работой и исследованиями, имел специалистов высокого уровня, был наиболее значимым для страны, но Совет старался дифференцировать финансирование, то есть, золото получали все, но кому-то доставалось много, а самым плохим проектам, которые были направлены на получение гранта — почти ничего.

Также в госпитали активно жертвовали аристократы, отдавая дань моде, которая еще не прошла со времен правления Элизы и, выполняя свой общественный долг — чтоб показать всем, какие они щедрые и хорошие. А куда обычно отправляли свои денежки дворяне? Правильно, туда, где они могли лечиться, и первым в этом списке было Парнаско. У Азеля были обширные связи в аристократии и Совете магов, а покровителем госпиталя была сама королевская семья.

Парнаско был престижен, даже очень престижен.

А Азель Гарриус — его бессменный глава, ведь именно он поднял с колен когда-то разоряющийся госпиталь и превратил его в жемчужину, смог сохранить его в самые тяжелые годы, преумножить богатство и теперь именно Парнаско двигало вперед всю целительскую сферу королевства.

Здесь было где мне развернуться и другие госпитали в моем понимании выглядели по-сравнению с ним довольно жалко. Да и как я мог предать то место, в котором вырос? И, честно сказать, я боялся, что когда Азель узнает, что его ученик сбежал к конкурентам — он меня убьет и прикопает в своем саду под вишней. А если не он — то мои будущие коллеги, когда узнают, что я ученик Гарриуса — уж очень его не любили в других госпиталях.

Словом, набравшись храбрости и убедив себя в правильности своего решения, после отбоя я отправился к нему в кабинет, постоянно прячась от глазастых милсестер и других пациентов-полуночников. У двери кабинета главы госпиталя моя уверенность дрогнула, а после того, как я увидел Азеля — полностью испарилась, на прощание помахав ручкой и покрутив пальцем у виска.

От позорного побега меня удерживало одно — ноги перестали слушаться. Я словно вернулся в детство — также боялся зайти к нему, робел перед его суровым взглядом, понимая, что шансы на успех того, что мне разрешат завести волкоглака, ничтожно малы. Сейчас, конечно, я пришел по-иному поводу, но вот ощущения были те же.

— Ты чего не спишь? — нахмурился наставник, глянув на часы. И, правда, на часах было почти полночь.

— Хотел поговорить, — пожал плечами я и глубоко вздохнув, вошел в кабинет, присев в кресло перед приемным родителем. Было ощущение, что я только что нырнул омут и отрезал себе все пути к отступлению.

Ник, ты же мужчина, хватит психовать, соберись! И главное, не думай о том, что тебе потом скажет этот идиот и провокатор Филгус. Это было твое осознанное решение, а не попытка доказать брату, что ты можешь все.

— Говори, — Азель устало протер глаза и положил перо в чернильницу. Он как всегда совершенно не щадил себя и работал до поздней ночи.

Я вновь глубоко вздохнул и скрестил на груди руки, мысленно дав себе подзатыльник для храбрости.

— Помнишь, — начал я, — ты как-то сказал, что надеешься, что я когда-нибудь смогу простить всех тех, кто меня предал? Я еще тогда резко ответил, что этому никогда не бывать.

— Помню, мой мальчик, — слабо улыбнулся он.

— Так вот. Ты был прав.

— Прав? — мне удалось безмерно удивить наставника. Он даже пододвинулся поближе и пристально на меня посмотрел, не до конца веря моим словам. — Я сплю или и это наяву?

— Да, я признаю, — я, закрыл глаза, чтоб не видеть его взгляда, — я был не прав. — заготовленные слова вылетели из головы, а на язык запросились иные, те, которые я так долго хранил в своей душе и боялся озвучить. Но сейчас мне вдруг захотелось выговориться, поговорить с ним как с отцом, поделиться своими переживаниями, впервые, за долгие годы. — Мне было трудно смириться с… моей… обидой, я боялся вернуться обратно… боялся вновь… довериться…. и… Великая, только не заставляй меня произносить эти слова вновь, ты ведь прекрасно понимаешь о том, что я хочу сказать, — Ох, никогда не любил оправдываться, признавать свои ошибки, раскрывать перед другими душу. А перед глазами возник образ брата, который словно заставлял меня говорить дальше. — Главное, я готов сейчас вновь… попробовать, готов отпустить и… Я хотел вернуться раньше, но… я боялся, все же это был мой дом и… я предал тебя… мне было стыдно… — Демоны, я не о том говорю! — Я скучал по госпиталю! Но из-за своих страхов и упрямства, заставлял себя верить, что мне будет лучше одному… не здесь. Прости меня… отец, но я хотел разобраться в себе, мне нужно было время, чтобы осмыслить и принять произошедшее. Я… тогда я потерял стольких друзей, Амалию, меня предали, а ты… мне было очень трудно тебя видеть… я убежал, но…

Я замолчал и уставился на многообразные папки, которыми был завален стол Азеля. Поднять взгляд и посмотреть на наставника было выше моих сил. Я чувствовал себя провинившимся мальчишкой, который вместо своей просьбы вернуть его в госпиталь, наговорил много ненужных слов. Великая, я ведь даже не планировал это сказать и сейчас, за свой внезапный порыв, мне было не по себе. Я боялся, что он меня осудит и сейчас мечтал оказаться где угодно, но только не под его осуждающим взглядом.

— И все же… — после продолжительной паузы устало произнес Азель, — ты здесь, — Я кивнул, найдя крайне увлекательным рассматривание вон той синей папочки. — Знаешь, я так долго пытался тебя вернуть в госпиталь, что уже потерял надежду и вдруг ты приходишь сам, — он замолчал, видно подбирая слова или же нагнетая обстановку. — И я хочу сказать одно — мне не за что тебя прощать. Я горжусь тобой, сынок.

Я неверяше посмотрел на него, на мгновение позабыв, что не хотел встречаться с ним взглядом. Азель и вправду улыбался, а его глаза лучились отцовской любовью и заботой, как в детстве, что у меня невольно защемило Сердце. Он и вправду мной гордился, не лукавил, был искренне тронут тем, что мне хватило сил признать свои ошибки и вернуться.

И все мои переживания, словно рукой сняло — я стал чувствовать себя так свободно и легко, будто с моих плеч упал камень. В тот момент я поверил, что возможно все будет как прежде, что я вернулся домой после долгий скитаний.

— Прости меня, — поддавшись порыву, прошептал я. Просто тогда все иные слова были не к месту.

— Ничего мой мальчик… ничего… — наставник, словно помолодел на пару лет и, подойдя ко мне, взъерошил на моей голове волосы. — И добро пожаловать домой.

Несмотря на семейную обстановку, я невольно поморщился — не любил, когда он так делал.

Азель рассмеялся, увидев мои гримасы, и махнул мне рукой в сторону выхода:

— Иди спать, Ники. Завтра поговорим, — и, лукаво улыбнувшись, пожурил пальцем. — И да, тебе же запрещалось выходить из палаты — я не прав?

Я ухмыльнулся — когда такая мелочь меня останавливала?

А Элизу я простил, хоть и не сразу. Сбежав от бдительных очей милсестер, я пришел в небольшой храм, который был создан прямо на территории госпиталя Парнаско и, взяв черную восковую свечку, поставил ее Элизе. Пока свеча мерно горела и плакала черными слезами на подсвечник, а я, неотрывно смотря на ее яркое пламя, мысленно проговаривал все то, что хотел сказать ей при жизни, но так и не смог.

Моя маленькая Элиза, мое маленькое солнце, которое было отражением моей первой и самой верной подруги. Я был на нее зол, был ей разочарован, но сейчас просто давал ее мятежной душе успокоиться. Говорил я тогда много и не всегда по делу, выплескивая накопившиеся за годы эмоции, очнулся лишь когда догорала свеча, а на моей душе было спокойно и как-то легко, словно я скинул с сердца большой груз. Да, я простил ее, также как простил и себя, наконец-то поставив жирную точку во всей той истории.

Думаю, в чертогах Пресветлой ей теперь было спокойно, ну а я… а мне предстояло жить настоящим, а не прошлым.

***

Выписали меня только через две недели.

Первым же делом я пошел к Азелю, написал ему свое резюме и расписался в магическом договоре о найме на работу. Первый шаг к восстановлению своего дома был успешно сделан и обмыт рюмкой коньяка, которую, не поверите, мне налил сам Азель. Наставник даже шутливо отругал себя за то, что самолично спаивает своего сотрудника и предупредил, что алкоголь в госпитале не потерпит, даже в качестве лекарства и в нерабочие часы. Я нервно улыбнулся, и чуть было не пошел на попятную, решив спалить договор и выпрыгнуть в окно. А я ведь почти забыл, какая жесткая дисциплина царила в госпитале…

Я, конечно, сообщил Филу, что собрался вернуться в госпиталь сроком эдак лет на пять, пока не скоплю золотых на капитальный ремонт замка, чем безмерно обрадовал брата, который тут же попытался меня споить из тайно принесенной фляги. Я вежливо отказался — Азель мог учуять алкоголь за несколько верст, а я не хотел получать выговор, еще даже не приступив к работе.

Думаю, брат обрадовался не самому факту, что я уступил под его напором и пошел на поклон к наставнику, а именно то, что я буду работать в столице, совсем не далеко от его собственного дома. Жить там я не собирался ни под каким предлогом — один день в обществе Лиры ставил крест на моем душевном спокойствии, как минимум на месяц, — я уже застолбил себе местечко в общежитии целителей, пока не найду более приемлемый вариант в городе.

О, стоит рассказать об этом забавном и одновременно таинственном месте более подробно. В общежитие жили обычно стажеры или же целители госпиталя, преимущественно, холостяки. Первые еще просто не нашли в столице дешевенький уголок, да и зарплата у них была небольшая, чтобы позволить себе изыски, как снять комнатку, у вторых же с деньгами все было хорошо, но вот времени катастрофически не хватало. Они сутками сидели на работе, урывками спя в комнатах отдыха, и добраться до своей постели просто физически не могли. Так и зачем им дом али квартира, если они и так ночевали в госпитале? Возможно и нужна, если, конечно, у них появлялась семья, но это в целительской среде была такая редкость… Какая жена потерпит, если ее муж будет любить свою работу больше чем ее? И это если отношения уже сложились и каким-то чудом переросли в брачные узы, что делать остальным? Право, когда у целителя появляются выходные — он спит как убитый целый день и ни на какую “любовь” и “высокие отношения” у него просто нет ни времени, ни желания. Уж легче развести прямо на работе миловидную и не обремененную нравственностью милсестру и быстренько провести “осмотр” в кладовой. Быстро, легко и без обязательств.

Так что общежитие целителей было крайне занятное местечко. Стажеры, в переменах от зубрежки целительских атласов и рабочих часов, крутили романы с новыми милсестрами — более опытные даже не смотрели на этих задохликов, предпочитая дичь покрупнее, — целители отсыпались и не дай Великая, их было кому-нибудь разбудить — злее и мстительнее гадов не было на свете. Поэтому в коридорах царила тишь и гладь, но в комнатах был сущий ад и хаос — прибираться никто не любил, да и зачем было тратить драгоценное время на какую-то презренную уборку? И еды там не было. Ни у кого, даже тараканы и то померли с голодухи. А все почему? Потому что целители вне госпиталя были крайне ленивыми существами, для которых сделать одно лишнее движение — смерти подобно, тем более, себе что-то приготовить.

Скажу по-секрету, когда я раньше жил в этом прекрасной месте, то за все годы своей целительской практики так и не удосужился узнать, где там находилась мифическая кухня. А мифическая потому, что все знали, что она есть, но никто на ней не бывал. Хотя, думается мне, после того, как я туда перееду вместе с Миленой, кухня потеряет свой ореол таинственности и будет лишена девственности жесткой рукой домовой и впервые за все свое существование, там запахнет едой. Так что с голода мне умереть будет не дано.

Кроме того, что я выбил с Азеля себе койку в этом удивительном месте, я побывал вместе с Филом в своем бывшем доме. Я не надеялся полностью починить замок — можно было это делать постепенно, благо я никуда не спешил и для проживания мне бы хватило и несколько комнат, но вот было обязательно нужно укрепить основание, проверить родовой камень и обновить защиту рода, а перед этим просканировать здание, чтоб узнать его полное эксплуатационное состояние. Мороки было полно и в последнюю неделю до выписки, я сбегал из госпиталя с Филом к своему замку и оценивал ущерб.

Состояние моего дома оценивалось не ахти — честно сказать, замок легче было обозвать руинами и, наплевав на свои стремления, просто переселиться в другое место. Но нет, так просто сдаваться я был не готов. И с энтузиазмом преступил к своему плану, перво-наперво позвав Джека. Это своевольное привидение не отозвалось, даже когда я угрожал найти его любимые цепи и их безжалостно расплавить. В тот момент я особо остро почувствовал, что Стефан уничтожил не только мой библиотеку, но и мой дом. Да, его можно отстроить заново, можно собрать и книги, восстановить исследования, но кто мне вернет то чувство уюта и теплоты? Кто будет надоедливо бренчать цепями под ухом? Хоть Джек был и не лучшим собеседником и часто выводил меня из себя, но именно он дарил мне ощущение того, что дома меня ждут.

Великая, да я привык к этому привидению, даже полюбил, как своего брюзжащего и надоедливого дальнего родственника, коим он, на самом деле, и был. Мне было его жаль. Я ведь помню, как он пытался меня спасти, четко помню его бесполезные попытки. И что с ним сейчас стало? Он обрел долгожданный покой или же уничтожил свою сущность, пытаясь не дать мне сгинуть в огне?

Кто знает. Но, независимо от своего скверного характера, Джек любил этот замок, а также пытался уберечь своего последнего бесполезного потомка своими методами. И как я мог предать забвению его дом и все что он ради него сделал?

Не мог. Поэтому, стиснув зубы и мысленно погоревав над быстро тающим счетом, оплатил сканирование замка и укрепление его фундамента. А так как официально я числился мертвым, то всю волокиту на себя взял Филгус, став моим невольным посредником. И к концу этой работы, мне стало казаться, что Фил еще больше возненавидел Стефана, ибо если бы не он, то маяться этой ерундой брату не пришлось.

Мне крайне не нравился мой текущий статус мертвеца и связанные вместе с ним заморочки. По госпиталю я не мог свободно разгуливать днем, а крался ночью, аки настоящий вор и, укутавшись в простыню, чтоб невольные свидетели решили, что им повстречался псих, а не недавно умерший “Никериал Ленге”. Я не мог выходить на улицу один, а когда выходил с братом на “свободу” носил морок и меня это жутко раздражало. Ну не любил я играть в эти шпионские игры, я хотел нормально жить, работать, не опасаясь, что меня сейчас узнают и сдадут. По мне легче было сразу уничтожить Стефана и не заморачиваться, на крайний случай его похитить и скормить плотоядному саду Филгуса, который у него появился после учебы детей зельеварению. И быстро и крайне полезно саду, ибо компост, я уверен, из тушки новоявленного советника короля получился бы отменный.

Но мой план быстро отвергли и вежливо попросили не совать нос в план своего собственного спасения от этого лиходея. Я, даже, немного обиделся на эдакую несправедливость и плюнул на своих добровольных спасителей рукой. Пускай творят что хотят, если их замысел потерпит фиаско, то мой гениальный план всегда можно будет привести в действие.

В тот день, когда меня выписали, и я поставил столь важные подписи на всех бланках и официально стал полноправным работником госпиталя Парнаско, мне, вместо формы, выдали вязкое вещество в миске, имевшее черный цвет и специфический резковатый запах и, не спросив моего дозволения, координально изменили мою внешность. Я стал крашенным брюнетом. Я, который с детства гордился своим Серебристым оттенком волос стал посредственным брюнетом, которого еще и обстригли, превратив воронье гнездо на голове в строгий ершик.

Из-за резко потемневших волос, мои серые глаза стали пронзительнее, отчего Азель предложил мне изменить их цвет наиболее нейтральный при помощи специальных эликсиров, но я с негодованием отказался травить свой организм, хотя, если честно, мое возмущение мало помогло против двойного напора Фила и Азеля. И теперь, в купе с черными волосами у меня появились темно-серые глаза, так что узнать в этом новом человеке Никериала Ленге не смогла бы, даже Лира. В зеркало после этого я всматривался больше часа, привыкая к таким переменам на старости лет и с ностальгией вспоминая невинные, по сравнению с этими брадобреями, эксперименты Петры и Алии по изменению моей внешности.

Конечно, можно было носить морок, но в госпитале, где каждодневно творилась магия весьма высоко порядка, это было опасно — порой, на операции, даже нельзя было надевать магические амулеты, чтобы те не конфликтовали с целительской магией, а тут целый морок. Поэтому меняли внешность по-старинке, как обычные люди — немного эликсиров, немного устойчивой магической краски и вуяля — новый человек и даже без использования простейших иллюзий. Тогда я искренне посочувствовал Микио, который почти каждый день менял множество ликов и не только мужских, но еще и женских, и детских. Понятно, почему он был… с особенностями, я б на его месте не выдержал такой резкой смены имиджа и уже давно свихнулся.

Дав мне день передохнуть и свыкнуться с новой внешностью, Азель, выдав мне новую униформу, повел знакомить с персоналом.

Встречу с новыми коллегами я предвкушал особенно — в прошлый раз, когда я работал в госпитале, меня никогда не представляли сотрудникам, как какого-то новичка, все же даже страдающая рассеянный склерозом уборщица знала меня в лицо, ведь я с детства жил в Парнаско. А тут я окажусь на месте тех, которых обычно представляли мне, как самому молодому и талантливому целителю госпиталя. Одни новички мило пугались моего изучающего взгляда, путались в словах, заикались, обещая уСердно работать во благо госпиталя, другие же горделиво осыпали себя похвалами своих наставников, третьи — ластились к “начальству” не хуже бездомной собаки, но всех их объединяло одно — они раздражали. Кто-то меньше, например, первый тип, кто-то больше — гордецы, уверенные, что лучше всех знают, как правильно проводить осмотр, начитавшись книжек и пытающиеся выпятить свою уникальность при каждом удобном случае.

Я с другими целителями даже делал ставки, кто из них продержится в Парнаско дольше и не сломается в процессе. Ломались многие и каждый день можно было услышать в кладовых всхлипы милсестер и юных целительниц, а из углов выпихивать молодых целителей, которые с остекленевшим взглядом, держались за свою голову.

Я хотел показать персоналу уверенного в себе мага, собрав из трех образов более приемлемый. Все равно с целителями и милсестрами придется уживаться в месте, так почему бы не упростить им и мне задачу? Одиночек в госпитале не бывало — такие просто не выживали.

Комната отдыха ощутимо изменилась: в ней прибавилось полок и стеллажей с книгами, старые диваны исчезли, вместо них появились новые и их передвинули поближе к окну. Столовая и кухня в одном лице, на которой целители успевали перекусить и сделать себе бодрящий чай, исчезла за цветастой ширмой, на пол постелили дубовый паркет и ковры, на стенах появились новые портреты, хотя на потолке люстра осталась той же — с тяжелой рамой, облупившейся позолотой и огарками свеч в потускневших подсвечниках. В комнате было более менее чисто, хотя в наше время в ней царил настоящий бедлам — у нас просто не было времени и сил на уборку, а уборщиц не было — разбежались во время эпидемии, побоявшись заразиться. Да и Азель не хотел тратить золото — в то время их никому не хватало и даже мы не получали зарплату, работая на чистом энтузиазме и за жалкие крохи еды.

Как только глава Парнаско открыл дверь и протолкнул меня вперед, на нас уставились все, кто прибывал в комнате. Целители развалились на диванах и креслах: некоторые, нахохлившись, тайком посапывали, другие — что-то читали, кто-то при этом даже умудрялся есть куриную ногу, за ширмой тянуло чем-то съестным, а милсестры заматывали в бинты полоски чистых полотен.

— Знакомьтесь, — на мое плечо легла рука наставника, — это Николя Пур и он будет работать в нашем прекрасном госпитале.

— Приятно с вами познакомится, — я мило улыбнулся присутствующим, до сих пор сжимая в руках выданную сложенную робу целителя.

На меня недоуменно уставились целители, некоторые даже поморщились, показывая, какой дружный у нас будет коллектив. Ла-а-адно. Не с такими еще работали и ничего, почти ко всем отыскался подход.

— Ах да, забыл сказать, — продолжил радовать своих работников “добрый” глава госпиталя. — Господин Бамер с этого дня господин Пур будет под вашим патронажем, — мой новый куратор, тот самый, который невозмутимо ел куриную ногу над амбулаторной картой пациента, обреченно посмотрел со своего места на начальника, — в должности младшего целителя. Я уверен, с вашим опытом, вы сможете друг с другом сладить.

Теперь уже мне пришлось удивляться. Младшего? Что?

— Ты шутишь? — я повернулся на наставника, не ожидая от того такой подлянки и на миг забыв о субординации.

— Почему же, — хитро глянул на меня отец, подтолкнув к коллективу. — Я совершенно серьезно. За столько времени ваши навыки целителя, возможно, потеряли былую остроту. Поучитесь у профессионалов, — угу, которых я старше на несколько десятков лет. — Я посмотрю, как вы работаете, — о, так это испытательный срок? — А через месяц решу, брать ли вас в штат. Вы же, господин Пур, хотите стать членом нашей дружной семьи на долгое время.

Я обреченно кивнул — особого выбора у меня не было, а месяц можно и потерпеть это унижение. Главное, чтоб зарплата исправно выдавалась, да и библиотека была под рукой. Я не привередливый.

Азель оставил нас одних.

Но все же, каков интриган! И ведь специально устроил это представление! Решил наказать меня на целый месяц в качестве бесправного младшего целителя, которого будут использовать в качестве слуги? Честно, на его бы месте я бы себя отправил навечно в холодные подвалы морга, сторожить покой мертвых, в назидание за непослушание и побег на целых полвека, но, слава Великой, что я отделался так просто.

После того, как магистр Гарриус покинул своих подчиненных, те вернулись к своим прежним занятиям, став полностью меня игнорировать. Только вот мой новый “начальник” с неохотой встал с насиженного места и, кинув недоеденную ножку обратно в блюдо, неспешно подошел ко мне, на ходу вытирая руки о тряпку.

— Ну здравствуй, что ль, — с ленцой обратился ко мне он. Это был вихревастый долговязый паренек, лопоухий, с вытянутым лицом, острым носом и маленькими хищными глазами. Он был больше похож на ученика мага на последнем году обучения, чем на полноправного целителя. — Меня зовут Сидней Бамер, но не люблю я эту волокиту… так что зови меня Сидом.

Бамер мне не понравился сразу — еще тогда, когда тот ел над амбулаторной картой, всячески плюя на моральные устои, которые неукоснительно соблюдались еще моим коллективом. Он и вправду не понимал, что на жирных пятнах трудно разобрать чернила или же делал это специально? Словом, я был весьма доволен своим новым начальником, как и он мной — его весьма дружелюбное выражение лица ставило жирный крест над нашими будущими дружескими отношениями.

— Очень приятно познакомится, Сид, — я протянул вперед руку для рукопожатия, проявляя элементарную вежливость. — А меня друзья называют Ником.

— Угу, — кивнул Сид, проигнорировав мой жирный намек. — Пошли, Николя. Покажу тебе госпиталь.

Я поморщился. И какой “герой” придумал мне этот изумительный псевдоним? Узнаю — прибью.

А где-то в другом конце города, в одной полутемной квартире, заливисто чихнул всеми известный магистр Микио, чуть не навернувшись со стремянки…

Глава 4. Похититель целомудрия

“Ни один мужчина не осквернит своды этого девственного монастыря!”

Евлампий Мученик о своем детище

Заворочавшись и устроившись поудобнее, я глубоко вздохнул, пытаясь поскорее нагнать на себя сон, который, зараза, все никак не приходил. За окном запели утренние птахи, воспевая оды новому дню, а я раздраженно скрылся с головой под одеялом, уткнувшись для верности в подушку от всепроникающего утреннего света. Ну уж нет, сегодня я высплюсь как следует, на зло всем! Тем более, это был мой первый выходной за две недели!

Но судьба, видно, думала иначе, и поэтому, бестолково поворочавшись больше получаса, я нехотя сел на кровати. Зевнув и поскребя в затылке, я с завистью глянул на своего соседа, который беспробудно дрых, не страдая, как я, бессонницей. Счастливчик… Нехотя встав и раздвинув шторы, я посмотрел на просыпающийся город. Часы на главной площади гулко отбили пять часов утра…

Выспаться уже которую неделю мне не удавалось.

А ведь все началось именно со снов, точнее, с одного навязчивого сна, где я, как наяву видел Ирен, только она заметно отличалась от той, которую я запомнил. Эта же была ее жалкой и бледной копией, словно, девушка долго болела и угасала, как свечка. На бледных впалых щеках выступили красные пятна, она постоянно натужно кашляла в платок, оставляя на нем кровавые пятна, но не смотря на это, с теплотой смотрела на меня и печально улыбалась, сжимая в руках сияющие слезы Элисень.

Я просыпался резко посреди ночи, постепенно приходя в себя от этого повторяющегося кошмара и думая, постоянно думая о бедной принцессе.

Днем некогда было вспоминать о ночных кошмарах — все заботы занимали пациенты, да и персонал госпиталя, с которым пока еще не удалось найти общий язык. Хотя с моим куратором — Сидом, вроде были заметные подвижки — он больше не считал меня тупоголовым младшим целителем, теперь я перешел в категорию заносчивого засранца, ибо своими знаниями сильно ущемлял его самолюбие. Мне постоянно ставили ночные дежурства, видно, не зная как выдумать “наказания” пострашнее, отказывали в элементарной помощи, лишь подтверждая мои догадки об уязвленном самолюбии. Он пытался настроить против меня персонал, думая, что я сдамся и, хлюпая носом, аки невинная девица, убегу из этого “страшного” места. Ах, эти интриги дружного коллектива. Давно я не чувствовал себя так прекрасно, наблюдая за тем, как великий интриган и мастер скрытности Сидней Бамер пытался исподтишка сделать гадость. Начальник, скажу я вам по-секрету, мне достался довольно недалекий, но, что характерно, исполнительный в плане работы, за что его хвалил Азель и не имел к нему особых пререканий.

Ночные дежурства лично мне были только в радость. Прошло уже то время, когда я считал их сущим наказанием, теперь, привыкнув к тишине своего замка, я сполна отдыхал на них душой. Да и обычно в это время мне удавалось читать и попутно копировать новые книги, которые я брал из личной библиотеки целителей, почерпнуть из них нововведения, которые появились за мое полувековое отсутствие. Я учился, следил за пациентами, копировал книги к себе в библиотеку. Бестолково думать об Ирен, отвлекаясь от своих важных занятий, мне было совершенно некогда.

Беспокойство возвращалось во снах, они мучили меня, не давали покоя до самого утра, будто само сознание давало мне тревожные сигналы. Я никогда не верил снам, считая их лишь отражением совершенных событий и игрой подсознания, но вот это наваждение меня стало серьезно беспокоить. Может, это все влияние слез Элисень? Полностью изучить их природу мне не удалось, а я так опрометчиво отдал опасный артефакт наивной девчонке. Я не хотел, чтобы она угасала как Петра, сжигаемая изнутри пламенем реликвии, не хотел, чтобы слезы тянули из нее жизнь, я всего лишь хотел ей добра. Хотел показать ей, что она нужна, показать, что я ей доверяю, отдав на хранение реликвию — ну еще я хотел оставить с носом Стефана, но не будем об этом.

Я не хотел привлекать к Ирен внимание и поддался течению, думая, как провернуть возвращение слез, когда бдительность Стефана и короля будет усыплена. Да и как я мог к ней заявиться? Так и представляю, что каким-то чудом обойдя стражу и защитные барьеры дворца, я залез, аки пылающей страстью любовник через ее балкон к ней в комнату. Что сделает благоразумная девушка, увидев силуэт в лунном свете, который, склонившись к ее кровати, настойчиво попытается ее добудиться? Правильно, врежет со всей дури своим ночным горшком по нежданному посетителю, потом пронзительно завизжит, сообразив, что она, как бы испугалась, а уж, когда на грохот и крики прибежит стража, поинтересуется, кто к ней, собственно, заявился. И совсем не факт, что она обрадуется моему воскрешению мертвых. А закончится мое жутко тайное и наполненное романтикой путешествие в темнице, когда я, потирая бока, сверкая фингалами на оба глаза и морщась от дружелюбных пинков стражи, буду думать о столь теплом приеме.

Нет, я еще хотел жить и жить хорошо, без всяких там ночных горшков и покушений на мое достоинство. А что способствует благополучной жизни? Правильно, сидеть тихо и не привлекать ненужное внимание. Зачем баламутить и так мутную воду? Лучше подождать, пока ил вновь осядет на дно, и тогда…

Но навязчивые сны крайне негативно отзывались на моих поистине гениальных планах, словно говорили, что мол, хоть ты все и продумал, мы тебе все равно покажем, где раки зимуют. И показывали — замученную Ирен, словно, вот к чему могло привести мое добровольное бездействие.

Я понимал, что мои опрометчивые действия могут погубить девушку, ее репутацию и, вообще, кто я такой, чтобы лезть в ее личную жизнь? Поблагодарит ли она меня потом, когда я закрою ей дорогу в перспективное будущее какой-нибудь жены графа или отпрыска королевского двора? Нагелий был не глуп, хоть и до крайности дурен — мне, кажется, он отправил свою дочь в обитель монахинь лишь для того, чтобы очистить ее репутацию для общества, показать, как она смиренна, невинна, чиста и преданно служит делу Великой. Это был хорошо продуманный ход по возвращению репутации дочери, а также возвращению ее в категорию завидных невест. Но вот только был у этого крайне сомнительного метода довольно жирный минус, который мог перекрыть гипотетическое “очищение репутации” — Ирен просто могла не пережить “заботу” отца. Про то, что монастырь не улучшит, а усугубит ситуацию, я промолчу. В умелых руках любое событие можно было представить в выгодном свете и уж Нагелий, я был уверен, так просто не пустил бы дело на самотек.

Ах, а какие про него пошли слухи — любо-дорого послушать. Одни говорили, что он живодер, что родную дочь отправил в обитель старых дев, хотя она даже не юродивая и не старая, другие твердили, что он чуть ли не святой великомученик — и пели ему такие хвалебные рулады! Мол, он с болью в сердце оторвал от груди свою любимую кровиночку, которую лишь недавно спас от злого и мерзкого колдуна и сейчас, познав, что она могла подхватить скверну, отправил ее на очищение и замаливать свои грехи у Пресветлой.

Но это было только началом. Долго мусолить тему о короле народу надоело и им захотелось романтики. А что понравится народу? Правильно. Романтично-трагичная история любви и ненависти между злобным и старым колдуном и ангелом во плоти, сиречь Ирен. Слушая ее из разных уголков госпиталя, хотелось плакать от безысходности и жалобно простонать: “Все было совершенно не так!”, но охочий до сплетен народ было не остановить. Азель посмеивался тайком от всех, Фил — разводил руками и сочувственно хлопал по плечу, говоря, что мне нужно крепиться, но я-то знал, что этот гад за моей спиной хохотал! Я даже это слышал! Правда!

Один полоумный бард даже сочинил балладу про меня и Ирен! Она мигом завоевала популярность и ее играли везде! Даже в госпитале нельзя было скрыться, ибо пациенты от скуки безбожно фальшивя и перевирая слова, пели ее в палатах!

Но хуже всего была новость о том, что этот бард уже писал книгу по этой истории, где грозился описать эмоциональную и душераздирающую историю про злобного мага, которого пыталась вернуть к свету принцесса и весьма преуспела в этом деле. Раздираемый противоречиями, сгораемый от любви к девушке и ненависти к свету, он предпочел умереть в бою, не в силах больше бороться со своей душой. Милсестры шептались о степени откровенности описанных сцен, а я тайно содрогался от мысли, что эти сцены они будут зачитывать вслух. Хотелось найти этого “кудесника” и показать всю степень моей любви к народному творчеству.

Но вот только, несмотря на обычные будни среднестатистического целителя, с каждым прожитым днем беспокойство за Ирен возрастало. И сейчас, наблюдая за просыпающейся столицей, я решился на один очень глупый и откровенно безумный поступок. Может на это повлияло то, что я не выспался и был физически и морально измучен бессонницей, но я решился съездить и убедиться самому, что с Ирен все хорошо — я ведь не собирался ее украсть! — ну и попутно забрать слезы Элисень. Вполне невинная выходка, которая никак не принесла бы ущерба королевству, Филу и его договору с принцем. Осталось лишь убедить в этом безумном плане брата и попросить его о помощи.

К сожалению, похоже, так думал лишь я. Друг, к которому я заявился примерно в семь часов утра, пылая от энтузиазма и жажды деятельности, встретил меня не так радушно, как я ожидал.

— Ты шутишь? — заявил он, когда я озвучил ему свой гениальный план. — Или же… — он странно на меня глянул. — Микио, это уже не смешно. Хватит будить меня по утрам, и притворяться Ником. Если первые пять раз это было забавно, то на тридцатый…

Что? Этот сумасшедший в моей личине каждое утро приходил к Филу?!

Видно на моем лице отразился такой спектр эмоций, что Филгус, заразительно зевнув, как-то обреченно вздохнул:

— Значит, это и вправду ты, Ники, — и, не дав мне возмутиться, сразу перешел в нападение. — И как тебе в голову пришла эта гениальная идея? “Пройти и проверить Ирен”. Просто блестяще! — он внезапно наклонился ко мне и принюхался. — Ты что, пил? Или же опять объелся шоколада?

— Издеваешься? — немного оскорбился я. Я ему тут со всей душой, а он думает, что я выпил! — Я уже как две недели нормально не могу поспать, все думаю, думаю об этой девчонке, волнуюсь. Вдруг там монахини-сектантки? Завели ее в храм и принесли в жертву Настерревилю? Или еще хуже — заставляют заучивать постулаты и проповеди! Представь, как она потом, начитавшись этой религиозной чепухи, будет играть на моих нервах?!

— Ник… — устало протянул брат. — Давай я тебе дам сонного зелья, и ты просто поспишь? И выкинешь из головы эту чепуху, а? Какие монахини-сектанки? Ты бредишь?

Я сощурился:

— Я не доверяю женщинам, которые добровольно заперли себя в холодных кельях, навесили аскез и постоянно измываются над своим телом. Мало ли чем они занимаются, пока их никто не видит? Может, устраивают соревнования, кто кого лучше запорет хворостиной во имя служения Великой? Или же объявят всеобщую голодовку, обозвав ее постом? А ты видел Ирен? Она такая худенькая, маленькая… Да она ее не выдержит! И вообще, я пробовал пить снотворное, но оно не помогает. Совершенно. От него только голова утром болит, и ходишь потом целый день, словно в тумане. Я потом все дежурство прятался от Азеля, чтоб он не увидел моего состояния, а это, поверь, было весьма не просто…

— Я был не прав — ты не бредишь, а издеваешься!

— Немного, — не стал скрывать я правды, а после глубокомысленно заметил. — Но мы-то не знаем, чем там тайком занимаются монахини…

Никогда не доверял деятельным женщинам, особенно, если они помешаны на религии, ибо никогда их увлечения ею не заканчивались ни чем хорошим. Взять хотя бы Шион…

— Они служат Великой, Ник, — уверенно произнес брат. — Проводят обряды, шьют одеяния для жрецов, пишут святые образы и уж никак не занимаются тем, что ты описал.

Он, видно, уже начал жалеть, что открыл мне дверь, а не притворился крепко спящим. Я бы на его месте послал раннего посетителя по всем известному маршруту, но я-то любил сладко поспать, а вот Фил был ранней пташкой.

— Мало ли, — пожал плечами я, совсем не настаивая на своей версии. Честно, мне было все равно, как проводили свои будни эти женщины, меня волновала лишь судьба принцессы. И я уж точно знал, что ей среди них не место. — Я говорю лишь о том, что хочу увидеть Ирен. Убедиться, что с ней все хорошо, что ее не обижают и… — я вздохнул, посмотрев на брата. — Я хочу нормально спать, Фил, жить новой жизнью, но вот выкинуть из головы Ирен не могу. Я тревожусь о ее судьбе, все же она была мне не чужой и я чувствую за нее ответственность. Да и слезы Элисень… нужно их забрать. Мало ли как они будут действовать в таком месте?

Филгус нахмурился, видно он не думал о божественном артефакте с такой точки зрения. Я вот тоже как-то не задумывался, все больше радовался, что реликвия ушла из надзора нового советника.

— Думаешь, она будет активно взаимодействовать с энергетикой места?

Я, пожав плечами, спокойно отметил:

— Ну раз за все время мы не слышали об внезапно образовавшихся смерчах и проповедей жрецов о грядущем конце света и кары за все грехи перед Великой, то, думаю, все хорошо.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — с брата слетела вся сонливость, а лицо приняло такое выражение лица, словно я ему объявил, что перехожу на сторону зла, с этого дня больше не ем шоколад и становлюсь вечным рабом Настерревиля.

Я пожал плечами, что должно было произойти — давно бы произошло. А слезы пока их не теребили, вели себя вполне мирно даже в таких намоленных местах — все же сколько лет они хранились в Силенвиле и ничего, город по сей день стоит и здравствует.

— Меня больше волнует состояние Ирен, — заметил я. — Слезы — дело третье. Обычно они находятся в пассивном состоянии и активация их функций — череда незакономерных случайностей, на которые ни я, ни ты влиять все равно не сможем. Да и это происходит так редко, что вероятность их сбоя и образования энергетических потоков, что будут разрушать все на своем пути — минимальна.

Брат немного успокоился, но не до конца.

— Ты уверен? — обеспокоенно переспросил он.

Я кивнул:

— Абсолютно.

Несколько минут прошли в тягостном молчании. Филгус обдумывал все, что я ему рассказал, а я же — наблюдал за настенными часами, мерный стук которых постепенно меня усыплял.

Я уже начал спать с открытыми глазами, как друг внезапно произнес:

— Если я попрошу узнать принца, как поживает Ирен, тебя это успокоит?

Я отрицательно качнул головой:

— Нет, я хочу убедиться в этом сам.

Ариану я не доверял, ибо он вполне мог меня обмануть, прикрывшись интересами семьи. Я бы на его месте не раскрыл такую информацию посторонним магам, хоть и имевшим с ним некие деловые договоренности — мало ли что.

— И как ты себе это представляешь? — усмехнулся Фил. — Ворвешься в монастырь, распугав бедных женщин, и пройдешься с инспекцией по всем кельям, оценивая их уровень жизни и здоровья?

— А что, отличная идея!

Он аж чуть не подскочил в кресле, опасливо на меня глянув:

— Ты же понимаешь, что я пошутил?

— Конечно, но это не отменяет того, что твою идею я оценил и признал годной для будущего плана.

Тем более, она явно переплеталась с моим планом — переодеться в жреца или странствующего менестреля и попроситься к ним на ночлег. И тем и другим старались не отказывать: первый — слуга Великой, а второй может и песней, историей развлечь за сытный ужин. А монахини женщины одинокие, свежими сплетнями и историями не обремененные и испытывающие информационный голод. Хоть они и ушли от мирских дел, но в душе-то остались теми же кумушками, которые любили собраться возле колодца, да и поделиться о своем житейском.

Филгус обреченно пробормотав: “И во что я ввязался”, встал со своего насиженного места, запахнул покрепче махровый халат, в котором он любил расхаживать по дому, и прошлепал босыми ногами до двери. Резко ее открыл и, молниеносно кого-то схватив за шкварник, втащил в комнату. Это оказался Риэл.

За прошедшее время этот наглый вандал ничуть не изменился: то же издевательское выражение лица, нагловатая улыбка, оценивающий взгляд, словно он уже примеривался что-то украсть. Стоило отметить лишь то, что одежда на нем была чистая, аккуратная, да и он как-то одомашнился. За внешним лоском он немного утратил свою дикость, превратившись из бездомного помойного кота, в зверюгу домашнюю, но до сих пор опасную и непредсказуемую.

Петре удалось его немного приручить, Филу — не угробить женишка дочери, а Лире — принять в свою семью. Честно признаться, я даже был немного рад его вновь видеть, но все равно выбор своей племянницы не одобрял, хотя в свете последних событий он был лучшим вариантом.

Но, видно, одомашнился он не до конца, раз решил подслушать приватный разговор двух отнюдь не добрых и не всепрощающих магов. А я-то по-глупости сперва подумал, что у него появился зачаток разума.

— Опять подслушивал? — грозно осведомился Филгус, таща за воротник своего будущего родственника к креслам.

— Да я случайно! — бывший вор умудрился вырваться из железной хватки отца своей невесты и, потирая отбитый затылок, с заметным удивлением на меня уставился.

Видно я произвел своей сменой внешности такое неизгладимое впечатление, что у этого словоохотливого вандала отнялся язык. Он бы так и стоял истуканом, если бы Филгус не подтолкнул его за спину, выведя из ступора.

— Ну здравствуй, Риэл, — решил я первым нарушить молчание, а то чую, вор так ослеплен моим великолепием, что не скоро сможет прийти в себя. — Давно не виделись.

— Давно, — кивнул мне он, все еще изумленно на меня взирая. — А говорили, что умер, только я не верил в эти бредни. А что это за… — он неопределенно показал на свои волосы, явно имея в виду мою изменившуюся внешность.

— Женщины обожают брюнетов, — развел руками я.

— А вы, я смотрю, хорошо знакомы, — усмехнулся Филгус, со стороны наблюдая за нашим разговором.

— А как же! — хмыкнул я. — Столько счастливых воспоминаний…

— Угу, — согласился со мной вор. — И два раздолбанных в хлам арбалета.

О да, а также чуть не уничтоженный храм со всеми жрецами, похищенный апостол, и бандитские разборки в одной жалкой лачуге пламенными проповедями.

Внезапно в мою голову пришла мысль — а, может, привлечь его в моем гениальном плане? А что, он сторона нейтральная — к Совету не принадлежит, да и опыт работы у меня с ним уже есть, причем хороший, все же мы тогда славно разобрались с бандитами, поймавшими Петру. Мне все равно в этом деле нужен напарник — кто будет отвлекать монахинь, когда я пойду искать Ирен? А Риэл парень видный (для монашек сойдет), женским вниманием с ног до головы обласканный и явно знающий, чем завлечь женщин.

Сделать из него менестреля будет легко, все же в эту категорию людей может попасть любой, у кого есть лютня, а рот мог издавать членораздельные звуки, в народе именуемые песней. И не важно, есть ли у того слух, голос и прямые пальцы, нет, главное — образ. Плохенького менестреля из него можно будет сотворить — на жреца он не тянул даже с натяжкой, — и отправить покорять сердца невинных монашек. Я же представлюсь его учеником и буду скромно стоять в тени его славы, а потом, узнав, где обитает Ирен, тихонечко пойду проверять кельи. Хороший план. И главное, простой! И чем он так не понравился Филгусу?

Видимо я слишком пристально оценивал Риэла для своей задумки, что это не осталось без внимания женишка Петры. Он, поежившись, подозрительно на меня сощурился:

— Ты чего так смотришь?

Язвить, что я мол, налюбоваться на него не могу, не хотелось. Вместо этого я решил начать приводить в исполнение свой план.

Я начал издалека:

— Ты знаешь какие-нибудь песни?

— Матерные частушки сойдут? — огрызнулся он, почуяв некий подвох. Все же чуйка у заядлого вора работала как надо — он за милю ощущал неприятности.

— Какой скудный репертуар, — тяжко вздохнул я. — Не петь тебе на званых ужинах и завлекать графинь чарующими звуками лютни к себе в постель.

— О нет, — вмешался в наш разговор Филгус, видно поняв, к чему я клоню, и с укоризной на меня посмотрев. — Ники, неужели ты решил привлечь его в своем безумном плане?

Брат сел обратно в свое кресло, подтянув к себе поднос с завтраком, да так и замер, с неким недоумением на меня взирая — в одной руке нож, в другой же булочка с только что намазанным маслом.

— А что, — усмехнулся я, с наигранным сомнением вновь окинув взглядом Риэла. — Думаешь, монашки им побрезгуют?

— Я думаю, что тебе просто нужно отказаться от этой безумной авантюры. Ты подумал, что будет, если тебя все же поймают?

Хотя в голосе брата явно чувствовалось, что он хотел сказать не “если”, а “когда” поймают. Мне вмиг представился ритуальный костер: полуголые женщины, плясавшие вокруг столба, к которому был привязан я, а милая невинная Ирен, с фанатичным блеском в глазах, несла через весь двор горящий факел, который должен был поджечь хворост вокруг моих ног. Что-то резко расхотелось идти в это логово верных служительниц Пресветлой, но я был бы не я, если бы не наплевал на опасности и не сунулся в самое пекло ради своей цели.

— Эй, я правильно понял, — возник вор, — что ты, колдун, решил меня использовать? В этом своем плане?

Про какой план он решил не уточнять, видно, Риэл хорошо смог подслушать наш разговор и был в курсе моей предстоящей поездки.

— Да ты догадливый, браво, — хлопнул в ладоши я, да только мои овации столкнулись об стену недовольства со стороны вандала.

— А с чего ты решил, что я добровольно сунусь в логово этих шизофреничек? Мало мне что ль святош?!

— А ты забыл про свой долг? Я что-то не увидел от тебя и жалкого медяка, — деловито поинтересовался я.

— У него есть долги? — удивился Филгус, как-то грозно при этом взглянув на своего будущего зятя. — И кого эта паршивка привела в дом!

Риэл скрипнул зубами, ощетинившись, как готовый защищаться до последнего зверь:

— Нет у меня долгов!

— А как же то милое покушение на мою жизнь? — я вновь обратил внимание вандала на себя. — Забыл, как пытался меня ограбить, вломившись с этой шайкой “героев”?!

Брат теперь изумленно посмотрел на меня.

— Что? — шокировано выдохнул он, все еще сжимая в руке нож. — Он пытался тебя убить?! Да еще и ограбить, как последний мародер?!

Будущий член семьи Гоннери побледнел, видно явно представив, как станет пищей для милого домашнего сада своего свекра. Он уже явно пожалел, что решил подслушать разговор и хуже того, стал со мной пререкаться.

— А еще ты отказываешься помочь любимому дядюшке своей невесты, — я продолжил нагнетать. — Что же скажет Петра, когда узнает, что именно ты повинен в его смерти?

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился вор, с опаской косясь на совсем недружелюбного Фила. До Риэла наконец-то дошло, что помочь мне, это значит, спасти свою шкуру от более грозного… зверя. — Я согласен, только замолкни.

Я довольно замолчал.

— И еще, — поморщился рыжий парень. — Напиши расписку, что за помощь я тебе ничего не должен. А то печенкой чую, что ты меня достанешь с этим долгом. А я это… — он посмотрел на Филгуса, который наконец-то отложил нож и стал спокойно наливать из кофейного чайника себе бодрящий напиток. — Я жизнь с нового листа начну, как бы, порядочным горожанином.

Я удивленно глянул на будущего “порядочного горожанина”. Он шутит или реально решил забросить свои теневые делишки? Что-то с трудом верится. Такой тип людей не могут жить спокойно и порядочно, им как воздух нужен адреналин: чувствовать опасность за спиной, ходить по лезвию ножа — жить одним днем, не задумываясь о будущем. Вор не может заработать честным трудом. Вор никогда не умирает в своей постели. Да и честно, зная свою племянницу, я не уверен, что и она согласится жить, как обычные люди. Ей тоже нужны приключения, а рутинная жизнь быстро надоест, и она помчится искать проблемы на свою голову.

Ну-ну. Даже если и каким-то чудом Риэл завяжет с прошлым и посадит на чугунную цепь Петру, то все равно ему не видать тихой и спокойной семейной жизни. Все же семья у Филгуса была своеобразная: жена — инициативная особа с неуемным энтузиазмом, старшая дочь — та еще заноза и искательница приключений, сын — подрыватель душевного спокойствия своих учителей и ученических котлов, а младшая дочь — гроза мальчишек всего района. С такими родственниками каждый день, как непредсказуемая алхимическая реакция — неизвестно, что произойдет в следующую секунду. Вандалу хотя бы за то, что он так долго продержался в этой семье и не сбежал, нужно пожать руку.

Когда я великодушно написал расписку и вручил ее счастливому донельзя Риэлу, начал повторно излагать свой план, но уже официально и со всеми поправками, чтобы моему наемному работнику было все ясно. Несмотря на мои опасения, рыжий парень слушал внимательно, не перебивая и что-то прикидывая себе в уме, кивая на паузах, этим самым показывая, что он меня понимает. Таким он мне нравился больше.

— Значит, — серьезно произнес Риэл, когда я закончил выкладывать свою задумку. — Я буду отыгрывать менестреля, и отвлекать внимание дамочек, пока ты, мой ученик, будешь шарить по кельям и искать свою принцессу? Хреновый план, но сойдет. Дело-то плевое. Ты же не собираешься ее красть?

— Я что, похож на самоубийцу? — нахмурился я. — Не хватало мне еще проблем с наследным принцем и всей верхушкой власти.

Говорящий взгляд вора, говорил, что похож.

— Ну раз не собираешься, то я в деле, — усмехнулся будущий родственник Фила и перешел на деловой тон. — Плана этой ночлежки, естественно, у тебя нет, да? Ну и ладно, не с такими проблемными заказчиками работали. Главное, продумать легенду и отступной путь, если дело пойдет наискось, а оно пойдет, с таким-то хреновым планом. Менестреля я уже отыгрывал, на одном заказе в замке, но тогда я бренькал на лютне всего пару песен содержания совсем не для… хм… благочестивых ушей этих девок, а потом, украв у пьяного в хлам барона нужную цацку и обчистив сейф, ушел через канализацию.

— Тут ничего красть не нужно, только увлечь дам, примерно, на полчаса.

— Ну я же очаровашка, — похабно улыбнулся будущий разбиватель сердец и, словно, перебирая руками несуществующие струны, продолжил. — Я знаю одну балладу, от которой все бабы млеют, а шлюхи дают не за деньги.

— Я поражен твоими талантами… зять, — внезапно произнес Филгус, как-то странно смотря на жениха дочери. Риэл отчего-то сразу скис и сжался в кресле, мигом потеряв ореол заядлого ловеласа.

Нда… С Филгусом не побалуешь. Он очень строгий отец и ревнивый, когда дело касалось его взрослой дочурки. Он бы хотел для нее известного и обеспеченного мага, а получил… Риэла.

— И в твоем плане есть один существенный минус, Ник, — продолжил говорить Фил. — Скажи, ты знаешь, чем прославился Евлампий Мученик, покровитель этого монастыря?

Я нахмурился:

— А это так важно?

— Он собственноручно сделал из себя евнуха, — брат показал руками ножницы, говорящее посмотрев на вора, — и основал этот монастырь, как оплот непорочности и благоразумия, сказав, что ни один мужчина никогда не осквернит сию обитель.

Риэл вмиг побледнел, явно представив, как его лишают самого дорогого:

— Эй, я на такое не соглашался!

— Согласился, — я расплылся в улыбке заядлого садиста и указал пальцем на расписку, которую прижимал к груди мой будущий подельник. Но недолго, так как пугать вандала в мои планы не входило, да и настроение было не то, чтобы издеваться над этим болезненным. — А если серьезно… — продолжил я. — Фил, как будто ты не знаешь, что даже жрецы частенько нарушают правила, захаживая в Пурпурные кварталы. Менестрелей везде пропускают, тем более, они же сердобольные монахини и должны дать передохнуть с дороги усталым путникам.

— Дадут. За околицей.

Брат был неутолим в своем желании потопить мой и так плохенький план под горой критики. Как и я — удержать его на плаву.

— Это противоречит заповедям Великой. А я их изучал. И довольно плотно.

А также правила для жрецов. Наизусть. За пару дней.

— Одного возможно и пустят, но не двух!

— И оставят умирать от голода и холода на улице? — я скептически вздернул бровь.

— Еще как оставят и сошлются на предписания Евлампия, если этот “кто-то” будет упрямиться и зачитывать свои несуществующие права.

— А если я буду жрецом? Что тогда? У них не будет выбора, как меня пропустить!

— Менестрель и жрец путешествуют вместе. Ничего нелепей я еще не слышал.

— Ну, тогда я могу жрецом побыть, — сделал одолжение Риэл. — Святоши обычно парами ходят.

— Ты свое лицо видел? — недовольно цокнул Филгус, теперь уже критикуя парня. — Бандиты с большой дороги и то невинней выглядят, чем ты.

Вор скис и недовольно поскреб подбородок.

— А если придет жрец, а за ним и менестрель, но в разное время? — предложил я.

— Ты хоть сам-то веришь в свой гениальный план? — усмехнулся брат. Я не верил и считал его глупостью, что злило меня вдвойне. План рассыпался как карточный домик, и я все не мог его спасти.

— Ну, значит, я переоденусь женщиной! — в сердцах воскликнул я, задетый его придирками, но вдруг замолчал, озаренный этой гениальной идеей. — Они же должны будут пропустить менестреля и его бедную сестру. Нет, ученицу, а то я на его сестру совсем не тяну! И как я раньше не додумался?

Филгус и Риэл весьма странно на меня посмотрели, и если во взгляде брата читалась некая обреченность, что меня невозможно переубедить, то вор явно думал, что я сошел с ума. Но мне было плевать. Какая разница кем притворяться, тем более, после роли жреца и недалекого фанатичного сектанта меня больше ничего не тронет. Монашки же не полезут под юбку, чтобы проверить принадлежность к своему полу.

Знал бы я тогда, что своим безрассудством и желанием побыстрее закончить это дело, подписываю себе смертный приговор.

***

О своем “гениальном” плане я пожалел почти сразу, когда Филгус, махнув на меня рукой и согласившись мне помогать, стал настаивать, чтобы над нашим внешним видом поработали профессионалы. Я, обрадованный, что так легко отделался, опрометчиво согласился на все условия этого прохиндея. А зря. Очень зря, так как через полчаса, после того, как Фил отправил кому-то магический вестник, к нему в дом ворвался Микио. И не просто ворвался, а сияя, как начищенный золотой, с порога властно приказал мне, держа в руках грозные щипцы и расческу:

— Замри, Ники! Сейчас я сделаю из тебя женщину!

Не знаю, как это выглядело со стороны, но мне показалось, что прозвучало довольно… неоднозначно, что я невольно дрогнул и отступил назад, с ужасом взирая на приближающуюся смерть. Что-то мне резко перехотелось, чтобы из меня делали женщину. Я вообще, в тот момент хотел оказаться как можно дальше от этого дурдома.

— Знаете, — от ужаса предстоящей расправы мой голос немного надломился, — я тут подумал и понял, что мой план негоден. Он ужасен. Я лучше пойду.

Да только мне не дали сделать и шагу — Филгус и Риэл перегородили путь к двери, а потом и вовсе, силком посадили обратно в кресло. Предатели.

— Ну уж нет, Ники, — еще насмешливо заявил брат. — Поздно метаться. Пора отвечать за свои поступки.

Риэл зловеще захохотал, показывая рукой ножницы. Нет, с его граблями получился целый секатор — он явно долго будет припоминать мне тот случай с распиской.

Словом, я сдался и смирился с неизбежным, дав над собой вдоволь поиздеваться. А чтобы не видеть весь этот ужас и фанатичный блеск в глазах Микио, зажмурился, мысленно проговаривая, что все мои страдания ради Ирен и слез Элисень. Их нужно было забрать, пока Стефан резко не поумнел и не обратил свой взор на принцессу, а ее проведать, заглушив муки совести.

Иллюзии, как и остальная магия, даже такая светлая, вроде целительской, работала в храмах и монастырях довольно нестабильно. Божественная энергия конфликтовала с магической, что делала уязвимой магов в святых местах, а жрецам еще один повод причислить нас к отродьям Настерревиля. Иллюзии талантливого мастера были на порядок сильнее обычных, да и могли продержаться дольше, но Микио не хотел рисковать и решил совместить иллюзии с реальными изменениями.

Он начал колдовать и через пару часов боли и унижений, а также краткого курса Микио, как должна вести себя настоящая дама (кокетливо улыбаться, трепетно смотреть на собеседника и вилять бедрами), меня явили зрителям. Зрители все это время сидели в кабинете Филгуса, пили чай и играли в нарды. Когда я, корячась и пытаясь привыкнуть к туфлям, платью и новой груди, которую мне соорудили из какого-то тряпья, заявился к этим прохиндеям, настала немая пауза, после которой они еще пару минут хохотали, видимо, восхищаясь моим новым образом.

— Что вы ржете, кони! — оскорбился я, одновременно пытаясь почесать спину и справиться с рыжими прядями парика, которые лезли в глаза и рот. Платье кололось и доставляло непомерное неудобство, как и чулки, которые на меня напялил Микио. Адские орудия пыток.

— Красавица, — цокнул языком Риэл, чем вызвал еще одну волну неуемного смеха. — Все мужики — твои!

— Ее даже в публичный дом не возьмут, — хохотал брат. — Она отпугнет всех клиентов, с таким-то зверским выражением лица и манерами.

— Неправда! — воскликнул творец моего образа, появившись в кабинете. — Это творение искусства, бестолочи! Мои новые разработки по совмещению иллюзий и грима! Качество мастера стоимостью в десятки сотен золотых!

Себя я в зеркало еще не видел и, честно, не стремился увидеть, боясь заработать инфаркт, но после такой характеристики “этих”, мне жутко захотелось узреть свой новый образ. В кабинете зеркало было, но не в полный рост, так что я, под гогочущий и раздражающий хохот, а также праведное возмущение иллюзиониста, отправился в спальню Фила. Зеркало нашел. И обомлел.

Первая осознанная мысль была о том, что Микио постарался и на славу, а вторая — как я людям-то на глаза покажусь!

Из зеркала на меня шокировано взирала довольно миловидная девушка с длинными волосами цвета меди, лицом, лишенным всякой щетины и получившим женственную округлость, лебединой шеей без кадыка и высокой полной грудью размера, эдак третьего. Несмотря на худобу — Милена до сих пор не смогла как следует меня откормить, — фигура в закрытом темно-зеленом платье выглядела женственно, а мои длинные пальцы стали изящнее, словно это и вправду была женская рука, и исчезли привычные мозоли и царапины, даже небольшой шрам на левой кисти Микио как-то свел.

Цвет глаз остался тем же — серым, хотя взгляд стал глубже и чувственнее из-за глаз в обрамления густых черных ресниц — я с ужасом вспоминал, как их мне наклеивали, — и слегка выщипанных бровей. На щеках появился румянец, а на губах помада, но не яркая, а почти бесцветная, придающая только блеск. Поднимать платье и смотреть на ноги я не стал, мне хватало и видимых изменений.

Теперь меня точно невозможно будет принять за мужчину, я себя-то с трудом узнавал, хотя некоторые черты остались прежними и если присмотреться, то можно было меня узнать…. Но из-за иллюзий было почти невозможно. Что ни говори, но хоть Микио тот еще странный тип, профессионал из него отменный.

Он сказал, что даже в монастыре такая маскировка могла продержаться сутки и сейчас ему верилось. Великая, да на меня из зеркала взирала незнакомая рыжая женщина и повторяла все мои действия!

— Ты кто такая! — яростно прошипели за моей спиной и я, резко развернувшись, узрел на пороге спальни весьма недружелюбно настроенную Лиру. Она прожигала взглядом зеленых глаз, отчего резко похолодело на сердце, а аура, которую источала женщина, точно говорила мне, что, если я быстро не придумаю адекватный ответ, живым я отсюда не выйду.

В тот момент я остро ощутил несусветную глупость плана, и в который раз пожалел, что согласился на издевательства над своей внешностью и полом. Веры в то, что мне удаться все объяснить и выйти сухим из воды — не было. Абсолютно, ибо я слишком хорошо знал Лиру.

— Лира это я, Ник, — быстро сказал я, совсем не уверенный, что мне поверят. И не прогадал. Голос из-за артефакта-подвески, поддерживающего всю связку иллюзии и предающие голосу женские нотки, вышел совсем не тот, на который рассчитывал я. Нет, артефакт сработал безупречно, но мне от этого не было легче, когда на меня, с желанием скорейшей расправы двинулась жена лучшего друга.

Я запаниковал. Если и в обычной жизни встречи с ней наносили моей психике существенный урон, хотя она относилась ко мне весьма дружелюбно, то сейчас, когда в ее глазах виделось явное желание расцарапать мне лицо и снять скальп, я понял, что меня будут убивать специально. И найдут мой хладный труп под кроватью лишь через две недели по запаху, если еще раньше не скормят плотоядному саду…

— Ты кому на уши лапшу вешаешь? — возмутилась моей наглой “ложью” Лира. — Думаешь, поверю в эту чушь? Мужа моего увести собралась?!

Я шокировано воззрился на эту женщину. Что?! Какого… лешего она это решила?!

— Но это правда я! — я сделал еще одну попытку добраться до ее разума, отступая под натиском этой страшной женщины и, не выдержав такой психологической атаки, в панике позвал на помощь. — Фил! Филя! Спаси!

Следовало бежать и срочно, а то чую, пока я буду доказывать ей, что я — это я, она успеет сполна осложнить жизнь “сопернице”, а страдать и участвовать в женских разборках, тем более, в роли главного персонажа, мне не хотелось.

Лира перекрыла выход к двери, сзади меня было только окно и комод, причем окно закрытое, а в комоде я явно не смогу забаррикадироваться от решительно настроенной женщины, оставалось одно — бежать к выходу через супружескую кровать. План был прост и хорош, если бы не одно обстоятельно — в платье по кровати было бегать совсем неудобно и, естественно, я наступил на подол и с грохотом навернулся с нее на пол. Пока я путался платье и пытался прийти в себя, на меня сверку уселась Лира и схватила за волосы, видно решив оборвать сопернице космы. Какое же ее было удивление, когда у нее в руках оказался мой парик.

В этот момент в комнату ворвались опоздавшие спасители. Они изумленно воззрились на открывшуюся картину: я — прижат к полу да так, что с трудом мог приподнять голову, Лира сидит на моей спине и шокировано взирает на мой парик.

— Она ей скальп сняла! — взвизгнул Микио, нарушив затянувшееся молчание.

— Что здесь происходит? — выдал умную мысль Филгус.

— Слезь с меня, — приглушенно прохрипел я. — Дышать трудно…

Дышать и вправду было трудно — снизу давила фальшивая грудь, сверху — совсем нелегкая Лира. Я чувствовал себя между молотом и наковальней и явно пожалел о своем “третьем размере”.

С меня, слава Великой, наконец-то слезли. Я, потирая отбитый копчик, возмущенно вырвал из рук жены друга свой парик и вновь нахлобучил его на голову. Тоже мне, ревнивица отыскалась. Сперва бьет, а уж потом интересуется, кто это.

В то время как я разбирался с париком, она недоуменно разглядывала меня, словно пытаясь высмотреть какие-то только ей видимые черты лица. Видимо нашла, раз покаянно защебетала:

— Ники, милый, прости меня, дурную! Но… почему ты так выглядишь? — она сурово глянула на замерших в дверях мужчин, особо задержав взгляд на Микио. — И чья это была гениальная идея переодеть его в женское платье?

Они красноречиво посмотрели на меня. Предатели.

Лира растерялась и обратилась ко мне:

— Ники, ты пил? Или опять объелся шоколада?

О, Великая. И почему сегодня меня об этом спрашивают уже второй раз? Отвечать на ее вопросы я не стал, а просто, протолкнувшись через загородивших проход мужчин, пошел в кабинет Филгуса. Не говорить же ей, что я собирался проникнуть в монастырь, чтобы найти Ирен? Я почти уверен, какая последует реакция — восторги и романтичный щебет, а к вечеру уже вся столица будет знать, что некто Никериал Ленге надел женское платье на тайное свидание с принцессой.

***

День выдался на удивление жарким: нещадно палило летнее солнце, воздух был тяжелым, душным, словно перед проливным дождем с грозой, но на небе не было ни облачка. Я и Риэл шли пешком по сельской дороге и в целом, несмотря на летнюю духоту, картина перед взором предстала идеалистическая — стрекотали кузнечики, прячась в высокой зеленой траве, жужжали пчелы, собирая с цветов пыльцу, по небу щебеча, пролетали птицы. Дорога посередине проросла травой, была вся в колдобинах и ямах; она проходила через широкое поле, на котором селяне даже в такой зной были погружены в работу. Нам попалась семья, где отец с матерью грузили вилами на телегу сено, а их дети, хохоча, с удовольствием его притопывали ногами, превратив скучное занятие в игру.

Риэл умирал от жары под плотным кафтаном. Я видел, как он сильно ему хотелась снять душную одежду и пощеголять весь оставшийся путь, сверкая своим торсом и отвлекая бедных селянок от работы, но пришлось ограничиться лишь расстегиванием пуговиц. Я слышал, как он недовольно бурчал себе под нос, смахивая со лба капельки пота рукавом и поудобнее устраивая на спине лютню, что я мучитель, эксплуататор и вообще, очень плохой человек. Но что поделать. Если расстегнутый кафтан можно было простить, но вот снять его, оставшись в простой холщевой рубахе — нет. Рисковать всем делом, если монахини увидят нас в “неблагочестивом” виде и не впустят к себе, я не мог. От этих женщин я не знал, что ожидать, и так, недовольно косился на Риела за то, что он ослушался моего приказа и добавил своими действиями безупречному образу эдакую фривольность. Попробуй перед монахинями пройдись в расстегнутом кафтане или еще хуже — без него, так назовут бесстыдником и заклеймят нарушителем моральных устоев. И я не преувеличиваю — сами-то они даже в жаркое лето ходят в наглухо застегнутом черном платье с высокой горловиной и платке с чепцом, полностью закрывая волосы и устраивая своим волосам жаркую баню.

Кстати, о бане. По-правде сказать, мне и самому было нелегко. Я наложил на одежду чары охлаждения, но вот от солнца они не спасали — голову нехило припекало, под накладной грудью было жарковато и хотелось снять их, чтобы почесаться, ибо эти орудия пыток нестерпимо кололись. Но хуже было другое, ибо я резко осознал, что быть магом — это быть хилым существом, которое уже через жалких несколько миль пешком готово задыхаться от усталости. Я не привык столько ходить, предпочитая пешим прогулкам телепортацию, да еще в таком темпе, который задал вор и быстро выдохся. Более выносливому вору все было нипочем, он еще и откровенно злорадствовал над моими страданиями и предлагал устроить “изнеженной барышне” привал под тенечком. Я бы огрызнулся и приложил бы этого нахала заклятьем помощнее, но тратить силы не хотелось, а гудящие ноги занимали все мое внимание. Тогда я дал себе зарок после этого путешествия плотно заняться физической подготовкой и главное, больше ходить, а не слабовольно пользоваться порталами.

После того, как Микио доработал наши образы, и мы обговорили свои легенды, я и Риэл покинули гостеприимный дом Фила. Монастырь имени Евлампия Мученика находился, примерно, в двух неделях пути от столицы. Не так уж и далеко, если рассматривать возможности портального перемещения. Предполагалось, что мы переместимся в Кирстон, как ближайший город от монастыря, а после — отправимся пешком, минуя по пути несколько деревень, благо дойди до заветной цели можно было за пару часов. Дойти то было можно, вот только кто знал, что коней в этом провинциальном городе было не найти — хорошо, что площадка для телепортов была, — а дорога, по которой мы пошли пешком, оказалась совсем не четой главному королевскому тракту. Карт этих мест не было и в помине, так что спрашивать дорогу приходилось мне. “Девушке” сенокосцы не отказывали, да вот только услышав, куда я держал путь, всячески пытались меня отговорить от якобы самой страшной ошибки в моей жизни.

— Зачем же тебе в монастырь, красавица! — восклицал третий мой поклонник, отчего стоящий на дороге Риэл тихонько похихикивал в кулак. — Давай к нам в село, мужика нормального тебе подыщем, да эта дурь из головы вмиг вылетит!

А некоторые я прямо на поле предлагали руку, сердце и единственную корову-кормилицу Зорьку, да так настойчиво и горячо, что разрушать их надежды с каждым разом становилось все тяжелее. Их уже не останавливал даже мой гипотетический “жених”, “ребенок в утробе” и “страшная болезнь из-за неумного распутства”. А когда убедить упертых баранов в том, что наши судьбы никогда не будут соединены, все же удавалось, они давали весьма нечеткие указания куда идти, вроде — по этой дороге до коряги, а потом в лес. Угу. В лес. Пугать окрестного лешего своим нелепым видом. Но одно я знал точно — мы шли в правильном направлении.

К вечеру жара стала невыносимо душной, а после резко спала. Пронизывающий до костей ветер нагнал на небо тяжелые грозовые тучи и грянул ливень. С молниями и раскатным громом. Мое платье моментально превратилось в тяжелую тряпку, мокрая от пота и дождя спина вмиг заледенела от нещадных порывов ветра, ноги по щиколотки утопли в грязи, хотя парик держался молодцом, ибо после показательного снятия “скальпа” женой друга, Микио решил буквально прилепить его к моей голове специальным заклинанием. Словом, до монастыря мы дошли злющие, мокрые и очень усталые. Нет, конечно, ливень был моему плану только на пользу, да вот чувствовал я себя от такого подарка судьбы весьма паршиво. Честно сказать, под проливной дождь мне не доводилось попадать очень давно — уж специфика деятельности позволила избегать эдакой незавидной участи, да и когда попадал под дождь, пользовался весьма полезным “воздушным щитом”. Это заклинание было, конечно, защитой от заклинаний и стрел, но и как зонт проявляло себя неплохо, держась против “атак неба” весьма стойко. Сейчас же его использование могло серьезно меня подставить — как же объяснить сухую одежду в ливень?

Монастырь был большой, я бы даже сказал, монументальный — сделанный из серого камня, увитый плющом и мхом, с воротами в пять аршинов, окованными железными пластинами и маленькими окошками бойницами, застекленными слюдой. Открыли нам не сразу — пришлось долбиться кулаками в ворота чуть ли не полчаса, но вот когда открыли, на лице монахинь явно не читалось желание пускать нас в свою обитель.

Нам предстали две миловидные монахини, молодые, с наивными мордашками, которые сейчас портили взгляды едва уловимой брезгливости. Я, конечно, понимал, что выгляжу не как красавец… эм, красавица: в грязи, мокрый, дрожащий, аки осиновый лист и шмыгающий носом, но их красноречивый взгляд немного коробил. Они явно приняли нас за бродяг и хотели послать куда подальше, чтобы мы своим жалким видом не гневили взор Пресветлой Богини. Вдруг она так ужаснется, что сбежит от своих почитательниц? Настоящая трагедия…

— О, великодушные девы, — Риэл начал отрабатывать свой хлеб, почтительно поклонившись перед опешившими от такого внимания девушками. — Не соизволите ли вы впустить к вам на ночлег двух уставших путников, которых непогода заставала в дороге. Не беспокойтесь не о чем. Мне и моей сестре, — он показал рукой в мою сторону, — нужен всего лишь тихий уголок, а я готов отплатить вам за доброту и ужин забавной историей или песней, — Риэл бережно провел рукой по грифелю лютни, напекая монахиням о роде своего занятия.

Менестрель из вандала получился знатный. Он пел перед наивными девицами такие рулады, “смиренно прося” их впустить нас внутрь, что даже я невольно заслушался. Лицо девушек просветлело и они переглянулись. И если первая уже была готова нас впустить, то вторая еще сомневалась, подозрительно щурясь на мужчину.

— Мужчин пускать нельзя, — бескомпромиссно заявила она и кивнула в мою сторону. — А вот ее — впустим.

— Несравненные служительницы Великой, — отказу говорливый вор ничуть не растерялся и я в глубине души был уверен, что он обрадовался такому повороту событий. — Не смею просить боле, лишь позаботьтесь о моей сестре. Себе я прошу немногое — позвольте переждать непогоду на крыльце…

Поняв, чем запахло дело, я возмутился. Этот нахал, вместо того, чтобы очаровать наивных монахинь и уговорить их нарушить правила, решил удрать! А как же уговор?!

— Без брата не пойду! — голос от сдерживаемого гнева получился высокий, чисто женский, я бы даже сказал, с истеричными нотками, добавив моему образу правдивости. Я, вмиг сориентировавшись, вцепился в рукав Риэла, запричитав на манер малохольной девицы. — Не бросай меня братик, родненький! Не пойду я! Лучше простужусь на пороге и умру от лихорадки, но не пойду я одна одинешенька! — И тебя, скотина, за собой утащу!

— Иди, иди, сестрица, — попытался отцепить меня от себя Риэл, досадно морщась, как от мигрени. — А то захвораешь, а отец и матушка мне наказали тебя хранить и беречь. А я тут сам разберусь, — и добавил с нажимом. — Один.

От такой наглости я замолчал, не найдя достойных, а самое главное, приличных слов, чтобы вразумить этого гада. Вместо этого ущипнул, и довольно ощутимо, раз наш добродетель вздрогнул. И в тот же момент мне отдавили ногу. Мою больную ногу. С мозолями на полстопы! На глаза в тот же миг навернулись слезы, и я засипел от боли, уткнувшись в плечо поганца, чтобы подавить крик. И исщипать этого засранца!

Монахини взирали на разворачивающуюся семейную драму с тихим ужасом.

— Сестра, давай их впустим, — сказала сердобольная девушка, с надеждой взирая на свою подругу. — Посмотри на девушку — она плачет!

— Но настоятельница…

— Ее сейчас нет, и Великая заповедовала помогать страждущим…

— Но мужчина, — все же сомневалась дотошная монахиня. — Его же нельзя…

— Но мы же не можем обречь девушку на страдания! — воскликнула другая. — Смотри как ей плохо!

В подтверждение их слов, я судорожно всхлипнул, чувствуя, как горит огнем моя бедная нога. Даже притворяться не пришлось, ибо чувствовал себя я паршиво.

— И это не мужчина, а менестрель! — продолжила нам помогать сердобольная девушка. — Он истории расскажет, где был, что видел! Интересно же! — и зашептала под ухо своей подруге. — Да и настоятельницы до завтрашнего вечера не будет. Кто узнает?

Против такого приема ее подруга не нашлась что ответить — чисто женское любопытство затмило собой долг служительницы Великой и устоять против возможности узнать новости из “внешнего” мира, она не смогла. Через пару минут я уже ковылял за Риэлом внутрь и тихо робел перед долгожданной встречей с Ирен.

Главное, чтобы принцесса меня сейчас не встретила на пороге, а то, боюсь, мокрый, хромающий на одну ногу спаситель в облике девицы ее не обрадует. Хотя с другой стороны, это будет неожиданно и необычно. А что, рыцари ее уже спасали, а хромающие мужчины, переодетые в девицу — нет.

Когда я прошел с монахинями внутренний двор и очутился в холле, первая моя мысль была, что здесь довольно аскетично. Я бы даже сказал, сверх аскетичности и скупости. Если храмы Силенвиля поражали своей красотой, роскошным убранством, атмосферой того, что ты прикоснулся к нечто неземному, божественному, то здесь… Я чувствовал себя в гостях у бедного селянина. Одни голые каменные стены, да огромный символ Пресветлой, прибитый на самом видном месте, чтобы входящий сразу понял, что попал не куда-то, а в монастырь, восхитился такому минимализму и быстро сбежал из этого места от греха подальше. Здесь не было ни ковров, ни цветов, ни красивых образов Великой, ни картин… только доспехи, которые монахини зачем-то поставили на проходе. Постойте-ка, доспехи?