Возмутители спокойствия

4

В помещении для гостей зазвенел колокольчик.

— Войдите, — сказал Фалькейн.

Слуга в облегающей ливрее отодвинул толстый занавес, служивший входной дверью в этой бедной деревом стране. Он поклонился и объявил, что император желает видеть посланцев «Политехнической лиги». Его манеры были вежливыми, но лишены раболепности, и он не использовал никаких особых титулов для правителя, как, например, «его Величество» или «его Могущество». Система наследственности семейных занятий не способствовала образованию кастовой иерархии. Поддерживаемый своей фратрией, привратник был так же горд и независим, как солдат или писец.

— Мой товарищ отсутствует, — сказал Фалькейн, — но я могу действовать и один.

«Как действовать, — думал он про себя. — Мы уже с неделю как заглушили моторы флиттера. Может, один из курьеров, что спешат взад и вперед, несет приказ сжечь нас живьем? Но надо идти. Я буду действовать, буду действовать, буду действовать».

Он отправился переодеваться по случаю приема у императора. Комнаты, предоставленные ему, были просторны, но с низкими потолками, и на туземный манер роскошны. К сожалению, он не разделял эстетических воззрений туземцев. Ему нравились украшающие стены великолепные меха, особенно когда он думал, сколько бы они могли стоить на Земле. Но фресками он не мог любоваться, и не только из-за неискусности местных художников: половина цветов ему казалась сплошной чернотой. Голый пол был всегда холоден. И он не мог удобно устроиться на диване или в кровати, предназначенных для икрананкийцев.

С балкона третьего этажа открывался вид на дворцовый парк. Он был похож на старояпонский сад: скалы, низкие угнетенные растения, необыкновенные фонтаны, журчащие внутри стеклянных колонн, чтобы избежать испарения. За окружающими парк стенами были видны лишь крыши ближайших зданий. На западе сквозь пыльную завесу утомленно светило оранжево-малиновое солнце. «Еще одна буря, — подумал Фалькейн, — новая беда для скотоводов».

Неделя в императорском дворце могла быть интересной, если бы империя была человеческой, и к тому же декадентской, упадочной. Катандаран не был ни тем, ни другим. В отчаянии Дэвид пытался совершенствоваться в туземном языке, читая то, что было объявлено величайшим эпосом в мире. В нем было больше повторов и многословия, чем в библии. Он включил передатчик.

— Алло, Адзель, — сказал он по-латыни. — Как дела?

— Мы находимся у входа в нечто, похожее на таверну, — послышался голос воденита. — Как свидетельствует надпись, это дворец утонченных наслаждений и крепкой выпивки.

— О боже! А я остался дома. Послушай, меня вызывает большое красное колесо. Вероятно, для новых вопросов и отсрочек решения, но никогда нельзя знать заранее. Поэтому держи радио включенным, но молчи, ясно? Насколько можно судить, икрананкийцы не знают об этом средстве связи. Для нас это козырь про запас. Если только им не рассказали земцы… Но нет, это кажется невероятным. Их предки, высаженные лишь с небольшим количеством инструментов, столкнувшись с необычной культурой, быстро забыли отечественное искусство и потеряли технические навыки. Зачем собирать пистолеты или делать что-то еще, если вы и так вдвое сильнее туземцев? За исключением нескольких бытовых мелочей, люди не внесли ничего нового, и их знания стерлись из памяти.

— Хорошо, — сказал Адзель. — Я уверяю капитана Патрика, что это безвредная магия. Мне все равно как-то придется успокоить его. Удачи!

Фалькейн вернулся в гостиную и последовал за слугой вниз по длинным коридорам и извивающимся аппарелям. Вокруг кипела деловая жизнь: слышны были топот ног, голоса, шелест одежды и бумаг. Проходили икрананкийцы — чиновники, торговцы, лакеи в ливреях, крестьяне в юбочках, скотоводы в шляпах и сапогах, посетители издалека, даже купец из далеких, теплых, солнечных стран в сверкающем драгоценностями плаще. Гул деловитой озабоченности наполнял императорский дворец. Кухонные запахи напомнили Фалькейну, что он голоден. Что и говорить, местная кухня восхитительна и понравится Ван Рийну. Если только…

У входа в тронный зал стояли на страже четыре земца, одетые и вооруженные так же, как и часовые у Железного Дома. Они не делали на караул: здесь не были приняты подобные почести, а люди слишком презирали туземцев, чтобы вводить их. Кроме земцев поблизости находилось около дюжины тирутских лучников. Фалькейн подозревал, что их добавили в связи с событиями в Рангакоре. Нельзя было винить Джахаджи в том, что он больше не доверял своим гвардейцам.

И все же в его осторожности и недоверии было что-то параноическое. Вместо того чтобы с радостью принять предложение Фалькейна о возвращении захваченного города, он целую неделю лишь пристрастно расспрашивал его. Поскольку император ничего не терял, согласившись на это предложение, его нерешительность, по-видимому, объяснялась крайней формой ксенофобии. Но в чем причина этого и как поступать дальше?

Проводник Фалькейна отбросил занавес, и Дэвид вошел в зал.

Джахаджи III ждал его на Звере — химере из позолоченной бронзы, которую он оседлал. Фалькейн остановился на требуемой дистанции в семь шагов (он подозревал, что эта дистанция давала возможность земцам, находившимся в тронном зале, вмешаться, если он попытается сделать смертоносный выпад) и поклонился.

— Где твой товарищ? — резко спросил император. Он был средних лет, шерсть его сохранила красно-черный цвет, а начинающий выпячиваться животик скрывался под алой мантией. Одной рукой он сжимал украшенный драгоценными камнями скипетр, который, по существу, являлся копьем.

— Гвардейский офицер предложил нам совершить прогулку по вашему городу, благороднейший, — ответил Фалькейн. — Не желая, чтобы мы отсутствовали оба…

— Какой офицер? — Джахаджи наклонился вперед.

Ближайший земец — женщина, которой вполне бы подошла роль валькирии, не будь она изуродована шрамами, седовласа и грязна, как старая растрескавшаяся лохань, — положила руку на меч. Остальные присутствующие: писцы, советники, колдуны, младшие сыновья, изучающие науку управления, — все придвинулись ближе. Их глаза сверкали в полумраке.

— Его зовут Хаф Патрик, благороднейший.

— Ак-крр… Они скоро вернутся?

— Не знаю, благороднейший. Разве есть что-то спешное?

— Нет. Наверное, нет. — Джахаджи повернулся к туземному офицеру: — Пусть их разыщут и вернут. — Писцу: — Издать указ о том, что всем земцам запрещены контакты с представителями «Политехнической лиги».

— Благороднейший! — другой земец, не бывший на страже в тронном зале (между полированными малахитовыми колоннами по всей длине зала стояли свободные от дежурства земцы), выступил на середину. Это был бородатый старик с белыми волосами, спускающимися до плеч, но держался он очень прямо. Фалькейн видел его и на предыдущих аудиенциях — Гарри Смит, глава фратрии и ее представитель при императоре. — Я протестую!

В зале стало очень тихо. Тени от свечей в серебряных канделябрах таинственно колыхались, огни отражались на мраморе, мехах, богатых темных тканях. Из курильниц тянулся дымок благовоний. Арфисты в дальнем конце зала прекратили играть. Стоящие перед ними роскошно украшенные часы, казалось, затикали громче.

Джахаджи окаменел на троне. Драгоценные глаза Зверя сверкали так же зло, как и его собственные.

— Что ты сказал? — выдохнул он.

Стоя перед ним по-солдатски прямо, Смит решительно заговорил:

— Благороднейший, мы, земцы из твоей гвардии, так же негодуем по поводу неповиновения Боберта Торна. Он больше не один из нас (при этих словах женщина из гвардии бросила на старика более свирепый взгляд, чем того требовала ситуация). Позволь нам только двинуться на Рангакору, и мы докажем тебе, что фратрия земцев всегда рядом с фратрией деодакхов, и теперь не меньше, чем в годы правления Джахаджи I. Но ты не веришь нам. Ты держишь нас без дела, ты следишь за каждым нашим шагом, ты позволяешь другим фратриям выполнять обязанности при дворе, которые мы выполняли с момента основания дворца. Мы перенесли это терпеливо, понимая, что ты не можешь знать, насколько в нас силен голос крови. Тем не менее мы недовольны. Люди в Железном Доме ворчат. Если ты открыто оскорбишь их, я не отвечаю за последствия.

На мгновение их взгляды скрестились. А затем Джахаджи взглянул на своего главного мага.

— Что скажешь ты, Гагаджир? — сердито спросил он.

Выступивший вперед икрананкиец в одежде со знаком магической власти не стал говорить об очевидном — что в помещении находятся не менее пятидесяти вооруженных земцев, которые немедленно ответят на грубость, проявленную по отношению к их вождю. Наоборот, он хрипло сказал:

— Это дело не стоит твоего внимания, о, благороднейший. Всего лишь несколько гвардейцев встречались с твоими выдающимися гостями. Какая разница, что они думают об этом?

— Я говорю в твоих собственных интересах, — коротко добавил Гарри Смит.

Фалькейн решил, что видит выход.

— Если будут продолжаться отговорки, то положение станет серьезнее, не так ли? — сказал он. — Прими мое предложение, и мы возьмем Рангакору. Откажи — и мы отправимся домой. Каково будет решение?

— Кр-ррек! — император уступил. — Отменяю свой приказ, — обратился он к Фалькейну. — Я не могу принять решение с закрытыми глазами, мы очень мало знаем о вас. Даже с самыми добрыми намерениями вы можете навлечь на нас злых духов. Из-за этого я и вызвал тебя сюда. Объясни свои обряды Гагаджиру, чтобы он смог оценить их.

«Ох, нет», — простонал про себя Фалькейн.

Тем не менее он нашел собеседование интересным. Его раньше удивляло, казалось бы, абсолютное отсутствие религии у туземцев, но Фалькейн не решался спросить об этом у Гудженджи. Он не мог расспрашивать и Гагаджира, пункт за пунктом проявлять невежество было так же опасно, как и сохранять его, — но некоторую информацию он все же собрал косвенным путем. Утверждая, не всегда искренне, что он не все понял, Фалькейн осторожно наводил мага на интересующие его темы.

Лишь слабоумный или поверхностный турист способен на основе знакомства с культурой одной-единственной общественной формации делать выводы о всей планете. Но всегда можно утверждать, что наиболее развитая культура имеет и наиболее сложную теологическую структуру. Однако теология Катандарана было удивительно незрелой; Фалькейн не был уверен, можно ли назвать эту концептуальную путаницу религией. Здесь не было никаких богов — только обычный ход событий, ожидаемая последовательность вещей, происходящих с того момента, как первичный огонь соединился с первичным льдом и образовал Вселенную. Но было множество персонифицированных демонов, или духов, как угодно, которые старались восстановить хаос. Главная их цель состояла в том, чтобы нести разрушение. Их можно было удержать в определенных рамках лишь при помощи магии, включающей сотни абсолютно повседневных обрядов и табу, которые исполняли Гагаджир и его коллеги.

Но и маги вовсе не обязательно были добрыми. Никогда не могло быть полной уверенности, что их не подкупили и что они не обращают свою волшебную власть на пользу Разрушению.

Мифология представлялась в такой же степени параноидальной, как и весь образ мыслей икрананкийцев. И Фалькейн начал отчаиваться в возможности заключить торговый договор.

— Да, несомненно, — парировал он возражения собеседника, — мы в Политехнической Лиге — могущественные волшебники. Мы глубоко проникли в сущность законов, которые правят миром. Я был бы рад научить вас наиболее могущественному обряду, который мы называем покером. А для отвращения несчастий мы можем продавать вам талисманы по неслыханно низким ценам. Мы, например, продадим вам волшебную траву — четырехлепестковый клевер.

Гагаджиро, однако, потребовал подробностей. Магия Фалькейна могла оказаться менее эффективной, чем он утверждал.

— Разрушение искусно соблазняет людей и ведет их к гибели. Может быть, это даже черная магия; благороднейший должен понять, что нельзя исключать и такую возможность.

Не будучи Мартином Шустером, способным изменить целую религию, внеся в нее элементы Кабалы, Фалькейн нуждался в какой-то уловке.

— Я подготовлю общий очерк, благороднейший, который мы можем изучать вместе. — «Боже, помоги мне! — воскликнул он про себя, — или, скорее, Чи Лан. Не Адзель — новообращенный буддист вряд ли способен на что-нибудь, кроме успокоительных междометий, я больше рассчитываю на Чи: я видел, как она прекрасно гадает на картах. Я вызову ее, и мы что-нибудь придумаем…»

— Если вы сделаете аналогичный очерк ваших собственных верований, — проговорил он вслух, — это будет очень ценно.

Гагаджир широко раскрыл глаза, Джахаджи поднялся в золотых стременах, потряс копьем и крикнул:

— Ты хочешь проникнуть в наши секреты?

— Нет, нет! — Фалькейн широко расставил руки. — Не нужно ничего, что составляет тайну колдунов фратрий. Только то, что знают все, кроме чужеземцев вроде меня.

Гагаджир успокоился.

— Это можно сделать, — сказал он. — Хотя потребуется время.

— Сколько же?

Гагаджир пожал плечами, вряд ли кто-нибудь мог знать точное время. Хотя механические часы были известны уже в течение нескольких столетий, а земцы внесли в них некоторые усовершенствования, катандаранцы использовали их лишь для уравнивания периода работы. Рожденные в мире без ночей и времен года, туземцы с трудом представляли себе периоды более короткие, чем их семидесятидвухдневный год. Еще хуже обстояло дело в тех местах, где приземлился «Сквозь хаос». Икрананкийцы работали, пока в этом была необходимость или пока они не уставали. Несомненно, такое отношение к работе способствовало хорошему пищеварению, но Фалькейну оно не нравилось.

— Я могу идти, благороднейший? — спросил он.

Джахаджи разрешил, и Фалькейн удалился, испытывая сильное желание плюнуть благороднейшему в глаза.

— Принесите мне обед, — приказал он слуге, провожавшему его на обратном пути, — материал для письма и хорошую порцию выпивки.

— Какого сорта выпивку?

— Самую крепкую, конечно. Брысь! — и Фалькейн задернул занавес, служивший дверью.

Кто-то схватил его за горло.

— Ах! — отчаянно пинаясь, Фалькейн пытался одновременно вытащить оружие.

Его нога ударила по голенищу сапога нападавшего. Но свободной рукой грабитель схватил его за запястье. Фалькейн был силен, но он не смог выхватить оружие, так как еще один земец перехватил другую его руку. Фалькейн пытался сделать вдох. Перед ним появился третий человек. Он отодвинул скрывающий лицо щит — и на Фалькейна взглянули большие серые глаза Стефы Карпс. Правой рукой она поднесла к носу Фалькейна влажную тряпку. Человек, сжимавший горло, разжал руку. Рефлекторно Фалькейн набрал полные легкие воздуха; острый запах ударил в нос, и Фалькейн провалился в небытие.