4. ДОКТОР

Радикальное разрешение санитарного вопроса состоит в возвращении разложенных частиц тем существам, коим они первоначально принадлежали; всякое другое решение этого вопроса не представляет полной гарантии безвредности частиц (молекул), подвергавшихся процессу смерти в целом ряде существ.

Николай Федоров

Профессор оказался не прав. Проснувшись, я себя чувствовал не как «после бессонницы», а скорее как после беспамятного пьяного сна. В голове было пусто и шумно. Преодолевая лень, я открыл глаза и обнаружил себя лежащим под одеялом на никелированной больничной койке. За окном, прикрытым светлой шторой, угадывался солнечный день. Моя одежда, аккуратно сложенная, лежала рядом на табуретке. Других коек здесь не было, зато стояло кресло, в котором, поджав под себя ноги, дремала девица в белом халате. Заметив, что я шевелюсь, она слезла с кресла, подошла поближе и принялась меня разглядывать.

— Это ты меня раздела? — поинтересовался я.

Вместо ответа она прыснула и спросила:

— Как себя чувствуете? Голова не болит?

— Все в порядке, и голова тоже.

— В таком случае профессор просит вас спуститься к нему. — Она подвинула ко мне табуретку с одеждой и удалилась, картинно виляя бедрами.

Она встретила меня внизу у лестницы и проводила в кабинет профессора. Здесь не было ничего похожего на традиционный кабинет ученого — ни книг, ни рукописей, ни творческого беспорядка, а только открытый стенной шкаф, где виднелся железный сейф, несколько кресел, стол, перед которым восседал профессор, и на столе — компьютер. На стенке висел портрет сидящего за столом старичка, судя по странной улыбке основательно выжившего из ума.

— Стало быть, чувствуете себя хорошо, — бормотал профессор, пока я усаживался, — отлично, отлично… Что вам снилось?

— Сначала были разноцветные волны… целые потоки.

— Это гипнофон, — пояснил он ворчливо, обращаясь к девице, которая стояла у двери, засунув руки в карманы халата. — А дальше?

— Дальше был сплошной эротический сон.

— А конкретнее? Что именно вы видели?

— Обнаженное женское тело, — пожал я плечами, — причем не целиком, а частями.

— Превосходно… превосходно, молодой человек! Просто замечательно! Половой акт совершался?

— Нет. Может быть, я и сексуальный маньяк, но не настолько.

Девица у двери нахально фыркнула.

— Голубушка, не откажите в любезности, — произнес профессор гадко-елейным тоном, — присмотреть за пациенткой. — Он снова обратился ко мне: — Вы здесь ни при чем. Содержание сна подсказано гипнограммой. Стимуляция активности обмена биологической информацией.

Девица тем временем удалилась с нарочито независимым видом.

— Чтобы ваш организм нормально функционировал, он должен обладать гигантским объемом информации, — продолжал свою лекцию профессор, — которую индивидуум получает частично из генной памяти, а частично — в утробе матери.

Он поколдовал на клавиатуре компьютера, и на экране появилось изображение мозга.

— Вчера вот здесь… и вот здесь, — манипулируя на столе «мышью», он водил стрелкой по затылочным долям мозга, — была сплошная зона бедствия. Помните скопления красных точек? А сейчас их почти нет. Посмотрите, как работает сердце, — он стер с экрана монитора мозг Полины и вывел на него кардиограмму, — просто загляденье! — Некоторое время он молча любовался бегущей волной кардиограммы, как произведением искусства. — Ее лишили части необходимой для жизни информации. Мы восстановили кое-что с вашей помощью, с остальным она справляется сама. — Он широким жестом указал на экран компьютера и выключил его. — Так что теперь вы — немножко ее мама, — он довольно хихикнул, очевидно полагая, что очень удачно пошутил.

Я решил, что лекция окончена, и встал, намереваясь откланяться, но профессор остановил меня:

— Я вас попрошу задержаться еще на минуту, молодой человек. — Дождавшись, пока я усядусь снова, он выдержал долгую паузу. — Наш общий знакомый, увы, бывший общий знакомый, вы понимаете, о ком я говорю, утверждал, что вы — сыщик высокого класса.

— Что он мог знать о сыщиках? Он был далек от подобных вещей.

— Не судите опрометчиво, молодой человек. Он обладал весьма разносторонними способностями и знаниями… Насколько мне известно, вы — частный детектив?

— Не совсем так. Я работаю в коммерческом сыскном агентстве. Это разные вещи.

— Что бы вы сказали, если бы вам предложили провести частное расследование в связи со смертью нашего общего друга?

— Я сказал бы, что не имею права брать дела в частном порядке. Более того, и наше агентство не возьмется за это дело. Все, что связано с убийствами, составляет монопольную компетенцию криминальной полиции, сиречь уголовного розыска.

— Вы же понимаете, от тех данных, которыми мы сейчас располагаем, уголовный розыск просто отмахнется. Они сочтут все это фантазией. Я не прошу вас поймать убийц и посадить за решетку, а всего лишь добыть сведения, достаточные для инициации действий, как вы изволили выразиться, криминальной полиции. Нельзя же допустить, чтобы банда, вооруженная научными знаниями, продолжала совершать преступления!

Мне послышалось в последней фразе что-то фальшивое.

— Почему это вас так волнует? Разве мало преступных групп, использующих научные достижения? Почему вы готовы финансировать именно это расследование?

— Это естественно. Ведь дело касается отрасли знаний, в значительной мере созданной моими усилиями, — напыжился профессор. — Я несу определенную моральную ответственность.

— Иными словами, вы выпустили джинна из бутылки и теперь хотите загнать его обратно. Может, лучше было не выпускать вообще?

— Человеческий разум пытлив и пронырлив, молодой человек. Запретных тем для исследований быть не может, развитие науки остановить нельзя. Можно и нужно не допускать, чтобы ее достижения не попадали в плохие руки.

— Плохие руки всегда наготове, профессор. Они гораздо проворнее хороших рук… Не нравится мне это дело. И говорю вам прямо, мне все же непонятен ваш столь активный интерес именно к данному случаю. Мне кажется, вы меня не полностью информировали.

— Я чувствую, вы действительно хороший сыщик, — дипломатично улыбнулся профессор, — и потому сразу обнаружили пробел в моих показаниях. У меня есть подозрение, что во всех этих преступлениях замешан мой бывший ученик, оказавшийся человеком бесчестным. И он, увы, пользуется моими идеями. Теперь вам понятны мои мотивы?.. Я повторяю мое предложение в измененном виде: если вам неудобно вести расследование, оставаясь в вашем агентстве, мы можем вам предложить у нас пост начальника охраны, или, если хотите, службы безопасности. Мы в таковой, как видно, уже нуждаемся.

— Предложение лестное, но увы… Я ушел из уголовного розыска, потому что мне и обычные-то убийцы надоели, а когда это делается с помощью компьютеров и научных методик… нет уж, увольте.

Он невозмутимо проглотил эту пилюлю, сочувственно покивав в ответ головой.

— Мое предложение останется открытым еще… некоторое время. — Он встал из-за стола и проводил меня к двери кабинета. — Надумаете — приходите.

Покинув лабораторию и обнаружив на улице солнечный летний день, я бодро шагал по уютным зеленым улицам Каменного острова с ощущением приятной легкости, почти эйфории, которое не портилось даже от внезапно проснувшегося волчьего голода. Как-никак, расправившись с делом Жуковской, я утер нос и Барельефу, и всяким там болтунам, но главное — это дело было последним из висевших на мне. Я мог хоть завтра отправиться в отпуск, и осталась единственная забота: продумать, как наилучшим образом поразвлечься и отдохнуть.

Но вскоре каникулярное настроение стали теснить неспокойные мысли. Разум отказывался признать случайностью связь между моим последним делом и событиями годовой давности в психушке. Значит, не зря эта связь примерещилась мне после первого визита в эту сволочную научную контору на Боровой. Когда-то давно я читал о законе притяжения событий, но тогда это показалось мне чистой фантазией, а сейчас я вспомнил о нем, потому что не мог придумать никакого другого объяснения происходящему со мной. Будто бы существуют пространства иных, чем у нас, измерений, где идеи и события нашего мира воплощаются в некие объекты, которые взаимодействуют наподобие того, как в нашем мире — физические тела. Если во всем этом есть хоть крупица истины, мне следует ожидать продолжения. Не лучше ли в таком случае самому пойти навстречу событиям и принять предложение профессора? Тем более что он производит впечатление благородного человека. А ведь есть еще и моральный должок по отношению к Философу…

Ну вот что, Прокопий: хватит. Прекрати влезать в мои мысли. Ты забыл, что я — главный и все еще владею Пальцем? Ты, конечно, правильно остановил Крокодила, когда он собирался убить эту мерзавку, но дальше ты наделал ошибок. Не к чему было ездить в эту лабораторию, не надо было лезть в аппарат с окошками, скажи спасибо, что не вылез из него полудурком. А что касается предложения профессора, тут нужно сто раз подумать. Так что хватит высовываться, не то нам крышка. Помни, я владею Пальцем.

Вскоре я почувствовал, что за мной следят. Легкий холодок, вроде как пустота позади мочек ушей, — это ощущение, никогда не обманывало, оно означало: меня пасут.

Я проделал все, что полагается в таких случаях, но хвост не обнаружился. Все же, доверяя этому своему не раз испытанному ощущению больше, чем результатам формальной проверки, я держался настороже, и, как выяснилось далее, не зря.

Чувство голода раздражало уже всерьез, и как только подвернулось подходящее заведение, я осел в нем и заказал завтрак, который при других обстоятельствах мог бы сойти за обед.

После основательной еды ощущение, что за мной следят, хотя и не исчезло, но, к моему удивлению, совершенно перестало беспокоить, и я продолжал прогулку по городу пешком.

Подходя к дому, я не стал высвечиваться на набережной Фонтанки, а предпочел сделать небольшую петлю через дворы. В переулке у дома стояла серая «Лада», и она мне сразу не понравилась; парень за рулем кивал носом, но проводил меня взглядом, а в его глазах я подметил характерное отвращение к окружающим предметам, которое даже опытные топтуны не всегда умеют прятать. На всякий случай запомнив номер, я свернул в подворотню и вошел на свою лестницу со двора.

Моя дверь выглядела благополучно, следов взлома или работы над замком вроде бы не было.

Усталость и мнительность, думал я, вставляя ключ в скважину; это хорошо, что теперь у меня отпуск… И тут мне вдруг примерещилось, что я вижу за дверью, совсем близко, два серых силуэта, сидящих на табуретках и клюющих носами, как тот парень в машине, и в какую-то ничтожную долю секунды Крокодил сделал все иначе, чем готова была сделать моя рука. Вместо того чтобы повернуть ключ вправо, он повернул его влево и запер замок на два оборота и одновременно левой рукой нажал на кнопку звонка, чтобы заглушить щелканье замка.

Я давно собирался сменить замок, да все руки не доходили: после запирания ключом его заедало, и справиться с ним мог не всякий. Да, в таких случаях Крокодил неподражаем.

Уже преодолев полмарша лестницы вниз, я услышал позади глухую ругань и звуки тяжелых толчков в дверь.

Пересекая двор, я поймал себя на том, что жалею свою дверь, которую они сейчас будут ломать. Дальше я уходил не спеша, ибо в здешних проходных дворах мог дать сто очков вперед кому угодно.

Скоро я выбрался из опасного района и нашел подходящее место, чтобы покурить, отдышаться и поразмыслить. Как они на меня вышли? Просматривались два основных варианта: либо через психушку, либо через Кобылу, старушку Жуковскую и нашу контору.

А почему ты не думаешь о третьем варианте, без нажима подсказал Крокодил.

Да, Крокодил, сегодня ты умница и, возможно, прав и сейчас. Только, если я ему нужен, зачем он пошел на такой риск? Опоздай ты на полсекунды, и тогда… сам понимаешь…

Ну и что? Лично ты ему не нужен. Ему нужен суперсыщик. У него же все супер: и оборудование, и машина, и Горилла — не сомневайся, призовой костолом… Старая школа… Вот он и делает научно обоснованный ход, убивая сразу двух зайцев: устроить тебе экзамен на суперсыщика и, если получишь проходной балл, загнать в свою команду.

Что же, может быть, и так… а может, не так… Главное сейчас — не прокинуться.

Дойдя до конторы, я сразу ввалился в кабинет Барельефа. Он приветствовал меня спокойно, без удивления, — похоже, к утреннему инциденту отношения не имел, хотя о законченном деле Жуковской разговаривал слишком льстиво. Я выслушал его напутствие по случаю ухода в отпуск и для срочных нужд дал адрес — Сочи, до востребования, куда ехать, разумеется, не собирался. Тут же позвонил на Садовую Жуковской — ее никто не беспокоил, и справился в «травме» о Джефе — он в порядке, но посещения невозможны, у них карантин. Затем дозвонился до Рыжей, медсестры из психушки, — там о моей персоне не вспоминали, во всяком случае о событиях прошлой весны в четыреста седьмой палате ее, Рыжую, никто не расспрашивал.

— Все шустришь, — засмеялась она, — ладно… когда устанешь, приходи отдохнуть… Доктор.

Получалось, действительно есть основания подозревать профессора. Впрочем, не хотелось спешить с выводами во всей этой путанице.

Теперь надо было разобраться с моей квартирой. Для жилья она, конечно, сейчас не годилась, но забрать кое-что оттуда хотелось. В данный момент там, наверное, тихо, вряд ли они там сидят… хотя как знать?

Я нашел в гараже вчерашнего своего напарника, Васю, — мне понравилась его флегматичная оперативность.

— Смотаешься со мной на хату? Опасаюсь, там гости.

— Много? — поинтересовался он равнодушно.

— Не знаю, — честно признался я.

Он поднял в машине переднее сиденье, вытащил продолговатый сверток и положил его на пол, затем сел на свое место и включил зажигание. Этот паренек внушал мне все большую симпатию.

— Тебе в кайф эта работенка? — спросил я рассеянно, когда мы выбрались на Фонтанку.

Он бросил на меня короткий внимательный взгляд, но отвечал небрежно, поддерживая мой тон:

— Не очень-то. Оклад шоферский, а работа оперативная, — он сделал паузу, проскакивая перекресток на желтый сигнал, — а от тебя… эти… чего хотят?

— Фотки, которые вот здесь, — похлопал я ладонью по кейсу, лежащему у меня на коленях.

Машину мы поставили в проходном дворе и, поднявшись на мой третий этаж, нашли входную дверь квартиры в полном порядке. На звонок реакции не последовало, и мы проникли внутрь, впрочем соблюдая технику безопасности.

Вася расположился у окна и, пристроив на подоконнике принесенный из машины продолговатый сверток, принялся его разворачивать, одновременно отслеживая обстановку снаружи, на улице. Оттого, что он делал все не спеша и как следует, я почувствовал себя достаточно комфортно, чтобы спокойно заняться сбором нужных вещей в чемодан.

Ущерб от визита незваных гостей оказался невелик. Они выдули найденную на кухне бутылку коньяка, и, судя по испачканным рюмкам, их действительно было двое. Исчезла также лежавшая на столе шведская зажигалка, что, вместе с распитием на операции спиртного, означало никудышный профессиональный уровень, точнее, его полное отсутствие. Кроме того, они унесли записную книжку, мало того что старую, так еще и с зашифрованными номерами телефонов, и несколько проявленных фотопленок трехлетней давности. Тогда мы с приятелем, на юге, подцепили двух телок, нашли уединенный пляж и снимали их в голом виде, а потом и друг друга по очереди — кто с какой и как трахается. Исчезновение этих негативчиков мне не понравилось, ибо наводило на мысль, что в любую минуту здесь могут появиться ребята чуть поумнее.

Вася тем временем уже успел собрать сбой автомат, проверить работу затвора и вставить магазин.

— Однако у тебя тут стремное место, — заметил он безразличным тоном, навинчивая глушитель на конец ствола и разглядывая что-то внизу за окном, — смотри, какие экземпляры хиляют.

Чемодан был почти готов, и не хотелось от него отвлекаться, но любопытство оказалось сильнее — я подошел к окну.

По набережной Фонтанки, пустынной и пыльной, продвигалась действительно странная фигура. По плавности походки я решил, что это женщина. Несмотря на зной летнего дня, она была одета в наглухо застегнутый плащ, полы которого чуть не волочились по земле, а надвинутый на голову капюшон скрывал лицо. И шла она очень странно — неуверенно и через каждые несколько шагов делала короткую остановку, будто ища дорогу на ощупь.

Она миновала мой дом, замедлила шаги, повернулась и пошла назад. Напротив окна, у которого мы стояли, она остановилась, как бы ожидая чего-то. Я тотчас почувствовал холод позади мочек ушей — сигнал, что за мной следят, и понял, что он, этот сигнал, не исчезал ни на секунду весь день, только я к нему привык и перестал обращать внимание, а сейчас он многократно усилился, до болезненного ощущения жжения. Теперь я знал, кто стоит там внизу.

— Сейчас она будет здесь, — пробормотал я вяло, — это не опасно.

Хотя, конечно, как знать, что опасно в теперешней ситуации и что не опасно.

Вася бросил на меня короткий взгляд и передернул затвор, досылая первый патрон в патронник.

А она начала переходить проезжую часть, направляясь к нашей парадной. Я заставил себя отойти от окна и заняться чемоданом.

Когда я наконец защелкнул на нем замки, раздался звонок в дверь.

Не входя внутрь, она заговорила низким, с придыханием, голосом:

— Здесь очень опасно, нужно уходить. Я чувствую, я знаю.

В полумраке под капюшоном я видел только гипнотически блестящие глаза и яркие губы, и у меня возникло нестерпимое желание стащить с нее этот нелепый плащ, чтобы рассмотреть ее как следует.

— Я тоже знаю. Уже уходим. — Я направился за чемоданом и на ходу окликнул напарника: — Все, Вася. Уходим.

— Уже поздно, шеф, — отозвался он, как я успел с удовольствием отметить, без тени эмоций в интонациях, — глянь-ка сюда.

Я подошел к нему — на набережной остановился белый джип «Мицубиси», и из него не спеша, с ленцой, вылезли четыре человека. Пятый остался за рулем, а эти четверо, с оружием в руках, топтались у машины, словно чего-то ожидая.

— Стоят удобно, — деловито отметил Вася, открывая внутреннюю раму окна.

— Постой, — я бросился к письменному столу и стал лихорадочно рыться в ящике, — шухер устроить всегда успеем.

Я почти сразу нашел то, что искал, — ключ. На пятом этаже моей лестницы была дверь на чердак, и давным-давно я на всякий случай подобрал к ее замку ключ. Я не проверял эту дверь почти год, но врезные замки редко меняют, рискнуть стоило.

— Все в порядке, уходим тихо.

— Это хорошо, у них пополнение.

Я решился потратить несколько секунд, чтобы бросить взгляд за окно. Там остановилась вторая, точно такая же «Мицубиси», только синего цвета, и из нее выгружались люди, не менее симпатичные, чем из первой машины.

Захлопнув дверь, мы побежали наверх. Полина дважды наступила на полы своего плаща, и я опасался, что она может упасть, но говорить ничего не стал.

Чердачная дверь оказалась вообще не закрытой. Войдя в нее, я вставил ключ изнутри, и замок, хотя и со ржавым скрипом, заперся.

— Короткий привал, — сказал я, — послушаем, что они станут делать.

Вася извлек из кармана жевательную резинку и сунул ее в рот. Расценив это как молчаливый вопрос, я счел полезным откомментировать ситуацию:

— Там, дальше, есть второй выход, на другую лестницу. Может, и там дверь не заперта.

В знак того, что принял информацию к сведению, Вася перестал на секунду жевать, а затем возобновил это занятие в более медленном темпе.

Полина сделала несколько шагов в глубь чердака и остановилась у слухового окна, — как видно, происходящее на лестнице ее нисколько не интересовало.

Вскоре снаружи послышались голоса: ребята беседовали громко, не видя причин скрываться. Далее донеслось лязганье замка — дверь вскрывали культурно, не взламывали, и я им мысленно выставил за это плюс. Настала тишина — им даже не пришло в голову проверить верхние этажи.

— Видишь, какие умы ты хотел уничтожить, — я решил повоспитывать Васю, видя в нем потенциально будущего сотрудника.

— Да уж больно удобно стояли.

— Никогда не бей змею по кончику хвоста, от этого она только резвее прыгает вперед.

— Оно конечно, — кивнул Вася, — но ведь так удобно стояли.

Вторая дверь чердака была заперта, но мой деловитый напарник управился с ней практически мгновенно, и через несколько минут мы уже сидели в своей машине. Полина забралась на заднее сиденье и, когда я хотел разместиться рядом, почему-то энергично запротестовала, к моему удивлению вполне непринужденно обращаясь на «ты»:

— Нет, нет, садись вперед… Так будет лучше.

Впрочем, она была права: мне достался Васин автомат, а с автоматом лучше сидеть впереди. Но мне показалось, она имела в виду что-то другое.

Включив зажигание, Вася забросил в рот жевательную резинку, что означало, по-видимому, вопрос «Куда?».

Именно об этом я хотел посоветоваться с Полиной, но оказалось, ответ у нее уже готов:

— В нашу лабораторию. Сейчас это единственное безопасное место. — Полина назвала адрес уже известного мне особняка на Каменном острове.

Дождавшись согласного кивка с моей стороны, Вася резко взял с места.

— В нашу лабораторию? — обернулся я к Полине. — Какое ты имеешь к ней отношение?

— Я там работаю.

— А, вот оно что… И кем же?

— Старший научный сотрудник.

— Ты, в твоем возрасте? Ты случайно не привираешь?

Блеск ее глаз внезапно погас, и мне показалось, что там, под капюшоном, наступила ночь.

— Постарайся усвоить: я вообще никогда не вру. Тогда тебе будет легче в дальнейшем.

В ее голосе прозвучало что-то, от чего у меня пропала охота продолжать расспросы. И еще я почувствовал в ее словах непонятную скрытую угрозу. Казалось бы, мало ли что болтает бабенка, а вот поди ж ты…

Я отвернулся от нее и занялся разборкой автомата: похоже, сегодня он уже не понадобится. Покончив с этим, я завернул его в обнаружившийся на полу кусок брезента и положил вниз, под ноги.

Мы уже выбрались на Каменноостровский проспект, но застряли в пробке у светофора. Меня упорно тянуло возобновить разговор с Полиной. Перегнувшись к ней снова через спинку сиденья, я ощутил жгучее желание увидеть ее без этого проклятого плаща и почувствовал, что она понимает меня.

— А там, в лаборатории… гм… не удивятся нашему появлению?

— Там сейчас никого нет. Это во-вторых. А во-первых — не удивятся.

— Как ты меня нашла?

— После сеанса рекомбинации между пациентом и донором устанавливается прямая биологическая связь…

— После сеанса… чего?

— Рекомбинации. Процедура, которой я подверглась при твоем участии, весьма сложна. Но важнейший ее результат с биологической точки зрения — перегруппировка атомов и молекул в клетках организма. Поэтому все в целом чисто условно мы называем рекомбинацией. Ее побочный результат — тесная связь между пациентом и донором. Сегодня весь день я знала, что ты чувствуешь, что видишь, говоришь, даже думаешь.

— Черт побери… по-моему, это уж слишком.

— Не пугайся, — она засмеялась, и я ощутил вибрацию ее низкого голоса как ласкающие прикосновения к моей коже, — этот эффект затухает быстро, через несколько дней исчезнет полностью… хотя какая-то связь останется надолго, тут уж ничего не поделаешь.

Я плохо понимал ее объяснения, потому что воспринимал ее голос как некую чувственную возбуждающую среду, в которую успел погрузиться полностью, и не мог осмысливать ее речь как источник логической информации. Каким-то периферийным уголком сознания я отметил, что мы давно уже выбрались из пробки и въехали на Каменный остров.

— Мне не очень понятно… — я с трудом подбирал слова, — то, что ты говоришь…

— Не пытайся понять все сразу, постепенно поймешь… если захочешь. — Она явно осознавала, какое действие производит на меня ее голос, и старалась его, это действие, изо всех сил сдержать. — Потерпи, возьми себя в руки, — добавила она чуть слышно, и, хотя интимность этой реплики вызвала ощущение прямого физического контакта, мне удалось восстановить адекватность реакций на внешние обстоятельства.

Мы вышли из машины у входа в лабораторию, и свежий воздух слегка отрезвил меня, хотя чувства полной реальности происходящего не возникло. Я поблагодарил напарника и отпустил его, дав понять, что совместная работа в будущем — дело решенное.

Из кустов выплыл Горилла и безразличным взглядом круглых собачьих глаз показал, что узнал и признал меня.

В лаборатории было пусто и полутемно — высокие узкие окна, затененные деревьями, давали мало света.

— Ты когда-нибудь снимешь твой дурацкий плащ? — Я коснулся ее рукава и почувствовал что-то вроде слабого удара электричеством.

— С-с-сниму, — ответила она заикаясь, будто ее бил озноб.

Мои пальцы мертвой хваткой сжали материю рукава, и в меня вливалось злое желание сейчас же, здесь, у входной двери, сорвать с нее это ненавистное одеяние, вернее даже не сорвать, а разодрать на клочья прямо на ней.

Она рванулась в сторону и отлетела, словно ее отнесло ветром, от меня метра на два.

— Поднимайся наверх, — она указала жестом на винтовую лестницу в углу, которую я вчера не заметил, — мне нужно кое-что взять отсюда. — Она подошла к стеклянному шкафу и стала перебирать шприцы и коробки с ампулами. — Я же сказала: иди, — не оборачиваясь, добавила она без нажима, ровным голосом, заставившим, однако, меня направиться к лестнице.

Поднявшись, я очутился в узком коридоре, где имелось четыре двери. Одна была заперта, вторая вела в душевую, третья — в помещение, заваленное лабораторным оборудованием, за четвертой обнаружилась жилая комната.

Оставив открытой дверь и включив свет, я стал осматриваться. Широкая тахта, ковер на полу, заваленный книгами письменный стол, книжный шкаф и туалетный столик с большим зеркалом, занавешенным небрежно наброшенной яркой тканью, — хотя все это и напоминало странный коктейль из женской спальни, гостиничного номера и ученого кабинета, тут было довольно уютно. Над столом висел портрет того же дряхлого старичка с придурковатой улыбкой, что и в кабинете профессора, и чем-то он меня раздражал.

Она копалась внизу не менее четверти часа, и я уже хотел отправиться на поиски, когда она явилась со шприцами и ампулами, и все еще в плаще. Но его пуговицы теперь были расстегнуты, и левый рукав болтался пустым, — я понял, она успела сделать себе какую-то инъекцию.

— Сними пиджак и закатай левый рукав повыше, — сказала она уже мне знакомым ровным тоном, почему-то вынуждавшим беспрекословно повиноваться.

— Зачем это?

— Чтобы мы с тобой не угробили друг друга.

Инъекции она делала мастерски — я не почувствовал не то что укола, но даже момента контакта иглы с кожей, зато прикосновение ее пальцев отдалось по всему телу блаженной судорогой, и в штанах сразу стало тесно.

— Пару минут посиди тихо. — Убрав шприцы и ампулы в ящик стола, она села от меня поодаль, и я, как ни старался, не мог разглядеть выражения ее лица под капюшоном.

— А что это за старая мартышка висит у вас где ни попадя? — кивнул я на портрет над столом. Она дернулась, будто услышала над ухом выстрел:

— Ты… ты… — ее голос стал совсем хриплым, и я понял, что основательно вывел ее из себя, — ты все-таки выбирай выражения. — Она несколько секунд помолчала и вдруг весело засмеялась: — Хотя что он тебе… Это величайший мыслитель, у него в одном мизинце, знаешь ли… впрочем, я тоже должна выбирать выражения, извини.

— Пустяки. Похоже, у тебя хороший характер. Отходчивый.

— Спасибо. Что ты теперь чувствуешь?

— Легкую сонливость и огромную лень.

— Отлично, — в ее интонации прозвучала улыбка, — значит, я могу снять этот проклятый плащ. Если бы ты знал, как он мне надоел.

— Уж не больше, чем мне… — начал было я и осекся, у меня перехватило дыхание, потому что она скинула плащ и осталась в открытом летнем платье с короткими рукавами. Я жадно ощупывал взглядом ее лицо и тело, стараясь увидеть ее сразу всю, но видел только отдельные части, в первую очередь яркие чувственные губы, груди, распиравшие платье, и острые торчащие соски, которые, казалось, вот-вот пропорют тонкую ткань. Как ни странно, разум еще продолжал функционировать, и я успел удивиться, что сейчас она выглядела никак не старше двадцати лет.

— Кажется… я тебе… нравлюсь? — произнесла она, запинаясь и тяжело переводя дыхание. Ее низкий хрипловатый голос странным образом противоречил юной внешности.

— Нравишься, — попытался сказать я, но губы издали только сиплый шепот.

Я подошел к ней вплотную и смог разглядеть, что творится с ее лицом. Губы ее приоткрылись, вытянулись вперед и слегка подрагивали, глаза сузились и подернулись влагой. Бездумно, непроизвольно я положил руку ей на грудь и ощутил ее твердость, она же своей рукой с неожиданной силой прижала мою, и я почувствовал, как сосок вдавился в мою ладонь. Ее подбородок подался вперед, и по обеим сторонам рта возникли вертикальные плотоядные складки, теперь ее лицо являло совершенную маску похоти, и это наполнило меня необузданной животной радостью.

По ее телу вдруг пробежала дрожь, глаза расширились, и я увидел в них страх и отчаяние. Я хотел ее приласкать, успокоить, но куда там — Крокодил засунул руку в вырез платья, оно разорвалось с тихим электрическим треском, и на ее лице появилось выражение хищного удовольствия. Должно быть, у нее был свой крокодил или, точнее, крокодилица, которая оттеснила в ней разумное существо на задний план. Со стоном, а может, мычанием, она принялась сдирать с меня рубашку, и отрывающиеся пуговицы разлетались по сторонам.

Загрузка...