Возмездие Мары Дайер

10

ПРЕЖДЕ

Атлантический океан

Я прижалась щекой к перилам корабля, вдыхая морской воздух, пахнувший солью и дождем. Была ночь; палуба практически пустовала. Двое парней шутливо пихались, завязывая узлы и опуская паруса. Моряки — вот кто они. Юноши не обращали на меня внимания, а я наблюдала за ними краем глаза. Судя по тому, как удобно им было друг с другом, они родственники. Ребята двигались и работали, как мы с сестрой, когда готовили вместе. Но мы никогда не были настоящими сестрами — потому я здесь, а она мертва.

Каждую ночь я гадала, почему так, почему я вглядываюсь в черное море, у которого не было видимого конца, пока сестра, дядя и многие другие гнили под землей в другой части мира. Размышляла, почему мой благодетель, как все его называли, так сильно меня хотел, что позаботился о моем благополучии даже после смерти. Думала, какую же ценность я для него представляла.

Это была моя последняя ночь в море, и я была слишком встревоженной, чтобы проводить время в каюте. В ней я практически не сидела, предпочитая наблюдать, как матросы завязывали веревки на мачте, создавая огромную паутину, как они дышали ветром. В прошлые ночи, когда мое присутствие все же замечали, и мужчина с золотыми пуговицами на пальто и очками, как у мистера Барбари, загонял меня обратно в каюту, я кралась по коридорам, проскальзывала в двери, прислушивалась к разговорам, которые, как все думали, я не понимаю.

Но в то утро я встречала рассвет — ясный на фоне горизонта — пока нас не поглотила черная туча, а море не сузилось до реки. Серый дым перекрыл обзор на голубое небо; когда корабль пришвартовался к гавани, кишащей людьми, как вода — рыбой, меня начали толкать в разные стороны.

Река полнилась кораблями, берега — причалами, а здания — куполами, арками и шпилями, задевавшими небо. Трубы плевались клубами черного дыма в воздух, а мои уши упивались городскими звуками: криками, свистом, звоном и скрипом, а также другими, которые были мне в новинку, я даже не могла их назвать.

Я вернулась в каюту, чтобы собрать вещи, и обнаружила, что меня уже ждут.

Мужчина был в черной одежде, под стать своим глазам с морщинками по углам. Лицо у него было добрым, голос — насыщенным и низким.

— Я мистер Гримсби, — представился он. — Нас связывает знакомство с мистером Барбари.

Я не ответила.

— Он прислал письмо моей госпоже с просьбой проводить вас домой в Лондоне. Вы готовы, мисс?

Да.

Мужчина поднял мой чемодан, и я замерла. Он заметил.

— Могу я отнести ваши вещи?

«Нет», — хотелось мне сказать, но я кивнула.

Я спустилась с мистером Гримсби с корабля, наблюдая, как мой чемодан подскакивает на ступеньках. Из какофонии звуков топота копыт, колес, тростей и ног я разобрала цокот своих новых туфлей по каменной дорожке. Чтобы успокоиться, я считала собственные шаги.

Ветер не щадил мое тонкое платье, и я укуталась в него поплотнее, пока мистер Гримсби пробивал дорогу к ожидающему нас экипажу. Чернильная лошадь занервничала при моем приближении.

— Тише, девочка, — сказал возница, похлопав ее по шее.

Я сделала осторожный шаг в ее сторону, и лошадь фыркнула, затопав на месте. Я не понимала. У меня хорошо складывались отношения с животными; мой разум полнился расплывчатыми воспоминаниями о том, как я кормила с руки обезьянок или каталась с сестрой на спине слона, пока тот переплывал реку.

Лошадь заржала, и из-за этого ремни, что крепили ее голову и туловище к повозке, натянулись.

Хозяин извинился перед мистером Гримсби:

— Не знаю, что на нее нашло, сэр.

Я протянула руку, чтобы успокоить ее.

Тут животное встало на дыбы. Ее жидкие черные глаза закатились, оставляя лишь белки, а затем, без всякого предупреждения, она рванула вперед.

Мистер Гримсби в шоке смотрел за экипажем, несущимся по людной улице, вызывая крики и визг. Аварию мы скорее услышали, чем увидели.

Мужчина чуть обо мне не позабыл и побежал в сторону экипажа. Я следовала за ним по пятам, о чем вскоре пожалела.

Повозка перевернулась, колеса крутились в воздухе. Лошадь пыталась перепрыгнуть через железный забор с пиками.

Ей не удалось.

Мое горло сжалось от боли, грозившей перерасти в крик. Я никогда не плакала. Ни когда сожгли дядю, ни когда убили сестру. Но увидев некогда прекрасное черное тело лошади сломанным, ее скользкую от крови шкуру, услышав выстрел, прекративший ее боль и страдания, мои глаза запекло от слез. Я смахнула их, прежде чем кто-либо успел заметить.