Война крылатых людей

Люди ветра

— Ты не можешь уехать сейчас, — сказал Дэннель Холм сыну. — Ведь в любой момент может начаться война. Может быть, уже началась.

— Именно поэтому я и хочу уехать, — ответил ему сын. — Сейчас по всей планете из-за нее собираются тучи круачи. Где же мне сейчас быть, как не со своим чосом?

Говоря это, он перешел на другой язык. Птичьими стали не только слова. Сам акцент изменился. Он не говорил больше на языке Авалона, который был англиком с примесью планха — чистые гласные, резкие «р», «м», «н», и «т», как молоточки. Это был язык, полный глубины, четко разделенный на предложения.

Это скорее походило на то, как если бы он пытался передать собеседнику мысли итрианского мозга — перевести их с птичьего ни человеческий.

Человек, чье изображение виднелось на экране, не возразил. Вначале ему хотелось сказать сыну: «Останься с нами, со своей семьей». Но вместо этого Дэннель Холм спокойно сказал: Понимаю. Ты больше не Крис, ты — Аринниан. — Но произнеся это, он как-то сразу состарился.

Молодой человек был глубоко задет.

— Я навсегда останусь Крисом, папа, — сердито бросил он. — Но при этом я и Аринниан. И к тому же, если начнется война, нужно будет приготовить к ней чосы, не так ли? Я хочу помочь им, я не улечу слишком далеко.

— Конечно. Счастливого пути!

— Передай привет маме и всем остальным!

— Почему бы тебе самому с ней не поговорить?

— Но я, действительно, очень спешу… и потом ничего особенного ведь не происходит. Я поднимусь, как обычно, в горы…

— Конечно, — сказал Дэннель Холм. — Я передам. А ты передай мой привет своим. — И Второй Марчварден Лауранской системы выключил свой фон.

Аринниан, закусив губу, отвернулся от экрана. Он не любил огорчать людей, которые о нем заботились. Но почему они не могут его понять? Их род называет это «становиться птицей». Словно для тех, кто отрицает создавшую их расу, процесс получения чоса просто мода.

Даже сосчитать невозможно, сколько часов он провел, пытаясь убедить своих родителей и других, мыслящих столь же ортодоксально людей, в том, что он расширяет и очищает свою человечность.

Ему вспомнился один из давних разговоров: «Пойми же, папа, — говорил он тогда отцу, — две расы не могут в течение поколений населять одну и ту же планету, не проникая глубоко в сознание друг друга. Почему ты занимаешься небесной охотой? Почему Феруну подают вино за столом? Все эти символы имеют глубокое значение».

— Я все это прекрасно понимаю. Ты считаешь меня наивным простаком, да? Суть в том, что ты совершаешь слишком большой скачок.

— Из-за того, что я должен стать членом Врат Бури? Послушай, люди приняли чос столетие назад!

— Не в таком виде, как сейчас. И мой сын не был одним из них. Я бы хотел, чтобы ты следовал нашим традициям.

— Кто говорит, что я их не придерживаюсь?

— Прежде всего, ты не повинуешься больше закону людей, ты повинуешься чосу и его обычаям… Все было бы прекрасно, если бы ты был итрианин. Но ты не получил хромосом. Те, кто их получил, никогда не смогут достичь полного согласия с другой расой.

— Ну и пусть! Я не претендую!..

Аринниан отбросил эти воспоминания. Он с удовольствием подумал о сборах, которые его ожидали. Если он хочет достичь Аитранских гнезд до наступления темноты, ему пора отправляться. Конечно, машина преодолела бы это расстояние меньше чем за час. Но кому хочется летать в оболочке из металла и пластика?

Он был наг. Те, кто жили так, не носили одежды и вместо нее разрисовывали тело. Но иногда одежда была необходима. Кроме того, итрианина редко можно увидеть без пояса и сумки. В пути будет холодно, а крыльев у него нет.

Аринниан взял плащ и ботинки.

Задержавшись у письменного стола, он посмотрел на лежавшие на нем бумаги — свою работу, вместе с текстами и справками, полученными в центральной библиотеке.

«Черт возьми! — подумал он. — До чего же не хочется улетать сейчас, когда я почти понял, как доказать эту теорему».

Крис уже многого достиг в математике, а мог бы достичь гораздо большего. Он часто думал о том, что тогда его разум испытал бы тот итрианский экстаз, который испытывала его плоть во время полета. Тогда, наконец, ему удалось бы пойти на компромисс, который примирил бы его с отцом. Он смог бы продолжать учебу, достиг бы своей цели и стал бы профессором математики. Чтобы получить все это, он должен был согласиться на определенную финансовую поддержку, хотя никто уже не надеялся на то, что он будет жить дома.

Остальную часть необходимой ему суммы Крис должен был добывать сам, нанявшись к пританам охотником или пастухом.

Пряча улыбку, Дэннель Холм ворчал:

— У тебя светлая голова, сынок! Я не хочу видеть, как твой талант пропадает зря. В то же время ты слишком загружен. Вечно сидишь за книгами, рисуешь или пишешь стихи. И никаких физических упражнений. Все это кончится тем, что твое седалище выйдет за пределы стула, а ты этого и не заметишь. Думаю, что мне следует поблагодарить твоих друзей за то, что они сделали из тебя такого атлета!

— Моих соратников по чосу, — поправил его Аринниан. Ему как раз дали новое имя, и он был полон восторга и готовности им служить. То было четыре года назад. А сегодня он с улыбкой вспоминал события той поры. К счастью, отец ошибся.

Сегодняшний, тридцатилетний — по авадионианскому счету — Кристофер Холм был высоким, стройным и широкоплечим. Внешне он напоминал свою мать: удлиненной формы голова, узкое лицо, тонкий нос и губы, голубые глаза, волосы цвета красного дерева, которые он стриг, как и все, кто совершал множество полетов в гравитационном поясе. А так как борода его росла плохо, то вместо ежедневного бритья он просто смазывал лицо кремом против роста волос. Его совершенно белая кожа потемнела от постоянного пребывания на воздухе. Лаура, звезда типа гамма, была не такой яркой, как Солнце и ультрафиолетовое излучение ее было гораздо слабее. Но орбита Авалона, планеты, на которой они жили, составляла 0,81 астрономической единицы. При периоде обращения, равном 0,724 земного, он получал на 10 % больше полной иррадиации.

Прежде чем всунуть руки в лямки и укрепить на спине летательный аппарат, он внимательно проверил весь прибор.

Конусообразные цилиндры должны были иметь заряженные аккумуляторы и безотказно действующие цепи. В противном случае он мог считать себя мертвецом. Ни один итрианин не смог бы удержать человека, падающего с неба.

Несколько раз обитатели этой планеты сознательно шли на риск, но то были небесные пастухи с лассо, которые в случае надобности умело накидывали их на своих товарищей. А просто так рассчитывать на удачу не приходилось.

О, боже! Какое счастье иметь настоящие крылья!

Он надел шлем с перьями, опустил на глаза специальные очки — жалкую замену защитной оболочки. Нож он вложил в ножны и прикрепил к бедру. Никакой опасности ждать не приходилось, возможность дуэли совершенно отпадала, потому что для Круата мир был священен: никто сейчас не ссорился и не убивал друг друга, как это было в старые времена. Но люди Врат Бури большей частью были охотниками и всегда носили с собой оружие. Брать в дорогу провизию ему не нужно было. Все необходимое Аринниан мог получить из хранилищ, в которые регулярно вкладывал свою долю, перевозя ее на грависанях.

Выйдя за порог, он оказался на земле. Людей на Авалоне было около десяти миллионов; итриан — четыре миллиона. И даже здесь, в Грее, где все напоминало настоящий город, строения были низкими и широкими.

Несколько высоких зданий предназначались для резидента и тех, кто прилетал сюда с других планет.

Аринниан включил приборы.

Подъемная сила мягко повлекла его вверх.

Поднявшись, он задержался на минуту, озирая окрестности.

Город раскинулся на холмах, зеленых от деревьев и газонов, сверху хорошо были видны яркие пятна садов, окаймляющие залив Фалькайан. На воде там и тут виднелись лодки: ими пользовались только для увеселительных прогулок. Несколько грузовых кораблей, длинных и изящных, стояли в доках, где их загружали разнообразные роботы.

Одно судно входило в порт, и судя по курсу, оно пришло с Вренденских островов. Еще одно стояло у выхода в Хеспернано, и солнце касалось их своими лучами, и все вокруг было освещено его сапфирным светом.

Лишь на северном и южном горизонтах он переходил в пурпурный.

С западной стороны низко нависла Лаура, давая более глубокий цвет, чем в середине дня. Голубое небо постепенно темнело. Высокие перистые облака предвещали великолепную погоду.

Соленый бриз холодил его щеки.

Движение воздуха было едва ощутимым. Мимо пролетело несколько итриан, и крылья их отливали бронзой и медью. Были среди них и двое людей, которые подобно Аринниану, летели с поясами. Издали итриане походили на летучих мышей-вампиров, которых вечерние сумерки манили из пещеры.

Кое-кто из людей летел в машинах — горизонтальных каплях. Пронеслись, направляясь к аэропорту, два-три лайнера. И это было удивительно, потому что Грей никогда не был оживленным местом.

Высоко в небе, однако, расположились военные патрулирующие корабли, которых не было здесь с самого конца беспорядков.

«Неужели война против Земной Империи?» — содрогнувшись, подумал Аринниан и повернул к востоку, в глубь материка.

Вдали показались горы, к которым он летел. Они простирались вдоль побережья и большой долины, напоминая облачный берег небесного океана. Эти пики были самыми высокими в Короне, на всем Авалоне, если не считать гряды Оронезия. Их называли Андромедами, но Аринниан, как и планхи, именовал их Матерью погоды.

Внизу показались земли ранчо. Здесь, в окрестностях Грея, поселения итриан, идущие с севера, сливались с поселениями людей, идущими с юга: местность здесь походила на шахматную доску. Тут были поля, принадлежавшие людям, они были засеяны зерновыми, урожай которых снимался в конце лета. Сейчас они желто-коричневыми пятнами выделялись среди зеленых пастбищ, на которых итриане пасли своих маунхов и майавов. Участки, засаженные дубами и соснами, чередовались с полями берралайцев, где можно было еще увидеть барриосоронда. Его стремительным бегом нельзя было не залюбоваться. Пусть Империя нападает на суверенные владения… если только посмеет! А пока он, Аринниан останется здесь, чтобы снопа видеть Айат.

Встретившись в столовой, где было полно народу, они украдкой обменялись взглядами, которые говорили: «Хорошо бы побродить вдвоем на воздухе, стать самими собой».

Она попросила разрешения у своего отца Литрана и матери Блоусы. Айат уже не зависела от них, и хотя эта просьба была лишь данью ритуалу, однако в их жизни она очень много значила.

Аринниан же в свою очередь сказал своим друзьям-итрианам, сидевшим рядом, что хочет прогуляться без сопровождающих.

Он и Айат вышли вместе. Это ни на миг не прервало медленное течение разговора, в котором принимали участие все присутствующие. Они подружились еще в детстве. И все давным-давно привыкли видеть их вместе.

Владение располагалось на плато Маунт Фарвью. В центре его возвышалась старая каменная башня, в которой жили старшие члены семьи и их дети. Более низкие деревянные строения, на чьих дерновых крышах цвели звездные колокольчики, предназначались дли дальних родственников, вассалов и их семей.

Дальше по склону холма расположились сараи, амбары и пигоны.

Все что пряталось среди итрианских деревьев с плетеной корой, отливающими медью ветвями, драгоценными листьями, серебрящимися в лунном свете. На клумбах росли наиболее выносливые из инопланетных цветов: сладко пахнущая маленькая джани, отличающийся острым запахом ливвел, грациозные тирфойлы и чаша Будды, тихонько поющая, когда ветер качал ее стебелек. Если не считать этого слабого звука, вокруг было тихо. И холодно, как всегда ночью на такой высоте. Дыхание белым облачком вырывалось изо рта.

Айат расправила крылья. Они были более изящными, чем у других, хотя размах их достигал шести метров. Правда, это размашистое движение заставило ее прибегнуть к помощи рук и хвоста.

— Б-р-р, — она рассмеялась, — Холодно! Поднимаемся! — она излетела над землей, нарушив неподвижность воздуха.

— Ты забыла! — крикнул он ей вслед. — Я снял пояс!

Она опустилась на платформу, построенную на вершине медного дерева.

Очевидно, она ждала, что он вскарабкается к ней наверх. Аринниан подумал, что Айат преувеличивает его возможности. В отличие от нее он хорошо понимал, как это опасно. Один ложный шаг в этой густой листве и все кончится самым плачевным образом. Но он не мог отклонить брошенный ему вызов и уронить себя в ее глазах.

Аринниан подтянулся и полез на дерево. Там, наверху, — среди листвы, он услышал ее шепот. Это придало игре особую остроту. Правда, временами ему казалось, что она слишком серьезно относится к происходящему.

Ведь Айат занимала в своем обществе очень высокое положение. Он даже сам себе не любил говорить об этом.

Достигнув платформы, он увидел, что она спокойно сидит на ветке, перекинув хвост через руку.

Моргана, почти полная, заливала белым сиянием восточную сьерру, и перья Айат в этом призрачном свете таинственно мерцали.

Диск Луны четко выдёлялся на фоне Млечного Пути. А рядом с ней сверкали созвездия — Вил, Шпаги, Цирраук…

Он сел подле Айат, подогнув колени. Девушка приветствовала его негромким мелодичным звуком, — на ее языке это означало, что она ему рада. И он с нежностью ответил ей.

Над чистым изгибом клюва сверкали огромные глаза.

Внезапно Айат замолчала. Проследив за ее взглядом, он увидел новую звезду, засветившуюся в небе.

— Спутник? — спросила она дрогнувшим голосом.

— А что же еще? — ответил он. — Я думаю, это один из последних.

— Сколько же их теперь всего?

— Об этом не объявляли, — напомнил он ей. Итриане никак не могли примириться с тем, что есть такие понятия, как государственная тайна, правительство, и представить не в силах были, что это значит для людей. Правители Ферун и Холм гораздо больше энергии тратили на вопросы чоса, нежели на действительные приготовления к обороне. — Мой отец не верит в то, что у нас и вправду много врагов.

— Не хочет тратить богатства?

— Но если придут земляне…

— Ты действительно веришь в то, что они придут?

Беспокойство, которое он почувствовал в ее голосе, заставило его погладить ее по голове и нежно коснуться перьев на шее.

Они были теплыми и шелковистыми.

— Не знаю, — сказал он. — Может быть, удастся решить вопросы о границах мирным путем. Будем надеяться на это. — Последние слова были характерны скорее для англика, нежели для планха. Итриане никогда не строили планов на будущее. И они стали говорить о звездах, о том, что их окружало. Она, как и многие колонисты, говорила на двух языках.

Солнце сейчас вот там, в Маунхе, примерно в том месте, где четыре звезды образуют рог… Как это далеко! О, да, 205 световых лет. Он вспомнил, как читал об этом. Кетлен и Лаура входили в созвездие Зайца. Ни одно из трех солнц невозможно было разглядеть невооруженным взглядом на таком расстоянии. Их окружало несколько планет — отсюда они казались химическими соединениями, которым другие химические соединения дали названия «Земля», «Итри», «Авалон».

— Заяц, — пробормотал он. — Какая ирония.

Айат вопросительно свистнула.

Он объяснил:

— Заяц — это было животное, которое на Земле всего боялось. А для нас Солнце находится под знаком большого, стерегущего время зверя. Но кто на кого нападает?

— Я не слишком внимательно слежу за новостями, — сказала она тихо и не очень уверенно. — Мне все это кажется каким-то нереальным. Какое нам дело до чужих столкновений? Притом все это так внезапно… Можем ли мы стать причиной волнений, Аринниан? Может ли наш народ действовать агрессивно, быть жестоким?

Ее настроение было таким необычным. И дело тут не в итрианском темпераменте, а в том, что обычно Айат была очень жизнерадостна. Но что с ней сегодня? Аринниан и удивился этому ее настроению и встревожился.

— Что заставляет тебя так беспокоиться? — спросил он.

Айат наклонилась к Аринниану, и он едва услышал сказанное ею:

— Водан.

— Что? А! Ты обручена с Воданом?

Его голос задрожал. «Что меня так потрясло? — удивился он сам себе. Прекрасный парень. И из того же самого чоса. Не нужно менять закон, обычай, традиции, никакой тоски по дому…»

Аринниан обвел взглядом край Врат Бури.

Над долинами, окруженными каменными стенами, темными и благоухающими от обилия лесов, возвышались снежные горные пики. Ближе всего к ним был склон горы с водопадом, серебрящимся в свете Луны. Летающий по ночам баглер прорезал тишину криком, похожим на призыв охотничьего рожка. Равнины Лонг-Бич, арктические болота, саванна Гейлана, бесчисленные острова, составляющие большую часть суши Авалона, — как могла ома отказаться от королевства своего чоса?

«Нет, подожди, — подумал он, — ты рассуждаешь, как человек. Итриане гораздо сложнее. Мать Айат родом из бассейна Садитариус, и часто навещает эти места… Но почему я не могу думать, как человек? Я и есть человек! Я нашел мудрость, правоту, счастье в некоторых итрианских путях, но не к чему притворяться, будто я смогу быть итрианином, жениться на крылатой девушке, свить с ней орлиное гнездо».

Она прервала молчание:

— Да нет, не так, не совсем так! Мой друг, неужели ты думаешь, что я не сообщила бы тебе о своей помолвке и не пригласила бы тебя на свадебный пир? Но он, он тот, к кому моя любовь растет все больше и больше. Ты знаешь, что я решила остаться одинокой до конца обучения?

Да, он знал, что ее привлекает трудная, но благородная профессия музыканта.

— Но в последнее время… — продолжала Айат, — во время последней поры любви, я много думала о нем. Я переживала эту пору жарче, чем когда-либо раньше, и все время представляла себе Вода на.

Аринниан почувствовал, что лицо его залилось краской. Он посмотрел на холодно сверкающий вдалеке ледник.

Она не должна говорить ему подобные вещи! Это нечестно! Незамужняя итрианка или та, которая потеряла мужа, должна была оставаться вдали от мужских особей своего рода, когда у них наступала пора любви. И Айат тоже обязана была тратить лишнюю энергию на работу, учебу, размышления…

Айат поняла его замешательство.

Она засмеялась, и он ощутил нежное пожатие тонких пальцев с острыми коготками.

— Ты смущен? Но в чем дело?

— Тебе не стоит говорить об этом… с твоим отцом или братом… Кроме того, лучше избегать таких чувств! Мечты в одиночестве, да! Но уподобляться проститутке, обливающейся потом на кровати в дешевом отеле. Это не для тебя, Айат!

— Конечно, об этом было бы нечестно говорить во Вратах Бури. Я часто думаю, не следует ли мне выйти замуж так, чтобы попасть в менее строгий чос. Водан, впрочем… Аринниан, дорогой, думаю, тебе я могу сказать все. Ведь правда?

— Да! В конце концов, я не настоящий итрианин…

— Недавно мы говорили с ним, — сказала она. — О свадьбе. И подумали, что дети сейчас, в это неспокойное время, были бы ужасной помехой. Мы хорошо летаем вместе. И наши родители давно подталкивали нас друг к другу: союз между нашими домами был бы очень удачным! Мы говорили о том, что, может быть, нам стоило бы первые несколько лет остаться без детей.

— Это не слишком хорошее решение, не так ли? — сказал он, когда она замолчала, хотя голос ее все еще звучал у него в ушах. — Но если расставаться друг с другом всякий раз, как только начинается любовный период, то к чему это приведет? Этим вы зачеркнете себя друг для друга. Не проще ли пользоваться противозачаточными средствами.

— Нет!

Он знал, почему ее раса с презрением отвергает такую возможность. Родительский инстинкт очень силен и у самца, и у самки — дети были именно тем, что привязывало их друг к другу. Если вокруг тебя смыкаются маленькие крылья и маленькая головка тычется в твой клюв, ты забываешь о неизбежных трудностях и разочарованиях брака и чувствуешь себя так, как будто брак твой молод и счастлив.

— Мы могли бы отложить все до тех пор, пока я не закончу учебу, а он не наладит свое дело, — сказала Айат.

Аринниан вспомнил: Водан среди молодежи Врат Бури, Термиалов и Тарнов основал лесную инженерную фирму. «Но если начнется война… он в морском запасе…»

Свободной рукой она машинально обняла его плечи. Опершись на локоть, он просунул руку под ее крылья и обнял ее напряженное тело, стал нашептывать ей, своей сестре детских лет, слова утешения, какие только мог придумать.

Утром их настроение улучшилось. Мрачность была не в натуре игриан. Сегодня весь клан Литрана, кроме тех, у кого были неотложные дела, должен был лететь в горы, где встречался местный Круат.

По пути к ним должны были присоединяться другие семьи Врат Бури. А в горах их ждали остальные чосы. Каким бы серьезным ни был повод для этой встречи, восторги, частные дела, личные удовольствия — и в этот раз все тоже должно было быть так, как всегда бывало на их общих сборищах.

И заря была ясной, и ветер был попутным.

Призывное пение трубы! Литран сорвался с вершины башни Игриане расправили крылья, так что связки под ними напряглись, а тонкая кожа покраснела от притока Крови. Крылья резко пошли вниз, потом снова взметнулись вверх. Люди-птицы оторвались от земли, с шумом взлетели в воздух, и, подхваченные потоком ветра, образовали единый строй. Потом они плавно понеслись на восток.

Аринниан летел следом за Айат. Улыбнувшись ему, она запела. У нее было изумительное сопрано, заставляющее веселее петь волынки и гитары.

То, что она пела сейчас, было традиционным гимном, но он предназначался для Аринниана, потому что она исполняла его на англике, хотя он всегда чувствовал, что это отнимает у песни часть очарования.

Период обращения Авалона равнялся 11 часам, 22 минутам и 12 секундам. На уровне Грея ночи всегда были короткими, а летом еще и темными, и авалонские сутки пролетали, как единое мгновение.

Дэннель Холм подумал о том, не в этом ли причина его усталости.

Скорее всего нет. Он здесь родился. Предки его здесь жили столетиями: они прибыли с Фалканша. Если отдельные люди были способны к изменению своих биоритмов — как это часто происходило с ним самим во время космических полетов — то и раса, конечно, тоже.

Врачи утверждали, что посадка в гравитационном поле, составляющем только 80 % земного, приводит к очень большим нагрузкам на организм. В таких условиях следует изменение всего баланса жидкости и процесса кинестозии.

Кроме того, те изменения, которые происходили в организме человека, казались незначительными в сравнении с тем, что претерпевал организм колонистов. У итриан стал другим весь цикл воспроизведения, они приспособились к иному дню, году, весу, климату, питанию, миру. Неудивительно, что их первые несколько поколений не отличались высокой рождаемостью. И все равно они важничали, а в настоящее время их раса поистине процветала.

Было бы нелепым предполагать, что человек может устать от чего-то другого, кроме напряженной работы. Ну и, конечно, сказывался возраст, несмотря на все антистарители. Неужели, так оно и есть? Когда стареешь, когда чувствуешь приближение смерти, можно ли не возвращаться мыслями к ранним годам, годам начала, не думать о доме, которого ты никогда не видел, но каким-то чудом помнишь? Хватит, прочь подобные мысли! Кто сказал, что восемьдесят четыре — старость?

Холм достал из кармана сигару, откусил кончик и глубоко затянулся. Дэннель Холм был среднего роста. Но в оливкового цвета тунике и мешковатых брюках, какие носили все люди, бывшие членами итрианских вооруженных сил, он казался коренастым. А его круглая голова, широкое лицо, высокие скулы, припухлые губы и тупой нос заставляли вспомнить о монголоидной ветви его предков. Кавказская же заявляла о себе серым цветом глаз, кожей, которая оставалась бледной, несмотря на то, что он много времени проводил на охоте и в саду, а также волосами, которые, хотя и поседели на голове, но оставались черными на груди. Как и большинство людей на планете, Холм не отпускал бороды.

Сейчас он, забыв обо всех тревогах, углубился в разложенные перед ним последние отчеты его помощников. Но вдруг динамик загудел и безличный голос сообщил:

— Первая Марчварден Ферун хочет обсудить положение дел!

— Конечно! — Начальник Холма только что вернулся с Итри. Холм протянул было руку к экрану, но в последнюю секунду передумал. — Почему бы не лично? Я сейчас буду.

Он вышел из кабинета.

Коридор был наполнен гулом голосов, здесь мелькали представители обеих рас — флотский персонал, гражданские служащие из лоранского адмиралтейства. Кондиционеры, работавшие на полной мощности, практически уничтожали запахи — кисловатый человеческий и чуть отдающий дымом итрианский.

Итрианцев, в связи с изменением состава населения Авалона, было больше. Но здесь собрались представители со всего Доминиона, особенно из материнской его части, чтобы помочь этой границе подготовиться к войне.

Холм учтиво отвечал на приветствия. Его вежливость превратилась в твердую валюту, ценность которой была для него очевидна. «Вначале это было искренне!» — подумал он.

Караульный отдал ему честь и пропустил в апартаменты Феруна (Холм не выносил отнимающих время церемоний в своем отделе, но допускал их в итрианском).

Внутреннее помещение было самым типичным: удобная мебель, несколько строгих украшений, скамья, письменный стол и техника снабжены орнитологическими приспособлениями. Стена не была прозрачной, но из огромного окна открывался прекрасный вид на Грей и сверкающие вдалеке воды залива. Ветерок, влетающий через него сюда, был насыщен ароматом садов.

Ферун добавил к имеющимся в кабинете вещам несколько сувениров с других планет, книжные полки, заставленные фолио — копиями образцов земной классики, которую он читал для развлечения в оригинале на трех языках.

Он был маленьким, с темными перьями, лицо его напоминало лик с иконы.

Его чос, Миствуд, всегда был одним из самых прогрессивных на Авалоне. По части механизации он не уступал человеческим общинам, результатом чего являлось его успешное развитие.

У него не оставалось особого времени на поддержку традиций, религии и всего, что было связано с консерватизмом.

Все формальности он сократил до минимума, потому что не смог отказаться от них совсем, но никогда не скрывал того, что они ему не нравятся.

Сорвавшись со своего насеста, он стремительно подбежал к Холму и, по земному обычаю, пожал ему руку.

— К-р-р, рад тебя видеть, старый разбойник! — он говорил на планхе: итрианское горло приспосабливается к другим языкам хуже, чем человеческое (хотя, конечно, ни один человек никогда не сможет произносить звуки языка итриан совершенно правильно). А Ферун не хотел говорить на англике, который хорошо знал, из-за своего гротескного акцента.

— Как поживаешь? — спросил Холм.

Ферун поморщился, если так можно сказать о птицеподобном. Расположение его перьев было не только более сложным, по сравнению с оперением земных птиц, но они плотнее прилегали к мускулам и нервным окончаниям, и движение их помогало его лицу принимать множество выражений, недоступных человеку. Раздражение, беспокойство, обескураженность — все эти, связанные друг с другом чувства, одно за другим выразило его тело.

— Понятно! — Холм подошел к сконструированному специально для него стулу и сел. Он ощущал во рту привкус табака. — Рассказывай!

Ногти-когти зацокали по прекрасному полу. Ферун стал расхаживать по комнате.

— Я дам вам полный отчет, — сказал он. — Вкратце: дела обстоят хуже, чем я мог предположить. Да, они пытаются установить единое командование и вбить в голову каждого офицера мысль о необходимости полного подчинения. Но они не имеют ни малейшего понятия о том, как это сделать.

— Бог свидетель, — воскликнул Холм, — что мы пытались поладить с ними эти последние пять лет! Реорганизания нашего флота проходит очень медленно и далека от завершения.

— Так оно и есть! Непомерная гордость, ссоры из-за пустяков — вот в чем беда! Мы, итриане, — по крайней мере, наша доминирующая культура, — не слишком подготовлены для полной централизации. — Ферун помолчал. — Действительно, — продолжал он, — самым сильным аргументом против реорганизации нашей отдаленной, с плохо связанными между собой частями планеты по подобию Земли является то, что Земля располагает гораздо большими силами, и держит под контролем куда большие пространства, чем Доминион. Если они нападут на нас, мы погибнем.

— Ха! А этим сумасшедшим на Итри не приходило в голову, что Империя не так глупа? Если Земля нападет, то это будет война, начатая не Землей, а сектором, находящимся близко к нашим границам.

— Мы обнаружили очень мало признаков того, что в ближайших системах могут быть сосредоточены силы.

— Конечно! — Холм ударил кулаком по ручке кресла. — Неужели они бы так просто обнаружили себя? А вы бы на их месте? Они будут собираться в космосе, в нескольких парсеках от любой звезды. Между местом сбора флота и любой планетой, до которой могут добраться наши разведчики, движение должно быть минимальным. Через несколько световых лет от нас они могут тайно собрать такую силу, чтобы легко нанести нам удар с воздуха.

Ты говоришь это уже не первый раз, — сухо сказал Ферун. — Я об этом думал, вычислял возможные варианты. — Он перестал шагать. Некоторое время в комнате царило молчание. Желтый свет Лауры бросил на пол тень в форме листа. Они вздрогнули.

— В конце концов, — сказал Ферун, — наши методы ведь спасли нас в период волнений.

— Нельзя сравнивать войну князьков, пиратов, жалких забияк, варваров, никогда не выходящих за пределы стратосферы, если только у них нет самоуправляемых кораблей. Нельзя сравнивать все это жаждущее крови ничтожество с Имперской Землей.

— Я знаю, — ответил Ферун. — Суть в том, что итрианские методы хорошо служили нам, потому, что они согласуются с итрианской натурой. Во время моей последней поездки я начал думать, что мы можем превратиться в бледную тень соперника. Попытка делается, пойми — получишь все, но это может ничего не дать. Я решил, что раз уж Авалон должен затратить много усилий на подготовку к войне, он может, в то же время, рассчитывать на помощь извне.

И снова наступила тишина.

Холм посмотрел на своего начальника, старинного, испытанного годами друга, и не в первый уже раз он подумал о том, до чего же они разные.

Он поймал себя на мысли, что смотрит на Феруна так, как будто встретился с итрианином первый раз в жизни.

В стоячем положении марчверданин имел около 120 сантиметров роста, если считать от ступней до конца грудной клетки. Высокая особь имела рост приблизительно 140 сантиметров, доходя Холму до середины груди. Поскольку тело несколько выдавалось вперед, истинное расстояние между клювом и хвостом было несколько больше. Весил он килограммов двадцать. Максимальный вес итрианина не достигал и тридцати килограммов.

Голова его казалась вылепленной скульптором. Так как лоб был довольно низким, верхняя и затылочная ее части были несколько увеличены, чтобы вместить объемный мозг. Вниз от ноздрей шел почти скрытый перьями выступ-: Под ним виднелся подвижный рот, полный острых белых клыков с алым языком.

Небольшой подбородок переходил в сильную шею. Особое внимание привлекали к себе большие, цвета меди глаза, и густой хохолок перьев, растущих изо лба и сбегающий по голове до шеи. Частично он предназначался для аэродинамических целей, частично использовался для шлема на тонком черепе.

Выдающееся вперед туловище имело две руки, ни по размеру, ни по форме не похожие на руки человека. Они были лишены перьевого покрова, и кожа их была или темно-желтой, как у Феруна, или коричневой, а то и черной, как у многих итриан. Но в особенности не похожими на человеческие были ладони. Каждая имела по два пальца по краям и еще по три между ними, а у каждого пальца было на сустав больше, чем у человека. Ноготь правильнее было бы назвать когтем, а на внутренней поверхности кистей росли небольшие дополнительные когти. Ладони казались слишком большими по сравнению с руками и неожиданно, мускулистыми. То были настоящие хватательные инструменты, помощники зубов. Удивительной формы хвост из перьев был достаточно тверд, чтобы при необходимости поддержать тело.

Но в данный момент огромные крылья Феруна были сложены и опущены вниз, исполняя роль ног. В средней части каждого крыла выступало вогнутое «колено». Во время схватки эти кости могли смыкаться вместе. В воздухе они охватывали крылья кольцами, укрепляя их этим, одновременно увеличивая их чувствительность. Три остальных пальца, оставшиеся этим особям в наследство от предков—орнитоперов, были спаяны воедино, выступая сзади более чем на метр. Сверху они были покрыты перьями, снизу кожа была белой и загрубевшей. Они тоже были хорошей опорой при отдыхе.

Гребень Феруна выступал выше, чем у женских особей, а по белому хвосту шли черные полоски. У итрианских женщин он был черным и блестящим.

— Кр-р-р!

Этот горловой звук вернул Холма к действительности.

— Что ты так смотришь?

— О, прости! — итрианину подобное поведение, конечно, казалось более грубым, чем человеку. — Мои мысли блуждали далеко.

— Где же? — спросил Ферун своим обычным голосом.

— Просто я начинаю думать о том, что мой род действительно не играет большой роли для Доминиона. Может быть, нам следует найти нечто более связанное с итрианским стилем и постараться использовать это как можно лучше.

Ферун издал вибрирующий звук и шевельнул несколькими перьями. Это означало: «Вам подобные не являются единственными неитрианами, находящимися под нашим руководством. Но только вы обладаете современной технологией». На языке планха звуки были гораздо лаконичней мыслёй, которые они передавали.

— Н-нет! — пробормотал Холм. — Но в Империи мы — лидеры! Конечно, Великая Земля включает несколько миров и колоний негуманоидов. Множество пришельцев с различных планет получили земное гражданство, все это так. Но большинство ключевых постов занято именно людьми, а не представителями какой-либо иной расы. — Он вздохнул и посмотрел на кончик своей сигары. — Здесь, в Доминионе, что представляет собой человек? Горсточка на уединенном шарике! О, мы трудимся, мы хорошо себя проявляем, но факт остается фактом: мы не являемся таким уж значительным большинством в великом созвездии меньшинств.

— Ты об этом сожалеешь? — мягко спросил Ферун.

— Я? Нет-нет! Этим я только хотел сказать, что Доминион располагает слишком ничтожным количеством людей, чтобы можно было создать флот по земному типу. Мы приспособились к вам лучше, чем вы к нам. И это неизбежно!

— Я слышу тоску в твоем голосе и вижу ее в твоих глазах, — сказал Ферун мягче, чем ему хотелось. — Ты снова думаешь о своем сыне, ушедшем в птицы, не так ли? Ты боишься, что его младшие сестры и братья захотят последовать его примеру.

Прежде чем ответить, Холм собрался с силами.

— Ты знаешь, что я уважаю ваш образ жизни. И никогда не забуду, что Итри принимала моих людей, когда Земля оказалась для них потерянной. Но и… мы тоже заслуживаем уважения. Разве не так?

Ферун подался вперед и положил руку на плечо Холма. Огорчения человека ему были понятны.

— Когда Крис впервые стал бегать и летать с итрианами, что ж, я был рад. Холм вздохнул. Он не отрываясь смотрел в окно. Время от времени он машинально касался пальцами сигары. — Он всегда очень любил читать, любил одиночество. Поэтому когда у него появились друзья из Врат Бури и он стал их навещать, когда Крис, Айат и их компания сновали по всяким странным уголкам планеты — меня это нисколько не огорчало, потому что и я делал то же самое, когда был в его возрасте. Только я не нуждался ни в чьей помощи в минуту опасности. Я думал, что Крис будет служить на флоте… — Холм покачал головой. — Я не понимал толком, что с ним происходит, а когда понял, было уже слишком поздно. Когда я узнал, что мой сын стал итрианином, мы поссорились, он убежал и прятался на Островах Щита целый год. Айат помогала ему… Стоит ли продолжать?

Ферун покачал головой.

После того, как Дэннель Холм, разгневанный, примчался в дом Литрана и осыпал всех оскорблениями, именно Первому Марчвардену пришлось вмешаться, чтобы успокоить обе стороны и предотвратить ссору.

— Наверное, мне сегодня не нужно было бы об этом говорить, — продолжал Холм. — Просто… Ровена плакала этой ночью. Потому что Крис ушел и не попрощался с нею. А главное — она беспокоится о том, как сложится его жизнь теперь, когда он присоединился к чосу. Например, сможет ли он вступить в нормальный брак? Обычные девушки больше не привлекают его, ему нравятся девушки-птицы… И, конечно, наши малыши. Томми тоже очень тянется к итрианам. Школьный наставник приходил к нам, чтобы сказать, что он отказывается — учить уроки, подчиняться требованиям, ходить на консультации. А Джинни тоже нашла себе итрианскую подружку…

— Насколько мне известно, — сказал Ферун, — люди, вошедшие в чос, как правило, чувствуют себя там совсем неплохо. Конечно, возникают различные проблемы. Но разве жизнь не ставит их перед нами всегда? Кроме того, чем больше будет подобных людей, тем меньше будет трудностей.

— Послушай, — Холм с трудом подбирал слова. — Я не имею ничего против твоего народа. Да будь я проклят, если это не так! Никогда я не сказал и не скажу, что в том, что сделал Крис, есть что-то позорное. Я бы ничего подобного не сказал, даже если бы он примкнул к какому-нибудь священному ордену целибата. Но все равно мне это не по душе. Для человека это неестественно. И я изучил все, что смог относительно людей-птиц! Конечно, большая их часть говорила о том, что они счастливы. Возможно, что большинство верило в это.

Но я не могу не думать, что никто из них даже не подозревает, что он потерял!

— Пешеходы, — сказал Ферун. И на планхе этого было достаточно, хотя на англике ему пришлось бы произнести целую фразу, вроде: «Мы тоже несем потери за счет тех, кто оставляет чосы, чтобы стать такими, как человек, и жить в человеческих общинах».

— Влияние, — прибавил Ферун, что можно было перевести: «В течение столетий на Авалоне сформировались под вашим влиянием уже целые чосы. Сопротивляясь этому влиянию, некоторые группы стали более консервативными, чем раньше».

Холм возразил:

— Разве основная идея не состояла в том, что обе расы нашей планеты должны были сближаться друг с другом, чтобы стать тем, чем они стали?

— Так было записано в Договоре, а он остается в силе и сейчас, — Ферун выразил эту мысль двумя слогами и тремя словами. — Никто против него не возражает. Но как может совместная жизнь не повлечь за собой изменений?

— Из-за того, что Итри и Инствуд, в особенности, добились успехов, приспосабливаясь к традициям Земли, ты веришь в то, что для развития подобного процесса нужен лишь здравый смысл. Но все это не так просто!

— Я ничего такого не утверждал, — сказал Ферун. — Я только хочу сказать, что мы не должны тратить время на бессмысленные разговоры.

— Прости, я не хотел отнимать у тебя время, тем более, что мы об этом говорили много раз. Но меня очень тревожит то, что дома сейчас неспокойно. — Человек поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел вдаль сквозь струйку дыма от сигары.

— Давай-ка вернемся к делу, — сказал он. — Я бы хотел задать несколько вопросов, касающихся различных аспектов готовности Доминиона на случай войны. А тебе не мешает послушать мой рассказ о том, что здесь творилось, когда тебя не было, и оценить обстановку во всей Лауранской системе. В ней тоже мало радостного.

Машина определила место посадки и устремилась вниз. Первоначально ее высота была такова, что сидящий в ней пилот успел различить дюжины точек, пляшущих на сверкающей поверхности воды. Но когда они оказались ближе, все mo скрылось за горизонтом. Теперь ему был виден лишь неровный конус Сент-Ли.

11 308 километров — таков был диаметр Авалона, и рас плавленное его ядро, пропорционально меньшее, чем у Земли, не могло сохранить много тепла. Это делало силы недостаточными для того, чтобы удерживать поверхность в выгнутом состоянии. В то же время ускорялась ее эрозия. Атмосферное давление на уровне моря равнялось примерно земному, но из-за меньшей гравитации оно падало медленнее, так что быстрое вращение создавало условия для неблагоприятной погоды. Благодаря всему этому поверхность планеты была в основном плоской, самый высокий пик Андромеда поднимался не более чем на 4.550 метров. Соответственно уменьшались массивы материков. Корона, которая захватывала Северный полюс и тянулось к тропическим Свордам, занимала едва ли восемь миллионов квадратных километров, то есть примерно территорию Австралии. В противоположном полушарии акватории Новая Африка и Новая Гаийла напоминали скорее большие острова, чем маленькие континенты. А кроме них существовало еще много мелких островов.

И все же один гигант здесь был!

В 2000 километрах западнее Грея начиналась гряда, чьи пики, прорезающие воздух, были известны под названием Оронезии. Она уходила к югу, перерезала тропическую зону и заканчивалась неподалеку от Антарктического кольца. Таким образом формировалась природная гидрологическая граница. Западная ее часть отделяла Средний океан, восточная — Гесперианское море в северном полушарии и Южный океан за экватором.

Роль ее в экологических процессах была очень высока. Более того, после колонизации она стала социологическим феноменом: любое склонное к эксцентризму существо, человек ли, итрианин ли, мог уйти туда, расположиться на одном из островов и вести здесь свое собственное, независимое существование.

Чосы основных территорий отличались как размерами, так и организацией и традициями. Но хотя они могли быть приблизительными аналогами кланов, племен, графств, религиозных общин, республики или чего-то еще, у всех у них была общая черта: их численность не опускалась ниже тысячи членов.

В Оронезии были простые домашние кланы, носившие определенное имя.

Когда в таких семьях вырастали дети, то они могли найти себе новые, независимые сообщества.

Естественно, подобные крайности являлись исключением.

В основном кланы Высокого Неба были многочисленными и контролировали территории рыбной ловли у 30 градусов северной широты, занимая значительную часть архипелага. И внутренне они были безгранично убеждены в том, что слова «Высокое Небо» имеют к итрианам самое прямое отношение.

Воздушная машина опустилась на берег на специально огороженное место.

Ей навстречу шагнула высокая рыжеволосая женщина. На плечах ее был кильт, на ногах сандалии, в руках оружие.

Табита Фалькайн видела, как опускалась машина, и встретила прибывшего.

— Привет, Кристофер Холм, — сказала она на англике.

— Я прилетел как Аринниан, — ответил он на планха. — Мне приятно снова видеть тебя, Хрилл!

Она улыбнулась.

— Извини, я не ждала тебя сегодня. — Потому уже другим тоном Хрилл добавила. Ты сообщил, что хочешь поговорить со мной о каком-то деле. Это, должно быть, имеет отношение к пограничному кризису. Думаю, ты решил, что Западная Корона и Северная Оронезия должны объединиться для защиты Гесперианского моря.

Он нерешительно кивнул.

Впереди, насколько было видно, на выгибающейся к небу линии берега сверкало Солнце. Группа вирианских шуатов пролетела под контролем пастуха и его ухотов. Вокруг рифов сновали местные птероплеуроны.

Море катило свои волны цвета индиго, которые закручивались наверху прозрачно-зелеными барашками, а пена, выбрасываемая на берег, была уже почти белой. Такая же пена взбивалась вокруг траулеров.

Верхние склоны гор были еще кое-где покрыты светло-изумрудным ковром сузина. Другим растениям практически не удавалось пробиться сквозь его цепкие корни. Ну а ниже склоны были обработаны жителями планеты.

Здесь краснел итрианский властергрейн, защищавший почву от эрозии. Им кормили шаусов. Плоды кокосовых пальм, манго, цитрусовых предназначались для людей Высокого Неба.

Дул ветер, теплый, но свежий, насыщенный запахами соли и воды.

— Я думала, что конференция «Птица с птицей» была бы полезна, — продолжала Табита. — Ведь горным без переводчика достаточно трудно понять морских и наоборот. Соберутся ли орнитоиды на такую встречу? — Помедлив, она добавила: — Тебе, конечно, следовало прилететь с делегацией. Хотя в твоем чосе таких, как ты, немного. Но зачем было прилетать одному? Конечно, тебе будет оказан радушный прием. И все же нужно было предупредить о своем визите по телефону.

— Формальности отняли бы у нас много времени, — сказал он. Гостеприимство, которое ему было оказано, Крис воспринял как само собой разумеющееся: гость для всех чосов бил особой священной.

— Но почему ты обратился именно ко мне? Я — только местная власть.

— Но ты — потомок Давида Фалькайна.

— Это не слишком много значит.

— Для нас много. Кроме того… нам приходилось встречаться и на больших круачах, и у друзей… и… Так что мы немного знаем друг друга. Если бы мне пришлось иметь дело с совершенно незнакомым человеком, я бы просто не знал, с чего начать. Ты — другое дело. Ты всегда сможешь посоветовать, к кому обратиться за консультацией, и представишь меня. Медь так?

— Конечно! — Табита взяла обе его руки в свои. — А вообще, я рада нашей встрече, Крис!

Его сердце учащенно забилось. Он едва удержался от вздоха. «Почему я так робею в ее присутствии?» — подумал Крис. — Конечно, она привлекательна — высокая, сильная, с полной грудью и длинными ногами, которые не скрывала короткая туника. У нее был вздернутый нос, большой рот, широко расставленные глаза, а лицо смуглое, слегка обветренное. Светлые, как лен, волосы были подстрижены ниже ушей и закрывали шрам на правой скуле.

Крис подумал: «Смотрит ли она на близость так же легко, как девушки-птицы Короны? Или же все еще остается девственницей? Такое казалось маловероятным! Как человек, находящийся в любовном периоде низшего порядка, мог состязаться — в чистоте с Айат?»

Он молчал.

Высокое Небо — это не Врата Бури или Горное Озеро. Это — родина Табиты. Она принадлежит к самому древнему и знатному роду. Ее общественное положение дает возможность много путешествовать. Крис думал об этом, но старался отогнать от себя посторонние мысли.

— Да ты покраснел, — рассмеялась Табита. — Я тебя чем-нибудь смутила? — Она отпустила его руки. — Если так, то прости меня. Но ты всегда слишком серьезно относишься к подобным вещам: общественный ритуал, который необходимо выполнить, дежурный набор фраз. Это не смертельно — все это гораздо проще, чем ты себе представляешь.

«Ей, конечно, легко, — подумалось ему. — В этот чос были приняты еще ее предки. Так что и ее родители, и братья с сестрами выросли в нем. Люди сейчас составляют, по крайней мере, четверть его членов. И они обладают немалым влиянием — вспомнить только общество по торговле рыбой, которому дали начало она и Драун…»

— Боюсь, — задумчиво сказала Табита, — впереди нас ждут тяжелые времена.

— Вот как?

— Империя собирается выступить против нас. Может, зайдешь к нам? — Она взяла его за руку, и они направились к дому, в котором жила Табита.

Местные строения с тростниковыми крышами были ниже, чем большинство итрианских домов, и гораздо крепче, чем казались с виду. Авалонские ураганы были им не страшны.

— Знаешь, — сказала Табита, — Империя сильно выросла со времен Мануэля I. Меня заинтересовало, как наша планета попала под ее господство. Я заглянула в историю. Оказывается, часть планеты какое-то время была ее торговым партнером. Цивилизованные негуманоиды, подобно синтианам, находили в этом выгоду для себя и завязывали торговые отношения с Землей. Другие думали о господстве и, несмотря на свои смехотворные возможности, пытались воевать с силами во много раз их превосходящими. Их постигла печальная участь. Это был ветерок против бури.

— А мы? Мой отец говорит…

— Да. Сфера Земли достигает 400 световых лет в поперечнике, наша — около 80. Империя связана прямыми контактами с несколькими тысячами планет, мы же — всего с 260. Но не считаешь ли ты, Крис, что мы знаем наши планеты получше? Мы более осведомлены о том, что там происходит. В целом, ресурсов у нас меньше, но зато наша технология достаточно высока. И потом, мы так далеко от Земли, что ей незачем на нас нападать. Мы ей не угрожаем, мы лишь оговариваем свое право на границы. Если речь идет о расширении государства, то и по соседству с Землей они могут найти Галактики, в которых ни разу еще не были. Эти территории им легче будет завоевать, чем гордый и хорошо вооруженный Доминион.

— Мой отец говорит, что мы слабы и не готовы к отражению нападения.

— Ты думаешь, мы проиграем войну, если она начнется?

Крис молчал.

Стало так тихо, что было слышно, как скрипит песок у них под ногами.

Наконец он ответил:

— Я думаю, что каждая из сторон, вступая в войну, надеется на победу.

— Я не думаю, что на нас нападут, — сказала Табита. — Я верю в здравый смысл Империи.

— И все же необходимо принять меры предосторожности. Одна из них — это домашняя защита.

— Да. Но ее организовать не просто. Ведь чосов — огромное количество.

— Может быть, в этом сможем помочь мы, те, кто стал птицами, — заметил он. — В особенности те, кто сделал это так давно, как твоя семья.

— Сочту за честь сделать это, — сказала Табита. — Было бы просто замечательно, если бы все чосы объединили свои усилия. Борьба с Империей — великое дело, — тут она гордо подняла голову. — В конце концов мы сумеем показать ей, кто летает выше.

Айат и Водан летели вместе. Они были красивой парой: у обоих золотистые глаза и перья, но он — желтовато-коричневый, а она — темно-бронзовая.

Под ними простирались земли Врат Бури: поросшие темным лесом долины, утесы и ущелья, горные пики, которые сверкали серебром ледников; водопады, чьи воды походили на отливающее голубизной лезвие ножа.

Воздух был холодным и свежим. Ветер, распевая свою обычную песню, гнал прочь облака, позолоченные Лаурой.

Неслышными тенями неслись они над планетой. Итриане пьянели от свежего воздуха. Он наполнял их уверенностью и силой, заставлял широко расправлять крылья, так, что их перепонки под ними напрягались до предела.

Водан сказал:

— Если бы я принадлежал к роду Аринниана, я бы непременно обвенчался с тобой теперь же, до того, как взойду на корабль. Но ты месяцами будешь избегать любовного периода. А меня, может быть, и убьют. Я не хочу, чтобы ты стала вдовой.

— Ты думаешь, я буду меньше скорбеть, если не стану носить титул «вдовы»? — ответила она. — Я хотела бы иметь право на то, чтобы возглавлять танец в твою память. Потому что только я знаю, какую часть этих небес ты любишь больше всего!

— И все же могут возникнуть всякие трудности: обязательства по Отношению к моему роду и тому подобное. Нет! Станет ли наша дружба менее крепкой от того, что ты не будешь считаться моей женой?

— Дружба… — пробормотала она. Потом с жаром добавила: — Той ночью и я мечтала о том, чтобы мы были людьми.

— Как? Вечно внизу? Вечно на Земле? И никогда в Небе?

— Вечно связанные любовью!

— Кх-Хъянг! Я питаю глубокое уважение к Аринниану, но иногда я думаю — уж не слишком ли много связывает тебя с ним и притом с самого детства. Если бы Литран не взял тебя с собой, когда у него было дело в Грее… — увидев, как сердито поднялся ее хохолок, Водан не договорил начатую фразу и закончил уже другим тоном: — Да, он твой преданный друг. Это делает его и моим другом. Я только хочу предупредить тебя — не пытайся быть человеком…

— Нет, нет! — Айат почувствовала, что теряет высоту. Она взмахнула крыльями и рванулась к сверкающему за деревьями пику, так что свежий ветер загудел вокруг нее.

Айат летела вперед, чувствуя, как напрягается и наливается силой каждый ее мускул, наполняя тело невыразимой радостью, а небеса раскрывают ей свои объятия.

Она радостно рассмеялась.

Водан догнал ее.

— Разве я могла бы отказаться от этого? — весело крикнула ему Айат. — Или ты?

Экрэм Саракоглу, имперский губернатор сектора Пакис, уже давно намекал на то, что хотел бы познакомиться с Луизой Кайал-и-Паломирес — дочерью адмирала флота Хуана де Иесуса.

Она прибыла из Нью-Мехико затем, чтобы стать хозяйкой и домоправительницей у своего овдовевшего отца, который переехал из штаб-квартиры в Эсперанса в снятый во Флервиле дом.

Однако встреча откладывалась.

Дело было не в том, что адмирал не любил губернатора — они хорошо ладили между собой, и не в том, что он не одобрял его намерений — несмотря на чрезвычайную гордость губернатора и всем известное пристрастие к женскому полу, адмирал был не против этого знакомства.

Сама Луиза в случае необходимости смогла бы защитить свою гордость и честь. Дело было просто в том, что оба мужчины были по горло завалены работой.

Наконец им удалось ввести в курс дела своих помощников, и те могли какое-то время справляться с делами сами, и тогда Кайал пригласил Саракоглу к обеду.

Однако в последнюю минуту возникло еще одно непредвиденное препятствие. Адмирал позвонил домой, предупредил, что вынужден задержаться на пару часов.

Луиза передала это губернатору.

— Ваше общество не может идти ни в какое сравнение даже с самым чудесным обедом, — вкрадчиво ответил Саракоглу, целуя ей руку.

При небольшом росте Луиза обладала прелестной фигурой и хорошеньким смуглым личиком. Вдобавок, она оказалась внимательной слушательницей и прекрасной собеседницей.

В ожидании адмирала они бродили по саду.

Такие кусты роз и вишневые деревья вполне могли бы расти и на Земле. Среди других планет-колоний Эсперанса была настоящим чудом.

Была середина лета, и солнце Пано все еще стояло над горизонтом, и лучи его падали на старую кирпичную Стену. Пронизанный птичьим пением, теплый воздух наполнялся ароматом цветов.

Высоко в воздухе проплыло несколько машин. Но Флервиль был не слишком велик, и шум городских улиц не долетал в это удаленное от центра место.

Саракоглу и Луиза неторопливо шли по выложенной гравием дорожке и беседовали. За ними следили, вернее, их тайком разглядывали пожилые дамы-гувернантки. Однако на некотором расстоянии за ними следовала не дуэнья, а шел вооруженный горпурианский наемник, от которого не могли бы укрыться даже самые незначительные проявления флирта.

«К сожалению, — думал губернатор, — она задала тон искренности».

Вначале это было даже приятно. Она побуждала его говорить о себе, и он незаметно для самого себя увлекся.

— Да, именно так, я являюсь графом Анатолии… Честно говоря, даже на Земле малое пэрство… Да, бюрократическая карьера… Может быть, я смог бы стать художником — ведь я баловался кистью и красками… возможно, вы пожелали бы увидеть мои картины… Увы, вы не знаете, как получается в таких делах. От Имперской знати ждут, что она будет служить Империи. Родиться бы в эпоху декаданса! К несчастью, Империя живет настоящим…

В душе Саракоглу смеялся над самим собой. Он, которому уже стукнуло пятьдесят три, коренастый, начинающий полнеть, абсолютно лысый, с маленькими глазками, посаженными близко к гигантскому носу, он, в чьем дворце живут две дорогие любовницы, ведет себя, словно мальчик, изображающий «светского человека»! Когда-то такая игра его забавляла. То была возможность отвлечься и отдохнуть от суровой реальности, и от своего трезвого взгляда на мир, который так и не позволил ему попробовать улучшить свою внешность с помощью биоскальпа.

Неожиданно Луиза спросила:

— Мы действительно собираемся напасть на итриан?

— Что? — беспокойство в ее голосе заставило губернатора взглянуть на нее. — Видите ли, торговля приостановлена…

— Кто ее приостановил? — спросила Луиза, вглядываясь куда-то вдаль. Голос зазвенел, а легкий испанский акцент стал заметнее.

— Кто был инициатором конфликтов? — оборонялся он. — Итриане. Поймите, речь идет не о том, что они — чудовища. Но по натуре они первобытны. У них нет сильной власти, нет настоящего правительства, которое могло бы сдерживать агрессивность отдельных группировок. Это и было главным препятствием к тому, чтобы достичь взаимопонимания.

— А вы очень хотели достичь его? — требовательно спросила она, по-прежнему не глядя на него. — Пытались ли вы найти общий язык? Мой отец ничего мне не говорит, но все и так стало ясным, когда мы сюда переехали — разве часто штаб-квартиры флота и гражданских служб сосредотачиваются на одной и той же планете? Что-то готовится, это ясно.

— Донья, — серьезно сказал Саракоглу, — когда флот космических кораблей может превратить весь мир в одну большую могилу, следует готовиться к худшему и принимать все возможные меры предосторожности. — Он помолчал. — Кроме того, было бы неразумно оставаться в том состоянии взаимной непроницаемости, в каком находятся Империя и Доминион. Вынужден заметить, что вы еще молоды и не представляете себе, что такое две совершенно изолированные системы… Мне очень жаль, но я вижу, вы уверены, что Империя провоцирует войну с целью проглотить весь Итрианский Доминион. Это неправда!

— А в чем же правда? — с горечью спросила Луиза.

— В том, что были кровавые стычки из-за споров о территории и различных интересов.

Да. Наши торговцы терпят убытки.

— Это — мелочи! Коммерческие споры — явление неизбежное. Гораздо серьезнее обстоит дело с разногласиями политическими и военными. Например, кто из нас завоюет Анторанито — Кроакоакский комплекс вокруг Бета Центаура? Его ресурсы очень бы укрепили Землю. Итриане уже получили большое подкрепление, подчинив себе Датину, и на этот раз мы не хотим заполучить еще одну потенциально враждебную расу. Кроме того, появление Новой границы заставит нас вооружаться против возможного нападения на мерсейаском фланге. — Саракоглу поднял руку, предупреждая возможный протест. — Конечно, донья, Рондхунати далек и не слишком велик. Но он растет, и вооружение его тоже растет, а идеология его неразрывно связана с агрессивными намерениями. Обязанность Империи — заботиться о своих прапраправнуках.

— Почему мы не можем просто подписать договор, дать каждому возможность поделить все честно и благоразумно? — спросила Луиза.

Саракоглу вздохнул.

— Население планеты стало бы возражать против того, что с ними обращаются, как с движимым имуществом. Ни одно правительство, предпринявшее подобную попытку, не просуществовало бы долго. — Он махнул рукой. — Но важней всего то, что Вселенная хранит в себе слишком много неведомого. Мы стремились сотни и тысячи световых лет к особо интересным звездам. Но сколько мириадов их остаются вне поля нашего зрения? Что может случиться, когда мы обратимся к ним? Ни одно разумное правительство, человеческое ли, итрианское ли, не станет слепо протягивать руку неведомому. Нет, донья, эту проблему невозможно решить идеально. Мы должны только как можно лучше справиться со своим незнанием. Что вовсе не означает полное подчинение Итри. Я первым выступаю за то, чтобы Итри получила право на существование, шла собственным путем, даже сохранила свои внепланетные владения. Но граница эта должна быть стабилизирована.

— Мы устанавливали связи с другими планетами, и никаких осложнений не возникало.

— Конечно. Для чего, например, нам сражаться с братьями по водороду? Они настолько экзотичны, что мы едва можем с ними общаться. Как гласит старая поговорка, две ловкие, сильные расы всегда хотят заполучить одно и то же.

— Но мы можем просто жить рядом с ними! Люди это делают. Делают поколениями!

— Вы имеете в виду Авалон?

Она кивнула.

Саракоглу усмотрел в этом шанс повернуть разговор в другое русло.

— Да, здесь, конечно, есть интересные случаи, — улыбнулся он. — Как много вы об этом знаете?

— Очень мало, — неохотно призналась Луиза.

— Вы могли бы побывать на Авалоне, — сказал он. — Он не так далеко, в десяти-двадцати световых годах. Я бы сам не отказался от этого. Общество там совершенно необычное, если не сказать — уникальное!

— Неужели вы не понимаете? Если люди и итриане могут поделить одну и ту же планету…

— Это совсем другое дело. Позвольте мне кое о чем вам рассказать. Я тоже никогда там не бывал, но изучил много материалов.

Саракоглу глубоко вздохнул.

Авалон был открыт пятьсот лет назад одним из кораблей Великого Обзора, прилетевшим на Итри, — начал он, — и отмечем им как потенциальная колония. Но планета находилась так далеко от Земли, что тогда ею никто не заинтересовался. Само это название долго не упоминалось. И хотя Итри был на сорок световых лет дальше, но казался более привлекательным — богатая планета, населенная народом, с энтузиазмом шедшим навстречу всему новому и стремящемуся к торговым связям.

Саракоглу на мгновение умолк, а затем вновь продолжил свой рассказ.

— Примерно три с половиной столетия тому назад человеческое общество сделало итрианам предложение. Но Политехнической лиге предстояло еще продержаться до краха не менее пятидесяти лет, и тот, у кого неплохо работали мозги, уже предвидел надвигающийся период раздора. Эти люди, предводимые старым опытным исследователем, желали защитить будущее своих семей, перебравшись на Авалон — под протекцию Итри, которой не грозил распад, как цивилизации техники. Итриане согласились и, естественно, некоторые из них присоединились к переселившимся землянам. Потом пришли беспорядки, коснувшиеся и Итри. Но Земля добилась мира, превратившись в Империю, Итри же стал Доминионом. В то же время, авалоняне, которые держались вместе и вместе пережили ужас хаоса, слились в одно целое.

— Именно это и требуется сегодня.

Они остановились у решетки, обвитой виноградными лозами.

Саракоглу сорвал кисть винограда и предложил девушке. Луиза покачала головой. И тогда он съел ее сам.

Виноград был сладким и вкусным, но немного странным: ведь все-таки почва Эсперанса отличалась от почвы Земли.

Солнце скрылось, сад наполнили тени, ярким цветком расцвела на небе Вечерняя звезда.

— Я понимаю, что ваши планы состоят в том, чтобы включить Авалон в состав Империи, — сказала Луиза.

— Да, — кивнул Саракоглу. — Если принять во внимание все, что я сказал, и то, что людей на нем большинство. Думаю, что они были бы рады присоединиться к нам, а Итри не возражала против того, чтобы избавиться от них!

— Должны ли мы сражаться?

Саракоглу улыбнулся.

— Мир установить никогда не поздно, — сказал он.

Саракоглу взял Луизу за руку.

— Не вернуться ли нам в дом? Наверное, ваш отец вот-вот появится, и мы успеем приготовить для него шерри.

Он не стал огорчать ее сообщением о том, что вот уже несколько недель, как корабль-курьер привез Имперский указ о войне на Итри, ко всенародному объявлению которой и готовились все последнее время губернатор и адмирал.

Кампания против Итри требовала огромного флота, собранного со всех концов Империи. Открытых сообщений об этом не было, но отдельные слухи просачивались. Однако объединения на границах увеличивались в открытую по мере усиления кризиса, а маневры были почти непрерывными.

Двигаясь вокруг Панса по орбите в десять астрономических лет, крейсеры класса «Планета», «Тор» и «Айза» несли черные снаряды и торпедировали силовые экраны друг друга, пронизывая последние лазерными лучами и стараясь удержать направление удара до тех пор, пока бласт не разъест броню, производили магнитные вспышки, чье свечение порождало смертельную радиацию, маневрировали в гравитационном поле, ныряли в гипердрайвную фазу и обратно, оттачивали каждый возможный маневр, приведенный в учебниках, а также такие, которые, как надеялось Верховное командование, ни в одном учебнике еще описаны не были.

Тем временем лодки класса «Кометы» и «Метеора», по отношению к которым они выполняли материнскую функцию, тоже были очень заняты.

Чтобы заинтересовать участников будущих боев в учениях, был назначен приз. То судно, которое компьютер сочтет победителем, отправится вместе со своим экипажем на Эсперанса, где команда получила бы неделю отдыха.

«Айза» победила.

Она послала ликующий вызов. И в полумиллионе километров дальше, на «Метеоре», который его капитан окрестил «Звездой-охотницей», ожил механизм.

— Наконец-то воскрес! — воскликнул лейтенант Филипп Рошфор. — И при этом со славой победителя!

— С незаслуженной, — усмехнулся артиллерийский офицер Ва Чау оф Синтия.

Его маленькое, покрытое белыми перьями тело, склонилось над столом, который он убирал после еды. Кустистый хохолок покачивался над голубой мордочкой.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался инженер-компьютерщик КПО Адбуллах Хелу, сухощавый, средних лет карьерист с Хау Бразил. — В наши обязанности входило строить из себя мертвых в течение трех дней. — Теоретически лодка была уничтожена и находилась в состоянии свободного полета, ибо настоящие обломки очень осложнили бы жизнь технического персонала.

— Особенно, когда расклад в покер удачен? — поддел его Ва Чау.

— Больше я с вами играть не буду, сэр, — сказал Хелу штурману. — Не обижайтесь, но вы слишком большой насмешник.

Все дело во времени, — ответил Рошфор. — Обстоятельства есть обстоятельства. Ведь наша лодка вела себя хорошо. Как и вы в отношении денег! Так что в следующий раз и вам, и ей может повезти больше!

То была его первая лодка, его первая команда — он недавно был выдвинут на повышение за удачную операцию — и ему очень хотелось, чтобы лодка произвела хорошее впечатление.

И каким бы неизбежным при данных обстоятельствах не было поражение, все равно было обидно.

Но они находились в лагере победивших, и на счету у них было два корабля плюс отвлекающий маневр на трех, что давало ощутимое преимущество.

Теперь же им предстояло присоединиться к «Айзе» и значит — отправиться на Эсперанса, где их ждали знакомые девушки, с которыми можно было приятно провести время.

Маленькая каюта дрожала и гудела от шума работающих двигателей. Воздух, проходивший сквозь вентиляторы, пах машинным маслом и сопровождающими химикатами.

«Метеор» был сконструирован для работы в условиях действия как теории относительности, так и гипердрайва, а также для точного попадания в цель торпед с водородными бомбами и, наконец, для того, чтобы обеспечить команде тот минимум комфорта, который необходим в полете.

Космос, пронизанный россыпью ярких, как бриллианты, звезд, простирался за иллюминатором во всем своем величии. В его ясной черноте они собирались то в серебристое течение Млечного Пути, то в тусклые таинственные скопления — сестер Галактик.

Рошфору хотелось сесть и смотреть на эту красоту, давая своей душе возможность проникнуть в божественный храм Вселенной.

И он мог бы это сделать — лодка была полностью автоматизирована. Однако команда должна была видеть старательность и заинтересованность в работе своего командира.

Он вернул ручку прибора в то положение, в котором она была, когда пришло сообщение.

Заранее записанная лекция только что началась.

Человек-ксенолог появился на экране и заговорил:

— Итриане, обладающие теплой кровью, оперением и умеющие летать, не являются птицами. Они приносят потомство живым после четырех с половиной месяцев беременности. У них нет клюва, но есть губы и зубы. Они не являются млекопитающими. Они не имеют волос и желез, вырабатывающих молоко. Губы их развиты таким образом, чтобы кормить младенцев путем извержения. И хотя у них есть устройство, напоминающее жабры, оно рассчитано не на воду, а на…

— Ох, нет! — воскликнул Хелу. — Сэр, разве у нас не будет времени позже, чтобы заняться этим? Один дьявол знает, сколько недель нам предстоит лежать на орбите, абсолютно ничего не делая.

— Война может начаться каждую минуту, — сказал Ва Чау.

— Кому интересны во время военных действий внешний вид или интимная жизнь противника? — пробормотал Синтия.

Рошфор остановил ленту и огрызнулся:

— Знание врага может стать именно тем, что спасет нас, когда начнутся военные действия. Я предлагаю вам посмотреть.

— Мне, я думаю, не мешает проверить осциллятор номер три, пока мы летим не с такой большой скоростью.

Лейтенант улыбнулся. Он воздержался от того, чтобы сказать Синтии: «Ты — хороший парнишка! Наверное, ты поступил на службу, чтобы избавиться от раздражительных женщин, живущих на вашей планете?»

Потом он подумал: «Система воспроизведения — половые характеристики, появление потомства, похоже, составляет нечто основное у разумных масс. Похоже, что циничное замечание насчет того, что организм — это просто молекула ДНК, было верным. Или любые химические элементы, которые наследственность может принести в этот мир… Но нет! Церковь не поверила бы в это. Биологическая наследственность располагает, а не руководит».

— Давай-ка посмотрим, как итриане работают, — сказал он вслух, потянувшись к выключателю.

— А разве вы не знаете, сэр? — спросил Ва Чау.

— Не совсем. Клочок пространства, который мы вроде бы исследуем, так и кишит различными расами. И кроме того, я был слишком занят, приступив к своим новым обязанностям, — ответил Рошфор. — И если уж говорить правду, предвкушал и возможный отпуск!

Он включил экран.

Появился итрианин, идущий на ногах, которые росли из его крыльев.

Походка была довольно медленной и подпрыгивающей и явно не годилась для преодоления больших расстояний.

Существо остановилось, протянуло руки к земле и утвердилось на четвереньках. Потом оно расправило крылья и… внезапно стало прекрасным!

Внизу и сбоку на его теле появились продольные щели. Когда крылья поднялись, защищающие их перья отошли назад, щели увеличились и раскрылись и походили теперь на пурпурные рты.

Теперь существо занимало весь экран.

Тонкая кожа видна была так хорошо, что стала заметной каждая морщинка. Когда крылья опустились, щели снова закрылись.

Голос лектора сказал: «Именно это и помогает летать такому тяжелому телу при наличии притяжения и давления воздушного столба, близкого к земному. Итриане более чем в два раза превышают размерами самое большое из земных летающих существ. Анибраторы, накачиваемые движениями крыльев, принимают под давлением кислород и направляют его прямо в кровь. Таким образом они выполняют функцию, подобную той, которую выполняют легкие земных животных. Итриане обладают силой, нужной для того, чтобы подняться вверх, и летают быстро и красиво».

Изображение вновь отошло в глубину экрана.

Существо сильно взмахнуло крыльями и полетело быстро, как стрела.

— Конечно, — продолжал голос, — эта энергия может возникать в результате значительного ускорения метаболизма. За исключением того периода, когда они находятся в состоянии полета, итриане очень прожорливы. Они плотоядны, хотя в рацион их входит некоторое количество сладких фруктов, что, без сомнения, способствует увеличению обычной тенденции плотоядных жить маленькими, отделенными друг от друга группами. Каждая из этих групп занимает большую территорию. А их инстинкт побуждает защищать эти территории от вторжений.

— Собственно, чтобы лучше понять итриан, нужно соединить все наши возможные знания с догадками об эволюции их расы, — подытожил лектор.

— Больше догадок, чем знаний, — заметил Рошфор. Однако он не мог не признаться себе, что зрелище зачаровало его.

— Мы верим в то, что теплокровная жизнь на Итри произошла не от рептилий или рептилоидной расы, а прямо от амфибий, обладающих жабрами рыб. Во всяком случае, у них есть подобие жаберных щелей. Те экземпляры, которые прижились на Земле, теряют эту черту. У более примитивных животных жабры сохраняются. Среди них и те маленькие, возможно, обитающие в болотах существа, что стали предками софонта. Поднявшись к вершинам деревьев, они могли развить перепонки и перелетать на них с ветки на ветку. В конце концов перепонки стали крыльями, а жабры — аэрональными устройствами — суперзарядителями.

— Обычная история, — прокомментировал Ва Чау. — Неудачи на одной стадии превращаются в успехи на другой.

— Конечно, итриане могут подниматься высоко и даже парить, — сказал голос, — но этого они достигают благодаря огромной маховой площади, а крыльями, способными ее производить, они оперируют благодаря антибраншерам.

К преимуществам организма относится и легкая костная система. Более сложная, чем у людей, она составлена из удивительно прочного материала, органическим компонентом которого является коллаген, субстанция, выполняющая функцию костного мозга земных млекопитающих. Птичий клюв у них, однако, отсутствует. Многие итрианские орнитоиды, например, ухоты, внешне похожие на коршунов, по сути дела являются собаками. А прасофонты напоминают кое-каких обитателей джунглей.

На крыльях итриан есть небольшие отростки, за которые не умеющие летать детеныши держатся во время полета. Постепенно эти отростки развились в конечности.

Короткий период беременности не означает, что итриане рождаются с плохо развитой нервной системой. У итриан ускорен процесс деления клетки, и это делает их органы совершенными.

Тем не менее, младенец-итрианин требует большей заботы и большего количества еды, чем земной. Родители должны объединить свои усилия, чтобы добыть своему ребенку все необходимое. В этом мы можем увидеть корни полового равенства или почти равенства всех итрианских культур.

В таких условиях быстрое воспроизведение потомства невозможно. Может быть, в этом причина того, что женская особь способна к овуляции через год, который равен примерно половине земного, после того, как родит. Половые инстинкты не играют особой роли в иные периоды, кроме этого. Тогда же они становятся бесконтрольно сильными как у женской, так и у мужской особи. После того, как интеллект развился до определенной степени, стали играть немаловажную роль территориальные моменты. Родители желают в подобный период оградить своих высокородных дочерей от ищущих случая мужских особей. В дальнейшем муж и жена не желают тратить сильное и редкое ощущение на чужих.

Сексуальный цикл не является неизменным. Как правило, он заканчивается скорбью. Несомненно, это является находкой самой природы, желающей возместить потерю. Она как бы приносит в психику итриан черты Эроса и Гекаты одновременно, и это составляет особенность именно этой расы, хотя и не до конца понятную человеку. Иногда женская особь может овулировать по собственной воле, хотя подобное явление считается аморальным: в старые времена она была бы убита, теперь же ее, как правило, избегают. Главным злодеем итрианской истории является существо мужского пола, которое могло по желанию достигать нужного состояния. Конечно, самым важным доказательством степени гибкости итрианского организма является то, что итриане с успехом приспособились в своем воспроизведении, как и во всем другом, к разнообразию условий колонизированных планет.

— Думается, мне больше нравится быть человеком, — заметил Рошфор.

— Не знаю, сэр, — ответил Ва Чау. — На первый взгляд связь между полами выглядит более простой, чем у вашей расы или у моей: или вы в настроении, или не в настроении, и это все. Но я бы не удивился, если бы они оказались более тонкими и сложными, нежели наши, даже более взаимосвязанные со всей психологией.

— Но вернемся к эволюции, — между тем продолжал лектор. — В главных своих чертах она напоминает ту, что была пережита земной Африкой. Орнитоиды были вынуждены выйти из лесов в саванну. Здесь они эволюционировались от едоков-хищников в крупных охотников вроде предков человека. То, что раньше выполняло функцию ног, стало руками, которые превратились в инструменты для работы. Для поддержки тела и передвижения по земле локтевые когти стали выполнять функцию ног, ступней, а крылья превратились в подобие самих ног.

И все же разумный итрианин оставался хищным существом, причем не слишком хорошо чувствовавшим себя на Земле. Это были примитивные охотники, нападавшие сверху с копьями, стрелами и топорами. Оружия вполне хватало, чтобы справиться с самыми крупными животными. Не было нужды объединяться для расстановки ловушек на слонов или вставать плечом к плечу, чтобы вместе идти на льва. Общество оставалось разделенным на семьи или кланы, которые редко воевали между собой?

Когда итрианский Каменный век закончился, на первом плане было не сельское хозяйство, как в случае с человеком, а целенаправленное выращивание и разведение крупных наземных животных, таких как маукки, длинноволосые майау. Это стимулировало изобретение рельсов, колеса, целого ряда других открытий, что вынуждало итриан прочнее укрепиться на Земле. Сельское хозяйство было изобретено как средство добычи корма для скота. Излишек еды оставался для путешествий по делам торговли, для обмена и расширения культурных связей.

В дальнейшем комплекс социальных отношений усложнялся.

Их нельзя было назвать цивилизацией в полном смысле этого слова, потому что итриане никогда не строили настоящих городов. Благодаря своим крыльям, они обладали подвижностью, которая позволяла им общаться друг с другом. Жить вместе не было необходимости. Конечно, кое-какие промышленные центры неизбежно возникали: горнодобывающие, металлургические, торговые, религиозные, а также центры, предназначенные для обороны в том случае, если одна группа нападала на другую. Но они всегда были маленькими, а население их нестабильным. Если не считать управляющих и гарнизона, постоянное их население составляли лишь рабы со связанными крыльями — сегодня их место заняли роботы. Перевязывание крыльев облегчало наблюдение за подневольными существами. Однако, поскольку обрезанные перья быстро отрастали, рабу обещали, что после не слишком долгой службы он получит свободу, то способствовало миролюбивому настрою пленников. Таким образом, рабство вошло в индустриальный период итрианского общества, и даже не полностью исчезло и по сей день.

— «Что ж, мы возрождаем его и в Империи, — подумал Рошфор. — И, толкуя закон, используем его то в виде наказания, то как средство извлечь пользу из преступников. Как бы там ни было, мы пытаемся вернуть к жизни то, что у итриан исчезает. Так неужто мы сильнее их в области морали? И неужели у нас и вправду больше прав?»

Он выпрямился в своем кресле.

— «Человек — это моя раса!»

Ева Дэвидсон и Филипп Рошфор сидели в ресторане Флервиля.

Девушка — стройная блондинка — была одета изысканно просто. Оба молодых человека знали, что они являются приятной «противоположностью друг друга. Филипп Рошфор был высоким юношей, с прекрасной атлетической фигурой. Его блестящие волосы гармонировали со смуглой кожей лица, черты которого были правильными, но крупными. Одетый вызывающе модно, Филипп выглядел весьма экстравагантно: лихо заломленная шапочка с эмблемой Империи, отороченная золотой каймой, голубой китель, алый плащ и кушак, снежно-белые брюки, заправленные в высокие сапожки из кожи земного быка.

Итак, они сидели в ресторане возле окна, из которого открывался прекрасный вид.

Сонорист наигрывал что-то старинное и сентиментальное. Воздух был напоен пьянящими ароматами. Отдавая дань закускам, они не забывали о шампанском. Однако Ева была серьезна.

— Эта Вселенная населена людьми, которые верят в мир, — сказала она.

Тон ее был скорее мрачным, чем обвиняющим.

— Вот уже несколько поколений у них нет вооруженных сил. А все потому, что люди полагались на добрую волю тех, кому они помогали.

— Однако эта добрая воля не спасла нас от беспорядков, — сказал Рошфор.

— Я знаю. Я знаю! Я не стану общаться с теми из моих друзей, которые, узнав, что я была в ресторане с имперским офицером, не преминут кое-что сказать.

— Если начнется война, это будет страшнее сплетен. Авалон недалеко, и там большие силы.

Ее пальцы замерли на ножке бокала.

— Нападение с Авалона? Но я встречалась с этими людьми, с представителями обеих рас. Они прилетали сюда по торговым делам, я и сама не так давно летала туда на экскурсию. Все было так мило, что мне не хотелось возвращаться назад!

— Не думаю, чтобы манеры итриан не отразились на поведении их коллег-людей. — Рошфор постарался заставить свой голос звучать как можно более непринужденно.

Он надеялся, что это успокоит её, вечер не должен превращаться в политический диспут.

— Так же, как люди не помогли своим примером итрианам избавиться он наиболее неприятных черт.

Ева изучающе посмотрела на Филиппа, прежде чем сказать:

— У меня такое впечатление, что смешанная колония не вызывает у вас симпатий.

— В некотором смысле — да, — Филипп готов был во всем соглашаться с девушкой, лишь бы добиться у нее успеха, хотя и понимал, что это не очень честный прием. Он вообще не любил к нему прибегать, а в данном случае — в особенности, потому что Ева ему очень нравилась.

— Я верю в то, что нужно оставаться самим собой и поступать соответственно.

— Вы говорите как человек, который чувствует свое преимущество, — сказала Ева, и голос ее звучал довольно холодно.

— Если иметь в виду только то, что человек принадлежит к ведущей расе технической цивилизации — то в этом случае я действительно ощущаю свое преимущество, — согласился он. — Это вовсе не означает, что мы обладаем полным правом притеснять других. Например, люди моего сорта являются лучшими друзьями ксенософонтов. Мы просто не хотим их имитировать.

— Вы верите в то, что Земная Империя является силой, ведущей к добру?

— В общем — да! Но она содержит в себе и дьявольское! К сожалению, этого не может избежать ничто смертное! Наш долг — исправлять неверное… а также выявлять скрытые достоинства Империи.

— Может быть, мы оставили на долю дьявольского слишком мало.

— Потому что я сам с Земли? — хмыкнул Рошфор. — Дорогая моя, вы достаточно умны для того, чтобы не считать, будто материнская система населена сугубо аристократами. Мой отец всего лишь небольшой служащий Социолого-динамической службы. Его работа заставляла нас много путешествовать. Я родился в Селенополисе — это, как вы, вероятно, знаете, крупный космопорт. Я провел несколько памятных лет на Венере, планете преступлений и власти, чье преобразование не смогли завершить успешно. Я вступил в ряды флота не из шовинизма, а из-за мальчишеского желания посмотреть Вселенную — и еще два-три года тянул с поступлением в штурманскую школу. За это время я успел увидеть темные стороны более чем одного мира. Конечно, в Космосе еще полно мест, которыми можно было бы восхищаться. Так будем же улучшать его, а не рвать на части. И будем защищаться!

Филипп помолчал.

— Черт возьми, — честно признался он, — я надеялся отвлечь вас от серьезной темы, а сам ринулся ей навстречу.

Теперь рассмеялась девушка. Она подняла бокал.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — сказала она.

Так они и сделали.

Рошфор приятно провел свой отпуск и когда две недели спустя вернулся на корабль, „Айза“ получила приказ выйти в открытый космос.

В нескольких световых годах от Панса они присоединились к флоту, который спрятался здесь, до поры до времени скрывая свои намерения. Отсюда корабли сотнями устремились к Доминиону Итри.

Конференция проводилась по фону, как почти все остальные, проходившие в эти дни. Это, конечно, противоречило древнему авалонскому этикету, но зато экономило время. „Время становится все большей и большей ценностью“, — думал Дэниель Холм.

Участники конференции были вне себя от гнева. Два-три изображения перед ним, казалось, вот-вот вылезут за рамки экрана. Дэннель не сомневался, что сам он производил на тех, кто видел его на своих экранах, такое же впечатление.

Мэттью Викери, президент Парламента, сказал, нервно хрустя пальцами:

— Смею вам напомнить, что у нас нет армии. Мне кажется, вы об этом забыли. Мы, гражданское правительство, одобрили ваши меры защиты, над которыми вы работали несколько лет, хотя лично я всегда считал их крайними. Я все время думаю о процветании, которого мы могли бы достичь, о социальных преобразованиях. В будущем мы смогли бы построить в четвертом измерении такие базы, которые смогут защитить нас от любого вторжения.

— Вы всегда смотрите только в будущее, — сказал Ферун. — То будущее, которое должно наступить сейчас, не сулит нам ничего хорошего.

Холм скрестил ноги, откинулся на спинку кресла, выпустил клуб дыма в изображение Викери и фыркнул:

— Не нужно громких слов, вас и так переизберут, так что жаловаться не на что.

— Во всем виновато ваше крайнее легкомыслие, — объявил Викери. — Самым нелепым был ваш последний приказ о выводе из Лауранской системы всех неитрианских кораблей. Вы же знаете, какую торговлю мы ведем, не только с Империей, хотя здесь мы извлекаем наибольшую выгоду, но и с неприсоединившимися цивилизациями, подобными Кроакану?

— Вы понимаете, как легко было бы землянам проникнуть, замаскировавшись, на орбиту Авалона? — Холм повысил голос. — Несколько тысяч мегатонн, сброшенных с такой высоты при отсутствии облачности, заставили бы запылать костром половину Короны. Или же они могли проявить еще большую хитрость и приземлиться как мирные торговцы. Компьютеры сознания не слишком широко используются в наше время, сейчас проводится не так много исследований, но при необходимости они могут быть изготовлены и запрограммированы на возбуждение различных чувств, включая и побуждение к самоубийству. Подобный взрыв может быть проведен в пределах защитной системы города. Он бы вывел из строя генераторы, оставив то, что уцелело бы от города в беспомощном состоянии. Радиоактивная пыль отравила бы все окрестности. А вы, Викери, помогли им отвоевать у нас половину блока, необходимого нам для убежища!

— Что выиграет Земля, если изберут новое правительство? — сказал президент. — Я не отрицаю возможность войны, но я считаю, мы должны охладить свои горячие головы. Возьмите эту смехотворную программу, к осуществлению которой вы всех призываете. — Взгляд его обратился в сторону Феруна. — Это дает молодежи прекрасный предлог болтаться без дела, мешать занятым людям, отдавая им приказы, ощущать свою важность и смотреть на общество как на источник доходов. Но если говорить о флоте, который вы строите и всячески укрепляете, отрывая деньги от наших насущных нужд, то если о нем узнает Земля, она, возможно, никогда не захочет приблизиться к нам. Кто же тогда заменит ее?

— Мы находимся неподалеку от главного сектора землян, — напомнил ему Ферун. — Они могут ударить первыми, и удар этот будет сокрушительным.

— Ну сколько можно говорить об одном и том же? — возмутился Викери. — Спасибо вам большое, но я предпочитаю разрабатывать программу самостоятельно. Видите ли, — продолжал он более миролюбиво, — я согласен с тем, что положение — критическое. Мы все с Авалона. Коли я уверен, что вы предлагаете глупость, то я так и говорю об этом в Парламенте. В конце концов мы разумные существа и должны договориться, даже если для этого нужно пойти на компромисс.

Лицо Феруна сморщилось.

Хорошо, что Викери не заметил этого.

Льзу из Тарна сидел с невозмутимым видом.

Холм проворчал:

— Продолжайте!

— Я должен обдумать оба ваши предложения и все вытекающие из них последствия, — сказал Викери. — У нас не военная диктатура, и у Компакта нет никаких оснований объявлять осадное положение.

— Это раньше не было оснований, — сказал Холм. — Но сейчас опасность очевидна, но я не думаю, что тут нужны крайние меры. Адмиралтейство отвечает за местную защиту и связь с вооруженными силами в Доминионе.

— Это не помешает вам остановить торговлю, увеличить армию или придумать что-нибудь еще, что расстроит нормальную жизнь Авалона. Мы с моими коллегами очень обеспокоены создавшимся положением и считаем, что нужно предпринять какие-то меры. Но сегодня необходимо напомнить вам о том, что вы — слуги народа, а не хозяева. Если народ захочет отстранить вас от дел, он сделает это, выставив своих представителей.

— Круат уже собирался и представил Адмиралтейству самые широкие полномочия, — проговорил своим скрипучим голосом Льзу из Тарна. Он был стар, с проседью в оперении, но держался прямо и уверенно, и на экране за ним виднелся утес, на котором белел ледник.

— А парламент…

— Там все еще идут дебаты, — прервал его Холм, желая покончить с делом. — У Земной Империи нет таких помех. Если вам нужна формулировка с точки зрения закона — что ж, считайте, что мы действуем по закону чоса.

— У чосов нет правительства, — сказал Викери, побагровев.

— Что такое правительство? — спросил Льзу.

— Законная власть…

— Да! Закон диктуется традициями, и это неоспоримый факт. Закон опирается на вооруженные силы, и это непреложный факт! Правительство является такой организацией, которая обязана воплощать в жизнь чаяния своего народа. Правильно ли я понял ваших философов и историков, президент Викери?

— Да… но…

— Вы, кажется, упустили из виду, что чосы были не более единодушны, чем ваши человеческие фракции, — сказал Льзу. — Поверьте мне, у них произошел раскол. Хотя большинство проголосовало за введение последних мер защиты, у этих мер есть и противники. Подобно вам, президент Викери, чосы считают, что опасность преувеличена и не стоит затрачивать столько средств на оборону.

Льзу замолчал, и остальные участники конференции ясно услышали свист ветра и увидели двух его внуков, летавших неподалеку. У одного из них была в руках обнаженная шпага, которая передавалась от дома к дому как символ войны, у другого — бластер.

Высокий Виван сказал:

— Чосы отказываются вносить свою долю. Я со своими сторонниками сказал им, что созовем против них Сэрван. Если бы они не согласились, мы бы выполнили свою угрозу. Серьезность положения требует этого.

Холм хмыкнул: „Раньше он мне ничего подобного не говорил!“

Ферун держался почти так же спокойно, как и Льзу.

Викери тяжело дышал. Его лицо покрылось каплями пота. Он быстро вытер его платком.

„Мне почти жаль его, — подумал Холм. — Так внезапно столкнуться с жестокой реальностью“.

Мэттью Викери следовало бы оставаться экономистом-аналитиком, а не заниматься политикой. (Тут Холм не мог не подумать о том, как изменился он сам.) Тогда он был бы безобидным и, действительно, приносил бы пользу: межпланетная экономика очень нуждается в хороших специалистах и их опыте.

Беда в том, что на планете, где плотность населения так мала, как на Авалоне, правительство никогда не играло важной роли, если не считать основных аспектов экологии и защиты. В последнее же время функции его несколько расширились, ибо человеческое общество изменилось под итрианским влиянием. Голоса охотников отдавались за тех кандидатов, которые выглядели наиболее лояльными. Так, реакционеры имели возможность выбрать Викери, который с тревогой смотрел в сторону итринизации. (Не оправданная ли это тревога?)

— Вы понимаете, что это должно остаться между нами? — сказал Льзу. — Если начнутся разговоры, сомневающиеся чосы сочтут свою гордость смертельно оскорбленной.

— Да, — прошептал Викери.

Опять установилось молчание.

Сигара Холма догорела и теперь жгла ему пальцы. Он притушил ее. Запахло паленым. Холм закурил новую. „Я слишком много курю, — подумал он. — Может — быть, и пью слишком много в последнее время. Но дело сделано, насколько позволяют обстоятельства“.

Викери облизал губы.

— Это еще одна проблема? — спросил он. — Могу ли я говорить прямо? Я должен знать, является ли это намеком на то, что… в конце концов вы придете к заключению „о необходимости ответных действий“.

— Думаю, для нашей энергии найдется лучшее применение, — сказал ему Льзу. — Может быть, все-таки ваши усилия в Парламенте увенчаются успехом.

— Но… вы понимаете, что я не могу изменить своим принципам. Я должен иметь возможность говорить все, что считаю нужным.

— Это записано в соглашении, — сказал Ферун.

И за этими словами последовал монолог, который не был многословным даже с точки зрения итрианских критериев.

— Люди, населяющие Авалон, имеют неограниченные права свободы слова, печати, радиовещания, ограниченные только всеобъемлющим правом неприкосновенности личности и требованиями защиты от чужеземных врагов.

— Я хотел сказать… — Викери сглотнул. Годы политической деятельности не прошли для него даром. — Я хотел только сказать, что дружеская критика и предложения всегда правомочны, — сказал он со всей любезностью, на которую был способен. — Как бы там ни было, мы не должны допустить, чтобы началась гражданская война. Можем ли мы сейчас обсудить политику непартизанских объединений?

За кажущимся спокойствием ощущался страх.

Холму подумалось, что сейчас он может читать мысли Викери, пытающегося постичь все значение того, что сказал старый Льзу.

Как может суровая, могущественная, разбитая на кланы и рассеянная территориально раса регулировать свои общественные дела?

Как и на Земле, разнообразные культуры Итри в различные периоды ее истории давали множество ответов на этот вопрос, но ни один из них не казался полностью исчерпывающим, особенно на длительный период.

Ораторы Планха были наиболее могущественными и прогрессивными, когда прибыли первые исследователи. Некоторые называют их „хеленистинами“.

Легко приспособившись к современной технологии, вскоре вовлекли в свою Систему и других. В то же самое время с успехом применяя ее к изменяющимся условиям.

Это было нетрудно, потому что Система не требовала строгого единства.

Состояли ли владения Системы из ряда разбросанных земель или из единого участка Земли или моря, но внутри этих владений — чос был независимым. Принципы управления чосом подсказывались традицией, хотя и сама традиция медленно изменялась, как неизбежно меняется все живое. Племя, анахронизм, деспотизм, свободная федерация, теократия, клан, увеличивающаяся семья, корпорация и еще множество понятий, для обозначения которых нет подходящих слов на языке людей — все это могло характеризовать чос.

Вечное „нужно“, то есть традиционное понятие долга, определялось скорее обычаем и общественным мнением, нежели предписанием и силой. Семьи редко жили в тесном единстве, так что разногласия возникали редко и были минимальными. Обычно наказанием служило изгнание из союза или, что случалось крайне редко, рабство. Между ними лежало изгнание общее. Тот, кто совершал особый проступок, скажем, убийство, мог быть сам убит за это безнаказанно, и если кто-то пытался ему помочь, это расценивалось, как столь же тяжкое преступление.

Наказывали еще и временным изгнанием, которое автоматически кончалось по окончании установленного срока. Итрианам было тяжело перенести его. С другой стороны, особо недовольные могли легко оставить дом (как удержишь в небе?) и примкнуть к другому чосу, более отвечающему их вкусу.

Теперь, конечно, некоторые признанные группы должны были время от времени собираться вместе и принимать соответственные решения, устраивать междучосовые диспуты и сообща решать общеполитические и другие вопросы. Вот так в прошлом и возник Круат — периодическое собрание всех свободных взрослых итриан.

Оно обладало законными и ограниченно законодательными правами, но отнюдь не административными. Удачливые покровители кланов и указов, выигравшие судебные процессы, становились в глазах соплеменников силой, которой они желали подчиняться.

По мере развития общества планха, региональные собрания начали выдвигать кандидатов на годовой Круат, представлявший более обширные территории. В конце концов те, в свою очередь, посылали своих представителей в Высший Круат всей планеты, встречавшийся каждые шесть лет, если все было спокойно, и чаще, если возникало что-либо непредвиденное. На каждом уровне избирался президиум — Виван. На него были возложены обязанности решать спорные вопросы (разъяснение законов, обычаев, прецедентов), а также разбор всевозможных тяжб.

Эту организацию нельзя было назвать советом, потому что любой взрослый мог участвовать в работе на том уровне, на котором желал.

Подобное устройство не могло бы иметь место на Земле — что-то похожее появилось там однажды, давным-давно, но просуществовало совсем недолго и закончилось кровавым столкновением.

Но итриане менее болтливы, более свободны, чем земляне, не такие упрямые, как они, и не так перегружены историческим опытом прошлого. Современные средства коммуникации, компьютеры, информационные приборы, обучающие машины помогли Системе распространиться вширь, по всему Доминиону.

Прежде чем она достигла подобного состояния, ей пришлось столкнуться лицом к лицу с проблемой администрации.

Необходимые общественные работы должны были иметь под собой материальную основу, опирающуюся на добровольные вклады чосов. На практике же все оказалось гораздо сложнее. Поведение, причиняющее физический или социальный вред, запрещалось независимо от того, каким бы правильным оно ни считалось в отдельных чосах.

И все же не существовало машины для принуждения, и итриане не думали о ее создании.

Когда же несогласие принимало угрожающие размеры, Виваны соответствующего Круата вызывали обвиняемых на Сэрван, который был чем-то вроде общественного суда, чьи решения принимались безоговорочно. Сэрван после долгих размышлений и серьезнейшей церемонии требовал присутствия каждого из проживающих на данной территории. Ради их собственных интересов и особенно ради их чести, обвиняемые должны были предстать перед судом общественности.

В прежние времена суд целого чоса означал его конец — обращение в рабство тех, кто не был убит, с разделением их между победителями. Позднее он стал заканчиваться арестом и изгнанием тех, кто ранее признавался лидером. Но всегда этот своеобразный суд проводился под знаком высшей гордости. Если вызов на Сэрван отклонялся, как это случалось, когда обвинение не было признано настолько подтвержденным фактами, что можно было признать его правомочным, то требовавшие его Виваны вынуждены были кончать жизнь самоубийством.

С учетом характера итриан, Сэрван был у них тем же, что и полиция у людей. Если же ваше общество живет по законам морали, то скажите, часто ли возникает необходимость в полиции?

Никто из тех, кто знал Льза из Тарна, не поверил бы в то, что он может сказать неправду. А он говорил о том, что Авалон может оказаться разорванным на части, и к этому надо было прислушаться.

Могучий Саггитариус впадал в залив Центаур, который носил то же имя, что и второй город Авалона — единственный, кроме Грея, имевший определенное название.

Этот Центаур был, в основном, городом людей и походил на многие имперские города — полный суматохи, шума, веселья, а иногда и опасностей. В нем были речной, морской и космический порты, промышленный и торговый центры.

Находясь здесь, Аринниан большую часть времени был вынужден быть Кристофером Холмом и вести себя соответственно этому имени.

А теперь этого требовали и его новые обязанности.

Он не удивился назначению его верховным офицером охраны Западного Короната после организации этого рода войск — в их обществе семейственность была нормой.

К своему удивлению, Крис довольно успешно справлялся со своими обязанностями и даже получал некоторое удовольствие, исполняя их, — и это он, всегда насмехавшийся над „пастухами“!

Через несколько недель под его началом действовала хорошо организованная армия, постоянно проводились учения, были налажены снабжение и коммуникации. Конечно, большим подспорьем служило то, что большая часть авалонян были завзятыми охотниками, кроме того, постоянное участие в военных конфликтах привело к тому, что у них сложились определенные традиции, которые в армии пришлись как нельзя более кстати. Кроме того, всегда можно было прибегнуть к совету старого Дэннеля.

Такие формирования возникали сейчас повсюду. Им нужно было согласовывать свои действия с мерами, принимаемыми братством Симен. Была созвана Конференция, на которой все эти вопросы были разрешены.

После конференции Аринниан предложил Хрилл:

— Давай отпразднуем это событие! Может случиться так, что нам больше не представится возможности увидеть друг друга. Предложение Аринниана было не случайным. Он думал об этом два последних дня.

Табита Фалькайн улыбнулась.

— Конечно, Крис! С удовольствием!

Они пошли по Лайвелл-стрит, взявшись за руки. Было очень жарко.

— А почему ты все время называешь меня только моим человеческим именем? — спросил он. — И говоришь со мной на англике?

— Мы люди, ты и я! У нас нет перьев, чтобы пользоваться планха по всем правилам. Ты против?

Крис помедлил с ответом.

„Вообще-то это личное дело каждого, — думал он, — она просто относится к этому, как все люди“.

Он остановился и повел свободной рукой.

— Посмотри на все это и перестань философствовать, — сказал Крис. И тут же подумал, что не совсем учтив с девушкой.

Но она только улыбнулась в ответ.

Эта часть улицы пролегала вдоль канала, вода которого была покрыта масляными пятнами и засорена отбросами.

Повсюду, куда ни глянь — баржи, и узкая полоска воды казалась зажатой между двумя рядами плотно притиснутых друг к другу зданий, чьи ободранные фасады тянули свои десять-двенадцать этажей к ночному небу. Звезды и белый полумесяц Морганы терялись в ярком искусственном свете мигающих реклам и надписей: „Грог“, „Танцы“, „Еда“, „Лучшие земные ощущения“, „Дом развлечений“, „Спешите к Марии Джуане“, „Азарт игры“, „Обнаженные девушки“… Машины запрудили дорогу, по тротуару текла толпа. Кого тут только не было! Моряки, летчики, сплавщики, рыбаки, охотники, фермеры, едва стоящий на ногах пьяница, еще один пьяный, согнувшийся волосатый человек, стоящий на углу и выкрикивающий что-то невнятное, — бесконечный людской поток, смеющийся, беззаботный, перекрывающий своими голосами шум уличного движения, шарканье ног, обрывки фраз, доносившиеся из громкоговорителя.

Воздух вонючий, пропитанный дымом, маслом, запахом пота, насыщенный испарениями окрестных болотистых земель, кажущимися в городе зловонными.

Табита улыбнулась своему спутнику:

— Все это очень забавно, Крис, — сказала она. — Но зачем мы сюда пришли?

— Ты ведь не стала бы… — он запнулся и поймал себя на том, что смотрит на девушку не отрываясь. Они оба были одеты в блузы без рукавов, кильт и сандалии. Одежда прилипала к их мокрым телам, лица были влажными. Но несмотря на это и на запах женского разгоряченного тела, который он не мог не уловить, в ней все равно угадывалось существо, привыкшее к морским просторам, огромному небу и свежему ветру. Молодой человек был очень взволнован.

— Иногда необходимо расслабиться, — сказала Табита, дружелюбно улыбаясь ему. — Ты — пуританин, Крис!

— Нет, нет, — запротестовал он, боясь, как бы она не сочла его наивным. — Разборчивый — может быть. Я часто бывал здесь не только по делам службы. Мне хотелось объяснить тебе, что я горжусь тем, что принадлежу к чосу, и мне больно, что люди моей расы могут жить в грязи. Неужели ты не понимаешь, что это и есть то древнее, чего стремились избежать пионеры и что они не хотели брать в новый мир.

Табита произнесла слово, от которого он отшатнулся. Айат никогда бы не сказала такого.

— Ладно, если ты и в самом деле так считаешь, — усмехнулась девушка и продолжила: — Я читала записи Фалькайна. Он и его последователи не хотели ничего, кроме комнаты, в которой им бы никто не мешал, — она неожиданно спросила, — Как насчет обеда?

И они пошли к ресторану.

Он почувствовал себя несколько лучше в полумраке респектабельного Фениксхауз. Этому способствовало и то, что здесь было прохладно, и одежда уже не обрисовывала с такой откровенностью формы ее тела, как на улице. Понемногу они приходили в себя.

Она заказала коктейль „котфлауэр“. Ему же пить не хотелось.

— Давай же, — улыбнулась Табита. — Вылези, наконец, из своей скорлупы!

— Не хочу! — Аринниан, наконец, нашел нужные слова. — Зачем притуплять свои чувства в счастливый момент?

— Мне кажется, что я уже слышала эту фразу. Поговорка Врат Бури?

— Да. Хотя, я думаю, в Высоком Небе тоже не пользуются наркотиками.

— Не пользуются. Большая часть из нас придерживается старых правил, ты же знаешь. — Некоторое время Табита внимательно смотрела на него. — Твоя беда в том, Крис, что ты слишком стараешься походить на итрианина. Расслабься! Надо быть своим среди тебе подобных! Много ли есть людей, с которыми ты близок? Держу пари — единицы!

Он заставил себя сдержаться.

— Последнее время я часто с ними виделся.

— Да! И неважно, есть у тебя к ним дело или нет — разве это плохо? Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, учить тебя уму-разуму, но факт остается фактом: мужчина или женщина, пытающиеся вести жизнь итриан, стараются впустую!

— Что ж, после трех поколений тебе, должно быть, неспокойно в твоем чосе, — сказал он, сдерживая сарказм. — Ты достаточно много времени проводишь среди людей, не так ли?

Она кивнула.

— Несколько лет. Я перепробовала разные профессии: охотницы, рыбачки, старательницы — чуть ли не большую часть авалонских профессий. Я получила большую часть доли в начатом деле Драуна — и оставила ее на различных покерных столах! — она рассмеялась. — Черт возьми! Иногда кое-что действительно легче объяснить на планха! — И очень серьезно добавила: — Но вспомни, я была совсем юной, когда мои родители пропали в море. Меня удочерила итрианская семья. Они и вдохновили меня на бродячую жизнь: таков обычай Высокого Неба. Моя верность и благодарность чосу крепла. Я считала себя его членом, который, по случайности, является человеком. — Она прервала себя и обернулась. — А вот и коктейль! Давай-ка просто поболтаем, я стосковалась по этому в Сент-Ли!

— Пожалуй, я тоже выпью, — сказал Аринниан.

И вскоре обнаружил, что напиток помогает сбросить напряжение.

Вскоре беседа их стала оживленной. А так как ее жизнь была куда богаче приключениями, чем его, то ему скучать не приходилось. Бывали и в его жизни случаи, когда он мог оказаться в опасности не меньшей, чем угрожала ей — хотя бы тогда, когда он скрывался от родителей на осаждаемых прибоем Островах Щита или когда он встретил спадатонта на суше, имея при себе лишь копье. И хоть таких случаев было немного, его воспоминания произвели на Табиту большое впечатление. Она никогда не совершала межпланетных путешествий, если не считать короткой поездки на Моргану.

В отличие от нее, он, сын флотского офицера, получил возможность увидеть всю Лауранскую систему от разрушенного солнцем Элизиума и многочисленных лун Камелота до темного, любимого кометами Утгарда. Говоря о хрупкости голубого мира Фзеации, Крис процитировал строки Гомера, и Табита пришла в восторг, просила прочитать ей еще что-нибудь и спрашивала, что еще написал этот парень. Гомер, и разговор перешел на книги…

Еда была смешанной, составленной из блюд обеих рас: рыба, тушенная в пискоиде и томате, пирог с говядиной и шуа, салат из листьев иластергрейна, груши, кофе, сдобренный белым корнем. Дополнением послужила бутылка вытяжки из дего. В конце обеда Аринниан, начинавший привыкать к самостоятельности Табиты, был шокирован, когда его спутница закурила трубку. — Как насчет того, чтобы заглянуть в „Гнездо“? — предложила она. — Мы могли бы разыскать Драуна. — Компаньон Табиты был ее начальником по охране. В Центауре она была его помощницей. Положение чоса о рангах было одновременно и более сложным, и более гибким, чем у Техников.

— Что ж, хорошо, — ответил Аринниан.

Она наклонила голову.

— Ты, правда, согласен? Я думаю, что ты предпочитаешь итрианский гангут любому месту в этом городе. — Это было единственное заведение, предназначенное специально для орнитоидов, гостями которого они бывали довольно редко.

Аринниан нахмурился.

— Я уверен, что таверна — не самое лучшее место для них, — добавил он поспешно. — Я не гордец, пойми!

— Но все же ты не возражаешь, когда люди подражают итрианам. Ух-ух! На двух крыльях не получается! — Онаг встала. — Давай заглянем в пивнушку „Гнездо“, выпьем с другом, если встретим его, почитаем стихи. А потом — дансинг-клуб, идет?

Аринниан кивнул — несмотря на охватившее его волнение, он был доволен тем, что Табита сегодня в приподнятом настроении. Но поскольку даже с помощью техники невозможно принять участие в итрианских воздушных танцах, он может просто передвигаться по полу в объятиях другой птицы, и это тоже было прекрасно. Но раз эта возможность потеряна для него, то может быть Табита… Ведь в эту необычную ночь она была Табитой, а не Хрилл с небес…

Он слушал болтовню об общении с девушками-птицами, весьма далекими от благоговейного созерцания. Для Аринниана и ему подобных их соратницы-женщины были товарищами, сестрами. Но Табита подчеркивала его и свою человечность.

Они на такси-кэбе отправились в „Гнездо“ — самое высокое в городе здание, которое, к тому же, располагало гравитационной шахтой, потому что многие прибывали сюда не на летательных аппаратах.

Таверна была защищена от дождя стеклянной крышей, сквозь которую на этой высоте звезды безбоязненно могли лить свой свет, не боясь исчезнуть в свете искусственного пламени внизу. Моргана склонялась к западным землям, но все еще серебрила своим светом реку и залив.

На востоке громоздились грозовые тучи, и световые блики выхватывали из темноты их громады. Инсектоиды призрачной дымкой покачивались над каждым столом.

Народу было немного, несколько неясных силуэтов, склоненных над стаканами с напитками, виднелись тут и там, слуга-робот ходил по залу, позвякивая стальным покрытием.

— Скучища, — разочарованно сказала Табита. — Но мы сможем поднять настроение!

Они принялись пробираться между столиками, пока Аринниан не остановился и не воскликнул:

— Хой! Водан, экс-Хирр!

Его соратник по чосу, изумленный, поднял голову. Он выпивал в компании пухленькой особы, которая посмотрела на вновь появившихся недовольным взглядом.

— Хорошего тебе полета, — приветствовал его Аринниан на планха, последующая фраза была вполне подходящей для англика, хотя произнесена была на англике чисто автоматически. — Не ожидал встретить тебя здесь!

— Доброго приземления и тебе, — ответил Водан. — Через несколько часов я должен быть на своем корабле. Мой транспорт отходит от базы на Хэлцнон-айленд. Я отправлюсь пораньше, пока не начался шторм. Неподалеку от дома мы попали в три дьявольские бури подряд.

— Ты готов к битве, охотник, — сказала приветливо Табита.

Это верно, — подумал Аринниан, — он жаждет битвы. Только как же так, почему он не остался с Айат до последней минуты, по крайней мере, он должен был бы совершать полет в свете Луны, размышляя и созерцая… А он предпочел пирушки… — Он прервал себя.

Водан сделал знак своей спутнице.

— Кьенна, — сказал он. Его фамильярность при посторонних была оскорблением, и девушка недовольно и печально качнула крыльями.

Аринниан с удовольствием избежал бы этой компании, но не, мог придумать никакого правдоподобного предлога, давшего бы возможность уйти, никого не обидев. Делать нечего, и он с Табитой опустились на сиденья рядом с Воданом и Кьенной.

Когда подкатился робот, они заказали густое, крепкое нью-африканское пиво.

— Как дуют твои ветры? — спросила Табита, попыхивая трубкой.

— Хорошо. Я желаю этого и тебе! — ответ Водана был точен. Он повернулся к Аринниану, который искусно скрывал свое плохое настроение. — Ты ведь знаешь, что я последние недели был на тренировочных маневрах.

— Да, Айат не раз говорила мне об этом.

— Это было очень интересно. Мой корабль требует хорошей подготовки. Позволь мне рассказать тебе о нем. Один из новых торпедоносителей подобен земным, и это прекрасно! Я горд, что смог увенчать его корпус тремя золотыми звездами!

„Айат“ означает „Три звезды“.

Водан продолжал свой рассказ.

Аринниан посмотрел на Табиту. Она и Кьенна встретились взглядами. Перья последней передали Гамму чувств. Даже он смог прочесть большую часть невысказанных фраз полу-языка.

„Да, моя милочка, рожденная, чтобы ходить, Кьенна — то, что она есть, и кто ты такая, чтобы бросать вот эти свои презрительные взгляды? Чем я еще могу быть, если я, выросшая из детеныша в девушку, поняла, что мой любовный период приходит, как только я подумаю о нем, поняла, что для меня во всей Вселенной нет места, где я буду иметь право на уважение? О, да, да, я слышала об этом раньше, не беспокойся — „специальное лечение“, „советы“ — так вот, слаботелая, к твоему сведению: чосы не часто держат слабых, а я не собираюсь хныкать и просить о помощи. Кьенна пойдет своим путем, и этот путь будет лучшим, чем твой, хотя ты, впрочем, не так уж от меня и отличаешься… не правда ли, человек?“

Табита подалась вперед, похлопала ее по руке, не обращая никакого внимания на когти, улыбнулась, глядя в красноватые глаза, и бросила;

— Хорошей тебе погоды, девушка!

Удивленная Кьенна подалась вперед.

Какое-то мгновение казалось, что сейчас она кинется на девушку, и Аринниан потянулся к рукоятке ножа, но Кьенна обратилась к Водану:

— Нам лучше уйти!

— Еще рано! — итрианин великолепно скрывал свое замешательство. — Только облака могут знать, когда я снова увижу моего брата!

— Нам лучше уйти, — повторила она совсем тихо.

Аринниан почувствовал слабый мускусный запах. За соседним столом другой самец поднял свой хохолок и посмотрел в их направлении.

Аринниан мог представить себе, какие чувства бушевали в груди Водана — не убить, потому что она не вооружена, но оскорбить, бросить вызов, ударить! Но он не дал выплеснуться им наружу — традиция не позволяла этого.

— Мы сами сейчас уйдем — только допьем пиво, — сказал человек. — Рад, что встретил тебя, Водан. Вечного тебе прекрасного ветра!

Облегчение Водана было очевидным.

Он пробормотал несколько вежливых фраз и поднялся наверх вместе с Кьенной.

Аринниан не мог решиться нарушить молчание. Он был благодарен тусклому свету: лицо его жарко пылало. Он старался не смотреть на Табиту.

Наконец та мягко произнесла:

— Бедная потерянная душа!

— Кто, эта ночная пташка? — он сразу же пришел в ярость. — Мне приходилось раньше встречаться с существами ее сорта. Дегенератки, жалкие преступницы! Ее счастье, если Водан не перережет ей горло в каком-нибудь из низкопробных клубов, в который она его потащит. Я знаю, что произошло. Он блуждал одинокий, потерянный, житель гор, который, возможно, никогда не встречался с ей подобными. Она заметила его, проявила свое уменье, угх!

— Ну, а тебе-то какое дело? Я хочу сказать, что он, конечно, твой друг, но я не могу поверить в то, что это существо сумеет вытянуть из него больше обычной платы. — Табита выпустила клуб дыма. — Ты знаешь, — задумчиво проговорила она, — в этом хорошо проявляются особенности итрианской культуры. Она использует только те человеческие идеи, которые не угрожают ей всякими ненормальностями, вроде насильственной смерти. К сожалению, они еще не интересуются вопросами сенсорных изменений, исследований или лечений… Когда-нибудь…

Он едва слышал последнее замечание.

— Водан должен жениться на Айат, — сказал он каким-то изменившимся голосом.

Табита подняла брови.

— О, на той, о которой ты мне говорил? Но не думаешь ли ты, что узнай Айат об этом, она была бы только рада, что он приобрел немного опыта?

— Это неправда! Она слишком чиста! Она…

Аринниан задохнулся. Внезапно он подумал: „Почему бы не рискнуть? Мне сейчас и самому нужно забыться“.

— Это так мало для тебя значит? — выпалил он. — В таком случае, давай сделаем то же самое!

— Хм! — некоторое время она изучала его. Его гнев утих, и он сделал усилие над собой, чтобы не отвести глаз под этим изучающим взглядом.

Наконец она сказала:

— Ты чем-то огорчен, не так ли, Крис? — Усмешка. — Но, во всяком случае, ты подаешь надежды.

— Прости, — он встал. — Я не хотел быть грубым! Я хотел заставить тебя понять, что меня расстроило.

— Я могла бы утешить тебя, назвав твои переживания воображаемыми, — она улыбнулась, и голос ее был более сочувственным, чем сами слова, — но я все же не считаю нужным делать этого. Итак, ответ будет „нет“!

— Этого я и ожидал. Мы, птицы… — он не смог закончить, посмотрел на кружку и сделал большой глоток.

— Что ты хочешь сказать словом „Мы“? — с вызовом бросила она.

— Мы… наше поколение…

Когда она кивнула, волосы ее блеснули.

— Я знаю, — сказала она серьезно. — Эта нестабильность, смешанность общения, как того требует каккелек, приведут к тому, что они не испытают должного уважения к своим партнерам. Речь идет лишь о мимолетном общении с птицами противоположного пола. Ты же умный мальчик, Крис! Авалоняне не склонны к самоанализу, но ты должен видеть истину! Неужели ты не хочешь иметь жену и детей?

— Конечно, хочу.

— Большая часть хочет этого, я уверена. Многие и раньше имели их, когда им удавалось понять друг друга. Но в этом вопросе нет единства для всех. Мы, птицы, испытываем в этом аспекте меньше давления, чем люди, поэтому обычная статистика ничего не дает. Проблема в наши дни становится тем более острой, чем больше усиливается движение в чосы, нарастая как снежный ком. И в конце концов, Крис, твой жизненный опыт ограничен. Сколько из тысяч ты знаешь настолько хорошо, что можешь описать их жизнь? Естественно, ты тяготеешь к знакомствам с тебе подобными, и особенно потому, что мы, люди, весьма преуспели в обращении со своими душой и телом.

Трубка Табиты потухла. Она набила ее снова и закончила:

— Я вот что тебе скажу: твой случай не является ни таким типичным, каким тебе кажется, ни таким серьезным. Но я искренне желаю, чтобы уход в птицы не заставил других разумных людей терять годы себе во вред.

Гнев вновь овладел им. Какое право она имела говорить с ним как высший с низшим?

— Нет, подожди-ка… — начал он.

Табита отодвинула свой стакан и встала.

— Я возвращаюсь в отель, — сказала она.

Он непонимающе уставился на нее.

— Что?

Она потрепала его по волосам.

— Прости. Но боюсь, что если мы будем продолжать в том же духе, то поссоримся. Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы хотеть этого. Лучше мы встретимся в другой раз. А теперь я намереваюсь лечь в постель и заказать на экране Центральной библиотеки эту штуку Гомера.

Крис не стал отговаривать Табиту. Возможно, то спокойствие, в котором она пребывала после спора с ним, обидело его.

Пожелав ей доброй ночи весьма прохладным тоном, он направился к ближайшему фону.

Первая женщина, которую он вызвал, была занята. Оборонная промышленность требовала семи часов непрерывной работы, плюс-минус пятнадцать минут, не считая дополнительных часов.

Вторая женщина испуганно сказала, что если ему нужен ее муж, она может его позвать.

Он извинился за то, что набрал неверный номер.

Третья согласилась. Она была, чрезмерно пухлой, беспрерывно болтала и обладала мозгами барриссороида… Но какое это имело значение?

…Он проснулся на рассвете следующего дня. Женщина во сне вспотела, и дыхание ее было насыщено парами поглощенного накануне алкоголя.

Интересно, подумал он, почему так жарко и душно? Что-нибудь не в порядке с кондиционером? Впрочем, было объявлено, что если придется поднять силовые экраны, то утечка энергии потребует закрытия Окружного контроля…

— Силовые экраны!

Аринниан вскочил с кровати. Из-за дождя ничего не было видно, но он разглядел дымку за этой пеленой.

Он бросился вон из комнаты.

Записанный на пленку монотонный голос повторял снова и снова… война объявлена!

Курьер из Итри принес в Грей новости о том, что Земля известила о начале войны.

— Наша основная стратегия проста, — объяснил адмирал Кайал. — Я бы предпочел еще более простую: открытая битва между двумя флотами — победитель забирает все.

— Но итриане вряд ли согласятся на такие условия, — заметил губернатор Саракоглу.

— Конечно. Они же достаточно хорошо организованы. Потом, не в их характере вести прямой бой. Кроме того, они знают, что у них мало шансов выиграть такую битву. Они проигрывают нам в численности. Я думаю, они попытаются удержать узловые пункты, оттуда они будут делать вылазки, набеги, уничтожить те наши небольшие соединения, которые им удастся обнаружить, ослаблять наши коммуникации. Мы не можем прямо отправиться в Доминион, пока в тылу у нас будет существовать подобная опасность. Потому что это может привести к слишком большим потерям. Мы можем оказаться перед лицом настоящей беды, если позволим зажать себя между внешними и внутренними их силами.

— Итак, мы начнем с захвата их ключевых баз.

— Только самых главных. Не стоит беспокоиться о крошечных новых колониях или союзниках, находящихся в глубоком тылу, что держат на своей орбите всего несколько кораблей. — Кайал выключил экран. Засверкали тысячи звезд нужного им района. Они усеяли расстояние в парсеки, являя собой единое пламя света, в котором лишь немногие могли различать отдельные планеты.

Кайал обнаружил, что его способность в этом отношении приносила ему определенную выгоду. Что-то мог делать и компьютер, но его способность в быстрой ориентации оказалась незаменимой.

— Лаура — ближайшая, — сказал он. — Хру и Кхрау находятся дальше, образуя вместе с первой треугольник. Дайте мне их, и я смогу направиться прямо к Кветлану. Это заставило бы итриан стянуть все силы, которыми они располагают, чтобы защитить свой дом. А поскольку к тому времени мой тыл и коммуникации будут в достаточной безопасности, я предприму решающую битву!

— Гм-м-м! — Саракоглу потер массивный подбородок. Звук получился скрипучим: при его занятости он часто забывал как следует побриться. — Вначале нанесем удар Лауре?

— Да, конечно! Не всей армадой. Мы разделимся приблизительно на три равные группы. Две из них медленно двинутся к Хру и Кхрау, но не станут нападать до тех пор, пока не будет ослаблена Лаура. Сил будет достаточно во всех трех системах, но я хочу почувствовать итрианскую тактику — и, к тому же, убедиться в том, что они не готовят нам какой-нибудь неприятный сюрприз, который каким-нибудь образом ухитряются скрывать под перистой оболочкой.

— Это возможно, — согласился с ним Саракоглу. — Как известно, мы о них не слишком высокого мнения. Проблема шпионажа за негуманоидами… Предателей среди итриан найти почти невозможно, а компетентных — совсем исключено.

— Я все же не понимаю, почему мы не можем направить агентов в тот населенный пункт Лауры, где наиболее высоко человеческое население?

— Мы делали это, адмирал, делали! Но поскольку основная жизнь там сосредоточена в маленьких, замкнутых и плохо связанных между собой общинах, они не смогли сообщить ничего, кроме и так очевидных фактов. Вы должны понять, что авалонские люди уже не думают, не говорят и даже не ходят так, как люди Империи. Сойти там за своего — дело непростое. Кроме того, Авалонское адмиралтейство превосходно справляется с делами безопасности. Второй их командующий, парень по имени Холм, кажется, совершил в прежние времена несколько продолжительных поездок по Империи, как официальных, так и неофициальных. Кроме того, Холм с успехом окончил одну из наших академий. И хорошо знает наши методы.

— И насколько я понимаю, благодаря Холму не только лаурианский флот, но и защита планеты были намного усилены за последние несколько лет, — сказал Кайал. — Да, конечно, мы должны заняться этим человеком.

…Этот разговор произошел несколько дней тому назад. В этот день (часы показывали, что он является продолжением бесконечной звездной ночи) земляне приблизились к своему врагу.

Кайал сидел один в центре супердредноута „Валендерей“. Его окружали экраны связи, закладывающая уши тишина и километры металла, машин, оружия, энергии, сквозь которые прошли несколько тысяч живых существ.

Но в этот момент он сознавал присутствие только того, что находилось вне. Видеоэкраны показывали ему это: темнота, драгоценная россыпь звезд и Лаура, крошечная, удаленная на девятнадцать астрономических единиц, золотая и смеющаяся.

Корабли легли в гипердрайв и должны были появиться у Солнца на гравитационном ускорении. Большая их часть летела впереди флагмана. Встречи с противниками можно было ожидать каждую минуту.

Уголки рта Кайала опустились вниз, он был высоким человеком, худощавым, с острым носом, его вдовий хохолок и остроконечная бородка побелели, хотя ему едва ли было шестьдесят. Форма его была настолько скромной, насколько это позволял ему чин.

Он курил безостановочно. Сейчас он отбросил окурок последней сигареты с таким отвращением, как будто это был червяк. „Почему мне так трудно переносить эти последние минуты ожидания? — подумал он;— Потому, наверное, что я буду спокоен; когда мои люди начнут воевать“.

Кайал посмотрел на фотографию своей покойной жены. Она стояла перед их домом, среди высоких деревьев.

Он направился к картине, желая включить ее. Но вместо этого включил проигрыватель.

Зазвучала музыка — пьеса, которую так любили он и его жена, мелодия, давно забытая на Земле, но совершающая триумфальное шествие по другим местам Вселенной — „Нассагалия“ Баха.

Кайал откинулся на спинку стула, закрыл глаза и отдался музыке.

„Долг мужчины в этой жизни, — думал он;— избегать зла, насколько это возможно.“

Сигнал нарушил покой Кайала. На экране появилось изображение его помощника.

— Сэр, мы получили рапорт о начале военных действий из Вангуара квадрат три. Сообщение подтверждено. Никаких подробностей.

— Хорошо, гражданин Файнберг, — сказал Кайал. — Любую важную информацию немедленно передавать мне.

Скоро ее будет так много, что ни один живой мозг не сможет воспринять такое ее количество. Тогда она пойдет фильтроваться сквозь сложный комплекс подчиненных и компьютеров, а он сможет надеяться: то, что дойдет до него, будет не слишком далеко от реальности. Но эти самые ранние сообщения всегда были истинны — словно они доносили и до него отзвук едва начавшейся битвы.

— Есть, сэр! — Экран потух.

Кайал выключил музыку.

— Пока что прощай, — прошептал он ей и встал. В комнате была еще одна его личная вещь — распятие. Он снял с головы фуражку, встал на колени и перекрестился. — Отец, прости нас за то, что мы собираемся делать, — попросил он: — Отец, будь милосердным ко всем, кому суждено умереть. Ко всем!

— Сообщение получено, командующий, — произнес итрианский голос, — Контакт с землянами около 12 з.у., направление Пики. Огонь начался с обеих сторон, но потерь, как будто, пока не наблюдается.

— Благодарю! Прошу держать меня в курсе. — Дэннель Холм выключил интерком. — Как будто от того, что я знаю, будет какая-то польза! — проворчал он.

Он быстро произвел вычисления. Свет, радио, нейтроны — всему этому понадобится восемь минут на то, чтобы пересечь астрономическую единицу. Сообщения будут опаздывать более чем на полтора часа. Единичная перестрелка нескольких небольших судов могла уже быть с успехом окончена, часть победителей вернулась на свои орбиты, в то время как другая их часть, вернее их суда, образовали маленькие миниатюрные пылающие солнца, пытаясь восстановить кинетическое ускорение, которое позволило бы им перегруппироваться.

Или же, если другие суда одной из сторон находились не так далеко, они могли присоединиться к своим, все увеличивая и увеличивая радиус битвы.

Ударив кулаком по столу, он с досадой сказал:

— Если бы можно было установить гипнокоммуникацию. — Но такое не практиковалось. Мгновенные импульсы квантовых прыжков судна в окружении природного ограничения скорости могли быть смодулированы для посылки сообщения на световой год или около этого — но не так глубоко, когда звезда имеет искаженное гравитационное поле, где, если начнешь путешествовать релятивистически, то рискуешь жизнью. Конечно, можно было и избежать неприятных последствий при абсолютной уверенности в повороте событий, но кто мог быть абсолютно уверен в том, как будут развиваться военные действия — во всяком случае, принимая во внимание, что Земле суждено стать более сильным противником, чем обычно, и борьба вполне может окончиться печальным исходом… „Зачем я погружаюсь во все это?“

Он соскочил с письменного стола, на краешке которого сидел, подошел к окну и остановился, глядя вдаль. Сигара, зажатая во рту, клубилась дымом, как вулкан: День за окном был как назло прекрасен: Осенний ветер нес с залива запахи соли, его воды двигались и сверкали между Лаурой и небесами. И еще ветер приносил сюда запахи садов. Северные склоны холмов лежали вдали в голубой дымке.

К Дэннелю подошла Ровена.

— Ты же знал, что тебе придется остаться, дорогой.

Несмотря на возраст, она все еще была тонкой и стройной, и волосы ее по-прежнему оставались каштановыми.

— Да. Меня беспокоит тыл. Логическая, компьютерная, коммуникационная поддержка. Может быть, Ферун и лучше разбирается в вопросах космической войны, но именно я построил планетную защиту. Месяцами мы действовали в согласии. И не моя вина в том, что я все так остро чувствую. — Холм повернулся к жене, обнял ее за талию. — Но, господи, Ро, я не думал, что это будет так тяжело.

Она притянула его голову к своему плечу и нежно погладила по седеющим волосам.

Ферун решил отправить свою жену из Миствуда. Марр путешествовала вместе с ним в течение всей его долгой флотской карьеры, рожая и поднимая детей на корабле. Но она была больна, и врачи не обещали вылечить ее до начала атаки. Как это ни печально, но старость неизбежна. Ему очень будет не хватать Марр.

Но Ферун был так занят, что не смог попрощаться с женой.

— Наблюдай, — сказал он помощнику, сидевшему у приборов. Компьютеры только что внесли исправления в колебательный контур согласно последним данным. Изображение передавало окружающие их планеты, Солнце и ореолы искр, оставляемые кораблями. — Битвы будут здесь и здесь! Повсюду, где нейтринные потоки достигают наших детекторов, совершается процесс кросскорреляции, разъясняются затруднительные моменты.

— Этой информации явно не хватает, — сказал его племянник и помощник.

— При таком расстоянии ничего другого ждать не приходится. Тем не менее, мы сами можем заполнить некоторые бреши, если допустим, что их адмирал достаточно благоразумен. Я почти уверен в том, что его клещи состоят из двух половин, каждая из которых движется с диаметрально противоположного направления — с севера и юга эклиптического уровня… Вот так. — Ферун указал направление. — Теперь он должен иметь дальнейшие резервы. Чтобы избежать создания широкой цепи со значительным риском быть преждевременно обнаруженным, они должны проходить по прямой от основного направления на Пакас. И если бы этим занимался я, то поместил бы их неподалеку от эклиптики. Так что нужно ждать их нападения вот здесь. — Он указал область.

Они стояли на большом, как комната, мостике, поскольку итрианам нужно место, чтобы расправить крылья. И все же были теснейшим образом связаны со всем вокруг. С кораблем с помощью его интеркомов, калькуляторов и офицеров. А с тем великолепным местом, где началась бойня, их связывал экран, отражающий все ее подробности.

Шум битвы, достигающий мостика через сакасы силового поля, пока что слышался слабо, просто как общий фон. Воздух был теплым и легким, ветерок колыхал перья на их крыльях. Пахло циннамонами и абердрагуном. Звуки битвы не проникнут сюда до тех пор, пока судно не окажется в самом ее водовороте: члены команды очень быстро потеряют силы, если стимуляторы не будут работать на полную мощность.

План Феруна не позволял так рано посылать супердредноут навстречу противнику. Он был рассчитан на последний этап этой игры. Вот тогда-то адмирал и намеревался показать, почему корабль получил это свое название в той уже давней битве на Итри.

На обоих бортах судна было написано на англике: „Адова скала“.

Появились новые сообщения. Указывались типы судов так точно, как это позволяла проанализировать их нейтронная эманация.

Помощник насторожился. Хохолок его поднялся.

— Так много врагов за такое короткое время? Дядя, кажется, новости плохие!

— Мы этого ожидали! Не позволяй этой игрушке загипнотизировать себя! Я бывал и не в таких переделках. Половина меня — ткань, регенерированная после полученных в битвах ранений. А я все еще копчу небо!

— Прости меня, дядя, но большая часть твоих битв была полицейскими актами в пределах Доминиона. А сейчас на нас идет сама Империя!

Ферун подумал: „Мне об этом известно не хуже. Я тоже изучал материалы о прекрасно развитой военной технике Земли. Как практически, так и теоретически“.

Вслух он сказал:

— Компьютеры, роботы, машины — лишь полдела во время войны. Есть еще мозг и сердце.

Клацая когтями, Ферун прошел по палубе к видеоэкрану и вгляделся в него. Его наметанный взгляд заметил среди звезд мерцание — один единственный корабль. Вся остальная часть флота терялась в необъятности, через которую они летели.

— Начинается новый бой, — сказал он в интерком и застыл, ожидая сообщений. В голове промелькнули слова, вычитанные им в одной из земных книг, которые доставили ему столько удовольствия. „Страх перед королем подобен львиному рыку: тот, кто вызывает его гнев, грешит против собственной души“.

Часы выстраивались в дни, пока два флота своими тяжелыми дивизиями нащупывали слабые места друг друга.

Подумайте только: при ускорении, равном одной земной гравитации, корабль, движущийся от „начальной точки“, мог покрыть одну астрономическую единицу, а это около 149 миллионов километров, примерно за пятьдесят часов. В конце этого периода он набирал скорость до 1060 километров в секунду. За время, в два раза больше этого, он двигался с удвоенной скоростью и должен был покрыть четыре начальных расстояния. Неважно, какая часть силы присваивалась термоатомными двигателями. Неважно, какая часть маневренности исходит от гравитационного толчка, который действует против того, что мы называем „Космосом“ — подобные данные быстро не изменишь.

Нельзя скидывать со счетов и огромность расстояния, даже межпланетного. Сфера радиусом в одну а.е. имеет объем примерно в тринадцать миллионов земных. Умножение этого радиуса на десять означает умножение объема на тысячу. Неважно, насколько чувствительны приборы — все равно невозможно провести очень точные измерения в пределах непосредственного окружения, не зная, где находится предмет поисков сейчас, если сигналы ограничены световой скоростью. По мере того, как нарастает снежный ком неточных данных, изменяются не только параметры вычислений битвы, изменяются сами результаты. Кто-то обнаруживал, что потерял часы на путешествие, которое оказалось бесполезным и даже вредным, и еще массу часов или дней на попытку сгладить неприятные последствия неудачного маневра.

Но потом, в мгновение ока, вдруг станет понятно, что все оказались рядом друг с другом, и битва может завершиться в считанные секунды.

„Номер семь, вперед!“ — предупредил робот-диспетчер, и „Звезда-охотница“ ринулась в бой.

Ее двигатели заработали на полную мощность.

Тело Филиппа Рошфора, сидящего в кресле пилота, охватила дрожь.

Над приборной панелью, над его шлемом и чуть сбоку, за его спиной видеоэкраны показывали полусферу с солнцами. Лаура, свечение которой было таким ярким, что ослепляло его, походила на диск, расположенный между двумя крыльями зодиакального света.

Его радар тревоги свистнул и включился, словно стрела закружилась вокруг шара. Сердце его забилось. Рошфор не мог не смотреть на экран. Он успел заметить движение цилиндра, направлявшегося к огромному корпусу „Айзы“.

Во время рывка гравитационный экран в этой части материнского корабля должен быть включен. Но против торпед они были бессильны. Если она попадет в корабль и детонирует… в вакууме несколько килотонн не являются столь плачевно разрушающими, как в воздухе или в воде: бронированный корабль, надежно защищенный против сотрясений и высоких температур, снабжен такой плотной защитой, которая в состоянии отсечь могущую проникнуть внутрь жесткую радиацию. И все равно корабль будет серьезно ранен, возможно, покалечен, а люди получат ужасные травмы и обгорят настолько, что станут молить бога о смерти.

Вспыхнул энергетический луч. Хлынула мгновенная инконденсация. Сенсоры передали свои сигналы нужному компьютеру. Одно из орудий Ва Чау перехватило торпеду.

— Молодец! — крикнул в интерком Рошфор. — Отлично! — Он нацелил свои детекторы на поиски лодки, которая должна была быть достаточно близко, чтобы послать снаряд.

— Запеленговано! Цель установлена!

„Звезда-охотница“ устремилась вперед. „Айза“ мерцала среди созвездий.

— Дай мне немного времени, чтобы вернуться в ряд, Абдуллах, — сказал Рошфор.

— Похоже, он о нас знает, — с каменным спокойствием откликнулся голос Хелу. — Все зависит от того, попытается он уйти или приблизиться к…

— Он ищет укрытия! — Честно говоря, подумал Рошфор, я бы тоже его искал, когда тяжелый крейсер выплевывает лодки. Храбр тот капитан, который рискует подойти поближе. — Мы можем задержать его примерно через десять минут, если допустить, что корабль находится в стадии наивысшего ускорения. Но я не думаю, чтобы кто-нибудь смог нам помочь, а если мы будем ждать, он удерет.

— Мы не будем ждать, — решил Рошфор.

Он вновь стал внимательно следить за показаниями приборов, связался с командным пунктом и получил „добро“. Хорошо бы, мимоходом подумалось ему, чтобы у его пота не было запаха такой кислятины. Однако страха он не испытывал. Его пульс был частым, но ровным. Никогда Рошфор не видел звезды с такой отчетливостью и остротой. Было приятно сознавать, что он обладает той смелостью, которую развивает психотренинг Академии.

— Если победите, направляйтесь к… — последовал ряд номеров, усвоенных машиной, — и действуйте благоразумно. Мы обнаружили легкий боевой корабль. Попытаемся нейтрализовать его защиту! Удачи! „Ганимед“ с нами.

Голос умолк.

Лодка неслась все быстрее с каждой секундой, пока баллистический счетчик не указал на деселерацию.

Рошфор отдал необходимые указания.

В голове его пронесся отрывок из лекции-инструктажа: „Штурманы, оружейники, весь персонал должны принимать решения. Машины проверяют большую часть этих решений, устанавливают курсы, направляют и вводят в действие оружие, делая это быстрее и точнее, чем человек. Машины, компьютеры сознательного уровня могут тоже быть настроены таким образом, чтобы решать поставленные перед ними задачи. Так было и в прошлом. Но в то время, как их логические способности не могут быть выше человеческих, им всегда присуще отсутствие некоей способности к общению, — назовите это интуицией, или внутренним зрением, или как вам будет угодно. Далее, они были слишком дорогими для того, чтобы использовать их во время войны в нужном количестве. Вы, джентльмены, являетесь разностороннейшими компьютерами, имеющими причину сражаться и выжить! Компьютеры вашего сорта могут с успехом развиваться и, не считая программирования, производиться в течение девяти месяцев в неподражаемых лабораториях“.

Рошфор вспомнил, как шепнул своему товарищу, что не смеяться над бородатой остротой — нельзя, это порицается.

— Направление! — сказал Хелу.

Появились энергетические лучи. Куча летящих потоков, которые прокладывали световую трассу.

Часть коснулась „Звезды-охотницы“.

Автомат лодки изменил их направление раньше, чем те успели проникнуть в тонкую обшивку. Толчок! Внутреннее поле не могло полностью компенсировать внезапно увеличившуюся акселерацию. Рошфора так вдавило в кресло, что хрустнул скафандр.

Прошло! Вернулось нормальное давление. Они были живы. Даже надобности в заплате, похоже, не было. Если их и задело, то дырка была достаточно маленькой для самозаживления.

А впереди — видимый невооруженным глазом враг!

Руками и голосом Рошфор приказал лодке двигаться прямо к этому яркому силуэту. Он рос чудовищно быстро. Два луча отделились от него.

Рошфор не изменил направления. Он надеялся на то, что Ва Чау сможет сфокусироваться на противнике и нанести удар раньше, чем они получат серьезное повреждение.

Вспышка! Еще вспышка! Попали!

Итрианин подошел настолько близко, что люди смогли различить изображенный на нем знак: колесо, спицы которого были цветочными лепестками. „Значит, правда, что они ставят персональные знаки на небольшие суда, подобно тому, как мы даем своим неофициальные имена. Интересно, что означает этот знак?“

Ему говорили, что некоторые из скоростных судов несут на борту круглые заряды. Но твердые предметы, оказывающиеся на вашем пути, не слишком опасны, если только ускорение не превращается в десятки КПС.

Судно выпустило торпеду. Ва Чау почти сразу же сбил ее. „Звезда-охотница“ вздрогнула.

Взрыв был таким близким, что клубы газов застлали экран земного корабля.

Обломки достигли и ее брони, и она загудела. Потом „Звезда-охотница“ прошла мимо, одна в чистом пространстве. Ее противник превратился в облако, которое редело, пока не стало совсем невидимым. Все вещественное, что от него осталось, должно было распасться на метеориты, которые в секунды исчезли из виду.

— Извините мою восторженность, — слабым голосом сказал Рошфор. — Но это было здорово!

— Последний взрыв был совсем близко, — сказал Хелу. — Нужно, чтобы нас осмотрели, когда вернемся.

— Да! Но пока что мы свое дело закончили. — Рошфор велел лодке изменить направление. — Парни, вы вели себя достойно.

Они еще не добрались до места событий, когда было передано радостное сообщение о том, что отряд лодок и мелких судов уничтожил боевой корабль противника.

Объемы пространства, по мере ведения боевых действий, медленно вступали во взаимодействие и приближались друг к другу.

В кратчайшее время корабли выстроились в определенном порядке. Они образовали не только защитный барьер, но и сеть, препятствующую проникновению водородных бомб.

Эскадрилья из небольших судов могла путешествовать некоторое время отдельно. Если два главных соединения флотилии оказывались друг от друга на расстоянии сотен километров, считалось, что это близко.

Тем не менее, временный коммуникационный указатель опустился до нуля, смертельные стычки сделались более частыми.

Теперь без труда можно было определить, какой оппонент вступил в игру и где. Стало возможным изобретать всевозможные ходы и вести за собой противника.

Как заметил в отчете Саракоглу:

„Если бы каждая итрианская система обороны была столь уке сложна, сколь у Лауры, нам мог бы понадобиться для борьбы с ней весь имперский флот. Здесь они удерживают приблизительно половину моих кораблей, что представляет собой шестую часть того, что мы собирались бросить на весь Доминион. Конечно, это не означает, что действительные силы находятся в подобной пропорции. По нашим стандартам, их слабое место — тяжелые суда. Но их миноносцы, а еще в большей степени корветы и торпедные лодки действуют удивительно эффектно. Я очень рад, что ни одно другое солнце, кроме Кветлана, и отдаленно не может сравниться с Лаурой!

Тем не менее, наши успехи удовлетворительны! Если не использовать (данные вы получите позже) специальный технический язык, то можно сказать вот что: около половины того, что от них осталось, отступило на Авалон: Мы намерены преследовать их там, уничтожить, и тогда планета окажется в нашей власти.

Остальная часть их флота рассыпалась и ушла в космос. Вне всякого сомнения, они намереваются рассыпаться по необитаемым планетам, лунам, астероидным системам, где у них могут быть базы, и оттуда совершать партизанские вылазки. Такая ситуация несет в себе больше мелких беспокойств, чем реальной угрозы, и когда планета будет оккупирована, правительство само их отзовет. Возможно, более крупные суда, обладающие способностью к гипердрайву, будут искать где-то подкрепления. Но теперь это не так уж важно.

Я не преуменьшаю способностей этих людей: они сражаются умело и доблестно. Может быть, они собираются использовать планетную защиту в соединении с теми кораблями, которые движутся сейчас домой. Бог да отговорит их от этого, и не столько во имя нас, сколько во имя их собственных жен и детей. Бог да поможет их лидерам понять, почему они должны как можно скорей капитулировать, прежде чем мы нанесем им решительный удар!“

Полудиск Авалона, сверкающий сапфиром, кружил среди звезд — такой маленький и такой близкий. Моргана двигалась вокруг темной стороны.

Ферун вспомнил ночные полеты под ней в обществе Марр и прошептал:

— О, луна восторга моего, луна, не знающая ущерба…

— Что? — спросил Дэннель Холм, чье изображение виднелось на экране.

— Ничего… Я просто отвлекся. — Ферун перевел дыхание. — Мы переживаем тяжелые времена. Они движутся слишком быстро. Я хочу убедиться в том, что у тебя нет серьезных возражений против плана битвы.

Лазерному лучу понадобилось несколько секунд на то, чтобы пропутешествовать между флагманом и штаб-квартирой.

Ферун вернулся к своим переживаниям.

— Как будто я не говорил! — проворчал Холм. — Ты подвел „Адову скалу“ слишком близко. Прекрасная цель!

— Я тебе говорил, — ответил Ферун: — Ее командные способности нам больше не нужны. „Я хотел бы умереть, настолько ужасны наши потери!“ — подумал он и продолжил: — Нам не нужна ее огневая способность, нам не нужно привлекать ею внимание врага. Вот почему я не хотел отправлять ее на Кветлан. Там она превратилась бы еще в одну мишень. Здесь же она является центром нашей позиции. Если дела пойдут лучше, то она выживет. Я знаю, исход игры не гарантирован, но „Адова скала“ со своими компьютерами — это лучшее, что у меня есть. И именно на ней я и мой штаб можем начать разработку плана, о котором тебе известно. Спорить об этом сейчас бесполезно.

Молчание.

Моргана высоко поднялась над Авалоном, когда корабль двинулся.

— Ладно… — Холм споткнулся на полуслове. Он похудел до такой степени, что его скулы торчали, как каменные гряды среди пустыни. — Я верю.

— Дядя, рапорт о неопознанном объекте, — сказал помощник Феруна.

— Уже? — Первый Марчварден Авалона повернулся к экрану. — Слышал, Дэннель Холм? Прекрасных крыльев навсегда!

Он отключил прибор прежде, чем человек успел ответить.

— А теперь, — сказал он помощнику, — я хочу, чтобы орбита этого корабля была вычислена повторно! Составить план возможного передвижения землян в свете той информации, которую мы имеем, и соответственно связать их с нами!

Яркие искры пронзили пространство. Не каждый разрыв означал попадание. Но они были довольно сильны.

„Три звезды“ отделилась от своего крейсера. Немедленно ее детекторы опознали присутствие предмета. Анализ занял несколько секунд.

— Земной метеор, возможно пересечение, спутников поблизости нет.

— Добыча! — пропел Водан. — Пять минут на подготовку!

Корабль наполнился гулом голосов. Две недели и тяжелейший из маневров, оставляющий лишь короткие часы отдыха — все это явилось тяжким испытанием.

Новый вектор указывал прямо на Авалон.

Планета все увеличивалась: он летел к Айат. У него не было сомнений в победе. „Три звезды“ достаточно обагрила себя кровью. Она была, естественно, больше, чем соответствующий корабль Империи — итрианам нужно было больше места — и соответственно ускорение ее было немного больше. Но ее огневая сила могла по этой причине достичь большой мощи — и достигала!

Водан оторвался от насеста и поднялся в воздух. Он расправил крылья. Медленно взмахнув ими, он принялся наполнять тело кислородом, делая его сильным и подвижным.

Он услышал шелест — четверо его помощников делали то же самое. Звезды сияли над ними.

Три предмета занимали значительную часть места в кабинете Дэннеля Холма, а теперь и такое же место в его мыслях. Карта Авалона указывала наземные сооружения. Большинство из них было замаскировано и, как он надеялся, оставалось неизвестно врагам. Вокруг голографического изображения плавали на многочисленных орбитах подобия пылинок. Многие станции перемещены сюда из засекреченных подземных автоматических заводов и установлены здесь несколько дней тому назад. И, наконец, большой экран давал сведения о различных кораблях.

Холм потянулся за сигарой, но рот его и так был наполнен горечью дыма от бесконечного курения. „Выпить бы!“ — подумал он. Но об этом не могло быть и речи: это только усилило бы его возбуждение.

Он посмотрел на экран. „Да, они явно озабочены тем, чтобы поразить наш флагман, просто охотятся за ним“.

Холм подошел к окну.

Грей все еще лежал во тьме, но первые лучи дневного света уже освещали дома и поверхность залива. Небо поднималось пурпурным сводом.

Холм был в кабинете один. Сейчас он был более одинок, чем когда-либо раньше, хотя его решений с нетерпением ждали люди его мира. И Дэннель должен был оправдать их ожидания: компьютеры были лишь советчиками. Он подумал, что именно так должен чувствовать себя пехотинец, готовый выстрелить.

— Есть! — крикнул Рошфор.

Он увидел движущуюся точку света на видеоэкране. Свечение ее достигало высшего накала.

По мере того, как он наблюдал за ней, она росла, превратилась в иглу, потом в спицу, потом в игрушку, потом в остроносый охотничий корабль, на боку которого сверкали три звезды.

Направление его было почти таким же, как и у них. Корабли сближались медленнее, чем стремились к планете.

„Странно, — подумал Рошфор, — как близко подходит „Айза“, не встречая при этом никакого сопротивления. Собираются ли они нам его оказать? Страшно не хочется никого убивать“.

Они приближались к планете под таким углом, что слева от нее виднелся большой диск дневного света. Он позволял увидеть лазурь, бирюзу, индиго — тысячи голубых оттенков океана под чистотой белых облаков. И здесь же, рядом, единую массу Земли — зеленую, коричневую и рыжеватую. Справа же сгустилась тень, и лунный свет таинственно мерцал над океанами.

Ва Чау послал пробный луч. Никаких результатов! Теперь Рошфор мог видеть вражеский корабль, без помощи какой-либо оптики.

На некоторых экранах он еще только начинал появляться. Но корабль уверенно скользил среди звезд и был более реальным, чем вспыхивающие вокруг комочки света.

Космос сверкал на тысячу километров вокруг гигантского сфероида, который был „Адовой скалой“.

Она не пыталась увернуться — при ее массе это было бесполезно.

Она шла по орбите вокруг своего мира.

Вражеский корабль выныривал, снова нырял, проходил мимо и возвращался. Их было много, а она была одна, если не считать облака вспомогательных метеоров и комет. Но огневая мощь ее была ошеломляющей. Еще более удивительными были ее приборные и компьютерные способности. Она не получила никаких повреждений. Когда секция экранов снималась для пропуска с судов, энергия орудий сразу направлялась на защиту открытого места.

Лучи поражали. Но ни один не мог быть удержан до приближения нового, что дало бы возможность безостановочно бить по тяжелой стенке. Бомбы со смертельной дозой радиации взрывались в пределах ее защиты. Но гамма-лучи и нейтроны слой за слоем впитывались внутренними полями. Однако до последнего слоя, за которым трудились живые существа, добиралось столь незначительное их количество, что их действие легко устранялось с помощью самых обычных мер.

„Адова скала“ была построена в Космосе и никогда не касалась земли, являя таким образом собой нечто вроде планетоида. Она поражала корабль за кораблем, которые атаковали ее.

Супердредноут Кайала был сильнее. Но нельзя было рисковать „Валендереем“.

Основное назначение всей этой горы оружия и брони состояло в том, чтобы защищать командование флотилией.

Когда сообщение достигло командующего, он изучил данные.

— Мы теряем малые суда. „Адова скала“ поедает их, — сказал он, главным образом, сам себе. — Мне не хочется посылать главные корабли. Похоже, что защита врага гораздо сильней, чем мы предполагали. Но близость, быстрота и маневренность нашего флота помешает им добиться того успеха, на который они рассчитывают. Нам нужно бросить все свои силы на то, чтобы вывести из строя это чудовище. И мы должны сделать это раньше, чем превратимся в настоящую угрозу этой планете. — Он потеребил бородку. — Итак… „Персей“, „Унза“, „Минор“, „Регулас“, „Юпитер“ и вспомогательные корабли должны сделать это достаточно быстро и на таком расстоянии, чтобы успеть подготовиться к ответному удару этой планеты.

Тактические компьютеры размножили и передали сообщение. Приказ был отдан!

И вскоре Водан увидел, что вражеская торпеда прошла мимо его корабля, названного в честь Айат „Три звезды“.

— Хей, хорошо! — крикнул он. — Будь их мощь чуть меньше — встреча была бы неминуема.

Метательный снаряд начал было маневрировать, но одно из орудий уничтожило его.

Судно землян виднелось впереди, чуть левее и ниже. Приборы Водана сообщили, что его боковая маневренность более совершенна, по сравнению с прямой. Командир его, по-видимому, надеялся встать на курс итрианского судна за много километров впереди, освободить череду радарных окон и создать огненный заслон такой мощности, чтобы лучи успели достичь своей цели прежде, чем будут отражены.

Поскольку итриане, подобно землянам, не сражались в скафандрах — какое живое существо может вынести в подобной оболочке больше, чем несколько часов, не спятив при этом? Поэтому большая пробоина в отсеке должна была убить их.

А сын Зиккаурха молодец, с радостью отметил Водан. Дуэль, хотя и неуклюжая и спотыкающаяся, как это всегда было в Космосе, велась с такой уверенностью, как будто дело происходило в атмосфере. Пока она длилась, Авалон на боковых экранах увеличился до огромных размеров. Собственно, они подошли к его атмосфере ближе, чем это было допустимо. Покончить с этим можно было только одним способом.

И Водан решил сделать это.

Он начал понемногу замедлять скорость, как будто намеревался пойти по косой. В ответ на это, подумал он, землянин должен будет решить так: „Он понял мой замысел. Когда я ослеплю его радар, он попытается ускользнуть от моего огня в любом направлении. Да, но мы находимся под действием гипердрайва. Он не сможет перекрыть скорость энергетического луча, так что я смогу проконтролировать угол, под каким он станет менять направление“.

Но для этого орудию требовался постоянный вектор. В противнем случае, включалось слишком много побочных факторов, и цель получала великолепную возможность ускользнуть. Тогда, если догадка Водана верна, на долю минуты его корабль получит преимущество в скорости. А преимущество в орудийной мощности у него уже есть.

Землянин, конечно, может ожидать появления торпеды и считать, что легко сумеет от нее избавиться. Противник может не оценить того, насколько велика концентрация энергии, та ее часть, которая может быть выпущена в кратчайший промежуток времени, когда все прожекторы работают на полную мощность.

Водан произвел вычисления. Оружейники приготовились.

Метеор ринулся вперед — гном на фоне огромного светящегося Авалона.

Внезапно на него налетел блестящий туман. Несколько мгновений — и он превратился в плотную завесу, которая закрыла корабли друг от друга.

Но идущие лучи хорошо выполняли свою задачу. Водан точно знал, где его цель. Буря длилась 30 секунд.

Металлическая пыль рассеялась. Авалон снова сверкал, огромный и спокойный.

Водан прекратил огонь раньше, чем успел выгореть его прожектор. С метеора — ничего! Он использовал магнификацию и увидел дыру, зиявшую в столе управления. Вылетела струйка белого пара. С ускорением все было покончено.

Радость наполнила грудь Водана.

— Мы его поразили! — закричал он.

— Он мог собрать торпеды в одно место, — обеспокоенно предположил инженер.

— Нет! Посмотри сам, если хочешь. Его силовой отсек принял этот удар на себя, не осталось ничего, кроме электрического резервуара. Если даже он использует его на полную мощность, в чем я сомневаюсь, то все равно не сможет дать торпеде такую начальную скорость, чтобы она причинила нам серьезный урон.

— Мы его прикончим?

— Посмотрим, есть ли сопровождающие. Стандартная связь… Вызывает Имперский метеор! Вызывает Имперский метеор!

„Еще один трофей для тебя, Айат!“ „Три звезды“ мчались к Авалону.

„Адова скала“ содрогалась и гудела. Рев наполнял ее помещения. Воздух был горьким от дыма, тяжелым от криков и громких команд, топота бегущих ног и шелеста крыльев.

Отсек за отсеком открывались в Космос. Скользили переборки, отделяя искореженный металл и обезображенные тела раненых.

„Адова скала“ боролась с помощью того, что осталось от нее автоматики. Даже после того, как уйдет последний член команды — она будет прикрывать этот его уход.

Последними членами были Ферун, его штаб и несколько рядовых из Миствуда. Они пробирались по коридору, спотыкаясь и скользя. Те секции, где панели и облицовка были повреждены, лежали в темноте.

— Сколько пройдет времени, прежде чем противники растерзают ее? — спросил один из помощников Феруна.

— Может быть, час, — высказал он догадку. — Тот, кто построил наш корабль, неплохо поработал. Конечно, Авалон вмешается гораздо раньше.

— Когда же?

— Даннель Холм должен это решить.

Они спустились в спасательную шлюпку.

Ферун сел за пульт управления. Судно поднялось внутренними полями. По бокам его разошлись волны. Шлюпка рванулась вперед, к дому.

Адмирал оглянулся. Флагман был изувечен; раздавлен и смят! Местами металл расплавился до такой степени, что сделался бесформенным. Если бы бомбардировка могла сосредоточиться на тех местах, где защита была прорвана, мегатонна-другая взрывчатых веществ превратила бы корабль в пепел и газ. Но вероятность прямого попадания в средний ряд была слишком ничтожной для того, чтобы стоило ради нее рисковать главным судном. Лучше было бы держаться в стороне и пользоваться мощностью более мелких кораблей.

— Велика цена крыльям, — прошептал Ферун.

В этот миг он отринул и новые пути, и старые, и был просто из Миствуда, вспоминающим свою жену Марр, своих предков, своих детей.

И тут, наконец, Авалон ударил по врагу. Лодка подпрыгнула — слишком близко находились она к вражескому судну, на которое обрушился удар их планеты.

Под невыносимой тяжестью веса померкли видеоэкраны. Погас свет. Флайеры закружились, сгрудились в страхе, жаре и слепоте. И вот все кончилось. К счастью, лодка не получила серьезных повреждений. Включилась система заднего хода. Вернулась видимость, внешняя и внутренняя. Сбоку, на фоне разросшегося на полнеба огненного шара маячил силуэт „Адовой скалы“.

Кто-то шепотом спросил:

— Сколько мегатонн?

— Не знаю, — сказал Ферун. — Возможно, достаточно, чтобы избавиться от тех представителей Империи, которые нас атаковали.

— Чудо, что мы проскочили, — сказал его помощник. Перья на нем стали дыбом и дрожали.

— Газы распространились на километры, — напомнил Ферун. — К сожалению, у нас нет экранных генераторов поля. Но к тому времени, как их фронт настигнет нас, даже скорость, эквивалентная нескольким миллионам градусов, не сможет достаточно поднять нашу температуру.

Все замолчали. Мелкие взрывы вспыхивали и исчезали далеко от них, пронзая пространство энергетическими шпагами.

Они молча смотрели друг на друга. И каждый во взгляде другого надеялся найти ответ и утешение.

Ферун сказал сразу всем:

— Ионизационная радиация, первичная и вторичная. Я не могу сказать, насколько большую дозу мы получили. Счетчик зашкалило. Но отчитаться мы, по крайней мере, сможем.

И он весь ушел в пилотирование. Где-то там его ждет больная Марр.

Рошфор на ощупь пробирался по коридору „Звезды-охотницы“. Внутренний гравитационный генератор был выведен из строя.

Находясь в состоянии свободного падения, они стали невесомыми. И за пределами защитной оболочки не было воздуха.

Тишина была такой полной, что он слышал биение своего сердца. Капли пота выступили на лбу Рошфора, скапливались на внутренней поверхности скафандра, мешая зрению, превращая свет в маслянистое пятно. Этот свет странным призраком наполнял вакуум.

— Наблюдатель! — хрипло сказал он в микрофон. — Наблюдатель, ты здесь?

— Боюсь, что его нет! — отозвался в наушниках голос Хелу из рубки.

Рошфор обнаружил маленькое тело за панелью, наполовину оторванной. Тот же луч, что искорежил панель, прошел насквозь через скафандр и тело, несколько капель крови плавали поблизости.

— С Ва Чау все? — спросил Хелу.

— Да, Рошфор обнял неподвижное тело и едва сдержался от рыданий.

— От орудийного контроля что-нибудь осталось?

— Нет!

— Что ж! Думаю, я смогу выжать электроемкостную мощность из двигателя. От планеты нам на этом не удрать, но, может быть, мы сможем сесть, не превратившись при этом в пар. Вам лучше вернуться на свое место, капитан!

Рошфор снял шлем с погибшего, намереваясь закрыть выкаченные глаза, но веки, не желали повиноваться. Он привязал тело к панели, чтобы не потерять его и вернулся на свое место.

Световой сигнал был ослепляющим. Механически, не чувствуя ничего, кроме наполняющей душу скорби, он нажал на кнопку „принято“.

Англик, с акцентом, немного гортанный и звенящий:

— Имперский метеор! Вы живы? Говорит авалонянин! Назовите себя, или мы выстрелим!

— Говорит капитан, — сказал Рошфор, усилием воли подавив готовый вырваться из груди стон.

— Если хотите, мы можем взять вас на борт.

Рошфор вцепился в ручки кресла. Ноги его были как ватные.

— Итри соблюдает условия ведения военных действий, — сказал нечеловеческий голос. — Вы будете допрошены, но никакого вреда вам не причинят. Если вы откажетесь, мы будем вынуждены уничтожить вас!

— Кх-х-х… м-м-м…

— Отвечайте немедленно! Мы слишком близко к Авалону! Опасность попасть в полосу огня возрастает с каждой минутой!

— Да, — услышал Рошфор свой голос. — Конечно, ведь мы окружены!

— Хорошо! Я наблюдаю за тем, чтобы вы не включили вновь двигатель! Не делайте этого. Мы нейтрализуем скорость! Привяжитесь и прыгайте в Космос! Мы нацелим на вас втягивающее устройство, так что очень скоро вы будете у нас! Понятно? Повторите!

Рошфор повиновался.

— Вы хорошо сражались, — сказал итрианин. — Вы — гордые воины! Я сочту за честь приветствовать вас на борту моего судна. — Наступила тишина.

Рошфор вызвал Хелу.

Люди обмотались концами кабеля, сняли заслон и приготовились к свободному падению. За километры от них виднелось судно с тремя звездами на борту, летящее, как орел.

Небеса озарились вспышкой.

Когда красная дымка перестала застилать их взоры, Хелу сдавленным голосом произнес:

— Аллах акбар, Аллах нибар… Они исчезли! Что это было?

— Прямое попадание! — сказал Рошфор.

Шок парализовал все его чувства, и теперь ему казалось, будто он пробуждается от глубокого сна. Но способность соображать вернулась к нему полностью.

— Они знали, что мы беспомощны и не имеем поблизости поддержки. Но несмотря на предупреждение, сделанное капитаном, они, должно быть, забыли оглядеться в поисках собственных друзей. Орудия планетной базы начали стрелять. Я думаю, у них много торпед-охотниц. Наш двигатель был выключен. Их — нет. Торпеда шла на лучи.

— Как, у них нет опознавательных цепей?

— Очевидно, нет! Судя по тому, что они делают, авалоняне не стали бы приносить в жертву качество ради количества и полагаться на знание диспозиций соединений. Было бы неразумным ожидать появление корабля настолько близко. Границы борьбы очень расширились. Я думаю, что торпеда была подготовлена здесь на случай концентрации в этом месте имперских судов.

— Гм… — Они повисли между тьмой и сиянием. — Мы потеряли свой транспорт, — сказал Хелу.

— Тогда построим его сами, — ответил Рошфор. — Пошли!

Он был потрясен благородством авалонян, которые вели с ними разговор.

Когда лодка остановилась, гудя и содрогаясь, так что лишь жар и сильный запах горелого напоминали о недавнем ее полете, Рошфор не сразу это почувствовал.

Он вынырнул из небытия несколькими минутами позже. Над ним стоял Хелу.

— Все о’кей, капитан? — Вначале голос инженера донесся до него откуда-то издалека, словно тихое жужжание, а пот, стекавший по лицу Рошфора, мешал ему видеть.

— О’кей, — пробормотал он. — Дай мне… стимулятор.

Хелу так и сделал, присовокупив к таблетке стакан воды, которая показалась чудом одеревеневшему языку и воспаленному небу.

— Я был уверен, что с нами все кончено. Как вам удалось нас посадить?

— Не помню! — был ответ Рошфора.

Стимулятор подействовал, вернув ему ясность ума и чувств плюс некоторую долю энергии. Он смог восстановить в памяти, что делал в эти последние минуты. Эргов, сохранившихся в канистрах, было недостаточно, чтобы полностью приспособить скорость лодки к падению на планету. Он использовал их для контроля, на предохранение корпуса корабля от того, чтобы тормозящая его атмосфера не сожгла их. „Звезда-охотница“ проскочила половину окружности шара на тропопаузе, как камень мог бы проскочить по поверхности воды, потом устремилась по касательной, которая кончилась бы тем, чем кончается путешествие для камня. Починить изуродованную корму было невозможно, а изолированная аппаратная стала бы слишком тяжелой, попав в воду.

К счастью, Филиппу Рошфору удалось различить (теперь он это припоминал) цепь островов и совершить посадку на одном из них.

Некоторое время он с благоговением осознавал что жив, потом снял скафандр, и они с Хелу, каждый на свой лад, вознесли благодарность за свое спасение. Они добавили к ней пожелание мира душе Ва Чау.

К этому времени корпус остыл настолько, что до него можно было дотронуться рукой.

Они обнаружили, что внешний клапан оторвало, видимо это случилось тогда, когда лодка понеслась по поверхности.

— Хороший воздух! — сказал Хелу.

Рошфор с благодарностью вдохнул его в себя. Дело было не только в том, что в рубке было жарко и душно. В живом мире ни одна регенерационная система любого корабля не могла работать на полную мощность. Атмосфера, встретившая их потоками воздуха, была насыщена запахами озона, воды, зелени, цветов, воздух был прохладным, ветерок легким.

— Давление равно, примерно, земному, — продолжал Хелу. — Как может эта планета удерживать такое количество газа?

— А разве ты впервые встречаешься с подобными планетами? — спросил Рошфор.

— Да, но я никогда не переставал им удивляться. Теперь, когда Вселенная повернулась ко мне лицом, я хотел бы знать ее получше!

— Видимо, помогает магнетизм, — рассеянно объяснил Рошфор. — Планета маленькая, но зато вращение быстрое, что создает поле достаточных размеров, которому нужно удерживать меньшее количество заряженных частиц. Следовательно, и меньшее их количество выталкивает молекулы газа. Уменьшается и общее количество ультрафиолета, а также Х-радиации. Солнце достаточно близко — мы получаем света на 10 % больше, чем Земля. Но оно прохладнее, чем земное Солнце. Пики распределительных изгибов энергии находятся на более низкой частоте, а звездный дождь слабее.

Между тем, он ощутил притяжение планеты.

Здесь его вес равнялся четырем пятым того, каким он был, когда внешнее поле лодки было установлено на стандартное тяготение. Когда теряешь шестнадцать килограммов, это нельзя не заметить. Совсем другие усилия надо теперь прилагать, чтобы соблюдать устойчивость и равновесие. К новым условиям приспосабливаешься не сразу. Но вскоре с благодарностью начинаешь воспринимать ту легкость, с которой теперь двигаешься.

Он шагнул вперед и огляделся. То, что осталось от видеоэкранов, показало ему безлюдную местность. С одной стороны, островок круто спускался к морю. С другой, он мягко опускался к берегу, где прибой катил сердитую белую пену. Его шум слышался более, чем за километр. А дальше море катило свои волны к горизонту, который, несмотря на авалонский радиус, не выглядел особенно близким по сравнению с земным или горизонтом Эсперанса.

Небо над ними было голубым, более ярким и глубоким, чем на Земле. Солнце — низким и двигалось в два раза быстрее, чем земное. Диск его казался несколько большим и светился золотистым светом. Виднелась и Луна, путешествующая под непривычным углом. Она казалась крупней земной, но Рошфор знал, что на самом деле она меньше, все дело в небольшом расстоянии, которое отделяет ее от Авалона.

То там, то здесь мелькали искры — чудовищные взрывы в Космосе.

Рошфор старался не думать о них. Для него война, вероятно, была окончена. Так пусть же она будет окончена для каждого, прежде чем увеличится количество ее жертв!

Он посмотрел вокруг. Их шлюпка опустилась на ковер низкой растительности, яркой зеленью покрывавшей остров.

— Я полагаю, это объясняет, почему на планете нет природных лесов, — пробормотал он, — что, в свою очередь, может объяснить, почему так мало развита животная жизнь.

— Эпоха динозавров? — спросил Хелу, наблюдая за стаей пролетающих мимо неуклюжих крылатых животных. Каждое из них имело четыре ноги.

— В общем, рептилоиды, хотя у некоторых появились волосы или достаточных размеров сердце. В процессе развития они не упускают возможности приблизиться по форме к млекопитающим или птицам. Колонистам пришлось проделать много работы, дабы создать постоянные смешанные колонии, и они держали в запасе доброе количество земли, включая весь экваториальный континент.

— Ты что действительно их изучал?

— Я интересовался. И мне казалось, что нехорошо превращать их просто в мишень. Мне хотелось знать, что представляют собой люди, с которыми мне предстоит воевать.

Хелу огляделся. Кустарник, кое-где деревья… Последние были невысокими и толстостволыми, или стройными и гибкими, чтобы выдержать напор сильных ветров, которые наверное возникали здесь из-за быстрого вращения. Хотя сейчас на Авалоне вполне могла быть осень: множество цветов продолжало цвести, поражая глаз буйством алого, желтого и пурпурного. С некоторых растений свешивались гроздья плодов.

— Можем ли мы есть местную пищу? — спросил Хелу.

— Да, конечно, — ответил Рошфор. Если бы колонисты не могли использовать природные ресурсы, они никогда бы не поселились здесь. Конечно, кое-что к местному ассортименту им пришлось добавить. Потом они развели домашних животных. Если бы люди питались исключительно авалонской пищей, то они нажили бы кое-какие болезни. Но все это происходит не так быстро, и я читал, что большая часть здешних растений очень вкусные! Но из этих же книг я узнал и о том, что некоторые из них ядовиты. Беда в том, что я не знаю, какие именно!

— Гм! — Хелу потеребил свои усики и нахмурился. — Нам лучше позвать кого-нибудь на помощь.

— Не спеши, — сказал Рошфор. — Давай вначале изучим то, что сможем. Не забудь, что лодка снабжена продовольствием на несколько недель. Мы просто могли бы… — он замолчал. Одна мысль поразила его. — Но у нас есть еще и скорбный долг.

Они начали копать могилу и обнаружили, что зеленое покрытие представляет собой плотный слой, а почва под ним глинистая и вязкая.

Закат превратился в пламя, прежде чем они похоронили Ва Чау.

Полная Луна была расположена на такой высоте и под таким углом, что сила ее свечения должна была втрое превышать яркость земной Луны. К сожалению, сегодня светил лишь тонкий месяц. Но чтению заупокойной службы помогли две светящиеся белым планеты и бесчисленные звезды. Большая часть созвездий была теми же самыми, на которые Рошфор смотрел в обществе Евы Дэвидсон на Эсперанса. Три-четыре парсека — не расстояние для Галактики.

„Существует ли жизнь за гробом? Я должен в это верить“, — подумал он и сказал. — Отец, Тебе, в какой бы форме я не видел тебя, вручаем мы нашего товарища. И мы молимся о том, чтобы ты даровал ему отдых, как молим и за себя! Будь милосерден! Будь милосерден! Будь милосерден!

Вспышки наверху становились все более далекими.

— Рассыпаться, — сказал Кайал. — Уходить! Перегруппироваться на широкую орбиту!

— Однако, адмирал, — запротестовал капитан из его штаба, — их корабли воспользуются этим, чтобы скрыться в глубоком космосе!

Кайал переводил взгляд с одного экрана на другой. На него смотрели разные лица. Одно из них принадлежало гуманоиду, другое — нет, но все они были лицами офицеров Земной империи. Он почувствовал, что ему трудно встречаться с ними взглядами.

— Вам придется пойти на это, — сказал Кайал. — Только так можно избежать новых потерь, они и так огромны. Лаура только начало! Мы можем захватить ее только в том случае, если придет подкрепление и если эту краткую передышку итриане используют для реорганизации своих войск, мы должны пойти на это. А также учесть это обстоятельство при выработке своей стратегии. Война угрожает стать долгой и дорогостоящей.

Он вздохнул.

— Будем честны перед собой, граждане, — сказал он. — Наше понимание этой системы было никуда не годным! Мы понятия не имели о том, какие укрепления созданы на Авалоне…

На орбите находились сотни автоматических станций, чьи источники силы питали не машины, а исключительно защитные экраны и ищущие прожекторы. Подходить к ним было смертельно опасно. Между ними и планетой сновали суда, подвозящие все, что могло быть необходимо для поддержания боевой готовности роботов.

На поверхности планеты и на Луне находилось секретное энергетическое оружие — шарообразная решетка детекторов, выступающих трубок. Оно было слишком велико для того, чтобы его мог нести на своем борту даже самый большой космический корабль. Это оружие частично было скрыто в скалах или на дне океана, а частично находилось на поверхности земли или воды. Ни вражеское судно, ни снаряд не могли прорваться из Космоса незамеченными: мегаполя защищали его очень надежно.

В воздухе клубился рой патрульных судов, готовый применить силу против каждого, кто попытается сюда вторгнуться.

— …и защитники великолепно использовали наше невежество. Они очень умело подтолкнули нас к стратегически неверному решению, благодаря которому мы неправильно расположили свои войска, и из-за этого потерпели жестокое поражение. Мы оказались в мышеловке между планетой и их кораблями! Их флот сражается с дьявольским упорством, под давлением обстоятельств он становится неправдоподобно боеспособным!

— У нас нет выбора! Мы должны отойти и быстро! Если мы уйдем на такое расстояние, что их защита не сможет нас достать, то преимущество в численности снова окажется на нашей стороне и, я уверен, их флоту придется оставить окраины системы, как об этом говорил капитан Кхан.

— А потом, сэр? — спросил один из людей. — Что мы будем делать потом?

— Потом займемся переоценкой, — ответил ему Кайал.

— Можем ли мы нейтрализовать их, используя только то, что находится в нашем распоряжении сейчас? — поинтересовался другой.

— Не знаю., — признался Кайал.

— Как они смогли это сделать? — воскликнул человек, лицо которого, словно белая маска, покрывали бинты. Его корабль был поражен торпедой. — Какая-то несчастная колония!.. Что там за население — четырнадцать миллионов, большей частью ранчеры?.. Ведь наша победа казалась бесспорной!

— Вы бы могли и сами ответить на этот вопрос, — упрекнул его Кайал, хотя и мягко — он знал, что наркотики притупляют не только боль, но и способность мыслить. — Располагая свободной атомной энергией, совокупностью естественных ресурсов, достаточно развитой технологией, общество не нуждается ни в чем другом, кроме воли. Машины производят машины. Через несколько лет выпуск продукции ограничивается лишь минеральными ресурсами, а в малонаселенном, главным образом, земледельческом мире, таком, как Авалон, в последних недостатка не будет.

— Я мыслю себе так, — продолжал он громко, радуясь возможности уйти от мыслей о том жестоком поражении, которое потерпел сегодня его флот, — что сама сельскохозяйственная экономика упрощает возможность сохранения в тайне тех великих усилий, которые затрачиваются на ее создание. Более развитое общество стало бы апеллировать к своей промышленности, что равносильно ее раскрытию. Авалонские лидеры, когда-то получившие карт-бланш, большинство своих приспособлений развивали с нуля, на территориях, где никто не живет. — Он кивнул. — Да, граждане, давайте признаемся себе, что мы обмануты! — Он выпрямился. — Теперь мы должны спасать то, что сможем!

Началось обсуждение путей и возможностей. Несмотря на огромные потери, силы землян все еще были гигантскими. И уведя их из Авалона, армию затем можно было укрепить. Организация отступления сама по себе была большой операцией. При этом неизбежно возникали неясности, неучтенные обстоятельства, непредвиденные битвы. И авалонские космические капитаны показали, что они будут биться насмерть. Надо было думать не только о тактическом маневре, но и о том, чтобы показать, что уходом своим они не предают свой народ.

Как только компьютеры и младшие офицеры смогут заняться разработкой деталей операции, начнется подготовка к отступлению. Тогда Кайал сможет побыть один.

„Или не смогу? — подумал он. — Никогда больше не смогу? Повсюду будут поджидать меня призраки!“

Нет! Это поражение не было его виной. Он действовал, используя ложную информацию. Саракоглу… Нет, губернатор был гражданским лицом, вовлеченным в процесс сбора фактов лишь самым косвенным образом. И он постоянно работал, помогая готовиться к войне. Сама флотская служба безопасности… весь флот, вся Империя… являлись нитью слишком тонкой, чтобы протянуться через все пространство, такое необъятное. В конце концов, возможно, все усилия расширить мир человека были тщетными.

Ты сделал все, что мог. Кайал понимал, что действовал неплохо. То, что случилось, нельзя было назвать разгромом, это было просто разочарование. Благодаря дисциплине и командованию, его флот понес гораздо меньшие потери, чем мог бы. Он остался несказанно сильным. Он усвоил полученные уроки, с тем чтобы использовать их в дальнейшем.

И все равно призраки не исчезнут!

Кайал опустился на колени. „Христос, простивший воинов, помоги мне простить себя! Святые, не покидайте меня, пока не будет выполнено дело!“

Он прервал молитву и перевел взгляд с распятия на портрет. „А ты, Елена, ты, которая сейчас на Небесах, должна еще любить меня, ибо никогда и ничто не могло ослабить твою любовь, так наблюдай же за мной! Держи мою руку!“

Под флайерами океан катил свои воды, которые сейчас казались черными. Над ними звезды и Млечный Путь прорезали холодным светом теплый воздух.

Впереди мрачным облаком обрисовывались очертания острова. Табита слышала шум прибоя, то усиливающегося, то затихающего.

— Они уверены, что эта штуковина приземлилась там? — спросил один из шести итриан, сопровождающих ее и Драуна.

— Или здесь, или в море, — проворчал ее спутник. — Для чего тогда домашняя охрана, если не для того, чтобы проверять показания детектора? А теперь, тише и осторожнее! Если это была имперская лодка…

— Они ничего не смогут сделать, — заметила на это Табита. — Они беспомощны!

— Тогда почему они не позвали на помощь?

— Может быть их передатчик не работает?

— А может быть, они задумали какую-нибудь игру? Я бы хотел этого. Этой ночью у нас было немало покойников. Чем больше землян отправится в ад, тем лучше!

— Следуй собственным приказам и заткнись, — сказала Табита.

Иногда она самым серьезным образом обдумывала проблему своего сотрудничества с Драуном. Годы знакомства с ним показали ей, что он не верит по-настоящему в богов Старой веры, не считает нужным поддерживать традиции, как большинство людей Неба. Нет, он наслаждался самым процессом принесения в жертву. И он много раз убивал на дуэли, сам бросал вызов, к каким бы это ни приводило осложнениям впоследствии. И хотя он не злоупотреблял рабами, но нескольких держал, обращаясь с ними, как ей казалось, самым негодным образом.

И все же — он был хорошим другом, и, по-своему, великодушным. Его лидерство на море прекрасно соединялось с ее способностями управлять. В компании, когда ему этого хотелось, он был великолепен. У него была милая жена, его детишки были прелестными, и они обожали свою родственницу Хрилл, которая так любила их обнимать…

„А сама я безупречна? Судя по всему — нет!“

Они летели высоко над планетой. Фотоамплифайеры показывали ее ровную серебристо-серую растительность, над которой то здесь, то там поднимались более высокие растения.

На валунах капли росы отражали лунный свет.

„Но как вражеский корабль туда попал? В новостях сообщалось, что враг отброшен, но…“

Она пожалела, что не летит обнаженной в прозрачном, пронизанном ночным ароматом воздухе. Но это дело требовало одежды, кирасы, шлема, ботинок. Все это мешало, но в то же время… Хой!

— Смотрите! — указала Табита. — Свежий след!

Они сделали круг, пересекли дорогу и увидели внизу обломки корабля.

— Действительно земной! — сказал Драун.

Его гребешок и хвостовые перья поднялись дыбом. Он поднес к глазам бинокль. — Двое снаружи! Хай!

— Стоп! — крикнула ему Табита, но он уже спускался.

Поправляя неуклюжий пояс, повозившись с приборами, она полетела за Драуном. Сзади следовали другие итриане, бластеры позвякивали у них на груди. Драун оставил свой пистолет в кобуре, а вместо него вытащил тяжелый изогнутый нож „фао“ полуметровой длины.

— Стоп! — крикнула Табита, перекрывая свист воздуха. — Дай им возможность сдаться!

Люди, стоящие у холмика свежезакопанной земли, подняли головы.

Драун испустил боевой клич. Рука одного человека дернулась к кобуре. И тут же на него налетел итрианин. Крылья его захлопали с такой силой, что воздух заклокотал. За два метра от земли Драун обратил свое падение в прыжок. Его правая рука занесла нож коротким полукругом, левая ударом ладони послала его вперед.

Голова землянина упала с плеч, ужасающе подпрыгивая. Тело покачалось, как будто в нерешительности, истекая кровью, потом рухнуло, как кукла, у которой сломались пружины.

— Хиа-а-а-ах! — выкрикнул Драун. — Адские крылья поразят вас перед моими товарищами по чосу!

Второй землянин отскочил назад, держа в руке оружие. Он выстрелил, и вспышка разрезала темноту.

„Прежде, чем они его тоже убьют…“ — у Табиты не было времени на размышление. Она была впереди всех. Безумный взгляд человека и дуло его оружия были нацелены на Драуна, чья ширококрылая тень не поднялась еще для второго захода. Табита налетела на землянина сзади, потащила вниз, крепко в него вцепившись.

Они споткнулись, пояс не мог поднять их обоих. Она почувствовала, как больно проехалась щекой по камням.

Землянин перестал сопротивляться. Табита склонилась над ним, забыв о собственной боли, и увидела, что он жив, хотя сейчас без сознания. Видимо, падая, он ударился виском. На его кудрявых черных волосах запеклась кровь. Но вот веки пилота дрогнули, и в глазах отразился звездный свет. Он был высоким, по авалонским стандартам, темнокожим. Люди с подобными хромосомами обычно вырастают под солнцем, более сильным, чем Лаура.

Итриане столпились поблизости, готовые броситься на врага. Табита вскочила. Держа пистолет наготове, она выдохнула:

— Нет! Назад! Хватит убийств! Он — мой!

Ферун из Миствуда отчитался в Грее, устроил все свои дела и попрощался со всеми, оставляя их на несколько дней.

Дэннелю Холму он сказал:

— Я рад, что ты, мой друг, стал Первым Марчварденом!

Губы его собеседника дрогнули:

— У тебя есть еще время, прежде чем…

Ферун покачал головой. Хохолок его безжизненно повис. Большая часть оставшихся перьев была тускло-белой. Он говорил едва слышным голосом, но его улыбка не изменилась:

— Нет, боюсь, что медики не смогут обеспечить регенерацию, когда заряд получила каждая клеточка. Жаль, что земляне не обстреляли нас ртутными парами, хотя ты посчитал бы это ужасным.

„Да, вы более терпимы к тяжелым металлам, чем люди, — подумал Холм. — Но зато хуже нас переносите жесткую радиацию.“

Ферун продолжал:

— Сейчас меня все время держат под действием наркотиков. Большей части тех, кто был со мной на корабле, уже нет. Но прежде чем я последую за ними, я должен передать тебе свои знания.

— Мне! — У Холма перехватило дыхание. — Мне, который убил тебя?

Лицо Феруна окаменело.

— Сойди с этого насеста, Дэннель Холм. Если бы я считал, что ты на самом деле виноват, я бы не оставил тебя на своем месте, а, может быть, даже и в живых. Оставь эти глупые мысли. Ты видел и мою историю болезни, и последний анализ крови, не так ли?

Холм опустился на колени, положил голову другу на грудь и почувствовал, каким острым стал теперь его киль, когда плоть вокруг него истаяла, как лихорадочно-горяча его кожа, как трудно бьется сердце.

Ферун поднял голову. Крылья обняли человека, и итрианин поцеловал его.

— Ты заставлял меня летать выше, — сказал Ферун. — Если не помешает война, окажи нам честь — прими участие в нашем ритуале. Прекрасных ветров навсегда!

Он вышел. Адъютант помог ему сесть в машину и повез на север, к лесам его чоса, где его ждала Марр.

— Позвольте представиться, я — Хуан Иесус Кайал-и-Паломарес из Нью-Мехико, командующий морскими силами Его императорского величества в настоящей кампании. Даю вам слово земного офицера, что луч плотный, управление автоматическое. Этот разговор будет записан, но не мониторизирован, а лента будет засекречена.

Двое, смотревшие на него с экрана, молчали. Тишина была такой, что Кайал ощущал присутствие окружавшего его со всех сторон металла, услышал пульс машин, почувствовал слабый химический запах нагнетаемого в вентиляторы воздуха.

Интересно, подумал он, какое я произвел на них впечатление? Но по выражению лица старого итрианина это невозможно было понять. Льзу? Да, Льзу, который, очевидно, представлял гражданскую власть.

Это существо сидело, подобно мрачной статуе. Живыми были лишь желтые глаза в глубоких складках.

Дэннель Холм был весь в движении: то брал в рот сигарету, то вынимал ее, то барабанил пальцами по крышке стола, левая его щека временами подергивалась. Он был измучен, небрит, мрачен, в нем не было и следа имперской аккуратности. Но не было и робости.

Именно Холм спросил наконец:

— Почему?

— Почему? — в удивлении ответил Кайал. — Почему я послал вам сигнал, предлагая конференцию? Для того, чтобы обсудить условия, конечно!

— Нет, зачем такая секретность? Не могу сказать, чтобы я был склонен верить вам — и в этом, и во всем другом!

Кайал почувствовал, что у него загорелись щеки. „Я должен быть сдержанным“.

— Как вам будет угодно, адмирал Холм! Тем не менее. Я не буду говорить о массовом убийстве людей с точки зрения морали. Не буду говорить о средствах, которые поглощает война. Я просто хочу избежать ненужных потерь — и, надеюсь, это вы понимаете. Вот почему мы избрали дальнюю орбиту вокруг Авалона и Морганы и не проявляем никаких агрессивных намерений с тех пор, как на прошлой неделе закончилась битва. Теперь, когда мы знаем свои возможности, я готов начать переговоры! И я надеюсь, что вы тоже хорошо подумаете. Меня не интересуют ни слава, ни огласка. Подобные встречи нужны только для того, чтобы достичь практических решений. Именно поэтому наши переговоры должны носить конфиденциальный характер. Надеюсь, что вы будете говорить так же откровенно, как намерен говорить я, зная, что на ваше слово можно положиться!

— На наше — да! — сказал Холм.

— Прошу вас, — взмолился Кайал. — Вы сердитесь, вы, может быть, даже убили меня, если бы могли, но несмотря на все это вы — профессионал. Мы оба исполняем свой долг, каким бы неприятным он ни был.

— Ну, тогда начнем! Чего вы хотите?

— Обсудить условия, как я уже сказал. Насколько я понимаю, мы втроем не можем распорядиться сдачей в плен, но…

— Я думаю, вы можете, — вмешался Льзу. Он говорил на англике с сухим резким акцентом. — Если боитесь последствий военного суда, гарантируем вам психиатрическую лечебницу.

Услышав это, Кайал от неожиданности едва не застыл с открытым ртом.

— Что вы говорите?

— Мы должны быть уверены в том, что с вашей стороны не будет никаких уловок. Я предлагаю вам вывести все свои суда сразу на замкнутую орбиту для погрузки. Транспортные суда могут быть подготовлены позже.

— Вы… вы… — Кайал сглотнул. — Сэр, мне сказали, что ваш титул переводится, примерно, как „судья“ или „говорящий от имени закона“. Судья, сейчас не время для шуток!

— Если вы не собираетесь сдаваться, — сказал Холм, — то к чему все эти дискуссии?

— Речь идет о вашей капитуляции! — кулак Кайала опустился на ручку кресла. — Я не собираюсь играть в словесные игры! Вы и так тянули достаточно долго! Но ваш флот разбит! Еще немного усилий с нашей стороны — и он был бы вообще уничтожен. Мы контролируем все пространство вокруг. Помощь извне для вас невозможна. Все, что может быть безрассудно послано из других Систем, будет развеяно в пыль, и командованию об этом известно. — Он подался вперед. — Нам очень не хочется подвергать вашу планету бомбардировке. Пожалуйста, не вынуждайте нас к этому!

— Что ж, давайте, — ответил Холм. — Наши интенсенторы с радостью попрактикуются!

— Но… вы считаете, что блокраннеры смогут… О, я знаю, как велика планета. Я знаю, что случайные маленькие суда могут проскочить мимо наших детекторных установок, наших патрулей и станций. Но я знаю, какими маленькими должны быть эти суда и как случаен должен быть их успех!

Холм сердито запыхтел сигаретой, прежде чем ему удалось ее раскурить.

— Да, конечно, — отрезал он. — Технический стандарт! Уничтожьте космический флот, и его планете придется уступить, иначе вы превратите ее в радиоактивную пыль! Неплохая работа для человека, а? Что ж, мы с моими коллегами предвидели возможность подобной войны годы назад. Мы знали, что никогда не сможем создать флот, равный вашему, хотя бы только потому, что вы, ублюдки, имеете гораздо больше населения и территории. Но защита… адмирал, вы стоите у конца долгой череды коммуникаций и складов. Пограничные миры не могут создать флот, подобный вашему. Этот флот — детище всей Империи! Мы здесь готовились только к тому, чтобы достойно его встретить. Мы можем проглотить все, что вы намерены в нас швырнуть!

— Абсолютно?

— О’кей, допустим, при удаче, вам удастся приземлиться с боевым зарядным отделением, и оно может быть большим и грязным. Мы это выдержим, и домашние охраны снабжены обеззараживающими средствами. Ни один ваш корабль не сможет достаточно близко подойти к энергетическому прожектору, такому сильному, что он может разглядеть даже, что делается у вас в желудке! А у наших наземных фотонных генераторов нет ограничений ни в размере, ни в массе. Мы можем использовать целые реки воды, чтобы охладить их, пока их носы будут изгонять вас с нашего неба. А теперь скажите мне, почему в этом пылающем хаосе мы должны сдаваться?

Кайал сел. Он почувствовал себя так, как будто ему нанесли удар в спину.

— Неплохо было бы узнать, какие условия вы можете предложить, — монотонно сказал Льзу.

„Спасение расы? Эти итриане, должно быть, чертовски гордые создания, но не до безумия же“. Надежда вновь ожила в Кайале.

Условия будут самыми почетными, — сказал он. — Ваши корабли должны быть конфискованы, но они не будут использованы против Итри, а их воинский состав может отправиться домой, причем офицеры имеют право сохранить личное оружие. То же самое относительно вашей защиты. Вы должны согласиться на оккупацию и скооперироваться с военным правительством, но будет сделано все, что поможет с уважением отнестись к вашим законам и обычаям, индивидуумы получат право подавать петиции с требованиями, а те земляне, которые превысят свой статус, будут называться так же сурово, как авалоняне в аналогичных случаях. В общем, если население будет правильно себя вести, то я гарантирую, что оно не увидит вообще имперские суда.

— А после войны?

— Такие вопросы решает королевская власть, но я думаю, что вы будете включены в состав Реорганизованного Кестора. И вы должны знать, что губернатор Саракоглу — человек деятельный и добрый. Насколько только это будет возможным, Империя даст возможность развиваться местному образу жизни.

— Позвольте! Весомое слово! Но пусть так. Давайте обсудим вопрос демократии. Сможем ли мы остановить возможную волну иммиграции прежде, чем она нас захлестнет?

— Пожалуй, нет. Гражданам гарантирована свобода передвижения. Это одно из положений, за которые стоит Империя. Черт возьми, нельзя же так самолюбиво преграждать путь прогрессу только потому, что вы стоите за архаизм!

— Обсуждать больше нечего. Всего хорошего, адмирал!

— Нет, подождите! Вы не можете… сами приговорить свой народ!

— Если Круат и Парламент примут ваши предложения, вы будете проинформированы.

— Но послушайте! Вы обрекаете свой народ на гибель, — с жаром заговорил Кайал. — Эта граница должна быть укреплена. Вы, весь Доминион, Итри, все равно не сможете помешать этому процессу. Вы можете только оттянуть момент окончания трагедии. И вы будете наказаны за свое упрямство — вам придется принять мир на гораздо худших условиях, чем это было бы сейчас! Послушайте, в капитуляции есть положительный момент: вы войдете в состав Империи! Вы получите возможность торговать, получите контакты, защиту! Соглашайтесь на сотрудничество — и станете равноправным государством, со всеми привилегиями, какие только возможны. Через несколько лет все индивидуумы получат земное гражданство. Естественно, весь Авалон станет частью Великой Земли. Ради любви к Богу, будьте реалистами!

— Мы и есть реалисты! — сказал Льзу.

Холм усмехнулся. Оба экрана померкли.

Несколько мгновений Кайал сидел, глядя на них невидящим взглядом. „Они не могли говорить серьезно. Не могли!“ Дважды он протягивал руку к интеркому. — „Нужно повторить вызов. Может быть, это какое-то детское упрямство, чтобы вынудить Империю пойти еще на какие-нибудь уступки?..“

Рука его упала. „Нет, я отвечаю за наше собственное достоинство!“

Решение пришло само. Пусть план „Два“ будет отложен. Часть военных сил останется охранять Авалон. Их на это понадобится не так уж и много. Осада потребует большего количества людей и кораблей, чем оккупация, но придется все же ими воспользоваться.

Важно было не упустить момент.

Свободные корабли должны быть немедленно отосланы к Кхрау и Хру на тот случай, если там повторятся подобные попытки. К первой он поведет флот сам, ко второй — флот поведет его помощник. Опыт сражения с Авалоном будет им очень полезен.

Кайал был уверен, что в дальнейшем их ожидают быстрые победы. Служба безопасности попала впросак, сделав неправильный вывод о действенности авалонского оружия, но не самого факта его существования: скрыть его было невозможно. По некоторым признакам он знал, что остальные планеты не имели своего ворчащего Дэннеля Холма, способного за непродолжительное время развить такую защиту. Он знал, что другие итрианские колонии обладают маленькими и плохо скоординированными между собой флотами, а сами миры не вооружены.

Кветлан, солнце этого сектора, являло собой большую угрозу. Но пусть себе показывает свою силу: он надеялся, что враги его будут достаточно благоразумны и капитулируют раньше, чем он поразит их в самое сердце.

„Что думают об этом они сами? Хотят продлить на несколько недель иллюзию свободы? Что ж, надеюсь, цена, которую им придется за это заплатить, не покажется непомерно большой: будут смерть, разрушение, наступит реконструкция всего их общества. Терпение станет для них теперь главным!“

Перед заходом солнца Ферун покинул Миствуд.

В тот день его родной край вполне отвечал своему названию — Туманный лес. Туман стелился холодной сырой дымкой, тянувшейся со стороны моря. Он был таким густым, что влага капала с ветвей на опавшие листья, образуя в некоторых местах маленькие озерца прозрачной воды. Дом Феруна находился в глубине острова, где остался Старый Авалон. Оттуда доносились странные звуки.

Это собирались крылья. Слетались товарищи по чосу. Звук трубы прорезал тишину ночи. Впереди шли его сыновья.

Они несли на носилках тело адмирала. Рядом летели его ухоты, озадаченные неподвижностью своего хозяина. За носилками шла вдова. За ней следовали его дочери, их мужья и взрослые сыновья, несущие факелы.

Били по воздуху крылья. Свет факелов прорезал тьму. Шествие поднималось в воздух. Когда факелы оказались вознесенными над завесой тумана, тот обратился в голубоватый призрачный занавес над бледным свечением на востоке. На западе, над морем, сверкали королевским пурпуром последние звезды.

А процессия продолжала подниматься, пока не достигла огромной высоты. Здесь воздух был разряженным и холодным, но на кромке мерцающего мира снежные пики Матери погоды согревались еще скрытым от взоров солнцем. Траурный кортеж направлялся к северу.

Дэннель Холм и его семья, следующие за остальными в тяжелом снаряжении и масках для дыхания, видели над собой мелькание крыльев. Они едва различали свет факелов, казавшийся им таким же далеким, как свет самых далеких звезд. Шум крыльев нарушал тишину.

Они достигли земель, сохранивших свою первозданность — уступы, валуны, быстро бегущие речки.

Здесь сыновья Феруна остановились.

Раскинув крылья, парили они в первых волнах тепла еще не наступившего утра. Впереди была мать, по бокам — члены клана, сзади — чос. И вот над горами поднялось солнце.

К Феруну подлетел новый Виван Миствуда. Еще раз он протрубил сигнал и трижды выкрикнул имя умершего. Подлетела и Марр и запечатлела на лбу мужа прощальный поцелуй. Потом Виван произнес слова Новой Веры — итри повторяли их тысячи лет.

— Высоко летел твой дух над многими ветрами, но внизу настиг тебя, наконец, крылатый Бог охоты! Ты встретил его в гордости, ты сражался с ним доблестно, от тебя он узнал о чести! Умри же теперь, оставшееся, будь водой и листьями, поднимись ветром. А ты, дух, останься навсегда незабвенным!

Сыновья подняли носилки. Тело упало вниз, а за ним упали факелы.

Марр двинулась вперед и вниз, начав танец Неба. Остальные последовали за ней.

Повиснув между пустотой и вечностью, Дэннель Холм сказал Кристоферу:

— А эти земляне думают, что мы им сдадимся!

Льзу из Торна заговорил:

— Мы встретились на Великом Круаче Авалона, где свободный народ может выбрать свой путь. Наш враг в борьбе с нами потерял много силы. Но нам рано праздновать победу, потому что очень скоро оставшиеся суда устремятся против Доминиона.

Земляне оставили значительное количество судов, которые постараются отрезать нас от остального мира. Вряд ли они нападут на нас. Но корабли Империи будут стараться уничтожить наши базы на родственных планетах и те наши военные корабли, которые остались в Космосе. Мы должны до бесконечности совершенствовать нашу защиту. И все же я не думаю, что нас удастся покорить. Кайал сказал, что мы можем рассчитывать на лучшее обращение, если не станем продолжать войну, а сдадимся сейчас. Хотя на самом деле в этом случае мы, конечно, попадем под власть имперского закона и обычаев.

Те, кто говорил от вашего имени, отклонили эти предложения, так как не могли поступить иначе, пока вы все не соберетесь и не решите, что нам делать дальше. Я напоминаю вам о том, как сложно и трудно продолжать войну, о жестоких условиях мира, которые ожидают нас в случае поражения. Более того, я напоминаю вам, что, если мы все-таки продолжим сопротивление, свободному народу Авалона придется отказаться от многих своих прав и подчиниться диктату военных лидеров.

— Что говорят чосы?

Льзу и его коллеги стояли на старинном участке, расположенном на Первом Острове Гесперианского моря. За ними возвышался дом Дэвида Фалькайна. Перед ними зеленая лужайка полого опускалась к пустынному берегу. Не было видно никаких палаток, ни один корабль не стоял на якоре, не было потока делегатов, стремящихся занять свои места под деревьями.

На церемонии не было времени. Выбранные на региональные митинги и независимые граждане Авалона, желающие говорить, сообщались с остальными с помощью электронной техники.

Вооруженный компьютерами штаб работал на полную мощность. Несмотря на нелюбовь к речам среднего итрианина, несмотря на его всегдашнюю боязнь показаться смешным, рассуждая об очевидном, все же, когда почти два миллиона взрослых оказались перед лицом такого серьезного,» как этот, момента, желающих высказаться должно было оказаться столько, что надо было выбрать из них лучших. Избранным предстояло ждать своей очереди.

Аринниан знал, что его должны вызвать. Он сидел рядом с Айат перед большим экраном. Они сидели на широкой передней скамье — за ними громоздились ряды сидений, на которых восседали члены дома Литрана и Блавзы с хозяевами во главе.

Медленные слова Льзу только подчеркивали тишину, царящую в большом темном зале, чьи стены были увешаны оружием.

Точно так же подчеркивал ее тихий шелест перьев, стук когтей, когда кто-нибудь слегка шевелился.

Воздух был пропитан запахом дерева и итрианских тел. Ветерок, проникающий в открытое окно, добавлял к ним еще и запах сырой земли. Он шевелил свисающие с флагштоков знамена.

— Отчитаться о фактах, касающихся…

На экране возникло изображение ранчера. За ним виднелась прерия Северного Короната. Пастбище вдали, стадо нагруженных ношей цирраукхов, ведомое каким-то юнцом.

Появившийся на экране заговорил:

— Запасы продовольствия, сделанные на равнинах Лонг-Бич, были в этом году удовлетворительными. Прогнозы на новый сезон оптимистические. Нам удалось добиться того, что 75 % запасов мяса в бункерах надежно защищены от радиации, и мы надеемся также успешно закончить заготовку продуктов к середине зимы. Детали можно узнать в Центральной Библиотеке. Я все сказал.

Снова возникло изображение Верховного Вивана, и тот вызвал следующего из выступающих.

Айат схватила Аринниана за руку. Он почувствовал, как пульсирует кровь в ее пальцах, как впились в него ее когти, причиняя ему боль. Аринниан посмотрел на нее. Бронзово-коричневый гребешок был поднят, янтарные глаза светились, как факелы. Меж полуоткрытых губ сверкали клыки.

— Сколько можно продолжать это бесполезное жужжанье? — выдохнула она.

— Они должны знать всю правду, прежде чем решать, — прошептал он ей в ответ и почувствовал, как со всех сторон на него устремились неодобрительные взгляды.

— Что решать, когда Водан в Космосе?

— Ты помогаешь ему своим терпением, — сказал он и подумал: «Интересно, кто я такой, чтобы давать советы? Хорошо, Айат была молода, я тоже, но сегодня я чувствую себя постаревшим. Как жестоко, что она не может надеяться на получение известия о том, с кем помолвлена, до самого конца войны. Ни один корабль не может передать сообщение на осажденный Авалон.»

По крайней мере, было известно, что Водан — среди тех, кто бежал. Слишком многие корабли вышли на орбиту только как груда обломков. Потери землян, конечно, были еще значительней, благодаря ловушке Феруна и Холма. Но и итриан погибло слишком много, — подумал Аринниан. Что значит миллион землян?

— …Вызывается глава охраны Западной Короны!

Он встал и сообразил, что будет гораздо удобнее, если он произнесет свою речь сидя. Он снова сел и начал говорить:

— Я — Аринниан из Врат Бури. Мы в хорошей форме, вооружены, тренируемся, принимаем рекрутов по мере их поступления. Но нам нужны дополнительные силы; поскольку еще никто не сказал об этом, я бы хотел напомнить всем, что кроме офицеров, все несут службу по охране лишь в определенное время, причем время добровольцев может быть сокращено до такого минимума, чтобы это не мешало повседневной работе. Наша секция объединяется с северо-оронезианской и теперь протянулась через весь архипелаг, и мы намерены точно так же продолжить ее к югу и востоку до тех пор, пока не соединимся с Бреданом, Фьерри и Островами Щита, чтобы обеспечить непрерывной защитой весь периметр Короны.

От имени моего отца, Первого Марчвардена, я хотел бы указать на значительную брешь в защите Авалона. Речь идет о почти полном отсутствии охраны в экваториальной зоне. Там нет ничего, кроме нескольких прожекторов и орудий. Конечно, континент необитаем, это правда, но землянам об этом тоже известно, и если они решатся на вторжение, то вряд ли станут заботится при этом о сохранении местной экологии. Я хотел бы получить предложения по этому поводу и передать их дальше по нужным каналам. — Во рту у него пересохло. — Я все сказал.

Он глубоко вздохнул. Айат взяла его за руку, на этот раз ее пожатие было более нежным. Судьба оказалась к нему милостивой — никто не задавал вопросов. Он вполне мог бы провести дискуссию по техническим проблемам с несколькими знающими особами, но два миллиона — многовато для человека, не обладающего политическим опытом.

Разговор казался бесконечным. И все же в конце концов было объявлено о голосовании, и до того момента, когда Льзу объявил, что, согласно данным, 83 % высказались за продолжение сопротивления, прошло меньше шести часов. Земляне не могли бы провести так быстро подобное совещание.

— Что ж, — сказал Аринниан, возвышая голос в шуме расправляемых крыльев, — ничего удивительного!

Айат схватила его за руку.

— Идем, — сказала она. — Надень пояс. Я хочу немного размяться перед обедом!

Лил дождь, пахнущий небом. Когда они поднялись к облакам, то оба свернули к востоку, желая отделиться от товарищей по чосу, тоже нуждавшихся в полете после долгого сидения. Белели гребни снежных пиков и ледников, появились ранние звезды, и наравне с ними сверкали несколько движущихся точек — орбитальные крепости.

Они летели в молчании, пока она не сказала:

— Я бы хотела присоединиться к охране!

— Гм?… А, да, конечно!

— Но не к летающему патрулю. Это необходимо, я знаю, и приятно, если погода хорошая. Но мне не нужны удовольствия! Смотри, вон там поднимается Камелет. Может быть, Водан скрывается внутри его мертвой Луны и ждет шанса рискнуть своей жизнью.

— Что бы ты предпочла? — спросил он.

Движения ее крыльев были более уверенными, чем ее голос.

— У тебя, конечно, целая прорва работы. Твой штат, несомненно, слишком мал, иначе ты бы не был так занят и не уставал бы так. Не могла бы я помочь тебе?

— Но…

— Быть твоей ассистенткой, посыльным, секретарем? Я могу воспользоваться помощью электро-крама и через несколько дней буду готова приступить к работе.

— Нет. Это слишком трудно.

— Я постараюсь. Испытай меня. Если я не справлюсь, уволишь меня, и мы все равно останемся друзьями. Но я думаю, что смогу. Может быть, я справлюсь лучше тех, кто не знал тебя все эти годы. Я, кажется, неглупа и довольно энергична. Разве нет? Аринниан, мне так нужно быть с тобой! Так мне легче пережить это ужасное время! Она потянулась к нему. Он схватил ее за руку.

— Хорошо, мой боевой друг! — И в вечернем тусклом свете она летела так же прекрасно, как в свете Солнца или Луны.

— Да, я назначу голосование на завтра, — сказал Мэттью Викери.

— И как вы думаете, оно пройдет? — спросил Дэннель Холм.

Президент вздохнул.

— А как вам кажется? Военная фракция в Парламенте не имеет такого большинства, как в Круаче. Некоторые члены охотнее выразят свое мнение голосованием, нежели почтой. Но я видел результаты исследований почты, телефонных звонков и…

— Да, вам удастся протащить свою проклятую резолюцию. Вы получите необходимую вам власть, приостановив функции гражданского правительства, чего и добиваетесь. Мне очень хочется, чтобы вы прочли хотя бы некоторые из писем или просто просмотрели ряд записей. Я никогда не представлял, что может быть столько безумия.

— Борьбу за свой дом вы считаете безумием?

Викери поджал губы.

— Да, когда она обречена на поражение!

— Я бы сказал, что мы уже кое-что выиграли. Мы разгромили огромную земную армаду. Мы пытаемся достичь еще больших результатов на Итри.

— Неужели вы действительно верите в то, что Доминион способен победить Империю? Холм, Империя не пойдет на компромисс! Встаньте на эту точку зрения хотя бы на минуту, если можете. Единственный хранитель мира среди тысяч диких, рассеянных по разным местам народов. Единственный хранитель границ, защищающий их от вторжений варваров и чуждых цивилизаций, имеющих водородное оружие. Она должна поддерживать веру в себя, в свою неуязвимость, иначе с ней все будет кончено.

— Мне до слез жаль Империю, — сказал Дэннель Холм, — но его Величество должен решать свои проблемы не за наш счет. Мы ему так просто не сдадимся! Кроме того, вы же знаете, что земляне не собираются высаживаться на Авалон.

— Им это и не нужно, — ответил Викери. — Если возникнет такая необходимость, они вернутся с новыми силами. А тем временем нам нужно прийти в себя. — Он глубоко вздохнул. — Я считаю, что ваша игра будет стоить чрезвычайно дорого.

— Прошу вас. Во-первых, не игра, а изобретение. Во-вторых, не мое, а наше!

— Но неужели вы не понимаете, что в дальнейшем нам все равно придется заключить мир? Сейчас мы можем добиться великолепных условий. Я уже имел дело с губернатором Саракоглу и знаю, что он проследит за тем, чтобы соглашение было честным. По здравому размышлению, что плохого в том, чтобы войти в состав Империи?

— Ну, начать с того, что мы нарушаем присягу, принесенную нами Итри. Простите, приятель, но, как говорят на Итри, смертельная гордость не позволяет!

— Вы сидите здесь и говорите всякие устаревшие слова, но учтите: ветры перемен все крепчают!

— Насколько я понимаю, и эта фраза достаточно стара, — сказал Холм. — Ферун тоже знал одну старинную фразу и любил ее цитировать. Как она звучит? В их звездный час…

Табита Фалькайн оттолкнулась от пристани. Кливер и мачта заскрипели под ветром.

Светлая открытая лодка закачалась среди белой пены и устремилась вперед.

Выйдя из бухты, она оказалась в открытом море, и понеслась над волнами.

— Мы скользим! — крикнул Филипп Рошфор.

— Конечно, — отозвалась Табита. — Это гидрофойл. Держитесь! — она надела шлем. Лодка качнулась и накренилась на один бок.

— Нет киля? Что же вы используете для горизонтального сопротивления?

Она указала на старинного вида изогнутые доски, что возвышались над каждым поручнем. Вот что? Конструкция итриан! Они знают о путях ветров больше, чем это могут вообразить себе человеческие компьютеры.

Рошфор с восхищением смотрел на море. Оно было великолепно! До самого горизонта перекатывались могучие валы — синие с фиолетовыми и зелеными искорками, пронизанные солнечным светом, увенчанные белыми шапками пены. Они ворчали, вздыхали и брызгались каплями воды, солеными и такими хлесткими, что в тех местах, где они касались тела, выступали красные пятна. Напоенный жизнью, воздух был прохладным, но не холодным. Сбоку на большой скорости они пронеслись, мимо изумрудных высот Сент-Ли.

Но самым великолепным из всего окружающего была Табита, крупная загорелая девушка, которая стояла, дымя трубкой, с похожим на коршуна домашним животным на плече. На ней не было ничего, кроме кильта, развеваемого ветром, ножа и бластера на боку.

— Сколько, вы говорите? — спросил он.

— Около тридцати пяти километров. При такой скорости пара часов. Не стоит возвращаться раньше захода солнца, когда на небе высыпет множество звезд — у нас будет достаточно времени, чтобы хорошенько оглядеться.

— Вы очень добры, — осторожно сказал он.

Она рассмеялась:

— Нет, я рада возможности выбраться оттуда. Особенно потому, что меня очень привлекают эти морские растения. Если верить экологам, местами они могут покрывать поверхность, равную по величине среднему острову. А один рыбак говорил мне, что он видел среди таких зарослей кракена. Надеюсь, мы его увидим. Это редкое зрелище! Они миролюбивые, хотя все равно страшно приближаться к существу такой величины.

— Я имел в виду не только эту экскурсию, — сказал Рошфор. — Вы принимаете меня, военнопленного, в своем доме, как гостя.

Табита пожала плечами.

— Почему бы нет? Мы не боимся глупой болтовни. От нее все равно никакого вреда. — Во взгляде ее была искренность. — Кроме того, я хочу узнать вас!

Внутренне сжавшись, он спросил себя, насколько хорошо.

Она помрачнела.

— И, — сказала она, — я надеюсь, что вы постараетесь понять нас. Вы видели, как Драун убил вашего друга. Это не бессмысленное убийство. К сожалению, он очень несдержан: чуть что — и выхватывает оружие. Но сейчас идет война.

Рошфор попытался улыбнуться:

— Она будет не всегда!

— Меня зовут Табита, Филипп, или Хрилл, когда я говорю на планха. Когда вы вернетесь домой, мне бы хотелось, чтобы вы не думали об итрианах как о чудовищах.

— Вы итрианка? — он поднял брови.

— А кто же еще? Авалон принадлежит Доминиону.

— Так будет совсем недолго, — сказал Рошфор и торопливо добавил: — когда этот день настанет, я сделаю все, чтобы доказать вам, что и мы, земляне, тоже не чудовища!

Он не мог понять, как она может так искренне улыбаться.

— Если подобная мысль доставляет вам радость, то что ж, думайте так. Но боюсь, что для вас здесь мало развлечений. Плавание, ловля рыбы, гребля, прогулки пешком… чтение. Я очень люблю приключения, и у меня много приключенческих книг, некоторые из них доставлены прямо с Земли. Но это, пожалуй, и все. Я единственный человек, имеющий постоянную резиденцию в Сент-Ли, но мои дела и обязанности по Домашней охране заставляют меня подолгу бывать в других местах.

— Я скоро совсем освоюсь здесь, — сказал он.

— Конечно, со временем все образуется, — отозвалась она. — Настоящие итриане не настроены к вам враждебно. Главным образом они смотрят на войну как на что-то стихийное — как на голод, например. Или так же, как на злые обстоятельства, толкающие на жестокость, когда, например, кто-то вынужден кого-то убить ради того, чтобы накормить своих малышей. Не будешь же за это его ненавидеть? Они не станут болтать с вами запросто, но если вы захотите сыграть в шахматы, то найдете несколько желающих.

Табита поправила парус.

— И все же, — сказала она, — авалоняне любого типа не устраивают столько массовых развлечений, сколько, как я слышала, люди Империи. И на экранах вы ничего особенного не найдете, кроме новостей, навевающих сон учебных программ и классических драм, которые, возможно, вам будут совсем не интересны. Так что… когда вам станет очень скучно, скажите мне, и я устрою для вас поездку в такой город, как Грей или Центаури.

— Не думаю, что в этом будет необходимость, — сказал он и мягко добавил: — Табита…

Дальнейшие его слова были искренними:

— Нет, я чувствую себя виноватым, потому что не сожалею, а рад той фантастической удаче, как будто так и должно быть.

— Ха! — усмехнулась она. — Когда-нибудь я подсчитаю, сколько раз вам повезло! Остров, на который вы попали, — необжитый, чистый Старый Авалон, плюс еще населенный экземплярами мерзостных созданий!

— Неужели вооруженный человек должен бояться здешних животных?

— Ну, без сомнения, вы смогли бы подстрелить спатодонта прежде, чем он успел бы на вас наброситься, хотя рептилоида убить нелегко. Но насчет пары ликозауроидов я не высказалась бы так смело, а вот если бы по вашим брюкам побежал каккелак… — Табита сморщилась. — Это все наземные тропические животные. Но еще больше неприятностей могут доставить растения. Вот, например, неподалеку от того места, где вы стояли, я заметила дупло, полное сухих листьев. Только итрианин может вдохнуть их запах и выжить.

— Бр-р-р! — сказал он. — Какой неисправимый романтик дал название этому месту?

— Праправнучка Дэвида Фалькайна, когда он решил, что это — то место, куда нужно идти, — ответила она и голос ее вновь звучал серьезно. — Не говоря уже ни о чем другом, проблема стояла в том, чтобы сохранить местную природу нетронутой. Это как с центаврами, из-за которых в Экватории были введены ограничения, потому что они использовали для своих инструментов камень и кость и может быть через миллионы лет смогли бы стать разумными. И, между прочим, их защита была тем, на чем настаивали итри — охотники-итри, а не пионеры-люди.

Она повела рукой.

— Посмотрите, — сказала она, — это наш мир. И он останется нашим!

«Нет, — подумал он мрачно, — ты ошибаешься, Табита-Хрилл. Мой адмирал намерен нажимать на твоих итриан до тех пор, пока у них не будет иного пути, кроме как сдать все моему Императору!»

Через неделю после сражения земная армада двинулась вперед.

Кайал сознавал, что несмотря на трагическое начало, его компании суждено стать классическим примером главы из учебника.

Действительно, решение, принятое им относительно Авалона, классифицировало ее совершенно однозначно. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы поразить врага, обладая такой силой. Как и было предсказано, ни одна другая колониальная система не обладала силами, которые даже отдаленно можно было бы сравнить с теми, что они обнаружили у Лауры. Обращение с тем, что имелось в наличии, было довольно умелым, но шансов на победу у них не было.

Так что любой мог бы жертвовать жизнями и кораблями и перемалывать своего противника в порошок в течение месяцев. Данные, собранные помощником Кайала, и его собственные выводы говорили о том, что враги именно этого и хотели. Итриане, в свою очередь, будут добиваться отсрочки, посылать свои корабли в набеги на земные, попытаются втянуть в игру третью сторону, такую, как Мерсейз, и постараются сделать войну для Земли такой дорогостоящей, что та вынуждена будет предпочесть мир.

Кайал сомневался, чтобы это сработало, пусть даже при таких благоприятных обстоятельствах. Он хорошо знал людей, сидящих у политического руля, и все равно считал, что его долг — добиться победы, с наименьшими потерями, долг перед обоими королевствами. И поэтому полагался не на медленное и осторожное продвижение, где каждый шаг тщательно изучается, а на внезапный удар.

Кайал оставил в системах Кхрау и Хру по нескольку кораблей из оккупационных отрядов, главным образом состоящих из технического персонала.

Силы эти казались смехотворно малыми. И Марчварден Руса устремился на освобождение Кхрау.

Земляне немедленно послали сообщение о случившемся. Удивительно быстро появилась большая часть основного флота, и войска Руса были уничтожены.

На Хру чосы подняли восстание и уничтожили часть гарнизона. Тогда ударили орудия из Космоса. Виваны были окружены и расстреляны, как того требовали военные законы. Однако их достоинство при этом унижено не было. Некоторые из них перед смертью обратились к своим людям с призывом сотрудничать с представителями тех войск, что были посланы из Эсперанса на захваченные территории.

Тем временем вторженцы устремились к Кветлану. От главного войска отделялись части, захватывавшие систему за системой. Кайал не беспокоился о том, чтобы укрепиться в каждой из них, а довольствовался тем, что разбивал их войска и спокойно шел дальше.

Через шесть недель Солнце Итри было окружено сданными позициями.

Теперь армада углубилась во владения Доминиона, находясь более, чем на 50 световых лет от ближайшей имперской базы. И итрианам не представилась еще возможность отрезать ее от базы. Если бы они собрали все, что имели для решающей битвы, такой, которая длится недели, то, может быть, смогли бы выиграть. Но на Итри не обладали необходимым для этого снаряжением и боеприпасами, тогда как у Империи было все.

Кайал обеспечил флот всем необходимым для этого.

Битва при Иарро Кластер длилась восемь стандартных дней, считая от первой стычки и кончая бегством последнего из немногих уцелевших итрианских кораблей. Детали подробно изложены в отчетах. Суть же заключается в том, что Кайал в полной мере воспользовался двумя основными преимуществами. Первое заключалось в неожиданности: командующему удалось скрыть, какое огромное число ракетоносцев имеется у него в резерве. Второе заключалось в организации: он маневрировал многочисленными кораблями своего флота, словно единым инструментом, с его помощью обрекая на смерть все новые части войск противника.

Возможно, у него было и третье преимущество — гениальность! Когда мысль об этом пришла ему в голову, он сурово осудил себя.

Остатки сил Доминиона ринулись назад, к Кветлану. Кайал не спеша преследовал их.

Итри была несколько меньше Авалона, несколько суше, облачный покров ее был не таким плотным, и поэтому массы земли видны были из Космоса более отчетливо. Коричнево-рыжеватая дымка обволакивала планету, освещенную более холодным и желтым, чем Лаура, Солнцем. И все же, плавая среди звезд, Итри выглядела прелестно.

Кайал оставил видеоэкран включенным и время от времени поглядывал на него, отвлекаясь от приборов.

Верховный Виван Траувей сказал:

— Это наглость, что вы вторгаетесь в наш дом! — Англик его был гладким и он, для полной ясности произношения, прибегнул к помощи вокализатора.

Кайал встретился со взглядом немигающих желтых глаз и ответил:

— Вы согласились на переговоры. Я верю в вашу честность. — Я также полагаюсь на свою Супернову и ее эскорт. «Нужно напомнить ему об этом», — подумал командующий, но вслух сказал: — Эта война — глубокая печаль для меня. Мне бы очень не хотелось уничтожать даже малую часть вашего мира или лишать жизни ваших столь одаренных людей.

— Может быть, это не так легко сделать, как вам кажется, адмирал, — медленно ответил Траувей. — У нас есть защита!

— Мне это известно. Виван, могу ли я говорить прямо?

— Да. Решение, как вы понимаете, должно быть однозначным.

«Полмиллиона итриан втянуты в эту войну, — подумал Кайал. — Мне кажется, будто я ощущаю их присутствие. И что это за правительство? Его нельзя назвать демократическим, как вообще нельзя прикрепить к нему ни один из земных ярлыков, равно как и само слово „правительство“. Можем ли мы, люди, научиться здесь чему-нибудь? Все наши попытки как будто разбиваются о невозможное, и единственное, к чему мы здесь пришли, грубая простота кайзера». — Так думал он в то время, как официальная беседа шла своим чередом.

— Я благодарю, Виван, — сказал Кайал, — и призываю вас и ваших людей поверить в то, что мы не станем нападать, если только нас не принудят к этому. Пока что причин для этого у нас нет. Цель наша достигнута. Теперь мы можем с успехом провозгласить свои права на границах. Любое возможное сопротивление было бы случайным и, я бы сказал, безрассудным и, да позвольте мне употребить это слово, патетическим! Кветлан можно блокировать сравнительно малыми силами. Да, естественно, отдельные ваши корабли не могут время от времени не проскакивать мимо наших постов. Но все же вы будете полностью отрезаны от всех владений, союзников, связей. Подумайте о том, сколько времени Доминион продержится при таких условиях, как политическое единство! А также о том, как эти бесконечные расходы и раздражение, которое они вызывают, повлияют на отношение к вам Империи. Рано или поздно будет принято решение об отсечении источника раздражения. Я не говорю о том, справедливо это или нет, я только констатирую факт. Сам я просто был вынужден повиноваться приказу открыть огонь. Если даже я буду не согласен с какими-либо решениями и подам из-за этого в отставку, то у его Величества достаточно адмиралов.

Наконец Траувей сказал:

— Вы призываете нас сдаться?

— Я призываю вас к прекращению военных действий, — ответил Кайал.

— На каких условиях?

— Взаимное прекращение огня, конечно… Захваченные корабли и прочее будут задержаны Землей, но пленные обеих сторон будут возвращены. Мы оставим оккупационные войска в Системе, в которую мы уже вошли, займем и остальные миры, которые тоже станут частью Империи. Местные власти и население должны будут подчиняться оставленным на местах военным властям. Мы же гарантируем уважение к законам и обычаям, к правам на свободу слова и петиций, поощрение экономических и торговых связей, сохранение независимости любого индивидуума, желающего продавать свою собственность на открытых торгах и менять место жительства. Определенные части войск останутся возле Кветлана и время от времени будут совершать по Системе патрульные рейды, но приземляться они не будут, если только их об этом не попросят. Мы не будем вмешиваться и в коммерческие дела, если только не придется проверять, не посылаются ли под видом торговых дел воинские отряды или снаряжение.

Перья пришли в движение. Кайал пожалел о том, что не умеет читать по ним чувства собеседника. Голос итрианина по-прежнему оставался монотонным:

— Вы все же требуете капитуляции.

Человек покачал головой.

— Нет, сэр, не требуем. Собственно говоря, предъявляя подобное требование, я бы просто нарушил свои полномочия. Конечные соглашения — дело дипломатов.

— Что мы выиграем, если заранее согласимся на поражение?

— Многое. — Кайал выпрямился. — Относясь с уважением к вашему чину, я все же не сомневаюсь, что вы проконсультировались с вашими специалистами по человеческой социодинамике. Грубо говоря, вам предстоит преодолеть два негативных момента: первое — это патриотическое желание возобновить военные действия. Вы помните о том, что большая часть вашей промышленности все еще сосредоточена в ваших руках, что у вас осталось значительное количество кораблей и что ваш дом хорошо защищен и прорыв этой защиты обойдется нам в значительную сумму.

Но, Виван и все люди Итри, я со всей ответственностью заявляю, что Империя не собирается уничтожать вас. Зачем нам брать на себя такой грех? Что может быть хуже, чем потеря высокоразвитой цивилизации. Мы хотим дружить с вами, это нужно нам. Эта война была развязана еще и для того, чтобы преодолеть причины раскола. Давайте же теперь попытаемся договориться. Я не знаю, каким именно будет мирный договор между нами, но прошу вас прислушаться к многочисленным предложениям, сделанным Империей, — на ее слово можно положиться. Доминиону, правда, придется отказаться от некоторых территорий. Но можно договориться о компенсации. И, конечно, везде, где ваши границы сольются с нашими, перед вами откроется вся Вселенная.

Кайал очень хотел, чтобы его правильно поняли. Эту речь составляли специалисты, и он потратил часы на ее заучивание. Но если эксперты ошиблись, или он неправильно выразился…

«О, Боже, помоги остановить это убийство… — думал он, — и прости меня, если в глубине моего мозга прячется мысль о том, какими техническими приемами можно скорей покорить эту планету.»

Траувей некоторое время молчал, потом сказал:

— Это следует обдумать. Прошу вас быть поблизости на случай консультации.

Где-то в глубине корабля землян ксенолог, для которого изучение Итри было делом всей его жизни, услышав эти слова, вскочил с кресла, смеясь и плача:

— Война окончена! Война окончена!

Над Флервилем плыл колокольный звон.

Звонили колокола большого собора. Взвивались к небу разноцветные петарды и таяли, не долетев звезд. Толпы народа заполняли улицы. Люди были опьянены не столько вином, сколько радостью. Они дудели в рожки, они кричали, и каждую женщину поцеловало не менее сотни незнакомых мужчин. Днем был устроен парад, и имперские войска прошли под триумфальные звуки трубы, а в небе пролетели эскадрильи воздушных машин и малых космических кораблей. Но в столице Эсперанса в секторе Пакис веселье по-настоящему разгорелось ночью.

Высоко на холме, в оранжерее губернаторского дворца стоял и смотрел на город Экрэм Саракоглу. Шум праздника доходил до него лишь как звук отдаленного прибоя. Но разноцветные огни ярко сверкали даже на таком расстоянии. Колонисты сохранили миролюбие своих предков: теперь они могли перестать испытывать ненависть к своим братьям, носящим форму Империи. «Хотя, — подумал Саракоглу, — я подозреваю, что они испытывают чисто животное облегчение. Страх витал над этой планетой с тех пор, как на границе произошел первый инцидент, и особенно усилился он с началом войны. Рейд итриан, прорвавшихся сквозь наши кордоны… мгновенно раскалившееся небо…»

— Да, — сказала Луиза, — я просто поверить не могу!

Саракоглу посмотрел на стоящую возле него невысокую девушку.

Луиза Кармен Кайал-и-Гомес была одета очень просто, и ничем не украсила свое незатейливое платье из серого вельвета, хотя и приняла его приглашение к обеду. Кроме крошечного золотого крестика на груди, ее единственным украшением было несколько искусственных бриллиантов. Они сверкали в черных блестящих волосах, как звезды, что нарушало призрачную неподвижность ночи, или как капли слез, что блестели на ее ресницах.

Губернатор облачил свое тучное тело в рубашку с кружевами и рюшем, тигрово-пятнистую арктоновую куртку, зеленые иридоновые килоты, снежно-белые чулки и украсил все это драгоценностями, прикрепив их везде, где только можно было найти для этого место. Саракоглу осмелился погладить руку Луизы:

— Вы боялись, что война продлится? Это невозможно.

Итриане не безумцы. Принимая условия предложенного нами перемирия, они даже лучше, чем мы, понимали, что война для них проиграна. Ваш отец скоро будет дома. Он свое дело сделал. Губернатор вздохнул, надеясь, что говорил не слишком напыщенно. — Моя роль, конечно, будет более прозаической!

— Из-за условий переговоров?

— Да. Как бы там ни было, мне предстоит быть представителем Земли, и Империя будет полагаться на советы моего штаба и мои собственные. Этот сектор будет по-прежнему граничить с Доминионом и объединять новые миры.

Луиза глянула на губернатора — и для столь юной девушки взгляд ее казался слишком проницательным.

— Вы становитесь весьма важным человеком, не так ли, Ваше превосходительство? — Тон ее голоса был если не ледяным, то, во всяком случае, весьма прохладным.

Саракоглу, казалось, был полностью поглощен лепестками фуксии, которые он сосредоточенно обрывал. Куст циниамона — итрианского растения — наполнял воздух нежным ароматом.

— В общем, да, — наконец сказал он. — Я не хочу быть неискренним с вами, донья, демонстрируя ложную скромность!

— Сектор будет расширяться и реорганизовываться. Вы, возможно, получите награды или рыцарские отличия. И, наконец, вполне вероятно, будете отозваны домой с предложением стать одним из советников.

— Мечтать может каждый!

— Вы способствовали началу этой войны, губернатор!

Саракоглу провел ладонью по лысой голове. «Ну что ж, — решил он. — Если ей совершенно безразлично мое отношение к ней и то, что из-за нее я отказал Хельге и Генриетте (слухи об этом, конечно же, дошли до нее, хотя она ничем не дала понять, что знает об этом), то мне, я думаю, удастся вернуть их. А если даже они не захотят, недостатка в женщинах все равно не будет. Эта моя мечта о ней — всего лишь извечное мужское нежелание признать, что потихоньку стареешь и толстеешь. Мне давно уже известно, что служит лучшим лекарством от разочарования. И все же, как она хороша!»

— Я способствовал осуществлению планов Империи до того момента, как оно приняло дурной оборот, — сказал Саракоглу девушке. — Итриане тоже не святые. Они всегда преследуют свои интересы, насколько это возможно.

— Но ведь погибло столько живых существ!

— Донья, я принес Земле присягу!

Она все еще испытующе смотрела на него.

— Тем не менее, вы прекрасно сознавали, что это способствует вашей карьере, — сказала Луиза по-прежнему спокойно.

— Конечно. Но поверите ли вы мне, если я скажу, что это не упростило все для меня, а напротив — усложнило? Я и вправду считал, что утверждение границ — благое дело. Я был уверен, что способен на большее, нежели выполнение обыденной работы. Должен ли я был отказаться от этого дела, боясь показаться самодовольным? И неужели это так плохо — любить свою работу?

Саракоглу опустил руку в карман за портсигаром.

— Возможно, в ответ на эти вопросы вы скажете «да», — закончил он.

Луиза подошла к Саракоглу немного ближе.

Сердце его екнуло, но губернатор заставил себя улыбнуться.

— О, Экрэм!.. — она запнулась. — Простите, Ваше превосходительство!

— Нет, это большая честь для меня, — сказал он.

Луиза не хотела, чтобы губернатор назвал ее по имени.

— Прошу прощения за фамильярность, я не хотела вас обидеть. Я бы ни за что не пришла бы сегодня сюда вечером, если бы не знала наверняка, что вы… честный человек!

— Я не надеялся на то, что вы примете мое приглашение, — сказал Саракоглу с некоторой грустью в голосе. — Вы могли бы отпраздновать это событие среди своих сверстников.

Бриллианты в ее волосах ярко вспыхнули, когда она покачала головой.

— Мне не до веселья. Слышали ли вы о том, что я уже однажды была помолвлена. Он был убит во время акции два года назад. Это называлось — усмирение племен, которые отказались следовать «совету» имперского резидента… Вот так! — Она перевела дыхание. — Сегодня я просто не могла найти слов для вознесения благодарности Господу! Мир — слишком большой дар, чтобы выразить это словами!

— Вы — дочь адмирала, — сказал он. — Вы знаете, что мир никогда не бывает добровольным даром.

— Значит, войны полезны?

Их прервал осторожный кашель.

Саракоглу оглянулся. Он ожидал увидеть лакея с коктейлями на подносе, и вид человека в морской форме озадачил его.

— В чем дело? — сердито спросил он.

— Если позволите, сэр, — нервно проговорил офицер.

— Умоляю вас простить меня, донья. — Саракоглу склонился над удивительно нежной рукой Луизы и последовал за человеком в холл.

— Итак? — спросил он.

— Курьер из армии, стоящей возле Лауры, сэр, — офицер дрожал и был бледен. — Знаете, есть пограничная планета Авалон?

— Конечно, знаю. — Саракоглу старался держать себя в в руках.

— Так вот, сэр. Сначала они сдержали слово насчет перемирия. А сейчас отказываются! Говорят, что хотят продолжить борьбу!

Худощавое, бородатое лицо на экране проговорило с ноткой отчаяния в голосе:

— Господа, вы ведете себя, как безумцы!

— У нас неплохая компания, — ответил Дэннель Холм.

— Значит, вы намереваетесь отделиться от Доминиона? — воскликнул адмирал Кайал.

— Нет! Собираемся в нем остаться. Нам здесь очень нравится! Никакой тебе имперской бюрократии!

— Но соглашение о перемирии?..

— Конечно, будем придерживаться его. Авалон никому не хочет причинять вреда.

Кайал плотно сжал губы.

— Знаете, нельзя так играть словами. Ваше правительство заявило, что Империя может занять эту Систему, пока не будет разработано окончательное мирное соглашение.

Льзу из Тарна наклонил седую голову к сканнеру, передававшему его изображение в офис Холма и на орбитальный корабль Кайала.

— Обычаи Итриан не похожи на земные, — сказал он. — Миры Доминиона связаны друг с другом клятвами взаимной дружбы. И то, что наши коллеги не могут больше помогать нам, не дает им права приказывать, чтобы мы сами отказывались от продолжения самозащиты, не говоря уже о том, что наша гордость требует, чтобы мы продолжали борьбу ради той помощи, которую, возможно, мы сможем им оказать.

Кайал потряс в воздухе кулаком.

— Господа, — прогремел он, — мне кажется, вы думаете, что мы живем в эру беспорядков, а вашими оппонентами являются варвары, не знающие ни что такое цель, ни что такое организация, и те, кто отступается от своего, если сразу не получает того, чего хочет. Правда же состоит в том, что вы выступаете против Имперской Земли, которая мыслит на столетия вперед и правит тысячами планет. И все это может быть обращено против вас. Вся сила, победившая Доминион, может сейчас быть сосредоточена в одном месте. А так будет, господа! Если вы будете настаивать, именно так и будет!

Он обвел взглядом каждого из оппонентов:

— У вас сильная защита, — сказал он, — но вы должны понять, что она будет уничтожена. Сопротивление не даст вам ничего, кроме уничтожения ваших домов и смерти миллионов. Вы спросили у них? Они согласны на это?

— Да, — ответил Льзу, — Круат и Парламент снова провели голосование. Большинство высказалось за продолжение войны.

— Насколько было велико в этот раз большинство? — резко спросил Кайал. И увидел, как встопорщились крылья и напряглись мускулы итрианина.

Холм сглотнул.

— Вот что, адмирал. Как насчет эвакуации всех, кто не может или не хочет оставаться, прежде чем мы снова начнем драку?

Кайал сидел неподвижно. Лицо его окаменело. Когда он заговорил, то казалось, будто собственный голос причиняет ему боль.

— Нет. Я не могу позволить врагам избавляться от их же собственных обязательств.

— Вы жаждете возмездия? — спросил Льзу. — Неужели нельзя продлить период прекращения огня до тех пор, пока не будет подписан мирный договор?

— А если по этому договору Авалон отойдет Империи, вы станете повиноваться? — вопросом на вопрос ответил Кайал.

— Возможно.

— Неприемлемо! Лучше сразу же покончить с этим делом. — Кайал колебался. Конечно, понадобится время на то, чтобы привести все в порядок в других местах и переправить сюда армию. — Учтите, период прекращения огня кончается, когда мой корабль возвратится на установленную по соглашению дистанцию. Я проконсультируюсь с губернатором Саракоглу. Я обещаю вам и всем авалонянам, что мы самым тщательным образом обсудим положение дел с тем, чтобы принять самое разумное решение. Если вы захотите с нами связаться, вам стоит только заявить о новых переговорах. Чем скорее это произойдет, тем великодушней будет… обращение, на которое вы можете рассчитывать.

— Принято к сведению, — сказал Льзу.

Последовали ритуальные церемонии, и экран с изображением Канала померк.

Холм и Льзу смотрели друг на друга через разделявшее их пространство. Аринниан, сидящий в глубине отцовского офиса, вскочил, встревоженный тем, что довелось ему сейчас услышать.

— Он действительно имел это в виду, — сказал Холм.

— Насколько можно ему верить? — спросил Виван.

— Он говорил правду. Мы не сможем блокировать все их силы, если они вздумают обрушить их на нас. Против таких бомбардировок наши заграждения бессильны. Похоже, что Империя не хочет уничтожать такие прекрасные земли… Да, вероятно, и сам Кайал против тысяч смертей, которые повлечет за собой война.

— Вы говорили, что у вас есть план.

— Да, мы с моим сыном работаем над ним. Вы о нем услышите, как только он будет готов. Счастливых ветров!

— Летайте высоко, Дэннель Холм! — и этот экран тоже померк.

Марчварден отбросил сигару и долго сидел, нахмурившись, потом встал и подошел к окну. Перед ним открылся вид на ясный зимний день. В Грее не было снегопадов, как в городах северных районов, и растительность на холмах зеленела круглый год. Но ветер дул холодный и пронизывающий. У залива мелькали белые фуражки работающих людей, развевались плащи. Итриане наверху носились в потоках воздуха.

Аринниан подошел к нему и, облизав пересохшие губы, спросил:

— Папа, есть ли у нас шанс?

— Видишь ли, у нас нет выбора, — ответил Холм.

— Нет, есть! Мы можем подавить в себе нашу чертову гордость и объявить людям о том, что война окончена!

— Они сместят нас, Крис! Ты же сам знаешь: Итри может сдаваться, потому что она не терпела поражения. Остальные колонии могут согласиться на оккупацию, потому что не смогут спасти положение. С нами же другое дело. — Холм подмигнул сыну сквозь клубы голубого дыма. — Ведь ты же не боишься, не так ли?

— Боюсь, но не за себя — за Авалон… Меня пугает риторика насчет свободы. Насколько могут быть свободны мертвые тела, лежащие на искореженной земле?

— Мы готовимся не к уничтожению, — сказал Холм. — Мы готовимся к тому, чтобы пойти на риск уничтожения. А это совсем другое дело. Мысль состоит в том, чтобы сделать наш захват слишком невыгодным для Империи.

— Если бы Авалон отошел Империи и мы не могли бы смириться с этим, то можно было бы переехать в Доминион.

Палец Марчвардена указал на пейзаж за окном.

— А где еще ты найдешь такую красоту? И что останется именно от этого общества, которое строили наши предки и мы сами?

Некоторое время он молча курил, потом сказал:

— Как-то мне довелось читать книгу об истории колонизации. Автор сделал интересный вывод. Он сказал, что приходится оставлять большую часть поверхности под покровом самой разнообразной растительности — она нужна для того, чтобы поддерживать атмосферу. И эти растения являются частью экологии, так что приходится держать большое количество животных, а так же почвенные бактерии и так далее. И пока необходимость поддерживать биосферу остается в силе, дешевле, легче и более продуктивнее заставлять ее давать большую часть продовольствия и тому подобного, чем синтезировать его. Вот почему колонисты на земноподобных планетах почти всегда являются фермерами, ранчерами, лесниками и тому подобное, а также шахтерами и текстильщиками.

— И что же дальше? — спросил его сын.

— А то, что ты выращиваешь в своем мире поколение за поколением. Речь идет не о стенах или машинах, а о живом мире, о природе — о дереве, на которое ты впервые в жизни влезал, когда был мальчишкой; о поле, которое возделывал твой дед; о том самом холме, на вершине которого ты впервые в жизни поцеловал девушку. Твои поэты воспели это, художники изобразили, твои предки вернули этой земле свои останки, на этом основана и строится твоя история. И ты не сможешь отказаться от всего этого иначе, как вырвав из груди сердце.

И снова Холм посмотрел на сына.

— Я думал, что ты сильнее меня, Аринниан, — сказал он. — Что с тобой случилось?

— Тот человек, — пробормотал он. — Он не угрожал всякими ужасами, он предупреждал, умолял! Я понял его. Я подумал о Матери, ребятишках, тебе, моих товарищах по чосу…

«Айат, Хрилл! Хрилл, которая Табита! Все эти недели мы вместе работали: она, Айат и я… Три дня назад я летел между ними на проверку одной подводной военной базы. Сверкающие бронзовые крылья, развевающиеся золотые волосы. Глаза золотистые, глаза зеленые. Чистая линия килевой кости. Очертания полной груди… Она чиста. Я знаю, что это так. Я придумывал столько причин, чтобы побыть с ней, встретиться с ней! Но этот проклятый речистый землянин, который живет в ее доме, со своей мишурой космополитического очарования — он слышит ее хрипловатый голос гораздо чаще, чем я!»

— А что станет с их гордостью? — задумчиво спросил Холм.

«Айат скорее умрет, чем сдастся», — подумал Аринниан и расправил плечи.

— Да, конечно, папа!

Холм наконец-то улыбнулся.

— В конце концов, — сказал он, — это ведь ты первый заложил камень той удивительно сложной интриги, плести которую мы намерены.

— План не является всецело моим. Мне пришлось поговорить с Табитой Фалькайн, ты ее знаешь? Она обронила замечание Полушутя. Размышляя насчет этого позже, я согласился с нею.

— Гм! Похоже, это интересная девушка! В такие дни ей удается сохранить присутствие духа и не унывать! — Холм по-видимому заметил мелькнувший в глазах сына огонек, потому что быстро отвернулся и сказал: — Давай-ка примемся за работу. Прежде всего составим карту. Хорошо?

Нетрудно было угадать ход его мыслей. Интонации голоса, морщинки, собравшиеся вокруг глаз — все это выдавало его «Так, так, Крис! Наконец ты встретил девушку, которая стала для тебя не просто секс-машиной. Но посмею ли я сейчас сказать об этом Ро? Я просто скажу ей, что наш сын и мы снова вместе!»

В окрестностях Сент-Ли зима приносила с собой ливни. Они гремели, они смывали, они ласкали, а когда на какое-то время прекращались, то оставляли после себя радугу.

И все же большую часть времени приходилось проводить в помещении, слушая музыку или разговаривая. Но вечера были такими прекрасными, что невозможно было терять эти часы.

Табита и Рошфор брели вдоль берега, взявшись за руки. Было тепло, и на Филиппе был только кильт и принадлежащий девушке кинжал у пояса.

На востоке поднялась над водами Моргана. Небо было затянуто дымкой, так что звезды, которые оставались видимыми, сияли матово и нежно.

Свет этот лился от горизонта к скалистым выступам, превращая их в подобие затухающих костров. Люди под ним казались тусклыми светлыми пятнами, а деревья сливались в единую туманную полосу. Ветра не было, и шум прибоя был умеренным и ненавязчивым, как биение сердца. Запахи листьев и земли смешивались с запахами моря. Песок отдавал воздуху дневное тепло и слегка шелестел под их ногами.

Рошфор с тоской сказал:

— И это должно быть разрушено? Сожжено, отравлено, испепелено?

— Мы тоже надеемся, что это не случится, — ответила Табита.

— Я говорю потому, что знаю, что должно произойти.

— Земляне непременно станут бомбардировать нас?

— Они этого не хотят. Но если вы, авалоняне, с вашей бессмысленной гордостью не оставите им выбора… — Рошфор прервал начатую фразу. — Прости меня. Мне не следовало этого говорить. Просто нервы чересчур напряжены.

Ее рука напряглась в его.

— Я понимаю, Фил. Ты не враг?

— Что плохого в том, что вы присоединитесь к Империи? — Он указал на небо. — Смотри! Там Солнце, а потом еще одно, а потом еще! И все они могут быть вашими!

Она вздохнула:

— Я хотела бы…

Очень внимательно она слушала его сказки о мириадах миров.

Внезапно она улыбнулась, и взгляд ее просветлел.

— Нет, я бы не хотела, — сказала она. — Я заставлю тебя сдержать свое обещание и показать мне Землю, Анзу, Хоупвелл, Цинтию, Воден, Диомедес, Викоен — все, о чем ты мне рассказывал, когда снова наступит мир.

— Если это будет еще возможно.

— Будет! Эта ночь слишком хороша, чтобы можно было думать о дурном.

— Боюсь, что не могу разделить с тобой итрианское отношение к жизни, — сдержанно проговорил он. — И это тоже ранит!

— Разве? Я имею в виду то, что ты храбр, я же знаю, что это так, и я знаю, что ты умеешь наслаждаться жизнью. — Голос ее сделался тихим, ресницы опустились. — Да, можешь!

Он остановился, повернулся к ней, взял ее руки в свои. Они стояли, молча глядя друг на друга.

— Я попытаюсь, — сказал он, — ради тебя. Ты поможешь мне?

— Я помогу тебе во всем, Фил, — сказала она.

Они целовались, и их поцелуи становились все более долгими. Сегодня она не мешала ласковым движениям ни его, ни своих рук.

— Фил и Хрилл, — прошептала она наконец, прижавшись к нему. — Фил и — Хрилл! Дорогой, я знаю одно место в двух километрах отсюда. Деревья там образуют убежище, и можно видеть Луну и воду между ними, а трава там густая и мягкая, как на Земле…

Он пошел за Табитой, с трудом веря своему счастью.

Она рассмеялась мягким грудным смехом.

— Я ждала своего дня так долго! — сказала она. — Ты не против того, чтобы тебя соблазнили? Может быть, у нас действительно мало времени?

— Целой жизни рядом с тобой было бы мало, — сказал он ей.

— Теперь тебе прядется помочь мне, любовь моя, — сказала она ему. — Ты первый у меня. Я так долго ждала тебя!

Аринниан позвал Айат:

— Хой-а-а! Спускайся вниз и идем. — Он усмехнулся и добавил на англике: — Мы, Важные Исполнители, не можем зря терять время!

Она сделала еще один круг. Солнце, бившее ей в спину, обращало ее крылья в бронзовую бахрому с золотым ореолом по краям. «Она могла бы быть самим Солнцем, — подумал он. — Или ветром, или всем диким и прекрасным, что существует над этой ферробетонной пустыней. Потом она стремительно понеслась вниз, развернулась в потоке воздуха и остановилась перед ним.

Взгляд ее с тревогой задержался на торпедообразном сооружении, громоздившемся за его спиной.

— Мы должны путешествовать на этом? — спросила она.

— Поскольку нам предстоит покрыть половину окружности планеты — да, — ответил он ей, — Ты поймешь, что это не так плохо. Особенно потому, что полет не будет долгим. До Сент-Ли меньше часа. Ну-ка, дай мне руку.

Пальцы, чьи когти могли оцарапать Аринниана, были тонкими и теплыми. Они доверчиво легли на его ладонь. Крис подвел ее к трапу. Конечно, Айат и раньше приходилось летать на машинах, но всегда на круглых, хрупких и медленных, кабины которых были похожи на стеклянные пузыри.

— Вот проблема, которую чосы, подобные Вратам Бури, должны преодолеть, — сказал он. — Клаустофобия. Вы очень ограничиваете свои способности и возможности путешествовать, когда окружаете себя прозрачным веществом.

Она подняла голову:

— Если Водан преодолел этот страх, то мне стыдно отставать от него, Аринниан!

— Я надеюсь, что ты увидишь то, что видел Водан. Ему нравится в Космосе, не так ли?

— Да-да. Он говорил мне об этом. Мы должны непременно увидеть другие планеты после войны.

— Попробую сегодня же убедить тебя, что в путешествии есть что-то особенное… м-м-м, знаешь, Айат, две близкие по духу пары, путешествующие вместе… Ну, вот мы и здесь!

Аринниан усадил ее в кресло помощника пилота, хотя Айат была его пассажиром.

— Это совсем необязательно, — объяснил он. — Флиттер является космическим — на нем легко можно достичь Морганы, ближайших планет, если это нужно — так что его ускорительные поля вполне терпимы, если не считать внутреннего веса при состоянии свободного падения, но мы полетим высоко, уже в слоях атмосферы, где не создается сонический эффект. А поскольку во время войны могут нарушаться любые правила и над нами имеется целая серия орбитальных крепостей, то…

Она склонила свой гребешок к его плечу.

— Конечно, Аринниан, — пробормотала она.

Он прикрепился, проверил приборы, настроился и взлетел. Начальные стадии полета находились под контролем, и они без труда прошли проекторы, охранявшие космопорт. Оказавшись за их пределами, он стал набирать высоту до пределов, которые позволялись законом, пока верхние слои атмосферы не придали его лодке силу, обеспечивающую минимальный расход времени на достижение цели.

— О-о-х, — выдохнула Айат.

Полет их был спокойным. Видеоэкраны давали возможность созерцать пространство в нескольких направлениях. Внизу серебряным океаном стлался Авалон. Вокруг — пурпурное мерцание Солнца, Луны, звезд: огромное, неподвижное, спокойное пространство.

— Ты должна была видеть подобные изображения, — сказал Аринниан.

— Да. Но это не то же самое, — Айат схватила его за руку. — Благодарю тебя, мой дорогой соратник!

„А я стремлюсь к Табби, чтобы рассказать ей о плане, который может помочь итрианам выиграть войну и который позволит нам с ней работать вместе. Как смею я быть таким счастливым?“

Они летели в итрианском молчании, которое может создавать больше понимания, чем человеческая болтовня.

Они были недалеко от цели своего назначения. И вскоре, пробившись через туман, увидели, что небо над ними — жемчужно-серое, а остров под ними окрашен в мягкий зеленый цвет различных тонов и оттенков. Посадочное поле было маленьким, высеченным среди гор в нескольких километрах от того места, где жила Табита.

Когда Крис сообщил ей о своем приезде, она обещала его встретить.

Он расстегнул костюм слегка дрожащими пальцами. Не прекращая помогать Айат, открыл воздушный замок. Появился трап. Ветер взъерошил его волосы — теплый, сырой ветер, напоенный запахами джений, росших вокруг поля. Табита махала ему издали левой рукой, потому что правая покоилась в руке землянина.

Через мгновение она крикнула:

— Ты что, намерен простоять там весь день, Крис?

Он спустился. Они обнялись и пожали друг другу руки на человеческий матер. Но ее нога касалась ноги Рошфора, и на ней не было ничего, кроме яркого рисунка, которым было раскрашено ее тело. В него входил и такой банальный фрагмент, как пронзенное стрелой сердце.

Аринниан поклонился-.

— Нам нужно обсудить важный вопрос, — сказал он на планха. — Лучше сразу пройти в дом Драуна.

Друг и начальник Табиты ждал их у нее дома.

— Слишком много помощников, — проворчал он. — Необходимо помнить о соблюдении тайны или вообще ничего не выйдет… хотя мы и знаем, как ты любишь общение.

— Гости в моем доме всегда желанны, — строго сказала женщина.

Аринниан удивился тому напряжению, которое охватило его здесь.

Драун, иссеченный шрамами, худой, не встопорщил перья, а опустился на хвост, показывая, что сердится. Он то и дело поглаживал бывший при нем нож. Взгляд Табиты, устремленный на Рошфора, был, казалось, хотя и менее нежным, чем на поле, но и более призывным.

Оглядевшись, Аринниан обнаружил, что гостиная несколько изменилась. Но перемены ему понравились. Табита сама отделывала дом. Потолок был низким по итрианским стандартам о гармоничности пропорций. Несколько расшитых циновок лежали на полу из полированного дуба, между стенами серного дерева с огромными окнами, под несколькими кушетками, низкими столиками, каменной вазой с цветами. Все было сверкающе-чистым, все было на своих местах — и пепельница, и трубка, и раскрытая книга, валяющиеся, обычно, где попало, и модель корабля, который она мастерила.

Зато сегодня он увидел несколько странных для Авалона вещей: гитару, которую, должно быть, приобрели позднее, потому что, насколько ему было известно, она на гитаре не играла. Занавес, отделявший ее спальню от гостиной, не был опущен. Аринниан отметил новую двуспальную кровать, чей каркас был сделан из дерева и перьев.

Айат коснулась его плечом. Драун не нравился ей. Он ощутил излучаемое ею тепло.

— Да, — сказал он. — Нам действительно стоит держать это дело в тайне. — Он скользил взглядом по Рошфору. — Насколько я понимаю, вы изучаете планха. Как ваши успехи?

Улыбка землянина была удивительно робкой для инопланетного врага, вскружившего голову девушке, иногда именуемой Хрилл.

— Не слишком велики, — произнес он. — Я бы попытался сказать несколько слов, но боюсь, что у меня ужасный акцент.

— Он чертовски хорошо успевает, — сказала Табита и прижалась к нему.

Обняв ее рукой за талию, Рошфор заявил:

— Я не имею ни малейшего намерения передавать ваши планы своим собратьям, гражданин… я хотел сказать, Кристофер Холм! Но мне лучше прояснить свою позицию. Я — на стороне Империи. Когда я получал офицерский чин, я принял присягу, и сейчас не собираюсь отрекаться от своего чина.

— Хорошо сказано, — одобрила Айат. — Так мог бы сказать мой нареченный!

— Что значит честь для землянина? — фыркнул Драун. Табита бросила на него полный ярости взгляд. Прежде, чем она смогла ответить, очевидно, не понявший сказанной на планха фразы, землянин продолжал:

— Я думаю, что после войны поселюсь на Авалоне. Каким бы ни был конец войны. Но я верю в то, что он может быть только одним. Кристофер Холм, прежде, чем влюбиться в эту леди, я влюбился в ее планету! Смогу ли я заставить вас понять, что вы заняли неверную позицию, прежде чем ужас опустится на Табби и Авалон?

— Нет, — ответил Аринниан.

— Я так и думал, — вздохнул Рошфор, — О’кей! Я пойду погуляю. Часа будет достаточно?

— О, да, — сказала на англике Айат.

Рошфор улыбнулся:

— Я люблю весь ваш народ!

Айат кивнула Аринниану:

— Я вам нужна? — спросила она. — Ты собираешься объяснить идею в целом. Я ее уже слышала. — Она издала свистящий звук, обозначающий на планха смешок. — Вы знаете, как жены ускользают от насмешек своих мужей.

— Гм?… — сказал он.—Что же ты собираешься делать?

— Побродить с Ф… Фи-дипп Хроаш Фор, — сказала она с итрианским акцентом. — Он бывал там, где сейчас Водан.

„И ты тоже?“ — подумал Аринниан.

— Он — мужчина Хрилл, наш друг, — добавила Айат.

— Иди, если хочешь, — сказал Аринниан.

— Значит, час — Коготки постукивали, шелестели перья, когда Айат шла по полу за землянином. Она догнала его и взяла за руку, — Идемте, нам нужно о многом поговорить, — сказала она на своем певучем англике.

Он снова улыбнулся, поцеловал Табиту и повел итрианку из дома. Когда они исчезли, установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев. Аринниан не двинулся с места. Драун глумливо усмехался. Табита порылась в трубках, выбрала одну и закурила. Казалось, все ее внимание привлечено именно к этому занятию.

— Не нужно меня винить, — сказал Драун: — Если бы не Табита, я бы обошелся с ним так же, как и с его товарищем. Известно ли тебе, что она не позволила превратить его череп в кубок?

Табита окаменела.

— Что ж, скажи мне, когда ты устанешь от его приставаний, — продолжал Драун. —Я вспорю ему живот на итрианском алтаре.

Она решительно повернулась к нему. Шрам на ее Щеке белел, как кость.

— Ты напрашиваешься на то, чтобы я положила конец нашей дружбе? — спросила она. — Или же хочешь, чтобы я тебя вызвала?

— Табита Фалькайн имеет право сама устраивать свою жизнь, Драун, — вмешался Аринниан.

— Ак-р-ркх, может быть, я сказал не то, что хотел, — проворчал тот. Перья его встопорщились, голова склонилась на бок. — Но сколько еще мы должны сидеть в этой клетке из земных кораблей?

— Столько, сколько будет нужно, — ответила Табита, все еще бледная и дрожащая. — Ты что, хочешь умереть из-за собственной спеси, как герой какой-нибудь саги? Или вызвать такую бомбардировку, которая уничтожит целый континент?

— Почему бы и нет? Наконец-то все умрет! — усмехнулся Драун. — Какой бы получился грандиозный фейерверк! Лучше бы, конечно, было послать Землю в адские ветры, но коль скоро мы не можем этого сделать…

— Я бы предпочла скорее проиграть войну, чем убить планету, любую планету, — сказала Табита. — И тем сильнее было бы это мое желание, чем гуще населена была бы планета. — Она понизила голос и прямо посмотрела на итрианина. — Твоя беда в том, что старая вера усиливает желание покончить с войной, которая так будоражит тебя… но ты не имеешь возможности это сделать!

Выражение лица и тела Драуна говорило: „Возможно, по крайней мере, с врагами я не церемонюсь“. Но вслух он ничего не сказал. Табита не хотела смотреть на него. Вместо этого она обернулась к Аринниану:

— Ты можешь что-то изменить? — спросила она. Улыбка ее была почти робкой.

Он не улыбнулся ей в ответ.

— Да, — ответил Аринниан. — Позволь мне объяснить, что мы имеем в виду…

Поскольку орнитоиды не привыкли уходить на большие расстояния, а во время полетов продолжительные разговоры невозможны, Айат вначале повела Рошфора на конюшню. За последнюю неделю она была здесь не раз и хорошо знала дорогу. Там жило несколько цирраукхов и лошадь Табиты. Она была меньше, чем ее соседи, и походила на них только тем, что тоже была теплокровной, хотя использовали их для одних и тех же целей.

— Вы смогли бы снарядить вашего скакуна? — спросила она.

— Теперь, когда я пожил здесь некоторое время, да. Раньше мне приходилось видеть лошадь разве что в зоопарке. — Рошфор вежливо улыбнулся. — А не следует ли нам попросить разрешения?

— Зачем? Люди чоса должны уважать обычаи своих гостей, а во Вратах Бури не принято спрашивать, когда находишься в кругу друзей.

— Теперь мне хочется, чтобы мы действительно ими были.

Айат подняла руку и мягко провела концом крыла по его щеке. Они сели в седла и поскакали рядом по тропе. Морской бриз шелестел листьями. В этом ясном свете они казались серебристыми. Цокали копыта, но сырой воздух не давал подниматься пыли.

— Ты так добра, Айат, — сказал наконец Рошфор несмело. — И многие добры ко мне. Больше, чем того заслуживает военнопленный и, боюсь, больше, чем были бы добры земляне в подобной ситуации.

Айат подыскивала нужные слова. Она часто говорила на англике — и ради практики, и из уважения к собеседнику. Но сейчас ей не удавалось найти нужные слова.

— Война есть война! — это была единственная пришедшая ей на ум фраза.

— Это помогает. Если ты человек, конечно, — сухо ответил он. — И этот Драун…

— О, он не ненавидит тебя… Он всегда такой с врагами. Я чувствую… жалость?… к его жене. Нет, не жалость! Это значило бы, что я думаю о ней, как о стоящей ниже меня, а я считаю ее выносливой.

— Почему она остается с ним?

— Из-за детей, конечно, и, возможно, она не несчастна. У Драуна должны быть хорошие черты, раз он дружит с Хрилл, и все же я буду в браке гораздо счастливее!

— Хрилл… — Рошфор покачал головой. — Боюсь, что я навлек на себя ненависть вашего… э… брата Кристофера Холма.

Айат вздохнула.

— Ясно видно, что он хотел идти туда, куда ты пришел первым. Его рана так велика, что слышно, как капает кровь.

— Ты не ревнуешь? Ведь вы так близки!

— Конечно, я не радуюсь его переживаниям. Но он справится с ними. Кроме того, боюсь, что она могла слишком сильно, его привязать. („Лучше не говорить об этом, девочка“ — подумал он.) — Айат посмотрела на человека. — Мы болтаем о том, что нас не касается. Я хотела расспросить тебя о звездах, которые ты видел, о пространстве, которое пересекал, о том, что значит быть воином там.

— Не знаю, — сказала Табита. — Звучит весьма неопределенно.

— Ты можешь предложить что-то другое? Можешь найти стратегию, которая никому не казалась бы стратегией? Удачен мой план или нет — нам все равно надо менять формы борьбы, — ответил Аринниан. — Но то, что я предлагаю, сулит нам новые возможности. Подумай — у Империи не будет причины для бомбежек, и Авалон будет спасен. — Он посмотрел на Драуна.

Тот рассмеялся.

— Желаю я этого или нет, акх? — сказал он. — Что ж, думаю, любой план прекрасен, если он позволяет лично убивать землян.

— Ты уверен, что они приземлятся там, где нужно? — поинтересовалась Табита.

— Нет, конечно, мы не можем быть уверены, — отрезал Аринниан. — Мы сделаем то, что сможем, чтобы эта территория была их логическим выбором. Среди прочего, мы организуем несколько случаев дезертирства. Земляне не смогут заподозрить, что они спровоцированы нами, потому что уйти от этой планеты будет для них действительно нелегким делом. Ее защита предназначена для того, кто приближается к ней извне.

— Гм… — Табита потерла подбородок. — Если бы я была умным земным офицером и кто-нибудь, заявивший, что он бежал с Авалона, рассказал мне подобную историю, я бы подвергла его гипнопробе.

— Вне всякого сомнения, — Аринниан в знак согласия кивнул головой. — Но детекторы сработают как надо. Мой отец отобрал особых людей, чтобы у землян не возникло и тени сомнения. Я не знаю деталей, и могу только догадываться. У нас действительно есть люди, поддавшиеся панике, или такие, которые хотят сдаться, потому что убеждены в том, что мы поступаем безрассудно. И еще больше таких, которые думают совсем по-иному и которым мы можем полностью доверять.

Предположим на мгновение, что мы убедим президента Викери вызвать потенциального предателя для конфиденциального разговора. Викери объясняет, что сам хотел бы бежать, но действовать открыто для него равносильно политическому самоубийству, поэтому он хочет помочь нескольким особам бежать и передать секретное сообщение землянам. Понимаешь? Я не утверждаю, что это будет сделано именно таким образом, я не знаю, до какой степени мы можем доверять Викери, но, возможно, таких людей мы предоставим моему отцу.

— И подобным же образом надо предусмотреть и боевые действия, которые помогут приблизить мечту к реальности. Прекрасно, прекрасно! — отозвался Драун.

— Именно к этому я и подходил, — сказал Аринниан. — Я хочу собрать лидеров различных домашних охран и скоординировать их действия.

Поднявшись, он принялся расхаживать по комнате. И, не глядя на Табиту, отрывисто сказал:

— В данном случае нам очень помогло бы, если бы нужную информацию принес им один из нас.

Дыхание со свистом прорвалось сквозь ее сжатые зубы. Драун подался вперед, освободив ахатаны и перенеся тяжесть тела на пальцы ног.

— Да, — подтвердил Аринниан. — Речь идет о твоем драгоценном Филиппе Рошфоре. Можешь сказать ему, что я здесь потому, что очень озабочен судьбой Экватории. — Он сообщил детали. — Потом я найду какое-нибудь дело на соседних островах и улечу вместе с Айат. Наша лодка останется здесь, не охраняемой. Ты ведь позволяешь ему свободно бродить по окрестностям, не так ли?

Табита с такой силой сдавила трубку, что треснул черенок. Но она даже не заметила этого.

— Нет, — был ее ответ.

Аринниан почувствовал, что для того, чтобы остановиться и посмотреть на нее, ему не нужно делать над собой усилия.

— Он значит для тебя больше, чем твой мир?

— Бог покарает меня, если я когда-нибудь попытаюсь вот так его использовать, — сказала она.

— Но если Рошфор благородный человек, он не сможет обмануть твое доверие. О чем же тогда тебе беспокоиться?

— Я не собираюсь ронять перед ним свое достоинство, — сказала Хрилл.

— Перед этим-то птичьим пометом? — едко заметил Драун.

Взгляд ее метнулся в его сторону, а рука — к лежавшему на столе ножу.

И Драун отступил:

— Ладно, ладно, — пробормотал он.

Повисло тяжелое молчание. И когда оно, наконец, было нарушено, все почувствовали облегчение.

Кто-то постучал в дверь. Аринниан открыл ее. За дверью стоял Рошфор. За его спиной маячила лошадь и цирраукх. Он тяжело дышал, и сквозь смуглость его кожи проступала бледность.

— Вы вернулись слишком рано, — сказал Аринниан.

— Айат… — начал Рошфор.

— Что? — Аринниан схватил его за плечи. — Где она?

— Не знаю. Мы скакали, разговаривали… Внезапно она вскрикнула! Крис, я никак не могу забыть этот крик! Она сорвалась с седла, взмахнула крыльями и исчезла за вершинами деревьев раньше, чем я успел ее окликнуть. Я… я ждал, но…

Табита подошла к ним. Она хотела оттолкнуть Аринниана, но, заметив, с какой силой его пальцы впились в руку Рошфора, отступила.

— Фил, — тихо сказала она, — дорогой, подумай! Она, должно быть, услышала что-то ужасное! Что это было?

— Не могу понять. — Землянин поморщился от боли в руке, которую все еще сжимал Аринниан. — Она попросила меня описать космический бой, мои впечатления. Я рассказал ей о последнем бое перед нашей высадкой. Помните, я рассказывал вам то же самое.

— Может быть, ты ей рассказал о чем-то, чего не знаю я?

— Кажется, я не говорил тебе о том, как выглядел итрианский корабль, который был сбит своими же, но Айат попросила меня это сделать.

— И что же?

— Я сказал ей. Разве не нужно было?

— И как же он выглядел?

— На гиперболическом изгибе были три золотые звезды.

Аринниан выпустил Рошфора. Кулак его опустился на лицо землянина, тот покачнулся и упал. Аринниан выхватил было нож, но овладел собой. Рошфор, ничего не понимая, сел. Из разбитой губы текла кровь.

Табита опустилась возле него на колени.

— Ты не мог знать, дорогой мой, — сказала девушка. Она сама едва держала себя в руках. — То, о чем ты ей сообщил, было известием о смерти ее возлюбленного!

Ночью поднялся ветер. Поплыли облака, бросая сине-черные тени на плывущую среди них Моргану. Там и здесь лениво поблескивали звезды. В темноте шелестел прибой, и деревья отвечали ему глухим ропотом. Холод заставил людей одеться теплее.

Рошфор и Табита медленно брели среди дюн.

— Где она? — подавленно спросил землянин.

— Ей нужно побыть одной, — ответила она.

— В такую погоду? Она ведь может ухудшиться. Послушай, если бы Холм сразу отправился на поиски, то мы хотя бы знали, где она.

— Они оба могут о себе позаботиться. — Табита поплотнее запахнула плащ — Я не думаю, чтобы Крис нашел ее, если только она сама не захочет вернуться, в чем я сомневаюсь. Просто он должен что-то предпринять. И ему хочется некоторое время побыть от нас вдали. Скорбь Айат заставляет печалиться и Аринниана. Типичная итрианская черта — самому переносить первый прилив горя.

— О, Боже! Я все испортил, да?

Он маячил рядом с ней длинной тенью. Она протянула руку, нащупала его ладонь, и это вернуло ей ощущение близости.

— Еще раз говорю тебе: ты же не мог знать, — ответила Табита. — Во всяком случае хорошо, что она узнала все сейчас. Это лучше, чем быть в неизвестности еще долгие недели и месяцы и так и не узнать, как он погиб. Сейчас же она знает, что он герой и погиб после того, как одержал блистательную победу. — Она колебалась. — Кроме того, не ты же убил его! Это сделали наши же нападающие. Можно сказать, что это сделала сама война. Это было как удар молнии.

— Проклятая война, — сказал он с горечью в голосе. — Разве недостаточно мы еще натворили бед?

Она вспыхнула:

— Твой драгоценный Император мог бы окончить ее в любую минуту.

— Она и окончена, если не считать Авалона. Зачем продолжать все это? Вы заставите их разнести здесь все в щепочки.

— И показать всем остальным мирам, что на самом деле представляет из себя Империя! Это подорвало бы ее авторитет очень серьезно и надолго. — Гнев Табиты угас. — Ты же знаешь, мы делаем ставку на то, что они не чудовища, и на то, что умеют блюсти свои интересы. Давай не будем больше говорить об этом.

— Я готов! Табби, ты и Холм… я, конечно, имею в виду старого Холма, и еще несколько других старых людей и итриан, которым совершенно безразлично, сколько молодых умрет, расплачиваясь за их глупость, за их чванство…

— Прекрати, пожалуйста!

— Не могу! Вы разрабатываете какой-то новый безумный план, который, как вы считаете, позволит одной маленькой колонии одержать верх над всеми остальными мирами. Я вот что скажу: как бы долго это ни длилось, все окончится катастрофой. Потому что если битва продолжится, потери будут ужасны. Нет, я не могу безразлично наблюдать за тем, что вы делаете!

Она остановилась. Он тоже. Вглядываясь в темноту, она пыталась разглядеть выражение лица Рошфора.

— Не беспокойся, — сказала она. — Мы знаем, к чему вы клоните!

— Знаешь? Каков же твой план?

— Я не должна тебе этого говорить, дорогой!

— Конечно, — сказал Филипп с горечью, — но ты можешь позволить мне лежать ночами без сна, жить день за днем в страхе за тебя. Послушай, я многое знаю о войне. И о психологии Высшего императорского командования. Я могу тебе дать неплохой совет относительно того, как оно станет реагировать на ваши начинания.

Табита покачала головой. Она надеялась, что он не видит, с какой силой она закусила губу, как больно ей слушать его.

— Скажи мне, — настаивал он, — ну какой вред я смогу причинить? А может быть, вы не предлагаете ничего особенно безрассудного? Тогда я мог бы в этом убедиться…

Ей едва удалось заставить себя сказать:

— Прошу тебя, прошу тебя!

Он положил руки ей на плечи. Лунный свет падал на его глаза, превратив их в два черных озера.

„Я не могу ему лгать. Или могу? Но я ведь нарушаю присягу! Могу? Аринниан хотел, чтобы я ему кое-что сказала… Но я не испытываю тебя, Фил! Я выбираю меньшее зло, потому что ты не захотел бы, чтобы твоя женщина нарушила данное ею слово, ведь правда? Я дарю тебе то короткое счастье, которое могу, неправдой, что не может никак повлиять на твое поведение. Потом, когда ты узнаешь, я на коленях буду просить тебя о прощении.“

Она с трудом узнала свой голос:

— Мы можем тебе доверять?

— Относительно неиспользования против вас полученной информации? — Несколько секунд он молчал. Волны бились за его спиной. — Да!

— Ох, нет! — Она потянулась к нему. — Я не думала…

— Я даю тебе слово, моя милая!

„В этом случае, — подумала она. — Но нет, я не могла бы сказать ему правды прежде, чем не посоветовалась бы с Ариннианом, который, конечно же, сказал бы „нет“, а Фил, без сомнения, чувствовал бы себя несчастным из страха за мен“, и, что там ни говори, за своих друзей из флота, потому что честь не позволяла бы ему предупредить их.»

Она сжала кулаки и, спрятав их под плащом, поспешно проговорила:

— В общем, речь не идет ни о чем серьезном. Тебе известно насчет Экватории, не населенного континента. Там нет ничего, кроме крошечных установок и ничтожного количества охраны. Главным образом она сидит в бараках, потому что несколько попыток патрулировать территорию оказались ненужными. Крис очень обеспокоен.

— Гм… Да, я слышал, как он упоминал об этом.

— Крис убедил своего отца в том, что защита недостаточна. При более тщательном изучении они обнаружили, что плоскогорье Скорпелуны вообще открыто. Горы, частые штормы и прочее делают его изолированным. Если бы враг сконцентрировал свои силы на том, чтобы прорвать орбитальную защиту и быстро устремиться вниз, то, оказавшись примерно в пятидесяти километрах над Землей, он обнаружил бы преграду всего лишь из нескольких несильных лучей и без сомнения вполне мог бы справиться с теми несколькими орудиями и воздушными кораблями, которые успели бы туда подоспеть. А, оказавшись на Земле, он бы сразу окопался и создал… как вы говорите… плацдарм. Мы должны укрепить эту территорию. Вот и все!

Она замолчала. У нее закружилась голова. «Неужели, я сказала все это на одном дыхании?»

— Понятно, — отозвался он немного спустя. — Спасибо тебе, дорогая!

Она подошла к нему и поцеловала так нежно, как только могла.

Ночью ветер стал тише, небо затянуло, пошел тихий дождь. К утру он прекратился. Среди разлива вод медленно поднялась сонная Лаура. Она плавала в бесконечной голубизне, а каждый листок и травинка острова, казалось, были усыпаны драгоценными камнями.

Айат покинула утес, на котором провела несколько последних часов. Вначале она чувствовала себя окоченевшей и вымокшей. Но ветер, бивший ей в ноздри и антибраторы, оживил кровь, налив силой мышцы.

«Вверх, вверх», — подумала она и понеслась по спирали. Море смеялось, но остров дремал, и единственным звуком был шум ее крыльев.

«И в смерти своей, Водан, ты тоже был солнцем!»

Отчаяние ушло, воспламененное усилиями ее крыльев, развеянное ветром, затопленное водой — так как этого хотел бы он. Она знала, что боль еще вернется, но над этой болью она уже была властна. И под ней уже ощущались печаль, как огонь, тлеющий под травой. И пусть она живет, пока живет Айат, пусть Водан Живет в ней и после того, как в ней пробудится чувство к другому, после того, как она отдаст этому другому свою любовь.

Айат сделала круг. С той высоты, на которую она поднялась, ей был виден не один остров. «Я еще не хочу возвращаться Аринниан может ждать меня до сумерек?. — Айат почувствовала, что голодна. Она потратила слишком много энергии. — Будь благословенна боль, будь благословенен голод… будь благословенна удача!»

Далеко внизу стая итероплеуронов покинула свои гнезда и устремилась на поиски пискоидов над поверхностью воды. Айат прочла молитву, прицелилась и устремилась вниз. Когда она закрыла глаза пленками, чтобы защитить их, мир сделался пятнистым и немного потускнел. Но она еще острее ощутила присутствие неба, струящего потоки света, свист ветра вокруг нее. Каждая клеточка ее тела ощущала готовность, знание нужного угла, скорости, силу.

Ее тело знало, когда сложить крылья и камнем устремиться вниз, когда расправить их, когда наступит черед действовать рукам. Кинжал не был ей нужен. Шея рептилоида сломалась под ее вихревым натиском.

— Водан, ты был бы рад!

Ноша мешала ей. Не будучи тяжелой, она в то же время была неудобной. Айат опустилась на одинокую скалу, нарезала мясо и поела. Сырое, оно было пресноватым. Прибой под ней шумел и брызгал пеной.

Потом она полетела в глубь острова, теперь уже медленнее. Нужно было найти какую-нибудь рощу и отдохнуть среди деревьев и цветов, в нагретой солнцем тени. Потом можно будет вновь подняться в небо. И все время она будет вспоминать Водана! Поскольку они не совершили брачного обряда, она не сможет вести его похоронный танец. Поэтому сегодня она должна исполнить его одна, наедине с собой.

Айат спустилась к фруктовому саду. Вода, испаряющаяся с листьев и земли, поднималась вверх дымкой легкого тумана, который маревом колыхался среди зелени под солнцем. Запахи накрыли ее своим невидимым опахалом. Она вдыхала сильные ароматы живой земли, и антибраторы ее справлялись с этим не хуже, чем легкие, пока у нее не закружилась голова, а кровь не забурлила и не запела.

«Водан, — грезила она, — если бы ты был здесь, возле меня, мы улетели бы вместе, и ничто бы уже не помешало нам. Мы нашли бы место, где ты смог бы укрыть меня своими крыльями».

Казалось, что он и впрямь был здесь.

Шелест крыльев, воздух, внезапно наполнившийся мужским запахом… Все поплыло перед ней. «Может, я теряю сознание? Мне лучше сесть». Она неуверенно опустилась вниз и приземлилась.

Ее окружали апельсиновые деревья. Они были не слишком высокими и росли не густо, но их оранжевые круглые плоды таинственно светились в глубине листвы. Земля была недавно обработана, засеяна и лежала, открытая небу. Коричневая и мягкая, нагретая солнцем, она прильнула к ее ногам.

Послышался шум крыльев. Чья-то тень на мгновение закрыла Лауру. Летящий снизился, и она узнала Драуна.

Его гребешок был напряжен. Каждое перышко вокруг усмехающегося рта говорило: «Я знал, где смогу найти тебя после того, что случилось».

— Нет! — жалобно бросила она и расправила крылья, намереваясь улететь.

Драун уверенно двинулся вперед, широко расставив руки и изогнув пальцы.

— Ты прекрасна, — прошептал он. — Хкр-р-р!

Крылья Айат качнулись. Поток воздуха принес силу, но это была иная сила, потрясающая ее до основания.

— Водан! — взмолилась она и попыталась взлететь. Подъем был медленным и неуклюжим-. Драун настиг Айат и сомкнул когти вокруг ее алатена. Они упали вместе.

Девушка царапнула его по лицу и потянулась за ножом. Драун поймал ее за обе кисти и притянул к себе.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я отпустил тебя! — его дыхание ударило в ее ухо.

— А теперь? — Он обвил руками ее шею и крепко сжал в объятиях. Распростершись, крылья Драуна снова закрыли собой солнце, и перышки опустились ей на глаза.

Крылья Айат скрылись под его оперением.

Айат так плотно смежила веки, что темнота под ними заполнилась пляшущими бесформенными огнями.

«Водан, — пронеслось где-то в гудящей крови, — я делаю вид, будто это ты».

Но Водан ни за что не ушел бы сразу после случившегося, оставив ее в горечи, царапающей землю, дрожащей. Такой и нашел ее Аринниан.

Табби спала. Аринниан все еще искал свою несчастную подругу. Драун недавно улетел, обронив, что хочет, если сможет, помочь в поисках. Все остальные разошлись по делам. Земля покоилась в лучах утреннего солнца.

Рошфор потихоньку пробрался в спальню. Табита принадлежала к тем немногим женщинам, которые хорошо выглядят во сне. Крупное тело, коричневая кожа, слишком упругая для того, чтобы запасть или опухнуть. Короткие белокурые волосы разбросали свои завитки так, что пальцы его сами собой тянулись поиграть с ними. Она дышала глубоко, уверенно, хотя губы ее чуть-чуть разошлись, обнажив белую полоску зубов.

Когда он склонился над ней, то ощутил нежный, девичий запах и увидел следы высохших слез.

Рот Рошфора искривился, но боль в прикушенной губе не была такой сильной, как в сердце. Она плакала из-за него, когда они вернулись домой:

— Сегодня тебе, конечно же, нельзя, — прошептала она, склонившись над ним и лаская его лицо и грудь. — Ты так измучился! Не расстраивайся! Ты сам не знаешь, какая это для тебя травма. Подожди до завтра или до следующей ночи, Фил! Перед нами целая жизнь!

«Мучительней всего то, — думал Фил, — что я не могу сказать тебе, почему я так тяжело это перенес, — подумал он. — Если я поцелую тебя, ты проснешься… О, святой Джоан, сожженный за ее парод, помоги мне!»

Он понял, что если помедлит еще, она действительно может проснуться. Он медленно досчитал до ста, прежде чем выскользнуть из комнаты.

Крыши строений четко вырисовывались на фоне неба, в котором властвовали только солнце и свежий ветерок. Воздух был напоен запахами зелени и моря, чьи волны перекатывались вдали. «Насколько непрочна эта дивная красота», — Рошфор быстро пошел прочь. По тропинке он направился через фруктовый сад. Скоро она должна была слиться с главной дорогой, ведущей к посадочной площадке.

«Это не может окончиться удачей, что-то обязательно помешает. Там должен быть сторож, и тогда все пропало, или же я просто не смогу проникнуть внутрь. Мне кто-то встретится, и тогда я скажу, что просто вышел на прогулку. Ведь нет ничего плохого в том, что я решил прогуляться перед завтраком.

И никакого зла в этом нет, только вот ее авалонянам будет позволено убить себя, может быть, и она окажется в их числе… Еще мои товарищи по флоту тоже могут умереть — без всякой на то причины, хотя, может быть, все это можно спасти. И тогда Табита поймет, что я сделал это ради того, чтобы война быстрее закончилась и чтобы она могла жить».

Кругом было тихо. В это время года никто не работал на плантациях.

И посадочное поле тоже было пустынным. Для того небольшого количества транспорта, которое принимал Сент-Ли, вполне было достаточно автоматического контроля.

Космический флиттер оказался неподалеку. Рошфор стоял неподвижно, пока в памяти его не всплыли слова: «Только погода может быть врагом». А воров здесь не боятся.

А как насчет любопытных детей?

«Если кто-нибудь появится и увидит меня здесь, я смогу объяснить, что просто обеспокоен отсутствием охраны. Табби поверит мне».

Он подошел к небольшому трапу, используемому для разгрузки грузовых кораблей, и подвез его к корпусу ракеты. Стук… стук… стук — стучали при подъеме его ботинки. Вход был очень похож на те, к которым он привык, и он немедленно отыскал щит, который должен был скрывать внешний контроль. Он не был защищен и легко отошел в сторону. За ним не было ничего, кроме кнопки. Он нажал на нее. Открылся внешний клапан. И трап отъехал в сторону, как ненужный.

«Господи, укажи мне волю твою!»

Рошфор скрылся внутри.

Итрианское судно было похоже на земное. И в этом не было ничего удивительного, если вспомнить, что летающая раса училась искусству кораблестроения у человека и что на Авалоне суда часто водили именно люди. В кабине пилота сиденья и аппаратура были пригодны для особей и той, и другой расы.

Надписи были на планхе, но Рошфор разобрался в них довольно быстро. Через пять минут он знал, что может поднять и вести эту лодку.

Вначале он сжал кулаки. Потом принялся за дело.

Аринниан вел Айат обратно. Его гравипояс был недостаточно надежен для того, чтобы удержать их в воздухе вдвоем.

Дважды она говорила ему, что может лететь или идти с любой скоростью, но говорила это таким слабым шепотом, что он отвечал: «Нет». Если не считать этих односложных фраз, они не разговаривали.

Аринниан не мог долго нести Айат на руках. Она повисла на нем, прижавшись килевой костью к его спине, свесив руки по его плечам, как это делают маленькие итрианские дети. Он разорвал свою рубашку на лоскуты и смочил ее раны водой с листьев, а оставшимися лоскутами перевязал их, чтобы остановить кровотечение. Они не были опасными. Он ощущал тепло (даже жар) шелковистого оперения, лежавшего у него на спине, чувствовал запах ее любовной поры, окружавший его, подобно тяжелому аромату.

«Это плохо, — размышлял он. — Пора любви у Айат продлится несколько дней, а может быть, и пару недель. Если она неожиданно снова столкнется с ним… Испытает ли она угрызения совести? Но можно ли их испытывать против того, что не в силах остановить? Айат, конечно, в шоке, ей больно и стыдно, но чувствует ли она себя одураченной? Я вдруг перестал понимать свою подругу».

Путь был долгим и трудным. Он и так потратил много сил на поиски. Все его тело болело, во рту пересохло, голова казалась набитой песком. Весь мир превратился в длинную-длинную дорогу, которую предстояло одолеть, и каждый ее километр казался все более долгим. Так же сужался мир мыслей, и памяти, пока не превратился в череду предательств. Аринниан старался не думать об этом, воссоздав в памяти детские стишки и приноровив их к своим шагам. «Ты срываешь и бросаешь. Ты срываешь…» Но это заставило его слишком сосредоточиться на ногах, на их боли, на тяжести в руках, на горечи во рту и волей-неволей он вернулся к мыслям о череде предательств. Земля-Итри, Итри-Авалон, Табита-Рошфор, Айат-Драун… Эти руки, сомкнувшиеся сейчас на его животе, руки, которые он держит в своих, совсем недавно напрягались, стараясь подтянуть поближе к себе Драуна. Этот голос, что пел для него, а сейчас едва слышно стонал и казался голосом какой-нибудь обыкновенной суки… «Прекрати это! Прекрати, я сказал!»

Вид участка вернул его к действительности. Никого поблизости не было видно. Удача! Он потихоньку унесет Айат. Итрианские химики создали аэрозоль, который эффективно нейтрализует действие фермонов и, без сомнения, его можно будет занять у кого-нибудь из соседей. Если ему удастся заставить местных мужских особей держаться вдали от ее комнаты до тех пор, пока она не отдохнет настолько, что сможет полететь с ним в лодке домой, к Вратам Бури, то все обойдется.

Двери в дом Табиты были распахнуты. Должно быть, она услышала звук его шагов и тяжелое дыхание, потому что подошла к двери.

— Хелло! — позвала она. — Ты ее нашел?.. Ой! — она подбежала. — Она в порядке?

— Нет. — Он заглянул в себя — там были только холод и мрак. Они, казалось, принадлежали иной планете.

Табита пошла за ними.

— Сюда, — сказала она, — в мою кровать.

— Нет! — Аринниан остановился.

Айа лежала. Одно крыло было придавлено ее телом, другое раскинулось так широко, что перья его касались пола. Закрытые мембраны делали ее похожей на слепую.

— Спасибо! — голос ее был едва слышен.

— Что случилось? — Табита склонилась над ней. Запах, который самец-итрианин мог различить за километры, достиг и ее ноздрей. — О! — она выпрямилась. Подбородок ее отвердел. — Вот оно что.

Аринниан отыскал ванную, выпил один за другим несколько стаканов холодной воды, принял ледяной душ. Тем временем Табита ходила по комнате, готовя все, что нужно, для Айат.

Когда они оба покончили с делами, то встретились в гостиной. Она приблизила губы к самому его уху, так, что он явственно ощутил ее дыхание, и прошептала:

— Я дала ей седатив. Через несколько минут она уснет.

— Хорошо, — глухо ответил он. — Где Драун?

Табита отступила. Ее зеленые глаза расширились.

— Зачем он тебе?

— Неужели ты не догадываешься? Где он?

— Зачем тебе нужен Драун?

— Чтобы убить его!

— Ты не сделаешь этого! — крикнула она. — Крис, если это был он, то они ведь не могут собой владеть. Никто не может! Ты же знаешь! Шок и печаль вызвали овуляцию раньше времени, и тогда он воспользовался случаем, и…

— Он не воспользовался случаем, этот негодяй, — сказал Аринниан, — или, если он это сделал, он должен был отступиться после первого, даже самого ничтожного сопротивления, как и подобает всякому честному мужчине, а не брать ее силой. Где он?

Табита отошла в сторону и остановилась перед телефоном. Она была бледнее, чем тогда, когда ей приходилось терпеть насмешки Драуна. Аринниан отстранил ее. Некоторое время она сопротивлялась, но он был сильнее, и ей пришлось уступить.

— Наверное, уже сидит дома, как ты догадываешься, — сказал Аринниан. — И под рукой вооруженная кучка друзей.

— Для того, чтобы помешать тебе совершить безрассудство, конечно же, — взмолилась Табита. — Крис, сейчас война.

Он слишком важен для дела охраны. Если бы Фил был здесь, ты бы ни за что… Должна ли я удержать тебя оружием?

Он сел.

— Твой Рошфор не сможет мне помешать позвонить. — Она отступила. — Как и твой глупый пистолет! Успокойся!

Он знал номер и набрал его. Экран ожил: Драун и действительно еще парочка с бластерами. Итрианин сейчас же заговорил:

— Я ждал твоего звонка. Ты меня слышишь? Что сделано, то сделано, и ничего постыдного в этом нет. В подобных случаях чосы говорят «нет», если не считать того, что оскорбленная гордость может потребовать денежного возмещения. Что же касается гордости, то она получила удовольствие. Он усмехнулся и посмотрел куда-то за спину Аринниана. — Ведь правда, красотка?

Аринниан оглянулся. Айат покачиваясь выходила из спальни. Глаза ее были широко раскрыты, но затуманены наркотиком, который уже вверг ее в полубессознательное состояние. Руки ее протянулись к изображению на экране.

— Да, приходи! — прошептала она надтреснутым голосом.

— Нет! Помоги мне, Аринниан, помоги!

Он не мог шевельнуться. Табита подбежала к ней и увела ее.

— Видел? — сказал Драун. — Никакого вреда. Вы, люди, как я слышал, можете брать своих женщин силой и часто делаете это. Я — нет! Во всяком случае, что стоит одна наша забава по сравнению с сотнями в год ваших?

Аринниан едва сдержал себя. В груди у него жгло. Когда он заговорил, его собственные слова показались ему никчемными и далекими, хотя смысл их оставался для него совершенно ясным.

— Я видел, в каком состоянии она была.

— Ну, может быть, я немного переусердствовал. Но вы, люди, не так все понимаете. Мы, итриане, наблюдаем за вами и удивляемся. Ты понял меня? Хорошо, я соглашусь заплатить за любое нанесенное повреждение, любое, зафиксированное врачами. Я даже согласен обсудить с ее родителями размеры платы за оскорбленную гордость. Ты удовлетворен?

— Нет!

Драун слегка пошевелил гребешком.

— По законам и обычаям у тебя нет никаких прав вести это дело.

— Я хочу тебя убить, — сказал Аринниан.

— Что? Подожди биения ветра! Убийство…

— Дуэль! У нас есть свидетели. Я тебя вызываю!

— Я же сказал, что у тебя нет причин для этого!

На сей раз Аринниан пожал плечами.

— Тогда ты меня вызови!

— За что?

Человек вздохнул.

— Нужно ли нам так соблюдать формальности? Позволь мне подумать, какое оскорбление можно было — бы считать смертельным? Вульгаризм, который я смог бы допустить, летя над тобой? Нет, слишком искусственно! Я просто сделаю описание твоего характера, Драун! Потом я смогу добавить, что чос Высокого Неба — дерьмовый чос, потому что в него входит такой мерзавец, как ты!

— Достаточно, — сказал итрианин очень спокойно, хотя перья его стояли дыбом и крылья вздрагивали — Ты вызван! Перед моими богами, твоими богами, памятью всех наших предков и надеждой на наших наследников, я, Драун из Высокого Неба, вызываю тебя, Кристофера Холма, прозванного Ариннианом, из Врат Бури с тем, чтобы твоя смертельная гордость встретилась с моею в битве, из которой живым должен выйти лишь один! В присутствии тех свидетелей, которых я позову…

За спиной человека появилась Табита. С удивительной силой она схватила Аринниана и стащила его со стула. Он упал на пол, выпрямился и увидел, что она встала между ним и экраном. Правой рукой она вцепилась в Аринниана, а левую держала так, как будто хотела таким же образом удержать на расстоянии его врага, своего друга..

— Вы что, с ума оба сошли? — крикнула она.

— Слова были произнесены. Крис оскорбил меня. — Драун обнажил клыки. — Если только он не попросит у меня прощения.

— Я не буду просить его о прощении, — сказал Аринниан.

Табита стояла, тяжело дыша и переводя взгляд с одного на другого. Слезы катились у нее по щекам, но она, казалось, не замечала этого. Через некоторое время ее руки опустились.

— Можете вы выслушать меня? — хриплым голосом спросила она. Они кивнули. Аринниана била нервная дрожь. Безжизненно повисшие руки Табиты сжались в кулаки. — Вы должны членам вашего чоса не свою гордость… Ваш долг защитить его! Авалон… может… погибнуть. Подождите до конца войны! Я обещаю вам, что дуэль между вами состоится.

— Что ж, я согласен, но при условии, что мне не нужно будет ни встречаться, ни разговаривать с Ходящим, — неохотно согласился Драун.

— Если ты считаешь, что мы должны сотрудничать как и раньше, — сказал Табите Аринниан, — то тебе придется стать нашим посредником.

— Разве она может? — осклабился Драун. — После того, как ты оскорбил ее чос.

— Думаю, как-нибудь смогу, — вздохнула Хрилл.

Она отступила — задача была выполнена. Экран потух.

К Аринниану вновь вернулась сила. Он повернулся к девушке и извиняющимся тоном произнес:

— Последнее мое оскорбление не было умышленным. У тебя я прошу прощения.

Табита, даже не глянув в его сторону, вышла из дома.

«Пошла к своему любовнику, — пронеслось в его голове. — Я найду дерево, под которым смогу отдохнуть, пока Айат не встанет и я не смогу отнести ее к флиттеру».

Грохот прокатился среди гор. Оконные стекла задрожали. Табита застыла.

Шум замер, снова стало тихо. Она побежала.

— Фил! — закричала она.

«Так, — подумал Аринниан. — Вот оно! Еще одно предательство!»

— Спокойнее, лейтенант! Садитесь!

Темноволосый красивый человек напряженно застыл в кресле. Хуан Кайал опустил глаза и принялся перебирать бумаги на письменном столе. Молчание заполнило кабинет.

«Валендерей» кружился на своей орбите вокруг Пакса на расстоянии, которое превращало это солнце в подобие яркой звезды, похожей на те, что светили на Эсперанса, где жила Луиза.

— Я прочел ваш отчет очень внимательно, лейтенант Рошфор, — сказал, наконец, Кайал. — Поэтому я просил, чтобы вас доставили сюда на спидстрере.

— Что я могу добавить, сэр? — голос вновь прибывшего был так же напряжен, как и его тело. Тем не менее, когда Кайал снова поднял голову и встретился с ним взглядом, он вспомнил животное, виденное им однажды в Нью-Мехико, в сьерра де Лас Воскас Секос, загнанное в угол каньона, оно ожидало приближения охотника.

— Вначале, — сказал адмирал, — я склонен был отдать личный приказ о гипнопробе, которой вы подверглись, когда присоединились к нашему флоту, и сейчас приношу вам за это свои извинения. Это — не лучший способ обращения с нашими офицерами.

— Я понимаю, сэр, — сказал Рошфор. — И не удивляюсь. Допросы проводились очень корректно. Вы же должны были убедиться в том, что я не лгу, — Лицо его оживилось.

— Гипнопроба обнажает даже мельчайшую ложь, не так ли? Информация никуда дальше не пойдет. Вы исполнили свой гражданский долг.

— Почему вы решили допросить меня лично, сэр? То немногое, о чем я мог сообщить, отмечено в моем рапорте.

Кайал откинулся на спинку кресла. Он дружески улыбнулся.

— Прежде всего потому, что я хочу получить немного дополнительной информации. Что вы пьете?

Рошфор изумился.

— Сэр?

— Скотч, бурбон, чистый виски, джин, теквиду, водку, аквавант и так далее, включая разнообразные экстерриториальные напитки. Может быть, какая-то особая смесь? Я полагаю, наш бортовой бар оборудован неплохо. — Поскольку Рошфор продолжал сидеть с непонимающим видом, Кайал закончил: — Дело в том, что мы вместе обедаем.

— Но, адмирал, это в высшей степени любезно с вашей стороны. Я бы предпочел мартини. Благодарю!

Кайал отдал распоряжение. В те редкие случаи, когда ему хотелось выпить, он заказывал маленькую порцию шерри. Адмирал думал, что и Рошфор в обычных условиях предпочитает что-то новое Необходимо было дать мальчику возможность расслабиться.

— Закурите? — предложил он, — Сам я не курю, но не возражаю против того, чтобы курили другие, так что губернатор присылает мне эти сигареты. Он известный знаток.

— Благодарю вас… Перед едой не хотелось бы.

— Как пожелаете. — Принесли коктейли. Бокалы были большие и холодные Он поднял свой А вуэстре салюд, ми амиго!

Ваше здоровье На мгновение на застывшем лице Рошфора появилось подобие жизни Бон санте, месье адмирал!

Они пригубили бокалы.

— Не стесняйтесь, — подбодрил адмирал. — Человек, обладающий такой смелостью, которую проявили вы, не должен бояться начальства. Ну, может быть, только своего капитана — немножко, но никак не меня! Кроме того, я не собираюсь отдавать вам приказания Скорее, я хочу попросить вас о помощи.

Рошфор удивился:

— Не могу себе этого представить, сэр Кайал жестом показал Филиппу, чтобы он продолжал пить Сам же он едва притронулся к бокалу Не то чтобы адмирал поставил себе целью напоить Рошфора, он просто хотел, чтобы тот почувствовал себя свободнее и увереннее.

— Полагаю, вам известно, что вы единственный пленный, которому удалось бежать, — сказал адмирал — С таких лодок, как ваша, они обычно берут не больше десяти-двенадцати пленных. Вам удивительно повезло! И все же, хотя вы можете не знать этого, к нам прибывали с Авалона другие люди.

— Перебежчики, сэр? Я слышал о недовольных.

Кайал кивнул.

— Страх, жадность, а иногда мотивы, заслуживающие похвалы: желание сделать все возможное, чтобы исправить положение, предотвратить дальнейший хаос. Они поступали к нам по очереди, один за другим, пока не набралась целая группа Естественно, все были подвергнуты тщательному допросу, даже более тщательному, чем вы. Ваш психопрофиль занесен в дело: службе безопасности нужно лишь было установить, нет ли подделки.

— Там не стали бы этого делать, сэр, — сказал Рошфор. Речь его снова стала живой. — На Авалоне самым аморальным считается задеть чью-то честь. Это стоит вашей собственной чести. — Он откинулся назад и быстро глотнул. — Прошу прощения, сэр.

— Не нужно извинений. Вы говорите как раз то, что мне и хотелось бы от вас услышать. Это именно так. Впрочем, я продолжу. Первые перебежчики не представляли собой ничего интересного. Но позже… В общем, не к чему читать вам целую лекцию. Достаточно одного типичного случая. Городской торговец, разбогатевший на торговле с ближними имперскими мирами. Он не возражает против того, чтобы мы захватили его планету, лишь бы война не разрушила его собственность, в результате чего восстановление стоило бы ему дополнительных средств. Презренный тип или реалист? Неважно. Суть в том, что он владел некоторой информацией и еще другой информацией, переданной ему с тем, чтобы он сообщил ее нам. Передающими были весьма высокопоставленные официальные лица, входящие в тайную группу стоящих за заключение мира.

Рошфор наблюдал за Кайалом поверх краев бокала.

— Вы опасаетесь ловушки, сэр?

Кайал развел руками.

— Искренность перебежчика сомнению не подлежит. Но не начинили ли его фальшивыми данными перед побегом? А ваша история — важное подтверждение того, о чем рассказал он.

— Относительно экваторианского континента? — спросил Рошфор. — Мне совершенно ни к чему вам лгать. Возможно, я не пытался бы бежать, если бы не поверил в то, что услышанное мною может сыграть решающую роль. Тем не менее, я знаю очень немногое.

Кайал потеребил бородку.

— Вы знаете больше, чем предполагаете! Например, наши данные о вражеских огневых точках, подготовленные к первой битве за Авалон действительно включили Экваторию в слабые пункты обороны Авалона. Вы же были на месте в течение месяца. Слышали разговоры. Вы наблюдали лица людей, которых там узнали. Они очень озабочены?

— Гм… — Рошфор отпил еще глоток. Канал как бы мимоходом нажал кнопку, давая знать обслуге, что бокал гостя следует наполнить вновь. — Видите ли, сэр, что касается леди, с которой я был, то Экватория не входила в круг её забот. — Он торопливо продолжал. — Вот Кристофер Холм, старший сын их верховного командующего, действительно о ней беспокоился.

— Что же это за место? Как оно называется…. да, район Скорпелуны. Мы собираем всю информацию, которую только можем собрать, но хотя кругом столько миров, никому словно и дела нет до пустынных участков, на которых никто не живет.

Рошфор порекомендовал пару книг. Кайал не стал говорить ему о том, что компьютеры Службы безопасности, должно быть, нашли их в библиотеках еще несколько недель назад. — Ничего особенного там нет, — продолжал лейтенант, — Насколько я понимаю, это большое, высушенное плато, окруженное горами, которые на Авалоне считаются высокими. Оно находится примерно в середине континента, который, как известно адмиралу, невелик. По-видимому, там действительно невозможно жить. — Помолчав, он добавил: — И не только местным жителям, но и тем, кто, скажем, захотел бы там высадиться.

— Но те, которым нужно пересечь океаны, чтобы туда попасть, оказались бы от своего дома дальше, чем наши люди от своих кораблей, — пробормотал Кайал.

— Это очень опасный путь, сэр!

— Если мы разобьем местную защиту, он перестанет быть опасным. А горы, дающие великолепное убежище…

— Я тоже так думал, сэр! Судя по тому, что мне известно о… э… возможностях связи и транспортировки, итрианские организации не могут быстро доставить туда сильное подкрепление. И это независимо от того, взволновал ли их мой побег или нет!

Кайал склонился над письменным столом.

— Предположим, что мы это сделаем, — сказал он. — Предположим, мы обоснуем базу для воздушных судов и наземных орудий. Как вы думаете, что сделают тогда авалоняне?

Им пришлось бы сдаться, сэр, — решительно сказал Рошфор. — Они… Я не скажу, что хорошо знаю и понимаю итриан, но что касается тамошних людей… что ж, я думаю, что они не безумцы. Они очень любят Авалон. И, собственно говоря, эта любовь и толкает их на сопротивление. Но если бы они поняли, что у нас есть возможность разрушить Авалон, то ради его спасения они, может, даже были бы готовы оказаться на Земле, — он покачал головой, — приношу свои извинения. Все это такая неразбериха. Кроме того, я могу и ошибаться.

— Ваши впечатления внимательно изучали все наши ксенологи, — сказал ему Кайал. — Тем более, что в их основу лег личный опыт общения с итрианами. — Принесли новую порцию мартини. Но Рошфор отказался. Кайал сказал: — Пейте, прошу вас. Мне нужно, чтобы ваши воспоминания лились свободно, чтобы вы рассказали о том, что такое итрианское общество, что его окружает. Вам понятно, что принять решение нелегко. То, что вы можете мне поведать, конечно же, не решит дела. Тем не менее, меня интересует каждый, даже самый незначительный факт, касающийся наших противников.

Рошфор пристально посмотрел на него.

— Вы — за вторжение, не так ли, сэр? — спросил он.

— Конечно! Я — не машина-убийца. И те, кто стоят надо мной, — тоже!

— Я бы хотел верить вам. Клянусь телом Христовым. — Рошфор осенил себя крестом, глядя на распятие. — Как бы я этого хотел! — Поставив свой бокал, он добавил: — Одна просьба, сэр! Я сделаю все, что только смогу. Но если вы действительно решитесь на проведение этой операции, могу я быть в первой группе нападающих? Вам понадобится несколько «метеоров».

— Это в высшей степени опасно, лейтенант, — предупредил его Кайал. — Мы не можем быть уверенными в том, что у них нет скрытых резервов. В то же время, мы не можем бросить большой отряд в первую атаку. Вы заслуживаете большего.

Рошфор поднял бокал. Он держал его так, как будто хотел не осушить, а разбить вдребезги.

— Я прошу именно того, что заслужил, сэр!

Имперская армада окружила Авалон, и нападение началось.

На маленьком пятачке Космоса столкнулось множество кораблей и орудий, полетели энергетические стрелы, взорвались и потухли огненные мечи — и все это на протяжении тысяч километров. На этот раз на Земле наблюдатели увидели, как эти искры разгорались и с каждым часом становились все ярче, пока не сделались такими яркими, что глазам было больно на них смотреть, а мир на мгновение превратился в сосредоточие синевато-бледных теней. Битва продвигалась вглубь.

Тем не менее, шаги ее были хорошо рассчитаны. Кайал поторопился со своим решением и собрал свои силы всего за несколько дней, чтобы у врага не осталось времени на укрепление Скорпелуны. Но теперь, когда он был здесь, ему хотелось свести риск до минимума. Сложившаяся ситуация полностью отличалась от прежней. Под рукой были силы, в три раза превышавшие прежние, и не нужно было беспокоиться о том, прячутся ли во тьме, на подступах к Лауранской системе, останки авалонского флота. Патрули уверенно сообщали, что они собрались на расстоянии в одну-две астрономические единицы. Поскольку итриане не выказывали очевидных намерений броситься в пекло, адмирал не видел причин, чтобы посылать в них снаряды.

Он даже не отдал приказа об уничтожении флагмана Феруна, хотя внешние роботы распознали врага и открыли огонь. Он плавал на таком расстоянии и на борту его осталось так мало снаряжения, что просто не стоило и связываться. Легче было с миром отпустить неуклюжую старушку и те останки, которые она несла на своем борту.

Сейчас Кайал сосредоточился на методическом изучении планетной защиты.

Внешней ее частью были крепости, некоторые — огромные, большинство — поменьше. Орбиты их были самыми разнообразными. Преимущество их было в том, что они служили портами для космических кораблей… Их можно было постоянно поддерживать с планеты. Эти крепости спокойно шествовали по своим орбитам мимо землян. Почти все они были полностью автоматизированы, и потому хоть и уступали в стратегической гибкости, но зато были крепче, чем хрупкая человеческая плоть.

Но во время первой битвы они вступили в бой. Впоследствии осаждающая часть флота получила план расположения крепостей, разрушила часть из них и не давала их восстановить. Залпы батарей с Земли тоже не были больше неожиданностью. Корабли в Космосе попросту ускользали от них. Их преимущество заключалось в маневренности.

Основная мысль Кайала состояла в том, чтобы выслать эскадры на высокой скорости. Поразив намеченную цель, они должны были немедленно лечь на непредвиденные курсы и избежать ответного огня. В случае неудачи первой атаки, должны были немедленно следовать вторая, третья, четвертая пока защита полностью не выйдет из строя от перенапряжения и наземная ее станция не взорвется. Не опасаясь за тыл и продовольственные линии, Кайал не жалел боеприпасов.

Космические суда такой маневренности были недоступными целями для орудий, снаряды которых должны были пролететь через атмосферу и преодолеть гравитацию, пользуясь, как исходной, нулевой скоростью. Авалоняне скоро поняли это и через некоторое время перестали даже пытаться уничтожить противника.

План Кайала не включал разрушения каждой станции. Это было бы настолько дорогим удовольствием, что ему пришлось бы ждать подкрепления из Империи, а он торопился.

Адмирал решил, что необходимо нейтрализовать Луну, и через некоторое время Моргана была окружена и подвергнута такому жесткому натиску, что разрушились горы, а долины расплавились.

В остальном имперцы охотились за теми из крепостей, которые, по их мнению, могли послужить угрозой первой высадившейся силе в установленный командующим срок. При такой ограниченности цели, невозможно было сфокусировать весь энергетический запас быстро. Эти жаркие часы, из которых сложилось несколько авалонских дней, были часами самого быстрого проникновения через защиту за всю историю Империи.

Потери были неизбежны. Они особенно возросли, когда корабли подошли к атмосфере настолько близко, что действие наземных прожекторов и орудий сделалось эффективным. Следующим шагом было обезвреживание некоторых из них вместе с другими установками.

Капитан Ион Мунтяну, командир огневого контроля на борту «Фобоса», дал своим офицерам короткий инструктаж, когда корабль рванулся вперед.

— Мы должны выполнить особую миссию, как вы, должно быть, догадались, принимая во внимание класс судна. Мы должны не просто припечатать место, которое может доставить мальчикам хлопоты. Хотите задать вопрос, Зисей Озуми?

— Да, сэр! Два. Как и почему? Мы можем собрать множество боеприпасов и хитроумных ловушек вокруг мегаполей, чтобы это взорвалось именно там, где нам нужно. Речь идет о военных объектах. Но ведь у городов должна быть ку да более сильная защита.

— Я хочу напомнить вам о яйце и курице, Зисей! Конечно, она есть. Это мощные сложные слои защиты плюс внешние ракетные установки Космос — Земля. Мы будем стрелять со всей мощью, на которую способны наши орудия. Та часть атаки, которую я как раз собирался запрограммировать, позволит нам проделать все настолько быстро, что итриане и опомниться не успеют. Если нет, начнем сначала!

— Сэр! Вы же не собираетесь превратить континент в развалины?

— Нет, нет! Успокойтесь! Вспомните, что наш корабль не приспособлен для этого. Мы не получили приказ разрушать ценную собственность Его величества до такой степени, чтобы она стала совершенно негодной. Действия наши будут в высшей степени грубыми, это так, но честными — мы всего лишь хотим обезвредить то, что может представлять для нас непосредственную угрозу — главным образом, радиацию. Взрывы, о которых говорил Зисей, против мегаполей малоэффективны. Мы займемся только центральной частью города, поскольку Служба безопасности сообщает, что края его наименее опасны.

— Сэр, я не хочу вам надоедать, но почему мы это делаем?

— Не нужно так беспокоиться, Озуми! Должна быть произведена посадка. Война на планете может некоторое время еще продолжаться. Именно этот город они называют Центаур, это их главный морской порт и основной промышленный центр. Мы не можем дать ему возможность спокойно посылать своим войскам подкрепления, которые будут нападать на наших друзей.

Пот выступил на лбу Озуми.

— Но женщины и дети…

— Если бы враг обладал хоть каплей разума, то давно бы произвел их эвакуацию, — отрезал Мунтяну. — Честно говоря, мне на это наплевать! В прошлый раз я потерял здесь брата. За работу!

Кьенна медленно летела над каналом Лайвелл-стрит. Опустилась ночь, та ясная ночь, что была так не похожа на обычные зимние ночи в Дельте. Поэтому ясно были видны звезды. Они пугали ее. Слишком много колючих и холодных маленьких зерен света.

На самом деле, они — солнца! Война начинается с них, та война, что так изменила мир.

Вначале все было прекрасно — мимо нее проходило столько итриан, наполняя ее кошелек монетами, что временами она забывала обо всем, кроме своего любовника. А в перерывах между любовью она с помощью разных снадобий поддерживала себя в превосходном состоянии духа, особенно на вечеринках. Вечеринки, как она слышала, были придуманы людьми. (Кто ей об этом сказал? Она пыталась вспомнить лицо, тело, и, наверное, смогла бы это сделать, если бы они не тонули в путанице из голосов, музыки и ароматного дыма). Какой вначале казалась война? Любовь, любовь, смех, смех, сон, сон. А если и просыпаешься с дурным привкусом во рту и болью в голове, то достаточно нескольких пилюль — и снова все хорошо!

А потом все испортилось: никаких больше морских офицеров, в «Гнезде» — пустота, как в пещере, ночь за ночью, так что Кьенне иногда хотелось кричать, но это делала за нее музыка. Все торопятся, входят и выходят, а те, кто остается, — девушки были согласны даже на человеческую компанию, — держатся в тени. Темные спокойные ночи, утомительное одиночество дня, деньги, истаявшие настолько, что их едва хватало на еду, не говоря уже о бутылочке или пилюле, способной поддержать ее в состоянии грез.

Взмах крыльями, еще один. Кто-то должен быть в городе, и он должен быть одинок — теперь, когда битва началась снова.

— Я тоже одинока, — сказала она вслух. — Кем бы ты ни был, я люблю тебя.

Ее голос прозвучал слишком громко в этом неподвижном теплом воздухе, над маслянистой водой, мертвыми мостовыми, между затененными стенами и под этими ужасными маленькими звездами.

— Водан? — позвала она совсем тихо. Кьенна помнила его лучше, чем других, почти так же хорошо, как тех нескольких, которые были у нее первыми, пока остальных не стало столько, что она была просто не в состоянии их сосчитать. Он был нежен и беспокоился о своей девушке, оставшейся дома, — подумала Кьенна. — Вне всякого сомнения, звезды съели Водана!

Девушка подняла гребешок. У нее была гордость. Нет, она не станет бояться полуночных улиц. Вскоре затеплится заря, и тогда она осмелится уснуть.

Солнце появилось очень скоро.

Она видела его одно мгновение, потом ночь окружила Кьенну, потому что глаза ее ослепли от ужасной жары. Но она не узнала об этом. Оперение ее вспыхнуло в страшном огне. Адский грохот поглотил ее вопль. Супербыстрые молекулы воздуха всосались мегаполями и раздавили ее барабанные перепонки, разрушили капилляры. В своей агонии Кьенна вспомнила о канале — о воде, которая могла погасить сжигающее ее пламя. Она устремилась к нему, потеряла равновесие и упала на дом, который пылал, словно огненный факел. Вода в канале кипела.

Нападение на Центаур должно было послужить делу спасения хотя бы части авалонских ресурсов. Земляне хорошо все рассчитали. Всего лишь через три часа брешь в защите Авалона была увеличена, и сквозь нее ринулась первая волна нападающих.

Среди них был Рошфор. Он и его наскоро собранная команда не имели военного опыта такого рода, но они были способными людьми, а на борту «Метеора» было все, что ему хотелось бы иметь для битвы. Они не вводили в действие орудия, пока не оказались ниже опасной высоты.

В пути была остановлена пара вражеских кораблей. Хотя ни одно космическое судно не было по-настоящему пригодным для полетов в атмосфере, торпедные лодки соединяли в себе достаточную маневренность, огневую силу и силу человеческого разума. О машинах, управляемых роботами, говорить не приходилось.

Оказавшись близко к земле, Рошфор переключил все внимание на наземные орудия.

Внизу лежали горы и река. Земные лодки с ревом приближались к ним, выпускали лучи и торпеды против мегаполей и функеров, затем взмывали круто вверх, устремляясь к стратосфере, чтобы сделать новый заход.

Третий бой был не нужен.

Несколько катеров взорвалось под утесами с грохотом, вызвавшим в горах обвалы.

Рошфор желал бы забыть о том, как прекрасен был этот каньон.

Вернувшись в Скорпулену, он обнаружил, что весь патруль приземлился. Из транспорта, перевозившего личный состав, выходили моряки и инженеры, из грузовых судов выводились машины. Наверху небо потемнело от роя патрульных машин. Прошло несколько безумных дней. За кипящей деятельностью чувствовалось истерическое возбуждение. Кто знал наверняка, что являет собой враг?

Ничего не случилось. Экранные генераторы были собраны и приготовлены к действию. Защитные проекторы и суда поставлены на позиции. Были возведены укрытия для оборудования, потом — для людей. И никакой контратаки!

Воздушная разведка и космическое оборудование сообщали о значительной вражеской активности на другом континенте и за островами. Вне сомнения, что-то готовилось! Оно, это «что-то», не казалось немедленной угрозой.

Открылась вторая брешь в защите, и новая волна вторжения хлынула вниз. База Скорпулены расползалась как чернильное пятно.

Когда намерения врага стали очевидными, Кайал разрушил еще ряд орбитальных крепостей, чтобы еще больше ослабить защиту После этого он рассредоточил основную часть флота по нескольким направлениям. Кайал брал с кораблей людей и оборудование и посылал их вниз.

Последние авалонские корабли то уходили, то опять возвращались, похожие на волков, настолько изголодавшихся и обессилевших, что перестали казаться грозными, не стоило тратить на них серьезных усилий. Поэтому имперцы повсюду воздерживались от наступательных действий. Они работали, окапывались на захваченной территории, возводили фундамент своей будущей победы так скрупулезно, что скоро он поднялся над Авалоном, подобно разящему кулаку.

Поскольку было известно, что лейтенант Филипп Рошфор (только что получивший звание старшего) пользуется покровительством самого адмирала, его прошение о постоянном пребывании на планете было принято. Надобность в космическом торпедном судне отпала, Фил нашел себе место на двухместном скиммере, входящем в состав воздушного патруля.

Его партнером был морской капрал, Ахмед Назутион, чей возраст равнялся девятнадцати стандартным годам, он только недавно прилетел с Нью Вьявы.

— Знаете, сэр, все говорили мне, что эта планета восхитительна, — сказал он разочарованно, — Поступай во флот и увидишь Вселенную, а?

— Эта территория не типична, — коротко ответил Рошфор.

Скиммер низко летел над Скориуленским плато. Навесы были приспущены, чтобы воспрепятствовать проникновению обжигающего воздуха. Защитные костюмы гораздо лучше защищали их в битве от вражеского оружия, нежели от лучей раскаленного солнца. Единственным различимым звуком был шум мотора, смешанный со свистом рассекаемого воздуха. Вдали виднелись горные пики. Голубоватые, они казались какими-то нереальными. Кругом было пусто. На красноватой почве лишь кое-где росли низкие, с красноватыми листьями кусты, распространявшие сильный и несколько медицинский запах. Земля не была по-настоящему плоской и казалась иссеченной шрамами. Вдалеке можно было увидеть несколько пасущихся шестиногих животных. А больше — ничего, кроме звенящей жары и песчаных дюн.

— А как насчет того, чтобы убраться отсюда? — спросил Назутион, протягивая руку за бутылкой с водой.

— Когда сделаем то, что нужно, — ответил Рошфор. — Полегче с питьем! Нам осталось еще несколько часов, тебе и мне.

— Почему же враг не сдается, сэр? Парни из нашей палатки поймали их передачу на англике. Я не слишком ее хорошо понял, у них акцент какой-то странный. Они услышали фразу: «У имперцев в руках не больше, чем пядь земли». Над этой фразой стоило бы задуматься, не правда ли, сэр? Но самое главное в том, что мы ведь не хотим причинять им вред. Неужели они не могут быть благоразумными?

— Ш-ш-ш! — Рошфор поднял руку. Из мониторного приемника несся звук сигнала. Он настроился на эту волну.

— Помогите! О, боже, помогите!.. Инженерная группа три… дикие животные… три-четыре километра к северо-западу от лагеря… Помогите!

Рошфор развернул скиммер.

Он прибыл на место через несколько минут. Группа в десять человек в наземной машине проводила геологические исследования, выясняя глубину проникновения в почву лучей крупных орудий. Они были вооружены, но не ожидали никаких неприятностей. Стая генсеподальных скакунов размером с собаку напала на них в нескольких сотнях метров от машины.

Двух человек они свалили и разорвали. Трое в ужасе бежали, пытаясь достичь машины, и были окружены поодиночке. Один из них погиб на глазах Рошфора и Назутиона. Остальные держались твердо, стоя спиной к спине и непрерывно ведя огонь. Однако этих чешуйчатых существ было, казалось, невозможно убить. Их было много, и они постепенно сужали свое кольцо.

Рошфор выстрелил, но попал в передатчик. Назутион стрелял более точно. И все же, прежде чем твари были убиты, погибло еще два человека.

После этого случая каждая группа, покидающая лагерь, сопровождалась воздушным прикрытием, и это неизбежно замедляло все операции.

— Нет, доктор, я перестал верить в то, что дело здесь в психогенетике. — Майор бросил взгляд в диспенсерное окно, на слишком быстрый закат, который песчаные штормы окрасили в кровавый цвет. Ночь должна была принести облегчение от ужасной жары… в виде жуткого холода. — Вначале я готов был в это поверить, но ваши психонаркотики больше не помогают. И у все большего и большего числа людей появляются странные симптомы — но об этом вам известно лучше, чем мне, — боль в животе, раздвоение сознания, боль в мускулах, постоянная мучительная жажда. И сверх того дрожь и головокружение. Из-за этого сегодня была сорвана важнейшая работа… А ведь я должен был выполнить ее во что бы то ни стало.

— Я сам не способен думать как следует. — Офицер-медик потер пальцами висок. На нем размазалась полоска сажи — хотя в раскаленном воздухе пот высыхал раньше, чем успевали образоваться капли. — Неясные видения тоже? Да?

— Может, в окружающей среде есть яд?

— Конечно. Вы не были в первой волне, майор? Я был! Разведка, как и история, уверила нас в том, что Авалон достаточно безопасен. И все же, поверьте моему слову, мы едва разбили лагерь, и сразу же к работе должны были подключиться ученые.

— А что показали допросы авалонских пленных?

— Мы сделали ряд вылазок, захватили побольше пленных, чтобы от них побольше узнать, куда мы попали. Но кто, кроме нескольких специалистов, может знать что-то об этой части континента, на которой никто не живет. Я уверен, что все было подстроено специально.

— Похоже на то. А своих экспертов авалоняне постараются от нас спрятать. — Майор тяжело перевел дыхание. — Так что вам удалось обнаружить?

Медицинский офицер потянулся к стоящей на столе открытой коробке, в которой были стимулирующие таблетки.

— Речь идет о высокой концентрации тяжелых металлов в местной почве. Но здесь не о чем беспокоиться. Эту соль можно вдыхать в течение нескольких лет, прежде чем станешь испытывать потребность в лечении. Кустарник, растущий вокруг, использует эти элементы в процессе своего метаболизма, как этого и следовало ожидать, и мы предупредили о том, что нельзя жевать его или жечь. Ни одно органическое соединение не проявило себя при испытаниях как аллерген. Биохимическое строение людей и итриан настолько сходно, что они могут есть большей частью одну и ту же еду. Если эта территория скрывает в себе что-то особенно смертоносное, то не считаете ли вы, что обычный колонист должен был, по крайней мере, слышать об этом? Я — с Земли, из средней части Западного побережья Северной Америки. О, боже! — На мгновение он мысленно вернулся на родину и был так далеко от Скорпелуны. Офицер стряхнул с себя оцепенение. — Мы жили среди олеандров. Мы растили их ради их красивых цветов. Но олеандры ядовиты. С ними нужно было быть очень осторожными. И это все знали.

— Но должна же быть какая-нибудь причина, — настаивал майор.

— Мы исследуем, — сказал медик. — Если кто-то предвидел, что эта планета настроена против оккупации, то это должно было быть изучено раньше, чем началась война, но теперь уже поздно!

Случайная маленькая лодка из остатков авалонской эскадры скользила между блокирующих Авалон земных судов на высокой скорости при максимально возможном ускорении. Примерно половина из них была уничтожена. Остальные благополучно миновали заслон и вернулись в космос. Было известно, что они обменялись посланиями с Землей. При удобном коде и помощи лазерных лучей большое количество информации могло быть пропущено за секунду.

— Очевидно, они обсуждают свои передвижения, — ворчал на свой штаб Кайал. — Похоже, что, если мы попытаемся охотиться на них, они разбегутся и исчезнут среди бесчисленных астероидов и лун, как делали это и раньше. И я чувствую, что у них есть планы на будущее. Раздвоения не может быть, джентльмены! Мы должны сосредоточить здесь всю нашу силу!

Все увеличивающееся количество данных указывало на та, что на Земле и на море, под морем и в небесах колонисты готовились наконец к решающему сражению.

Рошфор почувствовал вопль раньше, прежде чем осознал, что происходит внизу, под их скиммером. Мысли ползли медленно, с трудом: «Господи, что меня мучает?» Его мускулы протестовали против сидения в скиммере. Пальцы превратились в сосиски, застывшие на приборной доске. Рядом с ним Назутион застыл в молчании. Он был таким уже несколько дней. Округлые щеки мальчика запали и были покрыты черным пухом.

И все же судно Рошфора отправилось на помощь наземному патрулю и вскоре кружило над ним в воздухе. Беда в том, что больше ничего они сделать не могли. Их энергетическое оружие убивало одной вспышкой сотни тараканоподобных существ в двадцать сантиметров длиной, чьи туловища чернели на поверхности среди кустарника. Но они не могли спасти людей, которых эти твари уже настигли и пожирали.

Рошфор старался, насколько это возможно, не смотреть на это зрелище. Сам он опускался ниже и подбирал на борт уцелевших. Это зрелище произвело на Назутиона столь сильное впечатление, что он не мог оправиться от потрясения, и пользы от него не было никакой.

Почуяв запах мяса, столь редкий в этой голодной стране, к главной базе устремились каккелаки. Они не могли летать, но прыгали с удивительной быстротой. Все возможные усилия затрачивались на то, чтобы создать против них действенный кордон.

Тем временем авалоняне высадились у Экватории. Они так быстро заняли огромную территорию, что бомбардировка была бы бесполезной.

Старшие офицеры-медики и планетологи собрались на военный совет. За стенами вздыхала и кружилась беззвездная ночь равноденствия. Пыль билась о вздрагивающие металлические стены. Волны жара казались объемными сухими взрывами.

— Да, сэр, — сказал глава медиков. Его чин по рангу был почти равен адмиральскому. — Мы доказали это почти наверняка. — Он вздохнул, и вздох этот потерялся в общем шуме. — Если бы у нас было бы более совершенное оборудование, другой состав специалистов… В общем, подробности я сохраню для следствия и суда. Факт же в том, что недостаток информации завел нас в смертельную ловушку.

— Слишком много миров. — Гражданский планетолог покачал головой. — И каждый так велик! Кто может все знать?

— Пока вы болтаете, — сказал командующий, — люди лежат в горячке и конвульсиях. И с каждым днем таких все больше. Говорите, — голос его дрожал от гнева и едва сдерживаемых рыданий.

— Мы, конечно, подозревали отравление тяжелыми металлами, — сказал офицер-медик. — Мы провели повторные испытания. Концентрация все время казалась в пределах установленных норм. Потом вдруг…

— Неважно, — прервал его планетолог. — Вот результаты. Кусты, растущие здесь повсюду… мы знали, что они содержат элементы, подобные мышьяку и сере. И в литературе содержались описания адского кустарника с картинками, говорилось о том, что он испускает отравленные пары. Чего мы не знали, так это того, что он здесь растет. Он оказался точной копией своих соседей. Подумайте о розах и яблоках! Кроме того, мы понятия не имели о том, как действует этот токсин. Это, должно быть, было установлено после того, как опубликовали описание и выяснили, что это — некое органическое соединение. Объем информации в каждой науке — настоящий потоп… — Он внезапно замолчал.

Командующий ждал.

Вступил офицер-медик:

— Пары несут в себе металл в свободной комбинации с молекулярным соединением, о котором не слышал ни один из известных мне ученых. Действие их заключается в том, что они блокируют некоторые ферменты. Действие защитной одежды аннулируется. Ни один атом металла не отталкивается. Каждый микрограмм проникает в живой организм. В то же время организм человека ослабляется тем, что части его протеиновых соединений не работают так, как нужно.

— Мне понятно, — сказал командующий.

— Мы, офицеры высшего ранга, еще не в худших условиях, — сказал ему планетолог, — У нас есть штабы. Мы большую часть времени проводим за закрытыми дверями. Но солдаты… — он потер глаза. — Хотя, к сожалению, я и себя тоже не могу назвать совершенно здоровым, — пробормотал он.

— Что вы рекомендуете? — спросил командующий.

— Эвакуацию, — сказал глава медиков. — У нас нет выбора. Наши люди должны немедленно уходить отсюда. Они нуждаются в лечении.

Командующий кивнул. Сам больной, чудовищно усталый, он ждал этого ответа несколько дней и уже потихоньку начал приготовления.

— Мы не сможем взлететь до завтра, — сказал Кайал все тем же бесстрастным голосом. — У нас нет достаточного количества судов. Большая их часть вернулась в Космос. Кроме того, панический взлет мог бы превратить нас в мишени для авалонян. Но мы примем меры предосторожности. Соберем всех людей в лагере. Согласно приказу, вниз будет спущено достаточное количество кораблей. — Губы его дрожали.

Теперь отступали имперцы, и удары авалонян настигали их.

Они не стреляли из орудий Земля — Земля. При создании обороны их больше интересовало оружие ближнего действия, занимающее гораздо меньше места, и воздушные суда небольших размеров с ограниченным числом членов команды. Самым крупным объектом была концентрация энергетических проекторов в пиках, смотрящих на Скорпулену.

Тем временем итрианские партизанские отряды устремились на плато. Чувствительность итрианцев к странному токсину была незначительной. Поэтому они пребывали в полном здравии, к тому же им не приходилось таскать на себе груз из космических костюмов и респираторов, как это делали люди.

Крылатые, они не нуждались в сидении в машинах с радарами, гразарами и магнетоскопами. Итриане неожиданно появлялись из укрытий и создавали целый заслон из огня и металла, закидывали гранатами наземные машины, прошивали пулями скиммеры и исчезали раньше, чем земляне могли организовать действенный отпор.

Но и они неизбежно несли потери.

— Хэй-ай-а-ах! — испустил вопль Драун из Высокого Неба и устремился с утеса вниз. На дне сухого оврага брела к лагерю колонна землян, уходящая от наполовину свернутой огневой точки. Пыль, клубящаяся вокруг каждого из людей, делала их похожими друг на друга больше, чем остатки униформы. Их сопровождали несколько бронированных машин и воздушных судов. Грависани везли ослабевших.

— Отправить их к Адскому ветру! — Итриане устремились вниз, испуская воинственные клики.

Драун видел, как подобно пустым мешкам падали земляне. Но их товарищи яростно отбивались от итриан под прикрытием бронированной машины. «Они еще сохранили храбрость», — подумал итрианин. Но тут ему в голову пришла мысль о том, что при втором заходе нужно сбросить в самую гущу людей тортопитовую бомбу. Итрианский отряд вновь устремился вперед. «Я иду, ребята!» — Драун помчался за остальными. Вторая атака оказалась неудачной, но верные своим принципам, итриане дрались с землянами до последнего. Вот упал Найссан, и кровь его окрасила песок в алый цвет. Дошла очередь и до Драуна. Он стоял над Найссаном и стрелял, пока мог.

— Перевести все, что осталось, на орбиту, — сказал Кайал. — Нам нужна свобода для маневра!

Глава его штаба прочистил горло.

— Адмиралу известно о вражеских кораблях?

— Да! Они на внутреннем ускорении. Совершенно ясно, что те из них, что способны сесть на планету, попытаются это сделать. Остальные будут действовать в Космосе.

— Не следует ли нам организовать перехват?

— Мы не можем расходовать силы. Очистка этих фортов опустошила бы большую часть наших складов. Нашим первоначальным долгом является вывод людей из того кошмара, в который мы… я… их послал.

Лицо Кайала застыло.

— Если какие-нибудь соединения смогут быть освобождены от работы на орбите — то пусть энергетическим оружием уничтожают столько авалонян, сколько смогут. Я, правда, сомневаюсь в том, что его у них достаточно. Большая часть авалонских судов, к сожалению, все равно последует своим путем. — Он горько усмехнулся. — Как в нашу бытность в Академии любил говорить старый профессор Ha-Ту — помнишь, Джим? «Лучшее основание, которое позволяет нам принимать решение — это наше ошибочное суждение о возможностях».

Тропические Штормы Авалона были более яростными, чем того можно было ожидать. На день и ночь была отложена погрузка раненых и больных. Во-первых, от таких ливней могло погибнуть само судно. Во-вторых, боялись, что струи дождя убьют некоторых из больных, пока их будут поднимать по трапу.

Недавно прибывшие, и еще более или менее здоровые, сражались с водой, пытаясь сохранить дамбу. Отчеты, неясные и без конца прерываемые треском, неслись по радио один за другим.

Но все это не касалось Рошфора. Он относился к среднему классу: слишком больной, чтобы работать, но достаточно хорошо себя чувствующий для немедленной эвакуации. Он покачивался на стуле среди сотен своих товарищей в вонючем жарком бункере, борясь с ознобом и тошнотой, иногда видя перед собой лицо Табиты, иногда — Ахмеда Назутиона, умершего тремя днями раньше.

Оставшиеся авалонские суда опустились в Экватории, где офицеры охраны распределяли их по местам.

Буря утихла. Первые Имперские суда поднялись с разрушенной базы. То были военные корабли, проверяющие возможность полета транспорта с ранеными и больными.

Навстречу им с орбиты двинулись другие суда землян.

Авалонская воздушная и наземная защита открыла огонь. В битву вступила и космическая ее часть.

Дэннель Холм сидел у сканнера. Тот передавал его слова и изображение его лица по большинству мощных передатчиков планеты. Невозможно было не услышать эту передачу.

«…мы перекрыли их пути к отступлению. Вы не можете взорвать нас, не убив при этом людей, число которых мы оцениваем в четверть миллиона. Даже если мы не станем сопротивляться, может быть, половина из них не протянет до тех пор, когда вы прекратите войну с нами. Мне просто не хочется думать об остальных — органические, нервные, мозговые поражения, действие которых необратимо. Вот что их ждет!

Сейчас мы не можем их спасти. А ведь мы располагаем целой сетью специальных лечебных заведений, рассредоточенных по всей планете. Постели, обслуживающий персонал, диагностическое оборудование, противоболевые средства, поддерживающие лечение ждут заболевших на Скорпулене. Мы будем рады принять у себя группы ваших инспекторов и медицинский персонал. Наше желание — не смешивать политическую игру с жизнью живых людей! В ту же минуту, как вы согласитесь на прекращение огня и на отвод вашего флота настолько далеко, чтобы он не мог нам угрожать, в эту же самую минуту наши спасательные отряды направятся к Скорпулене.»

Палата была чистой, с достаточным количеством обслуживающего персонала, но в нее пришлось поместить сорок человек и здесь не было экрана — впрочем, местная программа и не заинтересовала бы большинство из больных. Так что у них не было другого развлечения, кроме радио и болтовни. Большинство предпочитало последнее.

Вскоре Рошфор попросил принести ему пару наушников для того, чтобы он мог читать принесенные ему книги.

Таким образом, Филипп отключился от разговоров. Он вернулся к окружающей действительности лишь тогда, когда кто-то тронул его за плечо. «Ах, — подумал он. — Уже ленч?» Он поднял глаза от «Людей Ганалы» и увидел Табиту.

Сердце дрогнуло в его груди и куда-то провалилось. У Рошфора так тряслись руки, что он едва смог снять наушники.

Табита стояла среди шума и антисептических запахов так, как будто рамой для нее служило открытое окно, голубизна неба и цветение весны. Простой комбинезон скрывал ее фигуру. Даже по лицу Табиты было заметно, как она похудела. Скулы выступали отчетливее под потемневшей кожей, а волосы выгорели под солнцем более ярким, чем солнце Грея.

— Табби, — прошептал он и потянулся к ней.

Она подержала его руку в своей, но сжимая ее, почти не улыбалась.

— Хелло, Фил, — сказала она знакомым грудным голосом. — Ты выглядишь лучше, чем я ожидала, когда мне сказали, что ты здесь!

— Ты бы посмотрела на меня вначале. — Он плохо слышал собственный голос. — Как ты? Как все?

— Я — хорошо. Большинство из тех, кого ты знаешь, — тоже! Драун и Найссан погибли.

— Мне жаль, — солгал он.

Табита отпустила его руку.

— Я бы пришла раньше, — сказала она, — но пришлось ждать отпуска и потом немало времени ушло на то, чтобы проверить длинный список пациентов, перевезенных сюда. У нас еще много проволочек и неорганизованности. — Глаза ее были зелеными и серьезными. — Я была уверена, что ты на Авалоне, живой или мертвый. Хорошо, что живой.

— Как же я мог остаться вдали от тебя?

Она смежила веки.

— Как твое здоровье? Персонал слишком занят, чтобы хорошо ухаживать за всеми.

— Когда я немного окрепну, меня заберут в регулярный имперский госпиталь, чтобы заменить печень. На это может уйти год, целый земной год. Обещают, что я выздоровею.

— Великолепно! — Тон ее голоса был почти официальным. — С тобой здесь хорошо обращаются?

— Насколько это возможно. Конечно, компания не очень подходящая, а врачи и помощники не могут остановить их болтовню. Я был чертовски одинок, Табби, пока ты не пришла.

— Я постараюсь навестить тебя снова. Ты же понимаешь, что я постоянно занята, а большую часть времени вынуждена проводить в Сен-Ли на службе.

Слабость охватила его. Филипп опустился на подушки, руки его упали на одеяло.

— Табби… ты согласилась бы подождать этот год?

Она медленно покачала головой и снова глянула на него.

— Может быть, мне следовало притвориться, пока ты не станешь достаточно здоровым, Фил. Но я не слишком умна для этого, не слишком умею притворяться, а кроме того, ты заслуживаешь лучшего отношения.

— После того, что я сделал…

— После того, что я сделала. — Она наклонилась и положила руки на его плечи. — Нет, мы не позволим ненависти встать между нами, правда?

— Тогда не можем ли мы оба простить?

— Я думаю, что мы уже сделали это. Когда боль умерла там, где я ее чувствовала, и я снова смогла думать, я поняла, что больше ничего не осталось. Дружба, уважение, воспоминания… Но это все!

— Разве этого недостаточно… чтобы начать все снова?

— Нет, Фил! Теперь я понимаю тебя лучше. Если бы мы попытались начать сначала, я знаю, что сделала бы с тобой рано или поздно. Я этого не хочу.

Табита нежно поцеловала Рошфора и встала.

Они еще немного поговорили, а потом она попрощалась под предлогом, что ему нужен отдых.

Когда Табита ушла, Фил надел наушники, чтобы не слышать палатных разговоров, и закрыл глаза.

«Вероятно, она права, — думал он. — И моя жизнь не кончена. Надеюсь, я преодолею и это.»

Он вспомнил девушку из Флервиля и понадеялся, что когда закончится война, он попадет в госпиталь на Эсперанса.

Табита остановилась перед зданием больницы, держа в руках гравипояс. Силуэт здания враждебной громадой высился на фоне очертания Грея.

Она вспомнила протесты, которые раздались, когда Марчварден Холм рассредоточил все промышленные, военные и медицинские объекты. Тогда возобновление битвы казалось неизбежным, и комментаторы говорили: то, что он приказывает делать, слишком ничтожно, чтобы спастись от бомбардировки, и слишком громоздко, если страхи окажутся напрасными.

«Мы делаем, что можем», — ворчал он и вопреки всем провел свой проект в жизнь.

Это означало, что офицеры домашней охраны вынуждены были ему повиноваться. Они знали, что он и вправду беспокоиться об этих людях, о заболевших землянах, чья боль заставила умолкнуть оружие. Табита стояла на склоне пологого холма, покрытого ковром смарагдинов, розовыми кустами и чашами будды. Отсюда открывался вид на город и сверкающий залив Фалькайн.

Ароматный ветер гнал маленькие, словно ватные, облака.

Она вдыхала в себя его прохладу.

После Экватории он казался просто целебным. Табита почувствовала удивительную пустоту внутри.

Зашелестели крылья. Рядом с ней кто-то опустился.

— Доброго полета тебе, Хрилл, — сказал женский голос.

Табита вздрогнула. Кто это?

— Айат! Доброго тебе приземления!

«Как монотонен ее голос, как тускло ее оперение. Я не видела ее с того дня на острове…» Табита взяла в обе руки ее когтистую ручку.

— Просто удивительно, дорогая! Как ты?

Поза Айат и мембраны, прикрывавшие глаза, были ей ответом. Табита обняла ее.

— Я искала тебя, — пробормотала Айат. — Я провела битву дома, а потом я пасла стада, потому что нуждалась в одиночестве. А кроме того, стране было нужно мясо. — Она прильнула головой к животу Табиты. — Потом я освободилась и отправилась на поиски…

Табита все гладила и гладила ее по спине.

— Я узнала, где ты служишь, и о том, что ты говорила, будто собираешься остановиться в Грее во время отпуска, — продолжала Айат. — Я ждала. Я расспрашивала в отелях. Сегодня мне сказали, что ты здесь. Я подумала, что ты должна прийти сюда.

— Что я могу сделать для тебя, подруга по цели, лишь скажи мне?

— Это трудно. — Айат, не поднимая глаз, до боли сжала руки Табиты. — Аринниан тоже здесь. Он работает в штабе своего отца. Я искала его и… — Звук подавленного рыдания, хотя итриане не плачут.

Табита догадалась:

— Он тебя избегает?

— Да. Аринниан пытается быть добрым со мной. Это самое худшее — то, что ему приходится заставлять себя…

— После того, что случилось…

— Кр-а-ах! Для него я уже не та. — Айат собрала все свои силы. — И для себя. Но я надеюсь, что Аринниан понимает лучше, чем я.

— Неужели он единственный, кто может помочь? А как твои родители, сиблинги, товарищи по чосу?

— Они ко мне не изменились. Отчего им было меняться? Во Вратах Бури то, что случилось со мной, считается простой неудачей, а не позором или ущербностью. Они не могут понять моих переживаний.

— А ты чувствуешь себя так из-за Аринниана, понимаю. — Табита посмотрела вдаль. В этот прекрасный день особенно остро ощущалось биение жизни. — Что я могу сделать?

— Не знаю. Может быть, ничего. И все же, если бы ты могла с ним поговорить… объяснить… попросить у него за меня прощения…

В груди Табиты всколыхнулась волна гнева.

— Попросить? У него? Где он?

— На работе, наверное. Его дом…

— Я знаю адрес. — Табита выпустила ее из объятий и выпрямилась. — Пойдем, девочка, хватит разговоров. Сегодня прекрасный день для полета, и у меня С собой все, что нужно, а когда день кончится, я останусь с тобой там, где ты окажешься. Я посмотрю, как ты засыпаешь.

…Опустился Сумрак, мазнул шафраном по серебристой глади воды, зажег ранние звезды. Табита приземлилась возле двери дома Аринниана. Окна были освещены. Она не стала пользоваться звонком, а Просто постучала.

Он открыл. Табита увидела, что он тоже похудел. Волосы цвета черного дерева казались особенно яркими в сочетании с изможденным лицом.

— Хрилл! — воскликнул он. — Я никак… я не мог… проходи же, проходи!

В комнате царил беспорядок. По-видимому, ею пользовались только для того, чтобы спать и есть. Аринниан неуверенно подошел к ней. Их разговоры были короткими, чисто деловыми, и общались они только по фону, пока не началась новая битва. После этого они знали только о том, что оба живы, и это все.

— Я — я рад тебя видеть, Хрилл, — выдохнул он.

— Не уверена, чувствую ли я то же самое, — сухо отозвалась она. — Сядь. Я хочу хорошенько щелкнуть тебя по носу, глупая ты голова!

Некоторое время он продолжал стоять, потом повиновался. Табита увидела, как напряжен ее друг, и вдруг растеряла все сердитые слова. Текли минуты, а они молча смотрели друг на друга.

Дэннель Холм сидел перед тремя экранами, на которых виднелись изображения Льзу из Тарна, Мэттью Винери из Парламента и Хуана Кайала из Империи. Четвертый экран только что потемнел. Он передал записанное на пленку сообщение Треувея, высшего Вивана Итри, который умолял Авалон сдаться прежде, чем случится самое худшее, и всему Доминиону будут продиктованы самые жесткие условия Империи.

— Вы слышали, господа? — спросил Кайал.

— Мы слышали, — ответил Льзу.

Холм ощущал биение пульса в груди и висках. Он не то что ускорился, но превратился в громкое и твердое тиканье.

Ему страшно хотелось сигару — но нет, сейчас это недоступно, или выпить — но это нежелательно, а лучше всего было бы проспать год, и чтобы никто не тревожил! «Во всяком случае, — пронеслось у него в голове, — мы в лучшей форме, чем адмирал. Если мне когда-то и приходилось видеть голову мертвеца, то именно на этих плечах».

— Что вы говорите? — голос Кайала был голосом старика.

— Мы не испытываем желания драться, — объявил Льзу, — или усиливать страдания наших братьев. И все же мы не можем предать свой народ, проявивший к нам такое доверие.

— Марчварден Холм?

— Вы не посмеете возобновить нападение, пока здесь находятся ваши люди, — жестко сказал человек. — Я не хочу сказать, что мы станем их держать вечно. Я говорил вам раньше: мы не заключаем политических сделок, спекулируя судьбой мыслящих существ. И все же время и обстоятельства их освобождения должны быть хорошо продуманы.

Кайал перенес взгляд на следующий экран.

— Президент Викери?

Политик сопровождал свой ответ улыбкой.

— События вынудили меня изменить свое мнение в отношении стратегической картины, адмирал! Я остаюсь твердым в оппозиции к абсолютистским интересам. Мой уважаемый коллега, губернатор Саракоглу, всегда производил на меня большое впечатление своей благоразумностью. Вы недавно вернулись с продолжительных переговоров с ним. Несомненно, в них принимало участие много умных, хорошо информированных особ. Неужели нет возможности достичь компромисса?

Кайал вздохнул.

— Я могу каждый день вести бесконечные споры, — сказал он. — Что толку? Я использую данные мне полномочия, чтобы сообщить вам те условия, которые мне предложено сообщить.

Холм крепко вцепился в ручки кресла.

— Губернатор указал, что можно рассматривать Авалон как уже согласившийся с большим числом условий перемирия, — продолжал адмирал, — Его орбитальные укрепления больше не существуют. Его флот, как и было предложено, являет собой ряд отдельных звеньев, не имеющих для вас особого значения. Но что самое важное, имперские соединения находятся сейчас на вашей планете! Не остается ничего, кроме нескольких формальностей технического характера. Наши раненые и наши медики могут получить название оккупационных сил. За вашими военными приспособлениями может быть установлен надзор: один-два человека на каждой стадии могут провести соответствующие переделки и взять их под контроль. И так далее. Вам должна быть понятна основная мысль.

— Спасение чести, — буркнул Холм. — Угу. Почему бы нет? А что потом?

— Необходимость сформулировать условия мира остается в силе, — произнес измученный голос. — Могу сказать вам под строгим секретом, что губернатор Саракоглу послал в Империю самые настоятельные рекомендации относительно неаннексирования Авалона.

Викери начал было что-то бормотать.

Льзу сидел как каменный.

Холм перевел дыхание и откинулся на спинку кресла.

Они это сделали. Им удалось.

Разговоры, конечно, будут продолжаться и дальше, с бесконечными кивками. Неважно! Авалон останется итрианским — останется свободным! «Я мог бы зарыдать, — подумал он. — Может быть, потом, а сейчас я слишком устал».

Огромным счастьем, спокойным и глубоким, было сознание того, что сегодня он сможет отправиться домой, к Ровене!

Не было никаких откровений, драматических признаний и примирений, но определенный час врезался в память Аринниана.

Его работа у отца перестала быть всепоглощающей. Он обнаружил, что у него опять появилось свободное время — он его заработал и теперь может опять вернуться к занятиям. Потом Аринниан решил, что нет ничего более непрактичного, чем практичность, неверно употребленная.

Табита согласилась с ним. Она тоже стала свободней, но вынуждена была вернуться на свой остров и заняться приведением в порядок дел — не столько своих, сколько семьи своего Драуна, своего друга и компаньона. Аринниан же все еще оставался на Грее.

Он позвонил Айат в комнату, которую она снимала.

— Ты бы не хотела немного поплавать?

— Да, — ответила она с готовностью.

Погода была неважной.

Когда лодка оставила бухту, пошел дождь. Над оливково-темными волнами низко летали чайки. Волны вздымались под нависшим небом и вновь опускались, поднимая брызги, которые потом бежали по спине холодными струями.

— Стоит ли плыть дальше? — спросил Аринниан.

— Я бы хотела. — Взгляд Айат искал Землю, избегая его взгляда. Вокруг не было видно ни кораблей, ни флайеров. — Так приятно побыть здесь одним.

Аринниан кивнул. Он отдохнул, волосы его вновь блестели, лицо было свежим.

Она посмотрела на него поверх разделявшей их кабины.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — произнесла Айат с помощью двух слов и перьев.

— Да. — Тиллер дрогнул в его пальцах. Планха освобождал его от необходимости произносить еще какие-то слова.

— Мой товарищ по цели, мой товарищ по цели, — вздохнула она. — Я рада. — Она распростерла крылья к нему и сразу же их убрала.

— Навсегда, — сказал он с благоговением.

— Я не желала бы для тебя ничего лучше, чем Хрилл, — проговорила Айат и, придвинувшись немного ближе, сказала: — Но что-то тебя волнует?

Он закусил губу. Айат ждала.

— Скажи мне, — он слегка подался вперед, глядя на палубу, — ты видишь нас со стороны. Достоин ли я Табиты?

Она ответила не сразу. Удивленный тем, что Айат молчит, Аринниан поднял глаза. Он-то думал услышать безоговорочное «да»! и теперь не осмеливался прервать молчание девушки.

Волны гудели, дождь швырялся водяными струями.

Наконец Айат сказала:

— Я верю, что она сделает так, что ты сможешь!

Аринниан почувствовал боль. Айат, смутившись, стала извиняться, что сказала не совсем то, что хотелось.

— Мне давно казалось, — сказала она, — что тебе нужен кто-то вроде Хрилл, чтобы показать тебе… как то, что неверно для моего народа, верно и полно смысла жизни для вашего.

Аринниан собрал все свое мужество, чтобы ответить ей:

— Я просто ревновал раньше! Это есть и сейчас. Будет, может быть, до самой моей смерти. Я не могу побороть это в себе. Айат, сестра моя, то, что она — не ты, а ты — не она — это так хорошо! И так замечательно, что вы обе — то, что вы есть!

— Она дала тебе мудрость, — итрианка сгорбилась под дождем.

Аринниан увидел ее печаль и воскликнул:

— Позволь мне продолжить! То, что произошло с тобой…

Айат подняла голову и зло глянула на него.

— Было ли это хуже, чем то, что произошло с ней? — бросила она с вызовом. — Я не хочу, чтобы меня жалели из-за глупости в прошлом, но я действительно считаю, что судьба моя была гораздо тяжелее, чем ваша. Годы ушли напрасно из-за того, что я думала, будто физическая любовь может быть дурной.

— Айат, теперь мы можем сказать друг другу правду. Я хочу, чтобы ты разделила со мной надежды.

Она спрыгнула с кабины, подошла к нему и обняла крыльями. Голову она положила ему на плечо. Капли дождя блестели на ее гребешке, словно это была корона.

Договор был подписан во Флервиле в один из поздних зимних дней. Церемонии были самыми скромными, и итрианская делегация отбыла почти в тот же самый час.

— Они не были разгневаны, — объяснил Экрэм Саракоглу Луизе Кайал, не захотевшей присутствовать при подписании. — Итриане принимают потерю философски. Но мы не можем просить их придерживаться наших взглядов. — Он потянулся за сигаретой. — Честно говоря, сам я был только рад избавиться от этих проволочек!

Собственно, губернатор сделал заявление по телевидению и избежал всяческих церемоний. Хотя общество, подобное эсперанскому, имело обыкновение отмечать формальное окончание периодов враждебности долгими парадами и долгими хвалебными службами.

Все это было позади. Погода продолжала оставаться прохладной. Луиза согласилась пойти пообедать. Она сказала, что отец нездоров. Хотя Саракоглу любил и уважал этого человека, известие о его болезни сейчас не слишком расстроило его.

Они прошли в сад, как часто делали это раньше. Вокруг расчищенных тропинок снег белел на клумбах и кустах, на вершине стены он уже начинал таять. Кое-где вода собиралась в ручейки. Никаких цветов не осталось, воздух хранил холодную сырость, небо было мрачно-серого цвета. Под ним царила такая тишь, что звуки шагов казались неправдоподобно громкими.

— Кроме того, — добавил Саракоглу, — было большим облегчением видеть, как Авалон и его когорта грузилась на свой корабль. Люди из секретной службы, которых я нанял для охраны, тайно ликовали!

— Вот как? — Луиза посмотрела вверх, и он залюбовался ее блестящими глазами, чуть вздернутым носом, губами, как всегда немного приоткрытыми, как будто в детском изумлении. — Я знаю, что против них было высказано несколько анонимных угроз. Вы поэтому беспокоились?

Он кивнул:

— Я хорошо знаю свой драгоценный Эсперанса. Вы и сами достаточно навидались и наслушались разговоров об «оголтелых милитаристах».

Губернатор подумал: интересно, меховая шапка скрывает его лысоватость или напоминает о ней? Может, следовало решиться на скальповую операцию?

Встревоженная, Луиза спросила:

— Забудут ли они когда-нибудь… обе стороны?

— Нет, — ответил он. — Но острота ощущений уйдет. У нас слишком много общих интересов, у Земли и Итри, чтобы превращать семейную схватку в кровавую вражду. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Мы ведь были более великодушны, чем бывают победители? Ведь правда? Мы позволили им сохранить Авалон! Разве это не считается?

— Должно считаться. — Саракоглу сухо усмехнулся, последний раз затянулся сигаретой и отбросил ее в сторону. — Хотя всем понятно, что в игру вовлечены вопросы практической политики. Авалон доказал свою неудобоваримость. Аннексия вызвала бы бесконечные неприятности, тогда как сейчас им положен конец. Более того, при таких условиях Империя выигрывает некоторые ценные пункты, которые помогут торговле. В противном же случае настаивать на них было бы просто невозможно.

— Я знаю, — сказала она чуть нетерпеливо.

Он усмехнулся:

— Вы также знаете, что я люблю слушать собственные разглагольствования.

Вид у нее был задумчивым:

— Я бы хотела посетить Авалон.

— Я тоже. Особенно с точки зрения социологических интересов. Мне интересно, не является ли эта планета знамением будущего?

— Каким образом?

Он продолжал медленно идти вперед, не забывая о том, что ее рука покоится в его. Внутренне усмехнувшись, Саракоглу начал говорить:

— Из-за барасиальной культуры, которую они создают. Или которая создает себя. Нельзя планировать или направлять новое течение в истории. Мне интересно, не явилось ли это источником их сопротивляемости… как сплав или двухфазовый материал, во много раз более крепкий, чем любая часть, из которой он составлен. У нас есть Галактика, Космос, полный…

«Боже! Что за путаница яз метафор, включая и эту!» — пронеслось в его мозгу. Усмехнувшись про себя, он закончил:

— Я вовсе не считаю, что пришел к какому-то правильному решению. Я не предполагаю даже, что встречу фактическое подтверждение тому, что Авалон должен быть оставлен Итри.

— Как же это так? — недоуменно спросила Луиза. — Вы ведь сами только что сказали, что это был единственный путь!

— Конечно, может быть, я всего лишь выражал естественный пессимизм человека, выполнившего задание Правительственного Дома менее чем удовлетворительно. И все же от раздумий никуда не денешься. Авалоняне, обе расы, похоже, считают себя более итрианам, чем жители самого Итри. Мне кажется, что будущие поколения их дадут Доминиону несоразмерно большую долю руководителей, особенно адмиралов. Будем надеяться, что они не принесут с собой добавочный груз — реваншизм! И в мирных условиях Авалон, единственный по своей уникальности мир, несомненно может дать много большее, чем свою долю в торговле — он может дать свой мозг! И последствия предвидеть невозможно.

Она сильно сжала его руку.

— Ваши слова заставляют меня радоваться тому, что я не политик!

— Но ваша радость тому, что вы не политик, не может и наполовину быть равной той, которую я испытываю по этому же поводу, — сказал он. — Давайте же оставим эту важную тему. Давайте поговорим о вашей поездке на Авалон. Я уверен, что это можно устроить через несколько месяцев.

Луиза повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. Потом она отвернулась снова. Прошла минута, а девушка все молчала.

— В чем дело? — спросил Саракоглу, испугавшись.

— Я уезжаю, Экрэм, — сказала она. — Скоро и навсегда!

— Что? — он едва сдержался, чтобы не схватить ее за руку.

— Отец! Сегодня он послал прошение об отставке.

— Я знаю, что он… был подвергнут низким обвинениям. Помните, я писал в адмиралтейство Центра?

— Да. Это было очень мило с вашей стороны. — Она снова встретилась с ним взглядом.

— То был не просто мой долг, Луиза, — страх не оставил его, но он был рад тому, что говорит твердо. Ему даже удалось улыбнуться. — Империи нужны хорошие люди, честные люди. Никто не мог бы предугадать ужас Скорпелуны, никто не мог бы потом сделать больше, чем сделал Хуан Кайал. Обвинять его, отдавать под суд, несомненно, бессмысленно, и я уверен, что ничего этого не произойдет.

— Но он сам себя винит, — Луиза тихо заплакала.

«На это у меня ответа нет», — подумал Саракоглу.

— Мы возвращаемся в Нью Мехико, — сказала она.

— Я понимаю, что ему должно было быть невыносимо трудно, — попытался объяснить он. — Но должны ли ехать вы?

— Кто еще у него есть?

— Я. Возможно, мне удастся получить пост на Земле и…

— Мне жаль, Экрэм, — тень от ресниц упала на нежные щеки. — Земля тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему подобных, отцу будет легче. — Луиза не слишком уверенно улыбнулась ему и кивнула. — Нам подобных! Я тоже стосковалась по дому. Навестите нас как-нибудь. — Она старательно подбирала слова. — Я, конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову сына в вашу честь?

— Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя, повесь она на мою грудь все возможные награды, — автоматически ответил он. — Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у нас особый случай.

«Что ж, — думал он сквозь щемящую боль, — дивная мечта — приятная гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство, лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары. Завтра я должен использовать последний шанс в разговоре с леди. В конце концов средний возраст бывает только раз в жизни!»

В Грее было лето, когда известие достигло Авалона. Неуверенность не проходила — кто может полностью доверять Империи? Но потом радость взяла свое и вылилась в общее празднество. Птицы, Кристофер Холм и Табита Фалькайн, скоро оставили веселье. Соглашение, церемония, празднество могли подождать.

Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью, но не стали спешить. Это не было в обычаях чоса.

Двое ищут способа, как стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти.

За северными землями холмы были еще ненаселенными, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Табби приземлились на закате, красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.

Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина и поцеловались. Потом рука об руку пошли по тропинке, ведущей к гряде. Слева от них земля, густо покрытая травой, круто обрывалась к воде. Это сверкающее, уходящее к горизонту безмолвие казалось вдали фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась Вечерняя звезда. Справа от них был лес, темнеющий, наполненный сладковатым запахом сосны. Теплый ветерок перебирал листья.

— Айат? — спросила она.

— Дома, — ответил он.

Его тон и то, как он скользнул губами по светлеющим в полутьме волосам, сказали ей: «Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая». Пальцы Табиты, тронувшие его щеку, ответили: «Я радуюсь…»

И все же Аринниан почувствовал ее вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Этот вопрос возникал и в нем самом: но он — читатель, философ, поэт — смог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.

Крису не нужно было, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа, и она будет здесь и его.

Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами и менее яркая, чем раньше, — так велики были ее раны. Табби остановилась.

— Стоила ли она этого? — спросила она.

— Война, ты имеешь в виду? — проговорил он.

— Да. — Она высвободила руку. — Посмотри! Посмотри на наш мир, на эти солнца — везде смерть, увечья, агония, траур, руины. Везде потери, о которых мы расскажем своим детям. И все это ради политики.

— Я тоже спрашиваю себя, — признался он. — Вспомни, однако, что мы сохранили для детей нечто такое, что они иначе потеряли бы. Мы сохранили их право быть самими собой.

— Ты имеешь в виду, быть теми, кем являемся мы? Предположим, мы бы потерпели поражение. Мы были так близки к этому! Следующее поколение выросло бы в благоразумных, умеренных подданных Империи. Разве нет? Так имели ли мы^; право делать то, что мы сделали?

— Я пришел к выводу, что да, — сказал он. — Дело не в том, что существует какой-то простой принцип или что я не могу ошибиться. Но то, чем мы являемся, наше общество или культура или как хочешь назови их, имеют собственную жизнь и собственные права. — Он перевел дыхание: — Ненаглядная моя! — сказал он. — Если общества не будут сопротивляться окружению, они скоро будут проглочены самыми большими и прожорливыми. Разве нет? И восторжествует смертоносное подобие. Никаких вызовов, никаких отклонений от других путей. Какую службу сослужило все это жизни, позволь мы этому случиться? И ты знаешь, вражда не должна быть вечной. И у губернатора Саракоглу, например, и у адмирала Кайала есть прародители на противоположных сторонах Лапанто, — Он видел, что она не поняла его слов, но следует общему течению мыслей. — Суть в том, что обе половины наступали, обе сопротивлялись, обе выжили, чтобы что-то дать расе, нечто особое, что не может быть дано никем и ничем другим. Можешь ли ты поверить в то, что здесь, на Авалоне, мы спасли часть будущего?

— Испачкавшись в крови, — сказала Табита.

— И это не было необходимо, — кивнул он. — Но все же, принимая во внимание, что мы такие, какие мы есть, это было неизбежным. Может быть, когда-нибудь где-нибудь путь будет лучшим. Может быть, даже это наше «я», крылатое и бескрылое одновременно, поможет нам. Мы можем попытаться, конечно.

— И у нас есть на некоторое время мир, — прошептала она.

— Разве не можем мы быть в нем счастливы? — спросил он.

Тогда она улыбнулась сквозь блестящие в лунном свете слезы и сказала:

— Да, Крис, Аринниан, самый дорогой на свете, — и потянулась к нему.

Айат оставила Грей до наступления зари. В этот час после отступления ночи в ее распоряжении было Небо.

Поднявшись, она поймала ветер и помчалась в его течении. Он струился и пел. Последние звезды, опустившаяся Луна, превращали море и Землю в таинственный мир. Впереди, на белом фоне, ясно поднимались горы и дома. Было холодно, но этот холод лишь вливал жизнь в кровь Айат.

Она подумала: «Он, который заботился обо мне, который утешал меня, разделяя со мной эту честь. И этого довольно».

Мускулы ее танцевали, крылья били, до краев наполненные жизнью. Планета летела навстречу утру.

«Мой боат, моя сестра нашли свою радость. Пусть и я найду свою!»

Пламя залило снежные пики. Солнце встало, выплеснув на все, что было внизу, свет жизни.

«Высоко Небо и священно!»