Война и потусторонний мир

Глава 4 Смотр мертвецов

Не так Александра представляла себе посмертие.

Порой они с Петром, лежа летней ночью в стоге разворошенного клеверного сена и глядя в густо-звездную темноту, спорили, что ждет там, за чертой, отделяющей душу от тела («Ангел?» – «Да ну, Сандра, какой ангел? Ты читала Гербера, что я давал?»), но никогда, ни в каких фантазиях не смогла бы она предсказать, что здесь будет так мерзко и мерзло, зудяще-комарино, воронье-визгливо, и так тошнотворно будет пахнуть окопной лихорадкой. Разве не полагается умирающему увидеть напоследок хотя бы чистое небо? Осознать, глядя в бездонную синь, что люди ничтожно малы, а суета их бессмысленна, и через это утешиться? Разве не пристало в этот момент отмести все бренное и начать думать о вечном?

Но нет, низкие прижизненные терзания не оставляют и сейчас. И муки причиняет отчего-то даже не смерть, а несбывшиеся чаяния. Оттого ли это, что сами чаяния были изначально порочны?

Однажды они сидели с Петром в любимом месте, у пруда под старой ивой, и Александра сказала, глядя, как одни листья падают незаметно, а другие – запуская круги на воде, что сама мечтает упасть так, чтобы пошли настоящие волны, чтобы почувствовал весь пруд, чтобы всколыхнулись водоросли и в страхе разбежались водомерки. А Петр ответил, что все это наивные мечты, потому что падать приходится не в спокойный пруд, а в бурлящую стремнину, которая сминает листья и несет их течением, топит или выплевывает рваными на сушу, и в подобном диком потоке оставить круги совершенно невозможно, это иллюзия или самомнение, которое еще не обтесалось о подводные камни. Александра тогда слушала, а сама думала – легко ему рассуждать, у него впереди военная карьера, битвы, подвиги и награды, а ей что?

Нет-нет, она не желает упасть никому не слышной и никем не замеченной, нет уж, она сделает все, чтобы разворошить пруд своими кругами!

Так она решила в тот день – и после всю жизнь приближала мечту, принимая любые наказания на пути к ней. Высиживала запертая в комнате за ночные побеги на Делире, выдерживала удары вицей по рукам за тайные упражнения с саблей, выслушивала обвинения в недостойных, химерических мыслях, вызубривала наставления о кротости и покорности, а внутри при этом мечтала лишь о свободе. А теперь оказывается – зря? Порой ночами, вертясь в душной комнате, она только и спасалась, во всех деталях представляя сцену своего триумфа. Ведь отчего бы этому не случиться, если, как шептались гусары, в армии под именем поручика Александрова уже служила девица, да что там, она даже получила благословение и Святого Георгия из рук самого императора! В грезах Александра много раз представляла, как и к ней, одетой в мундир вместо ненавистного платья, во время парада подходит император… нет, даже лучше Петр по высшему императорскому приказу! – и вручает заветный крест за спасение жизни государя и всего отечества. И на лице брата при этом непременно проступает раскаяние, и он скупо плачет, ведь ежели бы он удерживал ее, как и хотел, в деревне, то война была бы проиграна, а Бонапарте жег бы сейчас и грабил Москву. И Александра добродушно простила бы его, взяв разве что обещание пересказать эти же слова маменьке, а также отвезти ей в подарок отбитую у французов кашемировую шаль и шелковый зонтик, в ответ на что маменька прислала бы ей письмо, испрашивая прощения за все горькие слова, за холодность и принуждение и признавая ее своей дочерью, пусть не по крови, а по гордости за подвиг.

Александра столь часто представляла эту драматичную сцену, с каждым разом раскрашивая большей яркостью и деталями, что со временем перестала в ней сомневаться. И теперь, лежа в рыхлой осклизлой грязи, дрожала от осознания, что всему этому не суждено сбыться: вот же она, упала, а пруд не пошел даже рябью.

А может, все сон? Ложная атака, черные всадники, умирающий эскадрон?

Нет, не сон, слишком по-настоящему горячие капли дождя били по лицу и короткая трава резала пальцы. Приходилось признать: Александра, как и пророчила маменька, за дерзость и ослушание попала в ад, и вскорости ей предстоит ответить за свои прегрешения – за обман, за побег, за кражу, а строже всего за то, что осмелилась мечтать против судьбы, предназначенной свыше.

Значит, вот он, ад – ни огненных рек, ни бурлящих котлов, а всего лишь… поле? Тяжелое, гниловато-серое небо, почерневшая трава, мокрая стылая земля, комары и воронье?

На языке разлилась кислота, как от заячьей капусты, так всегда случалось от жажды. Голова горела, весила с пушечное ядро, и поднять ее было так же сложно. Александра неуверенно ощупала грудь. Пальцы скользнули по жесткому сукну ментика, привычно отсчитали пятнадцать рядов крученого шнура, огладили мягкий овечий ворс на стоячем воротнике. Родной мундир, а потом и эфес подаренной папенькой сабли, словно друзья, уверили, что самое важное на месте, осталось лишь убедиться в наличии кивера. Александра запрокинула руку, чтобы ощупать голову, – и охнула: рана вспыхнула, осколки гранаты впились глубже, показалось, слышен даже скрежет железа. Под рубашку будто кинули угли.

Боль началась костром, но с каждым осторожным вдохом притухала. Когда остались лишь искры, Александра сглотнула по сухому горлу, коснулась старых шрамов под челюстью, прошлась неповоротливым языком по тряпичным губам. Нестерпимо хотелось воды. На поясе висела фляжка, но уже давно пустая.

Есть здесь кто-нибудь? Да, кто-то был… кто-то лежал совсем рядом. Черные кудри, ямочка на подбородке…

– Долохов, – позвала Александра сиплым, чужим голосом и потянулась к его запястью. – Долохов, дружище, ты спишь?

Нет, Долохов не спал. Невозможно быть живым с такой холодной кожей, с таким измочаленным на груди мундиром, с такими фиолетовыми губами.

Александра сжала зубы, примиряясь с жуткой мыслью. Мертвый. Сразу за ним – Жданов и Костерский, дальше – Пучков и Волковенко, с другой стороны – Николенька и ротмистр Пышницкий, а там и остальные. Весь эскадрон покоился сейчас в этом страшном неизвестном месте, аккуратными рядами разложенный на земле, словно селедка на блюде. Слезы вспухли под веками, но так же быстро высохли. Стало ясно: вовсе это не ад, какие теперь сомнения. Ведь пусть Александра не одна нарушала божьи законы, пусть все в эскадроне были не безгрешны – кто-то играл, кто-то гневился, кто-то слишком часто прикладывался к бутылке, – но Николай, юный пылкий флейтист Николаша, душой чище воды в крещенской проруби, никак не заслужил вечные муки. Нет, не ад это. И уж точно не рай. А коли не ад и не рай, разлеживаться и покорно ждать своей участи нельзя, нужно выбираться.

Александра попробовала подняться, но тут же застыла: воздух пронзил визгливый натужный звук, словно гигантской саблей щедро резанули по точильному кругу. Уши от этого воя заложило, а волосы вздыбило на затылке. Страшно было даже думать, что за зверь издает подобные звуки, и ежели это зов, то к кому он направлен. Кто бы это ни был, от него не стоило ждать добра или рассчитывать на помощь. Нет, спасаться отсюда предстояло самой, и побыстрее.

Только откуда – отсюда? То же это место, где они сражались? В темноте не разобрать, видно пустырь, за ним густой черный лес… Возможно ли, что она в беспамятстве пролежала на поле боя до ночи, и войска отступили? Ежели так, то следовало добраться до штаба, сообщить начальству о странных воинах, добиться, чтобы товарищей похоронили с честью…

Нет-нет, стойте, если место то же, то где лошадиные трупы? Где Делир и остальные? И что за черный дворец, выглядывающий островерхими башнями из-за деревьев?

Разыскивая хоть одну живую душу, Александра обернулась – и именно в этот момент Долохов поднял веки. Правда, живее от этого не сделался. Глаза его, заплывшие бельмами, бездумно заворочались в глазницах, рот скривился, а бескровная рана раскрылась. Посиневшее мясо торчало оттуда, будто из растерзанной свиной туши.

Страх прошил от головы до пяток. Тело отказывалось двигаться, словно прибитое гвоздями, но Александра замельтешила ногами, пытаясь отползти прочь от бывшего друга.

– Долохов, – выдохнула она, сама не зная зачем. – Долохов!

Вой повторился. И именно он вдруг принес понимание. То очевидное, что юркой рыбкой скользило сквозь мысли, наконец поймалось. Стало ясно, и что это за место, и откуда взялись черные всадники, и почему мертвые здесь открывают глаза, слушаясь бесовского воя.

Потусторонняя Россия. То самое место, откуда был родом спасенный ими с Петром волшебный угорек, то место, где обитают все сказки и кошмары, рассказанные нянькой в темной спальне. С самого детства Александра слушала их взахлеб, а потом начала подмечать – вот у соседской кошки слишком сильно горят глаза, вот в ночном пруду мелькнуло лицо, вот в завываниях метели слышится чей-то голос. Маменька запрещала говорить об этом, называла ее рассказы химерой и часами заставляла молиться. Но Александра ничего не могла с собой поделать, а через некоторое время и вовсе убедилась, что все это правда. Разве что видна она только тем, кому хочет открыться.

Но почему все иначе, чем она запомнила? Где величавая и мудрая царица Иверия? Где бесконечно добрый и по-детски пылкий Егорушка? От них веяло просвещенностью и высшим светом, а то, что происходило сейчас, было совершенным варварством…

Вой оборвался. Но легче от этого не стало: Долохов сел. Заторможенно, словно пьяный, он нащупал саблю, вложил в ножны, поднялся на ноги и принялся покачиваться, уронив руки и так и не поднимая головы, а из раны на землю подле его сапог вываливалось что-то кровавое, бурое. Следом за ним, словно по команде, принялись копошиться остальные – все поле вокруг Александры зашевелилось. Несмотря на раны и увечья, они, обожженные, продырявленные, с вывернутой шеей и смятым черепом, поднимались на ноги и замирали, прислушиваясь в ожидании нового приказа.

Александра смотрела, клацая зубами. Отчаянно хотелось кричать, и она закрыла рот ладонью. Следовало немедленно бежать отсюда, а если нет сил бежать, то ползти, и она непременно сделала бы это, если бы именно в этот момент позади нее не заговорили.

– Поднимайтесь, сударь, поднимайтесь, – услышала она напряженный шепот. – Если не хотите быть замеченным, немедленно поднимайтесь, ну же!

Последние слова были сказаны с такой внутренней силой, что Александра, все еще не зная, кто отдает приказы и можно ли говорящему верить, послушалась. Оттолкнувшись от стылой земли, встала, едва ощущая оледеневшие ноги.

– А теперь стройте из себя мертвого.

– Да как же…

– Ну вот как они: стойте и молчите. Да не озирайтесь так. И не дергайтесь, вам тут не кадриль. Да не топчитесь!

Манера у говорящего была нетерпеливой и досадливой, но самое удивительное – голос незнакомца был женский.

– Кто вы? – спросила Александра шепотом.

– Это неважно, – ответила невидимая собеседница. – Ваша забота сейчас пережить смотр, так что будьте любезны слушаться: стойте и молчите.

Александра сделала, как было велено, тем более что приказ «стоять и молчать» привычен для любого военного смотра, даже для того, в котором солдаты вполне еще живые.

Издалека донесся тяжелый скрежет, будто раскрывались ворота. А там раздался стук копыт. Торопливый, резкий. Приближались всадники стремительно, копыта с чавканьем месили грязь. Александра напряженно вслушивалась, силясь понять, что за начальство и в каком количестве едет к такому войску, но бросила затею: голову слишком мутило для арифметических упражнений.

Копыта били ближе, ближе, пока не стихли, остановившись, перед первой линией гусар. Лошади переступали, все еще разгоряченные гонкой, и фыркали. Приглушенные голоса отдавали короткие неясные приказы.

Стараясь не выдать себя, Александра осторожно подняла взгляд. Пришлось привстать на цыпочки, чтобы взглянуть поверх опущенных голов, а там скорее закусить губы, чтобы не вскрикнуть. Ведь семерка всадников была той самой – черные солдаты, учинившие резню, выдавая себя за французов. Адские лошади под ними отплевывались пеной, глодали мундштуки и то и дело шумно выдыхали, выпуская из ноздрей дым и искры.

Во главе небольшого отряда, на особенно крупном чудовище, похожем на персидского аргамака, только вдвое мощнее, сидела женщина. В плотном черном платье-амазонке с военным плетением на груди и широкой юбкой, она уверенно и прямо держалась в женском седле и похлопывала взмыленную конскую шею снятой перчаткой. Лицо ее, с маленькими, но пронзительными глазами, морщинистыми от постоянного сжимания губами и по-вороньи загнутым носом, удивительно напоминало выражением высшее командование Александры и оттого страшило сильнее. Не только это выражение, но и вся форма указывали на высокий чин – и густота бахромы эполет, и золотой аксельбант, и богато украшенная трость с круглым набалдашником, висевшая на бедре поверх багряного шарфа. Александра рассматривала со страхом, но отчасти и с волнением: женщина-командир? Такое здесь возможно?

Пока амазонка осматривала строй опытным взглядом, с ней поравнялся важный и грузный человек в вишневом мундире. Лицо его было кругло и приятно на вид, разве что пышные нафабренные усы смотрелись неуместно, слишком черными на белой коже – будто кто-то играл его лицо на клавикордах, да вдруг взял и брякнул фальшивую ноту.

Остановившись вровень с амазонкой, он поморщился и пухлой ладонью в снежной перчатке поднес к носу платок. Верхняя губа его при этом задралась, обнажая клыки, желтоватые, как у старой собаки.

– Марья Моровна, голубушка, нельзя ли… не так близко… – сказал он по-французски, выделив русское «golubushka» с притворной лаской.

Амазонка, которую он назвал Марьей Моровной, посмотрела на него искоса:

– Да вы, любезный посол, никак брезгуете?

– Брезгую, ваше сиятельство. Я и живыми-то не сильно их жалую, а уж… разлагающимися…

Марья Моровна, все еще сидя прямо и не глядя на него, усмехнулась:

– Как же это возможно, коли они вам еда?

– Что тут невозможного? Вот вы, дорогая моя Марья Моровна, едите свинину, но вам ведь тоже не обязательно восхищаться свиньей, n’est-ce pas?

Над их головами раздался вороний крик. Большая черная птица, сделав круг над киверами охраны, опустилась Марье Моровне на плечо. Каркнула еще раз, теперь тише, и переступила лапами, подцепляя когтями золотую бахрому эполетов.

– Вы уж определитесь, Штефан Карлович, – сказала Марья Моровна, приглаживая ворону глянцевые, с радужным отливом, перья, – что вам важнее – розовые ароматы или армия, которую не сломить ни одному врагу.

– Так-таки не сломить?

– Вы сомневаетесь?

– Не то чтобы я имел основания не доверять вашим словам, и все же мой король должен быть уверен…

– Генерал! – окликнула Марья Моровна, не дожидаясь, пока он закончит.

Из-за ее спины немедленно выступил офицер в черно-серебряной форме.

– Ваше сиятельство? – Он коротко склонил скелетную голову с клочковатыми остатками рыжих бакенбард, и вороной султан на его двууголке дрогнул.

– Покажите послу, – сказала Марья Моровна, плавно поведя подбородком.

Генерал выехал вперед. Приложив к губам небольшой рожок, он дунул. Послышался стон – тот самый, что был эхом воя, поднявшего на ноги мертвое войско, правда, не таким громким и оттого не столь пугающим.

На этот раз он взбудоражил только двоих – корнета Пучкова и поручика Волковенко, стоявших в первом ряду. Услышав свист, они сделали шаг вперед и остановились. Стояли прямо, несмотря на то что мундир одного был черен от крови, а у второго на месте левой руки свисали огрызки синего доломана. Александра смотрела в напряженные спины обоих и едва выдыхала.

– Ату! – бросил им капитан, словно собакам.

Гусары повернулись друг к другу и послушно обнажили сабли. Брат на брата! Будто и не прошли бок о бок от Немана до Смоленска, будто не мерзли вместе, не пели песен, не делились табаком и солью, будто Пучков не помогал Волковенко писать стихи для писем невесте и не выручал при проигрышах деньгами, будто Волковенко не прикрывал любовные отлучки Пучкова перед ротмистром и не вывез с поля боя, когда под поручиком подстрелили лошадь, – будто в мгновение сделались врагами!

Перед самым столкновением Александра малодушно зажмурилась.

В гулкой тишине, прерываемой фырканьем лошадей и высокими криками воронов, по грязи зачавкали сапоги. Ближе, ближе… Замерли. Знакомо лязгнул металл. Кто-то с усилием зарычал, заухали удары, задрожал воздух – но все это не были звуки обычного боя. Никто здесь не уворачивался, не отступал, не избегал ранений – гусары держались мертво, словно два дерева, вросшие корнями. Они безжалостно и смертно рубили друг друга, раз за разом кромсая, пропарывая мундиры, рассекая плоть, не заботясь о собственных потерях. На землю что-то шмякалось, разлился тяжелый запах застоявшейся крови. Слушая против воли, Александра вздрагивала от ударов.

Поверх драки раздался голос амазонки:

– Они не знают холода, не нуждаются в пище и, даже будучи разрубленными пополам, не перестанут драться. И пока у вас в руках инструмент, их невозможно склонить к измене. Передайте вашему королю, что это войско поможет усмирить бунтовщиков и наведет порядок в столице.

– Charmant, – хмыкнул посол, – прелестно.

От густого мясного звука Александра открыла глаза и успела увидеть, как Волковенко, потеряв саблю вместе с рукой, оголил зубы и бросился на Пучкова, вгрызаясь в горло.

Под веками стало горячо и влажно, из груди брызнул вскрик – жалкий и детский, еле заметный на фоне рычания и хрипов. И все же амазонка услышала.

– Генерал! – Она вскинула ладонь в шелковой перчатке.

– Тубо! Аппель! – скомандовал генерал, и гусары немедленно отступили. Стало тихо.

Александра дернула голову вниз, скрываясь, но макушкой чувствовала меткий взгляд. Он словно косой проходился по рядам оживших мертвых. Найдет. Разумеется, найдет. От такой не скрыться.

Черные копыта переступили, сделали шаг по грязи. Еще и еще. Первый ряд гусар раздвинулся, пропуская. Второй ряд разбился пополам и попятился. Наконец черный аргамак остановился справа от Александры. Так близко, что стали видны тонкие волоски на раздувающихся лошадиных боках, шнурки стремени и носок блестящей туфельки, выставляющейся из-под расшитого золотыми львами подола. Марья Моровна простерла трость с круглым набалдашником и повела ею над головами. Александра застыла. Воздух сгустился, стал киселем, стало труднее вталкивать его в горло. Захотелось немедленно дернуть на груди доломан и крикнуть правду: «Здесь я!» Что это за магия, отчего с ней так тяжело бороться? Еще немного, и не выдать себя не будет возможным…

– Ваша светлость! – раздался рядом бодрый голос, тот самый, что ранее поучал Александру, как выглядеть мертвой. Этот голос врезался в удушье, и морок спал, задышалось свободно.

Осторожно подняв взгляд, Александра с изумлением смотрела на девушку, торопливо и оттого неуклюже пробиравшуюся по грязи к амазонке. Она не выказывала ни страха перед мертвецами, ни брезгливости перед слякотью, оседающей брызгами на легком зеленом платье и накинутой поверх него шинели, а растрепанные медные волосы, выбившиеся из прически, показывали, что и к законам приличий их хозяйка не испытывала особого пиетета. На ней не было даже перчаток! Остановившись перед чудовищным конем, она подобрала подол, оголяя стоптанные солдатские сапоги, и, покачнувшись, присела в реверансе.

Марья Моровна глянула на ее с неудовольствием, кинула быстрый взгляд на заскучавшего посла.

– Зачем ты здесь? – сказала она сквозь зубы.

– Ваша светлость сами приказывали доложить, если механизм транспортации удастся наладить…

– Тише, дура, не здесь! – шикнула Марья Моровна. Взгляд ее вспыхнул, ноздри вздрогнули. Снова коротко глянув через плечо, она сказала вполголоса: – Отправляйся пока к себе. Я буду после бала, там и покажешь.

– Непременно, ваша светлость. – Девушка склонила голову, соглашаясь. Глаза ее из-под опущенных ресниц блеснули на Александру – и блеск этот отдавал откровенной чертовщиной.

Марья Моровна развернула лошадь.

– Штефан Карлович, любезный мой, ваша правда. Все эти мертвецы нехороши для нервов. Вернемся лучше на бал, ваша дочь и племянники не простят мне, если я задержу вас еще дольше…

Поравнявшись с послом, она указала в сторону островерхих башен, возвышающихся за лесом, и вся процессия двинулась прочь, в чавканье грязи и клубах черного дыма, оставляя позади застывшее мертвое войско.

Когда они скрылись из виду, Александра повернулась к незнакомке, спасшей ее от второй смерти.

– Благодарю вас, сударыня, я обязан вам…

– Не здесь, сударь. – Девушка подняла обеспокоенный взгляд в небо, где кружились несколько крикливых птиц. – Нас могут увидеть. Следуйте за мной.

– А как же они? – Александра обернулась в сторону гусар.

– Куда они денутся? Оставьте, хуже им уже не будет.

Оставить товарищей? Бросить?

– Нет, это невозможно, я должен попробовать! – Александра шагнула к Долохову, схватила жесткие распухшие пальцы и заглянула в пустые, словно вычерпанные глаза. – Дружище, ты слышишь?

Ноздри Долохова раздулись, он втянул воздух. И вдруг так же, не приходя в себя, дернулся к ней и зверино клацнул зубами. Александра отпрянула.

– Пойдемте, сударь, – сказала незнакомка, кутаясь в шинель. – Они опасны. Поверьте, умирать во второй раз ничуть не легче, чем в первый.

Развернувшись, она зашагала к высокой каменной башне, торчащей, словно перст, из земли и на первый взгляд не имевшей ни дверей, ни окон.

– Вы, кажется, ранены? У меня найдется лекарство. Идемте же.

Ничего иного не оставалось. Бросив последний взгляд на товарищей, Александра побрела за своей спасительницей. Догнать ее было легко – неуклюжесть девушки оказалась лишь первым и ошибочным впечатлением. На самом же деле она отчетливо и даже как-то привычно хромала на правую ногу.