Война Цветов

34 ИНТЕРЛЮДИЯ ПОД ЗВЕЗДАМИ ВАН ГОГА

— Никуда ты не пойдешь. Это моя проблема, и я справлюсь с ней сам.

Кумбер при всем своем раздражении говорил спокойно.

— Как же, справишься. Ты не герой, Тео. Я тоже не герой, но вдвоем мы авось составим одного лорда Розу.

— Я же не в бой иду, Кумбер. Я хочу всего лишь попросить о помощи.

— Ты идешь к Устранителю Неудобных Препятствий, одному из самых опасных созданий на свете. Ты даже не знаешь, как его найти, так ведь?

— Я записал, как. — Это, надо сознаться, звучало не очень-то героически. — Я знаю, тебе тоже нравится Кочерыжка, но ты ей ничем не обязан, не то что я. Она мне жизнь спасла.

— Я не собираюсь идти вместо тебя, Тео, — я хочу пойти с тобой, только и всего. Так будет надежнее, особенно если что-то получится не так, как задумано. Тем более ты не очень хорошо знаешь город. Я с тобой, и точка.

В палатку, приподняв клапан, заглянула Колика.

— Куда это вы собрались?

Тео, душа нараспашку, чуть было не сказал ей, но Кумбер сделал ему знак молчать.

— Так, никуда. Просто поспорили.

— А-а. — Колика угнездилась в углу. — Люблю, когда спорят. Может, и меня примете?

Следом вошел гоблин Колышек, тихий и темный, как дождевая тучка. Кивнув Тео и Кумберу, он уселся на своем спальнике.

— Классное представление ты устроил в «Элизиуме», — сказал ему Тео. — Можно было подумать, ты и впрямь загибаешься.

— Он и загибался, — весело заверила Колика. — Слишком много кругом народу с диагностическими чарами, вот и приходится отраву глотать. Главное, вовремя принять противоядие — так ведь, Кол?

Колышек, принявший мину игрока в покер, даже глазом на это не моргнул.

— Постойте, я что-то не ухватил, — сказал Тео. — Колышек взаправду принял яд, чтобы симулировать припадок?

— А куда денешься, — сказала пэкона. — Охрана в таких местах проходит элементарную лекарскую подготовку. У них есть чары, показывающие, можно своими силами обойтись или надо вызывать «скорую». Поэтому Колышек носит в одном кармане мешочек с железными опилками, а в другом — чары, чтобы поправить дело. Принимаешь первое, ждешь, когда тебя проймет, и пускаешь в ход второе. Здорово, правда?

— Да уж. Значит, вопли и судороги — это все натурально?

Колышек посмотрел на него непроницаемыми желтыми глазами.

— Да. — Он раскатал спальник и лег. — Я посплю, — сказал он, закрыл глаза и тут же выполнил свое намерение.

После минутного молчания Колика встала и выудила сигару из кармана красного комбинезона.

— Я вижу, вы, любовнички, вдвоем хотите побыть. Пойду пройдусь — может, перехвачу Стриди, как от Пуговицы пойдет, и поучу его пить. Вот и развлечемся. Того же и вам желаю, ребята. — Она сделала ручкой и вышла.

— Значит, Стриди сейчас у Пуговицы? — спросил Тео. — Я только оттуда, но его не видал.

— Раз мы договорились, что идем к Устранителю вместе, можно и о Стриди поговорить, — пожал плечами Кумбер. — Ты по-прежнему планируешь это на завтра?

— Наверное. Пуговица темнит, но я чувствую, что события скоро начнутся, так что надо быть наготове, если мы хотим попасть к Чемерице вовремя. — Тео потер лицо. При виде спящего Колышка ему тоже захотелось спать, да и время было довольно позднее. — Что он, по-твоему, замышляет Пуговица? Есть хоть какая-то надежда, что он одолеет Цветов?

— Не знаю, Тео. Он головастый, этот гоблин, да и Примула не дурак, хотя эти двое не во всем заодно. Раз они правда думают, что шанс есть, они должны знать что-то, чего мы не знаем. Ведь если даже они вооружат каждого взрослого в этом лагере, против парламентских войск им все равно не выстоять, а против драконов и подавно. Мне это дело представляется безнадежным, но знаешь, ведь гоблины в старину охотились на драконов. Может статься, что у него хватит твердости повторить этот фокус. — Особой убежденности в голосе Кумбера не замечалось.

— Эти драконы, похоже, всех застали врасплох. Нарцисс, помню, успел крикнуть, что это нечестно, что Чемерица нарушил правила...

— Драконы в Эльфландии были всегда, но самых больших перебили еще во времена древесных лордов, при жизни первого поколения эльфов. Все сошлись на том, что их надо истребить — слишком они были велики, слишком опасны и слишком умны. Выжили только мелкие, которые укрылись в пещерах, высоко в горах. Порой они таскали овец, но в основном питались падалью, и об их существовании не знал никто, кроме диких гоблинов. Однако во время последней Великанской войны всем стало ясно, что мы, если хотим победить, должны изобрести что-то новое. Тогда-то парламент и принял программу по разведению драконов. По этому поводу велись ожесточенные споры — ведь драконы в былые времена нас чуть со свету не сжили, и многим совсем не хотелось возвращать их назад. Все цветочные дома подписали соглашение о том, чтобы держать драконов под замком, выпускать только по единогласному распоряжению парламента и никогда, никогда не использовать их против эльфов.

— А Чемерица этот эдикт нарушил.

— Само собой, хотя он спешно собрал все нужные подписи, как только рассеялся дым. Законы диктуют победители, Тео. — В голосе Кумбера звучала горечь, которой Тео не слышал с самой ночи в клубе «Рождество». — Так всегда бывает. И они же пишут историю. Если все выйдет, как хотят они, Чемерица, Дурман и прочие гады станут героями, а Пуговица, Примула и мы с тобой — негодяями. В том случае, если про нас вообще вспомнят. Лет через пятьсот годовщина нашей казни, глядишь, будет отмечаться, как всенародный праздник.

— Спасибо, порадовал. Пятьсот лет, да? Чемерица будет еще как огурчик, при вашем-то долгожительстве. И попразднует.

— Он тогда будет очень стар — никто не живет вечно, мы просто держимся дольше, чем смертные, — но если его никто не прикончит, он, возможно, будет сидеть на Васильковой площади и смотреть, как сжигают наши чучела в пятисотый раз.

Колышек, по-видимому, крепко спал, но не издавал никаких звуков и ни разу не шевельнулся. Тео это нервировало.

— Ответь мне еще на один вопрос. Он, конечно, чисто гипотетический, ведь завтра меня вполне могут убить. Ты говоришь, что я тоже эльф. Значит, если я не сделаю какой-нибудь глупости и буду вести себя тихо, то могу прожить тысячу лет?

— Трудно сказать, — нахмурился Кумбер, — ведь никто не знает по-настоящему, как влияет на эльфа пребывание в мире смертных. Ты не совсем такой, как другие — я видел кое-какие физические различия, когда мы обследовали тебя в доме Нарцисса. Твои лицо и фигура огрубели, как у смертного. Извини, что я так выражаюсь — ты же понимаешь, что я имею в виду.

— На мужскую модель типа этих Цветочков я не похож, это факт.

— Но ты не так уж сильно отличаешься от них, поэтому судить трудно. Детей, насколько я помню, у тебя нет? Это очень важный фактор.

В памяти Тео ожила та ужасная ночь — Кэт в пропитанном кровью халате и вымотанный стажер «скорой помощи», устало произносящий привычный текст: «Выкидыш, разумеется. Это не должно повлиять на ее способность к зачатию, если вас это может утешить в такой момент».

— Нет, только при чем они тут, дети?

— Точно никто не знает. Когда мы доросли до настоящих исследовательских методов, то столкнулись с недостатком материала — смертные почти перестали переходить к нам, а мы к ним. Однако общепринятое мнение таково: подменыш — эльф, воспитанный смертными, — сохраняет большую часть своей эльфийской наследственности, знает он о ней или нет, пока сам не становится отцом или матерью в мире смертных. Когда это случается, наследственность, в чем бы она ни выражалась — в физических свойствах, в талантах или в тайном знании, — частично переходит к ребенку и уменьшается с каждым поколением. Так все по крайней мере думают — исследовать это, как я уже говорил, случая не представилось.

— Значит, у меня все-таки есть шанс дожить до тысячи лет, — вздохнул Тео. — Маленький такой шансик.

— В общем, да.

— Будет о чем пожалеть, когда меня начнут пытать, а потом убьют. Хоть отвлекусь.

— Интересно, воспитанники смертных все такие странные?

— Есть у вас выражение «смех сквозь слезы»? Хотя тут больше подходит другое: «смех сквозь спазмы кишечника». Чтобы не обделаться от ужаса.

В ту ночь он спал плохо по нескольким причинам. Ему почти сразу приснился один из худших его кошмаров, где он беспомощно барахтался в собственном украденном «я», одолеваемый страшной холодной чернотой. Это сменилось чередой менее пугающих эпизодов, но ощущение, что его мысли делит с ним кто-то чужой, осталось. Под конец он принес матери в больницу цветы и пытался сказать ей, что это он, ее Тео, что он все равно ее любит, родная она ему или нет, но она лежала в забытьи и не понимала его — только смотрела на цветы у своей кровати, как загипнотизированная.

Грустные сны он обычно не запоминал, только хорошие (где он встречался с женщиной, которую хотел в реальности, или выигрывал в лотерею) или уж очень страшные, которые в последнее время снились ему то и дело. Возможно, он не запомнил бы и этот, с отрешенным лицом матери и поникшими цветами на больничной тумбочке, если бы не проснулся в самой его середине. Разбудили его чьи-то руки: одна зажимала ему рот, другая держала за горло.

«Мертвяк! Он нашел меня!» Медленное сонное сердцебиение тут же перешло в дробь, точно сердечную педаль вдавили в пол. Тео попытался освободиться, и рука отпустила его горло, но другая зажала рот еще крепче. Он вцепился в эту руку и в торс, ожидая встретить гниющую плоть, но пришелец был совершенно свеж... и явно принадлежал к женскому полу.

— Тео, ш-ш-ш! Ты всех перебудишь!

— Поппи? — оторопел он. — Как ты здесь оказалась? И почему хочешь меня придушить?

— Ничего такого я не хочу, дурачина. Просто боялась, что ты закричишь.

— У тебя все в порядке, Тео Вильмос? — раздался голос Колышка, и Поппи испуганно ахнула. Гоблин, который вылез из спального мешка тихо, как кошка, схватил теперь ее и держал, будто клещами.

— Он... меня убьет! — сдавленно выговорила она.

— Не надо, Колышек. Это друг. Отпусти ее.

— Ты уверен?

— Да-да. Отпусти.

В следующий момент Поппи хлопнулась прямо ему на колени, повалив его на скомканное одеяло. Трое других обитателей палатки тоже заворочались, и Тео подтолкнул Поппи к выходу.

— Подожди меня снаружи.

— Тео? — сонно позвал Кумбер. — Ты чего?

— Все в порядке. Ко мне пришли, и Колышек проявил бдительность, но это ложная тревога. — При слабом лунном свете Тео видел желтые, устремленные на него глаза гоблина. Точно сам дьявол смотрит — но если бы вместо Поппи в палатку забрался кто-то другой, Тео был бы только благодарен ему за вмешательство. — Спасибо тебе, — сказал он.

Колышек кивнул, поморгал и снова залез в свой спальник. Тео отдышался немного — руки у него до сих пор тряслись — и вышел из палатки к Поппи.

Почти полная эльфийская луна огромной белой луковицей висела над горизонтом, затмевая даже пиротехнические сполохи звезд. Пуговицын мост при ее свете казался неким призрачным замком, вырастающим раз в столетие на какой-нибудь туманной шотландской пустоши.

Не успел Тео выпрямиться, Поппи обхватила его руками, поцеловала и отпрянула, глядя на него серьезными темными глазами.

— Я плохо сделала, что пришла, да? Я немного боялась застать тебя с другой женщиной.

Он, не видя в ее поступке ничего дурного, поцеловал ее в ответ и тоже отпрянул.

— А как ты меня нашла?

— Одна моя подруга работает в парламентском Бюро Зеркального Вещания. У нее роман с ее боссом, и она имеет доступ к разным скандальным записям. Она-то и проследила, откуда поступил звонок твоего друга.

— Но ты и так знала, что я живу в этом лагере.

— След вел не к лагерю, а к твоему другу. — Поппи показала палочку, которой пользовалась в качестве телефона, — та излучала слабый серебряный свет. — Видишь? Я зачаровала ее, и она показывает, как близко находится тот, кто звонил мне. Я надеялась, что если вы с ним не в одной палатке живете, он будет знать, где ты, но заодно нашла и тебя.

Тео встревожился — он снова недооценил эльфийскую технику.

— Но ведь это ужасно! Выходит, нас может выследить кто угодно?

— Разве ты звонил и другим девушкам? Если нет, то тебя должна волновать только я, а уж я-то тебя не выдам. — Она смотрела весело, но с оттенком подозрения. — Так как, были другие звонки?

— Нет, нет. Я вообще в первый раз попробовал. Но что, если твоя подруга в этом самом бюро...

— Да она и не вспомнит. Я ей сказала, что мне случайно позвонил парень с красивым голосом и я хочу на него посмотреть. Она так переживает из-за романа с боссом, что, наверное, забыла уже. Тебе легче?

— Вроде бы. Знаешь, это ведь я заставил Стриди позвонить, и случись с ним что-то из-за меня...

— Какой ты трепетный! — совсем развеселилась она. — Если ты эльф, то явно не из цветочного дома, раз все время беспокоишься за других. Даже сравнительно хорошие ребята вроде Ландера Наперстянки переступили бы через свою умирающую бабушку, чтобы пойти на вечеринку.

— Но ты-то не такая. — Хотя если вспомнить, как она отнеслась к смерти своего брата...

— Я не хочу быть такой, — посерьезнела она. — Иногда мне кажется, что я и правда не такая, а иногда — что я уже не смогу измениться, потому что выросла среди них. — Она продела руку под локоть Тео и повела его по тропинке к реке. — Мой отец и другие — я не говорю о Чемерицах, у них мозги набекрень, я о тех, кто считается нормальными Цветами, — вот, они ни о ком не трудятся думать, кроме себя. Раньше это и мне казалось нормальным, но я видела, что слуги, например, или дальние родственники могут быть и другими. Могут сделать что-то хорошее просто так, без причины. Могут быть добрыми ко мне, грустной маленькой девочке — и не потому, что им что-то нужно от моего отца. Одна из моих тетушек вообще его отругала однажды — сказала, что с детьми он обращается хуже, чем со слугами, а со слугами хуже, чем с собаками. Тогда я чуть ли не единственный раз увидела, как он удивился.

— Ух ты. А дальше что было?

— Он ее убил, — со злым смехом ответила Поппи. — Не напрямую, конечно, — но он разорил ее мужа и распространял о ней гнусные сплетни в нашем кругу. Детей ее выгнали из школы, муж от нее ушел, и она бросилась в Колодезь.

— В Колодезь?

— Покончила с собой, но в самом-то деле ее убил мой отец. Скажи она ему все это наедине, он и бровью бы не повел, только посмеялся бы над ее обличительным пылом, но она высказалась при других, при существах низшего порядка, которым надлежало ему поклоняться, и он ее погубил. Именно тогда я его и возненавидела. — Поппи остановилась. — Не хочу больше говорить об этом. Я знаю, ты собираешься спасать своего друга, и не хочу говорить о своем ужасном семействе, не зная, сколько времени у нас остается до того, как...

— До того, как убьют меня самого.

— Не смей говорить такие вещи! — Она схватилась за него, как утопающий, и Тео понял, каким образом спасатель так часто превращается в жертву. Напрасно он говорил так жалостливо, но в этот момент он разрывался между долгом и здравым смыслом, не зная, чему отдать предпочтение, — ни то, ни другое пока что не входило в жизненный мастер-план Тео Вильмоса.

— Я места себе не находила, когда ты ушел, — говорила Поппи, не отпуская его. — Так и чувствовала, что на уме у тебя какая-то геройская глупость.

— Да? В самом деле чувствовала?

— Да. Вид у тебя был решительный, как у актеров-зеркальщиков. Настоящий лорд Роза, когда он целует своих дочурок перед битвой с гоблинами, или Мемнон Ольха накануне Морозной войны.

Тео не находил в себе ни решимости, ни тем более геройства, но слова Поппи польстили ему. Может быть, все герои по существу трусы вроде него, но при этом делают свое дело. Если ты ничего не боишься и равнодушен к опасности, в чем же твое геройство? При всем при том он пока не был готов влиться в ряды смелых и решительных — на это потребовались бы годы работы над собой. Поэтому он занялся чем-то более срочным и намного более приятным.

Когда он прервал поцелуй, Поппи снова повела его к берегу. Луна светила так ярко, что от них падали тени.

— Куда это ты? — спросил он.

— Сейчас покажу. — Лагерь позади превратился в темную массу, освещенную несколькими кострами, луна садилась за горизонт, как проколотый шарик. Поппи, подобрав длинную юбку, села на влажную землю и сделала Тео знак присоединиться к ней. Поднялся ветер, и Тео опять пожалел, что отдал куртку троллю, какой бы разумной ни выглядела эта сделка.

Он тоже сел, и она взяла его лицо в свои прохладные ладони. Ее лицо, на котором опять появилась уже знакомая цветочная маска, показалось ему немного чужим.

— Я хочу, чтобы ты любил меня, Тео, — но только если ты сам этого хочешь.

— Я не знаю пока... мне не хотелось бы, чтобы ты...

— Я не об этом. Я хочу, чтобы твое тело любило меня, а сердце пусть само выбирает. Но не нужно становиться моим любовником просто потому, что ты жалеешь меня или хочешь загладить какие-то. свои оплошности.

Он взял ее за руку.

— Я не знаю, сколько от меня здесь присутствует, — но то, что есть, все твое.

— Хорошо. — Маска немного дрогнула. — Тогда поцелуй меня снова, и забудем на время об этих ужасах. Люби меня.

Он встал на колени, чтобы выполнить ее просьбу, и поежился.

— Тут так холодно. И все видно.

— У меня с собой павильон, — засмеялась она.

— Что-что?

— Вот смотри. — Она протянула ему квадрат размером с чайный пакетик. — Очень полезные чары. Ты не сочтешь меня очень уж гадкой, если я скажу, что купила их сегодня, собираясь тебя разыскать? — Она вскрыла квадратик, встала и блестящим порошком из горсти очертила широкий круг. Воздух над линией задрожал — это, возможно, был обман меркнущего лунного света, но Тео почему-то не верил, что это обман. Струящийся воздух побежал вверх и сомкнулся куполом футах в шести-семи над землей.

— Ты хочешь сказать... что теперь нас никто не увидит? — Стенки искажали свет, как толстое стекло, и звезды сквозь них казались размытыми, но все-таки они были прозрачные. Особого тепла он тоже не ощущал — его опять пробрала дрожь, и не только от холода.

— Внутрь никто не заглянет, и самого павильона никому не видно, если не стоять в двух шагах от него. — Она сжала его руки, — Да ты и правда замерз? Прости, Тео — в том магазине были только недорогие модели. Нам придется согреть его своим теплом, но это не так уж и плохо, верно? — Она скинула пальто, стянула через голову свитер и расстегнула блузку. Внизу ничего больше не было, кроме серебряной цепочки на шее, и ее белая кожа светилась, будто луна. Тео, протянув руку, коснулся ее груди. — Все еще холодно, да? — нервно засмеялась она. — Смотри, мурашки.

Он привлек ее к себе. Разгадав механику прочих ее застежек (на каждую приходилось нажимать раза четыре), он забыл о холоде, о посторонних взглядах — забыл обо всем, кроме девушки с черными волосами, которую целовал, и звезд, светящих словно из-под воды, а потом забыл и о звездах.

В какой-то миг она еле слышно выдохнула:

— У меня и другие чары есть.

— Для чего? — Устная речь после долгого безмолвного общения вызывала затруднение. — Контрацептивные, да? От беременности?

— Черное железо, нет! — хихикнула она. — Этим чарам мы учимся с первой кровью, и я уже поставила свои на эту луну. Я о других, о любовных. Такие придумки, чтобы интереснее было. Я увидела их на выставке, ну и подумала... — Она, застеснявшись вдруг, отвела глаза.

— Мне ничего не надо, кроме тебя. — Запахи ее кожи и волос — то ли от бурных эмоций, то ли из-за тесноты внутри зачарованного круга — пьянили его, как наркотик. — Ничего, кроме тебя, не хочу. Мне хватает этой магии... то есть науки.

— Я рада, что ты это сказал.

И они снова умолкли. Звезды Ван Гога сверкали, как снежинки в зимнем воздухе, но в павильоне стало тепло, как летом.

35 РОДСТВЕННЫЕ УЗЫ

На этот раз ему приснился сон об отце. Его опять окружал туман, в больничном коридоре стоял дым — а может, это был дом Нарцисса? Навстречу попадались то ли покрытые пеплом жертвы, то ли пациенты в больничных халатах. Тео искал отца, звал его, но при этом кричал не «Пит», как он одно время его называл в дурацкой манере взрослого отпрыска, и даже не «отец», а «папа».

— Папа, папа, ты где?

Ему чудилось, что отец виден где-то вдали, сутулый, лысеющий, в гавайской рубашке — он всегда надевал такую в субботу утром, точно доказывая самому себе, что выходные наконец-то настали. Подростком Тео очень удивился, когда понял. что для его старика гавайская рубашка — это некий символ, бунт против серых костюмов, белых сорочек и галстуков.

— Папа? — Он, вернее Тео во сне, вдруг осознал, что так и не попрощался с отцом как следует. Он держал его за руку в больнице, после инсульта, но если Пит Вильмос и понимал, что жена и сын здесь, рядом с ним, то не дал знать об этом.

Тео побежал по темнеющему коридору. Ему казалось необходимым рассказать отцу о чем-то, что он узнал или сделал после его смерти, доказать, что Пит вкалывал не напрасно, обеспечивая еду на столе и подарки под рождественской елкой, но он не мог придумать, что бы такое сказать. «Да и говорить-то, собственно, нечего, — думал он во сне. — Я никто, как и он был никем». И все-таки он испытывал отчаянную потребность догнать эту шаркающую впереди фигуру.

— Папа!

— Тео? — издалека, сквозь дым, донеслось до него. — Тео, ты где?

Он устремился на голос, но чьи-то руки держали его — другие пациенты, должно быть... или жертвы, обожженные страдальцы, рвущиеся вниз по лестнице, в безопасное место. Может, дракон вернулся? Тео пытался освободиться, но не мог, а голос отца все удалялся...

— Тео, проснись! — Другой голос, женский. — Тебя ищет кто-то.

Он вскинулся, путаясь в собственной одежде, и Поппи сказала, обнимая его:

— Вон он, снаружи.

Тео потряс головой, пытаясь соединить фрагменты в единое целое, но это не очень ему удалось. Отец — или его не нашедший упокоения дух — снова подал голос, от которого у Тео затрепыхалось сердце и кожа покрылась мурашками:

— Ты здесь, Тео?

— О Господи, Кумбер. Совсем про него забыл. Я ведь должен... — Тео сел и стал натягивать штаны. — Где он? Почему его так хорошо слышно?

— Он, наверное, всего в нескольких ярдах от нас. — Поппи почти не стеснялась своей наготы. Трудно отвлечься от такого зрелища, с которым ты едва успел познакомиться, когда тебя ищут. Она села, и размытый звездный свет заиграл на ее молочной коже.

— Почему же он тогда... А, да. Чары.

— Просто выйди наружу, и он увидит тебя. — Она попыталась улыбнуться.

Все еще подпрыгивая, чтобы влезть в брюки, Тео прошел сквозь стенку павильона. Он не почувствовал ничего, кроме вновь охватившего тело ночного холода. Кумбер стоял к нему спиной, и Тео окликнул его.

— Роща густая, ну и напугал ты меня! Ты где был-то? Я в ужас пришел — думал, тот мертвец явился и забрал тебя. До рассвета осталось чуть больше часа. — Кумбер прищурился. — С чего это ты бродишь тут полуголый?

— После объясню. Извини, что забыл. Иди в палатку, я через пару минут подойду.

— Нет. Встретимся не там, а у реки, на краю лагеря. Когда придешь, поймешь почему. Ты правда заставил меня поволноваться — я тут все обыскал. Ты уверен, что все в порядке?

— Уверен. Прости за беспокойство. Ты ступай, я скоро.

Феришер посмотрел на Тео с подозрением.

— Нет, ты уверен?

— Как нельзя больше. Иди.

Кумбер кивнул и зашагал прочь по берегу.

Тео, хотя отошел всего на какой-нибудь ярд от павильона, отыскал его не сразу: луна зашла, и поднимающийся с реки туман мешал разглядеть легкие колебания воздуха, отмечавшие купол. Преодолев почти незримый барьер, Тео попал с холода в тепло, напоенное запахами их любви.

— Тебе нужно идти. — Поппи надела блузку, но дальше процесс одевания не пошел. Лечь бы сейчас рядом и поцеловать ее гладкую ногу, а потом тугую кожу чуть выше бедра — если он это сделает, то больше уже не встанет.

— Да, — сказал он. — Нужно. Пуговица, по-моему, считает необходимым, чтобы мы ушли еще до рассвета.

— Кто это — Пуговица?

Тео замялся. Он, конечно же, доверял ей безоговорочно, но не хотел подвергать ее лишней опасности. Как говорил Пуговица, чего не знаешь, того и не скажешь.

— Мой друг из лагеря. Гоблин.

— Хотела бы я никуда тебя не пустить. Сделать так, чтобы ты сам захотел остаться, — поправилась она с грустной улыбкой, — но я знаю, что так нельзя. Если бы ты был способен бросить друга в беде, я бы... не чувствовала к тебе того, что теперь чувствую.

Вот, значит, как это бывает? Предстоящее встало перед ним в полный рост, не заслоняемое больше ни снами, ни даже близостью Поппи. Он испытывал дурноту и слабость. Вот, значит, как углубляются мелкие души? Ты поступаешь как надо, вопреки своим чувствам и отчаянному желанию удрать, а взамен тебя считают крутым парнем, и на твоих похоронах все рыдают? В этой мысли было, однако, и нечто подкрепляющее, пусть даже он усвоил заключенный в ней урок слишком поздно: она указывала путь к обновлению. «Так она думает обо мне, таким я для нее и буду».

— Я не хочу уходить от тебя, — был единственный ответ, который пришел ему в голову, — но приходится.

— Я знаю. — Она снова натянула на лицо свою маску, но это удалось ей не до конца, и она старалась не смотреть на него. — Я... хочу дать тебе кое-что. Две вещи.

— Твою перчатку, чтобы я прикрепил ее к копью, когда поскачу на битву?

Поппи так удивилась, что все-таки вскинула на него глаза.

— Зачем тебе копье?

— Это я в переносном смысле. Так поступали рыцари моего мира с подарками своих дам.

— Мои подарки надо беречь как следует, а не цеплять их на какое-то там копье. — И Поппи вручила ему нечто похожее на тюбик с губной помадой. — Вот. Позвони мне, если понадобится. Я серьезно, Тео. Если тебе будет что-то нужно, я это добуду, а если понадоблюсь я сама, то приду к тебе в любом случае.

— Некоторое время, наверное, я никуда не смогу звонить, — сказал Тео, глядя на серебристую трубочку, — но все равно спасибо. Когда... когда все закончится, мне приятно будет связаться с тобой, не вызывая у Стриди головной боли.

Она улыбнулась сквозь выступившие на глазах слезы.

— Короче, позвони обязательно. И вот это тоже возьми. — Она сняла с шеи серебряную цепочку с подвеской — единственное, что оставалось на ней всю ночь. То, что Тео принимал за монетку, оказалось луной, половину которой составлял камень вроде полированного опала. — Кусочек фамильного лунного камня моей матери. Это она мне подарила.

— А для чего он?

— Ни для чего. Просто это один из немногих ее подарков. Мне он очень дорог, Тео, и я даю его тебе, чтобы ты непременно ко мне вернулся.

Он думал, что это какой-нибудь волшебный талисман, оберег, и даже разочаровался немного — любая помощь пришлась бы ему как нельзя кстати. Но потом он оценил смысл этого подарка, и в груди у него стало тесно — теснее и жарче, чем когда они занимались любовью.

— Спасибо. — Он надел цепочку себе на шею и спрятал луну на груди. — Я постараюсь к тебе вернуться.

Ее смех отдавал болью и гневом.

— Вот несчастье. Не зря я так боялась влюбиться снова... а ведь я даже не думала... — Она взяла себя в руки. — Поцелуй меня, Тео, и уходи. Скорей.

— Ты как, сумеешь отсюда выбраться?

— Черное железо, целуй меня и проваливай! У меня сердце разрывается.

— У меня тоже. — Сказав это, Тео с испугом и удивлением понял, что сказал правду.

Кумбер ждал его у темной реки не один.

— Колышек? — Тео присмотрелся, чтобы удостовериться, — он еще не совсем навострился отличать одного гоблина от другого. — А ты что тут делаешь?

— Пуговица говорит, что через город туда ехать не надо, — сказал Кумбер. — И в обход тоже. Лучше по воде.

— Это не объясняет, почему Колышек здесь.

— Потому что я умею грести, не поднимая при этом шума, как тонущий тролль. — Узкие глаза гоблина поблескивали при свете звезд. — А вы нет.

— А-а... Ну ладно. Спасибо.

Колышек кивнул на лодку, напоминающую каноэ.

— Пошли.

— А Стриди где? — спросил Тео, когда они оттолкнулись от берега и ленивое течение подхватило их. — Я отчасти надеялся, что и он с нами поедет, на случай каких-нибудь там волшебных препятствий...

— Пуговица говорит, что он нужен ему на сегодня. И он не думает, что самой главной проблемой будет войти туда.

Тео обдумывал это до места, где Лунная встретилась со своим новым руслом. Они с Кумбером позавтракали хлебом и сыром, которыми запасся феришер, а Колышек тем временем подвел лодку к дальнему берегу и стал грести вдоль него. Там стояли дома на сваях, и в них кое-где горел свет. На берегу, под сваями, лепились куда более мелкие и убогие домишки.

— Это кто же тут живет? — спросил Тео шепотом.

— Никсы, — ответил Кумбер, а Колышек махнул когтистой рукой, приказывая им замолчать.

В бухтах и заливчиках стояли гребные суда с множеством блестящих весел, больше похожие на старинные триремы или перевернутых сороконожек, чем на современные корабли. Никаких плавучих средств, кроме них, на этом отрезке реки не наблюдалось. Нормально это или как-то связано с военным положением? Если бы к Ису шли и другие суда, их лодка не была бы такой заметной. Колышек держался под самым берегом, да и веслом, как обещал, работал так тихо, будто теплое масло резал, но Тео все-таки чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение.

За очередным поворотом перед ними раскинулся Ис, чью черную ширь едва освещали даже феерические звезды Эльфландии. Колышек вынул весло из воды и сказал чуть слышно:

— Теперь никаких разговоров. Пуговица велел вам передать, что нынешний день может оказаться благоприятным для похода на дом Чемерицы.

— Что? — невольно повысил голос Тео. — Что это значит?

— Все, молчок. Мы почти на месте.

«Почти на месте» у гоблинов, видимо, имело какое-то другое значение, потому что они после этого плыли еще не меньше четверти часа. На берегу сквозь туман виднелись ветхие корпуса бывших пакгаузов и консервных заводов. Некоторые из них, очевидно, еще функционировали — кое-где, как умирающие светляки, искрили вывески «Причал „Конец радуги“ или „Грот-4“, но остальное имело заброшенный вид. Тео при первых проблесках на небе видел облупленные рекламные надписи, где из-под одного слоя краски проклевывался другой, и даже читал те, что были поближе. „Морепродукты Короля Килли“ сопровождало довольно жуткое изображение рыбогуманоида в короне, с корзиной, полной рыбы и моллюсков. „Поставщик их королевских величеств. Дары Иса“.

В воде что-то плеснуло, и Тео оглянулся, думая, что это Колышек оплошал, но гоблин смотрел на него так, будто он сам провинился. У борта, под самой поверхностью воды, мелькали голубовато-зеленые огоньки. Тео подумал, что это рыба фосфоресцирует, но огоньки двигались не так, как рыбные косяки, которые он видел по телевизору. Наблюдая за ними, как завороженный, он вдруг различил человеческую фигуру, догоняющую их без всяких усилий. Лицо под водой светилось, как циферблат часов. Глаза встретились с глазами Тео — женские глаза, огромные по сравнению с узким лицом. Оно было прелестным, это лицо, несмотря на всю его странность. Тео клонился к черным, чернее воды, глазам, и они становились все больше и больше. Все больше и больше...

Он не успел погрузиться в блаженную тьму — его дернули назад с такой силой, что он шумно выдохнул и стукнулся головой о другой борт. Пока он снова усаживался на банку, лодка угрожающе раскачивалась, и рука болела от когтей Колышка. Испуганный Кумбер сидел, не шевелясь. Тео снова взглянул на светящуюся фигуру в воде — она замедлила ход и начала отставать. Хищные острые черты теперь не казались ему такими уж человеческими, и в них проглядывало разочарование — оно еще преследовало его, как слабый запах, когда фигура уже исчезла в глубине.

Тео весь дрожал и дышал так, точно его все-таки утащили в воду и ему пришлось бороться за свою жизнь. Русалочья метка на запястье стала горячей и врезалась в кожу. Он кивнул Колышку, выражая свою благодарность, и, кажется, понял, в чем дело. Эта водная жительница, похоже, больше интересовалась им, чем его спутниками.

Какая тонкая грань отделяет полезное напоминание от смерти — или от чего-то худшего.

Колышек греб так плавно и тихо, что Тео не сразу заметил, когда он перестал. В тумане, как полузатонувший Стоунхендж*[32], замаячили каменные сваи причала. Мокрые деревянные перекладины лестницы вели к люку и розовеющему небу. Гоблин снова закрыл рукой рот, призывая к молчанию, и указал на нее. Когда Кумбер последовал за лезущим впереди Тео, Колышек сделал еще какой-то непонятный жест, развернул лодку и тут же скрылся в тумане.

Тео посмотрел на Кумбера — тот, напуганный, пожалуй, не меньше его, только плечами пожал. Возможно, феришер знал заранее, что гоблин не станет их ждать, но почему Колышек не сказал хотя бы, что вернется за ними? Тео невольно почувствовал себя брошенным.

«А чего ты, собственно, ждал? Ты для него не пуп земли, и для Пуговицы тоже. Ты хотел погибнуть геройски, спасая друга, и они помогли тебе сделать первый шаг, а остальное — твоя забота».

Собравшись с духом, он высунул голову в люк. За древним деревянным настилом высилась глухая стена пакгауза. Доски, седые от соли, сохранили следы белой краски. Неужели вот этот сарай служит резиденцией одному из самых опасных существ Эльфландии? Тео подмывало спросить об этом Кумбера — но если внутри действительно кто-то есть и скрипучая лестница его еще не насторожила, незачем выполнять работу за нее.

Феришер вылез из люка вслед за ним и присел на корточки. Некоторое время они слушали, как плещут волны о сваи внизу, как кричат птицы и чей-то далекий голос выводит странную для слуха мелодию. Потом Тео сделал глубокий вдох, встал и пошел к дальнему концу здания. Они находились на каменном молу, который вдавался ярдов на сто в Лунную недалеко от ее впадения в Ис. Вдоль всего мола торчали какие-то лачуги — точно цирковой караван, который вот-вот рухнет в воду. Пакгауз, стоявший как бы во главе этого поезда, не походил, однако, на локомотив. Безликий, прямоугольный, без единого окна. При свете утренней зари он напоминал скорее какой-то допотопный храм, который некогда оглашали крики человеческих жертв.

«Спокойно. Не надо делать все хуже, чем оно есть. Но эти глухие стены... Как можно жить в таком доме? Как можно ставить глухую коробку в конце пирса, не проделав в ней отверстий для океанского бриза, для вида на устье реки и на море? Нет, это не храм, это вообще не здание, а раковина какого-то огромного угловатого моллюска».

Дверь в стене вопреки всему остальному была самой обычной — из выцветшего дерева, с тусклой бронзовой ручкой. Кладовка, встроенная в основание Сфинкса. Кумберу, похоже недоставало только громкого звука, чтобы пуститься наутек, и Тео его не винил. Он сам бы охотно ударился бежать следом за феришером. Он протянул дрожащую руку к двери. «Ну что ты с ума сходишь? Это обыкновенный пакгауз. Даже если там полно монстров, или солдат с ружьями, или... еще кого-нибудь, снаружи это обыкновенный склад, а я не псих. С какой стати я чувствую себя, точно перед вратами Гадеса?»

Дверь, не успел он к ней прикоснуться, отворилась сама по себе. Тео отскочил назад, словно некое слизистое чудовище могло выбросить оттуда свое щупальце и втянуть его в темноту, но ничего такого не произошло. Дверь осталась открытой, и за ней стояла непроницаемая тьма.

«Кто или что ни обитало бы там, оно уже знает, что мы здесь. Нет смысла пытаться проникнуть туда тайком». Но кричать «привет» тоже как-то не хотелось.

— Найдется у нас чем посветить? — шепотом спросил Тео.

Кумбер, глядящий выпученными глазами на темный дверной проем, затряс головой, но потом смысл вопроса дошел до него, и знак отрицания сменился кивком. Он, как в день катастрофы, вытащил из кармана маленький волшебный шарик, нажал на него большим пальцем и передал Тео. Шарик засветился тусклым болотным огнем.

Войдя в дверь, Тео первым делом заметил, что свет далеко не достигает — он видел только собственные руки, ноги и вертикальную плоскость стены. Пол, застланный темным покрытием, уходил, похоже, на некоторое расстояние вдаль. Ощущался здесь также запах, сильный и неприятный. Этот сладковато-кислый смрад пугающе напоминал о том, что трижды настигало Тео в трех различных гниющих телах, но обоняние подсказывало, что он куда более сложен: его составными частями, помимо распада, были какие-то специи и запахи бурного роста. Пригоршня мокрой земли с проросшей травой противоестественно сочеталась с горящей серой, виски, корицей, экскрементами и прочими, менее узнаваемыми вещами. От силы этого запаха у Тео слезились глаза.

Разгадывать его источник, однако, не представлялось возможным: сердце стучало, как в саундтреке какого-нибудь триллера, и Тео продвигался сквозь мрак, начиная думать, что его колдовской огонек неисправен. Он протянул руку к тому, что походило на стену, и с облегчением нащупал что-то твердое, хотя и сыроватое. Потом нагнулся, опустив фонарик к самому полу, и в коридоре вдруг стало светлее.

— Тео?

— Ш-ш-ш!

Свет нарастал быстро, но плавно, и к фонарику это не имело никакого отношения. Через несколько секунд стал виден коридор с матово-черными стенами и таким же ковром. В дальнем его конце, окруженная собственным мягким светом, показалась дверь с золотой табличкой.

«Интересно, что на ней написано?» — мелькнула в пелене страха любопытная мысль, как птица, летящая впереди бури. Тео посмотрел на Кумбера, и ему стало ясно, что если кто-то из них предложит повернуть назад, не подходя к дальней двери, другой немедленно с ним согласится.

Кочерыжка, напомнил себе Тео. Кочерыжка со штопором, защищающая совершенно незнакомого ей субъекта от ходячего мертвеца.

Ковер почти полностью заглушал шаги, но Тео казалось, что они идут в каменных башмаках по надутому шару. Странные запахи вызывали головокружение, но восприятия не притупляли: он чувствовал себя накурившимся, перепуганным пацаном, которого останавливает патрульная машина.

На табличке значилось единственное слово: «Войдите», нацарапанное корявым, почти детским почерком. Надпись на глазах Тео стекла с золотой поверхности, как вода, и на ее месте возникло слово «Толкайте».

«Шутит он с нами, что ли?» Гнев вернул Тео некоторое количество смелости, с грехом пополам прикрывшей массив голого ужаса. Он толкнул дверь и вошел.

Безликий коридор сменился неожиданным зрелищем. Повсюду, выше его головы, громоздились горы каких-то предметов, накиданных как попало, словно кому-то срочно понадобилось переделать старомодную аптеку в жутковатый магазин игрушек, а затем этот кто-то увенчал свои труды содержимым Александрийской библиотеки. Розовый утренний свет, проникающий в овальные потолочные окна, придавал окружающему сходство с театральными декорациями или сооружениями Диснейленда.

Массивную фигуру у себя за спиной ошеломленный Тео заметил только тогда, когда она одной рукой обхватила его грудь, а пальцами другой зажала голову. Грудь сдавило так, что он, в панике выдохнув воздух, вдохнуть снова уже не смог. Его оторвали от пола, он беспомощно задрыгал ногами, перед глазами заплясали искры, и все стало красным, а после черным.

Чей-то голос обращался к нему. Слыша его, Тео не сразу понял, что он в сознании. Он также не совсем понимал, где он находится и кто он, собственно, такой. Голос, бесплотный, как ветер в палой листве, был при этом до странности громок, точно его обладатель свободно умещался у Тео в ухе.

— Прошу прощения, — говорил голос. — Боюсь, они несколько бесцеремонны. Ты ведь уже очнулся, верно?

Память вернулась, и сердце бурно забилось, что отнюдь не облегчило пульсацию в голове.

«Плохи дела. Ой, плохи».

Тео видел теперь, что лежит на полу. Кумбер лежал рядом, вытянув руки вдоль туловища, как игрушка, аккуратно уложенная в коробку. Полупрозрачная пленка у него на лице ошарашила Тео, и ему на миг показалось, что с феришера содрали кожу.

— Не беспокойся, он не умер, а просто спит, — заверил голос. — Я хотел поговорить с тобой наедине.

Тео присел на корточки и завертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос.

— Я здесь, в этой же комнате, — пояснил невидимка, — но тебе будет лучше, если ты меня не увидишь.

Тео, делая вид, что ищет Устранителя, если это действительно был он, в то же время прикидывал, сможет ли двигаться достаточно быстро, если встанет. Добрая половина его сознания панически приказывала ему бежать отсюда, и пусть Кумбер Осока вместе с Кочерыжкой отправляются к черту, но другая половина пыталась вычислить, удастся ли ему прихватить с собой бесчувственного феришера, и вопрошала, что же это так легко сладило с ними обоими.

Он схватил Кумбера за одежду, но из мрака у двери тут же выступили две бледные фигуры величиной почти с огров, но более скованные в движениях. Тео замер, и громадины остановились в нескольких ярдах от него. Выглядели они, как грубо вытесанные статуи: черты белых, как мел, лиц едва намечены, а круглые черные глаза, как с оторопью понял Тео, — не что иное, как просверленные в них дыры.

— Не надо дразнить их, — посоветовал голос. — Мандраки не очень хорошо соображают, и мне не хотелось бы ждать, когда ты снова придешь в себя.

— Мандраки? — Одинаковые лица смотрели на него без всякого выражения, точно сошедшие с утесов острова Пасхи.

— Дети мандрагоры. Рабы, вырезанные каждый из своего корня. Очень трудоемкое занятие, а поиск самих корней — долгий, скучный и опасный процесс. Однако они представляют большую ценность. Мандраки невероятно сильны, а к боли чувствительны не больше, чем паровоз. Но более сложные задания — например, схватить кого-то, не переломав ему кости, — они, как я уже говорил, выполняют не слишком успешно. Я не хотел бы, чтобы они тебя покалечили.

— Я уже видел такого. — Тео медленно оторвал руку от плеча Кумбера. Похоже, самое правильное на этот момент — занять Устранителя разговором. Может, все еще не так плохо. Может, он со всеми гостями так обращается. — Он приходил в дом Нарцисса перед самым...

— Да-да. — В голосе прозвучало легкое сожаление. — Загубили попусту хороший, большой корень, а чего ради? Чтобы Чемерица мог похвалиться.

— Так ты... все знаешь? — Тео вдруг стало ясно, что его собеседник связан с Чемерицей куда более тесно, чем полагали Пуговица и Примула. Может быть, Устранитель уже сообщил ему о случившемся. — Ты помогал им?

— По части драконов? — довольно равнодушно уточнил голос. — Нет-нет — такую штуку Нидрус Чемерица и сам способен придумать. Очень даже способен. — В голосе появилась странная нота. Тео заметил теперь, что в северном углу комнаты мрак несколько плотнее, и даже углядел там какое-то движение. Устранитель сидит где-то там, в гуще своего хаоса, как дракон над кладом.

— Как ты собираешься поступить со мной?

Устранитель, к его удивлению, засмеялся — не злодейски, а скорее весело, хотя и одышливо.

— Ты не поверишь, но я пока сам не знаю. Там видно будет. В данный момент я просто наслаждаюсь иронией происходящего.

— Иронией? — Походило на то, что еще пару минут ему позволят пожить. Глаза привыкли к тусклому свету, и Тео еще больше уверился, что Устранитель сидит именно там, в углу, за кружком задрапированных статуй, на чем-то вроде стула с высокой спинкой, и что фигура у него очень замысловатая.

Он сделал шаг в ту сторону, и голос сказал:

— Не надо! Я предупреждал — то, что ты увидишь, тебе не понравится.

— Я тут каких только уродов не навидался. Неужели что-то хуже может быть?

— Ты удивишься, но, может, речь идет не только о твоих нервах. Мне... стыдно за то, каким я стал.

Тео отступил назад. То, что он видел в темном углу, действительно наводило жуть — тонкие, как палки, руки и ноги в сочетании с какими-то слизистыми, мокро блестящими складками.

— Ладно. Так ты говоришь, ирония?

— Да. Ирония в том, что я затратил столько усилий, чтобы доставить тебя сюда, и все без толку — а ты взял и явился ко мне добровольно. — И Тео снова услышал одышливый смех.

— О чем это ты?

— Об иррхе, которого я послал за тобой, — не сомневаюсь, что он до сих пор продолжает свою охоту. Имеешь ты представление, какая нужна энергия, чтобы извлечь нечто подобное из мертвых, всеми забытых мест? И какое искусство требуется, чтобы удерживать его в мире живых столь долгое время?

— Так это ты его послал? — Отпустившая было паника накатила снова, как лихорадка. — Значит, ты в самом деле работаешь на Чемерицу. — Итак, все впустую. Мало того, что он не спас Кочерыжку — он избавил врагов от хлопот, сам отдавшись им в руки. — Какой же я все-таки идиот.

— Возможно, однако все немного сложнее, чем ты думаешь. Я надеялся как раз на то, что ты достанешься мне. Иррха, как правило, повинуется своим инстинктам, но я вызвал его из тлена, подчинил себе и отдал ему приказ: схватить тебя и доставить сюда, в этот дом.

— Чтобы потом передать меня Чемерице и получить комиссионные. — Тео взглянул на Кумбера. Тот лежал на полу с затянутым пленкой лицом, и грудь его слабо вздымалась. — Ублюдок. Уж лучше я сделаю так, чтобы ты меня сам убил — ты или твои корневые монстры, чем сдамся Дурману и Чемерице. — Через завесу гнева и страха пробилась здравая мысль. — Давай заключим с тобой сделку. Отпусти его! — Тео указал на Кумбера. — Он им не нужен. Отпусти, и я не стану сопротивляться.

— Вот как, — равнодушно проронил голос. — Ты способен на это пойти ради друга? Они, знаешь ли, готовят тебе страшную участь — и не тебе одному.

Тео вспомнил вдруг рассуждения лорда Штокрозы в день гибели дома Нарцисса.

— Это ты про Старую Ночь, да? Про то, что они хотят сотворить с миром смертных? Цунами черной магии, так сказать... — Сказав это, Тео понял, что не имеет права приносить себя в жертву даже ради Кумбера и Кочерыжки — ради кого бы то ни было. Нельзя идти на такой риск, даже если он не совсем понимает, о чем идет речь. Он повернулся и бросился к двери.

Еще чуть-чуть, и он бы успел — так ему показалось. Он уже схватился за ручку, но огромная, будто из теста слепленная ручища поймала его сзади за рубашку. Рубашка лопнула по швам, но мандрак уже сцапал его. Тео бился и лягался, стараясь дотянуться свободной рукой до лица этого монстра и вцепиться ему в глаза. Он сознательно шел на самоубийство — лучше уж так, чем стать орудием в руках Чемерицы. И он запустил-таки ногти в глазницы мандрака, но не встретил там ничего, кроме губчатой, податливой, явно неживой субстанции — а после мандрак прижал его руки к бокам.

Тео душили слезы ярости и отчаяния.

— Сволочь! — крикнул он сидящему во мраке наблюдателю. — Если ты меня не убьешь, я заставлю их это сделать. Они от меня ничего не добьются.

— Добьются, когда возьмутся за тебя по-настоящему, — сухо заверил голос. — Но ты меня не так понял. Иррхе было приказано принести тебя ко мне не для того, чтобы я получил с Чемерицы деньги, а для того, чтобы я побеседовал с тобой первым. Не у одного Нидруса Чемерицы есть заветное желание. Мне тоже нужна твоя помощь.

— Помощь? Да ты шутник. Я скорее сдохну, чем стану тебе помогать. Можешь сразу начать вырывать мне ногти. — «А вот это уже фальшь. Даже самые стойкие могут заговорить под пыткой, а я не из таких. Единственная надежда — попробовать заговорить этого Устранителя и попытаться бежать еще раз». Тео вспомнил о телефоне Поппи. Может, сделать вид, что он поддается, а потом изловчиться и послать ей сигнал? А дальше-то что? Она примчится сюда со своей школьной подружкой? Он уже подвел двух своих лучших друзей, незачем подставлять еще и Поппи.

— Стало быть, ты ведешь двойную игру, — сказал он. — Нашел клиента, который заплатит за что-то, известное только мне, больше Чемерицы.

— Я сожалею, что до этого дошло, Тео. Моя вина перед тобой и твоими родными и без того велика, но что поделаешь — иначе нельзя.

— Вина? Эльфы не знают, что такое чувство вины, и совести у них нет. В жизни не видывал таких эгоистов. Даже Гитлер не уничтожил бы целый мир, чтобы сохранить власть, как собирается сделать ваш Чемерица.

— Думаю, что уничтожил бы, будь у него такая возможность. В любом случае твое обвинение направлено не по адресу. Я ведь не настоящий эльф.

— А кто же? Что ты монстр, понятно и так.

— Монстр я или нет, вопрос спорный, но этому миру я принадлежу еще меньше, чем ты.

Ужас прошел, уступив место вязкой тяжести.

— Ну и хрен с тобой. Плевать мне на твои проблемы и твои загадки.

— Я надеялся, что все пройдет не так скверно, — после долгого молчания сказал голос. — Возможно, я неверно это себе представлял. Предвкушая этот день, я был уверен, что мы сумеем договориться, ведь у нас так много общего.

— Общего? Ха-ха! Ты же тварь последняя, наемник, предавший даже ублюдков, которые тебе платят!

— Возможно, и так, Тео, — но ближе меня у тебя никого нет. Я, можно сказать, твой родственник, потому и надеялся, что мы сможем поговорить вежливо.

— Чего? Что ты такое городишь?

Устранитель откашлялся со звуком, похожим на шорох старых газет по мостовой.

— Меня зовут... звали когда-то... Эйемон Дауд.

36 ПОДМЕНЫШИ

— Ложь! Ты умер! То есть не ты, а Эйемон Дауд.

— И да, и нет. — Сидящий в тени шевельнулся, издав нечто среднее между шелестом и чмоканьем. — Поверь мне, Тео я совсем не так все себе воображал. Наша первая встреча представлялась мне более... родственной, что ли. Если я прикажу мандраку тебя отпустить, ты обещаешь, что не станешь пытаться бежать, пока меня не выслушаешь? Тебе это все равно не удастся — ты же видел, какие быстрые и сильные у меня слуги.

Тео не понимал, зачем Устранитель делает ему такое предложение. Жизнь в Эльфландии, конечно, странная, но ведь не настолько же? С другой стороны, выиграть время всегда полезно.

— Ладно. Скажи, пусть не ломает мне ребра. Я буду вести себя смирно.

Мандрак, повинуясь некоему безмолвному приказу, поставил его на пол и отошел к своему близнецу.

— Теперь слушай: кем бы ты ни был, Эйемоном Даудом ты никак быть не можешь. Во-первых, все здешние говорят, что Устранитель очень-очень стар — никто не помнит времени, когда его еще не было.

— Он и был очень стар, пока я не занял его место. Я часто думаю: может быть, Устранитель, которого вытеснил я, в свое время тоже сменил кого-то? Возможно, Устранитель — скорее титул, чем имя, и каждый, кто его носит, когда-нибудь уступает более молодому преемнику? — Сухой смешок донесся до Тео ниоткуда и отовсюду. — Если так, то это весьма сомнительный приз, можешь мне поверить.

— Валяй, рассказывай дальше — но слушать я буду только в том случае, если ты отпустишь моего друга.

— Феришера? Для меня он интереса не представляет, и я определенно не хочу ему зла. Зато в мои интересы входит, чтобы ты сидел здесь без лишних движений,, поэтому пусть себе мирно поспит на полу.

— Почему ты не показываешься? Я не хочу говорить в пространство.

— Не бери на себя слишком много, Тео. Ты не в том положении, чтобы диктовать мне, хотя я и питаю к тебе родственные, так сказать, чувства. Я уже говорил, что стыжусь своей внешности. Выходя в город, я делаю себя несколько более приемлемым, надеваю длинное пальто, шляпу и выбираю темные улицы и черные лестницы. Но это требует большого расхода энергии, а я устал. Трудная выдалась неделя. — Устранитель снова зашуршал. — Впрочем, вряд ли тебя можно упрекать за то, что ты сомневаешься в моих словах.

— Если хочешь, чтобы я поверил, докажи мне. Скажи что-нибудь, что мог знать только Эйемон Дауд.

— В этом-то вся и закавыка, как говорили в одном старом радиоспектакле. Что я такое могу сказать? Я ведь не навещал тебя в детстве, не делал тебе подарков и не говорил ничего такого, что мы могли бы вспомнить сейчас. Если я процитирую тебе выдержки из моей книги, это мало что докажет — ведь ее, кроме тебя, держали в руках и другие, в том числе и твой друг феришер, кажется. Какое еще доказательство тебе предъявить? Перечислить ваших президентов от Вашингтона до Никсона? Дальше я никого не знаю — после начала семидесятых у меня в истории Соединенных Штатов образовался пробел, что понятно, если учесть, где я был. Или будем придерживаться моей биографии? Хочешь, я перескажу тебе письмо, которое послал твоей матери, — вернее, женщине, которую ты считал таковой? Скоро ты услышишь, за что я просил у нее прощения, хочется тебе того или нет...

Тео не хотел, чтобы это оказалось правдой.

— Но ты... но Эйемон Дауд умер. Я читал его некролог.

— Ты читал то, что написали, когда обнаружили тело Эйемона Дауда. Эта моя физическая оболочка теперь определенно превратилась в прах. Будь она по-прежнему при мне, пусть даже дряхлая и немощная, разве стал бы я вести такой образ жизни? Прятаться во мраке, один-одинешенек, как паук, такой страшный, что даже дети троллей и гоблинов с криками разбегаются от меня? — В его голосе впервые послышалась искренняя жгучая боль.

«Хотя он, возможно, просто хороший актер, — подумал Тео. — Они ловкачи, эти эльфы. Этот скорее всего хочет выманить у меня информацию, если я действительно знаю нечто важное».

— Ладно. Давай дальше.

— Мою книгу ты, полагаю, прочел, поэтому я не стану задерживаться на первой половине своей истории. Я прибыл сюда, в Новый Эревон, и привязался к этому городу. Я кое-как приспособился к здешней жизни, и все шло хорошо. Как у многих других смертных, нашедших дорогу в Эльфландию и не пожелавших возвращаться назад. Я даже влюбился — вижу, тебе уже кое-что известно об этом. Ты, наверное, наслушался сплетен, а то и пропаганды, которую распространяет ее семейка, клан Примулы? Ибо я полюбил именно ее, Эрефину Примулу, дочь этого знатного дома.

— Мне говорили, что ты... похитил ее. — Какая разница, правда это или нет: главное, чтобы невидимка продолжал говорить, пока Тео не придумает, как ему освободиться. Даже если в Устранителе действительно сохранилось что-то от Эйемона Дауда, он фактически сознался, что работает на Чемерицу. Первоначальная убежденность Тео в том, что Устранитель лжет, теперь значительно ослабела.

— Ах, вот, значит, как? Похитил? Ну что ж, в каком-то смысле они правы. Но я пока еще не готов перейти к этой части своего рассказа. Наберись терпения, Тео, и эта мрачная, запутанная история развернется перед тобой во всей полноте.

— Хорошо. — Тео взглянул на Кумбера. Лицо феришера под пленкой виднелось нечетко, но грудь поднималась и опускалась с прежней равномерностью. Он, видимо, вообще не проснется, пока этот пузырь остается на нем. А чтобы его снять, нужен, вероятно, какой-нибудь колдовской фокус. От шустрых мандраков и одному-то дай бог сбежать, где уж там тащить на себе Кумбера.

— Я встретил ее в доме Терциуса Левкоя. Поначалу она видела во мне только забавного уродца, но я не менее терпеливо, чем любой эльф, дожидался, чтобы она... — Устранитель издал сдавленный звук, выражающий то ли гнев, то ли горе. — Нет. Бесполезно рассказывать о моих чувствах к Эрефине и о времени, которое мы провели вместе. Если ты был влюблен, то сам все знаешь, если нет, то сочтешь меня безумным, и никакие слова тут не помогут. Когда ее семья обратилась со своей челобитной в парламент — а Примулы входили в Семь Семей, правивших Новым Эревоном, — моей жизни пришел конец. Убив меня тогда, они бы оказали мне услугу — да и себе тоже, как показывают дальнейшие события. — В голосе Устранителя появился лед, от которого Тео покрылся мурашками. — Но вместо этого меня просто изгнали из Эдема, изгнали обратно в мир смертных, одинокого и несчастного... нет, не просто несчастного — обезумевшего от горя.

— Вот видишь. Не можешь ты быть Эйемоном Даудом, потому что все рассказываешь неправильно. Дауд не покидал этого мира — Примула говорил мне, что его сестру похитили после того, как Дауд будто бы отправился в изгнание. Значит, он как-то умудрился остаться. Если здесь есть что-то, в чем абсолютно уверены все, то это так называемый эффект Клевера. Никто не может прийти сюда, уйти и вернуться снова, и если ты утверждаешь, что сделал это, значит, ты — не он. Quid pro quo.

По комнате снова пронесся невеселый сухой смешок.

— Ты хотел сказать «quod erat demonsrtandum» — «что и требовалось доказать». «Quid pro quo» означает «недоразумение».

Испуганному и сердитому Тео было не до конфуза.

— Ничего страшного, раз ты меня понял. Ты сказал, что вернулся в мир смертных, а Эйемон Дауд этого сделать не мог.

— Тео, Тео. — Он прямо-таки представлял себе, как сидящий в углу качает головой, хотя никакого движения в темноте не улавливал. — Уж меня-то ты мог бы не тыкать носом в эффект Клевера. Ты очень многого здесь не понимаешь, как, впрочем, и большинство эльфов. Почему бы тебе не помолчать немного и не послушать меня?

— Меня приговорили к изгнанию и должны были насильственно удалить из Нового Эревона. Мне полагалось трое суток на сборы — в Эльфландии с этим обстоит легче, чем у британских или, скажем, российских аппаратчиков. Тут не надо ставить печати на сто бумажек или стоять в очередях непонятно зачем. Эрефину забрали у меня и увезли в загородное поместье, представлявшее собой настоящую крепость. Я знал, что живым до нее не доберусь, и все-таки честно подумывал, не пасть ли мне мертвым у них на газоне — всё лучше, чем позволить этой семейке и ее ручному парламенту выкинуть меня отсюда. Я был не в своем уме, Тео. Я любил ее и без колебаний продал бы свою бессмертную душу, лишь бы снова быть с ней.

— Бог ты мой. — У Тео по коже прошел озноб, и живот так свело, что ему стало совсем плохо. — Ты и правда он. Эйемон Дауд.

— Я знаю, но что тебя убедило? Так вдруг?

— Помимо всего прочего — то, как ты сказал, что продал бы свою душу. Так мог сказать только человек, пусть даже не верящий, что она у него есть, душа. Эльф моего типа о душе и не вспомнил бы. Не потому, что они в нее не верят, — им это просто в голову не приходит. С тем же успехом их можно спросить, есть ли у них щупальца — всем и так видно, что нет.

— У некоторых есть — ты просто еще не видел глубоководных никсов. Если кто-то здесь и похож на людей, это мир Ламарка*[33], и пара тысячелетий интенсивного давления оказывает на них странное действие.

— Ладно, ладно, твоя взяла. Ты действительно мой двоюродный дедушка. Дальше можешь не рассказывать. Мне надо вызволить своих друзей — Кочерыжку и его. — Тео кивнул на Кумбера. — Что ты намерен делать? Помочь мне или продать меня банде Чемерицы?

— Я просил тебя выслушать...

— Нет! Время не терпит!

Дауд, помолчав, заговорил холодно и четко, что Тео не слишком понравилось.

— Как бы я ни был перед тобой виноват, прерывать меня ты не вправе. Я долго ждал, и ситуация у нас сложная. Я расскажу тебе все...

— Но ведь...

— Я расскажу тебе все до конца, а там подумаем.

Тео опустил голову. Устранитель по-настоящему не был ему родственником, но в его голосе Тео безошибочно узнавал интонации своей матери, холодные и бесстрастные — они могли появиться в разгар самого безобидного спора, и возражать против них было все равно что махать руками, пытаясь остановить ураган.

— Хорошо, говори. Я слушаю.

— Вот и отлично. — Голос слегка потеплел. — Как я уже сказал, я был в отчаянии. Высылки я боялся больше, чем смерти — не только потому, что меня разлучали с любимой, но и потому, что границу, которая должна была разделить нас, я уже не мог пересечь. Я обращался к своим немногим знатным друзьям — Левкоям, Фиалкам и Нарциссам, но никто из них не соглашался поддержать меня против парламента и особенно против Примул, своих постоянных союзников в борьбе за власть. Цветочная война, до недавнего времени называвшаяся «последней», тогда еще только начиналась, и вопросы союзничества и противоборства стояли как никогда остро — еще острее, чем мне казалось. Поэтому я обратился к тому единственному, кто наверняка знал об этой границе больше, чем Семь Семей с их домашними чародеями — или учеными, как их здесь называют. За день до исполнения приговора я пошел к Устранителю Неудобных Препятствии.

Я как и ты, явился в это уединенное место — вероятно, в том же ужасе, и в безнадежности, и в ярости на своих обидчиков, отчаявшийся и готовый на все.

Хитрость и злоба старого Устранителя не знали пределов, но он никогда не стал бы тратить свою энергию на расправу с тем, кто ему лично ничего не сделал, особенно если это не сулило ему никакой выгоды. Поэтому мне ничего не грозило — во всяком случае, на первых порах. Однако он любил поразвлечься и предоставил мне несколько часов блуждать по его лабиринту, пока не впустил сюда.

— Я никакого лабиринта не видел.

— Верно, не видел. И он не стеснялся показываться клиентам — в отличие от меня. Войдя наконец в эту комнату, я чуть было не припустил назад, но нужда пересилила ужас и отвращение. Заставив себя смотреть на него, я изложил ему свое дело и сказал, что готов заплатить любую цену.

Он сказал, что способен помочь мне, а взамен запросил с меня ребенка из мира смертных, срочно понадобившегося некоему знатному дому. Я, при всем своем безумном отчаянии, еще не дошел до того, чтобы отдавать дитя на муки и смерть, и потому потребовал, чтобы мне назвали причину, а также имя этого дома. Имени он не назвал, однако поклялся — помянув при этом такие силы, которые при ложной клятве лучше не поминать, — что ребенка в этой семье будут растить как родного и не причинят ему никакого вреда. После это подтвердилось, но в довольно жутком смысле.

Кое-что начинало складываться.

— Это был я, да? — спросил Тео. — Ты за это просил у матери прощения в том письме? — Но нет, это не помещалось в общую картину.

— Силы небесные, — проскрипел Дауд, — я еще понимаю, что ты путаешь латинские изречения, но хоть какая-то логика тебе доступна? Чему вас теперь в школе-то учат? — Фигура во мраке завозилась, и Тео, несмотря на странность обстановки, получил мимолетное представление о том, что такое ворчливый дед. — Думай своей головой, мальчик! Будь ты смертным ребенком, которого забрали у родителей, как бы ты ухитрился прожить всю свою жизнь в мире смертных? Есть в этом смысл или нет?

— Допустим, я ляпнул, не подумав, но ведь это все равно как-то со мной связано?

— Разумеется, связано — и ты скоро узнаешь как, если перебивать не будешь. — Дауд помолчал немного, собираясь с мыслями. — Итак, Устранитель заключил со мной сделку. Дав ту же страшную клятву, он пообещал мне: если я добуду ему смертного ребенка до того, как впервые взойдет солнце после моего возвращения, он поможет мне вернуться в Эльфландию, несмотря на эффект Клевера. Пообещал то, что никто больше, кроме него, вообще не считал возможным. Собственный его план был намного сложнее, но тогда я ничего об этом не знал.

Я ушел отсюда в свою последнюю эльфландскую ночь все таким же несчастным и почти безумным от горя, но у меня появилась надежда на то, что с любимой я расстанусь не навсегда. Вернувшись к себе в День, я собрал то немногое, что намеревался взять с собой...

— Ты с чемоданом, что ли, отправлялся в свое изгнание?

— А разве особа, пришедшая за тобой в твой мир, голой к тебе явилась? — с нескрываемым раздражением отозвался Дауд. — Разве ты сам не прихватил с собой мою тетрадь и то, что на тебе было надето? Разумеется, я мог взять кое-что. Не все сохраняет свой прежний вид, когда попадает в мир смертных, — легенды о золоте эльфов известны, думаю, даже твоему оболваненному телевидением поколению, — но несколько памяток я все-таки сохранил. О чем это я? Ах да. Итак, я собрал вещи, заключив свою дьявольскую сделку с Устранителем. Я отдаю ему ребенка, а он взамен тайно вернет меня в Эльфландию.

— Все-таки это ужасно, — вырвалось у Тео вопреки его намерению не перебивать больше Дауда.

— Что ужасно?

— Ребенка красть, вот что.

— Даже в том случае, если ему предстоит вырасти в знатной эльфийской семье? И он ни в чем не будет нуждаться?

— Ну хорошо, а о родителях его ты подумал? Спросил себя, что с ними будет, когда у них пропадет ребенок?

Дауд умолк, а когда заговорил снова, его гнев, к удивлению Тео, сменился унылым безразличием.

— Да, конечно. Я думал об этом. И понимал, что за такой короткий срок вряд ли найду ребенка, у которого родители садисты, алкоголики или там наркоманы — такого которого я мог бы украсть со спокойной совестью. Готовясь покинуть Эльфландию, я оказался перед страшной дилеммой. Если Устранитель заблуждается или лжет, я никогда больше не увижу мою Эрефину. Если он говорит правду, я смогу вернуть утраченное только ценою горя, причиненного кому-то другому.

«Не надо было соглашаться», — подумал Тео, но промолчал. Есть сделки, которые нельзя заключать ни под каким видом. И все-таки он испытывал некоторую жалость к тому, кто когда-то был Эйемоном Даудом. В былые времена Тео сам вытворял из-за любви разные идиотские штуки. Три холодные ночи подряд он спал в машине у дома своей бывшей подружки и мучил себя, наблюдая, как она уходит и приходит со своим новым парнем. Сознательно растравлял себя, воображая, что они делают, когда ложатся в постель. Он понимал, что любовь может довести до сумасшествия и даже до преступления, но есть же какие-то рамки. Должны быть.

— Но старый Устранитель, как выяснилось, был намного хитрее, чем я полагал. — В тихом голосе Дауда слышались отзвуки былого горя. — У него было много проектов, и он не собирался тратить такой редкостный случай ради одного-единственного. В ту же ночь, когда я лежал без сна, кто-то постучал в мою дверь. Дун в униформе — ты, думаю, с ними уже встречался — сказал, что приехал за мной. Я растерялся немного, но подумал, что это имеет какое-то отношение к нашему с Устранителем плану — что дун, возможно, опять отвезет меня к нему в гавань. Я оделся, сел в роскошный черный экипаж, и мы помчались по Новому Эревону.

Наш путь, однако, лежал не к Ису, а к центру города, в Вечер. Лишь у знакомого черного хода я понял, что меня зачем-то вызвали в дом Фиалки. Я уже бывал там — Фиалки принадлежали к семьям, которые относились к смертным если не дружественно, то терпимо.

Перед выходом из гаража охранники тщательно обыскали меня, и я впервые осознал, как обострились отношения между цветочными домами за время суда надо мной, — раньше я был занят только собой и ни на что другое не обращал внимания. Солдаты, наводнившие подворье, пребывали в полной боевой готовности, ожидая то ли штурма, то ли настоящей войны. На самом деле их, как оказалось, ждало поражение.

Дун-шофер передал меня молодому высокомерному эльфу из клана Фиалки. Тот, обращаясь со мной, как с корзиной грязного белья, препроводил меня во внутренние покои. Четверо огров обыскали меня еще раз и пропустили в библиотеку, где сидел глава семьи, Беллиус Фиалка.

Лучше всего его можно описать как представителя аристократического семейства из Новой Англии — бостонского брамина, как называли их в мое время. Для знатного эльфа он был даже ничего, довольно честен и не слишком жесток — можно сказать, либерал. Это не значит, что в ту ночь он принял меня любезно. Он был зол, расстроен и, должно быть, взбешен из-за того, что нужда и его заставляла обращаться за помощью к чужаку, к ничтожному смертному.

«Ты поделом наказан за свою наглость, Эйемон Дауд, — сказал он мне. — Не жди от меня сочувствия. Дело не в том, что я, как другие Цветы, ставлю свою кровь выше твоей — хотя ты даже среди смертных, насколько я знаю, стоял не особенно высоко. Однако мы, правящие семьи, — это тонкая стена, отделяющая наш мир от варварского прошлого. Мы просто не можем допустить, чтобы идеи смертных захлестнули нас, чтобы наши дочери становились вашими женами и дети наследовали наши дома. Ты, возможно, на это не претендовал, но ведь стоит дать палец, и тебе всю руку отхватят. Стоит проявить слабость, и мы очень скоро превратимся придаток вашего мира, а этого допускать нельзя». Вот как он меня встретил, — угрюмо хохотнул Дауд, — а ведь он относился к прогрессивным Цветам, если помнишь.

Я спросил, неужели меня везли через весь город для того, чтобы он мог лично нанести оскорбление мне и всему человечеству. Лорд вспылил, но я заметил, что он не смеет дать волю своему гневу, и не стал на него наседать. Я догадывался, что в этом как-то замешан Устранитель, а времени у меня осталось не так уж много. Ночь подходила к концу, и утром меня должны были доставить на Васильковую площадь.

Ему пришлось хорошенько выпить, чтобы взять себя в руки и открыться ничтожеству вроде меня. Если честно, ему в тот момент никто бы не позавидовал; Он начал с пространного объяснения того, что я видел у него на подворье, и я смекнул, что между семью правящими домами все обстоит еще хуже, чем я думал.

Скажу кратко: война могла разразиться со дня на день. Все прочие из семи домов либо поддерживали Чемерицу — зачинщиком, разумеется, был он, — либо не осмеливались выступить против него открыто. Только Фиалки объявили себя его противниками, и это сулило им почти верное поражение.

— А из-за чего они воевали?

— Да, это существенная деталь. Я тогда не знал причины, но ты должен ее знать, тем более что она имеет прямое отношение к моей истории. Цветочные дома передрались, скажем так, из-за разного подхода к управлению. Заварилось все в конце так называемой Второй Великанской войны — слыхал ты о ней?

— Да.

— На этой войне погибли их король и королева — не совсем шекспировские Оберон и Титания, как я выяснил позже, но полновластные правители государства. И Семь Семей как-то — я так до конца и не понял как — захватили контроль над распределением энергии, входившим в обязанности монархов. Нет, «обязанности» — не то слово... это было одной из их жизненных функций. Семеро, заняв их место, получили власть над всеми их подданными — иначе говоря, над всей Эльфландией.

Но захватили-то они, так сказать, только силовой кабель, а не сам источник энергии, или магии — того, что обеспечивает жизнь этой цивилизации. Видимо, король с королевой то ли регулировали, то ли даже генерировали эту самую магию, а у Семи Семей это не очень-то получалось. Неиссякаемый прежде источник иссяк, и пришлось им за неимением другого выхода качать энергию из живых эльфов. Все равно что питаться своими друзьями вместо овощей и фруктов, для роста которых требуются только вода и солнце. Такой способ эффективным, конечно, не назовешь. Кроме того, главы Семи Семей неожиданно для себя обнаружили, что эльфы человеческого типа способны концентрировать эту энергию в больших количествах, в то время как другие виды такой способностью не обладают...

— Да. Мой друг мне рассказывал.

— Этот факт значит очень многое. Будь у Цветов возможность использовать «низшие расы», кризис отодвинулся бы на несколько тысячелетий, а может, и навсегда. Я видел проекты Чемерицы и его сторонников — теперь это всего лишь любопытная редкость. При энергостанциях планировалось разводить собственных гоблинов и кобольдов, выращивать их, использовать, а затем выводить в расход, как в нацистских концлагерях. Но из этого ничего не вышло. Себестоимость как была, так и осталась высокой — на извлечение энергии из этих видов как раз столько же энергии и уходит. Даже взятие энергии у «высших типов» не обеспечивает нужного коэффициента, хотя они занимаются этим уже много лет! И если бы даже отдача себя оправдывала, моральная сторона всегда вызывала в народе волнения.

В ту ночь, когда я стоял перед лордом Фиалкой, все это уже не было секретом, но только он один нашел в себе мужество заявить остальной семерке, что не желает больше жить за счет порабощения других эльфов. Возможно, он думал бы по-другому, окажись их стратегия эффективной, но он уже что она лишь оттягивает неизбежный крах. Эльфийский и человеческий город схожи в одном отношении — они ба противоречат природе. И чем больше населения город скапливает в себе, чем больше применяет сберегающие труд устройства и преобразует среду ради еще большей концентрации населения, тем больше энергии он потребляет. Новый Эревон — это нечто вроде солнечной системы наоборот, где Город, вместо того чтобы давать свет и тепло, высасывает их из всего остального.

Вернемся, однако, к тому, давно прошедшему времени, фиалка сделал свое заявление и проиграл. На поверхности все обстояло нормально — мало кто из горожан догадался бы, что назревает Война Цветов, — но Беллиус Фиалка был не дурак. Ему не удалось привлечь другие семьи на свою сторону. При этом он разгневал фракцию Чемерицы, публично выступив против нее, и знал, что они будут мстить. Он понимал, что сил для победы у него недостаточно, и понимал, что Чемерица не остановится на том, что вытеснит дом Фиалки из ближнего круга. Семье грозило уничтожение в полном смысле этого слова.

— Как дому Нарцисса на этот раз.

— Совершенно верно. И вот что еще тебе надо уяснить об Эльфландии: правила здесь, может быть, и странные, но они работают. Я изучаю эту страну вот уже тридцать лет и много чего понял. Я все еще не могу сказать тебе точно, что такое Эльфландия — существует она сама по себе или является отражением мира смертных, — однако ее законы, хотя и недоступные нашему пониманию, не менее верны, чем законы физики, которые ты учил в школе. Если ты приносишь клятву, в твоих же интересах ее сдержать, иначе последствия будут весьма и весьма неприятными. Если ты придешь в полночь на перекресток дорог, то непременно встретишь кого-нибудь, кто предложит тебе сделку — пусть даже это будет курганный тролль, предлагающий тебе фору перед тем, как догнать тебя и слопать.

Страх у Тео немного прошел, хотя до хорошего самочувствия было, конечно, еще далеко.

— Это имеет какое-то отношение к лорду Фиалке?

— Имеет, только не торопи меня. Законы Эльфландии могут показаться волшебными — они и есть волшебные, по крайней мере для нас, — но они действуют. Один из них — это право первородства. Знаешь, что это такое? Нет? Боже правый, парень. Это значит, что первенец или хотя бы старший из детей наследует все целиком. Я говорю не только о землях и семейном лимузине: он наследует власть, договоры, чары и обязательства — все, что глава семьи, обычно отец, собрал за свою долгую-предолгую жизнь. Это одна из причин, по которой даже прогрессисты вроде Фиалки воспылали ко мне ненавистью за женитьбу на дочери цветочного дома и по которой его так бесила необходимость обращаться ко мне за помощью. Допуск смертных в знатные дома был для них не только мезальянсом — он означал крушение одной из главных эльфийских истин, а именно: пока жив хотя бы один отпрыск, семья может вернуть себе былое положение, как бы низко она ни пала. Борьба за власть между высокими домами разыгрывается здесь уже много тысяч лет и отличается большой сложностью.

Фиалка тогда оказался в пиковом положении. Ему грозила война, сулящая гибель не только ему, но и всем его детям, а значит, и его роду. Нидрус Чемерица лучше кого бы то ни было понимает, что враг не разбит, пока не истреблено его потомство. «Мало сорвать цветок, — гласит старая пословица, — надо сжечь семена и засыпать землю солью». Этого и боялся Фиалка. Его жена пару месяцев назад родила сына, который при нормальных обстоятельствах был бы всего лишь седьмым ребенком, но теперь мог стать семечком, обещающим семье новую жизнь вне зависимости от исхода этой войны. Фиалка хотел отправить младенца туда, где Чемерица не мог бы его достать, но не находил в Эльфландии подходящего

В конце концов он вспомнил о старой эльфийской традиции — об отсылке детей в мир смертных.

В сознание Тео, словно нетерпеливый странник, стучась ошеломляющая мысль, но он не хотел ее пускать, не выяснив одной важной вещи.

— Но зачем отсылать младенца? Почему не отправить кого-то из старших детей, кто мог бы принести семье больше пользы, оставшись последним в роду?

— Эффект Клевера ограничил путешествия в мир смертных, но Фиалка знал, что Чемерица, несмотря на это, будет искать и там. Еще одна странность во взаимодействии между нашими мирами состоит в том, что младенец, воспитываемый людьми, очень быстро становится похож на человека и даже пахнет, как смертный, в то время как ребенок постарше и взрослый никогда не избавляется полностью от эльфийского духа. Старшего ребенка Фиалки хорошо натасканные охотники обнаружили бы гораздо быстрее.

— И он хотел, чтобы ты отнес его младшего в мир смертных.

— Не совсем так — ведь в изгнание меня отправляли публично. Какая уж тут секретность, если бы я подвергся депортации с младенцем на руках. Фиалка пошел со своей проблемой к Устранителю, и старый монстр придумал, как убить сразу двух зайцев — вернее, как обменять одного на другого. Он собирался передать мне дитя лорда и леди Фиалки, как только я пересеку границу. Имелось в виду, что я оставлю его себе. Фиалка, в свою очередь, пообещал мне, что если он сможет впоследствии забрать ребенка — то есть если он восторжествует над Чемерицей, что представлялось почти нереальным, — он похлопочет об отмене моего изгнания и изыщет способ вернуть меня в Эльфландию. Он не мог не понимать, что для меня такая сделка не слишком выгодна, но думал, вероятно, что мне, как всякому нищему, не пристало быть разборчивым.

О моем сговоре с Устранителем он, разумеется, не знал ничего и не имел понятия, что я намерен вернуться сюда без всякой помощи со стороны обреченного дома Фиалки. Устранитель предвидел мою нравственную дилемму — кто знает, может быть, и он был когда-то смертным, как я? — и позаботился об успокоении моей совести. Я заберу маленького смертного у родителей, но положу на его место здорового эльфика. В волшебных сказках такая операция производится очень часто. И я дал Фиалке свое согласие, полагая, что когда я вернусь, из его семьи не останется никого, кто мог бы потребовать ребенка назад. Я оказался прав, но не совсем так, как думалось мне той ночью.

— И этим ребенком, этим маленьким эльфом... был я.

— Да, Тео, — после долгого молчания признался Дауд. — Это был ты. Если сейчас это имеет для тебя какое-то значение, я могу подтвердить, что при рождении ты звался Септимусом Фиалкой и что все опасения твоего отца осуществились на деле. Ты единственный, кто остался в живых из дома Фиалки.

37 ЛАРЕЦ ЧЕРНОГО ДЕРЕВА

— Септимус? Меня назвали Септимусом?!

— Не совсем. Мы с тобой воспринимаем их имена как классические, в основном римские. Септимус по-латыни «седьмой» — так тебя и назвали.

— Еще того не легче. Меня назвали Номером Семь! Даже имя порядочное придумать не потрудились.

— Возможно, они не слишком напрягали воображение, — согласился шепчущий голос с чувством, максимально приближенным к доброте, — но все твои братья и сестры погибли во время войны, так что они дали тебе нечто большее, чем красивое имя. Они подарили тебе жизнь.

— Вот значит, как я оказался у мамы с папой. Ты украл ребенка у собственной племянницы и положил меня на его место.

Дауд прерывисто вздохнул.

— Если для тебя это хоть что-нибудь значит, я сожалею о том, что сделал. Больше, чем ты можешь себе представить.

— Расскажи, как все было. Или нет. Расскажи мне о моей настоящей семье. — То, что Тео узнал, плохо укладывалось у него в голове. Мало того, что покойный двоюродный дед, который на самом-то деле вовсе не дед, оказался жив — но узнать, что все подлинные твои родные умерли в одночасье... Мысли блуждали, как в лихорадке, а тело, согласно поступающим от него сигналам, испытывало сильный дискомфорт. Он почувствовал вдруг сильную неприязнь к лежавшему без сознания Кумберу и ко всем жителям этого мира, в который он еще месяц назад не верил и который перевернул всю его жизнь.

Хотя жизнь у него, по правде сказать, была не очень завидная.

— Мы говорим уже долго, и я устал, — объявил Дауд. — Я поддерживаю свое ветхое тело разными противоестественными средствами, к которым последнее время не прибегал. Скажу тебе честно: я отдал половину своих жизненных сил для оживления иррхи не затем, чтобы рассказывать, какие славные у тебя были родители. Есть, во всяком случае, вещи, которые тебе следует узнать раньше.

Сил на споры у Тео не осталось. Причудливая обстановка пакгауза начинала выглядеть, как декорация экзистенциалистской пьесы, где бесплотный голос шептал ему о тщете и несовершенстве вселенной.

— Ладно, делай как знаешь.

— Итак, настало утро моего изгнания. Парламентские приставы сопроводили меня на Васильковую площадь, почти пустую. Знать из-за слухов о скором столкновении между правящими домами сидела дома, да и мое так называемое преступление перестало быть злобой дня, сменившись более интересными новостями. Только рабочие эльфы, проходившие через площадь, останавливались посмотреть, как смертного отправляют восвояси.

Приговор мне прочел заштатный парламентский чиновник, даже мундир не потрудившийся надеть. Затем открылась дверь или ворота, называй как хочешь, и меня пропихнули в этот огненный шов, как мешок с отходами в мусоропровод. Из Эльфландии я взял только то, что было на мне, и тетрадь с записями, а под рубашкой на шее висел волшебный камень, полученный от Устранителя, — что-то вроде маяка, как я понял. Дверь закрылась за мной, и я опять очутился в Сан-Франциско, на лужайке парка Золотых Ворот. Пара бродяг перепугалась до смерти, увидев, как я возник из ниоткуда. Думаю, они, как в старом газетном комиксе, тут же поклялись никогда больше не брать в рот спиртного.

Я снова стоял посреди яркого калифорнийского дня по прошествии бог знает какого времени. Его, как выяснилось, прошло больше, чем я подозревал. По своему личному отсчету я отсутствовал года три-четыре, на деле же в мире смертных истекло лет двадцать. Уходил я, когда Вторая мировая война только что закончилась и президентом был Трумэн, теперь Штаты воевали в Юго-Восточной Азии, в стране под названием Вьетнам, и увязли там по уши. Президентом стал Ричард Никсон, которого я помнил очень смутно, шестидесятые годы подходили к концу, и знакомый мне мир исказился, как в кривом зеркале.

В тот момент я, конечно, не знал всего этого — и не узнал бы, если бы все вышло по плану.

Несколько оглушенный, я добрел до летней эстрады, обдумывая свои дальнейшие действия. Каждый раз, когда мимо меня проходила пара с детской коляской, направляясь к аквариуму или японскому чайному садику, я подавлял в себе импульс схватить ребенка и убежать. Времени у меня было немного — я должен был выполнить свою задачу до следующего восхода, чтобы Устранитель мог найти меня по камню у меня на шее. Так он мне по крайней мере сказал. Может быть, он солгал — после я обнаружил, что у этого камня была и другая, более зловещая цель. Короче я запаниковал, начиная понимать, какое трудное дело взял на себя и как ничтожны мои шансы увидеться с любимой снова.

Чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что какого попало ребенка хватать нельзя. Прежде всего, я не мог подменить его ребенком Фиалки — тобой, Тео, — пока Устранитель не отдаст тебя мне. Надо было, чтобы подмена произошла в одном месте, в одно время и по возможности незаметно — мне вовсе не улыбалось попасть под арест и потерять все шансы на возвращение.

Последние суматошные часы в Эльфландии просто не дали мне времени продумать все это в деталях. Теперь, имея перед собой половину суток, я бродил по парку и думал без передышки. Переходя с места на место, чтобы не угодить в тюрьму за бродяжничество, я добрался до почты в прежнем своем квартале Коул-Вэлли. За двадцать лет содержимое моего почтового ящика скорее всего утратило всякий смысл, но я, так ничего и не придумав, попросту хотел как-нибудь убить время. Счет, который я завел в «Трэвелер-банке» перед путешествием в Эльфландию, исполнил свое назначение, и ящик остался за мной. Меня ожидал мешок почты — очень небольшой, учитывая, что прошло двадцать лет, но эра рекламной рассылки тогда только еще начиналась. Я отправился обедать и прочел всю кучу за чашкой кофе. Несколько писем от ребят, с которыми я плавал, несколько от девчонок, с которыми знакомился в разных портах, плюс кое-какая деловая корреспонденция. А потом я нашел конверт трехмесячной давности, но оказавшийся как нельзя более кстати — извещение о рождении ребенка.

— От моих родителей, — тускло уточнил Тео.

— Да. От моей племянницы Анны и ее мужа. Твоих приемных родителей, скажем так. До сих пор помню это извещение. Сын, семь фунтов девять унций, Теодор Патрик Вильмос.

Не стану распространяться — тебе, наверное, больно об этом слышать. Сначала я хотел позвонить и напроситься к ним в Сан-Матео с визитом — естественно же, что только что приехавший в город дядюшка хочет повидать племянницу и ее новорожденного сынка, — но побоялся: вдруг что-то пойдет не так? Кроме того, я выглядел лет на двадцать моложе, чем мне полагалось, и опасался, что меня примут за самозванца. Какова ирония, а? Я боялся вызвать их подозрения, потому что это помешало бы мне украсть у них сына! Поэтому я взял такси и съездил в «Трэвелер-банк» на Русском холме — он, как ты должен был догадаться, создан специально для путешественников в Эльфландию и другие таинственные страны. Там я снял со счета приличную сумму и проехал на такси до конца полуострова Сан-Матео, что стоило мне целого состояния. Нашел нужный дом и стал прогуливаться в окрестностях, ожидая, когда стемнеет. Когда же настала ночь, я засел на дереве в соседском дворе, где никто не жил, и оттуда следил за Анной через заднее окошко их дома. Чувствовал я себя при этом, само собой, далеко не лучшим образом.

Тео снова стало тошно. Ему казалось, что чей-то палец залез к нему в память и размазывает ее. Все, абсолютно все, было не так, как он думал.

— Рассказывай дальше.

— Ты волен презирать меня, но вспомни, в каком я был отчаянии. Кроме того, я считал, что отдаю малютку Теодора в хорошие руки, а моя племянница получит чудесного мальчика-эльфа и даже не догадается о подмене. Устранитель объяснил мне, что в таких случаях всегда происходит некоторый... взаимообмен. Каждый из подменышей берет что-то от другого. Эльф приобретает сходство со смертным, стоит положить его в колыбельку, а смертный младенец подвергается переменам даже на расстоянии. Они, несмотря на разлуку, связаны как сиамские близнецы.

— Значит, я выгляжу так же, как выглядел бы тот, настоящий?

— Не в точности, но с большой долей сходства, насколько мне удалось понять.

Тео вспомнил предсмертную исповедь матери.

— Она знала.

— Что-что?

— Мать знала, что я не настоящий. Не ее сын.

Эйемону Дауду явно было не по себе, но не из-за слов Тео — он, кажется, вообще не слушал, что ему говорят.

— Да-да, но позволь мне закончить. Времени у нас, возможно, меньше, чем я думал.

— Почему? — спросил Тео, но Дауд пропустил вопрос мимо ушей.

— В полночь, когда я с помощью чар сделал себя видимым для Устранителя, отворилась светящаяся дверь, и под деревом появилась фигура в плаще и маске, с ребенком Фиалки, то есть с тобой, на руках. Не сам Устранитель — до сих пор не знаю, кто или что это было. Какой-нибудь другой дуралей, обманутый Устранителем и использовавший свой единственный рейс в мир смертных ради жалкой пары минут. Сердце у меня бешено колотилось, я чувствовал себя убийцей. Я еще раньше заметил, что подвальное окно не заперто, и пробрался через него в дом вместе с младенцем. Поднимаясь по лестнице, я слышал, как храпит муж Анны. Я взял их ребенка из колыбели, положил тебя и сразу почувствовал происходящую с тобой перемену... странное, скользящее ощущение. Впрочем, я так боялся, что почти не обратил на это внимания. С ребенком Анны я вылез во двор, и тут чья-то рука коснулась камня у меня на шее. Я вскрикнул от боли, пронзившей меня насквозь, и рухнул наземь.

Я ощутил страшный холод и что-то еще, не поддающееся описанию... я как бы отделился от самого себя под прямым углом и повис в воздухе наподобие мыльного пузыря, видя под собой задний дворик твоих родителей и собственное скрюченное тело. Не могу выразить, до чего странно было сознавать, что меня в этом теле больше нет. Неизвестный в маске протянул ребенка через волшебную дверь — полагаю, что Устранителю, который ждал на той стороне, — а затем снял камень с шеи моего безжизненного тела, и меня потянуло за этим камнем. Он уводил обратно мой бесплотный дух!

Я проявил глупость, забыв о том, что эльфийские законы следует понимать буквально, как в сказке. Устранитель поклялся вернуть обратно как ребенка, так и меня, но не сказал как. Он выполнил букву договора — нарушение которого грозило ему опасностью — единственным доступным ему способом, то есть разлучив меня с телом и обрекая скитаться по Эльфландии в виде бесприютного духа.

В дело вмешался случай. Питер Вильмос, услышав, наверное, мой крик, открыл окно и окликнул незнакомца. Не знаю, видел ли он дверь в страну эльфов, а если видел, то что подумал. Он тебе никогда не рассказывал про эту ночь? Впрочем, не важно. Прислужник Устранителя испугался и уронил камень вместе с цепочкой в кусты у сияющего входа. Твой приемный отец кричал, что вызовет полицию, и свет в проеме уже мигал. Незнакомец поколебался и проскочил в дверь. Она закрылась, а я тут же очутился опять в своем теле. Кое-как поднявшись, я нашел камень — мой дух видел, куда он упал, — сунул его в карман и перелез через забор. Я еще плохо ориентировался после того, что пережил, и, наверное, смахивал на пьянчугу. С грехом пополам пробравшись дворами на другую улицу, я немного очухался и понял, что пешком мне отсюда не уйти — полицию, безусловно, уже вызвали. Я нашел чей-то пустой садовый сарай и протрясся в нем до рассвета, а после в полнейшем отчаянии поплелся назад в Сан-Франциско. Меня провели. Я причинил зло своей родне, а взамен не получил ничего. Не видать мне больше любимой Эрефины.

Я и раньше был малость не в себе, но это не идет ни в какое сравнение с моим последующим состоянием. Не будь у меня денег в банке, я так и подох бы где-нибудь в канаве — еще один бродяга, умерший от переохлаждения. Но деньги у меня были. Я снял сперва номер в гостинице, а потом квартиру и жил скромно, чтобы не искать сразу работу и немного прийти в себя. Соседи, наверное, считали меня обыкновенным нелюдимом, я же был настоящим маньяком, которого терзала навязчивая мысль — вернуться во что бы то ни стало. Вернуться в Эльфландию, к Эрефине. И отомстить тем, кто едал меня — Устранителю Неудобных Препятствий в первую очередь, лорду и леди Примуле, их лакеям в парламенте. Злодейства Чемерицы блекли рядом с моими фантазиями.

Помимо книг и разных магических предметов, которые все это время хранились на складе, у меня имелся еще один ключ — волшебный камень, который мне дал Устранитель, камень, который привел ко мне его подручного и столь успешно разлучил мою душу с телом. Природные законы Эльфландии, как я уже говорил, отличаются большой строгостью, и все, что используется для такого рода магии — для науки, как сказали бы здесь, — носит на себе следы своего владельца.

Я потратил несколько лет, чтобы открыть способ — очень опасный способ — использовать этот камень в своих целях. Работа потребовала от меня огромных усилий — в частности, потому, что нужные мне источники были разбросаны по всему миру. За это время я заново удостоверил свою личность, подогнав свою внешность под приличествующий мне возраст. Имидж путешественника-коллекционера помог мне стать уважаемым членом общества. Не могу сказать, чтобы моим корреспондентам было до этого хоть какое-то дело — некоторые из них вели еще более странную жизнь. Ты поразился бы, Тео, узнав, сколько обитателей мира смертных — внешне ничем не отличающихся от прочих людей — жаждут вернуться в Эльфландию и в другие, еще менее известные страны.

Так или иначе, я отыскал единственный шанс на возвращение в Новый Эревон. Но риск был велик, и тогда я отправил то самое письмо своей племяннице Анне. Я искренне верил, что могу погибнуть, — и, возможно, так было бы лучше,

Тео слишком долго простоял на ногах. Он устал, а когда ужас стал немного слабее, даже почувствовал голод, но больше всего другого его донимал гнев. Вся его жизнь, пусть даже не очень полезная, складывалась, как стало ясно теперь, по чьему-то чужому плану.

— Может, и лучше, — сказал он. — Ну, а дальше-то что? Как ты стал таким, что даже на глаза показаться боишься? И главное, почему я оказался здесь? Зачем ты послал за мной своего зомби? Почему не позволил мне, как раньше, жить идиотом, в счастливом неведении воображающим, что он человек?

— Я отвечу тебе, Тео, но только потому, что сам так хочу. Ты же ведешь себя так, как будто вправе требовать ответа. — Голос снова налился холодом. — Ты типичный американец своего времени. Веришь, что во вселенной есть правила, как в настольной игре, что обман будет наказан и справедливость восторжествует. Чушь все это. Сплошная чушь.

Тео сделал несколько шагов в сторону темного угла.

— Мне надоело говорить в воздух.

— Ни шагу дальше! — В голосе, помимо ярости, чувствовался и страх. — Помни, что твой друг феришер служит заложником твоего хорошего поведения и что я на самом деле не твой дедушка, так что не полагайся особо на родственные чувства.

Тео не сдержал злобного смеха.

— Родственные чувства, как же! Дерьмо. Ты забрал меня у родных, украл настоящего ребенка моих приемных родителей, и все это ради собственной корысти. По-твоему, это я нажимаю на родственные чувства? Мне сдается, что кто-то другой.

Дауд после паузы заговорил спокойнее.

— Я пытаюсь ответить на твои же вопросы, Тео. Выслушай меня — это все, что от тебя требуется. Не тебе одному тяжело.

Тео сердито махнул рукой, дав знак продолжать. Что толку спорить, когда все уже в прошлом.

В прошлом-то в прошлом, но для него свежо.

— Короче говоря, мой эксперимент прошел успешно, хотя так как я надеялся. Я пересек барьер, но получилось это И ем иначе, чем в первый раз. — Дауд говорил теперь быстрее, чем раньше, и Тео не понимал, с чего он так разнервничался.

«Рассказ, конечно, не из веселых, — думал он, — но я в общем и целом держался спокойно, и все козыри, похоже, у него на руках — так в чем же дело? Чего он боится? Может, он вроде Гудвина, великого и ужасного, не хочет показываться в своем настоящем виде, и весь этот треп про то, что на него смотреть страшно, — только для отвода глаз?» Тео, делая вид что просто переступает с ноги на ногу, стал медленно продвигаться к темному углу.

— Вскоре я понял, в чем заключается разница. Я перешел в Эльфландию, но не весь целиком. Я, как и планировал Устранитель, совершил переход в виде бесплотного духа. Не знаю, умерло ли мое тело в тот же момент или через некоторое время, — знаю только, что расстался с ним навсегда. Не стану даже пытаться описать тебе, какое это ужасное чувство.

Я оказался здесь, в этом месте, но оно выглядело не совсем так, как ты видишь. Если это можно хоть как-нибудь объяснить, то моему духу здесь открылись такие области бытия, о которых я раньше только догадывался. Как ограничено наше знание! А в самой середине всего, в центре паутины интриг и экспериментов, сидел, как пространственно-временной паук, Устранитель Неудобных Препятствий. Невообразимая ненависть охватила меня, и я, не имеющий больше плоти, сам преобразился в ненависть. Я видел перед собой существо, которое жестоко обмануло меня и лишило всякой надежды. Словно собака, долго терпевшая истязания злобного хозяина и наконец порвавшая цепь, я думал только об одном: напади и убей.

Помогло мне, наверное, то, что я застал его врасплох. Устранитель, кем бы он ни был на самом деле, намного превосходил меня мощью и мастерством, и даже неожиданность не спасла бы меня, если бы мой гнев в этом зачарованном месте не обрел такую сокрушительную силу. Возможно также, что нарушенное им обещание, как это водится в Эльфландии, сделало менее сильным его самого.

Он не вернул меня из мира смертных, как поклялся, потому что его слуга совершил ошибку. Если бы он исполнил свою клятву, а после убил меня или оставил блуждать без тела, это было бы в порядке вещей, но он нарушил сделку, а здесь такое безнаказанно не проходит.

Мы долго боролись — но у него в отличие от меня было тело, к тому же уродливое и немощное, что я теперь сознаю, как никто другой. Связанный с этой убогой оболочкой, он не нашел в себе сил для победы. Когда его первоначальные и наиболее опасные попытки покончить со мной потерпели крах, я понял, что со временем смогу одержать над ним верх. Он походил на медузу, сотканную из мрака и молний, я же, как комета, пылал раскаленной добела ненавистью. Слабея, он предпринял последнюю попытку изгнать меня из пространства своего обитания, но я сумел обратить собственную его силу против него. Его душа — или то, что ее заменяло, — с воплем улетела в кромешную тьму, оставив меня обессиленным, но торжествующим. Последним усилием я завернулся в его опустевшее тело, как в одеяло. Так я навсегда заключил себя в этот безобразный гниющий остов, который, как ни старался, так и не смог сменить на нечто не столь ужасное. Это тело хранит в себе осадок миллиона страшных мыслей, зрелищ и деяний. Если ты считаешь, что я поступал дурно, Тео, ты бы обрадовался, узнав, в какой ад я себя загнал.

Восстановив свои силы, я загорелся желанием увидеть Эрефину и доказать ей, что я вернулся вопреки всякой вероятности, пусть даже в этой гротескной форме. Я пытался связаться с ней, но ответа не получил. Все мои тайные послания пропадали впустую — если бы я не видел ее порой в говорящем зеркале, я мог бы подумать, что она умерла. Я стал предполагать, что родным Эрефины удалось настроить ее против меня. За годы моего отсутствия произошло многое. Очередная Война Цветов закончилась, Фиалок, как я и предвидел, истребили всех до единого, и Новым Эревоном теперь, правили шесть семей, а не семь — но все-таки времени, по эльфийским меркам, прошло не так много, чтобы любовь, подобная нашей, могла угаснуть без следа. Я решил, что должен вырвать ее из этого проклятого семейства и рассказать ей о том, как я ради нее преодолел законы самого пространства и времени.

Но действительность не посчиталась с моими планами.

Любимая, доставленная ко мне моими наемниками, вела себя так, будто время, проведенное нами в разлуке, изменило всё — вещь невозможная у живущих веками эльфов! Я не мог показаться ей в своем новом облике и скрывался под плащом и маской, точно какой-нибудь Призрак Оперы, что вызывало в ней подозрения, несмотря на все доказательства, которые я ей предъявлял. Она желала знать, как я выгляжу — может быть, я вовсе не Эйемон Дауд, а подлый Устранитель, задумавший втянуть ее в какую-то интригу. Я велел привезти ее в День, в старый мой дом, который занял снова под другим именем. Я надеялся, что это оживит в ней воспоминания о нашей любви, но скоро понял, что случилось нечто ужасное. Ее родители нашли чародея, который промыл ей мозги и внушил, что она меня больше не любит. И это после всего, через что мне пришлось пройти! Это была страшная ночь. Я добивался, чтобы она признала, что это действительно я, и вспомнила обо всем, а она утверждала, что я хочу ее обмануть, говорила, что она устала, боится и хочет домой. Домой! К тем самым зловредным Цветам, которые так старались разлучить нас!

«Господи, да он и впрямь ненормальный, — подумал Тео. — Не может допустить даже мысли, что она попросту разлюбила его».

— Наконец я отчаялся и открылся ей. «Вот что я сделал ради тебя! — кричал я. — Вот пытка, которую я терплю ежедневно, лишь бы остаться в твоем мире!» Напрасно я поступил так. К правде она не была готова. Она разразилась криками и хотела убежать. Я был вынужден остановить ее — не силой, поскольку это тело такой способностью не обладает, но чарами, которые нашел в обширной библиотеке Устранителя. Думаю, я несколько поторопился — прими во внимание мою усталость, сердечные муки и то, что мастерством Устранителя я тогда еще плохо владел. Я заставил ее утихомириться и стать послушной, но это далось мне страшной ценой.

— Какой? — спросил долго молчавший Тео.

— Сделай шаг вперед и взгляни направо, — со вздохом ответил Дауд. — Видишь вон тот ларец?

— Вижу, — сказал Тео, разглядев в ближней куче хлама черный сундучок размером примерно фут на фут.

— Открой его. Смелее — ничего опасного там нет.

Тео осторожно взял в руки неожиданно тяжелый ларец и медленно поднял крышку. Внутри на темно-сером бархате лежала белая мраморная маска — женское лицо, исполненное покоя и безмятежности. Модель, кем бы она ни была, поражала неземной красотой.

— Не понял...

Каменные глаза открылись, губы искривились от ужаса, и маска издала вопль. Перепуганный Тео выронил ларец, тот упал на бок, и вопль стал еще громче.

— Закрой! — вскричал Дауд. — Закрой крышку!

Тео в жизни не слышал ничего страшнее, чем этот полный ужаса визг. Он зажал уши руками, чуть не плача, и наконец ухитрился захлопнуть крышку ногой.

— Она так редко просыпается, — дрожащим голосом сказал Дауд. — Я не думал, что...

— Господи, да что же ты с ней такое сделал?

— Я не нарочно. Чары, которыми я хотел ее успокоить, почему-то парализовали ее, а в попытке пробиться к прежней Эрефине я извлек из тела ее дух, который уже не сумел вернуть обратно. Не смотри на меня так — я старался! По-твоему, я хотел этого? Да что там, разве ты можешь меня понять... Вскоре ее родные нас выследили, и пришлось мне бежать, захватив с собой ее дух. Тело ее в отличие от моей смертной оболочки живет до сих пор. Родные поместили эту пустую скорлупу в загородную лечебницу, но настоящая Эрефина со мной. — Дауд надолго умолк, точно забыл свою хорошо подготовленную речь. — Я спас ее, — вымолвил он наконец, — и когда-нибудь снова соединю дух и тело...

— Ты хренов монстр, известно это тебе? Спас он ее, как же! Ты ее с ума свел, а потом загнал в паршивую маску!

— Послушай, ты не понимаешь...

— Очень даже хорошо понимаю! — Тео решительно двинулся к углу, где сидел Дауд. — Ты и мне хотел помочь таким же манером? Нет уж, спасибо. Дурак я был, что стоял тут и слушал тебя. А ну выходи оттуда! Выходи, или я сам тебя вытащу!

— Ни с места, мальчишка! — истерически завопил Дауд. — Я тебя предупреждал!

Мандрак перехватил Тео на полпути к цели, но он все-таки рассмотрел немного бывшего Эйемона Дауда, который пытался уползти от него еще дальше в тень, как нетопырь с перебитыми крыльями. Увиденное выглядело как куча слизи, сухих листьев и полуобглоданных куриных костей, но даже это не могло описать всей невозможности подобного существа. Больше всего поразило Тео то, что осталось от лица Дауда — лоснящаяся бесформенная глыба, где единственной человеческой чертой были глаза, полные ужаса, стыда и горя. Тео не сдержал своего отвращения и отскочил прочь еще до того, как рука мандрака опустилась ему на плечо.

— Я же сказал, чтобы ты не подходил ко мне, — кричал Дауд. — Я тебе запретил! Убил бы тебя за это!

— За то, что я видел, во что ты превратил сам себя?

— С-сам себя? — Дауд говорил так, словно ему трудно было дышать. — Как т-ты можешь говорить такое, мальчишка? Разве я сам себя отправил в изгнание? Сам себя обманул?

— В общем, да. — Тео теперь на все махнул рукой. — К черту все это и тебя заодно. Скажи, что собираешься делать со мной, и хватит.

Дауд чуть-чуть успокоился.

— То же самое, что сделали бы Чемерица с Дурманом, попадись ты им в руки. Ты, как наследник Фиалки, обладаешь неким ключом, который, по их мнению, откроет им доступ к неисчерпаемым запасам энергии, заключенной в человеческих душах. Мне ни к чему сводить наш старый мир с ума — столько энергии мне не требуется, — но я должен воспользоваться тем же ключом, чтобы вернуть жизнь Эрефине и какое-то подобие нормальности себе. Прости, Тео. Я не Чемерица и постараюсь по возможности не причинить тебе никакого вреда.

— Какой еще ключ, псих ты чокнутый? Нет у меня никакого ключа, за которым вы все гоняетесь. Ни ключа, ни волшебной палочки, ни долбаного кольца — ничего! — Тео беспомощно дергался в тисках мандрака.

— Мы не можем этого знать, пока я тебя не обследую. Пойми, это только честно после всего, что они сделали со мной и с Эрефиной. Поэтому я и притворялся, что разыскиваю тебя по их поручению, хотя прекрасно знал, где тебя искать. Чемерица нуждался во мне, а я в нем. Общаясь с ним, я потихоньку черпал от него ресурсы и сведения, пока не узнал почти все, что мне было нужно.

— Выходит, ты ничем от него не отличаешься, так или нет? — Тео плюнул на пол. — Ах да, забыл — ты постараешься не прикончить меня, добывая необходимое.

— Я не Чемерица, — холодно повторил Дауд. Он снова забился в угол и принял вид бесформенной тени. — Все эти ужасные вещи я делал из-за любви.

— Страшнее ты сказать ничего не мог.

Другой мандрак отделился от стены и вышел на свет. Тео был уверен, что Дауд, сытый по горло его обвинениями, сейчас прикажет своему рабу в лучшем случае избить его до полусмерти, но мандрак вдруг согнулся, словно в поклоне, и начал разваливаться на куски самым нереальным образом, как в мультфильме. Еще немного, и здоровенные бледные ломти покатились по полу.

— Какого черта... — успел вымолвить Тео, и в комнату вались вооруженные констебли в доспехах для подавления мятежей и в граненых очках, с осиными автоматами, наставленными на Тео и на угол, где сидел Дауд. За ними вошли еще двое в штатском, один чрезвычайно высокий и тощий с чем-то вроде светового бича в руке, другой знакомый до боли.

— Пижма. — Тео снова плюнул. Бесполезный жест, но в ближайшем будущем ему, вероятно, вообще не придется делать хоть какие-то жесты.

— Да, мастер Вильмос — или мне следовало сказать «мастер Фиалка»? Я жив только благодаря вам. Вы всего лишь бросили меня, вместо того чтобы прикончить. — Лицо Пижмы как-то ненатурально блестело. — Не знаю, в кого это вы такой уродились.

— Заткнись, Пижма, — сказал длинный. — Отец хочет, чтобы все было сделано быстро.

«Вот и все», — сказал себе Тео, видя нацеленные на него стволы. По жилам у него точно ледяная вода текла, а не кровь. Он понял, на кого похож этот длинный. «Должно быть, Чемерицын сынок — тот, у которого крышу напрочь снесло, по словам Поппи».

38 СЛОМАННЫЙ ЖЕЗЛ

— Возмутительно! — Голос Эйемона Дауда громыхнул так, что Тео чуть не упал. Даже констебли в шлемах, и те дрогнули, а Пижма зажал уши. — Как смеете вы врываться ко мне без спросу?

— Брось, — ответил ему длинный. — Ты предатель, ведущий двойную игру. Мой отец все слышал и принял решение.

— Что вы такое говорите? — В голосе появилась такая тревога, что настроение Тео, уже достигшее каменистого дна принялось скрести камень, чтобы зарыться еще глубже. — Это ложь, Антон Чемерица! Я оказал вашему отцу и всей вашей семье неисчислимые услуги...

Чемерица поднял вверх руку и щелкнул пальцами. Прозвучала мелодия, похожая на перебор гитарных струн, и на потолке над головой Чемерицы блеснул свет. Он постепенно разгорался, превращаясь в сверкающую паутину, протянутую между двумя стенами у двери. Механического вида паук вылез из темного угла в ее середину.

— Не ты один способен скрываться в темноте. Мы внедрили его сюда во время твоего последнего визита в наш дом. — Молодой Чемерица сделал еще один жест, и в комнате зазвучал голос Дауда:

«...Поэтому я и притворялся, что разыскиваю тебя по их поручению, хотя прекрасно знал, где тебя искать. Чемерица нуждался во мне, а я в нем. Общаясь с ним, я потихоньку черпал от него ресурсы и сведения, пока не узнал почти все, что мне было нужно».

Тео озирался в поисках выхода, но констебли были повсюду, и двое из них стояли между ним и Кумбером.

— Ладно, Антон, — сказал Дауд. — Вы меня поймали, признаю это, хотя тебе хорошо известно, что твой отец сам постоянно ведет двойную игру, натравливая одного соперника на другого. Не лучше ли нам заключить сделку, чем тратить время на препирательства? Вам нужен мой так называемый внучатый племянник, а еще я, как вы должны знать, обладаю большим количеством ценной информации, собранной моим предшественником за много веков. Мне самому мало что нужно, и я не строю иллюзий относительно борьбы за абсолютную власть с твоим отцом. В обмен на последнего отпрыска рода Фиалки я прошу у вас только сутки, чтобы покинуть Город...

— Ах ты ублюдок! — закричал Тео, а Чемерица засмеялся, как идиот.

— Смешно, да только ты зря удивляешься, Вильмос, или Фиалка, или как там тебя. Ты уже знаешь, какую пакость подстроил Дауд собственной родне, не говоря уж об этой нечастной, своей единственной будто бы любви. Спроси заодно, что он сотворил с ребенком, которого носила твоя женщина.

Тео в панике подумал сперва, что Антон говорит о Поппи, что они все узнали и схватили ее. Потом до него дошло.

— Выкидыш? — сказал он, повернувшись к невидимому во мраке Дауду. Этот последний удар после всех жутких открытий сегодняшнего дня чуть не добил его. — Несчастье с Кэт — твоя работа?

— Так велел Чемерица! Я не хотел. Я сделал это против своей воли. Но если бы я отказался, он выдернул бы тебя из мира смертных прямо тогда, чтобы сохранить твои наследственные права, а я... еще не был готов. — Звук сдавленного дыхания впервые слышался не только из воздуха, но и от скорчившейся в углу фигуры.

Пораженный Тео молчал. Углы губ Чемерицы дернулись вверх, точно он учился улыбаться по самоучителю.

— Вы позабавили меня, честное слово.

— Дурак ты, Антон Чемерица, — почти беззлобно произнес Дауд. — Твой отец допустил большую ошибку. Теперь Вильмос зол на меня, и вам будет еще труднее его использовать. Мало того, что вы не сможете этого сделать без меня, я еще очень постараюсь...

— Это ты дурак, Дауд, — возразил Чемерица-младший. — Нам от тебя ничего не надо. — И он приказал, обращаясь к констеблям: — Пристрелите его.

Не успел Тео глазом моргнуть, как двое в затемненных очках вышли вперед. Дула их автоматов полыхнули огнем, и комнату наполнил вой наподобие шума самолетных двигателей, всасывающий в себя, как в вакуум, все прочие звуки. Из Угла, где прятался Дауд, полетели ошметки. Хриплый вздох, бульканье — и фигура в кресле обмякла. Что-то, упав сверху, подкатилось к ногам Тео — это была стреляная оса, бронзовый цилиндрик, слабо дрыгающий ножками. Тео смотрел на нее, отупев от шока.

Он умер. Нет больше Дауда. Очень просто.

— Теперь выпускайте саламандр и поджигайте эту лавочку. — Антон Чемерица держался с полной невозмутимостью — как оживший труп, способный двигаться и говорить, но ничего при этом не чувствующий. — И посадите этого смертника в экипаж. Итак, ты и в самом деле из этих слабаков, из Фиалок, — ухмыляясь, сказал он Тео. — Меня это, впрочем, не удивило. Он должен остаться живым, — продолжал распоряжаться Антон, — но если окажет сопротивление, не церемоньтесь. Да шевелитесь же вы! Этого, с пузырем, тоже возьмите — вдруг он знает что-то полезное.

Четверо констеблей взяли Тео и Кумбера, а другие начали вытряхивать из мешков на пол какие-то красные созданьица с яркими золотыми глазами. Они имели некоторое сходство с земными саламандрами, но больше напоминали игрушечных чертиков. Саламандры быстро разбежались по углам, и там стало разгораться пламя.

— Милорд, неужели вы взаправду хотите сжечь это место? — засуетился Пижма. — Здесь собраны бесценные знания...

— Ложные знания. — В голосе Антона впервые послышалась неподдельная ярость. — Мне следовало знать, что Устранитель — смертный, он не понимал ничего из того, что я ему говорил, не мог ответить ни на один мой вопрос. Ему не нравилось, как я провожу мои эксперименты. Как я раньше не догадался!

— Но здесь есть и то, что собрано прежним Устранителем...

Тео продолжал наблюдать за происходящим, пока ему сковывали руки за спиной. Наручники на ощупь казались мокрыми и резинчатыми, но сейчас его больше занимало лицо Пижмы, начинавшее оплывать, как масло. Его удерживали на месте какие-то чары, понял Тео. Молодильные, прихорашивающие — Поппи про них рассказывала. Его, должно быть, сильно обезобразило в доме Нарцисса.

— Прекрати мне указывать, Пижма, не то сам сгоришь. — Антон говорил точь-в-точь как подросток, но что-то еще в его голосе внушало настоящий ужас. — Я не верю, что здесь может быть что-то ценное. Я великий ученый, более великий, чем мой отец. Я знаю, что важно, а что нет. Я знаю, отчего кричат мои подопытные, знаю, что они видят и что чувствуют. Все остальное — ложь, а ваш Дауд — дутая фигура. Я хочу обратить весь этот хлам в пепел.

По всей комнате, как вспышки магнезии, загорались серебристые огоньки. В одних местах пламя взбиралось по стенам и лизало потолок, в других принимало самые неожиданные цвета. В воздухе резко запахло какими-то химикалиями. Напуганный Пижма поспешил к выходу. Антон наблюдал за пожаром, взмахивая длинными руками, как дирижер.

— Старая, прогнившая ложь, — сказал он тихо и обратил к Тео свою неживую ухмылку. — Этот сарай будет гореть несколько суток, и ночью его увидят с Ольховых гор.

«О Господи, он и правда психопат!» Тео не чувствовал почти ничего, кроме отчаяния. То, чего он боялся больше всего, случилось. Он умудрился залезть скованной рукой в карман и достал телефон, который дала ему Поппи. Пока констебли вели его к двери, он бросил его на пол, отпихнул ногой в ближайшую дымящуюся кучу и ощутил самое близкое к облегчению чувство, доступное ему в преддверии близкой смерти. Теперь эта штука не приведет их к Поппи. Уже кое-что.

Освещение все еще оставалось непостоянным, но на пути обратно коридор выглядел куда более нормальным, чем на пути туда. У самого выхода сидел брауни с нашлепкой на глазу и раскрытым зеркальником на коленях.

— Что-то неладно, мастер, — сказал он, когда подошел Чемерица. — Оболочка сделалась грушевидной. Защита еще держится, но не знаю, долго ли я смогу...

— Я поджег эту хибару, Хлюпик, так что забудь. Хочешь остаться и посмотреть, что будет, когда загорится какая-нибудь из старых пазух под полом?

Брауни побледнел и вскочил с места. Одна его нога, короче другой, была помещена в огромный ортопедический башмак.

— Клянусь Колодезем, здесь есть резервы чистой пиромантии! Этот пожар будет пылать, как солнце!

— Пока все не сползет в Ис, — кивнул Чемерица. Констебли приоткрыли входную дверь, выглянули и сомкнутым строем вышли наружу, волоча Тео и Кумбера, как багаж. Тео хотелось орать от боли в руках, но он как-то приспособился и ушел в себя, туда, где боль не слишком его доставала.

В переулке дожидались два огромных, матово-черных военных автомобиля. Моторы работали бесшумно, но вибрация пробирала до костей. Этим броневикам придали обтекаемую, как у лимузинов, форму. Выпуклые непрозрачные окна походили на слепые глаза. У машин собрался народ, в основном женщины и дети, смахивающие на утопленников из-за синеватой кожи. При виде констеблей они отошли, оставив на корпусах узорчатые отпечатки своих пальцев.

— Мерзкие никсы, — прошипел Чемерица. — Вечно хватают руками чужое. Скоро ваши вонючие норы зальет кипящая лава!

Тео и Кумбера швырнули на пол одной из машин, Чемерица залез следом. Внутри могли свободно разместиться полдюжины пассажиров вместе с багажом — или скорее с оружием. Пижма, брауни и двое солдат сели в тот же автомобиль. Через открытую заднюю дверь Тео видел, как остальные констебли грузятся в другой. Одного из них пришлось втаскивать на руках — он, видимо, отравился ядовитыми газами.

Дверца захлопнулась, и Чемерица щелкнул пальцами, подав знак неразличимому за черным стеклом водителю. Автомобиль тронулся. Величина окон позволяла Тео видеть кое-что сразу с двух сторон, но он лежал на полу и мог смотреть только на серое небо и верхушки крыш. Проверив, дышит ли Кумбер, он стал медленно двигаться к задней дверце. Вероятность того, что он может открыть ее бежать, никто как будто не брал в расчет. Тео понимал, о это дурной знак, но сдаваться так сразу не собирался. Преодолевая боль в скованных руках, он сел и попытался нащупать края дверцы у себя за спиной. Может быть, он сумеет нажать головой на ручку и вывалиться. А если поддеть ногой наручники Кумбера, он и его вытащит. Выпасть и бежать, крича во всю глотку. Кумбера он нести не сможет но вдруг никсы или еще кто-нибудь придет им на помощь? «Против вооруженной цветочной охраны? Как же, жди». Тем не менее он продолжал ощупывать дверцу, решив делать все по порядку.

Тысяча раскаленных игл впилась ему в запястья, и он закричал.

Констебли подскочили, но Антон Чемерица только лениво поднял глаза. Неживая улыбка мелькнула снова, столь же веселая, как складка на теле медузы.

— Если хочешь этого избежать, сиди смирно, Фиалка. Не раздражай анни. Это такая морская тварь. Мозгов у нее нет, одни зубы и рефлексы — любопытнейшие рефлексы, доложу я тебе. Я специально развожу породу, которую можно использовать вместо наручников.

Яд струился вверх по рукам, и Тео еле удерживался от попытки содрать с себя живые оковы. Стоило ему шевельнуться, иглы снова впивались в плоть. Он замер, и боль понемногу начала проходить.

Автомобиль двигался медленно. Сначала Тео думал, что они маневрируют в узких улицах близ пакгауза Устранителя, но потом задрал голову и увидел невероятное количество эльфов на тротуарах и перекрестках — больших и маленьких, с крыльями и без. Подавляющее большинство, однако, составляли носатые и мохнатые.

Тео не единственный это заметил. Автомобиль резко затормозил, и Чемерица раздраженно осведомился:

— В чем дело?

— Очень много народу, хозяин, — ответил невидимый шофер. — Быстрее не получается.

— Да что там стряслось? — Антон посмотрел в окно. — Надо же, сколько гоблинов. Проклятые бунтари.

— Там не одни гоблины, хозяин.

— Дави их, и дело с концом.

Шофер явно не спешил с выполнением этого приказа, но машина все-таки продвигалась вперед. Снаружи кричали и порой барабанили по дверцам и крыльям автомобиля, но горестных или страдальческих воплей Тео не слышал ни разу. Странно: они как будто сами не знают, для чего вышли на улицу. Прямо карнавал Марди-Гра, только не такой веселый. Но в лицах, заглядывающих в затемненные с той стороны окна, чувствовалась определенная угроза. Тео не слишком беспокоился по этому поводу и даже надеялся, что шофер в самом деле задавит кого-нибудь, — тогда толпа озвереет, перевернет броневик и вытащит из него Пижму с Чемерицей. Авось они успеют заметить, что он, Тео — скованный пленник, прежде чем растерзать его заодно с остальными.

— Что они все здесь делают? — С искусственным лицом Пижмы дело шло все хуже и хуже. Оно колебалось и даже норовило соскользнуть, хотя это, возможно, был оптический обман. Зрелище чего-то ободранного и бугристого, проступающего под правильными чертами Пижмы, действовало на нервы — но Тео знал, что если даже лицо оторвется совсем и хлопнется на пол, ему это не слишком поможет.

— Зачем тебе это все, а? — спросил он внезапно. — Ты не меня одного предал, а еще и других — Нарциссов, Штокроз и прочих. Зачем?

Нестабильное лицо Пижмы стало бледным и гневным, но в глаза Тео он не смотрел.

— Молчи, смертный.

— У графа Пижмы много долгов, — насмешливо пояснил Антон, пользуясь случаем поддеть Пижму. — И очень слабое чувство верности.

— Извините, хозяин, — снова раздался голос шофера, — по-моему, надо это посмотреть. По всем потокам показывают. Я включу у вас зеркало.

Темная перегородка между ними и водителем осветилась и показала улицу, запруженную не меньше той, по которой они ехали. Комментатор говорил спокойно, но немного частил.

— ...час назад поступило неожиданное и пока необъяснимое заявление. Преступным элементам удалось вставить свое сообщение во все зеркальные потоки, замаскировав его под экстренный выпуск первого советника Дурмана. За этим последовали многочисленные волнения, но случаев насилия пока не отмечено. Представители ведущих домов заверяют общество, что опасности нет, однако всем гражданам рекомендуется как можно скорее разойтись по домам. Вскоре парламент соберется на внеочередное заседание, чтобы перенести комендантский час на более раннее время и, возможно, даже ввести военное положение. Через минуту .мы включим приемную Парламента Цветов, а сейчас снова... это... сообщение...

Уличную сцену на экране сменило очень знакомое Тео лицо.

— Я обращаюсь к моему народу и ко всем добрым эльфам. — Пуговица, одетый в свою всегдашнюю дерюгу, сидел, поджав ноги, перед каменными грудами Замкового моста. — Я гоблин, и зовут меня Чумазый Козявка Пуговица. В мое племя входят все мыслящие существа, которым дороги свобода и справедливость, а к врагам моим я отношу тех, кто стремится отнять эти бесценные вещи у других.

Эльфийский народ, тобою правят убийцы. Многие из вас это знают, но боятся сказать вслух. Но знаете ли вы, что они потерпели полный крах? Ни репрессии, ни грабеж, ни вся их жестокость не помогли им обеспечить то единственное, что могло как-то их оправдать, — безопасность и спокойствие всей Эльфландии. Их время истекло, эльфийский народ. Те из вас, кто слышит меня, знает, что я говорю правду. — Пуговица кивнул, как будто только что ответил на трудный вопрос. — Но своим сородичам, гоблинам, я скажу еще кое-что. Мы долго мирились с угнетением, в основном потому, что когда-то, давным-давно, наши старейшины дали свое священное слово. Если бы они могли заглянуть в будущее и увидеть что сделают с нами цветочные лорды, они воздержались бы. Однако слово было дано, и мы сдержали его страшной ценой.

Пуговица медленно, словно совершая ритуал, стал разворачивать нечто, завернутое в черную ткань.

— Что он делает, этот живогрыз? — с испугом воскликнул Антон Чемерица. — Почему никто не арестует его, не убьет? Как он смог проникнуть в зеркальную систему?

Пуговица предъявил тысячам своих зрителей испещренный знаками жезл. Тео совсем еще недавно мог бы потрогать этот предмет рукой. Неужели это все-таки оружие? С чего бы иначе все так носились с этой палкой?

— Вот оно, наше слово, — сказал Пуговица. — Вот запись нашего старинного обязательства. — Его лицо стало совсем непроницаемым, глаза закрылись. — В полном сознании того, что я делаю, и делая это охотно и с радостью, я освобождаю свой народ от договора с его угнетателями! — Сказав это, Пуговица переломил жезл надвое своими когтистыми лапками и бросил обе половинки на камни перед собой.

— Нынче наши предки улыбаются. — Желтые глаза Пуговицы раскрылись опять. — Нынче вы стали свободными. Каждый из вас отныне свободен, кем бы он ни был и что бы ни говорили ему. Пользуйтесь вашей свободой, как считаете нужным.

Пуговица исчез с экрана, где снова появились кадры городских улиц, заполненных гоблинами и другими эльфами, и комментатор возобновил свой взволнованный репортаж.

— Многие отведают вкус железа еще до конца этого дня, — сказал явно потрясенный Антон Чемерица и велел водителю прибавить ходу. Тот свернул на менее оживленные улицы, чтобы избежать толп, запрудивших теперь все главные транспортные артерии.

Странное выступление Пуговицы немного приободрило Тео, но хватило этого ненадолго. Факт оставался фактом. Пуговица сам сказал, что у него недостаточно сил для штурма хотя бы одного правящего дома. Если гоблин надеется что собравшихся у моста революционеров поддержит весь Город, он не принял в расчет того ужаса, который внушает всем Чемерица со своими драконами. Разве этаких чудищ можно одолеть кирками, камнями и палками? Драконы изжарят на месте сотни, даже тысячи бунтовщиков — тем все и кончится.

Народу на улицах, однако, становилось все больше — не столько пламенных революционеров, готовых последовать за чудаковатым гоблином на смерть, сколько простых горожан, ищущих ответа на волнующие их вопросы. Беспокойство, которое вызвала эта ситуация у правящих домов, не вызывало сомнений. Зеркальные комментаторы сообщали о беспорядках в окраинном районе Курганы и забастовке в доках Восточного Берега. Даже пожар в пакгаузе Дауда истолковали как одно из выступлений против существующего порядка — и неудивительно, поскольку огонь теперь разгорелся вовсю. Его клубы на экране достигали высоты примерно ста футов. Никс из местной пожарной части сообщал, что они не могут даже приблизиться к очагу из-за невыносимого жара. Они стараются только не дать огню распространиться дальше, и он полагает, что пожар удастся потушить разве что через несколько суток.

Антон посмеялся, услышав это, но в целом ему было явно не до смеха.

Тео, чья надежда успела иссякнуть, вновь погрузился в отчаяние. Дом Чемерицы рос впереди, выделяясь на сером небе, и Тео казалось, что он смотрит на это со стороны — так поглядывают, входя порой в комнату, на экран телевизора, где идет старый фильм или выпуск новостей. Он знал, что жить ему осталось недолго, и в то же время прикидывал, сколько ему придется ждать, пока все эти страсти-мордасти не придут к концу.

«Дауд помог им убить ребенка Кэт. Нашего ребенка. Они добьются от меня всего, что им нужно, а Пуговицу и остальных превратят в головешки, и ветер разметает их».

Что-то упорно стучалось в его мысли — не воспоминание, а какой-то непонятный раздражитель, назойливый призрак. Он дернулся. Анни куснуло его легонько, почти игриво, и огонь опять пробежал по жилам.

Какой бы слабой ни была угроза того, что Пуговицына революция осуществится успешно, дом Чемерицы явно принял ее всерьез. Подъезжая к нему по длинной улице — по гигантской аллее, собственно говоря, — Тео видел на бетонной площадке вокруг небоскреба такие же броневики и открытые автомобили с одетыми в доспехи солдатами. С натянутых высоко проводов свисали странные конструкции вроде вогнутых крыльев бабочки — вероятно, устройства связи. На лицах попадавшихся навстречу военных читалась мрачная решимость.

Война, думал Тео. Казарменное положение. Пуговице понадобится танковая дивизия, чтобы пробиться сюда.

Машина остановилась, и им вдруг овладело чувство нереальности, до того острое, что он принял его за новый укус анни. Он оставался внутри своего тела, видя перед собой похожий на бивень небоскреб, и в то же время смотрел на броневик откуда-то сверху. До ужаса знакомое присутствие в голове кого-то чужого вернулось, но теперь уже не во сне, а наяву. Что-то терлось о его сознание, не скрывая наслаждения от того, как корчились его мысли.

Скоро. Он скорее ощутил это, чем услышал — не слово, а известие, холодное, ироническое обещание. Скоро. Затем чужой ушел, и Тео снова остался один у себя в голове, слабый и дрожащий.

Пижма поговорил с кем-то по раковине и сказал:

— Охрана держит для нас третий лифт.

— Без тебя знаю. — Антон вытянул свои длинные ноги — для эльфа он был весьма неуклюж. Его равнодушный взгляд упал на Тео и спящего Кумбера. — Если хочешь принести пользу, Пижма, сними эту штуку с феришера. Для разговора с отцом его следует разбудить, а отец, как известно, ждать не любит.

Пижма стал снимать с Кумбера липкую маску. Тео был верен, что, войдя в дом Чемерицы, уже не выйдет оттуда. Там ждет его тот, чужой. Эта башня, похожая на обломок берцовой кости, — последнее, что он видит в жизни. Она поглотит его, как морское чудище поглотило Иону, но вряд ли найдется бог, способный извлечь его обратно.

Он выпрямился, решив, что настало время для последней попытки, — но самая эта мысль, сопровождаемая, возможно, непроизвольным напряжением мускулов, взбудоражила анни. Оно впилось в него своей мокрой зубастой пастью, и он с воплем, терзаемый спазмами, повалился на пол.

Он почти не сознавал, как его вытаскивают из машины и волокут через вестибюль к лифту. В мозгу брезжило только одно: надежды больше нет.

39 ПРИЕМНЫЙ СЫН

Когда двое охранников вывели Тео из лифта, боль немного отпустила его, и в голове прояснилось. Из тумана прорезался длинный коридор. Антон Чемерица медленно нагнулся — в помраченном сознании Тео он выглядел вдвое выше нормального роста, — с неожиданной силой зажал мягкими белыми руками голову пленника и холодным пальцем оттянул нижнее веко.

— Надо же, — весело удивился он. — Столько сосудов полопалось, что белок стал совсем розовым — глаза того и гляди из орбит вылезут. Что скажешь, Пижма? Далеко не все эффекты аннийского яда исследованы в нашем полном возможностей мире. Можешь взять это за основу своего будущего проекта.

Пижма держался за собственное лицо, точно боясь, что оно развалится окончательно.

— Как вам будет угодно, мастер Чемерица, — произнес он сквозь зубы. Он, похоже, и не на такое бы согласился, лишь бы его не заставляли говорить.

Тео, слыша странные булькающие стоны, не сразу понял, что стонет не он, а Кумбер, приходящий в себя. Феришера анни-наручники пока не тронули ввиду его бессознательного состояния, но издаваемые им звуки отнюдь не говорили о том, что он хорошо себя чувствует.

— Г-где... — Кумбер, поддерживаемый, как и Тео, двумя констеблями, повел вокруг мутным взором.

— Мы в доме Чемерицы, — сказал ему Тео. — Смотри не шевелись, не то твои наручники вопьются в тебя зубами. И не говори ничего. — Бесполезное предупреждение, но по крайней мере Кумбер ничего не брякнет случайно. Пусть поработают. Тео невольно подумал о характере этой работы, и у него подогнулись колени. «Да какого черта? Кого я хочу обмануть? Я все им скажу». Пытки никто долго не выдерживает — вопрос только в том, когда выкинуть белый флаг.

Простая, ничем не обозначенная дверь в конце коридора походила на вход в чулан, где уборщица держит ведра и тряпки. На самом деле там скорее всего припасены разные инструменты, и в бетонном полу имеются сточные желобки.

— Слушайте, — сказал Тео. — Я скажу все, что вы хотите знать. Передай это своему папе, Чемерица. А вы за это отпустите феришера и маленькую летуницу. Они вам ни к чему — вы ведь их взяли только из-за меня.

— Мой папа, как ты выражаешься, — презрительно бросил Антон, — возможно, вовсе с тобой говорить не захочет. Возможно, ему вздумается порезать тебя на куски за то, что ты вызвал его неудовольствие, да и твоих друзей заодно. Если полагаешь, что можешь ставить условия, ты так же глуп, как твой дядюшка, или кем там Устранитель тебе приходился. Ваши проиграли. Ты теперь сирота безродный и не имеешь полномочий заключать сделки.

Дверь в конце коридора, словно иллюстрируя могущество хозяев этого дома, распахнулась. Охранники отпустили Тео, и один из них пихнул его сапогом в зад.

Тео со скованными руками не устоял на ногах и хлопнулся на колени. В комнате было темно, лишь одинокий круг света падал на письменный стол и на цветок в его центре. Потом свет стал ярче, и эльф, сидевший за столом, встал. По-своему он был поразительно красив — этакий бог подземного царства. Теперь стало ясно, в кого Антон пошел ростом, но в бледном отцовском лице не было ничего от надутой инфантильности сына. Бездонные темные глаза некоторое время смотрели на Тео в молчании.

Очень приятно, — заиграла у Тео в голове старая песня «Стоунз». — Ты уже угадал, как меня зовут? «Не ты ли торчал у меня в мозгах, приятель?» Он казался достаточно сильным для этого, а жестокости у него и не на такое хватило бы, но Тео почему-то не верил, что это он.

— Князь Тьмы, полагаю? — лишь с легкой дрожью в голосе осведомился Тео вслух, и Нидрус Чемерица даже улыбнулся слегка.

— А ты, должно быть, последний из рода Фиалки? Что за надоедливая семейка. Все, бывало, суетятся, порхают да чирикают. Но гнездышко давно уже сверзилось с дерева, и все яички побились, кроме одного. — Он покрутил головой, вспомнив об этом утомительном деле — истреблении Целого клана. — Все прочие тоже могут войти. Незачем занимать мое время больше, чем это необходимо.

Его сын и Пижма вошли вместе с четырьмя констеблями, Двое из которых по-прежнему держали Кумбера.

— Охрана свободна, — подняв бровь, проронил Чемерица.

— Вы уверены, милорд?.. — Пижма осекся, и констебли отсалютовав, вышли.

— Они оба связаны, отец, — с оттенком гордости сообщил Антон. — И совершенно беспомощны. Одна из новинок моей...

Лорд вышел из-за стола и стал за спиной у Тео. Тот с трудом сохранял спокойствие, несмотря на опасность новых укусов, — близкое соседство Чемерицы вызывало у него озноб. Все равно что Дракула разглядывает твой затылок.

— Это, думаю, больше нам не понадобится, — сказал лорд. Давление на запястья исчезло. Тео почувствовал, что его руки свободны, и их стало покалывать — это восстанавливалось кровообращение.

— Но, отец...

— Не капризничай, Антонинус. Уж не думаешь ли ты в самом деле, что материальные путы лучше моих? — Чемерица снова очутился перед Тео, и палец лорда уперся ему в лоб, не успел Тео глазом моргнуть. Палец оставил на коже обжигающе холодную вмятину. Секунду спустя это ощущение сделалось менее острым, но зато стало распространяться по коже, проникая в мышцы и оплетая шипами позвоночник. — Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, — сказал Чемерица. — Пойдешь туда, куда я велю. А пока что стой, слушай и говори лишь в том случае, если я задам тебе вопрос.

«Ты ублюдок с трупной рожей», — хотел сказать Тео, но вместо этих слов у него вырвался легкий вздох — как в страшном сне, когда хочешь закричать и не можешь. Чемерица тем временем перешел к Кумберу, с ужасом глядевшему на него.

— Что знает этот? — спросил лорд.

— Возможно, и ничего, — ответил Пижма. — Мы их не допрашивали — привели прямо к вам.

— Не мы, а я, — поправил Антон. — Я отвечал за операцию.

— И принимал решения — не слишком разумные, — сказал его отец. Он тронул пальцем лоб Кумбера, произнес те же слова и повел рукой. На темных стенах, а может быть, и внутри них, загорелись огни, и Тео увидел, что они стоят в большом восьмиугольном зале около сорока футов в сечении, а письменный стол занимает лишь один из его углов.

В стенах имелись окна, придававшие помещению сходство с пентхаусом. Вид на весь Город, который открывался из них, делал дом Чемерицы подлинным пупом Эльфландии. Глядя на эту круговую панораму, Тео обнаружил, что еще обладает некоторой свободой движений — он мог шевелить головой, руками и даже переступать на месте. Он попытался сделать маленький шажок назад и убедился, что такой свободы у него нет. Место, где он стоял, удерживало его, как магнит.

На одной из окраин горел яркий огонь.

— В гавани пожар, Антонинус. Объясни мне его причину.

— В доме Устранителя было п-полно ловушек. — Молодой Чемерица начал вдруг заикаться. — М-мы... мне п-при-шлось...

— Об этом мы поговорим после, — ледяным тоном отрезал Чемерица. — Я недоволен тобой, но сейчас у нас есть дела поважнее. — Он посмотрел куда-то вверх. — Ага, другие уже поднимаются. — Странно безразличный взгляд перешел на Тео. — Ты хочешь сказать что-то. Говори, но используй свой шанс с умом.

Тео проглотил запланированное оскорбление.

— Мой друг сидит у тебя в стеклянной банке. Могу я ее повидать?

Чемерица подумал и кивнул Пижме. Тот подскочил к письменному столу и достал склянку в виде колокола.

— Можешь подойти. Разрешаю вам свидание.

Ни протестов Антона, ни саркастического ответа его отца Тео уже не слушал. Он двинулся к столу, чувствуя себя совершенно нормально, — но как только попробовал чуть-чуть отклониться, нога у него онемела, и он вернул ее на путь истинный.

Перед столом он остановился почти по собственной воле. Кочерыжка стояла под своим колпаком, прижав ладошки к стеклу.

— О, Тео, прости меня. — Он едва слышал ее.

На глаза ему навернулись слезы.

— Это я виноват, а не ты.

Она сказала что-то, но он не расслышал.

— Что-что?

— Ты можешь открыть банку, — сказал Чемерица.

— По-твоему, это разумно, отец?

— Открывай.

Тео только того и хотел, так что это тоже вышло как бы по его собственной воле. Он снял тяжелый стеклянный колпак с основания. Кочерыжка расправила крылышки, вспорхнула и повисла в воздухе перед ним. Она тоже плакала, и это расстроило его сильнее, чем любая боль, которую причиняли ему.

— Мне так жаль, что из-за меня ты влип в такое дерьмо. Правда, Тео.

— Перестань. Ты ни в чем не виновата.

— А кто привел тебя сюда из твоего мира? — Кочерыжка исхудала, побледнела, под глазами легли темные круги.

— Я страшно рад тебя видеть, — сказал он тихо. — Честно. Я... мы с Кумбером думали, что ты умерла.

Она с жалостью взглянула на Кумбера и замерла, увидев, кто стоит рядом с ним.

— Пижма... Ты-то что здесь делаешь, предатель? Я слышала, как Чемерица говорил про тебя — ты продал нас всех, лживая тварь, убийца...

Прежде чем Тео или кто-то другой успел шевельнуться, она пронеслась через комнату и зажужжала вокруг головы Квиллиуса Пижмы, как рассерженная оса.

— Остановите ее! — отмахиваясь, кричал он. — Мое лицо... Прихлопните ее кто-нибудь!

— Подойди к окну, — преспокойно сказал лорд Чемерица.

Тео не понял, к кому тот, собственно, обращается, но тут его собственные ноги пришли в движение и понесли его к ближайшему оконному переплету. Он пытался сопротивляться, но Чемерица словно сидел в его позвоночном столбе и управлял его нервами, как нитями марионетки. Панорама города замигала, заколебалась и начала таять, как мыльный пузырь в замедленном кадре. Позади одного окна открылось другое, точно с таким же видом. Должно быть, у Чемерицы перед окнами помещены зеркала для лучшего контроля над Городом, мельком подумал Тео. У него и пауки, и драконы — все современные удобства. Внешнее окно поднялось вверх, как веко, и Тео ощутил у себя на лице холодное дуновение.

— Стой, Чемерица! — крикнула Кочерыжка. — Я все поняла! Я не трону Пижму, только вели ему остановиться!

Тео, сделав еще три шага, остановился перед самым открытым окном. Пошатываясь на ветру, он чувствовал, как легко будет просто перегнуться вниз и полететь, кружась, с высоты многих сотен футов. Мелкие капли дождя оросили его щеки и лоб. Если Чемерица переоценит выносливость его усталых ног, он упадет непременно...

— Я выпустил тебя из банки, летуница, потому что теперь Фиалка в наших руках и ты не нужна нам больше, — сказал лорд. — Но если ты вздумаешь нападать на моих подчиненных, то станешь для меня помехой. Я не желаю тратить наше время и ронять достоинство, гоняясь за тобой, — я просто напоминаю тебе, кто здесь командует.

Кочерыжка все еще парила над Пижмой — так, чтобы он не мог ее достать.

— Не для того же ты затратил на него столько трудов, чтобы взять да и выкинуть его за окошко? — Это, впрочем, прозвучало у нее не совсем убедительно.

— Резонно, — согласился с ней Чемерица. — Но я мог бы заставить его вырвать собственный глаз, что никак не отразилось бы на его полезности. А поскольку я не хочу разводить грязь у себя в кабинете, то вместо него я выброшу в окно феришера. На этом я заканчиваю разговор с тобой.

Кочерыжка, вложив в свой взгляд всю ненависть, какую могла себе позволить крошечная фея по отношению к властелину Эльфландии, вернулась назад и села на плечо Тео.

— Отойди от окна, Тео. Пожалуйста.

— Можешь отойти, — разрешил Чемерица, и Тео, обретя такую возможность, отступил на несколько шагов. Тут колени у него подкосились, и он опустился на пол, цепляясь за ковер так, точно комната могла встать на дыбы и вышвырнуть его вон.

— Лорд Наперстянка и лорд Дурман ожидают в приемной, — сообщил из ниоткуда безличный голос.

— Они опаздывают. Пусть войдут. — Чемерица повернулся к своему недовольному сыну. — Надо на время поместить куда-то мастера Фиалку — назовем его так.

— Да, отец. — Антон слегка воспрял духом.

— Только не в лабораторию. Ты понял меня? Он нужен не для опытов, а для чего-то гораздо более важного.

В комнату вошли два хорошо одетых эльфа — оба стройные и в том неопределенно среднем возрасте, который, по мнению Тео, указывал на несколько прожитых столетий. У одного золотисто-рыжие волосы спускались до самых плеч, что в любом другом городе сочли бы фатовским стилем. Поверх его сшитого на заказ костюма висел большой медальон, и держался он с настороженностью, которую Тео расценил как эльфийский вариант нервозности. Другой, с ненатурально черными, будто крашеными волосами — не чернее, однако, шелка, в который он был одет — и мохнатыми белыми бровями, составляющими резкий контраст, был, несомненно, отцом Поппи. Тео, зная, что часы и даже минуты его жизни скорее всего сочтены, невольно встревожился, заметив сходство черт дорогой ему женщины с каменными чертами ее отца.

Дурман окинул его взглядом с некоторым интересом.

— Так это и есть наследник Фиалки. Не очень-то он похож на свою родню.

«Я нравлюсь твоей дочке куда больше, чем ты, приятель», — хотел сказать ему Тео, но, разумеется, промолчал.

— Извините за опоздание, Нидрус, — сказал рыжеволосый, лорд Наперстянка. — Улицы запружены бунтовщиками.

— Знаю, — небрежно махнул рукой Чемерица. — Гоблина скоро разыщут. Зрелищная публичная казнь — лучшее средство против уличных пробок.

— Вы разве не слышали? — с любопытством взглянул на Дурман. — На улицах толпятся не просто безработные и недовольные обычного толка. Это настоящее восстание — восстание гоблинов! Они валом валят из своих кварталов, и Сияние охвачено пожарами. Тысячи гоблинов осадили Новокурганный дом и угрожают поджечь парламент! На данный момент убиты не менее двадцати констеблей. Вы что, не отвечаете на звонки, Роща густая?

Чемерица впервые за все это время проявил легкое удивление.

— Из-за палки, которую он сломал? Вы хотите сказать, что этот древний договор был единственным, что держало гоблинов в повиновении? — Он щелкнул пальцами в сторону окон, вызывая зеркала, и вид на город сменился увеличенными кадрами толп, ведущих бои с вооруженными констеблями. Тео догадался, что пышное здание на одной из улиц, несколько напоминающее белый с позолотой свадебный торт, и есть Новокурганный дом, резиденция парламента. В уличных боях, как с удивлением и радостью отметил он, участвовали не одни гоблины, а эльфы разного типа — в том числе и такие, которые, если бы не крылья, не слишком отличались бы от Чемерицы и других лордов. Они строили баррикады и поджигали мусорные баки. В загородившихся щитами констеблей летели камни и прочие снаряды, но те пока что держались стойко.

— Ничего у них не выйдет, — прошептала Кочерыжка на ухо Тео. — Цветы чересчур сильны. Но посмотреть все равно приятно, правда?

— Кровь Оберона! — Чемерица наблюдал за происходящим, скривив рот, будто съел что-то очень кислое. — Поджигать наш Город? Да я их гоблинское гнездо с землей сровняю, а землю посыплю солью. Все поколение гоблинов будет... — чемерица сузил глаза. — Это еще что?

В толпе мятежников возникло движение, словно в одноклеточном организме, который собирается разделиться. В ней образовался проход. Эльфы шарахались в стороны от колонны всадников, которые, проскакав по улице, выехали на ничейную землю перед рядами констеблей. Тео чуть не вскрикнул от изумления. Ему уже случалось видеть этих всадников и их однорогих скакунов.

— Гримы! — процедил Наперстянка. — Эти еще откуда взялись, скажите на милость?

Всадники в ярких мехах и перьях вышли, казалось, не просто из далекого дикого прошлого Эльфландии, а из кошмарного сна. Конница, сверкая копьями и витыми рогами, паля из ружей с широкими дулами, с воем ринулась в атаку. Из-за желтых глаз и лиц, расписанных причудливей всяких масок, гримы выглядели неудержимыми — точно ураган поднялся и несет с собой хэллоуиновских ряженых. Констебли сомкнули щиты, но гримы, пользуясь преимуществом скорости, раскидали их, пронзая врагов копьями и топча острыми серебряными копытами единорогов. Воодушевленная толпа хлынула следом за ними со слитным устрашающим воплем, от которого у Тео даже по ту сторону зеркал волосы встали дыбом. Гоблины и эльфы в едином порыве громили правительственные войска.

— Откуда взялись эти гримы? — твердил Наперстянка. — Как могли треклятые горцы пробраться в Город?

Дурман прижал одну руку к уху, точно слушая телефон, хотя никаких наушников на нем, естественно, не было.

— Бой идет не только на Васильковой, — сказал он. — Мне сообщают, что то же самое происходит по всему Городу. Секретарь Шпорника говорит, что их фамильную башню в Длинных Тенях взяли в осаду, что дикие гоблины разгромили караульную и поджигают подворье.

— Быть не может! — ахнул Наперстянка.

Чемерица в отличие от него не тратил времени на отрицание очевидного. Дотронувшись до боковины своего стола, он сказал:

— Соедини меня со Змеиным Корнем в пещерах. Тревога четвертой степени. Мне нужны все животные, какие есть в наличии.

— Черное железо, — удивился Дурман, — ты действительно намерен снова пустить их в ход?

— Хочешь, чтобы я послал их на дом Дурмана? Нет? Тогда молчи.

Тео, слушая их краем уха, с затаенной радостью смотрел на экран.

Он и его друзья помощи вряд ли дождутся, но это здорово что Чемерице дали отпор. Здорово, что его шайка забеспокоилась и изыскивает резервы. Тут не без Пуговицы, это точно. Он как-то умудрился провести гримов в Город... диких гоблинов вместе с единорогами...

— О Боже, — пробормотал он. — Это же мы!

— Чего? — Кочерыжка придвинулась ближе.

— Да так. Потом расскажу... если оно будет, потом. — Он не хотел ничего пропустить, но был уверен, что разрешение на въезд одного эльфа с одним домашним животным, полученное им и Кумбером, было после размножено с помощью Стриди. Господи Боже! Пуговица, наверное, проводил их через все контрольные пункты — десяток здесь, десяток там... Тео тихо гордился тем, что помог всунуть этот хитрый лом в гладко работающую машину Чемерицы.

Ломик получился что надо. На расположенных кольцом экранах царила полная неразбериха. Вокруг Новокурганного дома и даже на его крыше вспыхивали огни. Как туда-то сумели забраться? Но тут Тео увидел, как один из гримов, откинувшись в седле, пустил огненную стрелу в окно на верхнем этаже. Мятежники и гримы, похоже, завладели полем битвы — констебли, потеряв многих убитыми и ранеными, отступали. Гримы выравнивали строй, а городские эльфы в порыве свирепой радости переворачивали скамейки и вышибали парадные двери парламента. Из выбитого окна струился по ступеням каскад золотых жучков, которых слепой инстинкт гнал прямо на горящие мусорные баки. Из верхних окон выглядывали бледные, озабоченные лица. Тео пожалел бы их — в большинстве это, наверное, простые чиновники, оказавшиеся между пожаром и разъяренной толпой, — но на данный момент ему хватало своих проблем.

Прозвучавшее в разговоре страшное слово вернуло его внимание к лордам.

— Но драконы могут натворить таких дел, — говорил Дурман, — что мы застрянем здесь на несколько суток.

Тео дрогнул, как от удара в живот. Большой черный змей в небе...

— Мы не можем столько ждать, Нидрус, ты же знаешь, — продолжал Дурман. — Ты сам сказал, что срок действия заклинания ограничен. Пусть Аконит и его констебли управляются с бунтовщиками. С местью можно повременить.

Чемерица обратил к первому советнику столь холодное и бесстрастное лицо, что Тео впервые подумал: слишком рациональное мышление — тоже безумие своего рода.

— Не думаю, что ты вправе настаивать, Аулюс. Разрушения действительно могут нарушить наши планы, но это еще не значит, что мы не должны преподать живогрызам урок. Это значит лишь, что нам придется пересмотреть свой график. — Он снова дотронулся до стола. — Приготовь три боевых экипажа — мы выходим. — Он улыбнулся своим сообщникам, но те не улыбнулись в ответ. Тео в жизни не видел ничего более жуткого. На месте Дурмана он поискал бы себе другой мир для житья — в этой конуре скоро останется только одна большая собака, дураку ясно. — Мы едем в Собор немедленно. Если повезет, мы не только выполним главную нашу задачу, но и найдем по дороге пару хороших наблюдательных пунктов, откуда будет видно, как расправляются с этим сбродом.

В кабинет вошли полдюжины констеблей и пара огров — так внезапно, что Дурман с Наперстянкой вздрогнули. Чемерица продолжал отдавать приказы в воздух.

— И приготовьте ребенка. Да, сейчас. Мы будем с минуты на минуту. — Он направился к двери, и все, даже цветочные лорды, без возражений последовали за ним.

Двое констеблей потащили к двери Кумбера, двое хотели взять под руки Тео, но этого не понадобилось — он уже сам шел за Чемерицей, как собака на невидимом поводке. Один из констеблей хотел согнать Кочерыжку с его плеча, но она залезла поглубже в волосы. Тео хотел сказать ей что-нибудь храброе и ободряющее, но не мог. Они, правда, собирались покинуть дом Чемерицы, на что он уже не надеялся, но дело по-прежнему выглядело достаточно безнадежным. Заклятие Нидруса Чемерицы лежало на нем, как свинцовое одеяло, и он едва выдерживал его вес.

Тео быстро запутался в коридорах и возникающих неожиданно дверях. Стало заметно теплее, и через несколько минут перед ними появилась фигура в белом халате. Для эльфа этот медик выказывал много эмоций, в основном нервозных.

— Милорд, я не ожидал,.. Я думал, у нас будет время хотя бы до завтра — сны, магический кристалл и прочие предзнаменования настраивали именно на этот день...

— Он готов? — прервал его Чемерица.

— Еще секунду. Его одевают для выхода. Он только что откушал — все это так неожиданно...

— Больше мне от тебя ничего не надо, нюх-Ирис. Можешь заняться другими делами.

— Но, милорд... — волновался эльф, — если все переносится на сегодня, разве вы не хотите, чтобы я ехал с вами? Чтобы сопровождал ребенка? Я так долго и упорно работал...

— Если мы добьемся успеха, ты будешь вознагражден. Ступай.

Нюх-Ирис растерянно запустил руки в волосы, поклонился и юркнул в какую-то дверь. Чемерица ждал терпеливо, как статуя, Дурман с Наперстянкой чувствовали себя неуютно, Кумбер поскуливал от боли и отчаяния.

Над сознанием Тео нависла грозовая туча, приближаясь с каждым мгновением. Каждая клетка в его теле ежилась от страха. Если бы охранники не держали его, он мешком рухнул бы на пол. Вот оно, совсем близко. Он чувствовал себя хуже некуда. Вот оно, то, что его дожидалось, что приходило в его сны...

Дверь отворилась, и две женщины вывели на удивление маленькую фигурку в теплом пальто с капюшоном, в теплых штанишках и зимних ботинках — ни дать не взять ребенок, которого снарядили гулять в морозную погоду. Кожа фей блестела от влаги, и двигались они медленно, как одурманенные, но при этом очень старались не притрагиваться к коротышке, поправляя на нем пальто. Тео знал, что они испытывают, — он сам бы охотно держался как можно дальше от этого маленького молчаливого существа.

— Что-нибудь еще? — нетерпеливо спросил Чемерица. — Нам пора.

Из-под капюшона выглянуло розовое детское личико с каштановыми кудряшками. Тео, несмотря на весь свой страх, заметил пятнышко крови на нижней губе мальчика и крошечную ручонку с крылышком, торчащие у него изо рта. Ребенок втянул их внутрь, прожевал, проглотил и улыбнулся с жутким удовлетворением.

— Я готов, отец. — Карие глаза перешли с Чемерицы на Тео. — А вот наконец и ты, сводный братец.

На один тошнотворный момент Тео показалось, что этот выродок снова забрался ему в голову и что они глядят друг на друга, как два поставленных напротив зеркала. Потом он понял, что смотрит, как в садистском анекдоте, на себя самого — вернее, на свою школьную фотографию, наглотавшись перед этим колес. Его нос — тонкий нос его матери — еще по-детски задран вверх, внушительная отцовская челюсть покрыта лоснящейся розовой кожицей. Зато глаза, кроме разве что цвета, не имели ничего общего ни с его семьей, ни с чем-либо человеческим — их словно извлекли из погребальной урны..

— Да спасут нас древние Дерева... — прошептала Кочерыжка.

Последняя частица истории Дауда легла на место. «Он подменыш. Нет, это я подменыш... а он — настоящий. Пропавший ребенок моих родителей». Тео перегнулся в поясе и выдал наружу то немногое, что было в его желудке.

— Боюсь, встреча вышла не очень счастливой, — сказал мальчик. — Я ожидал большего — ведь мы пересмотрели вместе столько интересных снов. Мы почти близнецы как-никак.

— Уберите это, — с отвращением приказал Чемерица осоловелым женщинам. — Мальчика мы забираем с собой. Ты говоришь, вы смотрели общие сны? — Он сердито рассмеялся. — Похоже, вы с ним связаны глубже, чем мне докладывали.

— Мне бывает скучно, отец — вот я и позволил себе это маленькое удовольствие.

— Не люблю сюрпризов. Эти ваши узы дают повод для неуверенности в то время, когда всякое сомнение нежелательно.

— Он слаб, отец, а я крепну с каждым часом.

— Тем не менее... — Чемерица нахмурился. — Устранитель мог бы ответить на некоторые вопросы относительно истинной природы вашей общности, но благодаря моему старшему сыну мы лишились такой возможности.

— Я сделал это в твоих интересах, отец! — запротестовал Антон. — Я поступил так потому, что...

— Помолчи. Я сыт по горло твоим нытьем. Едем — нам надо спешить. Ты, Пижма, поедешь со мной, с новообретенным Фиалкой... и с ребенком, разумеется. У меня есть к тебе вопросы о том, что произошло в доме Устранителя.

— Я сам могу рассказать все, что нужно, — вмешался Антон, но его отец пропустил это мимо ушей.

— Вижу, ситуация изменилась, — заметил мальчик. — Мы уезжаем раньше, чем собирались.

— В городе беспорядки. Не будем терять времени. Скоро эти смутьяны поймут, что совершили ошибку.

Вся группа быстро двинулась по коридору. Тео, так и не оправившегося, тащили констебли. Маленькое чудовище стиснуло его руку своей горячей, влажной ладошкой, и он был чересчур слаб, чтобы освободиться от этого на диво сильного пожатия.

— Наконец-то я встретил своего настоящего брата. — Ужасный Ребенок показал свои великолепные зубы, и кровавое пятнышко у него на губе стало еще заметнее. — Как жаль что скоро нам опять придется расстаться.

40 ВАСИЛЬКОВАЯ ПЛОЩАДЬ

Даже после всего, что Тео повидал в Эльфландии, существа, стоявшие навытяжку у трех боевых машин, сильно удивили его. Длинные блестящие рыла и выпуклые фасеточные глаза делали их похожими на голливудских инопланетян. После он, однако, сообразил, что это водители-дуны — просто на их длинных лошадиных головах надеты защитные шлемы. Сами машины были еще тяжелее той, что доставила Тео в дом Чемерицы, с листовой броней на корпусах и бамперах и с крышами в виде черных стеклянных куполов.

Опекавшие Тео констебли швырнули его на сиденье среднего автомобиля с такой силой, что он испугался за Кочерыжку, цеплявшуюся за его шею. Следом сели лорд Чемерица, Пижма и двое огров, казавшихся еще громаднее из-за бронежилетов. Ужасный Ребенок забрался в машину последним.

— Будешь сидеть на месте, пока я не отдам тебе другого приказа, — сказал Чемерица Тео, и тот сразу понял, что это не пустые слова: он мог шевелить головой, мог даже сесть поудобнее, но о том, чтобы встать и выйти, не было речи.

За куполом сперва виднелись только тусклые болотные светильники гаража, но они выехали по пандусу на солнце, и Тео стал видеть все с полной ясностью, точно сидел в кузове грузовика и смотрел на мир через темные очки. Шеренга солдат посторонилась, дав им проехать, и в воротах Тео заметил, что со времени его приезда здесь многое изменилось. Улицы Лунного Света тоже заполнились гоблинами и другими эльфами из низших слоев, которые выглядели весьма решительно.

Появления боевых экипажей мятежники явно не ожидали, однако попытались загородить им дорогу. Машины продолжали ехать как ни в чем не бывало. Какой-то эльф с козлиными рогами упал под колеса передней. Толпу это скорее рассердило, чем напугало, и с тротуаров наперерез колонне бросилось множество других. Передний броневик сшиб еще с полдюжины эльфов, но потом ему пришлось остановиться. Восставшие напирали со всех сторон, расплющивая лица о купол, как на картине Босха. Кулаки барабанили по дверцам, и несколько смельчаков взобрались на колпак.

— Их чересчур много, милорд, — доложил водитель из своего отсека.

— Езжай прямо на них, — приказал Чемерица.

— Их чересчур много, — подтвердил, хотя и с опаской, другой голос. — Говорит номер первый. Трупы заклинивают колеса. Еще немного, и мы окажемся перед реальной угрозой — они разбирают мостовую, чтобы помешать нам ехать дальше. Пару зажигательных бомб мы переживем, но если мы застрянем, противопожарные чары могут утратить свою эффективность...

— Стреляйте в них.

— Но на улице, кроме активных бунтовщиков, много таких, которые ведут себя мирно.

— Стреляйте, не то я отдам вас толпе. — Чемерица откинулся назад. — Расскажи мне, Пижма, что случилось в доме Устранителя. У меня не было времени подробно ознакомиться с донесениями.

Головная машина взвыла, как механическая пила, и облепившие ее мятежники превратились в красный туман, а десятки других на несколько сотен ярдов упали как подкошенные. Эльфы соскакивали с купола машины Тео, топча своих. Толпа разбегалась во все стороны, скользя по окровавленным плитам. Головная машина тронулась, но трупы все еще загораживали проезд, и смертоносная пила заработала снова. Что-то хлопнулось на купол у Тео над головой и сползло вниз. Он увидел нечто похожее на крошечного твердого угря с зубастыми челюстями — они вращались вкруговую даже после того, как пуля упала на дорогу. Желчь подступила к горлу, но Тео сдержал рвоту. Конвой снова пришел в движение, переваливая через еще дергающиеся тела и гоня вопящую толпу перед собой. Эльфы на крышах и верхних этажах кидались камнями, которые стучали по куполу, как пьяный ударник.

Мальчик, сидящий рядом, млел от удовольствия, и шедшие от него волны накатывали на сознание Тео.

Чемерица, казалось, не замечал ничего вокруг, но Пижма испытывал определенные трудности с повествованием. Он по-прежнему походил на фарфоровую статуэтку с плохо склеенным лицом и даже, кажется, испытывал боль. Бегающие по сторонам глаза регистрировали картину бойни.

— Милорд, я думал... думал, что ваш сын действует по вашему указанию.

— До некоторого времени он так и действовал. Меня интересует момент, когда он перестал это делать.

— Мы слушали паука. Устранитель сказал... — Пижма перешел на доверительный шепот, и Тео больше не слышал его.

Взгляни сюда, Тео. Призыв был не менее силен, чем приказ Чемерицы, но работал тоньше, будто импульс, побуждающий смотреть на сцену ужасной аварии. Тео повернулся к ребенку.

— Знаешь, как они меня называют? — Мальчик кутался в пальто так, словно ехал на санях по русской степи, — наружу выглядывали только его круглая мордашка да кончики пухлых пальцев. Глаза притягивали Тео к себе, и он ужасался своей беспомощности. — Ужасный Ребенок. Это вообще-то титул, а ведь у меня есть и настоящее имя, хотя им никто не пользуется. Ты знаешь, как оно звучит, правда?

Тео попытался ответить, но давящая на грудь тяжесть не дала ему даже дышать в полную силу.

— Тео Вильмос, вот как. — Мальчик засмеялся, показывая язык между блестящими мелкими зубками. — Меня зовут Теодор Патрик Вильмос. Ты получил и мое имя, и моих рослей, но они никогда не были твоими по-настоящему. Ты всего лишь младший сын Фиалки, самый последний и самый ничтожный из этой вымершей семьи. Иногда я вижу своих родителей в твоих снах — Анну и Питера. Я вызываю их из твоей памяти, чтобы посмотреть на них, и смеюсь, глядя, как ты пытаешься оправдаться перед ними, ненавидя их при этом за собственные недостатки.

Тео было так мерзко слышать эти имена из его уст, что он наконец обрел голос.

— Они... не твои родители. Вначале ты, может, и был их ребенком, но теперь ты ничей. Ты урод. Монстр, в котором не осталось ничего человеческого.

Мальчик, ничуть не обижаясь, кивнул.

— Я такой один, это правда. Есть худшие варианты — посредственность и то, что ниже посредственности. Ничтожества. Неудачники. Кстати, знаешь ли ты, что я был с тобой в доме Нарцисса, когда ты копошился в дыму и пыли? Я смотрел на все твоими глазами, упивался твоими мыслями. Ой, бедные маленькие эльфики! Ой, какое несчастье! Твоим страхом я тоже упивался. Чудесное приключение — ты хоть на что-то да пригодился.

Тео хотел ударить его, но сумел поднять руку с колен всего на несколько дюймов и даже застонал от досады.

— Ты и жив-то до сих пор только благодаря другим, а не потому, что это твоя собственная заслуга, — улыбнулся мальчик и потянул носом. — Твоя летуница все еще прячется на тебе, да? Я ее чую. — Он причмокнул губами и вытаращил глаза в гротескной пародии на детскую радость. — Ам! Жаль, что я так плотно наелся — она, наверное, вкусненькая. Хрустящая.

Отвращение, преодолевшее даже изнеможение и ужас придало Тео немного сил.

— Ты гордишься тем, что ты не человек, верно? Ты радовался, когда они убили нашего с Кэт ребенка. Эйемон Дауд хоть и помогал им, удовольствия от этого не получил. Я чувствую это: твое упоение чужими мыслями — палка о двух концах. Господи, и ты еще считаешь себя лучшим вариантом, чем я? — Тео прерывисто перевел дух. Говорить было трудно но он просто не мог молчать, глядя на эту ухмылку.

— Я то, что я есть. — Мелкие зубки снова оскалились. — За свой короткий век я прожил тысячу жизней, видел миллион не поддающихся описанию вещей, а ты свою единственную никчемную жизненку, и ту запорол. Сегодня твое существование придет к концу, а я буду жить дальше. Я готовился к этому с того первого часа, как оказался в Эльфландии. В один прекрасный день я стряхну тайны вселенной к своим ногам, как яблоки с дерева.

Именно его сходство с родителями, а не то, что он был младшей версией его самого, и не слова, которые он говорил, вызвало слезы на глаза Тео. Он справлялся с любовью к отцу и матери не лучше, чем они справлялись с любовью к нему, но любовь, пусть несовершенная, все же была, а это чудовище насмеялось над ней. Тео снова собрался с силами и сказал:

— Я тебя уничтожу.

— Не разговаривай с ним, Тео, во имя Дерев, — прошептала на ухо Кочерыжка. — Эти разговоры тебя отравляют.

Он ответил ей согласным мычанием — для разговоров он в любом случае не годился.

Ребенок засмеялся и опять стал смотреть в окно. Уничтожишь? Не думаю, холодно и болезненно вошла в голову Тео чужая мысль, против которой он был бессилен. На самом деле ты не Септимус Фиалка и не Тео Вильмос. Ты ничто.

Они добрались до вершины холма на краю Лунного Света, оставив толпу далеко позади. Чемерица приказал конвою остановиться, и машины съехали на траву маленького ухоженного парка. Под ними лежал Город. Дым поднимался уже о многих местах, особенно у воды, где, оправдывая предсказание Антона Чемерицы, подобно солнцу пылал пакгауз Устранителя. Еще один большой пожар разгорался в центре, рядом с костяным шпилем дома Чемерицы.

— Почему мы остановились, милорд? — спросил Пижма. — Нас опять атакуют?

— Они уже в пути, — довольно загадочно ответил ему Чемерица и повысил голос, обращаясь, вероятно, к водителю. — Выпускай птичек. Я хочу видеть вблизи Васильковую площадь.

Двое огров вылезли, раскачав броневик, и быстро осмотрелись на местности. Убедившись, что в парке засады нет, они стали на неярком солнышке, разминая серые мускулистые ручищи и перешептываясь. Купол машины начал мерцать, как окна в кабинете Чемерицы, и на одной его стороне появились кадры сражения у парламента, точно броневик, как подводная лодка, внезапно нырнул в центр города.

— Констебли получили подкрепление, но мятежники, я вижу, не сдаются, — сказал Чемерица. — Когда все это кончится, лорд Аконит, думаю, не будет больше командовать вооруженными силами — это его упущение. Я сделаю то, что не под силу его констеблям.

То, что Тео видел в реальном небе над головой, отвлекало его от битвы констеблей с конными гримами среди фонтанов, скамеек и дорожек Васильковой площади. В облаках, как воздушные змеи, неслись три крылатые тени. Это так напоминало тот страшный день в доме Нарцисса, что Тео чуть не лишился сознания — он точно попал в петлю времени, где драконы вечно пикируют на него с небес, как живые снаряды.

Чудовища снижались так быстро, что казалось, будто они сейчас врежутся в холм, на котором стояла машина, — врежутся и уничтожат колонну вместе со всеми живыми, с Чемерицей, Тео, Кочерыжкой и кошмарным розовощеким мальчишкой. Тео поймал себя на том, что отчасти желает этого. Но всего в нескольких сотнях футов над землей мощные перепончатые крылья остановили падение. Драконы промчались над парком. Воздушная волна, вызванная их полетом бросила огров на колени, посшибала ветки с деревьев, и машины бешено закачались на амортизаторах. На одном из драконов Тео разглядел всадника — маленькую человеческую фигурку в стеклянной будке, пристегнутой ремнями к шее чудища. Сернистый драконий смрад, похожий на запах от пруда с аллигаторами в сан-францисском Аквариуме, не исчез, даже когда сами драконы улетели далеко к центру.

Несмотря на ужас, внушенный ими, Тео с каким-то болезненным любопытством прилип к экрану, показывавшему Васильковую площадь. Он не то чтобы хотел видеть, что там произойдет, он просто не мог не смотреть. Он знал уже, что подобные зрелища особенно остро дают тебе почувствовать, что ты жив. Это чувство пело в его крови. Видеть смерть, даже самую страшную, значит жить самому, хотя бы тебе осталось совсем недолго.

Драконы появились в кадре как длинные тени, пронесшиеся над толпой с такой скоростью, что многие из бойцов даже не подняли глаз, — но на лицах тех, кто их видел, отразился ужас, не исключая и парламентских констеблей. Только лица гримов сохраняли твердость, как будто долго ожидаемый ими момент наконец настал. При этом они соскакивали с единорогов и бежали в укрытие, как и все остальные. Драконы, точно реактивные самолеты, оставили за собой смерчи, кружившие пыль, мусор и даже клочья одежды, сорванные с повстанцев. На какое-то время чудовища исчезли со сцены, из-за чего казалось, что разбегающихся во все стороны эльфов поразил массовый психоз, но вскоре их тени снова упали на площадь, а за ними полыхнул огонь.

Первая струя прошлась по широким ступеням Новокурганного дома, как оранжевая метла — она не только сметала все на своем пути, но и превращала сор в черные хлопья. Жар был такой, что пепел на мгновение сохранял еще форму сгоревших жертв, прежде чем рассыпаться искрами.

Кочерыжка громко рыдала у Тео над ухом, но у него больше не было слез. Он мог только смотреть, бессильно и немо. Уже второй раз его вынуждали присутствовать при том, что никто не должен видеть даже однажды.

Кадр переместился в другое место площади, и Тео, стараясь отвлечься, подумал мельком, что за птички служат Чемерице глазами — волшебные или механические?

Драконы сделали новый заход, поливая площадь огнем и убивая всех, кто не успел убежать, — своих и чужих, военных и штатских. Обезумевший единорог с горящей гривой проскакал мимо фонтана, но Тео видел и нечто другое, столь странное, что даже Чемерица выпрямился на сиденье.

— Кровь и железо, — проворчал он, — что они делают?

Гримы, единственные из всех на Васильковой площади, не убегали — вернее, не старались убежать далеко. Укрывшись от самого худшего за домами и статуями, они сноровисто, не тратя лишних движений, распаковывали длинные шесты, притороченные к седлам, сгибали их и привязывали к ним бечевки.

— Луки? — сердито и удивленно произнес Чемерица, словно эта картина крайне не устраивала его с эстетической точки зрения. — Они собираются пускать в драконов стрелы?!

Крылатые чудища зашли на следующий виток, и несколько гримов, выскочив из укрытия, подняли луки. Двоих огненная струя оборотила в кричащие факелы, но остальные, прежде чем снова спрятаться, успели выстрелить.

— Что они, спятили, эти живогрызы? — недоумевал Чемерица.

— В старину они охотились на драконов, отец, — весело заметил Ужасный Ребенок. — Они делают то, что умеют лучше всего. Наконечники, кажется, смазаны очень сильным ядом.

Тени драконов снова легли на площадь, и на открытое место высыпала целая дюжина гримов. Благодаря длинным, почти обезьяньим рукам они очень ловко управлялись со своими тяжелыми луками. Драконы изрыгнули огонь и умчались, но гримы продолжали пускать в них стрелы до самого следующего захода.

Жидкий огонь вновь и вновь окатывал площадь, которая теперь горела даже там, где как будто нечему было гореть. Вновь и вновь гримы гибли, охваченные пламенем, но другие бежали за драконами следом и стреляли, пока те еще не поднялись высоко. Сначала это выглядело всего лишь как жест первобытной храбрости перед лицом неминуемой смерти, но на шестом или седьмом заходе не все драконы скрылись из глаз: одна тень выросла так, что накрыла всю площадь. Гримы кричали что-то, показывая вверх, и бросились в убежище, когда тень потемнела и съежилась. Один из драконов падал.

Он грохнулся оземь так, что какой-то дом на площади рухнул, подбавив пыли в столб черной крови и расплавленного камня. Другие дома тоже колебались, из окон вылетали стекла. Затем настала тишина, и площадь замерла, если не считать вспышек пламени. Чудовище лежало в воронке среди бегущих по камню трещин. Из затянутого пеленой глаза и длинного горла торчал целый лес стрел, хвост протянулся по обгорелым ступеням парламента, как перерубленный трос подвесного моста.

— Не может быть, — сказал Чемерица. Тео не думал, что когда-нибудь увидит его в таком изумлении — лорд выглядел почти как смертный. — Этого просто быть не может.

— Однако это случилось, отец, — сказал ребенок. — Посмотри, и твои глаза скажут тебе правду. Гоблины убили твоего большого змея. Ты думаешь, они и других не смогут убить? Они жертвуют из-за каждого несколькими десятками и, похоже, считают, что игра стоит свеч. Представляешь, что будет с домом Чемерицы, когда толпа поймет, что знатные семьи не так уж неуязвимы? Если ты еще не обратил внимания на свою персональную линию, то тебя вызывает начальник охраны — он хочет сообщить тебе, что дом окружен. — Происходящее, по всей видимости, больше возбуждало его, чем расстраивало. — Он говорит, что гримы вооружены не только луками и стрелами — они стреляют по окнам нашей башни молниеметов и уже убили многих охранников.

— Ничего. Недолго нам быть уязвимыми. В карету! — крикнул Чемерица ограм. — Едем прямо в Собор!

Огры не успели еще толком сесть, когда броневик развернулся на парковой лужайке, раскидывая траву и грязь. Один из серых гигантов чуть не упал на Тео — что, как невольно подумал он, сулило более быструю смерть, чем та, которую запланировал для него Чемерица.

— Они это сделали, — тихо ликовала Кочерыжка. — Ты видел? Блеск!

Тео чувствовал тайную гордость. То, что совершили гоблины, не просто героический жест — вон как Чемерица растерялся. И они с Кумбером Осокой помогли этому осуществиться.

Молодчина, Пуговица. Так и надо цветочным ублюдкам за то, что недооценивали его.

Машину внезапно окутал туман. Этой части Города Тео еще ни разу не видел и даже у Дауда о ней не читал. Вдоль узкой дороги стояли какие-то строения из камня и глины, больше похожие на термитные кучи или результаты археологических изысканий. Они, как и туманные улицы, выглядели необитаемыми. Двери и окна без стекол зияли, как глазницы нагроможденных в катакомбах черепов. Туман по мере того, как колонна спускалась вниз, становился все плотнее.

«Дело не только в тумане, — понял Тео. — Небо тоже темнеет, как будто день наконец кончился и наступил вечер. Но до вечера еще несколько часов. Может, у них и на небе свет отключается?»

Чемерица отдавал приказы по загадочной персональной линии, ребенок мирно смотрел в окно, Пижма казался поглощенным собственными ощущениями, и Тео шепотом спросил Кочерыжку:

— Где это мы? Почему тут так темно? Из-за дыма, что ли?

Мы въезжаем в Полночь. — Мимолетная радость Кочерыжки прошла, и ее голос дрожал. — Нехорошо это, Тео. После кончины короля и королевы здесь только хоронят умерших — с другой целью сюда никто не приходит. Здесь густо.

— Что густо?

— Да все. Эльфландия здесь сгущается.

— Это сердце страны, — с блаженным вздохом сказал Ужасный Ребенок. — Здесь стоит первый курган, с которого началась цивилизация, но жизнь зародилась намного раньше. Это грань, откуда все приходит и уходит, рождается и умирает. — Ты найдешь это поучительным, мой почти-близнец, прозвучало в голове Тео, на короткое время.

Кочерыжка, хотя находилась на дальней от мальчишки стороне, прильнула к шее Тео еще крепче.

— Не разговаривай с ним!

Но Тео не мог удержаться — гибель дракона от рук гримов придала ему бодрости.

— Это вы здесь, что ли, собираетесь вызвать эту самую... Вечную Ночь?

— Старую Ночь. Но вызывать ее я не буду. Она уже здесь. Я просто отворю ей дверь в мир смертных. Он для нее не нов, но в наше время старые страхи соприкасаются с ним лишь в нескольких местах, которые похожи на маленькие дырочки в водонепроницаемом корпусе корабля. Для больших перемен этого недостаточно. Но я пробью большую брешь в том, что в твоем мире называют реальностью, — такую дыру не залатаешь, и воду из нее не вычерпаешь. И когда туда хлынет Старая Ночь, неся с собой такой хаос, какого даже ваш беспокойный мир не знал с тысячу лет, а то и больше, — ее уже ничто не остановит. Это будет чудесно, как купание в реке дисгармонической музыки. Как метель темного света. Вопли, тщетные молитвы, треск ткани самой реальности — я упьюсь всем этим допьяна. Я ждал этого всю жизнь.

Тео стало тошно, но он не показал виду.

— Все свои семь лет?

— Моя жизнь равна по длине твоей, мой полубрат, мой слепой и глухой близнец, но прошла она в этом мире. Воздух Эльфландии замедляет рост и старение. Ты должен знать дату моего рождения — это еще одно мое достояние, которое ты получил.

— Зато у меня было то, чего ты никогда не видал. Настоящая семья. Настоящая жизнь. — Тео так хотелось побольнее задеть это насмешливое существо в теле ребенка, точно рядом с ним сидела худшая часть его самого. — Любовь. Ты хоть знаешь, что это такое?

— А сам-то ты знаешь? — засмеялся Ужасный Ребенок.

— Замолчите, — раздраженно бросил Чемерица, и Тео вдруг утратил дар речи, а ребенок с улыбкой отвернулся к окну.

Колонна продолжала спускаться по извилистой дороге в нечто похожее на затянутую туманом лесистую долину. Между деревьями стояла густая тьма. Пустые дома по бокам совсем ушли в землю. Их кровли едва выступали над палой листвой, и только прямоугольные входы отличали их от звериных нор.

— Это дурное место, — простонала Кочерыжка. — Оно мне не нравится.

Тео больше не мог говорить и едва сохранил способность шевелиться. Запрокинув голову, он смотрел сквозь купол на верхушки высоких старых деревьев. Они колебались, как волны на экране осциллоскопа. Машину сопровождала поверху какая-то крылатая фигура, чуть заметная на темнеющем небе. Сначала Тео с испугом принял ее за дракона, но фигура была слишком мала — дракона на такой высоте он не разглядел бы из-за тумана. Над ними, всего в нескольких десятках ярдов, кружила какая-то серая птица — то ли сова, то ли мелкий ястреб. Потом туман сгустился, и Тео даже с какой-то грустью потерял ее из виду.

«Может быть, это последнее вольное существо, которое я видел в жизни. Надо было сказать Кочерыжке, чтоб улетала, пока я еще мог говорить. Они говорят, что она не нужна им, но ее все равно убьют, когда покончат со мной». Образ Кочерыжки, опять заключенной в банку, которую на этот раз держит в своих длинных пальцах Антон Чемерица — или, еще хуже, прожорливый мальчишка, — вызвал у Тео стон страха и отвращения, умерший где-то между легкими и гортанью. Запрет Чемерицы ничто не могло одолеть.

Все будет еще прекраснее, чем тебе представляется, мысленно сообщил ему Ужасный Ребенок. Тео только поскуливал, не в силах вытеснить его из своей головы, словно в страшном сне. Эпохальные боль и ужас, знакомые миру лишь в самые ранние его часы. Подожди немного, о брат мой, и ты увидишь такое...

Дорога на миг вынырнула из колоннады призрачных стволов, и Тео увидел перед собой всю долину. Кроны деревьев, начинаясь откуда-то снизу, увенчивались в середине кольцом настоящих гигантов, больше чем вдвое выше остальных. В кольце что-то тускло мерцало, как старое серебро. Но тут машина, преодолев подъем, снова покатила вниз, и густой лес сомкнулся вокруг нее. Нижние ветви мощных деревьев начинались теперь гораздо выше купола, и Тео прикидывал, какой же высоты должны достигать гиганты в центре долины. Тусклый здешний свет почему-то казался даже чересчур ярким, точно косые лучи предзакатного солнца. Тео даже сквозь собственный туман усталости и отчаяния не мог не чувствовать глубокой странности этого места. Она заключалась не только в освещении, но и в том, какими глухими казались здесь громкие звуки вроде шума моторов и какими внятными — тихие вроде ветра, чей шепот проникал сквозь бронированный колпак. Самый воздух, которым Тео дышал, был и более разреженный, и более хмельной, чем ему следовало. Все это сопровождалось растущим чувством дезориентации, как после приема наркотика — время будто бы текло медленнее, и плотность самой реальности повышалась с каждой секундой.

Нет. Плотность — это чересчур умственно. Тео, порывшись в своей многострадальной памяти, вспомнил слова Кочерыжки: здесь густо. Эльфландия здесь сгущается.

Пассажиры следовали через туманный, пронизанный светом лес в полном молчании. Чемерица и его чудовищный приемыш, вероятно, мечтали о будущем, Пижма боролся с болью. Только Кочерыжка шепнула: «Мужайся, Тео», но он не нашел бы, что на это ответить, даже если бы мог говорить.

Наконец броневик остановился. Земля впереди обрывалась, и Тео не сразу понял, что смотрит не в пустоту иного измерения, а на серебристую гладь увитого туманом озера.

— Выходи, — сказал Чемерица.

Тео, пленник в собственном теле, мог только повиноваться. Мир за пределами защитного купола стал еще более странным. Тео часто слышал или читал о тишине, которую ножом можно резать, но впервые испытал это на собственном опыте. Словно весь мир затаил дыхание.

Это действовало не на него одного. Огры, не обращая на него никакого внимания, разглядывали, как туристы, озеро и кольцо деревьев вокруг. Тео последовал их примеру. Деревья вблизи выглядели такими же огромными, как и на расстоянии — должно быть, дневной свет касался поверхности озера только в полдень, и то на пару минут.

Тео, уже достаточно ошеломленный их параметрами, даже при своих слабых познаниях в ботанике заметил, что в кругу нет и двух одинаковых деревьев. Их броневик, остановившись под сосной-небоскребом, очутился между столь же внушительным дубом и березой, чей бледный ствол устремлялся ввысь, как космическая ракета. Из-за этого деревья казались насаженными искусственно, хотя все прочее здесь поражало своей естественностью и прямо-таки пульсировало первобытной мощью. Каждое из них, кроме того, росло на собственном травянистом кургане величиной со школьную игровую площадку. Если бы не бесчисленные оттенки зелени, не великолепное разнообразие серых, белых и бурых— стволов, не шелест немыслимо далеких крон под ветром, который на уровне земли не ощущался, эти великаны могли бы показаться не живыми растениями, а гигантскими изваяниями, дендрарием Для обучения молодых богов, где каждый экземпляр занимает отдельный постамент.

Когда весь отряд выгрузился, Тео сквозь немного поредевший туман разглядел посреди озера, в нескольких сотнях ярдов от берега, маленький островок. Вид у этого средоточия эльфландской мощи был не очень-то презентабельный. Деревья на нем не росли — только трава и кусты, заслонявшие лес на том берегу, но даже туман и этот странный рассеянный свет позволяли видеть, что в центре острова что-то сверкает подобно груде алмазов.

Чемерица, подойдя к воде, вскинул руку императорским жестом, которому позавидовал бы не один цезарь. Тео сначала подумал, что он подзывает таким образом телохранителей или своего сына, но тут из тени у острова отчалила продолговатая низкая лодка. Она двинулась к ним через озеро, направляемая кормчим в длинном плаще с капюшоном. «Это уж слишком, — подумал утомленный Тео. — Неужто мифический перевозчик явился по мою душу? Но там вроде бы говорилось о реке, не об озере». Трудно разобрать, где сказка, а где истина, когда живешь в этой самой сказке. Тео начинало казаться, что сказка понемногу съедает его... что у нее есть зубы...

Лодка скользила быстро и подошла к берегу, по его оценке, всего через пару минут — у него их осталось так мало, этих минут, и летели они так резво даже в этой цитадели сгущенного времени! Лодочник был мал ростом и строен, красивое длинноносое лицо обрамляла грива седеющих волос, а таких ушей не постыдилась бы даже летучая мышь. Его блестящий ошейник был прикреплен к гребной скамье цепью, из-под длинного одеяния виднелись мохнатые, с козлиными копытами ноги.

— Ты все еще здесь, я вижу, — сказал Чемерица.

— Благодаря вашей цепи на шее, милорд, — ответил козлоногий с легким поклоном. Его тонкий голос звучал на редкость мелодично — в другой сказке, со счастливым концом, Тео с удовольствием бы послушал, как он поет. — Ее железо жжет меня и не дает спать по ночам. В эти одинокие часы я думаю о вас. Вы, случайно, прибыли сюда не затем, чтобы утопиться в порыве раскаяния, нет?

Чемерица не тратил времени ни на улыбку, ни на проявления гнева.

— Нет. Нам нужно на остров.

— Будет исполнено, Нидрус Чемерица, — кивнул лодочник. Тео теперь видел, что в лице этого маленького эльфа меньше человеческого, чем показалось ему на первых порах.

Чемерица окинул взглядом свою команду, собравшуюся на поросшем травой берегу, — около десяти констеблей, полдюжины огров, сыновья, родной и приемный, лорды-соратники (Пижма, впрочем, старался держаться позади, и Наперстянка тоже заметно нервничал) и, наконец, пленники — а затем посмотрел на маленький челн из ветхого черного дерева.

— Сколько ездок тебе понадобится?

— Я перевезу всех разом, милорд, — улыбнулся лодочник.

Чемерица приказал Тео сесть в лодку. Она слегка накренилась, когда он ступил в нее, и Кочерыжка вцепилась ему в волосы, но он даже в своем беспомощном состоянии легко удержался на ногах. Констебли оттеснили его на корму, а за ними последовали все прочие, оставив на берегу только трех водителей-дунов в похожих на противогазы шлемах. Места, как и обещал перевозчик, хватило на всех, хотя Тео это казалось не более вероятным, чем с берега: лодка словно растянулась и в длину и в ширину больше, чем представлялось возможным.

Когда последние констебли завели в лодку Кумбера, она отошла от берега, точно сама собой, и двинулась к острову.

Паромщик поглядывал на Тео с интересом. Его янтарные, скошенные кверху глаза светились, как отверстия в освещенной изнутри тыкве, но умный взгляд и смех, таящийся в глубоких складках коричневого лица, почти искупали эту странность.

— От тебя смертным духом пахнет, — сказал он, — но только слегка. Как твое имя?

Тео, к своему удивлению, обнаружил, что опять может говорить.

— Я теперь и сам не знаю. Тео Вильмос, Септимус Фиалка. Теперь уже все равно. — Он чувствовал Ужасного Ребенка краем сознания, хотя и не видел его, и холодное предвкушение, с которым тот ждал чего-то, мешало ему сосредоточиться.

— А я Робин. Робин Добрый Малый, хотя это прозвище, с сожалением должен сказать, не всегда соответствует истине. — Паромщик смерил Тео взглядом. — Я вижу, у тебя назначено свиданьице с мокрыми сестрами.

— Что? — Тео глянул на Чемерицу, но если лорд и заметил, что он говорит, то не придал этому значения.

— Это он про русалок, — пояснила Кочерыжка. — Про твой браслет.

Тео посмотрел на травяной жгутик у себя на руке и на спокойную воду вокруг, едва затронутую движением лодки. Озеро казалось не менее тихим и древним, чем лес, и он не мог представить, что в его глубине кто-то живет.

— А, ну да. Придется им стать в очередь.

Робин улыбнулся снова, показав удивительно острые зубы.

— Здесь, по правде сказать, обитает одна из самых старых и почтенных сестер, но если упадешь, она тебя мигом сцапает, не хуже молоденькой. Ты бы отодвинулся малость от края.

Тео пожал плечами. Растущая радость мальчика не только мешала ему думать, но и делала ко всему безразличным.

— Я не очень-то способен двигаться, если лорд Чемерица мне не прикажет.

Робин кивнул и потрогал свой ошейник.

— Наш нынешний хозяин мастер на путы всякого рода, верно? — Он наклонился к Тео и сказал громким театральным шепотом: — Хотелось бы знать, во что играла с маленьким Нидрусом его мама.

— Ты жив только потому, пэк, что представляешь собой редкостную диковину. — Чемерица, как видно, не весь их разговор пропускал мимо ушей. — Но любопытство — чувство не очень сильное и потому полной безопасности не гарантирует.

— Я понял вас как нельзя, лучше, лорд Чемерица. — Робин, несмотря на ошейник и тяжелую цепь, отвесил изящный поклон и спросил Тео: — Но могу ли я узнать, что привело сюда тебя? Не то чтобы я возражал — в компании века протекают быстрее.

— Похоже, мы собираемся уничтожить один из миров, — вздохнул Тео. — Тот, который был раньше моим.

— Опять, значит, у лордов хлопотливый денек выдался. — Однако новость, похоже, огорчила Робина, и он замолчал.

Лодка, пройдя через последний завиток тумана, причалила к острову.

41 СОБОР

Остров был невелик, но Тео, сойдя на берег под непонятно зачем наставленными на него дулами, не сумел составить четкого представления о нем. Дело было не в меркнущем свете, не в тумане и даже не в сбивающем с толку сиянии на пригорке, хотя все это тоже вносило свой вклад. В самом этом месте чувствовалась какая-то глубокая аномалия: тишина, царившая в кольце гигантских деревьев, здесь как будто еще больше сгустилась и в то же время, как это ни парадоксально, рассеялась; биение тихого сердца Эльфландии путало все ощущения, как магнетизм Северного полюса путает показания компаса.

Скоро, прозвучал страстный шепот в голове Тео. Теперь мальчик говорил скорее сам с собой, чем с ним, как всякий изнывающий от нетерпения ребенок. Теперь уже скоро. Это был его час, и Тео мог только гадать, какие ужасы способствовали созданию этого существа, столь жадно предвкушающего гибель целого мира.

Вопреки дезориентирующей природе острова и своему безнадежному состоянию Тео успел рассмотреть, что берег от воды поднимается к поросшему травой и чахлым кустарником холмику. В углублении на вершине холма, невидимое снизу, лежало то, что и создавало отраженный неровный блеск — он дрожал над пригорком, будто что-то внутри пыталось родить радугу.

Отряд поднялся на холм. Лорд Чемерица шел впереди, и его белоснежный костюм светил в сумерках, как маяк. Маленькое чудовище с чертами Тео поспешало за ним на коротких ножках, всем своим видом выражая волнение, как нормальный ребенок, которого ведут в зоопарк. Следом констебли конвоировали Тео и Кумбера, далее следовали Пижма, Антон, Наперстянка, Дурман и остальная охрана. Огры замыкали шествие, внимательно глядя по сторонам, несмотря на ограниченность ландшафта.

— Теперь мы в самой что ни на есть середке, — сдавленно прошептала Кочерыжка. — Я только слышала, но никогда... — Ей не хватало слов. — Это здесь, Тео.

— Что — это? — спросил он, тоже шепотом, пытаясь обрести покой и собрать воедино блуждающие мысли. Разговор с Робином Добрым Малым каким-то образом избавил его от навязанного Чемерицей молчания. Но проблеск надежды на то, что паромщик способен ему помочь или хотя бы немного ослабить власть Чемерицы, угас, когда Тео оглянулся и увидел, как черный челн обогнул остров и скрылся в тумане. Добрый Малый снова сидел на корме, неподвижный, как каменный садовый фавн, и смотрел куда-то вниз, на свои раздвоенные копыта.

— Здесь был старый курган — самый первый, — сказала Кочерыжка. Ее шепот объяснялся не только предосторожностью или растерянностью — она боролась с нарастающей паникой. — Здесь жили король с королевой!

— Здесь? — Тео огляделся. Даже та небольшая свобода движений, которую он получил, казалась ему восхитительной и опасной. — На этом бугорке?

Он сказал это, видимо, громче, чем намеревался, и Кумбер взглянул на него. Серое лицо феришера выражало полную безнадежность. Тео, думавший, что хуже ничего уже быть не может, ощутил острый укол вины. «Посмотри, до чего ты довел тех, кто тебе доверял, кто относился к тебе, как к другу».

— Тогда здесь воды еще не было, — объяснила Кочерыжка. — Никакого озера, только курган. Он уходит глубоко в землю, глубже, чем Вечные Дерева. Отсюда пошла вся жизнь на земле.

Тео почувствовал холод, сковавший ему промежность. Может, Чемерица собирается увести его вниз, в какую-нибудь жуткую гробницу под водами озера? Разница, казалось бы, невелика, но он все-таки хотел умереть под открытым небом.

Вот оно, прозвенел в его голове безумный от торжества детский голос. Вот я и дождался.

Тео дошел до вершины, и ему открылся источник сияния.

Это был не столько кратер, сколько вмятина, сделанная в земле, как в тесте — точно кто-то слегка надавил кулаком на верхушку холма. Внизу лежали руины, состоящие в основном из блестящих осколков, но вертикально торчащие кое-где остатки стен позволяли догадаться, что некогда здесь стояло большое здание, построенное целиком из стекла. Земля вокруг вмятины почернела, как от пожара. Само стекло осталось незапятнанным — может, это вовсе и не стекло, подумал Тео, а какой-то огнеупорный материал вроде алмаза, — но отдельные его фрагменты спеклись причудливыми глыбами, покрытыми сеткой трещин. Затуманенному разуму Тео они казались фотографиями каких-то лабораторных экспериментов, представленными на страницах «Смитсониан мэгэзин». Красота стеклянных граней, сохранившаяся вопреки гибели, притягивала взгляд, и от излучаемого ими блеска у Тео начала болеть голова.

Вот оно.

Говоря коротко, вершина холма выглядела как место небольшого, но очень мощного и чрезвычайно странного взрыва. В яме (возможно, после него) осталась некая блестящая субстанция наподобие магмы, лишь слегка искривленная силой тяжести. Она-то, отражаемая осколками стекла, и создавала над холмом колеблющееся сияние.

Чемерица приказал Тео выйти вперед. Если его власть над речью пленника немного ослабла, то власть над телом он сохранил в полной мере. Тео покорно приблизился, и лорд, доверительно взяв его под руку на манер пожилого ученого желающего поделиться открытием с младшим коллегой, подвел его к самому краю ямы, усеянному оплавленными и уцелевшими кусками стекла. Цвета спектра в яме менялись теперь быстрее и не так равномерно, словно впадина реагировала на их присутствие, как живая. Чемерица коснулся шеи Тео, и тот напрягся, уверенный, что его сейчас сбросят туда, как приносимую в жертву девственницу в жерло вулкана, но бессильный оказать сопротивление. Рука лорда, однако, всего лишь отцепила от него Кочерыжку.

— Ты помешаешь осуществлению проекта, — объяснил Чемерица брыкающейся фее, держа ее двумя пальцами. — Он не сможет сделать то, что должен, если при нем останешься ты — даже такая ничтожная порция жизненной силы может воспрепятствовать налаживанию связи.

Кочерыжка ухватилась за его палец.

— Сказала бы я, куда тебе пойти, мучнистая рожа...

— Сейчас я изолирую тебя от него. — И Чемерица с поразительной силой швырнул ее в воздух. Она помчалась прочь со скоростью пули и пропала где-то над озером.

«Лети, — безмолвно молил ее Тео. — Улетай. Беги отсюда».

— А теперь жди здесь, пока я не буду готов, — приказал Чемерица и сошел немного вниз, к остальным.

Тео вдруг очень захотелось присоединиться к нему — яма, переливающаяся яркими красками, вызывала в нем ощущения, сходные с теми, которые, по его мнению, должен был испытывать эпилептик перед припадком, — но он не мог сдвинуться с места. Внизу беззвучно и даже нематериально вздувались янтарные и пурпурные пузыри. Он слышал, как Чемерица говорит что-то, и видел краем глаза, как Ужасный Ребенок занимает позицию на другой стороны ямы, но его отвлекало другое, еще более тревожное зрейте: глубоко в световых волнах, так смутно, что он сначала принял это за галлюцинацию, лежали две фигуры, похожие на человеческие.

Там лежат трупы. Ужас, подирающий по коже и заставляющий часто дышать, чувствовался как-то отстраненно, но все-таки чувствовался — так слышишь крики человека, которого убивают в другой квартире несколькими этажами ниже. Да ведь это же...

— Это король с королевой! — воскликнул лорд Наперстянка, испуганный почти не меньше его. — Во имя Дерев, Чемерица, ведь не станем же мы нарушать их покой?

— Замолчи, — сказал ему Аулюс Дурман, но страх слышался и в его голосе. — Не говори о том, чего не понимаешь.

Тела в световой гробнице теперь стали четче, как будто они всплывали из глубины, не приближаясь при этом к поверхности, но Тео все еще плохо различал детали — он видел лишь, что одна фигура более женственна и что обе они очень длинные, выше даже, чем Антон Чемерица, хотя это, возможно, объяснялось преломлением света в прозрачной среде. Порой ему показывалось еще кое-что — то корона, то локон темных волос, колеблемый, как водоросль, световой струей, но это только путало его, поскольку одновременно он видел другие, противоречивые вещи: рука внезапно превращалась в коготь, кудрявая голова представала лысой, с гребнем наподобие плавника рыбы-паруса. Меч, лежащий на груди короля, расплывался и превращался в дубину, а потом в музыкальный инструмент вроде тех, на которых играли гоблины. Драгоценный камень в сложенных руках королевы становился яйцом, да и сами пальцы меняли форму, как воск на огне, то удлиняясь, то укорачиваясь, выпуская и убирая когти; кожа меняла цвет, шерсть отрастала на ней и тут же исчезала снова. Как будто сотни и тысячи фигур, погребенных в глубине, отражались разом в этом месте, и каждая версия содержала в себе черты остальных.

Но у всех этих призрачных пар, возлежащих в сотканном из света саркофаге, была одна общая черта: их глаза, не менее изменчивые, чем все прочее, то круглые как у сов, то с узкими, как у кошек и змей, зрачками, то затянутые пеленой, то поблескивающие из-под нависших костистых лбов, — их глаза неизменно оставались открытыми.

— Они живы, — полным ужаса шепотом произнес Наперстянка. — Они все еще живы!

— Разумеется, живы, идиот, — сказал Чемерица. — Они скованы, но не мертвы. Они воплощают собой сердце Эльфландии — если их умертвить, наше существование тоже скорее всего прекратится. Без них нам не обойтись.

— Но вы мне ничего не сказали, — чуть не плакал Наперстянка. — Речь шла только о подключении к миру смертных!

— И куда же, по-твоему, мы денем эту энергию, когда получим ее? — засмеялся Чемерица. — Без короля с королевой это будет примерно то же самое, что пытаться вместить Лунную в бочку для дождевой воды.

Наперстянка умолк, весь дрожа, но теперь голос подал кто-то другой — запинающийся голос, не сразу узнанный Тео.

— Это сделали вы, верно? Семь Семей?

Чемерица улыбнулся — он один, не считая Ужасного Ребенка, не поддавался колдовской силе острова.

— Наконец-то наш феришер заговорил. Я припоминаю — ты работал у леди Жонкиль. У нее, очевидно, хватило ума разглядеть в тебе нечто незаурядное. Но прав ты только наполовину. Великанская война значительно ослабила короля и королеву — вся их энергия уходила на то, чтобы не дать стране развалиться. У них не было сил бороться, когда мы устроили свой маленький... путч.

— Вам не понадобилось бы воровать у них энергию, если б вы так не старались подражать смертным. — Кумбер говорил торопливо, словно боясь, что ему сейчас заткнут рот. — Вот за что вы ненавидите смертных — за то, что они живут так, как вам не дано. Они меняются, растут, совершают ошибки и учатся, а мы все только на то и способны, чтобы копировать их. Говорят, вы много лет провели в их мире, изучая их. Что вами руководило — интерес или зависть?

— Смертные тоже могут приносить пользу — возможно, у них даже есть таланты, которыми не обладаем мы. — Спор явно доставлял Чемерице удовольствие, как одна из составляющих его звездного часа. — Но это еще ничего не доказывает. Я не способен давать молоко, однако это не делает корову равным мне существом.

— Но это объясняет все наши энергетические проблемы, Нидрус, — вмешался Наперстянка. — Если король с королевой все это время бездействуют, находясь в заточении...

— Разумеется, объясняет, — отрезал Чемерица, по-прежнему без особого гнева: он точно воплощал в жизнь какой-то сложный розыгрыш, развязку которого знал пока он один. — Это решение с самого начала не было рассчитано на долгий срок. Я давно уже заявлял, что мы должны как-то использовать в своих интересах науку смертных, иначе эта страна станет холодной и темной пустыней, но всегда наталкивался на сопротивление сентиментальных глупцов вроде Фиалки, Лилии и Нарцисса, не говоря уж о твоей трусливой семейке, у которой даже убеждений своих нет, хотя бы и ложных.

— Уверяю тебя, что если бы я понимал...

— Если бы ты понимал, то обмочился бы со страху еще раньше. Тебя ужасает то, что мы узурпировали королевскую власть, верно? Если б они действительно пали, защищая страну, все бы было в порядке — в свое время вы, Эластичные, и против них высказывались, зато совесть ваша была чиста. Так всегда бывает. Трусы не только предоставляют храбрецам делать то, что необходимо сделать, но еще и отгораживаются от правды. Граф Пижма тоже из тех, что сидят верхом на заборе, — фыркнул Чемерица, — но он хотя бы вовремя смекнул, на какую сторону следует спрыгнуть. Без его помощи мы не добыли бы и ту энергию, которой располагаем. Устранителю я не открыл, в каком состоянии пребывают наши монархи, — и правильно сделал, как выяснилось.

Тео хотелось сказать свое слово, но сверкающая глубина и бурлящие мысли Ужасного Ребенка занимали его целиком.

— Значит, Пижмой вы давно уже завладели. — Кумберу было трудно говорить, притом он, как и Тео, наверняка чувствовал, что унесет свое знание с собой в могилу, — но даже в эти последние минуты он оставался верен себе и хотел знать ответ. — И он помог вам совершить самую тяжкую из всех возможных измен.

— Он действительно зорко следил за обеими сторонами уравнения — быть может, чересчур зорко. Поди сюда, Квиллиус Пижма. — Тот, видимо, повиновался недостаточно быстро, и его, громко протестующего, подтащили к Чемерице констебли. — Мне стало известно, что ты, давно уже, хотя и тайно, присягнув мне на верность, тем не менее, помог Штокрозе и другим перевести через границу наследника Фиалки, а мне сообщил об этом, только когда уже тот оказался в Эльфландии. Это спутало мои планы и привело меня в ненужное раздражение. Полагаю, что ты решил подстраховаться на случай, если мой замысел провалится, — тогда ты заверил бы партию Штокрозы, что все время был на их стороне.

— Что вы, лорд Чемерица! — с тревогой крикнул Пижма, чье лицо теперь без утайки показывало, какому ущербу подверглось. — Как могли вы поверить в подобные... Я никогда...

— Я принял твой протест к сведению. Уверен, что король с королевой сделали то же самое, хотя и спят, — но они могут взглянуть на дело по-другому, когда ты познакомишься с ними поближе.

— Черное железо! Погоди, Чемерица. — Голос лорда Дурмана выдавал овладевший им страх. Он опасливо заглянул в яму, и багрово-синий свет упал на его лицо. — Ты ничего не говорил, Нидрус, о том... чтобы разбудить их.

— Верно, не говорил, Аулюс, — издевательски протянул Чемерица, — потому что ничего такого делать не собираюсь. Я сказал только, что Пижма будет представлен им. — Он махнул рукой, и двое констеблей схватили Пижму за руки. — Кто-кто, а ты должен знать, что некоторые правила следует соблюдать неукоснительно, — сказал он сопротивляющемуся графу. — На то и наука. У нашего процесса, как бы редко он ни совершался, тоже есть свои правила. Необходима жертва. Перережьте ему горло и бросьте вниз, — приказал он констеблям.

— Нет! — завопил Пижма, и лицо, над которым он потерял всякий контроль, стало раскалываться под кожей, как паковый лед. Зрелище было ужасное — Тео охотно зажмурился бы, но не мог. — Выберите в жертву кого-то другого! Я делал все, о чем вы просили!

— Скорее, отец. — Ужасный Ребенок закрыл глаза, будто в экстазе. Казалось, что он стоит на пороге кухни, полной восхитительных запахов. — Время пришло.

— Это так, Пижма — ты делал все, о чем я просил, но ты предатель по природе своей и каждый день начинал с того, что было выгодно Квиллиусу Пижме. Стремясь к власти, которую я тебе обещал, и страшась моего гнева, ты предал Штокрозу, Нарцисса и прочих своих союзников, однако оставил лазейку, чтобы вернуться к ним снова, если наше предприятие не увенчается успехом. В один прекрасный день у тебя может появиться новая, ошибочная идея, что выполнение моих просьб перестало быть выгодным для тебя. Я хочу избавить нас всех от недоразумений в будущем. — И Чемерица бросил констеблям: — Делайте, что я сказал.

— Как же так, милорд... — заикнулся один из них. Все констебли смотрели в яму с ужасом, которого даже защитные очки не могли скрыть. — Прямо туда... к королю с королевой?

— Куда же еще? В том-то вся и суть. Еще вопросы? Делайте, что велят, или отправитесь туда вместе с ним.

— Позволь мне, отец! — Антон Чемерица извлек из нагрудного кармана острый, зловещего вида инструмент. С поразительной сноровкой он сгреб Пижму за длинные белые волосы, запрокинул его голову назад и чиркнул по горлу своим лезвием. Вопли Пижмы перешли в бульканье, лицо превратилось в неузнаваемое месиво из рубцов и кровоподтеков: косметические чары развеялись окончательно и навсегда. Из раны брызнула кровь. Констебли, гримасничая от страха и отвращения, очень старались, чтобы она не попала на них.

— Бросайте же! — сказал лорд Чемерица.

Констебли подтащили Пижму к самому краю и толкнули. Он сделал несколько спотыкающихся шагов вниз, сшиб торчащий обломок стекла и рухнул в наполненный светом колодец.

Тео напрягся, ожидая какого-то всплеска, какой-то вспышки тепла и света, но плазма в ответ на падение Пижмы только налилась красным цветом, придав яме оттенки закатного неба.

— Есть! — крикнул Ужасный Ребенок. — Его кровь отворила дверь, отец! — Он поднял вверх ладошки, как будто просился на руки. — Скорей! Помоги мне пройти туда!

Чемерица направился к Тео.

«Ну, вот и все. Моя очередь». Тео напружинился так, что боль прошила позвоночник, но так и не сдвинулся с места. Он видел перед собой последние мгновения Пижмы, видел, как тот катится вниз, обливаясь кровью. А что, если эти мгновения не были последними? Что, если Пижма обречен умирать вечно в этом багровом пруду? И его, Тео, ждет такая же участь? Он обвел глазами всех остальных. Ужас, который испытывали Дурман и Наперстянка, боролся с алчностью и нетерпением. Кумбер висел на руках констеблей. Ребенок трясся в радостном пароксизме из-за чего-то, открывшегося ему. Затем внимание Тео привлекло что-то еще, какое-то движение на том берегу озера. Он подумал' было, что это паромщик Робин, особенно когда фигура скользнула с берега в воду, но она исчезла и больше уже не показывалась.

Что бы это ни было, явилось оно слишком поздно. Бледное лицо Чемерицы было спокойно, и только безумное напряжение взгляда выдавало, как он взволнован. Силу его воли Тео чувствовал, как нечто материальное.

— Теперь твой черед, сын Фиалки. Нам нужен ключ, чтобы отпереть последнюю дверь.

Тео обнаружил, что может говорить, хотя каждое слово давалось ему с болью — он словно вытягивал из себя колючую проволоку.

— Нет... у меня... никакого... ключа.

— Ты сам и есть ключ, дурень. Твой родной отец не допустил, чтобы я один распоряжался энергией королевской четы, когда мы все уже поклялись отнять власть у монархов. Другие поддержали его, а я тогда был недостаточно силен, чтобы заставить их передумать. Энергию распределяли мы двое, Фиалка и Чемерица. Мы могли использовать ее только по взаимному согласию, которого между нами, разумеется, не было.

— Я... все-таки... не...

— Это больше не имеет значения. Ты не твой отец и не способен противиться мне, Тео Вильмос, он же Септимус Фиалка. Протяни руки.

Тео уперся так, что мышцы свело судорогой, но его руки, несмотря на это, стали медленно подниматься. Лорд взял их в свои, холодные и сухие, и заговорил нараспев:

Чемерица произносил эти поэтические строки без всяких эмоций, но Тео чувствовал идущую от него волну. Если Тео действительно был ключом, сейчас его вставили в замок и поворачивали, словно в какой-нибудь безотказной системе ядерного бункера. Вот почему он говорит так, будто поет. Из-за давления в голове Тео казалось, что его опускают на дно океана. Для него это не стихи, а формула какой-нибудь там водородной бомбы.

Давление внутри Тео усиливалось, преобразуясь во что-то другое — как будто то, что он всегда воспринимал как неотъемлемую часть себя самого, теперь стремилось на волю. Ужасный Ребенок снова вошел в его сознание. Теперь он действовал уже не украдкой. Переполнявшая его холодная радость понемногу высасывала из Тео жизненную энергию — Тео чувствовал, как она уходит по длинному, очень длинному трубопроводу в космический вакуум.

Давление возросло еще больше, и мальчик умильно произнес: Отдай это мне. Уступи. Ты все равно не жилец.

Тео еще боролся, но чисто рефлекторно. Чем бы ни был этот ключ, идеей или предметом, он не мог удерживать его долго. Он не испытывал тошноты, но при этом его одолевала потребность извергнуть из себя что-то постороннее. Это напоминало роды, но роды заведомо безнадежные, точно он знал, что его плод в любом случае не будет живым. Он вспомнил о Кэт, и память о ее страшном бескровном лице, выражающем одно лишь отчаяние, вцепилась в него намертво. Теперь он уже плохо ее помнил, но его мучила мысль о том, что он, хотя и против воли, собирается сделать с ней и с другими, кого он знал и даже любил. Джонни, Кэт, ее родители и подруги, его сотрудники из фирмы Хасигяна и люди, которых он в глаза не видел, — все они будут ввергнуты в беспредельный ужас, и он не в силах этому помешать. Он даже не часть этого проекта, он всего лишь ключ, неодушевленный инструмент в руках Чемерицы.

«Нет! Я не позволю им!» Да чего там, все бесполезно. Они уже это делают — подключаются к дремлющей силе короля и королевы, чтобы Чемерица со своим гомункулусом могли открыть дверь в какую-то непредставимую жуть. Тео думал об этом и чувствовал, как барьер внутри него уступает и что-то начинает струиться наружу, как вода из лопнувшего меха.

Чемерица, удовлетворенно кивнув, отпустил его руки, повернулся спиной и отошел. Тео упал на колени. Жизнь медленно, но верно переходила из него в ликующего близнеца, в Ужасного Ребенка.

Багрово-янтарное сияние преобразилось теперь в высокий костер или скорее в световой столб. Уходя в небеса до самых облаков, он постепенно остывал, и его теплые краски сменялись холодными, сиреневато-голубыми — лишь собственное свечение отличало теперь этот нематериальный огонь от сумеречного неба. Ужасный Ребенок стоял перед ним, широко раскинув ручонки, и огонь подле него вспыхивал и пульсировал более ярко. Мальчик произносил что-то нараспев, манипулируя вселенной, как делал до него Чемерица, но язык его песнопений был куда менее членораздельным. Чемерица выговаривал свое заклинание наспех, точно спешил отойти от телефона, ребенок же упивался своим, как долгожданным приключением, — он смеялся и повизгивал, приближаясь к некоему омерзительному оргазму.

Вот и все. Тео грустно взглянул на Кумбера, но тот висел между двумя констеблями, низко опустив голову. Хорошо, если феришер только оглушен, а не убит, хотя теперь это уже не имеет большого значения. «Все уже. Пуговица проиграл. Мы все проиграли. Победа осталась за Чемерицей». Последние струйки загадочного ключа Фиалок перетекали из Тео в ребенка. Субстанция текла быстро и гладко, синхронизируясь с медленным, торжествующим напевом мальчика.

Нет, не так уж гладко, осознал Тео, клюнув носом и закрыв утомленные глаза. Он падал в какую-то бесконечно темную глубину, рикошетируя под прямым углом от себя самого. Изливающийся из него поток не просто струился — он пульсировал, подчиняясь безжалостному ритму, устойчивому, как сердцебиение космоса.

Бу-бух. Бу-бух. Так могло бы стучать его собственное сердце. Невидимое соединение между ним и ребенком пульсировало, выталкивая жизнь, как рассеченная артерия Пижмы. Тео на долгое мгновение целиком подчинился этому ритму. «Лабух он и есть лабух, — с иронией сказал издали его угасающий разум. — Конец света настает, а ты тащишься от бэк-бита».

Безжалостный ритм затягивал его все глубже в сон и окончательный мрак, но Тео еще не хотел засыпать. Ему вдруг вспомнилась гоблинская музыка, ее нестройная, но по-своему организованная путаница, ее эллиптические ритмы, способные разнести такой вот тяжелый бит на куски. Он звал ее к себе. Она казалась далекой, как реальный мир из глубины кошмарного сна, но какие-то фрагменты все-таки пробились к нему. Да, вот так они играли... именно так. Тео то ли вспомнил, то ли вообразил себе гоблинский ритм, пружинисто и беспорядочно пляшущий вокруг того, другого. В этой памяти он, как ни удивительно, нашел кое-какую поддержку. Сначала он подумал, что это лишь мимолетное облегчение — так вспыхивает свеча от дуновения воздуха, чтобы тут же погаснуть совсем, — но неумолимая пульсация как будто немного утихла. Он почувствовал вдруг, как засуетился ребенок, пытаясь всосать то, что еще удерживал в себе Тео.

Без всякой сознательной мысли он еще крепче ухватился за гоблинский ритм. Тео не был даже уверен, гоблинский он или нет, но теперь у него появился какой-то выбор. Он мысленно выстукивал сложную каденцию пальцами, грозившими вот-вот сбиться. Надо было поработать над этим как следует, путано и с отчаянием думал он на краю черной дыры. Одна ошибка, и он скатится туда безвозвратно. «В настоящем джазе я всегда был полным дерьмом».

Отпусти, сказал ему ребенок — не насмешливо, а повелительно. Ты слишком слаб, чтобы меня остановить. Тео понимал, что это правда, но знал и другое: если Чемерице с мальчишкой суждено победить, для начала им придется проползти, обдираясь в кровь, через колючую проволоку его полиритмов.

Ребенок поднажал, и Тео точно вывернуло наизнанку, но он крепко держался за свою музыку — не только за бит или за мелодию, но и за чувство сопричастности, которым она его наделила, — и благодаря этому не слетел со своего насеста над бездной. Не спеши так, сказал он ребенку — теперь из них двоих насмехался он, несмотря на уверенность, что в конце концов проиграет. Без труда ничего не дается. Сначала помузицируем, братик.

Он разносил пульсирующий бит на куски и расшвыривал эти куски — каждый улетал в сторону вдвое дальше, чем вперед. Он пел, пусть даже мысленно, и Ужасный Ребенок ловил его, но поймать не мог, обходил, но не мог загнать в клетку. Он пел о пространствах между ударами ритма и об ударах между пространствами, о звуках, приходящих после тишины, и о звуках, которые сами суть тишина. Он сознавал, и это сознание даже немного забавляло его, что это самое крутое из его выступлений — оно же и последнее, да никто и не слышит его.

Ярость ребенка нарастала, сопровождаемая беспокойством, — он, видимо, опасался упустить наиболее благоприятный момент. Тео почти что видел это беспокойство мысленным взором и почти верил, что сможет победить мальчугана. Пока тот изо всех сил старался подавить его сопротивление, Тео не только улавливал его самые затаенные чувства — он впервые ощутил то, что стояло по ту сторону: сложнейшее сплетение энергий знакомого ему мира и еще нечто, большее и меньшее одновременно, тень, зыбкую, как дым, и реальную, как смерть.

Старая Ночь. Ее внезапное прикосновение потрясло его до самых глубин. Даже этот слабый намек на нее чуть его не убил. При одном предположении об этой дышащей безумием пустоте он заколебался, впал в полнейший слепой ужас и упустил в себе то, что помогало ему сопротивляться. Ребенок с леденящим кровь торжеством тут же забрал у него все, что Тео удерживал, — только что оно еще было здесь, внутри, и вдруг его не стало. Открыв глаза, Тео увидел себя на вершине холма, но она уже не была центром всего сущего.

Пора умирать, подумал он, но это уже не казалось ему таким страшным, как прежде. Было почти удобно лежать на земле, сознавая, что ты сделал все возможное и больше от тебя нечего ждать, даже при конце света — особенно при конце света. Другие, стоящие вокруг ямы, еще оставались пленниками жизни и смотрели во все глаза, как Ужасный Ребенок переходит к заключительной стадии своего действа. Все они, освещенные снизу лиловым светом, застыли, словно пуще всего боялись привлечь к себе внимание. Двигался один только свет.

Впрочем, нет, не совсем так. Неподалеку, в воде у побережья острова, двигалось что-то еще. Сначала Тео принял это за фокусы тумана и лучащегося наверху света, но нет: что-то выбиралось из воды на берег. Из озера вынырнула голова, за ней шея и плечи, и до Тео стало доходить, что неизвестное существо не плывет, а идет по дну. Это оно вошло в воду на том берегу и проделало весь путь до острова.

Еще не успев свести воедино пустые глазницы и гнилые лохмотья, бывшие когда-то формой констебля, Тео уже понял, что это. В то время как малая и наиболее темная часть его «я» утешалась тем, что вселенная — по-настоящему дерьмовое место, где за самым плохим всегда приходит что-нибудь еще хуже, Тео отчаянно дергался. Его иллюзорное спокойствие как рукой сняло, но заклятие Чемерицы и изнурительная борьба с Ужасным Ребенком не позволяли ему шевельнуться.

Ребенок, Чемерица и все остальные смотрели на яму, не замечая пришельца. Иррха, посланец Устранителя, неуклюже вылез на берег и, несмотря на отсутствие глаз, направился по склону прямо туда, где лежал Тео. Стиснутые зубы в осклизлых деснах выражали решимость, как в страшном мультике.

— Тео! — Это Кочерыжка взывала к нему с расстояния нескольких ярдов сквозь бешеное жужжание крылышек, точно преодолевая встречный ураган. — Вставай! Колдовство Чемерицы не подпускает меня к тебе. Тот мертвец пришел за тобой. Беги, ради вечных Дерев! Беги!

— Чемерица... слишком... силен, — выдавил он сквозь слезы. «Почему, почему ты не улетела, когда у тебя был такой шанс, глупая, храбрая женщина?»

Летуница, не колеблясь, понеслась над самой травой к Чемерице. Тот с прямо-таки отеческой гордостью, на которую Тео не считал его способным, следил, как Ужасный Ребенок лепит из света причудливые фигуры. Тео чувствовал ушами и кожей, как сгустился воздух вокруг острова — казалось, что реальность вот-вот лопнет, как воздушный шарик.

Чемерица, вскрикнув от неожиданности, поднес руку к лицу. Между его пальцами, как медленно проявляющаяся краска, показалась кровь. Размытое пятно сделало оборот вокруг его головы и кольнуло лорда в глаз. Он отшатнулся, отмахиваясь от невидимого врага. Кочерыжка притормозила, и Тео разглядел у нее в руках осколок Соборного стекла, подобранный ею с земли. Вспомнив, очевидно, что здесь есть кое-кто поопаснее, она развернулась и кинулась на Ужасного Ребенка, но отскочила от окружавшего его лилового света, как капля воды от горячей решетки. Не сдаваясь, она стрельнула назад к Чемерице. Лорд выбросил руку, но Кочерыжка увернулась, успев кольнуть его в палец своим оружием. Он затряс рукой, но тут же простер ее снова, и летуница в воздухе вспыхнула ярким огнем.

— Нет! — заорал Тео и в приливе сил, которых даже не подозревал в себе, поднялся на ноги. Оплакивать Кочерыжку не было времени: иррха уже преодолел больше половины склона и шел прямо к нему. Даже Чемерица теперь заметил его. Один из констеблей поднял свой осевик и выстрелил. Очередь прошила руку мертвеца, но он продолжал свое восхождение.

— Ему нужен только тот, кто ему заказан, — крикнул Чемерица, размазывая кровь по бледной щеке. Убедившись, к своему удовлетворению, что ребенок в сиреневых световых завитках по-прежнему поет и смеется, приближаясь к финалу, он сказал охране: — Пусть забирает его. Это проще, чем убить такое создание.

«Ох и туп же ты, Вильмос, — подумал Тео, охваченный отчаянием и стыдом. — В точности как она всегда говорила». Кочерыжка жизнью пожертвовала ради его свободы, а он этот шанс профукал. Борясь с собственным телом, напрягая все жилы, он опять попытался сойти с места, к которому был прикован. Чемерица все еще промокал щеку и смотрел на идущего вверх мертвеца, но больше его ничего не отвлекало, и Тео чувствовал, что не сможет преодолеть его волю.

Иррха, растопырив руки — одну зеленую, другую измочаленную автоматной очередью, — приготовился заключить в объятия вожделенную добычу. Тео отвернулся, не желая видеть его жуткую харю. Его рука нашарила на груди подаренную Поппи цепочку и сжала ее. Ему делали так много подарков и так многим рисковали ради него, но в конечном счете этого оказалось недостаточно. Он смотрел на озеро, воды которого теперь лишь слегка серебрились от идущего с холма света. Ну, теперь уж точно конец.

Озеро. Вода...

У него осталось всего несколько секунд. С усилием, чуть не выдернувшим с корнем все его нервы, Тео еще раз попытался уйти в сторону от иррхи. Жгучая боль исторгла у него крик, и ему показалось, что легкие сейчас выскочат изо рта, однако ноги так и не сдвинулись с места.

Рывка хватило только на то, чтобы потерять равновесие и упасть.

Еще один миг Тео чувствовал, как мышцы, вопреки его воле, пытаются удержать падающее тело в вертикальном положении. Потом он брякнулся на бок и покатился со склона к озеру. Долю мгновения он побалансировал на бугорке у самого края, но потом ноги перевесили и утащили его в холодную серую воду.

Он выскочил на поверхность, вновь обретя контроль над своим обессиленным телом. Вода, хотя он стоял на коленях, покрывала его только до пояса.

— Ха! — сказал лорд Чемерица. — А ты сильнее, чем я полагал. Но ведь это все равно бесполезно. Лучше уж сдайся красиво — я не думаю, что пара локтей воды остановит твою немезиду.

На миг все как будто остановилось — Ужасный Ребенок, почти не видный за ярким светом, и все остальные, следящие за поединком Тео с иррхой. Даже сам иррха стоял, точно не зная, что делать дальше. Потом он, словно включившись заново, качнулся и заковылял вниз по склону.

Тео почувствовал прикосновение чего-то мокрого. Две руки, бледные почти до прозрачности, обхватили его железным обручем и прижали к твердой, плоской, холодной как лед груди.

— Никто его не получит. Он мой, — прозвучал у него в ухе новый медленный голос. — Он носит на руке нашу метку. Его отпустили, чтобы он мог заплатить выкуп, но золотом от него не пахнет. Ни золота, ни ярких каменьев для моих волос, и я забираю его себе.

Липкий, холодный захват удерживал Тео в воде, мокрые русалочьи волосы легли на плечи, как водоросли. Он не оборачивался, зная: если он взглянет в ее глаза, больше он уже ничего не увидит.

— Не сейчас, — сказал он. — Пожалуйста. Еще немного.

— Ты не имеешь права молить о милосердии, — ответила русалка, но не слишком сурово.

— Знаю. Я только хочу посмотреть, прав ли я был.

Холод, идущий от нее, наполнял его, ее сердце билось медленно-медленно.

— Хорошо. Еще немного, — сказала она. Иррха остановился на склоне. Тео, находящийся всего в нескольких ярдах, вдруг перестал его интересовать, словно вовсе исчез со света. Упырь повертел разложившейся головой, навел глазницы туда, где стоял Чемерица со своим приемышем, и сделал шаг, а потом и другой.

Глаза Чемерицы расширились.

— Стой, идиот, стой! — крикнул он, но иррха больше не останавливался. — Стреляйте в него! — замахал руками лорд. — Уничтожьте его! — Констебли окрыли огонь, и рои бронзовых ос пронизали мертвеца насквозь. Клочья гниющего мяса летели в воздух, от лица осталась только мешанина костей и зубов, но иррха упорно взбирался наверх. Только тогда Чемерица понял, что тот идет не к нему. Когда Тео, став законной добычей русалки, выпал из круга его восприятия, иррха направился к его почти-двойнику, к мальчику, омытому потоком лилового света.

Чемерица с яростным воплем бросился к иррхе, чуть не попав под пули констеблей, и те прекратили стрельбу. Огры устремились вслед за хозяином, но опоздали. Чемерица ухватил иррху за ногу в тот самый миг, когда тот протянул руки к ничего не сознающему ребенку. В руках у лорда остался клок ткани вместе с куском мертвечины. Не удержавшись, он откатился назад.

Мертвец вошел в столб лилового света и схватил ребенка. Тот отбивался и бормотал, точно его пытались пробудить от чудесного сна. Одновременно свет изменился, сделавшись из сиреневого красно-оранжевым — так по крайней мере показалось Тео сначала. В следующий момент он, заключенный в холодные объятия русалки, понял смысл происходящего. Иррха открыл дверь, подобную той, через которую Тео прошел в Эльфландию, но эта вела прямо в в огненный вихрь бывшего пакгауза Устранителя Не-удобных Препятствии.

«Я подчинил его себе и отдал ему приказ, — сказал Тео Эйемон Дауд, — схватить тебя и доставить сюда, в этот дом». Дауд умер, но приказ его, как видно, остался в силе.

Ужасный Ребенок очнулся от своего блаженного забытья, лишь когда иррха переступил порог огненной двери, и у него вырвался душераздирающий, полный ужаса вопль — так мог бы кричать любой другой ребенок на его месте. Его тело уже дымилось, и он беспомощно бился в руках чудовища, взявшего его в плен и горевшего теперь вместе с ним. Дверь затворилась, положив конец этому зрелищу.

Он угодил в ад, точно как в старой сказке. Не успел Тео об этом подумать, прерванная связь между ними восстановилась на долю мгновения, и он, испытав лишь легчайший намек на то, что чувствовал мальчик, закричал и забился в железных руках пленившей его русалки.

Нидрус Чемерица издал еще один яростный крик — и лиловый свет, выйдя из-под власти Ужасного Ребенка и вернувшись, возможно, под власть тех, кто имел причину ненавидеть этого лорда, охватил его со всех сторон. Кости в теле вопящего Чемерицы, раскалившись добела, прожигали выход наружу. Свет бил из его суставов, из живота, рта и глаз. Вскоре он превратился в груду дымящегося пепла, из которой еще шли какие-то звуки. Свет хлынул из ямы вширь, слабея по мере своего разрастания, и все прочие в ужасе бросились с холма во все стороны, как вспугнутые голуби.

Холодная рук заслонила Тео глаза.

— Довольно, — сказала старая русалка и увлекла его вниз.

Она отвела руку, и Тео увидел ринувшуюся ему навстречу зеленую глубину.

«Вот, значит, какая она была, жизнь». Мысли бежали вверх и лопались, как пузыри. «Доброй ночи, Никто. Скажи „доброй ночи“. Вода хлынула в его раскрывшийся от страха рот, и тьма вошла вместе с ней.