Восхождение тени

Глава 15 Хищная голубка

Фейвал, одетый в новый, с иголочки, щегольской наряд, махал руками из-за спины принца, отчаянно делая ей какие-то знаки. «Он напоминает, что пора бы вернуться к делу», - сообразила Бриони.

– Расскажите ещё раз о том, как вы вели своих людей обратно с юга, – попросила она Энеаса.

– Да, расскажите нам ещё разок! – взмолилась вслед за ней Ивгения.

– Уверен, леди, эта история уже успела вам наскучить, – к его чести, королевский сын выглядел смущённым. – Я повторял её всякий раз, как приходил с визитом. И конец останется неизменен, сколько ни рассказывай.

– Но как раз конец особенно хорош, ваше высочество! – было совершенно очевидно, что Ивви с одинаковой радостью внимала бы любым речам Энеаса – хотя бы и на непонятном ей языке.

– И там так много говорится о сражениях! – запротестовал принц. – Без сомнений, высокородные леди вроде вас предпочли бы послушать историю более благопристойную.

– Только не я, – заявила Бриони с некоторым оттенком гордости. – Я росла с братьями и вместе с ними обучалась искусству боя у Шасо из Туана, как вы, возможно, помните.

Энеас улыбнулся.

– Я помню – и молюсь, чтобы в один прекрасный день вы позволили мне расспросить вас о его тактических приёмах и методах обучения. Я завидую тому, какой блестящий, знаменитый учитель у вас был.

– Боюсь, в моём случае это великолепное обучение пропало даром: мне никогда не позволялось практиковаться во владении оружием ни с кем из мужчин, кроме брата, и за всю мою жизнь Южный предел ни с кем не воевал – по крайней мере, на своей территории.

– Но более это не так, принцесса, – люди Южного предела недавно выдержали несколько сражений с армией фаэри.

– Сражений, чей исход не был удачен, – она позволила голосу дрогнуть – лишь отчасти нарочно. – Сражений, которые унесли жизни достойнейших наших мужей… и разделили меня и моего возлюбленного брата… возможно, навсегда, – Бриони мужественно улыбнулась. – Тем радостнее слышать об успехах более выдающихся – таких, как ваши. Это даёт мне надежду. Прошу, принц Энеас, расскажите же ещё раз вашу историю.

Всё так же стоя за спиной принца, Фейвал энергично выразил жестами своё одобрение – он сам же и научил принцессу этой храброй и отчаянной улыбке.

Энеас рассмеялся и, конечно, уступил. Его легко было полюбить, этого принца: едва ли какой мужчина на его месте не был бы рад порисоваться перед дамами и вновь и вновь пересказывать истории о своих славных подвигах принцессе, её фрейлинам и Ивгении. Гейлон Толли, герцог Саммерфилдский, пусть он и оказался лучшим человеком, чем о нём думала Бриони (хотя бы по сравнению со своим братом-убийцей), делался чрезмерно словоохотлив, когда речь заходила о его приключениях на охоте или конной прогулке, всякий раз представляя дело так, что каждый прыжок через канаву превращался чуть ли не в победу над Керниосом Собирателем Душ.

– Наша армия пересекла границу и остановилась у дальних рубежей иеросольских гарнизонов, – начал принц. – Целью этого похода под командованием маркиза Ристо Омарантского было не столько принять участие в сражении на стороне Иеросоля, сколько разведать обстановку и отправить рекомендацию моему отцу – вот почему король избрал для этой миссии Ристо, человека проницательного и осторожного. Но никто и предположить не мог, что автарк нанесёт удар так скоро и с таким многочисленным войском. Бросив огромную армаду на стены Иеросоля со стороны моря, одновременно под покровом ночи он послал меньшую армию в Куллоанский пролив: вёсла кораблей были обмотаны ветошью, а паруса – зарифлены. Через самую опасную часть подводных скал их провёл предатель из Иеросоля – лоцман, продавший свою страну за горсть золота, – тут Энеас с искренним недоумением покачал головой. – Как может человек сотворить такое?

– О, да, просто уму непостижимо! – с жаром закивала Ивви.

– Немыслимо, – эхом отозвался и Фейвал, который частенько вмешивался в разговор больше, чем подобало секретарю. – Отвратительно!

– Не все люди так любят свою страну, как вы и я, – мягко сказала Бриони принцу. – Возможно, потому что занимают в ней не столь устойчивое и привилегированное положение, как мы.

– А может, потому что они просто склонны к предательству по рождению или по крови, – возразила Ивви. – На землях моего отца есть крестьяне, которые не только браконьерствуют в наших лесах, но укрываются от уплаты налогов и лгут управляющим, когда приходит время подсчётов, приписывают себе больше детей, чем есть в действительности, или меньше земли – что угодно, лишь бы не платить моему отцу причитающееся.

Некоторые из присутствующих девушек негромко поахали в знак согласия. Они разделяли распространённую среди знати нелюбовь к людям, которые пахали землю и собирали урожай, хотя, подражая мужчинам своих семей, частенько говорили о них в манере, которую Бриони находила сентиментальной и фальшивой. Она не бралась утверждать, что знает всё о жизни крестьян, но провела достаточно ночей в холодных амбарах и в чистом поле, путешествуя с труппой, чтобы ни за что не поверить, будто кто-нибудь выбрал бы подобную жизнь ради её пасторальной прелести. К тому же Бриони достаточно повидала, как вершится обычно суд и собираются налоги, чтобы понимать – далеко не все грехи следует перекладывать на «злокозненных» крестьян.

И всё же затевать сейчас спор не стоило: здешние придворные итак уже считали её странной, да и принцу это могло испортить настроение – как раз когда Бриони всеми силами старалась завоевать расположение его высочества.

Фейвал опять сурово уставился на неё, и принцесса спохватилась, что снова витает в своих мыслях, напрочь позабыв об Энеасе, который как раз описывал, как вторжение ксиссцев, заставшее сианские войска врасплох, вынудило их искать убежища в иеросольской крепости.

– Но если маркиз Ристо и остальные находились под осадой, как вы узнали об их бедственном положении? – спросила она. – Вы, должно быть, уже упоминали об этом, но, боюсь, я всё позабыла.

Конечно же, она не забыла, но никогда не помешает добавить своему образу лёгкую нотку беспомощности – не переигрывая, как она делала в роли Дочери Мельника в фарсе «История сельского священника», но достаточно, чтобы создать у Энеаса впечатление зависимой от брата сестрёнки, которую нужно опекать.

– Поскольку Ристо выполнял задание моего отца, он взял с собой голубей, чтобы послать сообщение обратно в Тессис. Последних он захватил из нашего приграничного форта в Драймусе – я удачно застал там маркиза, когда его отряд делал в крепости остановку, и решил задержаться в ней со своими людьми ещё на две недели, поскольку мне было интересно послушать его отчёт о положении дел в Иеросоле.

– Как умно, ваше высочество, – восхитилась Ивгения.

Энеас взглянул на девушку с лёгкой укоризной.

– Повторюсь, моя леди, – это была чистая удача. Я и подумать не мог, что Ристо окажется в кольце врагов. Ксис демонстрировал силу Иеросолю уже много лет, но никто из нас на самом деле не верил, что это всё – не пустые угрозы, поскольку ксисским автаркам гораздо проще и выгоднее пощипывать богатые острова у южных берегов. Но как бы то ни было, известие дошло до нас – и я прибыл туда с отрядом готовых к бою солдат. Удача, как я уже сказал, благоволила нам.

– Благословение богов, – пробормотала Бриони.

Энеас кивнул. Всем было известно, что он набожен и, не предавая того огласке, жертвовал нескольким храмам, покуда младшие его братья и сёстры проматывали денежки на земные удовольствия.

– Да, и впрямь благословение. Вы уверены, что желаете опять про это слушать?

– Будьте добры, – попросила Бриони. – Нам так редко удаётся услышать новости из уст очевидца.

Принц хитро взглянул на неё.

– Но вы, я слышал, выбирались посмотреть мир – как по пути сюда, так и по прибытии, принцесса.

На мгновение она смешалась, пока не поняла, что он, должно быть, имеет в виду их с Ивгенией вылазку в город. Но с чего бы это Энеасу интересоваться подобными событиями? Если только он не интересуется ею самой и не выспрашивал о ней… Однако Бриони не могла позволить себе излишней самоуверенности: вполне возможно, например, что ему небезразлична Ивгения – милая и жизнерадостная девушка из хорошей семьи.

– И повсюду меня поджидали одни неприятности, принц Энеас, – ответила она, игнорируя ухмылку Фейвала. – Мне, чтобы снова не попасть в переделку, определённо, стоило бы найти советчика получше. Надеюсь, вы не откажетесь побыть им для меня?

Принц улыбнулся.

– Почту за честь, принцесса. Но из того, что мне довелось услышать, я заключаю, что вы действовали храбро и сами отлично со всем справились.

Он и в самом деле был весьма привлекателен – с этим никто не мог бы поспорить. И потому Бриони терзалась на его счёт разными мыслями. В какой-то мере она чувствовала себя предательницей – настоящей, не то что жители владений отца Ивви, старающиеся выгадать полкорзинки ячменя, чтобы протянуть зиму. Ведь она собиралась использовать этого человека – и не во благо ему или его стране, но ради собственной семьи и, отчасти, чтобы исправить свои ошибки. Однако у этого плана было несколько слабых мест. Во-первых, Энеас мог оказаться слишком умён, чтобы позволить собой управлять, и в этом случае она, напротив, вызвала бы отторжение у того, кто мог стать ей верным другом при здешнем дворе. Во-вторых, принц был не из тех людей, кого она с лёгким сердцем обвела бы вокруг пальца. Все, кроме самого принца (что свидетельствовало о привычке к скромности), сходились в том, что Энеас добр, умён и поразительно храбр. Он любил своего отца, но и не закрывал глаз на несовершенства собственной страны. И, как все вокруг уверяли принцессу, был горячо предан своим друзьям. Да как могла она расставлять перед ним силки так называемых «женских чар», добиваясь своего – тот самый способ воздействия, который она так долго презирала, когда им пользовались Анисса, её мачеха, и другие придворные дамы Южного Предела.

«Но моя нужда велика, потому что дело крайне важно, – сказала она себе. – Жизни моих подданных. Трон моего отца.»

«Да, и месть Толли, – шептал ей тоненький вкрадчивый голосок. – Не притворяйся, что ты этого не хочешь».

Не самый благородный мотив, но зато искренний – Хендон Толли отнял у неё почти всё. Он и его брат Карадон заслуживали смерти, и желательно – после долгих мучений и унижения. Хендон не только украл трон её семьи, он заставил Бриони почувствовать себя беспомощной и слабой, и уже за одно это она желала ему смерти. Иногда Бриони даже казалось, что ей никогда уже не стать вновь сильной – пока Хендон не будет наказан за своё преступление.

– Принцесса?

Смущённая, девушка вскинула руку, прикрыв рот. Сколько она уже просидела так, погружённая в свои мысли? Бриони не осмелилась даже взглянуть на Фейвала, который наверняка был просто вне себя.

– Простите, я… – раз уж выпал шанс, надо его использовать. – Я вдруг вспомнила… кое-что печальное…

– Это моя вина, – и похоже, принц искренне в это поверил. – Я не должен был подшучивать над вашей прогулкой на ярмарку Цветочного луга – жестоко и необдуманно с моей стороны. Я совсем забыл, что именно в этот день умерла ваша юная служанка. Мои глубочайшие извинения, принцесса!

О чём это они сейчас говорили – о ярмарке? Бриони совершенно потеряла нить беседы. Одна только мысль о лисьей ухмылке Хендона Толли, хвастливо вещающего о том, как он украл её трон…

– Нет-нет, – произнесла она вслух, возвращаясь в реальность. – Это не ваша вина, сир. Прошу вас – вы не закончили рассказ об осаде.

– Вы уверены, что желаете дослушать мой сухой отчёт?

– По мне, он вовсе не сух, принц Энеас. Напротив, он как живительный глоток влаги для истерзанного жаждой горла. Продолжайте же.

И он продолжил, а Бриони, Ивгения и другие девушки внимали, и даже Фейвал постоянно забывал притворяться, что занят работой. Оттого ли, что все они были восхищены тем, как принц вывел из-под осады иеросольский гарнизон и сумел вернуться к границе Сиана вместе с маркизом Ристо и его людьми, или потому что принц Энеас сам по себе был привлекателен, – и, к тому же, обладал привлекательнейшим в мире положением, – но слушатели ловили каждое его слово.

Закончив рассказ, принц встал, поклонился и испросил у Бриони разрешения покинуть её общество – эта особенность южного дворцового этикета забавляла принцессу: как будто присутствие благородной дамы удерживало гостя как водоворот – незадачливого пловца, которому уже не спастись из смертельной хватки – разве что случится чудо и движение воды само выплеснет беднягу подальше.

«А что, если я сказала бы „нет“? – раздумывала Бриони и тогда, когда принц уже целовал ей руку и кланялся остальным дамам. – Что, если б я повелела ему остаться? Он бы остался? Что за глупость этот этикет!»

То, что когда-то, без сомнения, было призвано удержать мужчин от убийств и насилия – хотя бы изредка – стало настолько довлеющим, что могло иногда привести к самым несуразным конфузам.

Едва только Энеас переступил порог, Ивгения поспешила высказаться:

– Кажется, ты ему не безразлична, принцесса Бриони. Это третий раз за неделю, когда он тебя навестил!

– Я тут забавная диковинка, – ответила она, отметая предположение, и фыркнула. – Принцесса, которая странствовала переодетой. Я прямо как персонаж из детской сказки. Думаю, мне ещё стоит сказать спасибо за то, что я не попала в страшную – такую, в какой дитя бросают в лесу или его сживает со свету злобная мачеха.

Смех её быстро оборвался. Обе сказки были не так уж далеки от истины.

– Ты слишком часто отнекиваешься, – пожурила Ивгения. – Ведь правда, а, дамы?

Остальные – камеристки и фрейлины – согласно закивали.

– Он действительно питает к тебе нежные чувства, ваше высочество. Возможно, это могло бы перерасти в нечто большее, не будь ты столь упряма!

– Упряма? – Бриони казалось, что она делает всё – разве что на шею Энеасу не бросается, чтобы удержать его внимание и добиться расположения. – Это когда это я была упряма?

– Сама прекрасно знаешь, – обличительно заявила подруга. – Ты не общаешься ни с кем при дворе, кроме как за столом. Они думают, что в тебе больно много спеси. Некоторые говорят – это потому, что тебе пришлось пережить такие невзгоды, но другие поговаривают… прости меня, Бриони, но я это скажу ради твоего же блага… другие поговаривают, что ты считаешь себя лучше всех других, кто живёт при дворе.

– Лучше! – Бриони была потрясена. Только подумать: эти расфуфыренные, изнеженные придворные считают, будто она задирает нос – да такого она даже вообразить не могла! – Я вовсе не считаю себя лучше кого бы то ни было, а уж тем более – сих достойных лордов и леди. Я потому лишь сторонюсь их, что утратила свои манеры, а совсем не потому, что мне они не по нраву.

– Вот! – победно возгласила Ивгения. – Именно так я им и сказала: что ты чувствуешь себя немного не в своей тарелке, а вовсе не заносишься. Но Бриони, тебе правда стоит проводить больше времени среди здешних благородных господ. Они любят посплетничать, а Дженкин Кроуэлл за твоей спиной вовсе тебя не хвалит.

Услышав имя посланника Толли, Бриони вздрогнула, будто её окатили ледяной водой. Уже несколько дней принцесса избегала этого человека, и он, казалось, делает то же самое.

– Ах, да… ты, без сомнения, права. Спасибо за участие, Ивви, но теперь я устала и хочу прилечь.

– О, Бриони, дорогая! – Ивгения, как видно, расстроилась. – Я обидела тебя, принцесса?

– Вовсе нет, кисонька, – я просто устала, говорю тебе. Леди, вы тоже можете идти. Фейвал, задержись на минутку, нам с тобой надо кое-что обсудить.

Когда остальные ушли, или по крайней мере удалились за пределы слышимости, она повернулась к актёру:

– Кроуэлл меня вовсе не хвалит? Что она имела в виду?

Фейвал Улиан нахмурился.

– Ты должна знать, Бриони. Он – правая рука твоего врага. Как ты думаешь, что он делает? Да вредит тебе где только может!

– И как же? – злость бурлила в ней – злость и страх. Тессис не был ей домом. Бриони здесь окружали незнакомцы, и кое-кто явно желал её смерти. Девушка отбросила шитьё – бестолковое, раздражающее занятие, которым и в лучшие времена занималась только потому, что так было принято. – Что он делает?

– У меня нет никаких надёжных сведений о том, что именно он проделывает, – Фейвал отвернулся, чтобы полюбоваться своим отражением в настенном зеркале – привычка, которая приводила Бриони в бешенство, особенно если разговор шёл серьёзный. – Но он на тебя наговаривает – осторожно, и не в широком кругу, разумеется. Шепнёт словечко там, словно невзначай намекнёт здесь… ты знаешь, как это делается.

Бриони усилием воли подавила приступ гнева – дай она ему выплеснуться, ничего хорошего из этого не вышло бы.

– И что за клевету распространяет Дженкин Кроуэлл? – разговаривать со спиной уже стало просто невыносимо. – Клянусь масками Зосима, Фейвал, повернись ко мне и отвечай!

Он обернулся, удивлённый и, кажется, даже слегка рассерженный:

– Он много чего болтает, как я, во всяком случае, слышал от других – он не такой дурак, чтобы возводить на тебя напраслину при мне! – Фейвал бросил на неё сердитый взгляд, как надувшийся ребёнок. – Большей частью это мелкие оскорбления – что ты бой-девка, что любишь рядиться в мужское платье – и не только для маскировки, что у тебя тяжёлый характер и что ты – сущая мегера…

– Это больше правда, чем ложь, – заметила Бриони с мрачной усмешкой.

– Но самое гадкое он никогда не скажет прямо, только намёками. Он как-то обмолвился, что поначалу все думали, будто южанин Шасто похитил тебя…

– Шасо. Его звали Шасо.

– …но теперь все в Южном Пределе считают, что ты покинула страну вовсе не против воли. Что это была часть придуманного тобой плана по захвату отцовского трона, и что только Хендон Толли помешал вам двоим успешно провернуть это дело, – парень слегка покраснел. – Вот это и есть, я полагаю, самое худшее.

– Нам двоим? Моему брату Баррику и мне?

– Судя по его намёкам, твой брат-близнец – тоже всего лишь жертва: ты обрекла его на верную смерть, отправив сражаться с фаэри. Твоим сообщником, заявляет Кроуэлл, стал тот самый командующий-южанин, Шаст… Шасо – человек, убивший другого твоего брата. И что он… больше, чем просто сообщник…

Жгучая ярость захлестнула Бриони так внезапно и с такой силой, что на мгновение у неё потемнело в глазах и она решила, что умирает.

– Он осмеливается говорить такое? Что я… – во рту у неё словно набрался яд, и ей захотелось сплюнуть. – Кто убил даже собственного брата – так это его хозяин, Хендон! Вот чем, уверена, он сейчас озабочен! Он рассказывает людям, что Шасо и я были любовниками? – девушка порывисто вскочила. Ей с огромным трудом удалось подавить желание схватить свою вышивку и помчаться к Дженкину Кроуэллу, чтобы воткнуть иглу ему в глаз. – Мерзкий… боров! Уже одно то, что он смеет порочить честное имя моего старого друга, который погиб, пытаясь спасти меня, отвратительно, но предположить, что я… могла причинить зло собственным любимым братьям! – Принцесса начала всхлипывать и никак не могла выровнять дыхание. – Как он может так врать про меня? И как остальные могут такому верить?

– Бриони… принцесса, пожалуйста, успокойся! – актёр, похоже, сам пребывал в ужасе от того, во что вылились его откровения.

– Что говорит Финн? И что болтают люди на улицах и в тавернах?

– Вне дворца это почти не обсуждают: Толли здесь не особенно популярны – но в людях эта история пробуждает любопытство. Тем не менее, короля здесь любят, а ты – его гость. И большинство сианцев полагает, что ему виднее.

– Но не при дворе, как я понимаю.

Теперь Фейвал пытался её успокоить.

– Придворные, за редким исключением, знают тебя не лучше, чем безмозглые пьянчуги в кабаках. И всё потому, что ты заперлась здесь, словно отшельница.

– Так ты пытаешься сказать… – она остановилась, чтобы перевести дух и немного унять стук сердца. – Ты пытаешься сказать, что я должна чаще выходить в свет и вращаться в обществе Бродхолла? Что мне следует проводить больше времени с людьми, подобными Дженкину Кроуэллу, обмениваясь уколами и распространяя ложь?

Фейвал вдохнул побольше воздуха и выпрямился – истинно как человек, безвинно страдавший.

– Для твоего же блага – да, принцесса! Ты должна быть на виду. Одним своим присутствием ты должна показывать, что тебе нечего скрывать. Тем самым ты опровергнешь ложь Кроуэлла.

– Возможно, ты прав, – Бриони начала остывать, но ярость никуда не делась – только стала холодной. – Да, ты прав. Так или иначе, я должна действовать, чтобы остановить распространение этих ужасных, кошмарных слухов. И я их остановлю.

В храме Онира Плессоса не нашлось достаточно постелей, чтобы разместить всех вновь прибывших, но пилигримы не жаловались на судьбу, радуясь уже тому, что им хотя бы есть, где укрыться от дождей нынешней холодной весны. Настоятель храма разрешил им расстелить свои одеяла в общем зале – после того, как закончится ужин.

– Не помешаем ли мы другим гостям или же братьям? – спросил глава паломников, плотно сбитый добродушный на вид мужчина, для которого сопровождение путешественников по святым местам и кающихся грешников спустя годы стало скорее способом заработать, нежели религиозным подвижничеством. – Вы всегда были ко мне добры, господин, и я не хотел бы оставить здесь дурную память о себе.

Настоятель улыбнулся.

– Ты всегда приводишь к нам странников весьма достойных, мой добрый Терон. Без таких путников нашему храму пришлось бы давать приют и пропитание истинно нуждающимся, – он понизил голос. – Примером тех, к кому я питаю симпатию значительно меньшую, может служить вон тот тип – видишь его? Калеку? Он здесь уже несколько десятиц.

Настоятель указал на закутанную в плащ фигуру, сидящую в чахлом садике, и пристроившуюся рядом фигурку поменьше – мальчишку лет девяти-десяти.

– Готов признать, я надеялся, что когда потеплеет, он уберётся отсюда – от него не только страшно смердит, но он странный и сам не разговаривает с нами, за него говорит мальчишка… или во всяком случае передаёт его слова, обычно загадочные и пророчащие светопреставление.

Терону стало интересно. Ослабление его собственной веры – или, по крайней мере, религиозного пыла, – не уменьшило в нём тяги к сильной вере других – даже увеличило, если уж на то пошло, поскольку именно этой верой он зарабатывал на хлеб насущный.

– Может, этот ваш калека – пророк?

Но отец-настоятель не нашёл такое предположение забавным.

– Не учи священника молиться, мастер-караванщик. Этот тип болтает не о чём-то божественном, а об… ну, это трудно объяснить, пока ты сам его не услышишь – или что говорит за него мальчишка.

– Боюсь, у нас не будет времени, – коротко ответил Терон, немного задетый отповедью священника. – Мы должны выйти завтра рано утром. В этом году на Белолесье ещё как минимум однажды обрушится снегопад, и мне не хотелось бы под него попасть. На севере нынче и без того творится много непонятного, чтоб ещё и тащиться сквозь бурю. Я скучаю по тем тёплым вёснам, что мы встречали здесь, в Саммерфилде, когда король восседал на своём троне в Южном Пределе.

– Я скучаю о многом из тех дней, – откликнулся настоятель, и на эту безопасную тему разговор продолжился до тех пор, пока между мужчинами не восстановилась прежняя дружба.

Дрова в очаге в общем зале почти прогорели, и большинство пилигримов уснули, утомлённые, после долгого дня ходьбы по холоду. Глава паломников негромко беседовал со своим возничим, когда блаженный – кем Терон, во всяком случае, был склонен его считать – медленно проковылял в зал, опираясь на чумазого угрюмого темнокожего мальчишку. Паренёк усадил калеку у очага, поближе к тлеющим угольям, а затем принял из рук оборванца чашку и понёс к ведру, чтобы наполнить.

Терон отослал возничего закончить с делами перед сном и немножко понаблюдал за немощным святым. Выяснить что-нибудь о нём таким образом было трудно: лицо скрыто глубоко надвинутым капюшоном грязного изодранного плаща, кисти рук обмотаны замусоленными тряпками. Странный человек сидел неподвижно, словно каменный, и лишь едва заметно дрожал. Пока караванщик разглядывал нищего, им овладел не благоговейный трепет, но внезапно нахлынувший ужас. Не то чтобы сам калека выглядел уж очень пугающе, но было в нём что-то такое, что заставило Терона вспомнить старые истории – не о святых пилигримах, но о неупокоенных духах и мертвецах, которым не лежится в могилах.

Паломник перебрал в пальцах связку покачивающихся и позвякивающих амулетов, которые носил на шее – какие-то он собрал сам в юные годы в путешествиях по святым местам, другие были поднесены ему в дар (или в частичную оплату за услуги) пилигримами, которыми он водительствовал. На мгновение рука его задержалась на деревянной голубке, любимом обереге, за долгое время отполированном пальцами до блеска. Это была память об одном из его первых паломничеств – к знаменитому храму Зории в Акарисе, и мысли о Белой Дщери особенно успокаивали Терона в дни тревог.

Почувствовав, что кто-то стоит у него за плечом, глава паломников обернулся. Это был отец-настоятель, что удивило мужчину – не в привычке старика было спускаться в общий зал после вечерней молитвы.

– Вы оказываете мне честь, господин, – сказал он. – Не откажетесь выпить со мною стаканчик вина?

Настоятель кивнул.

– Не откажусь. Мне нужно было спросить у тебя кое-что, а ты ведь говорил, что вы покинете нас рано утром.

Терон немного устыдился при напоминании – он ведь сказал так со злости. Налив вина из своего кувшина в чашу, он протянул её другу.

– Конечно, господин. Чем я могу услужить вам?

– Один из твоих паломников рассказал мне, что дочь короля Олина находится в Тессисе – что её нашли живой. Так ли это?

– Да, насколько я могу сказать – она объявилась там прямо перед нашим уходом, по крайней мере, ходили такие слухи. В последние дни, что мы провели в нём, весь Сиан гудел от этой новости.

– И знает кто-нибудь, что принесло… как бишь её зовут? Бегония?

– Бриони. Принцесса Бриони.

– А, ну конечно – позор на мои седины. До нас тут доходит не так много вестей о том, что делается при дворе, а я с возрастом становлюсь забывчив. Бриони. Так знает кто-нибудь, почему она объявилась в Сиане и что это значит?

Караванщик заметил, что сидящий у огня бродяга под капюшоном поднял голову, будто прислушиваясь, и подумал, не стоит ли понизить голос, но потом решил, что это будет глупо: то, о чём он говорил, вовсе не являлось секретом, и скоро эта новость будет у всех на устах. Однако упоминать о Толли в их собственном герцогстве верхом мудрости не назовёшь…

– Кое-кто утверждает, что она спасалась от… своих врагов… и бежала из Южного предела. А другие говорят: нет, она улепетнула после того, как ей помешали захватить трон с помощью южанина – чернокожего служаки, с которым когда-то дружил Олин.

Отец-настоятель удивлённо покачал головой:

– Будто вернулись старые времена – дурные времена правления Келлика Второго, когда шпионы и заговоры были повсюду.

– Вы это помните? – слегка удивлённый, поинтересовался его собеседник.

– Балда! – хохотнул глава храма. – Это ж было полтора века назад! Неужто я выгляжу таким древним?

Терон тоже посмеялся над тем, как его посадила в лужу собственная слабая память: деяния королей, история никогда не были его сильной стороной.

– Я забыл почти всё, что выучил из книг.

Он вздрогнул, когда кто-то встал у него за плечом, и оглянувшись, увидел оборванца в капюшоне, маячившего над проводником, как тень самой Смерти. Несмотря на согбенную спину и подкашивающиеся ноги, он оставался равным по росту Терону, и, наверное, был когда-то могучим человеком. Перевязанные кисти рук поднялись, и из тьмы под капюшоном прозвучал сухой скрежещущий шёпот. Мужчина в страхе отпрянул, но человек просто молча застыл на месте.

– Где мальчишка? – раздражённо вопросил священник. – Ах, вон он! Мальчик, пойди сюда и скажи нам, чего хочет твой господин.

Мальчик, который, по всей видимости, клянчил еду на храмовой кухне, послушно подошёл, всё ещё дожёвывая кусок теста. Теперь, когда Терон посмотрел на черноволосого паренька внимательнее, он заметил, что лицо его тёмное не только от грязи и загара, и что во внешности его есть что-то от южанина – и такой оттенок кожи встречается обычно только на побережье Оскасла или Лендерз-порта.

«Да, – подумал он, – так и есть: парнишка выглядит в точности как один из беспризорников, которые кишат в гавани, как крысы, добывая пропитание лишь собственной ловкостью и сообразительностью».

– Что говорит калека? – потребовал от него ответа настоятель.

Мальчишка поднёс ухо к капюшону. За треском пламени было невозможно расслышать слова нищего, но в конце концов мальчик выпрямился.

– Он говорит, что Смерть на сей раз сжалилась над ней.

Настоятель недовольно покачал головой.

– Сжалилась над кем? Над принцессой? Вели ему идти в свою постель и не вмешиваться в разговоры тех, кто превосходит его разумом.

Но мгновением позже выражение его лица изменилось.

– Нет, нехорошо мне так говорить. Боги и онири не велят нам так обращаться с убогими.

Мальчик опять приник к тёмному капюшону.

– Он говорит, что знает смерть – что он сам долгое время жил в её доме. Но затем был вновь отпущен.

– Что? Он утверждает, что жил в доме Керниоса?

Настоятелю явно не нравилось, что разговор принял столь нечестивый оборот.

Мальчик снова пододвинулся к скрытой плащом фигуре.

– И ещё он говорит, что раз Бриони удалось бежать, он должен отыскать её.

– Что за чушь! – рассердился глава храма. – Уведи этого нищего в конюшню, мальчик. Я не пошлю бедного дурака мёрзнуть на холод, но пусть он найдёт себе сегодня для сна такое место, где не будет досаждать нашим гостям.

Священник подождал, пока мальчик прошепчет эти слова нищему, но тот ничего не ответил. Терону было одновременно и любопытно и неспокойно.

– Ты испытываешь наше милосердие, – пригрозил настоятель, но и это не произвело видимого эффекта. – Отлично, тогда пойду-ка я позову братьев, пусть они помогут мне препроводить его на ночлег к лошадям и ослам, – воскликнул он и быстро зашагал через зал.

Оборванец вновь зашептал что-то своему юному помощнику.

– Он хочет знать, не идёте ли вы на север, – обратился парнишка к оставшемуся сидеть мужчине.

Проводник пилигримов был озадачен: зачем старому калеке понадобилось это узнать?

– Да, мы идём на север через Марринсвок. Это паломничество началось в Блушо – туда мы и возвращаемся.

Нищий дёрнул мальчишку к себе, желая, видно, поскорее что-то сказать.

– Он хочет идти с вами, – передал ответ пострелёнок, как только бормотание стихло.

Терон закатил глаза.

– Я не хочу показаться чёрствым по отношению к тому, на кого боги итак уже возложили тяжкую ношу, – проговорил он, – да только те странники, что идут с нами, должны быть молодыми и здоровыми – мы двигаемся быстро. Я видел, как ходит этот человек. Он не смог бы выдержать темп, а мы не могли бы позволить себе ждать.

Парнишка озадаченно поглядел на него, хотя Терон был уверен, что говорит вполне разумно. Потом мелкий оборвыш повернулся к своему таинственному господину, а тот внезапно вытянул вперёд перебинтованную руку. Терон испуганно отшатнулся, и тут увидел, как что-то поблёскивает на грязных тряпицах. Золотой.

– Он заплатит вам за место на лошади, – пояснил мальчик, послушав шёпот из-под капюшона.

– Это… это же дельфин! – не сдержал возгласа изумления мужчина. – Целый дельфин!

Это было в десять раз больше того, что он зарабатывал с целого каравана паломников. Плащ дёрнул мальчишку за рукав, тот обернулся, и они снова о чём-то пошептались.

– Он говорит вам взять его. Мёртвым не нужно золото.

Она блуждала по лесу, но страшно ей не было – во всяком случае, не слишком сильно. Порывов ветра здесь совершенно не ощущалось – хотя деревья покачивались, а когда она проходила мимо – склонялись к ней, протягивая веточки-пальцы, и всё же ни разу не коснулись. В мире царила тёмная ночь, но видеть, куда она ступает, это ей совершенно не мешало: свет двигался вместе с ней, выхватывая из темноты тропу и немного вокруг.

Что-то лихо перескочило дорожку впереди – словно серебристая молния – низко, у самой земли. Она свернула в ту сторону, устремившись за огоньком, и тропа тотчас повернула туда же.

«Я сплю», – поняла Бриони.

Стремительное нечто снова мелькнуло в отдалении. Оно было одновременно и реальным, и призрачным, и как будто – принцесса это чувствовала – наблюдало за ней, хотя и бежало далеко впереди. Было ясно, что странное нечто пытается привести её куда-то, и это очень важно, и нужно не упускать его из виду, но она уже начала отставать. Чащоба становилась всё гуще и различить тропу стало труднее. Серебристый силуэт сверкнул ещё раз, на том конце темноты, и пропал.

Бриони проснулась с ощущением неудачи и потери – намного более сильным, чем после обычных снов, но не могла перестать терзаться тем, что упустила нечто важное. Фрейлины уже суетились вокруг неё, умоляя скорее подниматься с постели. У Бриони была назначено свидание.

Давет, по своему обыкновению, облачился в чёрное, но, в отличие от прошлой встречи, в этот раз его одежда больше подходила для дворцовых увеселений, чем блуждания невидимкой по тёмным переулкам и нищим кварталам. В разрезах рукавов пылал ярко-карминовый, подбой плаща был того же кровавого оттенка, да и чулки он подобрал с вертикальными узкими красно-белыми полосками.

– Новое место для встреч? – спросил Давет, обводя глазами Фонтанный дворик.

– Здесь чуть более людно. Меньше шансов, что нас кто-нибудь подслушает, – Бриони оглядела наряд мужчины. – Вы стали чуть менее незаметны, чем обычно, мастер дан-Фаар.

Он насмешливо поклонился.

– Миледи столь любезна. Так уж случилось, что я… после вас встречаюсь ещё кое-с-кем.

– С женщиной? – Бриони не понимала, почему это должно её заботить, но мысль об этом слегка царапнула.

В кои-то веки улыбка Давета не была ни многозначительной, ни насмешливой.

– Надеюсь, принцесса, я ваш друг. Не более, возможно, но и не менее. Но, на минуточку, – я вам не слуга. Мои свидания – это только мои свидания.

Бриони проглотила отповедь, легонько сжав талисман Зории на груди, чтобы напомнить себе о том, что действительно важно. Он верно сказал: у неё не было права – и более того, никакой веской причины – интересоваться тем, как Давет проводит время и с кем, до тех пор, пока это не касалось её собственной безопасности.

– Пока мы друзья, – ответила она, – пока я могу доверять вам, Давет. Да, я серьёзно – мне очень нужен кто-нибудь, кому я могла бы доверять.

Мужчина странно посмотрел на девушку.

– Вы кажетесь испуганной, принцесса.

– Не испуганной. Но я попала в… сложное положение. Я пускаюсь в долгий путь. И когда ладья отчалит, уже нельзя будет повернуть обратно к берегу.

Бриони снова поднесла руку к пузырьку и подхватив его ладонью, погладила овальный бочок, размышляя о путешествии богини-девственницы.

– Вы мне поможете?

– Что вам требуется, принцесса?

Она рассказала, а после – спросила:

– Можете ли вы это сделать?

Теперь взгляд Давета, брошенный на неё, выражал и удивление, и намёк на восхищение.

– Ничего нет проще, но… – он пожал плечами. – Потребуется оплата. Люди, которые вам нужны, не работают за спасибо.

Бриони хохотнула. Даже для её собственных ушей смех прозвучал грубо. Это оказалось трудным решением. У принцессы возникло чувство, будто она и правда шагает в неизвестность.

– У меня есть деньги. Принц Энеас был настолько добр, что передал мне немного – пока я не улажу свои дела, как он выразился.

– Настоящий принц.

– Этого вам хватит?

Давет, посмотрев на золото, немного поколебался. В наступившей тишине плеск фонтана показался оглушающим.

– Более чем, – кивнул он наконец. – Остаток я принесу вам обратно, – мужчина встал. – Мне пора идти. Тогда прежде чем заняться… своими делами, я как раз успею дать ход этому.

– Благодарю вас, Давет, – девушка протянула ему руку. Помедлив мгновение, мужчина подхватил её ладонь и поднёс к губам, но взора от её глаз не отвёл.

– Почему вы так на меня смотрите? – спросила она.

– Никогда не думал, что узнаю вас с этой стороны, принцесса Бриони – не так скоро, во всяком случае.

Бриони почувствовала, что краснеет, но вечерние сумерки должны были скрыть это.

– Так что, голубка Зории на поверку оказалась хищной, а? Вас это разочаровало?

Её собеседник усмехнулся и покачал головой:

– Не хищной, о нет. Вот желающей защитить себя – да. Даже самые мирные из детей природы поступают так, – он посерьёзнел. – Я ошибочно полагал, что старый Шасо с его уроками вышиб из вас всю рассудительность.

– Что ж, возможно, но Шасо дан-Хеза умер.

Нападение на Дженкина Кроуэлла, посланника Южного предела, в людном месте и жестокое его избиение тремя бандитами на следующий день стало темой для разговоров всего тессианского двора. У выхода из его любимой таверны к послу неожиданно привязались трое обычных – как с виду казалось – отвратных пьянчуг, но не успел он и слова сказать, как двое его охранников были разоружены, избиты, а затем он и сам стал жертвой злодеев.

Случай казался довольно странным, но вполне объяснимым: Кроуэлл уже успел прославиться здесь как азартный игрок и человек малоприятный. Но что сделало происшествие предметом бурных обсуждений – хоть и ненадолго, поскольку у тессианской знати поводов для болтовни всегда было в изобилии – так это то, чему стал свидетелем, пока лежал на земле, избитый стражник.

Прямо перед тем, как нападавшие скрылись, один из разбойников присел на корточки рядом с окровавленным скулящим Дженкином Кроуэллом, но единственное, что удалось разобрать стражнику с того места, куда он упал, были слова: «…научись держать свои лживые россказни при себе».

Впрочем, к концу недели, в которую Кроуэлл – оставшийся, что необычно, в высшей степени немногословен относительно случившегося – прятал синяки и шрамы в своих покоях, избегая всякого общества, обитатели дворца Бродхолл переключили своё внимание на более свеженький и интересный скандал.

Глава 16 В грибных огородах

– Ты уверен, что с вами всё будет в порядке? – Опал нервно теребила край своего плаща. Ей ужасно не хотелось разлучаться с семьёй, но и Опал, и Сланец оба понимали, что так для неё будет лучше всего. – Ты ведь присмотришь за мальчиком?

– Не переживай так, любовь моя. Это всего на несколько дней, – муж обнял её и прижал к себе.

Сперва она сопротивлялась. Опал терпеть не могла, когда её стискивали, даже если так делал супруг – наверное, даже в особенности если это был он. Тесть Сланца, Песок Празиолит, однажды признался, что ему очень трудно приходится с женщинами его семьи: «Твоя Опал и её мать столько лет указывали мне, что делать. Даже не знаю, что со мной сталось бы, позволь они мне хоть раз решать самому – наверное, помер бы на месте». Сланец, никогда не ожидавший от женитьбы на Опал ничего иного, чем то, что, собственно, и получил – жену, которая одинаково горячо и любила его, и спорила с ним, – только улыбнулся и кивнул.

– На несколько дней? – переспросила она. – Послушай-ка, что кругом говорят: будто бы со дня на день уж и миру конец – так как ты думаешь, успокоят меня эти твои слова хоть капельку?

Но возражала жена только по привычке – они уже поспорили по поводу предстоящего расставания и пришли к согласию; да и, по правде говоря, идея отправиться обратно по большей части принадлежала Опал. Теперь, когда стало ясно, что война действительно может разразиться в любой момент, мужчин в Городе фандерлингов начали собирать в отряды, и Опал решила, что и женщины должны принять посильное участие: поэтому она возвращалась, чтобы, заручившись поддержкой Вермильон Киновари и других влиятельных женщин, организовать снабжение всем необходимым призванных на войну защитников города и помочь заменить их на важных участках работ. Сланец очень гордился женой и нисколько не сомневался, что справится она превосходно. Если уж Опал за что-то бралась, то доводила дело до конца.

– Мир не рухнет, не дождавшись твоего возвращения, дорогая моя старушка, – ответил он жене. – Просто не осмелится. Только обещай мне, что остановишься у Агат, как мы договаривались – не ходи в наш дом. Если тебе что-то понадобится, пошли кого-нибудь другого – на случай, если за домом следят.

– Но как можно вести за ним слежку так, чтобы об этом не знал весь Город?

Сланец покачал головой:

– Ты думаешь сейчас о солдатах Высокого народа. Однако не всем нашим соседям я доверяю настолько, чтобы не вообразить, как кто-то из них, случайно заметив, что ты снова дома, за горсть монет передаёт весточку об этом лорду-констеблю. Потому-то мы и не сказали никому помимо семьи, куда направляемся.

– Ну и кто из нас думает, что мир перестанет вертеться, если он перестанет его подкручивать? – вопросила Опал, но по её голосу Сланец понял, что жена не сердится.

Прежде чем отпустить, она ещё раз крепко сжала мужа в объятиях.

– Хорошенько приглядывай за мальчиком.

– Конечно.

– Ах, если б только я могла взять его с собой.

– И если кто-то следит, какой есть способ вернее оповестить о нашем появлении? Нет, бесценная моя, он должен остаться здесь, а ты должна вернуться к нам поскорее.

Опал потянулась, чтобы чмокнуть мужа в щёку, а он вернул ласку поцелуем в губы, чем очень удивил жену и заставил её улыбнуться. Затем женщина перекинула котомку через плечо и повернулась в ту сторону, где на почтительном расстоянии брат Натр, друг брата Сурьмы, ожидал, пока они попрощаются. Натр показался им юношей разумным и внимательным, что немного успокаивало Сланца, хотя он предпочёл бы видеть в проводниках жены знакомого и надёжного Сурьму, но тот сейчас бродил где-то во внешних галереях вместе с Феррасом Вансеном и отрядом стражей в поисках вторгшихся в пещеры чужаков.

Внезапно тревога вновь сжала его сердце.

– Возвращайся ко мне живой и невредимой, любовь моя, – крикнул он, но Опал и молодой монах уже поднялись по тропинке и скрылись из виду.

– Папа Сланец, мне нужна твоя помощь.

Мужчина воззрился на мальчика в изумлении – в первый раз Кремень назвал его так. Это было странно, особенно если учесть, что в последние дни он вообще едва ли произнёс хоть слово. Видно, после ухода Опал в ребёнке произошла очередная странная и тревожная перемена.

– Моя помощь?

Кремень сел на кровати и свесил ноги, затем нагнулся и пошарил по каменному полу в поисках башмаков.

– Я хочу поговорить со старцем. С тем, кто видит сны.

Сланец только головой покачал.

– О чём это ты?

– Здесь есть старик. Он видит сны. Все его знают. Мне нужно с ним поговорить.

Что-то такое Сланец вроде бы смутно припомнил.

– Дед Сера? А ты-то его откуда знаешь? Тебя не было с нами, когда Никель о нём рассказывал.

Упоминание о столь несущественном обстоятельстве Кремень пропустил мимо ушей.

– Отведи меня к нему, пожалуйста. Мне нужно с ним поговорить.

Сланец открыв рот уставился на мальчика – мальчика, который сводил его с ума, сбивал с толку, а иногда даже пугал до мурашек; он вспомнил о той минуте, прошедшей, казалось, целую жизнь назад, – когда Кремень был всего только котом в ещё не открытом мешке.

«А что, если бы я его и не открыл? Что, если бы я твёрдо взял Опал за локоть и увёл прочь – и пусть бы это всё стало чьей-нибудь чужой проблемой. Сложилось бы оно иначе? Лучше… или хуже?» – потому как трудно было не думать о том, что появление Кремня каким-то образом связано с остальными странностями, перевернувшими их жизни и жизни всех, кого они знали – Высокие то были люди или фандерлинги. Сланец вздохнул. Копнул горку – рой и всю норку, как говорится.

– Ладно, – кивнул он. – Я посмотрю, что тут можно сделать.

– Ничего не понимаю, – заявил брат Никель. Отпрыск влиятельной семьи, он только недавно поднялся от послушника до каинита[6], то есть рядового монаха, но всякий, включая, разумеется, и самого Никеля, знал, что аббат избрал его своим преемником, и чаще всего парень вёл себя так, будто уже получил церемониальную киркомотыгу. – Из-за вашей шайки-лейки тут итак уже всё вверх дном – и наши традиции, и наши привычки. Женщины, дети, Высокий народ, беженцы – кажется, мы всех уже пустили сюда. Если бы Киноварь и Гильдия не поклялись, что всё это крайне важно…

– Но ведь они поклялись, – перебил его Сланец. – Прошу, Никель, просто скажи, куда нам идти. Мы благодарны тебе за помощь, но не хотим тратить долее необходимого ни единой минутки твоего времени…

– Отпустить вас шататься тут без надзора и… допрашивать нашего старейшего брата? – Никель вскочил. – Нет уж. Я сам отведу вас к нему. Но он стар и слаб. Если ваши вопросы огорчат его – аудиенция окончена, понятно?

– Да, я понял. Разумеется.

Лекарь Чавен, стоявший рядом и с интересом наблюдавший за переговорами, кашлянул.

– Думаю, мне тоже стоит пойти – если ты позволишь, Сланец…?

– Если позволит Сланец? – Никель сделался такого насыщенно пунцового цвета, что это казалось невозможным для человека сравнительно молодого. – А как насчёт Метаморфического братства? Нет, что уж там, давайте позовём всех, кто захочет пойти! А то ещё лучше – организуем процессию, как на День первого удара киркой: соберём горожан и поведём колонной в сады – то-то бедный старик удивится!

– Возможно, вы несколько преувеличиваете, брат Никель, – осторожно заметил Чавен. – Всё-таки я врач. Кого ж ещё лучше иметь под рукой, если вы беспокоитесь о здоровье деда Серы? Да и этот ребёнок, Кремень, находился под моей опекой. По-моему, взять меня в компанию – отличная мысль.

Сланец улыбался, но уже чувствовал, что безмерно устал и вот-вот выйдет из себя – а ведь собственно до дела ещё даже не дошло! И почему ему кажется, будто он вечно только тем и занят, что помогает исполнять чьи-то прихоти?

– Я не бывал в этой части храма, – заметил Чавен, пока они петляли по низкой пещере, причудливо вылепленной известняком, следуя путём, вехи которого распознать мог один только Никель.

– А с чего бы тебе здесь бывать? – раздражённо ответил брат-метаморф. – То, что здесь происходит – не вашего ума дело. Это огороды и фермы, где мы выращиваем нашу пищу. Нам ведь нужно было как-то кормить почти сотню ртов и до вашего появления.

«А скоро тут народу и ещё прибавится, – подумал про себя Сланец. – И тебе здорово повезёт, если это будут фандерлинги, а не фаэри». Но вслух он этого не сказал.

– Ах, но, видите ли, мне всё это очень интересно, – развёл руками Чавен. – Истинный учёный никогда не перестаёт быть учеником. Не будьте так строги к нам, брат Никель. Мы очень благодарны, что вы пустили нас сюда. Пришло время войны и невероятных событий, и все добрые люди должны держаться друг друга.

Никель только фыркнул на это, но когда заговорил вновь, слова его звучали чуть более любезно.

– Это дорога к соляным копям. Разработки невелики, но мы добываем достаточно и для себя, и для торговли с верхним городом.

Кремень, кажется, один остался равнодушен к подземной зале и фантастическим колоннам, изваянным природой. Его лицо вновь стало отрешённым, а взгляд был направлен прямо вперёд, как у солдата, идущего на смертный бой.

«Да кто же ты на самом деле, малыш? – Сланец уже не был уверен, что сможет это понять, даже если кто-нибудь ему объяснит. – Что ты?» Но ответ, в общем-то, не имел значения. Важно было лишь то, что его жена любила мальчика, а Сланец любил свою жену. То, что он сам чувствовал к Кремню, облечь в слова было куда сложнее, но глядя сейчас на этого серьёзного ребёнка с копной светлых, почти белых волос, мужчина понимал, что сделает всё, что в его силах, чтобы защитить приёмного сына.

– Спускайтесь сюда, – Никель указал на боковой проход.

Сланец почуял тяжёлый огородный дух – запах прелой земли, сырости и навоза – задолго до того, как они шагнули под арку. Помещение за ней освещалось лишь несколькими факелами, и видно в нём было едва ли лучше, чем в туннеле. Чавен, ещё не вполне успевший привыкнуть к тусклому свету, обычному для фандерлингов, остановился и, словно слепец, вытянул руки вперёд; Сланец взял его под локоть.

Грибной огород располагался в на удивление просторной, с высоким сводом, природной пещере, чья форма была подправлена молотами и зубилами подземного народа. Больше всего пришлось потрудиться над расчисткой пола в центре, теперь сплошь уставленного низкими каменными столами, однако и стены тоже тщательно обработали, выдолбив в них множество рядов углублений, послуживших полками.

На столах в огромной зале громоздились ящики с чернозёмом, и поверхность в каждом усеивали маленькие светлые точки. В ниши тоже натолкали почвы и навоза, и тысячи изящных гребешков древесных грибов поднимались по стенам от пола на высоту в пять или шесть раз больше фандерлингского роста – там уже монахи ухаживали за посадками, взобравшись на лестницы. Сланец едва успел задаться вопросом, кто же из этих мужчин в рясах – дед Сера, как заметил согбенного и жилистого старца, примостившегося на табурете почти в центре залы и изучающего один из ящиков сквозь хрустальную линзу. Кремень, к великой досаде брата Никеля, уже топал к нему.

– А ну, живо вернись! Дай, сначала я сам с ним поговорю… – Никель ринулся к мальчику, и Сланец побежал вслед за ними, опасаясь, что сейчас тут начнётся настоящая потасовка. Кремень уже на полголовы возвышался над любым из фандерлингов, кроме брата Сурьмы, так что за мальчика Сланец не опасался, но они все были гостями Метаморфического братства и начинать ссору было бы некрасиво.

– Сланец, – позвал сзади Чавен, – куда ты подевался?

Целитель вскрикнул от боли, стукнувшись голенью об один из каменных столов. Поколебавшись, Сланец развернулся и поспешил на помощь Чавену – в любом случае, за Никелем или Кремнём ему было уже не угнаться.

– А, вот ты где, – врач ухватился за его плечо. – Сейчас, я скоро привыкну – мои глаза уже не так хорошо приспосабливаются к темноте, как в молодости.

Когда они подошли, преодолев наконец тускло освещённую залу, Кремень стоял, ожидая, у табурета старика, снова без всякого выражения на лице, будто уйдя глубоко в себя, а брат Никель что-то втолковывал Сере, но из всей сумбурной речи Сланец уловил лишь самый конец:

– … странные времена, конечно, – вы ведь слышали о наших гостях, почтенный? Это один из них. Он желает о чём-то спросить вас.

Старый монах перевёл взгляд с Никеля на Кремня и обратно. На исхудалом лице Серы морщинистая кожа слегка обвисала, как будто череп его усох с годами. Глаза, хоть и практически слепые из-за катаракты, смотрели недоверчиво и подозрительно.

– Желает о чём-то спросить… или желает что-то отнять? – спросил он надтреснутым и сухим, как утёс из песчаника, голосом.

– Я очень строго предупредил их, что они могут только… – Никель отпрянул, округлив глаза. Сланец тоже замер, уставившись на старика: капюшон рясы у того задёргался, будто одно из ушей деда Серы пыталось оторваться от головы. Мгновение спустя из-под материи у щеки высунулась маленькая мордочка невиданного зверька, и все, кроме Кремня, ахнули в изумлении и отступили на шаг.

– Хей! – воскликнул Сера. – Иктис, прыгай вниз.

Он похлопал себя по бедру, и изящный покрытый мехом зверёк сполз из его капюшона вниз по руке, уселся у монаха на коленях и, повернув голову, оглядел пришедших своими посверкивающими глазками. Это был хорёк, «кот-разбойник», как называли их некоторые наземцы.

Кое-кто из фандерлингов побогаче держал хорьков в доме, чтобы они охотились на домовых мышей и полёвок, но Сланцу никогда не приходилось встречать никого, кто завёл бы такого просто как любимца.

– Ну, и что же этому мальцу от меня понадобилось? – сварливо осведомился Сера.

– Ты видишь сны, – Кремень не помешкал с ответом ни секунды. – Пугающие сны о богах. Расскажи мне о них.

Старый монах выпрямился. Хорёк возмущённо зацокал, цепляясь за рясу, как человек – за пляшущий на штормовых волнах плот.

– Что ты можешь знать о моих видениях, гха’йяз? – хрипло проскрежетал дед Сера – и в голосе его наравне с яростью слышался страх. – Кто ты такой, дитя наземцев, чтобы требовать от меня сообщить тебе слова богов?

Никель и Сланец разом заговорили, но Кремень не обратил на них ни малейшего внимания:

– Я друг. Расскажи о них. Твой народ нуждается в том, чтобы ты открылся мне.

– Послушай-ка, мальчишка… – опять было начал Никель, но и Сера даже не глянул на него.

На мгновение Сланцу почудилось, что в этой громадной, пропахшей плесенью зале не осталось никого, кроме старика и светловолосого ребёнка. И между ними что-то происходило: они словно вели диалог на языке, слова которого, лишённые звучания, пролетали от одного собеседника к другому невидимо для постороннего, как проплывает по воздуху облачко крохотных, почти неразличимых глазом грибных спор.

– Черепаха, – неожиданно вслух произнёс Сера. – Всё началось с черепахи.

– Что? – Никель положил руку Кремню на плечо, как будто собираясь оттащить. – Почтенный, вы устали…

– Черепаха пришла ко мне во сне. Она говорила мне о грядущем – о времени, когда дурные люди станут искать способа уничтожить богов. О бедствии, кое навлекут они на фандерлингов. Этот сон был правдив – я знаю. Это был сам Повелитель жидкого мокрого камня.

– Черепаха… – медленно, отрешённо, будто сам себе, проговорил Чавен. И что-то такое прозвучало в голосе лекаря, от чего волоски на шее у Сланца встали дыбом. – Черепаха… витая раковина… сосна… сова…

Но Кремня было ничем не отвлечь.

– Скажи мне, почтенный, что тебе нужно было сделать? О чём Повелитель жидкого мокрого камня просил тебя?

– Это богохульство, – прошипел Никель. – Этот… наземец, этот гха’йяз не должен даже спрашивать о таких сокровенных материях!

Но дед Сера, похоже, не возражал – Сланец подумал даже, что старик на самом деле рад это обсудить.

– Он сказал, что я должен поведать своему народу: Древняя Ночь грядёт и сему грешному миру скоро настанет конец. Многажды являлся он ко мне в снах. Он велел мне передать моему народу также и то, что никто и никакими стараниями не сможет избегнуть уготованного им для нас.

– Он велел тебе не восставать против божественной воли? – уточнил Кремень. – Но зачем вашему богу вообще говорить такое?

– Богохульство! – уже просто взорвался Никель. – Как смеет он задавать такие вопросы Сере, избраннику самого Повелителя камня?

Сланец положил руку монаху на плечо:

– Брат Сера не боится говорить с мальчиком, так что позволь им побеседовать. Пойдём, Никель, то, о чём они толкуют, далеко за пределами нашего разумения – но ты должен признать, что и времена настали нынче диковинные.

Никель едва сдерживался:

– Это не означает, что я позволю какому-то… какому-то там ребёнку делать в священном храме что ему вздумается!

Сланец вздохнул:

– Понятия не имею, кто он, но я давно уже убедился, что мой Кремень не «какой-то там ребёнок». Разве я не прав, Чавен?

Но целитель не ответил: весь обратившись в слух, он напряжённо внимал беседе старика и мальчика.

– Ты всегда видел сны о богах, – Кремень скорее утверждал, чем спрашивал.

– Конечно. Я был младше тебя, парень, когда начал видеть их, – подтвердил старик не без гордости. Он поднял по-старчески рябую, скрюченную, как птичья лапка, руку. – Мне едва исполнилось два года, когда я заявил родителям, что стану братом-метаморфом.

– Но эти сны – другие, – продолжал Кремень. – Ведь так?

Старик резко отшатнулся, как от удара. Его белёсые, мутноватые глаза сузились:

– Что ты имеешь в виду?

– Сны о черепахе – сны, донёсшие до тебя голос самого бога. Такие грёзы не посещали тебя прежде ни разу за всю твою жизнь, правда?

– Мне всегда снились боги! – рассвирепел дед Сера.

– Когда же твои сны изменились? Когда они стали такими… ясными?

И вновь разговор между стариком и мальчиком надолго стал безмолвным.

Наконец изрезанное морщинами лицо Серы немного смягчилось:

– Год тому как, а может, и поболее – аккурат после зимних холодов. Вот тогда я впервые и увидел во сне черепаху. Тогда я впервые и услышал Его голос.

– А что попало к тебе как раз перед тем, как начались эти сновидения? – Кремень говорил так мягко, как будто он был священником, а старик – несчастным заблудшим грешником на исповеди. – Ты ведь нашёл что-то или кто-то дал что-то тебе, правда?

Сланец встревожился – такого выражения на лице мальчика, на которого они с Опал возлагали столько надежд, он прежде не видел. Что же сделали с этим ребёнком там, за Границей Тени? И что важнее: был ли то на самом деле мальчик – или обитатель Сумеречной страны, только похожий на ребёнка? Что за змею пригрели они на своей груди?

– Да, что? – в голосе Чавена слышалось плохо скрываемое нетерпение. – Что тебе досталось?

Сера попытался отмахнуться от них:

– Не понимаю, о чём вы. Я устал. Уходите.

У него на коленях хорёк Иктис обеспокоенно завозился и, зачирикав, скрылся у монаха в рукаве.

– Так, всё, хватит, – вмешался Никель. – Вы должны уйти сейчас же!

– Никто не отнимет его у тебя, – так невозмутимо продолжил Кремень, будто кроме него никто ничего и не сказал. – Я обещаю тебе это, почтенный. Но скажи мне правду. Даже боги обязаны чтить правду.

– Немедленно выметайтесь! – Никель, казалось, готов был схватить мальчишку за шиворот и поволочь вон, но Сланец крепко сжал локоть брата-метаморфа и удержал его.

Старик надолго погрузился в глубокое молчание, и в наступившей тишине в первый раз за всё время они услышали, как скрипят передвигаемые лестницы в дальнем конце пещеры и шёпотом переговариваются монахи, которые не преминули обратить внимание на происходящее посреди огородов.

Сера уставился на свои сцепленные в подоле руки.

– Мой малыш Иктис нашёл её, – сказал он наконец так тихо, что всем, кроме Кремня, пришлось придвинуться ближе. – Он принёс её мне, протащив весь путь сюда. Иктис любит всё блестящее и иногда поднимается наверх до самого нашего города. Мне не раз приходилось посылать обратно с братьями, шедшими на рынок, женские браслеты и бусы. Иногда он даже выбирается на поверхность. А бывает, забирается… и глубже.

– Не мог бы ты показать эту вещь мне? – спросил Кремень. – Обещаю, никто не отберёт её у тебя.

Вновь стало очень-очень тихо. Потом Сера всё-таки запустил руку под грубую рясу, припорошённую плесенью по изломам складок. Иктис, всё ещё прятавшийся в рукаве, возмущённо застрекотал, когда старик вытянул из-за ворота сверкающую вещицу, висевшую у него на шее на плетёном шнурке из крысиной кожи.

– Моя линза, – пояснил он. – Я знал, что она предназначалась мне, с тех самых пор, как увидел.

Это была та самая штуковина, которую монах держал в руке, когда гости только заметили его: тонкий осколок хрусталя в неровной оправе серебристого металла, вполне очевидно повторяющей природную форму камня и украшенной замысловатой тонкой гравировкой, слишком мелкой даже для зорких глаз Сланца.

Чавен затаил дыхание.

– Работа кваров, – восхищённо произнёс он. – Да. Голос черепахи. Клетка для белой совы. Да, ну конечно…

– И когда твой зверёк принёс тебе её, – как и прежде спокойно проговорил Кремень, – тогда и начались твои видения о Повелителе жидкого мокрого камня.

– Но я всегда видел сны о богах!

– Дайте-ка мне, – Чавен протянул руку к ничего не замечающему старику; дыхание у целителя стало прерывистым, а взгляд остекленел, как у лунатика. – Да, дайте мне… – голос его охрип до громкого шёпота. – Я должен…

Сланец однажды уже видел такое, пусть и мельком: Чавеном вновь овладело его помешательство на зеркалах, – и осознал очень ясно, будто сценарий был ему заранее известен, что в следующий миг врач выхватит у старика хрусталь, снова начнётся неразбериха, и в конце концов их, скорее всего, вышвырнут из храма, последнего – и лучшего! – их убежища.

Сланец лягнул Чавена в голень, прямо в то место, которым целитель незадолго до этого весьма болезненно приложился о каменный стол. Лекарь взвыл и заскакал на одной ноге, пытаясь дотянуться до свежего ушиба, и тут же упал, повалившись на груду инструментов. Напуганный и вновь преисполнившийся подозрения монах поспешно спрятал свой осколок хрусталя обратно под защиту плесневелой рясы.

– Да что здесь происходит?! – рявкнул Никель. – Вы что, все с ума посходили?

– Чавен снова ударился, – сообщил Сланец. – Только и всего. Помоги мне отвести его обратно в храм – у бедняги нога кровит. Кремень, ты тоже мне нужен. Поблагодари почтенного Серу за помощь и пойдём.

Мальчик взглянул на старика, лицо которого опять застыло и стало непроницаемо. Ничего больше не сказав, Кремень повернулся и зашагал к выходу из огородов, предоставив Сланцу и Никелю, поддерживавшим скулящего и хромающего целителя, следовать за ним.

Первым, что увидел Феррас Вансен, была бледная желтовато-зелёная звезда, парившая над ним во тьме. Странно, однако, что она вела себя чересчур уж живо: не только раскачивалась туда-сюда, описывая в темноте бесконечные петли, как шмель над цветами в поисках нектара, но ещё и вроде как разговаривала с ним. Звёзды не разговаривают. В этом Феррас Вансен был абсолютно уверен. А ещё звёзды не… мельтешат.

– Вы… – спросила звезда, – меня… слышите…?

Капитан был слегка разочарован: он ожидал, что если уж звезда снизошла до разговора с ним, то сразу сообщит что-нибудь более важное. Разве звёзды – это не души павших героев? Неужто оттого, что они провисели в небесах так долго, звёзды все выжили из ума, как отец Вансена в тот страшный последний год его жизни?

На секунду ему подумалось: а не умер ли он сам и не попал ли каким-то образом на небеса – хотя вроде бы Вансен и не совершил ничего героического – но воспоминание об отце заставило его задуматься: может ли смерть быть такой… неопределённой, сбивающей с толку? Как-то уж больно сомнительно.

– Ему… больше воды теперь, – произнесла звезда.

Вансен попытался сфокусировать взгляд на подвижном огоньке и вскоре осознал, что замечает странную вещь: там, позади – позади звезды! – вовсе не парит чёрная занавесь ночи, как можно было ожидать, а будто бы маячит нечто похожее на лицо! Может, это сам великий Перин, властитель небес, встречающий душу павшего капитана королевской стражи? А может, Керниос – владыка мёртвых? Вансен вздрогнул – при мысли об этом безжалостном божестве его словно обдало холодом. Но если это и был Керниос, то лик его оказался капитану знаком. В самом деле, бог подземного мира выглядел в точности как… брат Сурьма?

Наконец Феррас узнал в том желтовато-зелёном светоче, с которого не сводил мутного взгляда с той самой минуты, как пришёл в себя, самую обыкновенную коралловую лампу, закреплённую на лбу послушника.

– Я… не… умер? – в горло будто песка насыпали. Говорить было тяжело.

– Ну вот, наконец связная речь! – выдохнул Сурьма с облегчением. – Нет, капитан Вансен, вы не мертвы.

– Что случилось? – воспоминания вздыбились грозовой тучей. – Мы нашли их. Эти твари…

– Они использовали что-то вроде яда – тот порошок, которым они выстреливали через трубку, так когда-то делали наши предки. Нам повезло, что они вас не убили. К тому же, вы заслонили собой ход, так что из нас никто не пострадал.

Монах помог капитану сесть и дал ему воды. Остальные фандерлинги – лысый Молот Яшма и его бойцы – ожидали рядом, сидя на корточках. На взгляд (всё ещё не особенно ясный) Вансена собрались они, вроде бы, в полном составе.

– Все живы?

– Все, слава Старейшим земли, – кивнул Сурьма. – И поглядите, – он указал на здоровенную, размером с лошадь, тёмную глыбу, лежащую у стены туннеля. – Один из глубинных эттинов – мы убили его!

– Большую часть работы проделал я, – довольно заметил Яшма, – если уж говорить по правде! Ткнул ему острым наконечником точнёхонько в зыркало!

– Что это? – заинтересовался Вансен. Он подполз к массивной туше – и тут же пожалел об этом: от трупа так разило тухлятиной и гнилью, что у него заслезились глаза. – Ты сказал… эттин?

– Кр’яазел, – проговорил Сурьма, и слово, слетевшее с его языка, было таким чуждым и грубым, что внезапно молодой добродушный фандерлинг показался капитану каким-то совершенно иным существом. – Таких мы не видели со времён прапрадедов, и даже в те дни встречались они редко.

– Но те были дикими, – заметил Яшма. – А этот сражался бок о бок с фаэри.

– А что это там под ним? – прогнусавил Вансен, зажимая нос.

То, что он поначалу принял за подобие гребня на спине чудища, на самом деле оказалось чьими-то короткими толстыми пальцами. Солдат попытался сдвинуть тушу, но тварь была в несколько раз тяжелее него самого.

– Один из его хозяев, – ответил Молот Яшма. – Один из тех, у кого были трубки с порошком. Мы только и видели их колпаки – твари драпанули после того как ты упал, – но, должно быть, когда я всадил копьё в глаз этого громилы, кого-то из них он собою всё-таки придавил.

Вансен начал сталкивать вонючего копателя.

– Может ли статься, что он ещё жив?

Предводитель стражей невесело хохотнул:

– Ты и не представляешь, сколько провалялся тут без сознания, да?

Сурьма поспешил прийти на помощь, а после, с мрачной усмешкой понаблюдав за их бесплодными усилиями, к ним присоединился и Яшма с парнями. Наконец отряду удалось отвалить труп глубинного эттина. Придавленный тушей оказался помельче Сурьмы, а лицо под весом упавшего сверху великана превратилось в страшно искажённую маску смерти, но даже капитану было совершенно ясно, кого он видит.

– Боги с нами, – выдохнул он. – Кажется, это фандерлинг!

– Спасите нас Старейшие земли, – едва слышно проговорил и Сурьма. – Это один из наших?

– Как бы не так! – резко возразил Молот Яшма. – Смотрите! Гляньте на его руки! У меня что, разве такие руки? А у вас?

У маленького мертвеца ладони заканчивались толстыми пальцами-обрубками, а ногти были длинные и крепкие, как когти у крота. Вансен поглядел на его перекошенное, с разинутым ртом лицо, нижняя половина которого сплошь заросла густой неухоженной бородищей, похожей на чёрный мох.

– Мне приходилось видеть такой народец раньше – в Глубинах, за Границей Тени.

– Свет Бассейна, да он прав, – тихо воскликнул Сурьма. – Это дроу, – он осенил лоб и грудь священными знаками. – Ну, теперь я всё в жизни повидал. Дроу в городе фандерлингов!

– Что ещё за дроу?

– Они наши… родичи, капитан, – пояснил монах. – Очень давно они последовали за кварами на север, но я не знал, что кто-то из них дожил до наших времён.

– Я видел больше, чем просто «кого-то», – протянул воин. – Должно быть, эти пришли из Страны теней вместе с армией фаэри.

– Это плохо, – нахмурился Яшма. – Очень плохо. Они не хуже нас ориентируются под землёй. Если дойдёт до драки, мы сможем отразить нападение наземцев, но дроу…?

– Важнее то, – Вансен обращался сразу ко всем, – что кого бы сюда ни послали – дроу или кого ещё (я молюсь только, чтобы не других эттинов), а фаэри всё же начали штурм Южного Предела. По крайней мере, здешних туннелей. Но почему именно сейчас, хотя они могли напасть в любое время? Должна быть какая-то причина! Зачем они так внезапно нарушили то, что было, по вашим словам, временем долгого затишья, почти перемирием? – Капитан так уставился на подземный ход, будто мог пронзить его взглядом до самого выхода на дальнем конце, где засели командиры фаэри, и узреть всё, что так жаждал узнать. – Боги, ну почему вдруг сейчас?

– Никому не ведомы помыслы Старейших, – покачал головой Яшма. – Теперь вот они шлют против нас наших потерянных братьев, – он выпрямился, сверля мёртвого бородача хмурым взглядом. – Я с радостью прикончил бы любого врага города фандерлингов – я вытер бы окровавленные руки о штаны и хохотал бы – но убивать дроу мне не по душе.

– Погодите-ка, – задумчиво проговорил Сурьма. – Да, и впрямь кажется, будто всё пропало, но, возможно, как раз такой расклад и есть для нас самый удачный. Нам очень нелегко будет долго сдерживать армию Сумерек, даже с помощью капитана Вансена: у нас нет ни людей, ни оружия, ни подготовки. Довольно скоро они сомнут нашу оборону.

– Я как-то, видимо, упустил твои объяснения по поводу того, где здесь для нас удача, – иронично заметил Вансен.

Сурьма слабо улыбнулся:

– Очень просто. Если даже мы не сможем говорить больше ни с кем из противников, то хотя бы сумеем объясниться с нашими двоюродными братьями, как бы далеки ни были они от нас, – он глянул на человека. – Теперь вы понимаете, о чём я?

– Ага-а… Да, думаю, понимаю, – молодой монах ещё сильнее вырос в глазах капитана. – Что означает: мы должны захватить одного из этих… дроу… живым, – он нахмурился. – А с этим как поступим?

– Мы похороним его как полагается, – просто ответил монах. – Под камнем, как мы хороним наших мёртвых. Помогите мне сложить могильный холмик.

– Могильный холмик?! – Яшма почти заорал на парня. – Для этого? Но он… он был…

– Как полагается. Под камнем, – в голосе юноши прорезалась вдруг такая ледяная твёрдость, что даже Молот Яшма, изумлённый, только кивнул. – Если его сородичи вернутся, это будет для них доказательством, что мы всё ещё придерживаемся старых заветов – и что бы ни наплели им жители Страны сумерек, мы всё ещё единый народ.

Глава 17 Рыбьи головы

Ей удалось ухватиться за сваю, и долгое время Киннитан просто висела, вцепившись в пирс, обросший морскими уточками, и волны прибоя тёрли её об этот острый панцирь. От солёной воды многочисленные порезы и царапины горели огнём, но все силы девушки уходили только на то, чтобы удержаться и восстановить дыхание. Руки Голубя стали соскальзывать с её шеи, и она почти уже отпустила осклизлый деревянный столб, чтобы подхватить мальчика, но испугалась, что тогда течение затащит их далеко под причал, а она не продержится достаточно, чтобы отыскать новое безопасное место.

– Проснись! – Киннитан закашлялась и сплюнула зеленоватую воду. – Голубь! Держись за мою шею!

Обессилевший мальчик гортанно застонал и постарался ухватиться за свою спасительницу покрепче. Удача улыбнулась ей дважды: в первый раз – в том, что девушке повезло после падения с корабля ступнёй наткнуться под водой на мальчика, и во второй – когда они вынырнули уже вместе и обломок объятой огнём мачты, рухнувший в воду, лишь чудом не задел их.

Очередная волна, слабое подобие тех, что играют в открытом океане, и всё же слишком мощная, чтобы Киннитан могла ей сопротивляться, снова бросила девушку на сваю. Когда она открыла глаза, на руке красовались несколько новых царапин: сеть тонких красных штришков, которые море тут же слизнуло.

Люди с криками и топотом носились по доскам над её головой, а по воде уже начал стелиться дым от горящего корабля. Продолжать прятаться здесь было делом безнадёжным – это лишь вопрос времени, когда её руки разожмутся или она снова начнёт задыхаться от дыма. Киннитан уже сипела – дыхание вырывалось из горла скрипом несмазанной телеги. Ещё никогда в жизни она не чувствовала себя такой смертельно измученной.

Вон там. На дальней стороне причала к воде свешивалось что-то похожее на грубо сколоченную лестницу. Во всяком случае, девушка надеялась, что это лестница – до неё было ярдов сто, а глаза Киннитан разъедали морская вода и кровь. Она вознесла хвалу Нушашу и Улью за то, что в Обители уединения много времени проводила в глубокой купальне и научилась сносно держаться на воде. И всё-таки одной рукой ей так далеко было не догрести.

– Прижмись к моей спине и держись во что бы то ни стало, – велела Киннитан Голубю. – Ты меня слышишь? – она дождалась, пока мальчик не мыкнул в ответ. – Не отпускай, даже если я на мгновение уйду под воду!

Киннитан оттолкнулась от опоры причала, нацелясь на далёкую лестницу, и маленький спутник крепче обхватил руками её шею, лишив девушку возможности дышать. Она барахталась на месте, пока не изловчилась и не сдвинула руки малыша так, чтобы они упирались ей в ключицы. Девушка сделала четыре или пять гребков и начала уже входить в ритм, позволивший ей большей частью поддерживать Голубя спиной, когда увидела первый треугольный плавник, взрезавший воду впереди. Ещё секунда – и появился второй. Конечности её сразу похолодели и налились свинцом.

Морские волки. Не крупнотелые секироглавые акулы ксисских каналов, но другие – глаже и длиннее, с телом серо-стальным и узким, как лезвие ножа. Киннитан задержалась на одном месте, перебирая руками и ногами, но опасаясь плыть что вперёд, что назад, однако плавники удалялись от неё, а не приближались, и она от души понадеялась, что хищники преследуют другую добычу.

Но только первые два плавника пропали из виду, как показались ещё несколько – они скользили, описывая по воде широкие круги, словно, в отличие от первых, ещё не вполне уверенные, куда лежит их путь. К телам в воде, с внезапным ужасом осознала Киннитан, к матросам с ксисского корабля, раненым и мёртвым – к людям, которых она убила, устроив пожар на судне.

Однако сейчас было не время размышлять обо всём этом: ни о моряках и солдатах, ни об акулах. Когда висевший у неё на спине Голубь начал понимать, отчего они не плывут дальше, руки его вновь сдавили Киннитан шею. Ещё чуть-чуть – и страх может одолеть в нём решимость, и тогда мальчик отпустит её, а то и начнёт сопротивляться. Во время путешествия в Иеросоль Киннитан слышала, как моряки рассуждали о том, что бесполезно бороться с испуганным тонущим человеком. И девушка поплыла дальше, стараясь грести как можно быстрее.

Что-то шершавое, словно кора, чиркнуло по её ноге, и мимо пронеслась бледная тень. Киннитан охнула – и тут же глотнула воды, но плавник уже уплыл вдаль. Задевшая голень акула оказалась совсем небольшой – длиной едва ли в половину человеческого роста. Девушка рванулась вперёд, однако силы убывали так же стремительно, как зерно в прохудившемся мешке. Где там была лестница? Киннитан даже не понимала, в каком направлении движется. Настил над её головой исчез, значит, она выплыла из-под пирса, вот только куда?

Голубь опять начал соскальзывать со спины. Киннитан поймала его одной рукой, действуя словно в полусне – всё казалось каким-то бессмысленным, будто происходило и не с ней вовсе. Беглецы погружались в воду, и над ними уже сомкнулась зелёная мгла; девушка вцепилась в мальчика мёртвой хваткой и, собрав последние силы, сделала несколько отчаянных рывков – но всё же они, казалось, почти не продвинулись вверх. И лишь когда Киннитан почувствовала, что дольше задержать дыхание просто не удастся, её лицо на мгновение пробило водную гладь – но даже судорожно проглоченный воздух не вернул жизнь рукам и ногам. Девушка в изнеможении соскользнула обратно под воду…

…Что-то вздёрнуло Киннитан за волосы, так резко и неожиданно, что рот у неё открылся и она вновь хлебнула воды. Мгновение – и свет вспыхнул вокруг, и тело её ударилось обо что-то – или её ударило что-то? – тяжёлое. Акула. Должно быть, её схватила акула. Это конец… а где же Голубь?

Ребёнок всей тяжестью придавливал её сверху, в то время как сама она лежала на чём-то твёрдом. В следующий миг малыш откатился куда-то в сторону, заходясь в кашле и хватая ртом воздух, но девушка не видела его – перед глазами маячило только пятно водянистой жижи, которой её тошнило на доски причала.

Выбрались. Они выбрались из воды.

Желудок опять скрутил спазм, теперь уже сухой. Она закашлялась и сплюнула. Чья-то рука постучала её по спине, и в лужицу на мокрых досках добавилось ещё немного. Краем сознания девушка отмечала, что слышит запах дыма и крики людей и топот неподалёку, но рядом с ними не было никого, кроме их благодетеля. Киннитан слепо зашарила по доскам, пока не нащупала Голубя. Худенькие бока мальчика тяжело вздымались после того, как его тоже стошнило морской водой – и всё-таки малыш дышал. Он был спасён. Она спасла его.

Киннитан боком рухнула на причал. Теперь ей был виден кусочек неба, серо-чёрного от дыма, и неясный силуэт их спасителя, казавшегося – оттого, что солнце светило из-за его спины, – нависшей над ними тёмной горой, исполинской тенью, – щедрого и благого божества, протянувшего могучую длань и одним мощным рывком вернувшего утопленников в мир живых. Киннитан попыталась поблагодарить его, но не смогла выдавить ни звука из горла, которое нещадно горело, разъеденное солью, и вместо этого протянутой ладонью коснулась его предплечья.

Спаситель отбросил её руку.

– Безмозглая сучка!

Киннитан не сразу поняла, что он говорит по-ксисски, на её родном языке! Девушка поскорее поднесла ладонь к глазам, чтобы прикрыть их от яркого солнца, слепящего даже сквозь дым. Их вытащил человек-без-имени, слуга автарка с ничего не выражающим лицом – не сказать, правда, что сейчас оно ничего не выражало: черты его исказились, превратившись в маску безумной ярости.

– Видишь это? – он схватил Голубя за запястье и шлёпнул кистью мальчика о землю перед носом Киннитан с такой силой, что тот задохнулся от боли, несмотря на то что был почти без сознания. Похититель со всего маху закатил малышу оплеуху, веки Голубя затрепетали, а когда он увидел, кто его держит, медленно раскрылись в ужасе. – Смотри!

Одним движением, молниеносным, как бросок кобры, их мучитель вытянул из-за пояса длинный широкий тесак и рубанул им по руке мальчика. Киннитан услышала влажный чвокающий звук, такой же, с каким под маминым ножом отделялись на семейном столе от тушек рыбьи головы, и на лицо её брызнула кровь. Кончики трёх пальчиков Голубя отлетели прочь. Мальчик завопил – бессловно и так ужасно, что Киннитан подхватила этот крик – тоже заорала, беспомощно, не веря в происходящее.

– В следующий раз я отсеку ему всю руку – и нос! – безымянный человек залепил пленнице такую пощёчину, что девушке показалось, будто он свернул ей челюсть. Пока Голубь катался по доскам, захлёбываясь рыданиями и зажимая ладонью другой руки изувеченные пальцы, с которых на пирс сочилась красная влага, похититель вытащил из кармана тряпицу и грубо, но плотно перевязал мальчику кисть, чтобы уменьшить кровотечение.

– А теперь вставайте, вы, мелкие навозные мухи, и чтобы больше ни звука – и никаких выкрутасов! – он рывком поднял Киннитан на ноги и принялся пинать скулящего Голубя, пока тот, пошатываясь, не выпрямился, весь серый от боли. – Из-за вас двоих нам придётся искать другой корабль!

– Я и не предполагал, что стану королём.

От этих слов Пиннимон Вэш застыл, испуганный и удивлённый. Он не ожидал услышать никого вообще – не то, что такое исключительно странное заявление. Голос принадлежал Олину, разумеется, но с кем северный король мог разговаривать? Автарк всё ещё почивал в своей каюте, и всё-таки создавалось впечатление, что чужеземец беседует с самим Сулеписом. Вэш покрылся холодным потом: если он не смог верно запомнить предыдущие и предугадать каждый последующий шаг автарка, тогда многие из дел, которым сам первый министр уделял время ежедневно (а особенно то, чем он занимался прямо сейчас) были не более чем изощрёнными способами покончить жизнь самоубийством.

От ужаса его затрясло как в лихорадке. Сановник поспешно отполз от дырки, выбранной им для подслушивания, дико озираясь по сторонам, хотя в крохотном чулане никого больше не было и быть не могло. «Дурак! – обругал он сам себя. – Всё, что сейчас важно – то, что происходит по другую сторону глазка!» Действительно ли Олин Эддон говорит с Сулеписом? Как Вэш мог так просчитаться? Всего несколько минут назад он принёс пергамент с утренним докладом к каюте автарка и рабы-телохранители доложили, что Сиятельнейший ещё изволит отдыхать.

Вновь послышался голос Олина:

– Не то чтобы я не годился для этого или страшился ответственности, просто я и представить себе не мог, что так случится. Мой отец Устин – здоровый как бык, мой брат Лорик, наследник, – всего на пару лет старше меня, и я – вечно болеющий, которого лихорадка то и дело надолго приковывала к постели. Врачеватели один за другим сообщали моим отцу и матери, что я едва ли увижу свою двадцатую весну. Они утверждали, что у меня слабая кровь – жертвами этого недуга бывали многие из моего рода…

Олин так долго медлил с продолжением, что наконец Вэш снова приник глазом к дырке – понять, что происходит. Как удачно он нашёл этот чулан – намного менее заметный, чем его предыдущее убежище, откуда он шпионил; правда, старику было непросто втиснуться в узкое пространство, и если бы министр услышал, как кто-то идёт сюда, то не успел бы вылезти достаточно быстро. И всё же он решил, что дело того стоит, особенно если это поможет ему понять, что же собирается предпринять автарк. Те, кто позволял Сулепису преподнести себе сюрприз, редко жили долго – или счастливо. Но если он ошибся и Сулепис обнаружит его здесь, тогда этот чулан станет для него стоячим гробом.

Из своего тайного убежища Вэш по-прежнему ничего не видел, включая и собеседника Олина – если таковой вообще имелся, – так что министр перестал пытаться что-либо рассмотреть и вместо глаза подставил к отверстию ухо. В следующий раз – если он доживёт до следующего раза – надо будет принести ткань потемнее и закрыть дырку изнутри: так вероятность, что его обнаружат, будет куда меньше.

– В любом случае, – наконец снова заговорил Олин, – моя болезнь и здоровье моих отца и брата сводили на нет возможность того, что однажды я сяду на трон. И вместо того, чтобы отдавать всё свободное время участию в турнирах, охотах и прочих атлетических состязаниях, многие часы своей юности я проводил за книгами, в обществе историков и философов. Но не то чтобы я находил что-то неподобающее в обучении самозащите! Я сделал всё, чтобы мои собственные дети были способны, по меньшей мере, хорошо проявить себя в бою…

Да с кем же он там болтает? Автарк уж точно не сумел бы молчать так долго! Может, с Пангиссиром, первосвященником? При одной мысли об этом в министре взыграла бессильная зависть. Или, может, с антиполемархом Думином Хайюзом, командующим солдатами на корабле и военным самого высокого ранга в окружении автарка? Это непременно кто-то из них – ни с кем более иноземный король не стал бы так откровенничать. А может, в плену он просто подвинулся умом – может, Олин разговаривает сам с собой?

– …И множество людей оказались неправы, – произнёс северянин. – Болезнь не укоротила мой век – по крайней мере, пока. Мой отец прожил долгую жизнь, но был сражён апоплексическим ударом, когда услышал, что Лорик на охоте упал с лошади и скорее всего не выживет. Отец, увы, не оправился, однако же и не умер. Как оказалось, ни один из этих сильных мужчин не собирался так легко сдаться смерти.

Для моей матери тогда настали чёрные дни, как, впрочем, и для меня. Отец никогда не уделял мне столько же времени, сколько проводил с Лориком, но так и было должно, поскольку брата моего готовили для роли правителя – кто мог предположить, что боги решат сыграть с нами столь злую шутку? И всё же по-своему отец был добр ко мне, а теперь я был вынужден наблюдать, как они с братом цепляются за жизнь, не в силах вытянуть себя из могилы, куда уже попали одною ногой.

Мой отец умер первым. В замке шёл пир – устроенный Толли, семейством наиболее влиятельным после нашего, которые хотели короновать Лорика несмотря на то, что он лежал без сознания и умирал, а затем от его имени стал бы править Линдон Толли. Мой младший брат Хардис уже был женат на одной из их женщин, так что они искали только способа удерживать меня подальше от трона до того дня, пока не найдут случая посадить туда Хардиса, когда Лорик в конце концов умрёт от своей раны. У нас было достаточно союзников при дворе, чтобы воспротивиться этому, но их всё же едва хватало. В такой патовой ситуации Южный предел прожил почти год.

Хардис был молод и легкоуправляем, а может, и завидовал старшим братьям, но я не верю, чтобы он понимал, что план Линдона по возведению его на престол требовал моей скоропостижной кончины. Мой младший брат отнюдь не был дураком, но я убеждён, что ему было проще не задаваться вопросом, почему Толли вдруг так поддерживают его. А может быть он, как и все вокруг, просто был уверен, что я не доживу до возмужания.

Но случилось так, что я пережил их всех. Мой бедный брат Хардис умер десять лет назад от лихорадки, проведя всю жизнь в некотором смысле узником у Толли, хотя он всегда притворялся, что счастлив при дворе Саммерфильда и не желает видеть свой старый дом. Бедняга Хардис.

Лорик покинул нас в тот же год, что унаследовал престол, и с его смертью марионеточный балаган закрылся – но не без того, чтобы государство несколько раз не оказалось на грани раскола. Меня короновали, а Толли пришлось удовольствоваться тем, что они сохранили своё влияние.

Будь проклята моя глупость! Я должен был вырвать их с корнем, растоптать, как осиное гнездо! Я увидел, что ваша страна угрожает Эйону, задолго до всех остальных союзных нам правителей, ещё в царствование безжалостного отца вашего автарка, но врагов в собственном доме не разглядел.

«Так, – подумал Вэш с облегчением, но всё ещё озадаченный, и впервые за долгое время сделал глубокий вдох. – Совершенно ясно, что он беседует не с Сулеписом – но что же тогда он там делает? Неужели автарк предоставил Олину секретаря? И сейчас иноземный король диктует письмо семье?»

Голос северянина стал громче:

– Собственная моя глупость – она ненавистна мне даже больше предательства Толли! Я оставил врагов у себя за спиной, уехав из дома, а затем, ещё того хуже, дал обмануть себя и бросить в темницу этому борову, Гесперу Джеллонскому. Это могло стоить моей семье трона, на котором мы восседали веками, но обошлось мне куда дороже… я заплатил за это жизнью моего старшего сына, моего храброго Кендрика, а возможно, и остальных моих двух детей, – голос его надломился. – Ах, милостивая Зория и все её пророки – да обрушат боги проклятья на тех, кто помог мне предать себя и моё королевство!

После этого Олин замолчал надолго, но даже не видя мужчину, Вэш мог с уверенностью сказать, что он не ушёл, а только прервал свой монолог.

– Я старался подготовить к роли правителя всех своих детей, чтобы они не оказались в такой же растерянности, как я когда-то, кому бы из них боги ни уготовили взойти на престол. И я любил их всех, как надлежит любить отцу, даже если и не всех одинаково.

Они – всё, что осталось у меня от жены моей Мериэль. Она слишком напрягла силы, давая жизнь близнецам, и не оправилась от тяжких мук, становясь всё слабее и слабее, пока не угасла месяцем позже. Сердце мое разрывалось от горя. Я прогнал целителя, который пользовал её, хотя и знал, что в случившемся нет его вины, но выносить его присутствие, когда моя любимая жена умерла, я не мог. Она была той единственной, глядя на кого я думал, что, возможно, отравленная кровь моя ещё может быть исцелена. Когда родился Кендрик, пухлый, ладный и смеющийся, казалось мне, что её сладость превозмогла в нём горечь наследия моего рода.

Я был глупцом.

Она была прелестна, моя Мериэль, но не потому лишь, что кожа её была молочно-белой, а губы алыми, как пели барды. В королевствах Пределов много нашлось бы женщин, про которых сказали бы, что они красивее, но нужен поэт – а я не гожусь в поэты, – чтобы описать тебе, что было в ней такого, что делало мою жену такой прекрасной, – но это что-то сияло в её глазах. Всю её жизнь, пока не закрылись, эти глаза смотрели на мир взором ребёнка. Нет, не невинным и не глупым, и не простодушным – но искренним, прямым, как полёт стрелы. Она смотрела на мир, не вынося ему суждения, или, по крайней мере, не спеша судить. Никогда она не подольщалась, но всегда была добра. Она не лгала, но и не спешила с правдой, когда видела, что это может принести ненужную боль.

Олин снова примолк. Впервые Вэш слушал его с искренним интересом: чужеземец умел достойно облечь в слова свои мысли, как и полагается королю. Некоторые из автарков, которым Вэшу довелось послужить, любили поэзию, однако никто из них не проявил особых способностей ни в декламировании, ни в стихосложении. В молодости первый министр и сам иногда записывал строфу-другую, но никому и никогда их не показывал.

– В действительности, – Олин вновь заговорил, – для меня Мериэль воплощала в себе образ богини, какой я себе её представлял – добросердечной богини, ибо жена моя сердцем отзывалась на чужие страдания. Ах, зачем она должна была покинуть этот мир, отчего не я, унаследовавший порченую кровь слабоумный себялюбец! Когда она почила, весь замок оделся в траур – все слуги и все придворные до единого – и скорби не было конца. Я говорю чистую правду. Священникам спустя год пришлось напоминать им, что надлежит снять печальные одежды, что оплакивать усопшего долее необходимого – значит презреть божественный закон! Можешь себе представить? Мы все любили её.

Худшее горе из всех постигло моих младших детей – горше потери престола и даже смерти Кендрика – и было оно в том, что они никогда не знали своей матери, чудеснейшей из всех женщин, когда-либо живших на земле. Я всегда чувствовал, что не заслужил этого блага и никогда до конца не верил, что она может быть моей. Да так, конечно же, и было. И боги напомнили мне о том… как они имеют обыкновение поступать.

Олин рассмеялся, и смех этот был пронизан такой болью, что даже Вэш, слыхавший немало истошных предсмертных воплей и слёзные мольбы о пощаде десятков людей, многие из которых были истязаемы по его личному приказу, едва справился с горячим желанием зажать уши ладонями.

– Я не знаю, что хочу этим сказать, – наконец продолжил король. – Я начал рассказывать о своей семье. С тех пор, как я видел их в последний раз, прошёл уже почти год. Кендрик мёртв, и это, скорее всего, дело рук Толли, хотя, может, убийство совершил и кто-то другой. Мой храбрый сын – он хотел только поступать как должно. Он так сердился, когда другие нарушали правила, – даже на своих младших брата и сестру! Они затевали игру в прятки, а затем хоронились там, куда обещали не ходить, и потешались над старшим братом, когда Кендрик их там обнаруживал. Он никогда не соглашался играть так же, как они, но вместо этого пытался убедить младших в том, что если правила нарушены – игра испорчена. Кендрик стал бы прекрасным королём, а мой второй сын – его первым министром, возможно. Чтобы напоминать брату: нельзя слепо верить в то, что другие всегда играют по правилам, только потому, что так поступает сам Кендрик. Ибо мой Баррик, если только он ещё жив, да хранят его боги, живёт в совсем ином мире.

Баррик всегда был чем-то обеспекоен, чем-то недоволен, но после того как недуг нанёс ему первый удар – мой недуг, обрушившийся на него подобно потоку зловонных вод сточной канавы – он совершенно потерял веру в благосклонность Судьбы. И кто осудит его за это? Когда он ещё был мал, болезнь приняла в нём ту же форму, что и во мне когда-то. Он мог упасть на пол в припадке бешенства, дрожа и задыхаясь, едва способный глотнуть воздуха, вырываясь так неистово, что двое сильных мужчин еле-еле могли его удержать, хотя он был только ребёнком. Конечно, я был глубоко опечален тем, что из-за меня его жизнь омрачена проклятием, но думал, что теперь могу научить его тому, благодаря чему смог продолжать жить сам, рассказать, как я запирался вдали ото всех, когда чувствовал, что ярость накатывает на меня. Но затем его недуг изменил форму и нашёл новый способ проявлять себя.

В Баррике он перестал вызывать приступы неуправляемого гнева, неистовства сумасшедшего – преобразившись, теперь он медленно отравлял моего сына изнутри. Жизнь стала казаться Баррику всё более и более беспросветной, всё для него мрачнело, как меркнет свет солнца на земле, когда во время затмения его закрывает лунный диск. По скудоумию своему я решил сначала, что раз направленные вовне приступы прекратились, значит, ему становится лучше – что он каким-то чудом поборол болезнь, так отравлявшую мне жизнь. И ошибся, но к тому времени, как я осознал это, мой сын погрузился в сумрак так глубоко, что я не мог более дотянуться до него. Сообразительный, умный, но искалеченный моей собственной дурной кровью, он, как я думаю, держался за жизнь исключительно благодаря любви к своей сестре.

Ведь он вправду любил её, а Бриони любила его. Они близнецы – я упоминал об этом? – и два их сердца бились как одно с той самой минуты, как они появились на свет, рождённые в один день и час. Возможно, как раз потому, что оба они остались без матери. О боги, я больше ни в чём не уверен! Всё было столь давно, но эта боль и поныне свежа во мне: так, бывает, случайно порезался бритвой вчерашним утром – а царапина донимает, саднит весь день и назавтра.

И ещё одно постыдное признание – Бриони я любил больше всех. Нет, я скажу теперь «люблю», не «любил» – да смилостивятся боги и сохранят ей жизнь! Кендрик был человеком чести, великодушным и ответственным, и я любил в нём эти черты; я любил его также и потому, что он мой первенец. Я люблю Баррика несмотря на всю боль, что причинил ему – и что он причинил мне… Но любовь к Бриони так утешительна для меня и безусловна, что я не в силах выразить это словами. В ней есть всё лучшее от меня и многое, что было непревзойдённого в её матери. Подумать только, что столь сильная любовь могла подвести её всецело – что я мог подвести их совершенно и полностью…

Северный правитель опять погрузился в молчание. Когда он заговорил снова, голос его звучал иначе, безрадостно и почти безжизненно:

– Я достаточно утомил тебя своей болтовнёй. И спасибо, что был ко мне снисходителен. Думаю, я пойду немного прогуляюсь вверх-вниз по палубам моей тюрьмы и послушаю чаек.

Первый министр Ксиса услышал, как король Олин пошёл прочь, сопровождаемый охраной; их шаги постепенно стихли. После того, как он удалился, не раздалось больше ни звука движения, ни чьего-либо голоса.

Может, он рассказывал это своей страже или вообще говорил в воздух, адресуя свой монолог лишь весеннему пасмурному небу? Вэш выскользнул из чулана так осторожно, как только позволяли одеревеневшие и дряхлые мышцы, и поковылял вниз по лестнице на палубу, а затем взобрался обратно наверх – туда, где только что был король Олин. Тот и в самом деле ушёл – Вэш разглядел его макушку на дальнем конце судна, где северянин стоял, облокотившись на леер, под бдительным присмотром нескольких солдат, – но признаков присутствия автарка, Пангиссира или Думина Хайюза – да и никакого другого разумного существа – не наблюдалось. Единственной живой душой на палубе был слабоумный скотарк Прусус, развалившийся в своём кресле; руки и голова его подёргивались, ниточка слюны свисала с подбородка. На мгновение министру показалось, что Прусус Убогий смотрит на него, но когда Вэш подошёл ближе, взгляд скотарка уже бесцельно блуждал, как будто первый министр Ксиса внезапно исчез из его поля зрения.

Пиннимон Вэш остановился перед трясущейся фигурой и оглядел калеку сверху донизу, размышляя… задаваясь вопросами…

«Этот мир сорвался с якоря, – сказал себе Вэш. – Да, мир, который я знал, дрейфуя сам по себе, покинул знакомую гавань. И одним только богам да безумцам известно, куда он плывёт теперь».

– Что-то преследует нас, – прошептал Баррик.

– Аха, – когда Скарн говорил тихо, трудно было разобрать отдельные слова – всё тонуло в хрипах и присвисте. Он спорхнул на камень и покрепче вцепился в поросший мхом валун, а затем втянул голову в плечи и нахохлился. – Шелкины, – прокаркал ворон. – Видели их, летя над деревьями. Пяток, иль думаем, шестерик.

– Ну, пусть только подойдут, – Баррик боялся их, но в то же время им владела странная уверенность, что он прошёл слишком далеко и пережил слишком много, чтобы вот так умереть в лапах этих чудовищных веретён с паутиной. Он ощущал в себе силу – необыкновенную, будто что-то могучее вскипало внутри него, росло, как пенная шапка на кружке с пивом. Эта сила пробудила в нём желание громко расхохотаться.

– Пусть подойдут? И убьют нас обоих, о, они эт сделают – иль хужее: утащат нас в свои висячие гнёзда и засунут ихние личинки прям нам в животы, – Ворон вспорхнул на ветку дерева в нескольких шагах впереди от спутника. – Видал я, как такое проделали с прихвостнями, ага. Не померли ещё даж, когда мелюзга повылуплялась…

– Со мной им такого не проделать. Я им не позволю.

Чёрная птица встряхнулась и снова распушила перья.

– Ты башкой ударился, штоль, когда запропал на том жутком холме? Ты с тех пор совсем не тот же.

Баррик не сдержал улыбки. Ворон был прав, хотя принц и сам точно не знал, что в нём изменилось. Но он действительно чувствовал себя другим – сильнее, увереннее… совершеннее. Даже постоянная тупая боль в его изувеченной левой руке, донимавшая его большую часть жизни, теперь прошла: единственным неприятным ощущением в ней осталось только редкое покалывание, как если бы он отлежал руку. Баррик поднёс факел к предплечью: от порезов, нанесённых ему Спящими, не осталось и следа, кроме тонких белых чёрточек, шрамов будто многолетней давности, хотя прошёл всего день или два, как он спустился с Проклятого холма. И его левая ладонь, омерзительная клешня, которую он всегда старался спрятать от чужих глаз, теперь почти не отличалась от второй. Что за колдовство сотворили над ним те слепые создания? И вроде бы всё, что с ним сделали, послужило ему только к добру, но в памяти назойливо зудели их слова о цене…

Баррик споткнулся о корень и на миг почти потерял равновесие. Почва была скользкой от тумана, плащом накрывшего сумрачный лес – тут и здоровая рука не спасла бы его от падения и шишки на лбу.

– Нам непременно надо найтить безопасное местечко, хозяин, – заискивающе проговорил Скарн. – Отдохнуть. Устал ты, да, а кто устал, тот обшибается, как наша старая матушка всегда говорила.

Баррик огляделся. Он шагал, наверное, почти целый день, лучшим, если верить тому, что помнил о дороге ворон, путём к городу Сон и его страшным обитателям, которых Скарн называл Детьми Ночи. Действительно, отдохнуть и поесть не помешало бы, тем более, раз их преследует стая шелкинов. Он мог бы поджарить коренья, накопанные утром – так они хоть станут чуть более похожи на нормальную пищу: принцу удалось обнаружить здесь несколько растений, которые он мог съесть без того, чтобы его потом тошнило, но приготовление на огне улучшало их вкус в разы.

– Отлично, – кивнул он. – Подыщи мне поляну со скалой, которая могла бы прикрывать мне спину.

– Так ты мудр, так мудр. Мы нйдём местечко, что тебе подмогнёт.

Ворон, тяжело хлопая крыльями, поднялся над кронами деревьев и исчез из виду.

«Вся штука в том, – рассуждал сам с собой Баррик, жуя, – что поджаривание этих бледных водянистых корешков придаёт им на вкус большее сходство с едой, но не придаёт им сходства с вкусной едой».

– Не мог бы ты поискать нам яиц или чего-нибудь такого? – обратился он к своему крылатому спутнику. – Только птичьих яиц.

Юноша уже выучил, что в таком вопросе надо быть предельно точным. Ворон обернулся на голос. В клюве его всё ещё трепыхался какой-то ползун, которого он выудил из-под бревна. Скарн запрокинул голову, чтобы проглотить добычу, и посмотрел на принца с укоризной.

– Что ли Скарн не искал и искал без устали? Разве не предлагали мы лучшие находки, себе не оставивши ни кусочечка?

Под «лучшей находкой» ворон подразумевал большую мягкотелую личинку размером с Барриков большой палец, похожую на белую восковую свечу, истекающую зелёной жижкой в тех местах, где клюв Скарна сжал её слишком сильно. Юноша поблагодарил ворона за щедрость и вернул подарок.

– А, не бери в голову. Коренья тоже неплохи, – он подложил в костёр ещё три деревяшки, сушившихся на огне, и принялся точить круглым камнем сломанное копьё. Принц всё не мог нарадоваться тому, как хорошо иметь две здоровые руки.

– Расскажи мне ещё что-нибудь, – попросил он спустя время. – Что случилось с Горбуном потом, после того, как он сбросил богов во владения своей бабки?

– Прабабки, – поправил ворон, оглядываясь в поисках чего бы ещё ползущего мимо положить на зубок. – Пустота была его прабабкой. Она обучила Горбуна всем хитрым тайнам своих дорог – как отыскать их и как ими пройти.

«Найди Зал Горбуна», - велели ему Спящие. Зал Горбуна, дороги Горбуна, дверь Горбуна – они что, правда ждут от него, Баррика, что он последует дорогами богов?

– Так что с ним случилось дальше? Стал он у них королём? – но Горбун, которого Баррик всегда знал только под именем Купилас, был всего лишь мелким божком, разве нет? Книга Тригона упоминала о Купиласе только как об умном покровителе строителей и кузнецов. А, и ещё врачевателей, вспомнил принц. У Чавена всегда стояла дома его статуэтка. – Что произошло после того, как он убил Керниоса?

– Мы тебе что, Сын Ночи, набитый секретами? – прокаркал ворон чуточку возмущённо. – И нам ведомы все знания Перворожденных? Но так или иначе, а Горбун не убивал никого – он сбросил Господина Земли и остальных прочих в место, где они уснули навечно.

– А с Купиласом-то что потом было? С Горбуном? Что сталось с ним?

Скарн по-своему пожал плечами – взъерошил перья на шее и покрутил головой.

– Не знаем. Господин Земли его сильнёхонько изранил копьём. Кто говорит, помирал он. Не знаем больше об этой истории мы, да. Мама никогда не рассказывала.

И Баррику пришлось удовлетвориться этим ответом.

Он уже дремал, постепенно погружаясь в сон, когда почувствовал, как что-то острое и твёрдое тычется в кисть его руки. Клюв.

– Тс-с-с! – Ворон съёжился рядышком – пятнистые перья все встопорщены, так что он на самом деле походил больше на ежа, чем на птицу. – Я чтой-то слышал…

Баррик сел прямо, но ничего не ответил, прислушиваясь. Постепенно до него дошло, что ещё одна острая штука тычется ему в шею сзади, но на сей раз это был не Скарн. Он попытался сбить, смахнуть неприятное нечто, но не смог. Мгновение спустя что-то обрушилось на него с дерева и вцепилось в правую руку – шипастая ветка, изогнутая, как крюк, привязанная к концу бледной шёлковой нити.

Юноша не успел ещё ничего сообразить – а уже несколько новых вервий со свистом слетели вниз к нему из терявшихся в темноте крон. Какие-то промахнулись и схватили воздух, но два прилипли к его драной одежде и туго натянулись, как и те, что уже впились остриями колючек в его шею и руку. По всему телу вспыхнули крохотные очаги боли.

– Они идут, хозяин! – заверещал Скарн, вспархивая в воздух – в следующий миг ещё одна колючка стрелой вырвалась из темноты и прочертила воздух в том месте, где он только что сидел. – Шелкины!

Теперь Баррик мог разглядеть их – серовато-белые фигуры скакали по ветвям над его головой, сбрасывая вниз тяжёлые шипастые ловчие крюки. Баррик попытался достать из-за пояса обломок копья, но одна из тварей дёрнула за шёлковую нить, крюк на которой вцепился в его предплечье, чтобы юноша не смог дотянуться до оружия. Принц схватил шелковину и дёргал на себя, пока нить не провисла и он не смог сжать оружие в пальцах. Он наклонился вперёд и, взмахнув копьём в левой, разрубил паутину, удерживавшую его правую руку, мысленно благодаря богов за то, что надоумили его наточить лезвие. Чтобы вынуть колючку из шеи, времени понадобилось больше, и когда Баррик отнял пальцы от затылка, они все были измазаны кровью.

Две личинкоподобные твари спрыгнули с деревьев, бесшумные, как привидения в полумраке, раскручивая шёлковые арканы, будто ловцы лошадей; тёмные пятна их глаз влажно поблёскивали, отражая сумеречный свет. Баррик поднырнул под раскачивающейся в воздухе шелкиновой удочкой и почувствовал, как шипы крюка цепляют и царапают темя. Он сорвал их с головы ровно в тот момент, когда чудовище прыгнуло вперёд. Странные, лишённые костей конечности твари обвились вокруг принца, и несмотря на малый вес, её сил хватило, чтобы сбить юношу с ног. Он упал и покатился вместе с обхватившим его шелкином, пока наконец, перекувырнувшись, они не остановились – правая рука Баррика при этом оказалась прижатой к земле его собственным телом. Нить паутины обернулась вокруг его шеи и крепко затянулась. На мгновение юноша подумал, что погиб – раз свободна лишь его левая, никчёмная рука.

Но рука эта не была больше никчёмной. Принц протянул её назад и поймал странное, одновременно скользкое и липкое существо на своей спине, впившись в него пальцами. Нить, сдавившая шею, на миг затянулась туже, но затем он высвободился из смертоносных объятий и сбросил чудовище на лесную подстилку.

«Я силён! – сейчас он даже прокричал бы это – мысль билась внутри него как весёлое пламя. – Силён!»

Баррик не мог как следует ухватить нападавшего, но едва тот поднялся на четвереньки, прянул вперёд и толкнул мерзкое существо в костёр, и в этот же самый миг ему на спину прыгнул другой бледный человекоподобный демон.

Угодившая в пламя тварь издала жуткий пронзительный визг. Горящий шелкин кое-как выбрался из кострища, бледно-жёлтые язычки огня змеились по его ногам и торсу, и там, где огонь прожигал паутину, начинала сочиться, пузырясь, чёрная жижа. В несколько ударов сердца тварь превратилась в полыхающий факел, наполняя темноту сумерек душераздирающими воплями на такой высокой ноте, что Баррик едва их слышал.

И тут ему нежданно открылся путь к спасению. Принц подскочил к костру, таща за собой второго шелкина, и выхватил горящую головёшку. С обломком копья в одной руке и пылающим суком в другой он развернулся к чудовищу, вцепившемуся в его лодыжки, и тыкал факелом в лишённое черт лицо, пока оно не зашипело и не запузырилось. Пронзительно взвыв от боли, существо выпустило Баррика, отпрыгнуло, слепо разрывая собственную голову, и ударилось о древесный ствол. С минуту оно барахталось на земле, а затем уползло в подлесок, шатаясь и падая, как пьяное.

Баррик покрепче сжал копьё и ударил себя кулаком в грудь.

– Давайте, подходите! – заорал он призрачным фигурам, всё ещё маячившим в верхушках деревьев. – Ну же, давайте, ловите меня!

Ещё двое спрыгнули вниз, а затем и третий. Из ниоткуда вылетел Скарн и рванул когтями ближайшего к Баррику, что дало тому возможность ударить врага факелом. При этом он едва не подпалил ворона, который опять взлетел, испуганно каркая. Обмотки шелкина не загорелись, но Баррик пырнул его снова – лезвием, и пролил чёрную жижу, а затем развернулся и ткнул горяшим суком вторую тварь, которая бросилась на него. Долгое время юноша не мог понять, сколько шелкинов окружили его и справляется ли он, а только чувствовал мерзкую солоноватую вонь горящих чудовищ. Он рассмеялся, рубя наконечником и молотя факелом по всему, что движется. Уголком глаза принц заметил Скарна, который пробивал себе путь вверх, к спасению, – и только хохотал всё громче.

Может, прошёл час, а может – лишь несколько минут, точно Баррик сказать не мог. Последний живой шелкин валялся у его ног, пытаясь удержать медленно вытекающие из рассечённого Барриком живота внутренности. В приступе ликующей ярости принц бросил копьё и схватил тварь за голову, сжимая пальцами шёлковый кокон как гнилую дыню. Подняв врага, Баррик всадил факел в зияющую отвратную дыру-глазницу.

– Сдохни, ты, вонючая гадина! – он прижимал тело ногой, пока жар не стал слишком силён.

Рядом недвижно лежали, истекая слизью, ещё трое, за деревьями тоже ничто не двигалось. Баррик поднёс ладони к лицу и уставился на них. Он знал, что победит – он так и знал! О, что за чудо, дар божий – иметь две сильные руки, быть таким же, как все! Он пнул дымящийся труп шелкина и повернулся к нему спиной.

«Я получил этот дар! А что я за него заплатил? Ничего!»

Он больше не чувствовал никакой боли. Даже прежние невзгоды и старые утраты: сестра, похищенный отец, убитый брат – больше не мучили его; Баррик днями не вспоминал о них. Так же, как боль из руки, ушли, рассеялись его горькие печали.

Когда Скарн расхрабрился достаточно, чтобы снова спуститься к нему, Баррик всё ещё тихо смеялся.

«Потому что теперь я цел, впервые в своей жизни, – думал он. – Наконец я стал собою, настоящим Барриком Эддоном!»

Глава 18 Королю Гесперу нездоровится

– Боюсь, я не понимаю, Сиятельнейший, – Пиннимон Вэш поднял взгляд. Он стоял, опустившись на свои старые и больные колени – когда автарк пребывал в таком вот непредсказуемом настроении, министр находил традиционную манеру обращения к повелителю наиболее безопасной. – Я думал, мы направляемся в… запамятовал название этого места… крохотное королевство вашего… гостя, на Север.

– Южный предел. Да, так и есть, – Сулепис простёр вперёд руку, чтобы полюбоваться своими длинными пальцами в колпачках, ярко-золотых, как мёд из ульев Нушаша. – Но сначала мы нанесём визит другому правителю. Разве не могу я проводить время, как мне заблагорассудится, а, первый министр Вэш? Жизнь слишком хороша, чтобы всё время спешить.

И автарк растянул губы в ленивой крокодильей улыбке.

– Можете ли вы… о, разумеется, Сиятельнейший! Нельзя и помыслить иного! Даже звёзды небесные останавливают свой ход, дабы свериться с вашими планами, – Вэш согнулся ещё сильнее, несмотря на то, что и голени его, и бёдра прожигала боль. – Мы все живём лишь для того, чтобы служить вам. Я только хотел… немного больше узнать о ваших намерениях… чтобы мы могли наилучшим образом способствовать их претворению в действительность, – министр попытался изобразить многозначительный смешок, но получившийся звук напоминал скорее полузадушенный хрип. – Можете ли вы! О, вы решили подшутить над самым старым и преданным вашим рабом, господин! Я бы умер ради того, чтобы исполнить малейшее ваше желание!

– Хотел бы я на это посмотреть! – Сулепис смеялся куда убедительнее. – Но, думаю, не этим утром. Отдай приказ готовить лодки – мы поплывём к берегу, – и снаряди носильщиков для даров! И скажи антиполемарху, что он может не строить солдат – я возьму только носильщиков, расстилателей ковра и тебя. Ах да, полагаю, король Олин тоже может счесть этот визит занимательным. Для него достаточно будет четырёх человек.

– Вы не возьмёте солдат? – Вэш осознал, что опять подверг сомнению решение своего повелителя, но даже автарк, конечно, не настолько безумен, чтобы идти ко двору иноземного царя в сопровождении лишь четырёх воинов. – Я стар, Сиятельнейший. Может, я ослышался?

– Ты не ослышался. Скажи Думину Хайюзу, что покуда его люди остаются на корабле, а корабль остаётся готовым к отплытию, сам он может распоряжаться своим временем как пожелает.

– За что он, вне всякого сомнения, будет безмерно вам благодарен, Сиятельнейший, – Вэш попытался было не вставая с колен пятиться до выхода из каюты, но быстро понял, что ему уже не достаёт гибкости. Тогда, отползши на почтительное расстояние, он медленно поднялся на ноги и, двигаясь всё так же задом наперёд, скрылся с глаз непостижимого и неисповедимого живого бога на земле.

Казалось, всё население Гремос Питры, столицы Джеллона и Джаэла, выстроилось вдоль дороги, круто поднимающейся от гавани ко дворцу, чтобы поглазеть на странную процессию. Как Сулепис и приказал, она была немногочисленна: во главе её выступал он сам – кроме тех моментов, когда рабы-расстилатели бросались вперёд и укладывали перед своим повелителем новый отрезок златотканого ковра, дабы его священная стопа не коснулась земли. За автарком следовал Вэш, стараясь как можно твёрже и решительнее перешагивать на новый ковёр прежде, чем взмыленные рабы выхватят предыдущий, чтобы вновь расстелить его перед королём-богом. Первый министр так боялся, что кто-то из зевак сделает что-нибудь неожиданное и ужасное – вдруг, к примеру, один из них решит бросить в автарка камень? – что у него желудок скрутило.

Олин и охраняющие его солдаты шли за ними, по голой земле, как и полагается простым смертным; потом – молчаливый жрец, которого Вэш встречал на корабле, но чьего имени не знал. Кожа его была смуглой и обветренной, как у людей племён, живших в сердце пустыни, и покрыта татуировками в виде языков пламени, и хотя он был ещё не стар, зрачки его затянуло серое бельмо катаракты. Жрец нёс посох, на котором висела, постукивая и пощёлкивая косточками, добрая дюжина змеиных скелетов. Служитель неизвестного культа одним своим видом приводил Вэша в трепет; счастье ещё, что почти все дни их морского путешествия этот человек просиживал где-то в трюме.

За змеиным жрецом шагали несколько десятков мускулистых рабов, каждый из которых нёс на спине по огромной корзине с дарами – и тяжёлой, судя по застывшим, напряжённым лицам носильщиков.

Любопытные толпились у дороги, перешёптываясь в хмуром изумлении, поражённые и тем, каким предстал перед ними южный король-бог – высокий, в ослепительно золотом доспехе, – и почти полным отсутствием при нём всякой охраны. Очевидно, не для одного только первого министра Ксиса явилось неожиданностью то, что широко известному врагу всего Эйона взбрело в голову безоружным прогуляться по городу неприятеля.

За все эти дни у Пинниммона Вэша не нашлось ни единой свободной минутки, какую он мог бы посвятить чтению молитв, однако сейчас министр торопился исправить сие упущение.

«Нушаш, я иду за твоим наследником. Всю жизнь мне твердили о том, что в автарке течёт твоя кровь. Ныне я следую за ним всё дальше в город наших врагов, к подстерегающей нас там смертельной опасности. Я пережил трёх автарков и всегда усердно служил Соколиному трону. О, прошу тебя, не дай мне погибнуть здесь, в этой варварской стране! Пожалуйста, не допусти, чтобы автарк умер, находясь под моей опекой!»

Старик сморгнул пыль. Хорошо, хотя бы скотарк Прусус остался на корабле под охраной ксисских воинов. Даже если случится худшее, древние законы будут соблюдены и Соколиный трон не останется пустым.

Но Прусус – калека, слюнявый идиот. Говорят, впрочем, что некоторые из прежних автарков, особенно из тех, что правили до Войны девятого года, были немногим лучше. Традиция – вот, что имеет значение. Скотарк будет у власти лишь до тех пор, пока собранием знатных семейств не будет избран новый автарк. У Сулеписа есть несколько сыновей от разных матерей. Род не прервётся.

Из мрачных раздумий первого министра вырвало какое-то шевеление в толпе. Процессия, возглавляемая Сиятельнейшим, достигла внешних ворот цитадели Гремос Питры, где стоял, поджидая их, вооружённый отряд стражи. Вэш поспешил вперёд – настолько быстро, насколько позволяли больные ноги. Не подобает автарку напрямую обращаться к низшим. Уж конечно в мире всё ещё не настолько встало с ног на голову – по крайней мере, пока.

– Я Никкол Опанур, привратник Гремос Питры и глашатай его величества Геспера, короля Джеллона и Джаэла, – объявил глава отряда, человек с острым лисьим лицом, короткой бородкой и глазами заядлого игрока. – Какое у вас дело к королю Гесперу и его двору?

– Дело? – Вэш до слова вызубрил то, что автарк велел ему отвечать. – Неужели такой великий правитель, как Сулепис, непременно должен изыскать какую-нибудь нелепую причину, дабы поприветствовать дружественного монарха, сделав остановку в своём путешествии? Мы привезли вашему господину дары юга – в знак доброго расположения. Вы ведь не станете заставлять моего повелителя стоять на дороге, будто простого лоточника? Как вы можете видеть, мы пришли сюда без вооружённого эскорта, отдавая себя на милость Геспера…

Что, как могли бы засвидетельствовать остальные короли северного континента, было всё равно что сказать «ни на что не надеясь». Добропорядочность Геспера всегда была исключительно корыстной: других королей он называл друзьями лишь до тех пор, пока мог извлечь из этого свою выгоду, и все вокруг об этом знали.

Опанур нахмурился:

– Я не желаю выказать неуважение к вашему правителю, но никто не предупредил нас о вашем визите. Мы не подготовились. И к тому же, королю Гесперу… нездоровится.

– Как это прискорбно, – посочувствовал Вэш. – Однако я более чем уверен, что дары, которые мы принесли с собой, немного поднимут его дух.

Ему уже долго не приходилось говорить на северном иеросольском наречии, и старик был рад обнаружить, что ещё не вовсе забыл изысканные выражения. Он поманил к себе одного из вспотевших под тяжёлой ношей рабов, а затем сдёрнул крышку с корзины.

– Узрите же щедрость Ксиса!

Пятёрка солдат вытянулась вперёд в сёдлах; их глаза округлились, когда они увидели золото и драгоценные камни, наполнявшие плетёный короб.

– Это… это весьма впечатляет, – промолвил герольд. – Но тем не менее нам необходимо испросить у нашего короля дозволения…

Автарк внезапно выступил вперёд, заставив рабов-расстилателей поспешно метнуться с золотым ковром – чтобы подстелить его прежде, чем подошва сандалии воплощённого бога коснётся голой земли (что, как считалось, приведёт к сотрясению и разрушению мира). Лошади джеллонских солдат отпрянули, как будто Сулепис был диковинным существом, какого они раньше никогда не видели – и Вэш вдруг подумал, что так оно и есть: его уже не раз посещала мысль, что в мир ещё никогда не являлся никто, подобный его господину.

– Будь добр, передай этим людям такие наши слова, первый министр, – произнёс Сулепис на иеросольском. Голос его был несколько высок, но слышен на большом расстоянии. – Напомни им, что даже царское великодушие имеет свои границы. Мы оставили боевой корабль с дальнобойными пушками на вооружении прямо за гаванью, а сегодня к вечеру сюда прибудут ещё несколько, – Сулепис улыбнулся джеллонцам и скрестил руки на груди, легонько звякнув золотым доспехом. – Мы пришли с миром, это верно, но нам не хотелось бы увидеть искру подозрения, от которой займётся неугасимый пожар.

Быстро решили, что один из воинов поскачет обратно ко дворцу, дабы известить Геспера и придворных о прибытии автарка.

Королевский замок Гремос Питры стоял на вершине утёса, паря над гаванью, но за годы мира крутая и узкая старая дорога, ведшая к нему, была перестроена и превратилась в череду широких изящных пролётов. Даже Вэш, как бы стар и немощен он ни был, не нашёл подъём от гавани до ворот дворца слишком тяжким для себя, однако всё ещё недоумевал, для чего вдруг его хозяину понадобилось столько времени тратить на эту странную прогулку?

Ворота распахнулись перед ними, явив всю мощь крепости Геспера: стражники стояли по краю каждой террасы, и ещё по сотне – с каждой стороны входа. Автарк невозмутимо – как будто находясь среди собственных подданных – прошествовал мимо, не глядя ни влево, ни вправо, размеренным, но не медленным шагом, так что рабам-расстилателям пришлось побегать, чтобы опережать своего господина. Процессия пересекла парадный двор, быстро заполняющийся джеллонскими придворными и слугами; те, что оказались в задних рядах, вставали на цыпочки и даже наваливались на живые изгороди, горя желанием увидеть печально известного Безумного автарка Ксиса.

Целая армия вооруженных джеллонских солдат влилась в тронную залу вслед за вереницей несущих корзины рабов, так что свита автарка оказалась со всех сторон окружена воинами, облачёнными в парадные зелёные табарды с изображением синего петуха и золотых колец дома Геспера Джаэлианского. Королевский трон – высокое кресло под балдахином, стоящее в дальнем конце залы с высокими потолками, – был окружен толпой придворных; они, как зачарованные, глазели на гостей с разинутыми ртами, забыв даже перешептываться. Вэш прищурился – зала была длинной – пытаясь рассмотреть маленькую фигурку, тяжело растёкшуюся в огромном кресле и больше напоминавшую груду приготовленного для стирки белья, чем человека. Как и говорил герольд, король Джеллона имел вид дряхлый и больной: бледная кожа, тёмные круги под запавшими глазами. Одет он был очень неудачно – в белое, что делало его похожим на мертвеца, закутанного в погребальные пелены.

Сулепис двинулся прямо к Гесперу (а рабы поспешно меняли перед ним дорожки) и остановился в нескольких шагах от ступеней, ведущих к трону. Вэш подумал, что его хозяин должен прийти в ярость от того, что его вынудили стоять ниже менее властительного короля, но если так и было, автарк этого ничем не показал. Джеллонские солдаты, сжав оружие, беспокойно зашевелились, но их господин остановил свою гвардию взмахом дрожащей руки.

– Итак, – хрипло произнёс Геспер, – император Юга, которого многие так боятся. Вы моложе, чем я предполагал, сир. Чего вы хотите?

– Мне сказали, что вы нездоровы, – Сулепис говорил спокойно, будничным тоном. – С вашей стороны было очень любезно подняться с постели, чтобы встретить меня.

– Любезно? – Геспер немного выпрямился. – Ты угрожал мне своим военным флотом, если я с тобой не встречусь. Так что не говори ерунды.

Голос его, когда-то, должно быть, властный, истёрся о его немощь, став всего-навсего сварливым. И всё же Вэш видел, что правитель этот некогда был грозен.

– Возможно, ты прав, – кивнул Сулепис. – Возможно, нам следует сбросить наши маски. Я пришёл не только для того, чтобы поднести тебе дары – хотя дары и впрямь очень хороши, – он повёл золотыми пальцами в сторону рабов, которые всё ещё держали корзины на плечах, будто пол тронной залы был слишком грязен для того, чтобы опустить на него такие ценности. – Но и чтобы сказать, что я очень тобой недоволен.

– Недоволен мной? – Геспер раздражённо дёрнул головой. Вэш не мог отвести от него глаз. Королю Джеллона не исполнилось ещё и шестидесяти – он был много моложе самого министра – но выглядел так, будто прожил сотню, если не больше, лет – и тяжких лет. – Что я, дитя, чтобы тревожиться об этом? Я вот недоволен, что ты прервал мой отдых. Говори, что хотел – и проваливай.

– Ты пообещал мне кое-что, Геспер, – автарк говорил укоризненным и мягким тоном огорчённого отца. – Ты владел кое-чем, что я желал для себя – что я специально просил тебя добыть для меня – но ты вместо того продал это кое-что другому.

Придворные зашептались. Даже не зная наверняка, что задумал его господин, Вэш догадывался, что вскоре здесь произойдёт нечто, что поразит их куда сильнее.

– Что за вздор ты несёшь? – Геспер говорил с вызовом, но смотрел как человек, которого поймали на лжи.

– Но видишь ли, – продолжал Сулепис, – хоть ты и обманул меня, я заполучил это.

Он хлопнул в ладоши и его воины вытолкнули Олина вперёд. Шёпот меж придворных стал громче, но, очевидно, большинство из них не узнали короля Пределов.

– Что… что? – Геспер начал заикаться. – Что это за глупость?

– На мой взгляд глуп тот, кто что-то обещает мне и не держит обещания, – спокойно возразил повелитель Ксиса. – Я сказал тебе, что мне нужен Олин, король Пределов. Я дал тебе золото, чтобы выразить своё расположение к тебе. Ты взял моё золото, Геспер, а затем ты продал Олина Лудису Иеросольскому. Это плохой способ добиться моей благосклонности.

Вот тут Вэш испугался не на шутку. Геспер, может быть, стар и болен, а боевые корабли Сулеписа, может, и стоят за гаванью – но здесь и сейчас ксиссцы находились в кольце вооружённых врагов, а до гавани отсюда неблизко. Зачем Сулепис намеренно провоцирует Геспера? Он что, и вправду возомнил себя богом? Неужели он в самом деле полагает, будто джеллонцы не осмелятся даже тронуть его, не то что изрубить в куски на месте? Может, автарк уверен, что эти северяне такие же, как и его собственный народ, в котором на протяжении сотен поколений воспитывались преклонение и благоговение пред королём-богом?

– Ну, что ж, король Олин, – Сулепис вёл себя беспечно, будто стоял в собственной тронной зале, в окружении боготворящих его подданных и своих телохранителей-леопардов. – Ты ничего не желаешь сказать предавшему тебя теперь, наконец встретившись с ним? Вот тот человек, что отнял тебя у семьи и продал, как ничтожную скотину.

Олин перевёл взгляд с Сулеписа на Геспера и вновь опустил глаза.

– Мне нечего сказать. Я узник. И я здесь не по своей воле.

Геспер попытался встать, но не смог, и тяжело рухнул, задыхаясь, обратно в огромное кресло.

– Думаешь, ты можешь унижать меня перед моими собственными подданными? – он обличающе ткнул в автарка пальцем. – Может, у себя ты и правишь миллионами грязных…, но здесь, в Джеллоне, ты просто дурак в золотых павлиньих перьях. Ты нагло ворвался ко мне. Ты не гость, и я не обязан сохранять тебе жизнь, – Геспер хотел сказать что-то ещё, но ему помешал сильный приступ кашля. Когда он смог заговорить вновь, голос его был скрипучим и сиплым. – Не знаю даже, потребовать ли за тебя выкуп или попросту прикончить.

– Всё свершится по воле небес, – улыбнулся Сулепис. – Олин, ты действительно не желаешь ничего сказать? Я даю тебе возможность высказать всё в лицо твоему врагу.

Вэш почувствовал, как жутко сжимается его мочевой пузырь, а сердце бьётся как бешеное, и начал опасаться, что сейчас хлопнется в обморок перед всеми этими чужеземцами.

– Геспер содеял со мною недоброе, – проговорил Олин, – но это ты притащил меня сюда будто ещё одну корзину с подарками – просто чтобы похвалиться своими богатством и властью. Я не стану участвовать в твоём спектакле, Сулепис.

– Довольно, – оборвал его король Джеллона, снова закашлявшись. – Я… У меня…

– Очень жаль, что ты не понимаешь, что я делаю для тебя, Олин, – усмехнулся автарк. – Твою позорную, жалкую участь я возвышаю до самой героической кончины, какая только выпадает человеку. И это, к прочему… – он повернулся к трону. – Геспер, ты болен уже долгое время, как я полагаю – кажется, почти год. Это ведь началось тогда, когда ты передал Олина в руки Лудиса Дракавы, верно?

Геспер отчаянно пытался сдержать кашель, и от боли глаза его вылезли из орбит. Россыпь красных пятнышек украсила белые одежды. Один из слуг подступил к королю с чашей, но Геспер жестом отослал его.

– Болен, о да, – наконец едва слышно просипел монарх, – и брошен в нужде этой моей шлюхой, которой я благоволил и которую возвысил из ничтожества. Предала меня, вот что она сделала – оставила меня ради этого кобеля Энандера! – он замолчал и непонимающе огляделся, будто только что очнувшись ото сна, затем сморгнул, вытер кровавую слюну с подбородка и заявил: – Это не имеет значения. Однако я проживу достаточно для того, чтобы увидеть, как ты с воплями низвергаешься в преисподнюю, ксандианец.

– Ты всё ещё не понимаешь, да? – Сулепис ухмыльнулся. – Ты умираешь, Геспер, потому что был отравлен – и чтобы сделать это, я дотянулся сюда из Ксанда, – усмешка сделала выражение его лица ещё более хищным. – Видишь ли, твои дела куда хуже, чем ты думаешь. Ананка не только бросила тебя, она взяла моё золото и перед уходом подлила тебе в чашу смерть.

Не обращая внимания на поднявшиеся среди джеллонских придворных оханье и вскрики, автарк отвернулся от хрипящего, вытаращившего глаза короля и обратился к Олину.

– Теперь ты видишь, как был отмщён, – сказал он пленнику. – А король Геспер узнал, какую цену платят за своё деяние те, кто предаёт живого бога.

Геспер немного отдышался и, махнув рукой в сторону незваного гостя, прокричал: «Стража!» – но едва только первые солдаты сделали шаг вперёд – колеблясь сильнее, чем Вэш ожидал от людей, которым противостоят безоружные рабы – автарк взметнул высоко вверх свою руку и они все остановились, будто их королём был Сулепис, а не харкающий кровью Геспер.

– Но стойте! – вскричал повелитель Ксиса и рассмеялся, так странно и неожиданно, что даже вооружённые воины вздрогнули. – Вы ещё не видели принесённых мною даров! – он щёлкнул пальцами.

Носильщики подняли корзины высоко над головами и с силой бросили на пол. По плитам рассыпались золото и драгоценности, но не они одни: из разломанных корзин взметнулась туча чёрных ос – каждая величиной с палец взрослого мужчины – и закружилась визжащим смерчем; в следующий миг – едва успели раздаться первые крики ужаса – оттуда же выползли сотни ядовитых змей. Тотчас заскользив по зале во всех направлениях, они стали кусать каждого, кто попадался им на пути – включая и многих беззащитных рабов-носильщиков. Придворные и слуги, крича, разбегались, пытаясь спастись – и в огромной зале воцарился хаос. Одни закрывали руками лицо, пряча его от ос – и тут же наступали на клубок аспидов, и с воплями падали на пол, корчась в судорогах, пока в конце концов яд не заставлял их умолкнуть навеки.

Вэш был до того потрясён, что, застыв, лишь взирал на творящийся вокруг ужас, но осы проносились мимо, как выпущенные из пращи камни, а первые разъярённые змеи почти достигли того места, где он съёжился рядом с автарком.

– А'лат! – позвал Сулепис.

Темнокожий жрец выступил вперёд, поднял свой жезл со скелетами-трещотками, стукнул им об пол и выкрикнул какие-то слова, которых министр не разобрал. Мгновение – и воздух вокруг заклинателя замерцал, как марево, а затем странный туман вытянулся и окутал автарка, Вэша, Олина и его охрану.

Их как будто накрыло плотным облаком: Вэш по-прежнему мог разглядеть силуэты судорожно дёргающихся и пошатывающихся придворных и солдат, но едва различимые, расплывчатые, как фигурки теневого театра, которые держат слишком далеко от рамы. И всё же заклинание жреца – если их окружало именно оно – нисколько не приглушило звуков, разносящихся по тронной зале и становившихся с каждой минутой только страшнее: крики живых, пытающихся избегнуть страшной участи, постепенно сменялись булькающими хрипами и стонами умирающих.

– А'лат, полагаю, немного дыма только добавит сцене эффектности и сделает наше отбытие более зрелищным, – автарк говорил так спокойно, будто раздумывал, какие деревья следует вырастить в Саду уединения. – Вэш, когда мы станем выходить, вокруг будет много суеты – будь добр, напомни рабам-расстилателям, что им надлежит проявить особую бдительность.

Министр же только и глядел, разинув от удивления рот, на темнокожего А’лата, который поднял перед собой шар размером с небольшое пушечное ядро и принялся тереть его ладонями, напевно выговаривая непонятные слова, отчего тот начал источать волны дыма цвета хурмы. Жрец пустил его катиться по полу в направлении дверей, ведущих наружу, автарк же и его рабы-расстилатели последовали за шаром.

Двери во двор были открыты, а сад – усеян телами: какие-то стонали и подёргивались, другие лежали тихо и неподвижно. Даже сквозь пелену заклятья жреца было видно, что часть придворных взобрались на деревья, чтобы спастись от зубов раздувших капюшоны змей, и держатся за ветви одной рукой, другой пытаясь отогнать беснующихся ос, но их отчаянные крики и валяющиеся под деревьями мертвецы, по чьим лицам всё ещё ползали чёрные насекомые, говорили о тщетности их усилий. Магический туман, похоже, укрывал автарка, куда бы тот ни шёл, как королевский балдахин, который в особенно жаркие дни несли над повелителем рабы. Джеллонские стражи не оставляли попыток прорваться в тронную залу, чтобы защитить собственного монарха, и пробегали мимо маленькой процессии будто не видя её.

Вэшу прежде доводилось видеть аспидов, хотя и не в таких количествах, но никогда – ничего подобного этим огромным осам, существам, не имевшим, казалось, никакой другой цели, кроме как жалить всё, что движется, до тех пор, пока жизнь в нём не замрёт. Даже среди царящих вокруг безумия и смерти он не мог не задаваться вопросом, откуда же явились эти твари.

Когда они подошли к воротам, Сулепис вновь обратился к жрецу:

– Думаю, стоит добавить дыма. Это отвлечёт толпу.

Автарк спокойно дождался, пока его воины не поднимут лебёдкой массивную решётку и не снимут засов с внешних створ. А’лат потёр, оживляя, ещё один свой дымный плод и, когда тот закурился, прошёл, держа его в руке, в дворцовые ворота впереди Сулеписа и снующих вокруг него рабов-расстилателей. Люди, прежде стоявшие вдоль дороги, теперь без всякого порядка сгрудились на ней, преграждая автарку путь.

А’лат запалил второй дымовой шар и теперь держал по одному в каждой высоко поднятой руке. Джеллонцы с криками ужаса и изумления сдали назад. Сулепис воздел руки.

– Великий бог огня уничтожил вашего нечестивого короля! – возгласил он, и в толпе раздались вопли и недоверчивый ропот. – Он с небес своею рукою наслал на Геспера казни – жалящих насекомых, неистовых змей, львов и драконов! Бегите! Бегите и, быть может, вам ещё удастся спастись!

Пока джеллонцы глазели на него – кое-кто пятясь, кто-то надвигаясь со злостью и недоверием, – из распахнутых ворот дворца вылетел первый рой ос, пронёсся мимо автарка и его свиты, как будто их там и вовсе не было, и дождём смерти просыпался на ближайших стоявших на дороге людей. Визг несчастных заставил многих обратиться в бегство, а когда несколькими мгновениями позже дюжина огромных змей, извиваясь, выползла за ворота на свет, толпу захлестнула волна паники, как раньше – придворных в зале. Автарк со свитой спустились по дороге к гавани, и рабы-расстилатели суетились вокруг, следя, чтобы золотой путь всегда расстилался перед их хозяином.

– Львы и драконы? – Вэш нервно оглядывался.

– Молва раздует историю о том, что случилось здесь, – отозвался Сиятельнейший. – Я просто добавил немного ярких деталей к конечной версии.

Олин Эддон спотыкался при ходьбе, в лице у него не было ни кровинки, как у человека, который увидел свой кошмар наяву. Его охранники придвинулись ближе, не давая ему упасть.

– Геспер мёртв? – вновь задал вопрос Вэш.

– О, надеюсь, что нет, – Сулепис покачал головой. – Мне было бы приятно думать, что свой последний месяц – или сколько там ему оставил яд, – он проведёт в размышлениях над тем, что это значит – обманывать меня, зная при этом, что если я захочу, то всегда смогу вернуться и проглотить его маленькую страну как сладкий цукат, – живой бог приостановился и оглянулся на Гремос Питру с выражением величайшей безмятежности на длинном лице. – После такого народ Джеллона приползёт ко мне на коленях в тот день, когда я вернусь. Они будут умолять меня, чтобы я позволил им стать рабами Ксиса.

– Не все северяне станут умолять тебя сделать их твоими рабами, – мрачно возразил Олин. – Ты можешь обнаружить однажды, что многие предпочтут скорее умереть, чем поклониться тебе.

– И это можно устроить, – кивнул автарк. – А теперь идёмте-ка, и поживей. Утро выдалось хлопотливое, и ваш король-бог проголодался.

У Киннитан всё так и плыло перед глазами с тех пор, как безымянный мужчина выволок их на свет божий из пучины, – а теперь тащил через доки. Бедный Голубь ковылял рядом с совершенно опустошённым от пережитого шока личиком, из пальцев его сквозь грубо намотанную повязку сочилась кровь.

Как это могло случиться? Как сталось так, что столько выстрадав и пережив, она урвала для них обоих лишь несколько мгновений свободы? Неужто боги бесконечно жестоки?

«Смилуйся над нами, великий Нушаш, – взмолилась она. – Я была жрицей в твоём священном Улье. Я старалась делать лишь то, что должно. Пчёлы небесные, защитите нас!»

Но никаких пчёл вокруг не было, только ветер носил дым и хлопья пепла от пожранных огнём парусов. Корабль, домчавший их сюда, затонул, разве что кончик охваченного пламенем полубака ещё торчал над водой, а мачта уже давно сгорела до угля и рухнула. Сотни людей столпились у воды, перекрикиваясь, сообщая друг другу подробности да глазея, как вытаскивают из воды выживших люди в маленьких лодках.

«А ведь некоторые из них были ни в чём не повинными моряками, – внезапно подумала девушка. – Как те, с корабля Дорзы. Какие-то из них наверняка были людьми добрыми. И умерли из-за меня…»

Но что толку было сейчас размышлять об этом – да и о чём-либо вообще. Её везут на невообразимую расправу в руки автарка, а единственная надежда на спасение оказалась ложной. Даже если она прыгнула бы в море, её безымянный, безжалостный убийца нырнул бы следом и снова вытащил свою жертву. Возможно, конечно, если она успеет достаточно наглотаться воды…

Но тогда Голубь останется совсем один, сообразила Киннитан. И это чудовище отдаст его автарку на растерзание… на убой.

Вдруг невыносимая боль пронзила предплечье девушки. Она завопила и, сделав один или два неверных шага, упала на колени. Сначала Киннитан решила, что похититель так сильно схватил её за локоть, что сломал при этом кость, но он шагал с другой стороны, держа свою пленницу за вторую руку. Мужчина попытался рывком поднять её на ноги, однако конечности девушки дрожали – и обмякли, как отсыревшие струны.

Глаза застила непроглядная тьма, и Киннитан опустила голову, думая, что сейчас её стошнит. Боль в руке становилась всё сильнее, словно щепка от горящего корабля вонзалась в неё, медленно, как гвоздь продавливает мягкую древесину, или как будто в суставе кто-то ковырялся острым ножом.

– Боги! Прекратите это! – выкрикнула она – или думала, что выкрикнула, проваливаясь в черноту, более не уверенная, что происходит.

Тени кружились вокруг неё, безглазые существа, едва слышно бормочущие слова.

– Слёзы, – прошептало одно.

– Слюна, – проворчало другое.

– Кровь, – прошелестело третье так тихо, что она еле расслышала.

Предплечье жгло так, будто кость превратилась в добела раскалённый железный прут. Тьма свивалась вокруг неё в дикой пляске, и на мгновение впереди мелькнуло лицо рыжеволосого мальчишки… Баррика!.. но он, совершенно очевидно, не заметил её, хотя Киннитан пыталась его звать. Что-то укрывало юношу, не давая девушке дотянуться до него – замёрзший водопад, стеклянный кубок – и слова её до него не долетали. Лёд. Плотная тень. Разлука…

А затем всё завертелось, и обычный мир стал возвращаться: вопли чаек и крики людей внезапно раздались со всех сторон, как будто последний кусочек деревянной головоломки встал на место. Ладони и колени вновь ощутили жёсткость серых досок настила. Кто-то грубо дёрнул её, поднимая на ноги, но Киннитан не ожидала рывка и вновь чуть не упала; её удержала только сила могучих стальных мышц чужой руки. Боль в собственной конечности потихоньку стихала, но от одного воспоминания о ней у Киннитан перехватывало дыхание.

– Что это ты тут разыгрываешь? – похититель, Безымянный, сильно встряхнул её и огляделся – вдруг кто-то заметил? – но даже если бы и нашёлся среди людей кто-нибудь неравнодушный, все они сейчас были слишком далеко, чтобы их услышать.

«Наверное, со стороны мы выглядим как отец и два капризных ребёнка, – подумала девушка. – Которые плохо себя ведут.»

Внезапно у неё внутри всё словно оборвалось – нет, не от нового приступа боли, но от понимания: на том пути, которым они идут сейчас, для них нет надежды. Она почувствовала это всем существом: как петля затягивается, как все их шансы выжить развеиваются без следа, и только смерть стоит в конце дороги – и нечто большее, чем смерть, нечто гораздо, гораздо худшее. Оно ждёт, поняла девушка, хотя и не разгадала, что оно такое. Но оно голодно – лишь это она знала наверняка, – и поджидает её во тьме на том конце пути.

Киннитан выровнялась и подождала, пока мужчина отпустит её, чтобы схватить Голубя, а затем развернулась и помчалась вперёд со всех своих заплетающихся ног, прямо к краю причала, даже не помедлив, когда похититель заорал ей вслед. Настил был мокрый и она едва не поскользнулась и не свалилась в воду, но сумела остановиться, вцепившись в торчащую сваю. Удержалась за неё, покачнувшись, и когда мужчина зашагал к ней, волоча за собой мальчика, предупреждающе вскинула руку.

– Нет! – собрав все силы, как только могла громко крикнула она – и слово вырвалось из разъеденного морем горла хриплым карканьем. – Нет! Сделаешь ещё шаг, прежде не выслушав меня, – я брошусь вниз. Я поплыву в глубину и отопью от океана столько, что умру прежде, чем ты сможешь меня достать.

Её мучитель остановился; ярость, смотревшая на девушку с невыразительного, тусклого лица, уступила место какому-то другому чувству – в нём проявились холодность и расчётливость.

– Я знаю, что мне не уйти от тебя, – продолжила Киннитан. – Отпусти мальчика и я сделаю всё, что ты скажешь. Попытаешься подойти вместе с ним – и я убью себя, можешь тогда везти автарку моё бездыханное тело.

– Я не торгуюсь, – заявил Человек-без-имени.

– Голубь, убегай! – заорала девушка. – Давай, беги! Он не погонится за тобой! Убегай подальше и спрячься!

Но мальчик даже не шевельнулся; он стоял, вперив в неё взгляд, – что-то переменилось в его личике, полном ужаса и потрясения от только что пережитого несчастья, и это новое выражение разрывало ей душу сильнее прежнего.

Мужчина всё ещё удерживал его запястье. Голубь покачал головой.

– Давай же, – повторила Киннитан. – Иначе он только продолжит мучить тебя, чтобы заставить меня выполнять его приказы. Беги!

Человек-без-имени перевёл взгляд с неё на мальчика. Затем наклонился и подобрал грубую верёвку, спутанными петлями лежащую на причале, будто обессилевшая змея.

– Обвяжи один конец вокруг своей талии, и тогда я отпущу мальчишку, – он перебросил девушке бухту.

– Голубь, отойди назад, – предупредила она, наклоняясь, чтобы поднять бечеву, но ребёнок только молча взирал на неё с выражением мучительной беспомощности на лице. – Отойди! – Киннитан повернулась к мужчине. – Когда он окажется на краю причала у тех ступеней, я обвяжусь верёвкой. Клянусь, как послушница Улья Нушаша.

Мужчина хрипло рассмеялся, непритворно развеселившись. Что-то в нём изменилось, она впервые разглядела это сейчас – что-то с ним происходило странное, как будто он потерял кусочек своей каменной брони. И всё-таки оставался пугающим до дрожи.

Человек кивнул.

– Ну, проваливай тогда, – бросил он через плечо Голубю. – Беги, малец. Если я увижу, что верёвка завязана, а ты всё ещё на причале, отрежу тебе остальные пальцы.

Голубь снова яростно помотал головой, но Киннитан это показалось скорее жестом отчаяния, нежели отрицания.

– Уходи! – крикнула она. Несколько человек на другом конце причала обернулись, наконец отвлёкшись от пожара в порту. – Я не смогу жить, видя, как ты страдаешь, Голубь! Пожалуйста – это лучшее, что ты можешь для меня сделать. Беги!

Ещё несколько ударов сердца мальчик колебался, затем из его глаз брызнули слёзы, он развернулся и пустился бежать по широкому пирсу, стуча босыми пятками по доскам. Киннитан подумала было всё-таки броситься вновь в холодную зелёную воду, но то ли ужас прошлого раза, когда она почти утонула, то ли ощущение, что она как-то сумела изменить лежащий перед ней путь – пусть лишь самую малость, – удержали её; она обвязала бечёвку вокруг талии и позволила Человеку-без-имени подтянуть себя ближе. Голубя – заметила она с облегчением – уже нигде не было видно.

«Единственная душа, любившая меня, которая ещё оставалась в этом мире, – с грустью подумала она, – покинула меня». И Киннитан покорно дала похитителю повести себя, как жертвенное животное на убой, подальше от кутерьмы искр над гаванью, в тёмные улочки, зажатые между узкими домишками, теснящимися у причалов порта Агамид.

Глава 19 Сны о молнии и чернозёме

Она отчаянно выгребала тёмную землю, но каждый раз, как на дне ямы уже мелькало бледное спящее лицо её брата-близнеца, он проваливался глубже в почву, недосягаемый.

Раз или два ей даже удавалось коснуться его одежды, прежде чем брат вновь утопал в чернозёме, но как усердно ни трудилась она, как споро ни отбрасывала грязь, добраться до него не могла. Баррик был жив, но её не замечал и метался, как человек, попавший в паутину ночного кошмара. Она звала и звала его, но брат не мог или не хотел отвечать.

Наконец на что-то наткнувшись, она сжала руку – под пальцами оказалась сырая ткань Барриковой сорочки, – но когда девушка собралась с духом и резко дёрнула, из-под земли, прорвав почву, как шляпка гриба, показалось мертвенно-бледное лицо не её брата, а Ферраса Вансена. От испуга и неожиданности она отпустила добычу, но стоило солдату уйти обратно под землю, твердь под ней самой тоже разверзлась, и она провалилась в удушливую зернистую тьму.

Теперь она была в какой-то норе: над головой червяками торчали из каменистой почвы белёсые корни. Серебром вспыхнуло впереди – только на миг, но она тотчас узнала то, что преследовала раньше… в другом…

Когда? Она не могла вспомнить. Но знала, что это в самом деле происходило, и знала, что эта серебряная штука опять ускользнула. И была полна решимости не дать этому случиться ещё раз. Однако, хоть она и поползла вдогонку со всей возможной поспешностью, девушка была создана для бега на своих двоих, а вовсе не четырёх, – в отличие от того, за чем гналась: оно всегда оставалось за поворотом, лишь мелькал впереди быстрыми взмахами светлый пушистый хвост.

Потом она ударилась обо что-то коленом, покачнулась и врезалась в стену. Земляной лаз обрушился на неё, и Бриони Эддон проснулась.

Ещё не разлепив веки, девушка тряхнула головой и с изумлением обнаружила на ней пышную причёску – с чего это она так убрана ко сну? Бриони открыла глаза – она находилась в своей гостиной. Фрейлины вышивали, тихо переговариваясь между собой. Принцесса уснула сидя, средь бела дня, – и наверняка пускала слюни, как древняя карга.

Ивгения наблюдала за ней с лёгкой улыбкой, и Бриони поспешно вытерла подбородок.

– Как неприлично с моей стороны, как грубо! – воскликнула она, выпрямляясь. – Должно быть, меня сморило. Почему ты так смотришь на меня, Ивви? Я во сне не сказала ничего ужасного?

– О, нет, ваше высочество, – улыбка стала шире. – Бедняжка. Слишком часто засиживаешься допоздна.

– Ты шутишь надо мной. Только один раз я и засиделась – вчера, в последнюю ночь Великих Зосимий. Ты же сама и твердишь мне постоянно, что я должна быть на виду и вращаться в обществе.

– И ты вращалась. И даже кружилась в танце! Никто больше не посмеет обвинить тебя в надменности, дорогая.

– В танце? – Бриони слегка поморщилась. Ничего подобного она делать не собиралась, но пирушки начались под конец долгого, изматывающего дня, и, пожалуй, последний – а может, и не только последний, – выпитый ею кубок вина был уже лишним. – В твоих устах это звучит жутко. Я выставила себя дурой?

Ивви снова улыбнулась.

– Ты привлекла к себе немало внимания, да, но такого, какому, полагаю, другие дамы могли только позавидовать.

– Стой. Ты издеваешься!

– Посмотрим. У твоего секретаря есть несколько вещиц, на которые тебе стоило бы взглянуть.

– Что? – сегодня принцесса казалась себе ужасно бестолковой. Последние ночи, лишённые крепкого сна и полные странных сновидений – о лесах, копании в земле, тёмных норах с корнями – действительно подкосили её. Но это служило слабым оправданием такой несообразительности.

Фейвал Улиан стоял в проёме двери, скрестив на груди руки. Он чрезвычайно быстро вошёл во вкус светской жизни: ни один другой клерик или секретарь в Бродхолле не одевался богаче и ярче.

– Мы уже пробудились от нашего сна красоты[7]? – спросил он. – Потому как несколько писем ожидают вашего ответа – как и несколько посылочек, – юноша закатил глаза. – Одна из них адресована «милой танцующей принцессе» – и я подозреваю, что это вы.

– О боги. Дай-ка мне взглянуть, – она забрала у Фейвала обтянутую тканью коробочку. – Что это?

Ивгения хихикнула:

– Вот глупышка! Открой же и посмотри сама!

– Это подарок? Тут сказано, что он от лорда Никомакоса, – повозившись, Бриони открыла коробку и извлекла из неё маленький бархатный мешочек.

– Сын графа – ну, тот блондин, с которым ты так долго танцевала прошлым вечером, – Ивгения прыснула. – Твоё высочество, вроде, выпила не так много, чтобы совсем его позабыть?

– Я и не забыла. Он напомнил мне Кендрика, моего… моего брата. Только он не переставая болтал о своей соколиной охоте. Соколы, соколы, соколы… С чего это вдруг он послал мне… – она вынула из мешочка его содержимое. – Зория сохрани, с чего это вдруг он послал мне золотой браслет?

Вещица была прелестная, хоть и слегка вычурная, того причудливого и пышного стиля, который принцесса редко выбирала по своей воле – стебли вьющейся белой розы, чьи цветки были набраны из полупрозрачных самоцветов.

– О милостивая богиня, тут что, бриллианты? Чего же он хочет от меня?

Бриони пришла в ужас – нет, больше она пить в обществе не станет.

Вместо того, чтобы, как ей и следовало, выискивать среди дворян тех, кто мог бы проявить сочувствие к бедам её семьи и помочь ей убедить короля Энандера, она выставила себя жалкой провинциалкой – на всеобщее посмешище.

– Ты что, в самом деле настолько глупа, а, твоё высочество? – простонала Ивви.

– Да нет же, разумеется, я понимаю, чего он хочет и, наверное, я даже польщена, но… – Бриони с досадой уставилась на браслет. – Я должна отослать его обратно.

Ей показалось, что она отчётливо слышит, как Фейвал презрительно поджимает губы.

– Эти подарки что, все от графа?

– От него и других, – откликнулась подруга.

– Тогда я должна вернуть их все.

– Что, правда? Совсем все? – Ивгения протянула ей что-то большое, завёрнутое в ткань. – И даже этот, от самого принца Энеаса?

Бриони взяла подарок и развернула.

– Здесь книга – «Житие Иолы, королевы Сиана, Толоса и Перикала». Ну конечно – мы с принцем говорили о ней на днях.

– Как романтично, – съязвил Фейвал.

– Так ты её оставишь?

– Это очень обдуманный подарок, Ивви – он знает, что мне это будет интересно. Иола в юности несколько лет скрывалась, когда то, что она должна была унаследовать, оказалось захвачено во время войны Трёх интересов.

– Что означает – ты хочешь оставить её себе, принцесса. А что же браслет? Всё ещё собираешься его вернуть?

– Конечно. Я едва знаю отправителя.

– Итак, ты оставляешь книгу и возвращаешь драгоценный браслет? А потом ещё спрашиваешь, почему одна половина двора считает, что ты положила глаз на принца, а другая – что ты сошла с ума?

В груди у Бриони неприятно кольнуло: в словах Ивви была доля правды – ведь Бриони действительно питала к принцу некоторые чувства, и с его стороны было очень умно преподнести ей нечто подобное, а не просто красивую побрякушку. Энеас понимал, что она непохожа на остальных девушек.

И в таком свете её планы в отношении принца представали ещё более отвратительными.

– А что с остальными? Тут ещё с полдюжины писем и подарков, – Ивгения выудила из кучи резную деревянную шкатулку. – Вот эта хорошенькая!

– Мне ни один из них не нужен, – Бриони покачала головой. – Открой ты.

– Правда? Тогда можно я возьму себе то, что внутри?

– Ивви! Ты просто злодейка! Ну хорошо, мне тоже любопытно узнать – и что там?

– Там… пусто, – произнесла девушка, но голос её звучал странно. – Ой. Я укололась. О защёлку.

Ивгения подняла палец и показала Бриони капельку крови, похожую на сердоликовую бусину. Потом покачнулась и тяжело рухнула на пол.

Строгость линий Большого регулярного парка Бродхолла раздражала Бриони и в лучшие дни, но сегодня он казался ей особенно унылым и гнетущим.

Не из-за размеров – хоть он и занимал много акров – но из-за укрощённой, выстроенной по линеечке здешней природы. Ни одна изгородь или декоративный куст не поднимались выше человеческой головы, а многие были и ниже; между ними тянулись только рассаженные в строгом геометрическом порядке низкие самшитовые изгороди, перемежаемые аккуратными концентрическими клумбами. Можно было, стоя в любом месте сада, видеть его почти весь как на ладони, включая тех, кто прогуливался по его дорожкам одновременно с тобой. Возможно, тессианцам это и нравилось, но Бриони предпочитала чуточку большее уединение, особенно сейчас, когда ей казалось, что всюду, куда бы она ни пошла, её преследуют полные злобы и ненависти взгляды. Дома, в Южном Пределе, замковый сад был гораздо меньше, а несколько пологих холмов и куп высоких деревьев удобно разделяли его на множество небольших уединённых участков – мир в миниатюре, как однажды назвал его отец. (Он мрачно сетовал на то, в какое запустение пришёл кое-где сад, которому дали разростись, но сравнение вышло очень точное, что ни говори).

– Извините, что заставил вас ждать, принцесса, – когда Энеас вынырнул из задней двери скриптория, Бриони мельком увидела целую армию священников, в своих чёрных одеяниях походивших на жуков; служители Тригона сидели бок о бок за длинными столами и трудолюбиво скрипели перьями. – И более всего прощу прощения, что заставил вас ожидать в столь печальное для вас время. У меня нет слов, чтобы выразить всё моё огорчение и стыд за то, что такое могло произойти при дворе моего отца – и дважды! Пожалуйста, скажите, как чувствует себя леди и’Дорсос?

– Она будет жить, слава богам, как объявил мне врачеватель… но ей потребуется много времени, чтобы поправиться, – Бриони усилием воли сдержала слёзы – наверное, уже в сотый раз за последние несколько часов. Принцесса так устала, что чувствовала себя хрупкой, как стекло. – Она была на волосок от смерти. Я просидела подле неё всю ночь, пока она металась в жару, то теряя сознание, то приходя в себя. И многажды успела подумать, что потеряю подругу, но, кажется, заострённая часть защёлки уколола её только слегка, – а может, яд оказался слабее, чем ожидалось.

Принцесса уже даже не могла предположить, кто пытался убить её на этот раз. Дженкин Кроуэлл был, без сомнения, напуган достаточно, чтобы больше не осмелиться предпринять подобное, но если посланник Толли не замешан в покушении, то кто тогда за этим стоит?

– В таком случае, мы должны возблагодарить Трёх Братьев за ниспосланную нам удачу, – Энеас предложил Бриони руку, чтобы та могла на неё опереться. – Не пройдётесь ли вы со мной? Меня невозможно утомил скрип перьев. Нужно было послать письма в каждый гарнизон – отсюда до Иеросоля – о нападении автарка. Демонски много работы, – молодой человек слегка покраснел. – Не то чтобы я написал все копии своей рукой, нет, слава богам! – теперь он говорил быстро, без пауз, будто опасаясь, что между ними возникнет неловкое молчание. – Мне следует завести одну из тех пишущих машин, которыми пользуются памфлетисты и поэты – или печатных машин, как они, я полагаю, должны бы называться, поскольку работают они, печатая буквы и слова, как королевская печать ставит оттиск на воске. Это бы серьёзно ускорило рассылку приказов нашим полевым командирам… – принц виновато тряхнул головой. – Послушать только, я всё болтаю и болтаю, когда вы только что пережили покушение на вашу жизнь!

– Покушение, которое вовсе мне не навредило.

Энеас нахмурился.

– Вы говорите так, будто хотели бы, чтобы оно удалось.

Бриони покачала головой, хотя даже такие незначительные движения давались ей с большим трудом.

– Конечно же, я не хотела бы этого, принц Энеас. Но я чувствую себя ужасно оттого, что другие страдают из-за меня.

– Вы достойная восхищения женщина, Бриони Эддон. Я обещаю вам, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы обеспечить вашу безопасность. Я пошлю к вам ещё нескольких своих солдат. Более верных людей не найти во всём Сиане.

– Я не сомневаюсь в этом, ваше высочество, – вздохнула Бриони. – Но и самые лучшие воины – плохая защита от яда.

Кажется, принц был угнетён происшествием больше самой девушки.

– И всё-таки мы должны что-нибудь предпринять. Это возмутительное нарушение закона, принцесса, – смертельное оскорбление имени и трону моего отца. Здесь, в нашем собственном дворце!

Он развернулся, останавливая Бриони посреди дорожки, и взял её правую ладонь в свои.

– И особенно это расстраивает меня, Бриони Эддон, потому что я так глубоко уважаю и ценю вас. Нет ничего, что я не сделал бы для вас.

Бриони моргнула. Руки принца были тёплыми. Он снял перчатки.

– Вы ведь на самом деле не удивлены? – обеспокоенно спросил принц. – Неужели я оказался так глуп, что ужасно ошибся, предположив, что вы тоже, возможно, питаете ко мне какие-то чувства?

Бриони на миг задержала дыхание. Ради наступления этой минуты она трудилась долгие недели, но теперь пришла в смятение. Энеас и вправду был добр, умён и заслуживал всяческого уважения. Все знали и как он храбр.

И теперь принцесса смотрела на молодого человека, на его волевое с гармоничными чертами лицо – и сознавала, что хотя он и не обладал божественной красотой, любая женщина с радостью вышла бы за него, даже не будь он принцем и наследником могущества Сиана. Но он им был. И Бриони отчаянно нуждалась в его положении и власти для спасения своего народа и трона своей семьи. Так почему же она внезапно смешалась и лишилась дара речи?

– Я поразил вас до онемения, принцесса. А ведь вы не из тех женщин, что смолкают в присутствии мужчин. Боюсь, я обидел вас чем-нибудь.

– Нет. Нет, ваше королевское высочество, принц Энеас, вы оказали мне великую честь, – на миг обман и подлинные чувства переплелись в ней так тесно, что Бриони и сама не могла бы сказать, где правда, а где ложь. – Я о вас самого лучшего мнения. И считаю вас наиболее выдающимся человеком во всём этом огромном королевстве…

Он мягко отпустил её руку и отбросил назад со лба свои тёмные волосы, стараясь скрыть грусть за этим жестом.

– «Но…», собираетесь вы сказать. Но есть кое-кто, кому уже отдано ваше сердце – может быть, даже, ваше обещание скреплено клятвой в храме.

– Нет! – но отчасти принц угадал: она была кое к кому неравнодушна – какими бы путаными, неуместными и даже нелепыми ни казались подчас эти чувства. Но тот человек не мог спасти её королевство. А Энеас мог – если такое вообще было в силах человеческих. – Нет, дело не в этом. Просто… я не могу позволить себе полюбить кого бы то ни было, даже такого человека, как вы, хоть вы и являете собой воплощённую мечту всякой разумной женщины. Я не могу.

Она попыталась отстраниться, но принц сей же час поймал её за руку, как ветер подхватывает лист.

– Но почему? – Энеас не отпускал. Он был силён. Этот молодой мужчина мог быть достаточно властным – девушка это чувствовала, – чтобы управлять кем угодно, особенно женщиной, которая охотно позволит собой управлять. – Почему вы не желаете внять зову своего сердца?

Да, именно такого случая она добивалась – почти предвкушала его, как охотник ждёт минуты, когда олень застынет на склоне холма, беззащитный и не чующий опасности, подставив грудь под смертельный удар. Но теперь, когда долгожданный момент настал, Бриони вдруг ощутила неловкость. Как могла она решиться использовать этого доброго, великодушного человека в своих целях, даже ради спасения трона? Как могла она притворяться, что любит его, только чтобы заручиться его помощью и поддержкой?

И даже хуже того – а что, если она не притворяется?

– Я… я должна подумать, – пробормотала Бриони. – Это так неожиданно. При дворе вашего отца я надеялась найти союзников для борьбы с врагами моей семьи – узурпаторами Толли. Но не ожидала найти здесь… того, к кому устремилась бы душой. Я должна подумать.

Она бросила взгляд вдаль, за выровненные дорожки и клумбы парка. Вдалеке человеческие фигурки исполняли роли в собственных представлениях – на расстоянии слишком большом, чтобы быть узнанными, – и все эти люди, включая её саму, были так же несвободны в своих действиях, как персонажи, взятые из воздуха Невином Хьюни или Финном Теодоросом, перенесённые на бумагу и представленные на сцене за ужин и ночлег. Как могло для неё всё обернуться так странно? Играет ли она – или её разыгрывают?

– Конечно, – произнёс наконец Энеас. Принц не смог скрыть, как тяжело ему даются слова. – Конечно, я дам вам время, моя леди. Вы должны быть честны с собой.

Этой ночью она должна была уснуть мёртвым сном, но вместо этого ворочалась и металась в новой череде кошмаров, где обрушивались туннели и под пальцами всегда была грязь. На этот раз никакая серебристая тень не явилась, чтобы вести её, и чем дольше длился сон, тем глубже она погружалась в удушливую тьму, пока наконец не оказалась у края столь ужасающей бездны, что догадалась: каким-то образом она прокопала всю землю насквозь, а то, что лежит за пределами крохотного клочка земли, на котором она стоит, – пустая чернота неба без звёзд, тьма, в которой сделай один неверный шаг – и будешь лететь, кувыркаясь, целую вечность.

И там, в центре этой непроглядной инаковости, она нашла своего брата.

Он был бледен и без сознания, как и раньше, и лежал перед ней вытянувшись, как лежал Кендрик, когда слуги готовили его к похоронам, – но Баррик не был мёртв. Она не знала, откуда ей это известно, но знала точно.

Три существа, склонившиеся над ним, не были ни слугами, ни священниками, свершающими похоронный обряд, но созданиями совершенно иными – тёмные безглазые тени, они пели над ним песни без слов, водя над телом руками. Затем одно из них поднесло увечную руку Баррика к пустоте на месте своего лица, и её брат начал таять.

«Слёзы», – прошептала одна из фигур, и эхо слов поглотила окружавшая их сырая тёмная земля.

«Слюна», – прошипела вторая.

«Кровь», – прошелестела третья.

Она пыталась позвать брата, разбудить его, рассказать о том, что делали с ним эти ужасные призраки, но не могла. Она чувствовала, как изменения охватывают Баррика, словно пламя – как дорожки огня тянутся от его предплечья к голове и сердцу, – и от этого по её телу тоже расползается жгучая мучительная боль. Девушка попыталась рвануться к брату, но её словно удержала невидимая рука.

– Баррик! – её крики не порождали ни единого звука. – Баррик! Вернись! Не дай им забрать тебя!

Но наконец, прямо перед тем, как паутина теней, в которую превратился её брат, окончательно растворилась во тьме, Баррик открыл глаза и взглянул на неё. И взгляд этот был пуст – совершенно безжизнен и пуст.

Бриони проснулась, задыхаясь от слёз, с чувством, будто самую важную часть её существа отпилили тупым ножом. Долгое время она просто лежала, беспомощно всхлипывая, на кровати. Баррик… неужели она и вправду больше никогда его не увидит? Сон оставил после себя ощущение страшной жути и безнадёжности, как смертный приговор. С ним что-то случилось – что-то нехорошее? А вдруг он…

– О боги, нет! – простонала девушка.

Кое-как она заставила себя подняться. Даже одной мысли о том, что такое возможно, Бриони была не в силах вынести. Эти сны – эти кошмары – они преследовали её, словно хищник – добычу. Неужели ей больше никогда не удастся заснуть без того, чтобы череда ужасных видений не прошла перед нею? Едва переставляя ноги от усталости, принцесса добрела до сундучка, сохранившегося у неё со времён скитаний с театром, в котором были заперты её старая одежда и разная мелочёвка, собранная ею за время путешествия на юг.

Бриони откинула крышку и начала в нём копаться, отбрасывая всё подряд: мальчишеские бриджи, которые она носила, отданные ей буклетики и брошюрки, – сама не зная, что ищет, – пока пальцы не сомкнулись на этом предмете, и она не нащупала хрупкий птичий череп и крошечные сухие цветочки.

С талисманом Лисийи в руках она побрела обратно по утопающей в ночной тьме спальне к кровати и снова легла. Крепко прижав амулет к груди, Бриони постаралась не думать о мёртвых глазах Баррика из сновидения. Одна из девушек тихонько хныкнула во сне – и это было последнее, что принцесса запомнила, прежде чем темнота вновь поглотила её.

Она опять очутилась в лесу, но на сей раз увидела то, за чем гонялась так долго. Это оказалась лисица: подпушек её меха был чёрен, но шерсть вдоль хребта, а также на хвосте и острой мордочке была словно присыпана серебром. Уже припустив вперёд, лиса оглянулась на девушку и обнажила зубы в ухмылке, которая могла, наверное, быть и усталой, но как-то больше казалась насмешливой. Если не считать тонкого рыжего ободка, глаза создания были так же черны, как его брюхо.

Лисица без малейших усилий перескакивала через корни, но Бриони даже во сне не могла передвигаться с такой же текучей грацией. Она, должно быть, споткнулась, потому что вдруг поняла, что падает вперёд, а стволы вокруг обернулись длинными смерчами тьмы. На миг девушке показалось, что на неё снова обрушивается эта ужасная земля, но потом она провалилась сквозь кружащуюся вихрем черноту и очутилась на лесной прогалине. Серебристая лиса больше никуда не убегала – сейчас она сидела, спиной к Бриони, перед древним разрушенным каменным алтарём.

Бриони пошатнулась, пытаясь встать, и упала на колени. Это оказалось удивительно больно для сна: принцесса прочувствовала каждую веточку, каждый камешек, которые впились ей в кожу.

– Кто… Кто ты? – выдохнула она.

Зверь повернулся. На этот раз не осталось никаких сомнений: ухмылка была насмешливой и презрительной.

Лисица покачала головой:

– Я говорила это тогда и повторю сейчас: я беспокоюсь за молодняк.

Она легко вспрыгнула на раскрошившийся алтарь и, опустив мордочку, принюхалась. Вдали громыхнуло.

– Погляди-ка на это, – сказала лисица, и что-то знакомое в её голосе пронзило туман сонных мыслей Бриони. – Так-то люди думают обо мне – так, что мои священные места заброшены даже здесь? Даже в царстве снов?

– Лисийя? – прошептала Бриони. – Это ты?

Но как только она произнесла это имя, то уже не сомневалась, что так всё и есть.

Лиса обернулась; а мгновение спустя чёрно-серебристое животное исчезло, и на алтаре, по-детски болтая шишковатыми босыми ногами, сидела старуха.

– Лисийя Мелана с Серебряной поляны, хотела ты сказать? – поправила она с заметным раздражением. – Мало того, что ты призываешь богиню, а сама не являешься на встречу, так ещё и имя её позабыла…!

– Но… но я тебя не призывала.

– Нет, призывала, и настойчиво, дитя. Три ночи беготни, хотя в первые несколько раз я едва могла тебя слышать. Еле пищала – что твой слепой котёнок! Но этой ночью наконец я услышала тебя достаточно отчётливо, чтобы суметь найти.

Над лесом снова громыхнуло, словно небеса отражали недовольство полубогини.

Бриони никак не могла избавиться от ощущения, что чего-то недопонимает.

– Я… я видела тебя во сне – то есть мне снилось, как я гналась за тобой. По лесу. И по подземным туннелям. Но я не видела тебя прежде, только твой… хвост.

Лисийя оттолкнулась от края алтаря и тяжело спрыгнула на землю; Бриони вся напряглась, испугавшись, что старые костлявые ноги полубогини переломятся, как прутики. Это было так странно: воспринимать всё как происходящее наяву, и знать при этом, что на самом деле спишь! Если не считать лёгкого тумана в голове, похожего на тот, что она ощутила как-то, выпив больше вина, чем следовало, сейчас принцесса чувствовала себя вполне обычно.

– Пойдём со мной, дитя. Сдаётся мне, неважно, почему ты призвала меня. Просто в глубине души ты знала, что тебе требуется моя помощь.

Бриони последовала за полубогиней: за алтарь – и прочь с поляны, под древесную сень. Гром ударил снова, и лёгкий отблеск молнии осветил небо над их головами.

– Вот беспокойный, – заметила Лисийя, но ничего объяснять не стала.

Во многом путешествие через лес для Бриони показалось таким же фантасмагорическим, как и отчаянные попытки добраться до Баррика сквозь осыпающуюся землю, но с другой стороны оно было до безумия обыкновенным. Принцесса ощущала каждый свой шаг, каждый вдох, даже минутную боль, когда оцарапала руку о ствол дуба.

– Где мы? – спросила она наконец.

– Именно сейчас? Или в более общем смысле? – Лисийя шагала довольно быстро, и Бриони приходилось пошевеливаться, чтобы не отстать. – Здесь мы очень близко к землям спящих богов – всех старых богов, которых Горбун погрузил в сон. Ваше племя зовёт его Купиласом, разумеется. Даже мы не всегда звали его Горбуном – так повелось после того, как три брата и их клан искалечили его. Когда Горбун родился, его нарекли Светлосветом – сына зари и лунного сияния – думаю, ты можешь догадаться, почему его считали красивым ребёнком. Неудивительно, что он так сильно возненавидел своих дядьёв за то, что они сотворили с ним – не говоря уж о том, как жестоко они обошлись с остальной его семьёй: обманывали, мучили и даже убивали его родных…

В рассказе возникла небольшая пауза, когда молния на мгновение выбелила небо, но прежде чем Бриони успела задать новый вопрос, Лисийя продолжила говорить, будто угадав его.

– Сейчас мы не на дорогах Горбуна – смертные не могут безопасно пройти по ним, – но наш путь лежит по землям, которые эти дороги пересекают. Понимаешь меня? Дороги принадлежат его прабабке Пустоте, конечно, но она показала внуку, как, путешествуя по ним, остаться невредимым, и из подаренного ему права он извлёк для себя большую пользу.

Прежде чем Бриони успела попросить Лисийю повторить всё с начала – потому что не поняла ни словечка, – полубогиня резко остановилась.

– Ну, вот и пришли, – сказала она. – Теперь можешь рассказать мне, что же тебе нужно.

Они стояли перед маленькой неказистой избушкой, сложенной из неотёсанных брёвен, с крышей, покрытой облиственными ветками. Раскат грома сотряс воздух, и на мгновение домик стал плоским и бледным, как будто намалёванный на одном из сценических задников Труппы Мейквелла. Пучки зелёной травы пробивались сквозь ковёр палой листвы на земле, но сама избушка казалась старой и покинутой давным-давно.

– Не стой тут разинув рот, дитя. Иди за мной. – Лисийя нагнулась и прошла в низенькую дверь.

Теперь дождь стрелами пронзал землю, но в хижине было сухо и на удивление тепло. Бриони опустилась на один из меховых ковриков, что во множестве устилали земляной пол. И всё же, несмотря на уют, домик казался каким-то ненастоящим: каждый раз, как Бриони подольше задерживала на чём-нибудь взгляд, предмет будто отдалялся, отчего у неё начинала кружиться голова. Снова грохотнуло, стены хижины заходили ходуном, и Бриони подскочила от неожиданности.

– Не просто беспокойный, – неодобрительно нахмурилась Лисийя. – Ворочается, как медведь в берлоге, сквозь спячку почуявший весну. Поторопись, девочка, возможно, у нас в запасе не так много времени. Скажи мне, что тревожит тебя.

Бриони рассказала ей о своих снах: сначала о тех, где был Баррик, и подробнее всего – о самом последнем, более всего её напугавшем. Сердце Бриони до сих пор сжималось, стоило ей вспомнить, какие были у брата глаза.

– Боюсь, тут я мало чем могу быть тебе полезна, – подумав, после долгого молчания ответила Лисийя. – Твой брат укрыт от меня – из-за того ли, где он сейчас, или от того, с кем он, не знаю. И всё же что-то подсказывает мне: он не мёртв.

– Слава богам! Пока он жив, есть надежда, – с чувством воскликнула Бриони. На душе у неё сразу стало легче. – Спасибо.

– Богиню благодарят, принося ей жертву, – сварливо заметила Лисийя. – Я бы, к примеру, не отказалась от мёда: мои любимые – клеверный и яблоневый цвет, – но сойдёт и красивый камушек. Ты можешь оставить приношение на одном из моих алтарей… – внезапно отвлёкшись, она взглянула вверх.

Бриони не хотелось говорить полубогине, что никогда она не слышала о том, чтобы где-нибудь стоял алтарь в честь Лисийи – во всяком случае, не в мире яви.

– Я так и сделаю. Можно ещё один вопрос?

Лисийя медленно перевела взгляд на девушку.

– Думаю, можно. Но скорее, дитя. Погода странно меняется.

Бриони торопливо рассказала о своём затруднительном положении: о том, что её добрые чувства к принцу Энеасу, похоже, грозят расстроить её план заручиться его поддержкой.

– Он прекрасный человек! По-настоящему хороший. Как могу я так с ним поступить? Даже ради благого дела.

Полубогиня вздёрнула неряшливую бровь.

– Но ведь он мужчина, судя по твоим словам – взрослый мужчина и принц. Он сделает выбор сам – быть с тобою или нет, исполнить твою просьбу или нет. Ты что, пообещала ему: «Помоги мне, и я выйду за тебя» – а то и «Помоги мне, и я пущу тебя в свою постель»?

– Ну разумеется нет!

Лисийя усмехнулась.

– Тебе незачем так подскакивать, дитя. Ты уже женщина, я вижу, пусть ещё и нельзя назвать тебя так, а если бы это действие было так ужасно, людей в мире было бы не в пример меньше.

– Нет, я не имела в виду… ну ладно, имела, но… во всяком случае, я ещё девственница!

– Ну, дитя, это вполне естественное состояние. Особенно хвалиться тут нечем.

– Но это… – Бриони судорожно вдохнула, когда от молнии вспыхнули светом все щели в стенах и потолке хижины. Несколько мгновений спустя опять громыхнуло – да так близко, будто прямо у них над головой.

– Но я не о том! Понимаешь, я отдала бы всё что угодно, даже свою девственность, если бы это спасло мою семью. Я отдала бы её и без любви! Но я не хочу лгать при этом… человеку, который добр взаправду. И которого в иных обстоятельствах я могла бы по-настоящему полюбить, – Бриони покачала головой. – Можно ли хоть как-нибудь в этом во всём разобраться?

Лицо Лисийи смягчилось.

– Да, дитя. Но не думаю, что ты поведала мне всю правду.

– Но я сказала!

– Я думаю, ты уже любишь его. Как зовут этого юношу?

– Энеас, принц Сиана. Но… но я в самом деле люблю другого. По крайней мере. любила – теперь уж я больше не уверена, – Бриони рассмеялась – и тут же ей захотелось разрыдаться, но смех всё равно рвался наружу. – Сложно найти двух мужчин более несхожих, чем он и Энеас – исключая то, что оба они очень хорошие люди. У него нет ни связей, ни видов на будущее – он простой человек! И я не знаю даже, жив ли он ещё. Он ушёл уже очень давно, и почти все, кто отправились с ним, мертвы.

– Твоё затруднение – словно яблоко высоко на тонкой ветке, – проговорила полубогиня, – ветка слишком высоко, чтобы достать с земли, и слишком ненадёжна, чтобы влезть на неё и дотянуться до яблока. Но иногда такое яблоко всё же можно достать – с чьей-либо помощью. Ты взбираешься на дерево и упираешься ногами в основание ветки, и яблоко опускается достаточно, чтобы кто-нибудь, стоя на земле, мог подпрыгнуть и сорвать его…

Бриони уже собиралась спросить полубогиню, что, во имя милосердной Зории, она хочет сказать всей этой чепухой о яблоках и ветках, когда свет молнии, ярче которой ещё не бывало, затопил все щели, а чуть запоздавший раскат грома ударил так мощно, что Бриони и Лисийю встряхнуло, как две сухие горошины в миске.

Только это совсем не гром, с ужасом поняла Бриони, перекатываясь по полу и пытаясь восстановить равновесие: то, что она услышала, был голос – слишком низкий и громкий, чтобы разобрать слова, ярящийся и ревущий так, будто великан стоял прямо над домишком, изрыгая вопль из глубин огромнейших в мире лёгких.

– Наружу, дитя! – вскричала Лисийя. – Давай!

Она схватила Бриони за руку и потянула за собой к двери. Сон обернулся теперь сплошным кошмаром: как бы отчаянно Бриони ни рвалась, спотыкаясь, вперёд, дверь, которая должна была находиться всего в двух шагах, оставалась недостижима. Лисийя исчезла, и хижина превратилась в необъятное залитое чернотой пространство, которое прорезали зубцы молний, будто трещины в расколотом горшке.

– Лисийя, где ты?! – заорала Бриони.

– Здесь! Здесь!

И девушка ощутила, как мозолистая рука старухи снова крепко обхватила её ладонь. Принцессу дёрнули вперёд, впихнули в куда-то в темноту, во внезапно поднявшийся ветер, а затем вырвали из него на свет, в иссечённый дождём лес. В небе над ней бесновались молнии, вспышка за вспышкой накрывая тучи, превращая деревья в хлещущие, пляшущие силуэты. Громовой голос, всё такой же неразборчивый и ревущий всё так же ужасающе близко, давил на Бриони со всех сторон, пока ей не почудилось, что один его вес может расплющить ей череп так же легко, как яйцо.

– Что это?! – взвизгнула она, зажимая уши ладонями – что ничуть ей не помогло.

– Он начинает просыпаться! – глубинный бессловный рык почти перекрыл слабый голос старухи. – Беги!

– Кто?! – завопила Бриони, опасно пошатываясь и едва не падая под напором ветра и громоподобного голоса.

– Беги! – прокричала Лисийя. – Прошло больше времени, чем я думала! Я должна была рассказать тебе…

– Сказать что?!

– Слишком поздно. Ты должна пойти к Народу камня… они должны привести тебя к своему древнему барабану… к их каменному барабану…!

И с этими словами полубогиня пропала. В воздухе вихрились оторванные от лесных деревьев листья и ветки, остервенело лупя по ней, как разозлённые руки, царапая и почти совершенно ослепляя. В кратких и ярких мазках молний Бриони, однако, сумела разглядеть кое-что – огромное тёмное нечто, маячившее неясным пятном на фоне неба, намного возвышаясь над лесом.

Девушка закрыла голову руками и пустилась бежать, бежать, бежать – мимо падающих деревьев, проносящихся со свистом ветвей, сквозь воздух, сгустившийся и гудящий от рокочущего смеха.

На этот раз она проснулась без крика, но вся в поту, с больно колотящимся в груди сердцем. Она лежала, вцепившись в талисман Лисийи у себя на груди и молясь за брата, и за себя, и за всех, кого любила. Бриони так устала, что казалась себе старше и дряхлее самой древней полубогини, но даже когда сердце унялось и застучало как обычно, она не могла сомкнуть глаз почти до самого рассвета.

Глава 20 Терновый мост

«Хуже меня шпиона боги ещё не видывали, – уныло признался себе Мэтт Тинрайт. – Стоит первому же встречному спросить меня, что я тут делаю, я ведь завизжу как девица и хлопнусь в обморок».

Насколько поэт мог вспомнить, прежде он никогда не бывал в этой части королевской резиденции: незнакомые гулкие залы со старинными, закрывающими стены от пола до потолка гобеленами, с которых на чужака пялились многочисленные чудища, были для Мэтта всё равно что пещера огра-людоеда в глухой чащобе, усеянная костями незадачливых путников. Злой рок, чудилось ему, караулит за каждым углом.

«Будь ты проклят богами, Авин Броун, – ругнулся Мэтт про себя уже, наверное, в сотый раз. – Ты не человек – чудовище!»

Тинрайт отважился на эту отчаянную вылазку в столь опасное место только потому лишь, что обитатели замка большей частью столпились сейчас на стене, пытаясь высмотреть, что за злокозненное чародейство затеяли творить фаэри за отделявшей их от крепости полосой воды. Мэтт, конечно, и сам был бы не прочь взглянуть на это дело, но понимал, что нельзя упускать такой случай. До сих пор Броун с презрением отмахивался ото всех сведений, что Маттиасу удавалось раздобыть, а список зеркал, найденных им в резиденции, граф отшвырнул, обозвав «пустопорожней чушью», - и пригрозил содрать с поэта шкуру и пустить на шапку. И хотя даже сам Тинрайт не верил, что в самом деле окончит свой земной путь в скорняжной мастерской, он, однако, понимал предельно ясно, что граф Лендсендский начинает терять терпение: когда тот в последний раз весьма громко выказал поэту своё неудовольствие, от каждого слова Мэтта пробирало так, что поджилки тряслись.

И вот вам пожалуйста – уже больше часа он слоняется по залам резиденции. Нескольким любопытным слугам пришлось солгать, что заблудился, и выдумывать какие-то поручения, чтобы объяснить, что он, Тинрайт, тут делает – и с каждой новой встречей ужас его только возрастал. Что, если его схватят? Что, если его притащат к Хендону Толли и придётся врать, глядя прямо в жуткие, будто видящие поэта насквозь, глаза? Да он попросту не сумеет. Маттиас Тинрайт давно уже пришёл к мысли, что, хотя он и сочиняет поэмы про героев – таких как, к примеру, Кэйлор, – волнующими сердце словами описывая, как восставали они против ужаснейших из врагов с верою в душе и улыбкою на устах, сам он далеко не герой.

«Нет, я выложу им всё, – пообещал себе поэт, – не дожидаясь, пока мне станут угрожать раскалённым докрасна прутом. Я скажу им, что это Броун меня заставил. И буду умолять сохранить мне жизнь. Боги спасите, и как я угодил в этот злодейский капкан?»

Тинрайт прошёл под аркой и остановился, засмотревшись на череду лиц на стене. Он оказался в королевской портретной галерее – но как же он забрёл так далеко? Короли и королевы взирали на него сверху вниз – одни с улыбкой, другие (и таких было большинство) мрачно и неприязненно, как будто их сердило, что низкородный проходимец так нагло вторгся в их покои. Лицо на самом старом портрете, привезённом Англином из Коннорда и писанном в грубой манере эпохи раннего Тригоната, казалось человеческим не более, чем морды чудищ со шпалер: такой же пристальный взгляд и резкие, словно у маски, черты…

Внезапно Мэтт услышал голоса, доносящиеся из коридора, и в панике заозирался. Голоса застигли его посреди огромной залы – пока он добежит до дальней стены с дверью, идущие успеют его увидеть. Смеет ли он надеяться, что это опять всего лишь слуги и можно будет снова как-нибудь отговориться? Голоса всё приближались, и стало слышно, что разговаривают громко и по-хозяйски уверенно. Сердце Мэтта забилось ещё быстрее.

«Туда!» – в стене рядом, прямо напротив него, темнел проём – выход на лестницу. Поэт промчался по каменным плитам и только успел поставить ногу на нижнюю ступеньку, как мужчины, чей разговор он слышал, широким шагом вошли в залу, и их голоса неожиданно отозвались под высоким потолком громким гулким эхом. Тинрайт присел, съёжившись и вжимаясь в стену, чтобы его уж точно не заметили – пусть это и означало, что сам он тоже не увидит вошедших.

– …нашёл кое-что в одной из старых рукописей – помнится, Фаяллоса, – в которой упоминается подобное. Автор называл их Грандиозными Изразцами – из-за их размера – и полагал, что это – как же там у него? – «Окна и Двери, пусть и немногие могут переступить сии пороги».

Тинрайт уже почти вспомнил, кому принадлежит этот голос – он был уверен, что слышал его раньше – по-старчески надтреснутый, одышливый, но резкий…

– Что мало сообщает нам такого, чего мы бы уже не знали, – бросил другой.

Поэт в страхе забился ещё глубже в тень лестницы и затаил дыхание. Второй голос принадлежал Хендону Толли.

– Ты только погляди на этих дурней с коровьими глазами! – очевидно, наместник говорил о портретах Эддонов. – Род не королей, а овечьих пастухов, любовно пестующих своё жалкое стадо на крохотном лужке.

– Они ведь и ваши предки, лорд Толли, – почтительно заметил его собеседник.

К вящему ужасу Тинрайта двое мужчин остановились посреди огромной залы, недалеко от того места, где притаился он сам.

«Ну зачем я спрятался, дурак! Если меня обнаружат, невинность мне уже не разыграть!»

– Да, но предков, увы, не выбирают, – презрительно фыркнул лорд-протектор. – Великий Сиан на юге уже век, как ослаб: прекрасный снаружи, он сгнил изнутри. Бренланд и иже с ним не более чем деревни, окружённые стенами. Немного решимости – и мы могли бы править всем Эйоном, – поэт услышал, как Хендон досадливо сплюнул. – Но всё изменится, – в интонациях Толли опасно захрустел ледок. – Ты ведь не подведёшь меня, а, Окрос?

– О, нет, лорд Толли, не волнуйтесь! Мы разгадали уже большую часть загадок, кроме одной – что это за Камень Богов такой, будь он трижды неладен?! Мне уже начинает казаться, будто его и вовсе не существует!

– Разве ты не говорил, что без этого камня можно и обойтись?

– Да, мой лорд, насколько я могу судить, но всё-таки я хотел бы иметь его под рукой, прежде чем мы сделаем попытку… – лекарь прокашлялся. – Прошу вас, не забывайте, сир, что это сложные материи – это не наладка осадной машины, и требует не только простого расчёта.

– Знаю. Не разговаривай со мной как с каким-то дурачком, – голос Толли сделался ещё более холодным и жёстким.

– Что вы, мой лорд! – Тинрайту доводилось видеть Окроса Диокетиана во дворце: деятельного неприветливого человека, который, казалось, смотрит на окружающих свысока, хоть он и скрывал презрение под маской учтивости. Но сейчас от высокомерия не осталось и следа – голос учёного выдавал, как он боится своего повелителя. И Тинрайт мог его понять. – Нет, мой лорд, я упомянул об этом только чтобы напомнить вам, как много нам ещё предстоит сделать. Я тружусь от восхода до заката, да и по ночам…

– Мы должны воспользоваться заклинанием в день летнего солнцеворота или упустим свой шанс. Твои слова, а?

– Да, да… я так сказал…

– Тогда мы не можем больше ждать. Ты покажешь мне, как всё должно быть проделано, и поскорее. Если же ты не оправдаешь моего доверия, что ж, я найду другого знатока.

Некоторое время Окрос молчал, явно пытаясь справиться с собой, чтобы унять дрожь в голосе. Впрочем, он не слишком в этом преуспел.

– К-конечно, лорд Толли. Я… я думаю, что собрал воедино уже большую часть кусочков мозаики – да, восстановил почти весь ритуал! Мне осталось только разгадать значение некоторых слов, поскольку Фаяллос и другие учёные древности не всегда сходятся во мнениях. Вот например, один из них особо подчёркивает, что для успеха всего дела изразец должен быть «затуманен кровью».

Хендон Толли расхохотался.

– Не думаю, чтобы с кровью у нас возникли хоть какие-то сложности – этому богами проклятому муравейнику пойдёт только на пользу, если в нём станет на несколько голодных ртов меньше.

Наместник, видно, зашагал дальше, потому что голос его стал понемногу затихать. Тинрайт про себя вознёс хвалу Зосиму – хорошо, что ему не придётся дольше сидеть тут скрючившись, поскольку спина и ягодицы его уже затекли и начали болеть.

– Но я не перестаю раздумывать над тем, что значит «затуманено», - судя по звуку голоса, Окрос засеменил следом. – Я сверился с тремя переводами, и во всех них написано примерно одно и то же. «Затуманить», «заволочь»… и ни разу – «вымазать» или «запятнать». Это зеркало, милорд. Как можно затуманить зеркало кровью?

– О боги! – рявкнул Толли с явным раздражением. – Сдаётся мне – перерезав нескольким невинным глотки. Разве не этого вечно жаждут древние? Не жертвоприношений? Даже в здешних трущобах всегда отыщется несколько невинных – детей, в конце концов.

Страшный смысл сказанного наместником только начал укладываться у Тинрайта в голове, как внезапно поэт осознал, что голоса опять приближаются – собеседники развернулись и сейчас шагают в направлении лестницы, той самой, на которой он прячется. Мэтт не стал тратить драгоценное время на то, чтобы подняться с колен, а просто развернулся и начал карабкаться вверх по ступеням прямо на четвереньках. За первым же поворотом он вскочил на ноги и поспешил дальше, стараясь двигаться быстро, но бесшумно. Обрывки спора Толли и лекаря внизу всё ещё доносились до ушей Тинрайта, но различал он только отдельные слова: к его несказанному облегчению, эти двое не стали подниматься вслед за ним.

– Призраки… земли, что не… – голос Окроса доносился едва-едва, будто посвист ветра с верхушек башен – … мы не можем рисковать…

– ….сами боги… – Толли опять смеялся, и его голос звенел от ликования. – И весь мир, стеная, падёт на колени…!

Когда, добравшись до верха, Тинрайт вывалился из дверного проёма этажом выше, его страшило не только разоблачение. На последних словах голос Хендона Толли странно изменился – в нём засквозило что-то дикое, почти нечеловеческое.

Мэтт долго стоял у лестничного колодца, пытаясь отдышаться беззвучно и прислушиваясь, не раздадутся ли на лестнице шаги, но даже голосов больше не услышал. Могло быть и так, что Окрос и лорд-протектор просто прошли в соседний зал. Нужно подождать подольше, чтобы убедиться, что путь свободен. Толли пугал его до полусмерти и в обычном своём состоянии, но слушать, как этот человек так радостно предвкушает кровавую жертву – да ещё его смех, его жуткий смех…! Нет уж, Мэтт будет стоять тут хоть до ночи, если понадобится, только чтобы не столкнуться с хозяином цитадели Южного Предела.

В конце концов, чувствуя надобность размять ноги, но ещё не готовый рискнуть и спуститься, он тихонько прошёлся по верхнему этажу мимо открытых дверей кладовых, освобождённых ради вселения высокородных беженцев. В дальнем конце холла из окна, обращённого на юг, открывался вид на сад и дальше – на лежащие за ним ворота внутренней крепости. Вообще же из маленького окна со средником можно было разглядеть и протянувшийся вдали залив, где насыпная дорога некогда соединяла замок на острове с материком. Сейчас, однако, дальний берег выглядел несколько необычно. Тинрайт долго пялился туда в изумлении, пока не вспомнил испуганные перешёптывания придворных, слышанные им утром, о том, что после долгого затишья фаэри принялись за какое-то зловещее колдовство.

– Странные звуки, – говорили одни, рассказывая о том, что разбудило их посреди ночи. – Заунывные заклятья и песнопения.

– Туман, – уверяли другие, – густейший туман опустился всюду. Такой сам по себе образоваться не может!

И Тинрайт действительно увидел большое облако, распростёртое вдоль залива у берега с той стороны, и сначала подумал, что тёмные, медленно колышущиеся сгустки во мгле – это султаны чёрного дыма, протянувшиеся от огромных костров, которые волшебный народ развёл на пляже, но хотя ветер то и дело взвихрял сам туман, тёмные языки оставались неколеблемы им. Что-то поднималось… вырастало из тумана. Но что? И откуда оно там взялось?

Тинрайт помотал головой, не в силах внятно объяснить себе происходящее. После нескольких месяцев затишья стало уже как-то забываться, что квары всё ещё здесь, коварные и незаметные до поры, как лихорадка. Неужели они решили всё же нарушить долгое, пусть и шаткое перемирие?

«В ловушке меж фаэри и Толли, – тоскливо подумал он. – И что одни, что другой могут легко перерезать мне глотку. Дела такие, что хоть сам себе ножом по горлу – всё едино конец».

Мэтт решил, что выждал достаточно: спустится он вниз теперь или позже – шансов нарваться на неприятности не больше обычного. Авин Броун захочет узнать то, что Мэтт Тинрайт подслушал здесь. Да и перед другим, не менее пугающим начальством у него есть ещё обязательства.

– Этой девице ничем не угодишь, – заявила его мать. – Я приношу ей добрую пищу с рынка, а она нос воротит! Разве не говорит книга, что «всякого бедняка должно утешить, оделив колбаскою»?

«Утешить, одарив ласкою», чуть было не поправил вслух Мэтт – но что бы это дало? С тем же успехом он мог попытаться втолковать что-то статуе королевы Иалги в дворцовом саду. Очень крикливой статуе.

– Вы не едите? – спросил он подопечную.

Элан М'Кори сидела в кровати, откинувшись на подушки. Лицо её вернуло прежний цвет, но сама она оставалась ещё слабой и вялой, как детская тряпичная кукла. Тинрайт всеми силами постарался не поддаться собственной вспышке раздражения от того, что девушка всё ещё не встаёт с постели. Она нездорова. Её отравили – пусть и из любви к ней же. Она поправится тогда, когда поправится.

– Я ем что могу, – тихо произнесла Элан. – Просто… я не хочу показаться неблагодарной, но часть того, что она приносит… – девушка поёжилась. – В хлебе жуки.

– Не жуки, а всего только обычные безвредные долгоносики, – Анамезия Тинрайт досадливо прищёлкнула языком. – И не то чтоб они бегали по мякишу живьём. Ну, запекли их – так они похрустывают, как славные жареные кедровые орешки.

Элан передёрнуло, и она зажала рот рукой.

– Конечно, матушка, уверен – это совершенно прекрасно, но леди М'Кори привыкла к другой еде. Вот, возьми бренландский двукраб – нет, лучше два, – он сочинял для придворных любовные записки, каковые – учитывая приближение лета и всё ещё стоящее за воротами, но притихшее войско кваров – наполнял этакой роковой ветреностью. К тому же Авин Броун дал ему серебряную морскую звезду за информацию об Окросе и Хендоне Толли (и даже почти не орал на него), так что Мэтт Тинрайт чувствовал себя непривычно денежным. – Раздобудь для Элан вкусного хлеба из хорошей муки. Без долгоносиков. И немного фруктов.

Его мать фыркнула.

– Что ж, удачи в поисках! Фрукты! Ты слишком долго вертелся среди важных шишек, мальчишка. Знаешь ты, сколько людей нынче спят на улице? Как они голодают? Если разыщешь во всём Южном Пределе хоть одно зачивренное яблочко – считай, тебе повезло!

Элан подняла на него умоляющий взгляд.

– Ну, просто поищи ей чего-нибудь подходящего, мама, – лучшего, что сможешь купить на эти два медяка. Я побуду с леди М'Кори, пока ты не вернёшься.

– Да? А как же я? Что за сын отправит мать бродить, точно красского пилигрима, даже не дав ей ни единого краба на свои нужды?

Тинрайт с трудом удержался, чтобы не закатить глаза, и вытащил из кармана ещё одну монету.

– Ладно, ладно, купи себе кружку пива, матушка. Тебе полезно для крови.

Она взглянула на него сурово:

– Пиво? Ты рехнулся, мальчишка? Мне и эль Заккаса прекрасно сгодится. А это я положу в чашу для пожертвований, чтобы омыть немного свои руки от мерзости твоих грехов.

И прежде чем сын успел выхватить у неё медяк и не дать ему кануть в пучину забвения, она хлопнула дверью и была такова.

Мэтт повернулся к кровати. Глаза у Элан были закрыты.

– Вы спите?

– Нет… Не знаю, – ответила она, не открывая глаз. – Иногда я размышляю – что, если приняв тогда яд, я не умерла, то есть, умерла ещё не до конца, и всё это – только видения моего угасающего сознания? Если же вокруг реальный мир, почему меня ничто не трогает? Почему я хочу только, чтобы всё это исчезло, почему хочу вновь провалиться во тьму, лишённую сновидений?

Он присел на край кровати, желая, но не осмеливаясь взять девушку за руку. Пускай поэт и спас её от Хендона Толли, и пускай теперь она не принадлежала никому – хоть и не ему тоже, – но Тинрайт чувствовал, что с того дня Элан отдалилась от него ещё сильнее, так, как никогда раньше.

– Если ваше угасающее сознание оказалось способно силой одного лишь воображения произвести на свет такую гаргулью, как моя матушка, мне никогда не сравниться с вами в поэтическом мастерстве.

Элан слабо улыбнулась и открыла глаза, но всё равно избегала встречаться с Маттиасом взглядом. Откуда-то с верхних этажей донёсся детский плач.

– Вы всё шутите, мастер Тинрайт, но вы несправедливы к своей матери. Она добрая женщина… по-своему. Она как могла старалась устроить меня поудобнее, хоть мы и не всегда сходились во мнении о том, что лучше для меня, – девушка недовольно поморщилась. – И она дрожит над каждой копейкой. Сушёная рыба, которую ваша мать приносит… я не могу даже передать, как она смердит. Эту рыбу, должно быть, выловили там, где сточные воды замка попадают в лагуну.

Тинрайт не мог сдержать смеха.

– Вы ведь её слышали. Она выгадывает копейки, чтобы потом, улучив момент, украдкой бросить монетку в чашу для пожертвований. При всём своём благочестии она, похоже, считает богов глупыми, словно капризные детишки, которым нужно постоянно напоминать о том, как ревностно она им служит.

Выражение лица Элан изменилось.

– Быть может, она и права, а мы заблуждаемся – не похоже, чтобы бессмертные небожители так уж пеклись о своих смертных детях. Я не осмелилась бы назвать богов глупыми или слабоумными, мастер Тинрайт, но, должна сказать, я часто размышляла над тем, не слишком ли они отвлеклись от управления здешним миром.

Такая идея показалась Тинрайту интересной: он внезапно очень захотел развить её – обдумать, что могло так увлечь богов, что они легко бросили сотворённых ими же людей на произвол судьбы, оставив метаться в страданиях и сомнениях. Можно было бы даже сочинить об этом поэму. «Что-нибудь вроде „Странствующие боги“, - решил он. – Хотя нет, наверное, лучше „Спящие боги“…»

Дверь распахнулась так внезапно и с таким громким стуком, что Маттиас подпрыгнул, а Элан испуганно вскрикнула. Анамезия Тинрайт тут же захлопнула её за собой, стукнув ещё сильнее, рухнула на колени прямо на дощатый пол и начала громко молиться Тригону. Младенец наверху, напуганный шумом, снова расплакался.

– Что такое? – сердце Тинрайта ухнуло куда-то вниз: он понимал – случилось нечто дурное: обычно мать тратила больше времени на то, чтобы расчистить место, где преклонить колени, чем на молитву. – Мама, говори!

Женщина подняла на сына глаза; он изумился, увидев, как побелело знакомое худое лицо.

– Я тешила себя надеждой, что ты найдёшь время раскаяться в своих грехах прежде, чем конец приидет, – прохрипела мать. – О мой бедный, заблудший сын!

– О чём ты?

– Конец, конец грядёт! Я узрела приход его! Демоны посланы нам на погибель, ибо мы прогневали богов! – она вновь молитвенно склонила голову и больше не отвечала на настойчивые расспросы Мэтта.

– Пойду погляжу, что там, – сказал он Элан.

Тинрайт убедился, что запер дверь, и вышел на улицу. Сначала он следовал за толпами возбуждённых горожан, которые вроде бы направлялись в сторону гавани, ближайшему к ним участку внешних городских стен, но почти сразу развернулся против течения людской реки и стал пробиваться к мосту на Торговой улице, который был перекинут над каналом, соединяющим две лагуны. Если на том берегу, в городе, что-то происходит, ему всё прекрасно будет видно и с внешней стены за «Башмаками барсука», таверны у конца Северной лагуны, где Тинрайт столько раз сиживал вечерком с Хьюни и ребятами. Проулок за таверной был мало кому известен, и Мэтт с собутыльниками считали его отличным местом, чтобы тискать трактирных шлюх.

По пути поэт прислушивался к обрывкам разговоров прохожих. Большинство только слышали о том, что случилось, и теперь спешили убедиться в правдивости слухов лично. Кое-кто в ужасе бормотал молитвы и выкрикивал проклятия, а кто-то выглядел лишь слегка взволнованным, будто торопился на празднества Зосимий.

– Это знак! – доносилось с разных сторон. – Сама земля против нас!

Раздавались и другие выкрики:

– Мы отбросим их! Они узнают, что такое люди Южного предела!

Иные разногласия перерастали в драку, особенно если спорщики до того успели набраться – и таких было немало. Солнце за высокими облаками едва начало клониться к горизонту, но многие сегодня взялись за бутылку гораздо раньше обычного.

«Интересно, когда боги вели меж собой свою великую войну, было так же? – задумался Мэтт Тинрайт. – Неужели и тогда находились смертные, которые собирались у поля брани, только чтобы поглазеть на сражение, наплевав даже на то, что свету может прийти конец?»

Это была вторая странная и интересная мысль – вторая за день, достойная стать поэмой. На минутку он даже почти позабыл, что непонятное явление, на которое он отправился поглядеть, повергло в дикий ужас даже его грозную несгибаемую мать.

«Но что бы это могло быть? Всё, что я видел – туман да дым. И с чего бы они напугали столько народу?»

Тинрайт нырнул за «Башмаки», в которых шумели сильнее, чем всегда – главным образом спорили и стенали. Секунду он колебался – не зайти ли туда и не пропить ли остаток полученных от Броуна денег: ведь в конце концов, если миру суждено сейчас рухнуть, то не лучше ли проспать это событие? Насколько Мэтт помнил, в Книге Тригона ничего не говорилось о том, что нельзя напиваться в Судный день.

Постой-ка, но что если ему придётся долго дожидаться суда? После вселенской катастрофы, несомненно, соберутся громадные толпы ожидающих свершения правосудия – ну, вроде как когда король раздаёт зерно в голодный год. Так к тому времени он уже даже пьян не будет – пока до него, Мэтта, дойдёт очередь, он протрезвеет, во рту пересохнет, а череп начнёт просто раскалываться от боли. Боги, и перед орущим-то Броуном да на трезвую голову выстоять нелегко, а каково же это будет, когда он предстанет перед самим Перином, повелителем бурь, которому гром небесный служит молотом!

Дойдя до проулка за таверной, Тинрайт поднялся на холм, к подножию нависшей над ним стены, затем пробрался по уступам бермы[8] наверх, к заброшенной караулке. К своему удивлению, он обнаружил там с десяток местных жителей, явно озарённых той же идеей. Один из них, угрюмый парень в кожаном фартуке, даже помог Мэтту преодолеть разрушенные ступеньки, чтобы он мог присоединиться к наблюдающим.

Ничто не заслоняло им вид на северную оконечность материковой части Южного Предела. Однако основные события, по всей видимости, происходили на ближайшем к ним краю города, лежащего на большой земле, – на пляже возле разрушенной насыпи. Тёмная пелена, которую Тинрайт успел уже увидеть раньше, разрослась, и в глубине её что-то огненно мерцало и вспыхивало, но не так, как могли бы плясать языки пламени, – что-то переливалось там, создавая мерный отсвет, как от расплавленного металла. А то, что он принимал за столпы странно застывшего чёрного дыма, оказалось вовсе не дымом.

Чудовищные чёрные деревья вырастали из тьмы, и ветви их походили на скрюченные пальцы – будто дюжина великаньих рук протянулась из тумана к городским стенам с дальнего берега узкой бухты. Жадные, цепкие лапы, пригнувшись над водой, стремились добраться до замка, где Тинрайт и остальные, замерев, взирали на них в немом ужасе.

– Что это за проклятые штуковины? – наконец спросил кто-то.

Один парень, вроде бы уже слишком взрослый для того, чтобы распускать нюни, залился слезами, прерывисто и глухо рыдая, как заходясь в чахоточном кашле.

– Нет, – только и смог выдавить Тинрайт, уставясь на воду, как заворожённый. Эти штуки – деревья они или что там – выросли вдвое, а то и втрое с тех пор, как он глядел на них из окна королевской резиденции. Но ничто в мире ведь не способно расти так быстро! – Этого не может быть…

Но оно, конечно же, могло – и было.

Больше никто не произнёс ни слова – только молились.

Туман и сам по себе вселял в неё беспокойство – он наползал отовсюду и ниоткуда, делая мир вне их тюрьмы столь же устрашающим, как бесцветные безжизненные поля, окружающие великую твердыню Керниоса в тех историях, какие Утта слышала ещё девочкой, – но больше всего её тревожили звуки: тяжкие стоны и скрипы пробирали до костей – будто громадный корабль, в тысячу раз больше любого человеческого судна, проплывал мимо их окна, едва в нескольких дюймах, но невидимый за густым холодным туманом.

– Что это за жуткие звуки? – Утта опять принялась мерить шагами комнату. – Они что, построили эту… – как же их там называют – осадную машину? Одну из этих чудовищных башен, которые подводят к стенам замка? Но зачем фаэри таскают её взад-вперёд по пляжу всю ночь? От этого шума мне снятся кошмары!

В одном из них её семья, потерянная для жрицы много лет назад, стояла у борта длинной серой ладьи, умоляя Утту подняться на палубу и присоединиться к ним, но даже во сне по их потухшим взглядам женщина поняла, что все её родные мертвы и приглашают её в путешествие в загробный мир. Она проснулась с безумно колотящимся сердцем и испугалась, что и в самом деле умирает.

– Сестра, я с ума сойду глядя, как ты расхаживаешь туда-сюда, – попеняла ей Мероланна.

Когда их только заперли в покинутом доме купца, выходящем окнами на бухту Бренна, старшая из двух женщин целыми днями драила комнаты, будто каждая стёртая ею пылинка ослабляла стянутые вокруг них путы магии фаэри и их тёмной госпожи. Но, конечно, всё было наоборот: чем больше герцогиня отмывала дом, тем труднее становилось отмахиваться от мысли, что даже когда уборка будет закончена, они так и останутся пленницами. И теперь, после того как стараниями Мероланны дом стал насколько было возможно опрятным, пожилая женщина впала в чёрную меланхолию. Днями она почти не вставала из кресла, хотя на то, чтобы изводить Утту жалобами, сил у неё, по-видимому, оставалось достаточно: то ей мешало, что сестра ходит из угла в угол, то казалось, что она невыносимо шумит за какой-нибудь работой.

«Благая Зория, пошли нам обеим сил, – взмолилась жрица. – Это наше трудное положение заставляет нас вести себя так вздорно».

Их не только до сих пор не казнили, но и поселили в просторном трёхэтажном доме, и дали всё необходимое для приготовления вполне сносной пищи. И всё же они были, несомненно, пленницами: два молчаливых стража, на вид необычных и пугающих, словно сошедших с изображающих демонов резных панелей в храме, постоянно торчали у дверей снаружи. Ещё один караулил на крыше – как обнаружила к своему ужасу Утта, решившая однажды воспользоваться солнечной погодой и вынести наружу и разложить на воздухе кое-какую одежду для просушки. Противоестественное создание спрыгнуло на балкон прямо перед жрицей, как только она вышла туда, прижимая к груди охапку сырого белья, и так её напугало, что Утта чуть не рухнула замертво прямо тут же.

Этот фаэри отличался от других охранников – меньше походил на человека и больше – на лысую крупную обезьяну или гладкокожую ящерицу, с огромными когтями, торчащими из дыр на концах пальцев перчаток, безобразными носом и ртом, похожими на собачью пасть, и янтарными глазами без зрачков. Сумеречный страж так угрожающе заворчал и так неистово взмахнул своим листообразным ножом у неё перед носом, что Утта даже и не подумала попытаться объяснить ему, сколь невинна её хозяйственная затея, и предпочла поспешно юркнуть обратно.

«Что эти существа думают, мы собираемся делать? – удивлялась она в тот день, буквально скатившись вниз по лестнице обратно в большую гостиную. – Прыгнем с балкона и улетим? И что, он убил бы меня, лишь бы не дать мне такой возможности?» И в душе сестра Утта преисполнилась неприятной уверенности, что да, так бы он и поступил.

– Зачем они нас держат? – вопросила жрица, когда беспокоившие их звуки раздались вновь. – Если та женщина в чёрном так сильно ненавидит наш род – эта их королева или кто она там, – почему она просто не прикончит нас и не успокоится?

Мероланна сотворила на груди знак Тригона.

– Не говори так! Возможно, она хочет потребовать за нас выкуп. Во всякое другое время я бы сказала «Нет, никогда!», но сейчас я бы многое отдала, чтобы оказаться в собственной постели и увидеть малютку Эйлис и остальных. Мне страшно, сестра.

Утте тоже было страшно, но она сомневалась, что их держат ради выкупа. Что такого могли кровожадные квары надеяться получить в обмен на вдовствующую герцогиню и служительницу Зории?

Кто-то постучал в дверь большой гостиной, а затем распахнул её. Гостем оказался странный получеловек-полуфаэри, называвший себя Кайином.

– Чего вы хотите? – голос Мероланны звучал резко, но Утта знала, что за злостью кроется испуг, вызванный его неожиданным появлением. – Ваша госпожа желает удостовериться в наших страданиях? Скажите ей, что сквозняки в доме могли быть и посильнее – но лишь самую малость.

Он улыбнулся – это было одно из тех немногих выражений, от которых лицо его становилось почти совершенно человеческим.

– Вас она, по крайней мере, потрудилась запереть. Обо мне же она думает так мало, что позволяет вольно разгуливать, всё равно как ящерице по стене.

– Что там происходит, Кайин? – спросила Утта. – Там что-то так ужасно шумело всё утро, но мы ничего не видим, кроме тумана.

Кайин пожал плечами:

– Вы действительно хотите увидеть? Это мрачные вещи. И мрачное время.

– О чём вы? Конечно же, мы хотим!

– Идёмте, – согласился он с интонацией человека, понимающего, что бессмысленно спорить с глупцами. – Я покажу вам.

Они последовали за его мягкими шагами вверх по лестнице, на балкон последнего этажа, к которому Утта не приближалась с того самого дня, как ящероподобный сторож прогнал её оттуда. Туман никуда не исчез, но с такой высоты было видно, как низко он висит: будто на землю, как на кровать, небрежно набросили пушистое покрывало. Здесь скрипы слышались будто бы даже отчётливей, и на мгновение Утта оказалась так захвачена открывшимся видом – огромное облако тумана, а за ним залив и далёкие башни замка Южного Предела, её недостижимого ныне дома, – что почти забыла о жутком стороже. И тут он свесился с крыши над их головами и спрыгнул на балкон.

Мероланна взвизгнула от неожиданности и страха и непременно упала бы, не поддержи её Утта. Охранник взмахнул своим широким коротким мечом и зарычал – трудно было сказать, говорит ли он на некоем странном языке или просто издаёт звуки, призванные их напугать. Зубы у него были острые и длинные, как у волка.

Кайин, однако, даже не шевельнулся.

– Уйди, Рыло. Скажи своей госпоже, что я вывел этих двух леди подышать воздухом. Коль скоро она пожелает убить меня за это, она вольна поступить так. Если же у тебя ко мне иное дело – оставь нас.

Тварь уставилась на него своими яркими злобными буркалами, но в их выражении проглядывало нечто большее, чем просто животная ярость.

«Что же это за создания, – Утта не переставала задавать себе этот вопрос, – эти… фаэри? Боги ли создали их? Демоны это или всё же у них есть души, как и у нас?»

Существо фыркнуло, что прозвучало как предупреждение, вскарабкалось обратно на крышу так же проворно, как до того спустилось, и скрылось из виду.

– О, меня всю просто трясёт, – Мероланна высвободилась из рук Утты и принялась обмахиваться ладонями. – Что это был за кошмар?

Кайина её реакция, казалось, позабавила.

– Ученик из клана Благородных Воителей – и моих кузенов, собственно говоря. Но он знает, что меня нельзя трогать, и тень этого запрета ложится также и на вас, как я смотрю, – он произнёс это так, будто не был до конца уверен, что та тварь его послушается, и Утта невольно задумалась о том, насколько близки они были к изгнанию обратно в дом… а то и к чему похуже.

– Как вы можете называть своим кузеном такого монстра? – Мероланна всё ещё яростно обмахивалась, будто пытаясь разогнать не только воздух, но и неприятные воспоминания. – Вы совсем не такой, Кайин. Вы почти как… как один из нас.

– Но мне придали такую форму, герцогиня, – он слегка поклонился. – Мой повелитель знал, что мне придётся много времени провести среди вашего племени, и он наделил меня даром изменения, чтобы сделать меня… это трудно объяснить… мягким, как тесто, дабы я мог придать себе сходство с тем, что будет находиться вокруг. Таким и оставался я долгие годы – жалкое подобие, но его хватало, – пока не был пробуждён вновь.

– Пробуждён для чего? – эту историю Утта слышала впервые. Она-то полагала, что Кайин – просто ошибка природы или курьёз, плод соития между кем-то из племени кваров и человеком.

Кайин покачал гладко причёсанной головой. Теперь, после его слов, Утта не могла не взглянуть на молодого мужчину пристальнее – и не заметить, что в нём действительно есть что-то очень странное: его облику недоставало приметных черт. А ведь всё так: ей никогда не удавалось вызвать в памяти его лицо.

– Я и сам не знаю ответа, – откликнулся мужчина. – Желанием моего короля было предотвратить войну между нашим народом и вашим, если б только он нашёл средство, но я не думаю, что смог ощутимо помочь этому желанию осуществиться. Честно говоря, для меня это загадка, – он вскинул голову. – А, вот – вы слышали? Опять начинается.

Кайин подошёл к перилам, Утта присоединилась к нему. Теперь она тоже услышала – те самые низкие скрипучие звуки, изводившие их весь день. Там, под балконом, скрытый глубоко в клубящемся тумане, мерцал и таял, всё же не угасая, тусклый свет, как будто на невидимом глазу пляже кто-то развёл огромный костёр голубого и жёлтого пламени.

– Что это? Чем заняты ваши люди?

– Я не уверен более, что они мои люди, – ответил Кайин со странной печальной улыбкой. – Но это, несомненно, трудятся анахореты моей госпожи. Они строят Терновый мост.

– Боги всемилостивые! – пробормотала Мероланна.

Повернувшись, Утта увидала огромное чёрное нечто, медленно тянущееся из сумрака, как щупальце какой-то невиданной морской твари. За короткие мгновения перед тем как ветер вновь окутал его туманом, женщине едва удалось разглядеть хоть что-то. Это растение, поняла она наконец – какая-то чудовищная чёрная лоза, вся покрытая шипами, длинными, как мечи, и такая толстая, что на её основании могла бы поместиться целая бедняцкая хижина. Бриз с невидимой бухты опять сдёрнул покров тумана, и на сей раз женщина разглядела не только ближайший побег, но и другие, полускрытые мглой. И все они, извиваясь, стремились вверх. Жуткие, оглушительно громкие скрежет и громыхание, в унисон с которыми дрожали доски балкона, были звуками их роста – роста лезущих из песка, подбирающихся к замку Южного Предела на дальнем берегу жадных пальцев.

– Терновый мост, – медленно повторила она.

– Но что это? – требовательно спросила Мероланна. – От одного взгляда на них мне становится худо. Что там такое?

– Они… с их помощью они нападут на замок, – ответила ей Утта, и только произнеся это вслух, сама вполне осознала, что догадка её верна. – Они переберутся по ветвям, как по осадным лестницам, через бухту и стены замка. Перелезут через них, как муравьи, и убьют всех. Не так ли?

– Да, – кивнул Кайин. Казалось, что происходящее его печалит. – Полагаю, она в самом деле убьёт всякого, кого встретит. Я никогда не видел её в такой ярости.

– Вы… – герцогиня судорожно вздохнула. На мгновение Утта испугалась, что пожилая дама вновь упадёт в обморок. – Вы… чудовище! Да как вы можете… так легко говорить об этом, будто… будто… – она развернулась и, пошатываясь, побрела в дом. Чуть спустя жрица Зории услышала, как женщина медленно спускается по лестнице.

– Я должна идти с ней, – поколебавшись, сказала Утта. – Неужели нет способа отговорить вашу повелительницу от этого ужасного штурма?

– Она не повелительница мне, и это ещё полбеды. Напротив, король – мой повелитель, и если Ясаммез что и ненавидит, так это предательство, а особенно – в семье.

– В семье?

– Разве я никогда не говорил вам? Леди Ясаммез – моя мать. Она родила меня много, много лет назад, и мы уже давно стали чужими друг для друга.

На его бесстрастном лице эмоций отразилось не больше, чем если б он поведал слушателям пустую, хоть и занятную историйку, но Утта не могла избавиться от ощущения, что за его словами скрывается нечто гораздо большее – просто обязано скрываться.

– Я отнюдь не единственный ребёнок, когда-либо рождённый ею, но почти уверен, что единственный из них, кто до сих пор жив.

– Но вы упоминали, что полагаете, будто однажды она казнит вас. Как может мать сделать подобное со своим ребёнком?

– Мой народ не таков, как ваш народ. Но даже среди нашего племени леди Ясаммез – случай необычный и исключительный. Любовь она питает не к своим отпрыскам, но к потомкам своей сестры. И хотя она носит в себе Огнецвет, Ясаммез – в отличие от всех прочих, владевших им, за всю нашу историю, – несёт его в одиночку.

Утта лишь озадаченно покачала головой.

– Я ничего не понимаю. Что за огнецветы?

– Огнецвет. Существует лишь один. Это дар нашего великого повелителя Горбуна Перворожденным, в знак любви, которую он питал к одной земной женщине – Сумму, матери моей матери. И это наследство, переданное детям, которых он породил с ней.

Кайин увидел выражение её лица и, прервав рассказ, пояснил:

– Конечно же, ваше племя знает Горбуна под другим именем – Купилас-целитель.

В других обстоятельствах Утта пропустила бы его слова мимо ушей, как бред сумасшедшего – мужчина говорил неестественно медленно и равнодушно, словно во сне, чем действительно походил на безумца, – но она уже лично повстречалась с ужасной Ясаммез; это, да ещё усаженные шипами порождения могущественной магии этой грозной женщины не давали жрице так просто отмахнуться от сказанного им.

– Вы говорите… что ваша мать, Ясаммез, была рождена от… бога?

– Это ваше слово, не моё, но – да. В те давние дни существа, каких вы зовёте богами, были могучими властителями, а ваш народ и мой служили им – а иногда и делили с ними ложе. И время от времени между этими великими и краткоживущими их слугами зарождались настоящая дружба и даже истинная любовь. И по любви или нет, а случалось, что такие союзы приносили свои плоды – тех, кого вы зовёте полубогами и полубогинями, героями и чудовищами.

– Но Купилас…?

– Какие чувства испытывал Горбун к Сумму, не дано знать никому, поскольку оба они нынче мертвы, но не думаю, что совру, если назову это любовью. И дети, которых они породили вместе, были не похожи на всех прочих – и они стали правителями моего племени. Все, кому Горбун был отцом, получили дар, называемый Огнецветом – пламя бессмертия, пылавшее и в самих богах. В Ясаммез и её сестре-близнеце Ясудре оно горело особенно жарко – и в Ясаммез пылает и посейчас, потому что она никому не передала его. На самом же деле, конечно, никто из троих перворожденных детей Сумму – моя мать, её сестра Ясудра и Аянн, их брат, – не дали своему дару истощиться. Ясаммез пронесла свой Огнецвет сквозь столетия одиночества и стала самой древней и, возможно, самой могучей среди нас. Ясудра и Аянн не оставили его для себя, как их сестра, но передали своим общим детям – королям и королевам моего народа. И так Огнецвет сохранялся в их крови безукоризненно чист…

– Подождите, Кайин. Вы говорите, что первые ваши король и королева были братом и сестрой?

– Да, как и весь королевский род, произошедший от этой единственной пары, Ясудры и Аянна, в каждом поколении оберегающий чистоту Огнецвета.

Утте понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить сказанное, прежде чем она смогла задать новый вопрос.

– Так… у вас тоже есть этот Огнецвет?

Он беззлобно рассмеялся.

– Нет, нет. Моя мать, Ясаммез, ни единожды не умалила собственного дара, поделившись им, вот почему она прожила так долго. Никто из её детей не удостоился Огнецвета. Вместо этого она установила для себя обязанностью всю свою бессмертную жизнь опекать род сестры. А теперь одна из потомков Ясудры, наша королева Сакри, умирает. Чтобы отомстить, Ясаммез решила пойти войной на ваше племя и уничтожить его, но мой повелитель, король, заставил её заключить сделку, названную Стеклянным договором. Однако договор утратил силу, и это, как очевидно, вновь дало Ясаммез свободу развязать войну против ненавидимых ею людей.

– Ненавидимых? Но за что? Вы сказали «месть». Почему она так жаждет уничтожить нас?

– За что? – по лицу Кайина невозможно было ничего прочесть. – Потому что это вы, люди – а точнее, люди Южного предела, – убиваете нашу королеву.

Глава 21 Пятый фонарь

Они уже вышли из туннеля, но Феррас Вансен так и не отпустил плечо Яшмы, хотя из-за этого капитану и приходилось идти неудобно согнувшись. Судя по раскатистому эху, они вышли к той пещере, которая звалась Большой бальной залой, но, разумеется, наверняка он этого знать не мог. Вансен чувствовал себя беспомощным, будто младенец или калека – как же фандерлинги умудрялись разглядеть хоть что-то в этой темнотище? И как вообще он мог надеяться сражаться наравне с ними, не говоря уж о том, чтобы вести их в бой, если он ни зги не видит там, где и фандерлинги, и их противники легко находят дорогу? С каким нетерпением он ждал момента, когда сможет открыть свой фонарь!

– Здесь дышится легче, – Молот Яшма почти коснулся уха капитана губами. – Но дальний конец заглушен – значит, где-то идёт верхний поперечник, но его отродясь тут не было. Ничего не понимаю.

Вансен тоже ничего не понимал, но, скорее, потому, что не был фандерлингом – начальник стражей мог с тем же успехом вещать на древнеулосийском.

– Заглушен? Верхний поперечник? Да что это значит-то?

– Тихо, – шикнул Яшма.

Вансен только и успел, что удивиться такому ответу – в следующий миг фандерлинг дёрнул его вперёд и вниз, так что капитан упал на колени – и тут же металл яростно тюкнул о камень позади них: что-то острое взрезало воздух и ударило в скалу в том месте, где они только что стояли.

– Что это? – прошипел Феррас, не смея говорить громко. – Что за..?

– Ловушка! – его снова дёрнули – теперь только вниз, поскольку Яшма упал на живот. Хватка у фандерлинга оказалась на удивление крепкой, даром что ростом он был с мальчишку. – Не задирай башку!

– Я открою фонарь, – решительно сказал Вансен. – Хочу знать, что тут происходит…

– Только давай от своей башки подальше! – прорычал Яшма. – А лучше – от всех нас.

Другие члены их маленького отряда потихоньку подползли вперед, поближе к командирам. Вансен вытянул руку и установил лампу немного выше и чуть в стороне от того места, где они залегли на неровном полу. Что эта пещера из себя представляет? Фандерлинги называли её Большой бальной залой, но, по ощущениям, тут скорей добывали гравий, чем танцевали. Капитан поднял заслонку, выпустив наружу свет фонаря – и бесконечная пугающая тьма вдруг обрела форму и объём.

Он едва успел отдёрнуть руку, как воздух там, где ещё секунду назад находились его пальцы, со свистом прорезали несколько стрел. Одна вскользь чиркнула по лампе; цилиндр из металла и прочного морского стекла, упав, закрутился по полу, но огонёк не погас.

Вансен рискнул приподнять голову и быстро оглядеться. С той стороны пещеры несколько неясных фигур бросились врассыпную в поисках укрытия, как застигнутая в кладовой стая крыс; в тусклом свете одинокого фонаря заметались их гигантские, по-паучьи тонколапые тени.

Феррас Вансен не ожидал наткнуться на стрелы, полагая, что в этих тесных туннелях ими едва ли удобно будет пользоваться, и вот – он очутился прямо в классическом кошмаре пехотинца: прижат к земле противником, которого толком и не разглядеть – и никакой возможности отбиваться, разве только переть в безнадёжную лобовую атаку. Чистая удача, что его и фандерлингов не положили на месте: вероятно, они застали кваров врасплох. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что Киноварь и ополченцы из города фандерлингов прибудут, как обещали. Но как не дать им попасть в эту же западню?

– Да очень просто, – отозвался Молот Яшма, когда Вансен шёпотом пересказал ему свои тревоги. – Если где-нибудь здесь проходит жила гулкамня до Храма, будь спокоен, долгоногий, связаться будет несложно – так мы переговаривались в шахтах, а иногда и дальше, но то было в давние дни. Одним словом, мы просто будем стучать, пока кто-нибудь нас не услышит. Но какое сообщение ты бы ни захотел передать, оно должно быть кратким и мелодичным.

Гулкамень. Что-то новенькое. Вансен снова приподнял голову и стал вглядываться в дальнюю часть пещеры, туда, где за настоящим лесом из невысоких – по большей части едва ли вровень с макушкой рослого фандерлинга – каменных сталагмитов засели их враги. Один из кваров заметил его движение и спустил тетиву; просвистевшая мимо стрела ударила в камень и разлетелась в щепки – и шальной осколок впился Вансену в кисть руки. Капитан рыкнул от боли и пососал ранку.

– Как тебе такие два слова? – предложил он Яшме. – «Беда» и «капкан». Достаточно коротко, а?

Они послали двоих парней обратно к жиле гулкамня, пересекающей путь, который привёл их к Бальной зале. Предупреждение сработало. Киноварь и его отряд из двух дюжин фандерлингов быстро, но осторожно вступили в огромную каверну, неся пращи и другое оружие дальнего боя; и эти ополченцы, в большинстве своём неподготовленные, не имевшие даже и той малости боевого опыта, какой был у стражей, тем не менее сумели помочь Вансену и Яшме вытеснить не меньше дюжины вооружённых кваров назад из пещеры. Победа досталась им дорогой ценой: погибли двое фандерлингов – и одним из них был страж по имени Полевой шпат, – так что к храму Метаморфического братства отряд возвращался в угрюмом молчании.

Вансен и Киноварь шли позади парней, нёсших тела. За тяжкими раздумьями о понесённых сегодня потерях и усвоенных уроках Феррас старался не забывать и посматривать на потолок, чтобы вовремя пригибаться. Он уже довольно долго жил среди фандерлингов, и те порой забывали, что их товарищ вдвое выше и гораздо хуже видит в темноте, и потому не предупреждали, если вход впереди был низким.

– Жаль, что я не знал об этом гулкамне раньше, – посетовал он.

– Кварталы города фандерлингов пронизывают лишь несколько тонких жил, – ответил Киноварь. – Вам просто повезло, что Яшма углядел тот пласт. Наибольшую пользу гулкамень приносит, когда расстояние велико, но мы почти перестали пользоваться им в последнее столетие – с тех пор, как утратили связь с другими городами и поселениями.

– И всё же, что за удивительная штука – если я верно понял Яшму – иметь возможность передавать сообщения на дальние расстояния сквозь толщу земли! Знал ли когда-нибудь об этом м-м… Высокий народ, как вы нас зовёте?

Киноварь усмехнулся.

– Могу заверить вас, что нет. Вы извините меня, если я скажу, что мы полагали эти камни скорее средством, необходимым для защиты своего народа от вашего, нежели возможной помощи вам?

– Вполне справедливо. И я обещаю сохранить этот секрет – одним богам известно, скольким я обязан вам и вашим людям, и это самое малое, что я могу сделать в благодарность. Но для меня это ещё одно свидетельство того, что вы доверили руководить обороной не тому человеку. Даже будь я и вправду опытным командиром, каковым вы меня полагаете – и каковым, уверяю вас, я не являюсь, – я всё же слишком мало знаю о подземном мире, в котором мы сражаемся. То, что квары добрались до той пещеры прежде нас, стало для меня совершенным сюрпризом. Как им это удалось?

Изумление на дружелюбном обветренном лице Киновари ясно читалось даже в тусклом свете фонарика Вансена.

– Но Яшма сказал мне, что предупредил вас. Проход там, вообще говоря, заглушен, но по запаху воздуха он понял, что было проделано второе отверстие – значит новый ствол был врезан поперечно глухому штреку в дальнем конце Бального зала…

– Вот оно, видите? Я всё ещё совершенно ничего не понимаю, – капитан вскинул руку. – Нет, не пускайтесь в объяснения сию минуту, магистр, мне слишком многое надо узнать. Но когда мы вернёмся и устроим совет, мне нужна будет помощь – и ваша, и Сланца, и остальных, чтобы разобраться. Нам нужно найти способ излечить моё невежество, прежде чем все мы поляжем из-за него.

Фандерлинги и двое из Высокого народа собрались за большим столом в трапезной храма Метаморфического братства, которая превратилась в ставку Военного совета фандерлингов, как про себя назвал это собрание Вансен, – встречались они здесь по большей части потому, что только трапезная да молельня были достаточно велики, чтобы вместить столько народу.

В прежние дни Ферраса Вансена скорее забавляло то, что он оказался втянут в дела этих маленьких мужчин и женщин – как будто его попросили командовать армией детей, – но это отношение изменилось давным-давно, с первым нападением кваров. Всякому, кто ещё сомневался в том, насколько серьёзно их положение, стоило только спуститься в глубоко расположенную холодную комнату под главным алтарём, где покоились тела двух павших фандерлингов, Полевого Шпата и Аспидного Сланца, в ожидании постройки своих гробниц.

Вансен бросил взгляд на другую сторону стола, где сидели Яшма, магистр Киноварь и брат Никель. Влияние последнего в ордене росло день ото дня: официально на должность настоятеля его ещё не назначили, но, похоже, другие монахи уже принимали это как данность. Чавен тоже присутствовал – единственный равный Вансену по росту за столом, – но беспокойно ёрзал на месте и был явно чем-то озабочен. Рядом с ним сидел Малахит Медь – ещё один влиятельный член гильдии, очень высокий и худой для фандерлинга. Он привёл с собой из города группу добровольцев – помочь защищать нижние туннели. Хотя у жителей пещер не существовало знати как таковой, из всех, кого Вансен увидел здесь, Медь более всего подходил под определение аристократа. Судя по его одежде, он был самым богатым среди присутствующих. Замыкал круг собравшихся молодой брат Сурьма – Вансену рассказали, что Сланец Голубой Кварц и его загадочный приёмный сын отправились куда-то по своим делам и не могут присутствовать.

– Я должен просить у вас прощения, – обратился к совету Вансен, – я просто никак не могу привыкнуть к особым выражениям в вашей речи: верхненаправленный, поперечник, шлюзовать, рудоспуск, заглушен – я не понимаю этих слов, во всяком случае недостаточно легко для того, чтобы, полагаясь на них, командовать людьми в бою. Я привык сражаться на ровной твёрдой земле, расстилающейся передо мной, как покрывало – а тут это покрывало мне словно на голову намотали. Думаю, вы должны передать командование Киновари или Меди, или ещё кому-нибудь вроде них.

– Я не люблю вникать во все подробности дела, – Малахит Медь лениво тянул слова, как будто шевелить губами для него было почти непосильной задачей. – Довольно и того, что я веду своих мотыжников – мне и с ними хватает забот. Нет, только не я.

Киноварь тоже покачал головой.

– Что до меня, то я ничего не смыслю в военном деле, капитан Вансен, но я всё сделаю для того, чтобы помочь вам научиться думать как мы.

– Но как я могу научиться всему, что ваш народ знает? Эти гулкамни, туннели Штормкамня – у меня нет времени садиться за парту, даже если б у меня достало для этого ума!

– Похоже, никому из нас не осилить всю работу в одиночку, – подытожил Чавен. – И если мы хотим выжить, то должны действовать сообща и постараться склепать одного военачальника из наших разных по сути умений – солдата из заплаток, как в старой сказке про короля Креаса.

– И всё же, – вздохнул Медь, – даже если бы сам могучий Повелитель камня поднялся из глубин земли, чтобы вести нас, нам нужно больше ратников, чем мы имеем сейчас. Киноварь, друг мой, ты должен отправить в Гильдию письмо с просьбой прислать каждого боеспособного парня, которого можно отпустить сражаться – жаль, мы не можем отозвать работников, выполняющих те заказы, что дал нам Хендон Толли, не вызвав подозрений. А до тех пор, и то по самым смелым подсчётам, мы не наберём и двести человек – ну, ладно, пусть даже четыре полных полусотни – и только немногие из них чего-то стоят в бою. Как много кваров поджидает на той стороне залива?

Вансен покачал головой.

– Нам так и не удалось сосчитать их за время сражения, и отчасти в этом заключалась основная сложность: они каким-то образом умеют сбить противника с толку, не давая понять ни сколько их числом, ни где они находятся. Но вспоминая тот давний случай, когда я видел их войско на марше, могу предположить, что они всё ещё в силах выставить в несколько раз больше воинов, чем мы.

– А исходя из того, что вы говорите, мы не можем и надеяться побороть их, даже если бы могли сравняться с ними в числе, – добавил Киноварь. – Королевства Пределов не смогли одолеть фаэри несмотря на многотысячное войско, в котором сражались сотни закалённых в боях ветеранов, при поддержке пушек и тяжёлой кавалерии. Но мы были слишком самонадеянны, – он грустно улыбнулся. – Впредь мы таковыми не будем. Есть хоть какой-нибудь шанс, что наземцы – я имею в виду ваш народ, капитан – помогут нам? Уверен, и Хендон Толли не захочет, чтобы квары свободно рыскали у него под замком!

– Нет, но сначала вам придётся убедить его оказать вам поддержку, – задумчиво проговорил Вансен. – И это возможно… но даже если Толли и согласится вам помочь, после он не отдаст Город фандерлингов так просто. Стоит ему пронюхать о Дорогах Штормкамня и остальном, что здесь, под землёй, есть, как он и его солдаты тут просто поселятся.

Долгую напряжённую тишину нарушил Малахит Медь.

– Но ведь народу сумерек нужно будет спуститься сюда, чтобы сразиться с нами, – отметил он. – А это наверняка обернётся в нашу пользу – если только нам удастся увеличить наши отряды.

– Не забывай, что среди них есть существа, схожие с фандерлингами, – возразил Киноварь. – Да и другие твари глубин – эттины, например, – и об иных из них мы знаем только по старым байкам…

– Итак, всё безнадёжно. Это вы хотите сказать? – Никель встал. – Тогда мы все должны приготовиться к встрече с нашим создателем. Повелитель жидкого мокрого камня спасёт нас, если сочтёт необходимым – если мы угодили ему; если же нет – он поступит с нами как ему заблагорассудится. Все эти потрясания копьями тщетны. Девять городов фандерлингов будут опустошены и преданы теням и праху.

– Нам тут такие разговоры не нужны, – сердито оборвал монаха Киноварь. – Ты что, хочешь запугать наших людей до полного безрассудства? Никель, уж по самой крайней мере подумай о наших жёнах и детях! Хотя нет, погоди, я ведь совсем забыл – у метаморфных братьев нет времени на такую ерунду!

– Мы занимаемся священными трудами! – взвился Никель, и завязалась нешуточная свара, в которую влез даже Медь, но Феррас Вансен их больше не слушал.

– Хватит! – вмешался он, но видя, что никто не обращает на него внимания, повысил голос, и без того более громкий и зычный, чем у любого из спорщиков. – Хватит! Немедля все заткнули рты!

Все присутствовавшие в комнате воззрились на него в изумлении.

– Ради жён и детей, которых вы только что упомянули, – ради всех нас – прекратите эту грызню. Брат Никель, вы сказали «Девять городов фандерлингов» – что это значит?

Никель небрежно отмахнулся.

– Это просто выражение такое, означает всех фандерлингов вообще, а не только жителей нашего города.

– Так есть и ещё фандерлинги? Где? Магистр Киноварь, вы до того говорили мне что-то о городах и поселениях, но я вообразил, будто речь идёт об обычных городах, вроде Фёстфорда и Оскасла.

Киноварь покачал головой.

– Я понимаю ваш энтузиазм, капитан Вансен, но если перед вашим внутренним взором сюда решительным шагом маршируют тысячи фандерлингов со всего Эйона, чтобы спасти нас, боюсь, я вынужден буду вас разочаровать. Некоторые из так называемых городов давно заброшены, а от остальных в большинстве своём мало что осталось – из тех, что досягаемы для нас. Ещё два – теперь за Границей Тени, а один – на южном континенте, Ксанде.

– Но ведь есть ещё фандерлинги, которые живут вне Южного предела?

– Конечно, сколько-то есть. Даже спустя много лет после того, как наш золотой век завершился, фандерлинги проживали во многих городах, работая с камнем и выплавляя металл для Высокого народа, но их число всё уменьшалось и уменьшалось. Как и здесь. Всего сотню лет назад нас было почти вдвое больше, чем теперь, – Киноварь пожал плечами. – Всё ещё существует довольно большое поселение в Тессисе и ещё одно – в горах Сиана, где добывают камень; в них, вполне возможно, совокупно живёт примерно столько же народу, как и здесь. И я слыхал ещё, что кто-то остался в нашем старом городе Вестклифе в Сеттленде, хотя сейчас он едва ли больше деревни. Ну, и, возможно, ещё тысяча наших разбросана по другим городам Эйона. В конце года мы все обычно собираемся на большое празднество под названием Ярмарка Гильдии, но боюсь, нам не продержаться здесь столько, чтобы заручиться помощью на этом празднике, – он снова пожал плечами. – Или я неверно воспринял вашу идею, капитан?

– Да нет, попали в самое яблочко, магистр, – Вансен нахмурился. – Но всё же хотелось бы знать: можно ли с помощью гулкамня достучаться, например, до Сиана?

– Раньше мы так им и пользовались, – кивнул Малахит Медь. – Но камни давно замолчали меж ними и нами.

– Вы упоминали, что в Сиане живёт столько же фандерлингов, сколько и здесь, – обратился Вансен к Киновари. – Возможно, они помогли бы нам. Если мы удвоим число соратников, это действительно позволит нам продержаться гораздо дольше.

Магистр задумчиво кивнул.

– Думаю, мы не можем позволить себе упустить даже такой призрачный шанс. В прежние дни длинная жила гулкамня соединяла наш город и то, что высокий народ называет Подмостьем, поселение фандерлингов в Сиане. Если только не произошло сильного смещения почвы, я не вижу причин не воспользоваться этим средством.

– Прошу прощения, – вмешался Малахит Медь, – но я действительно должен задать этот вопрос: что мы выгадаем, даже приведя откуда-нибудь впятеро больше народу, чем у нас уже есть? Нас всё равно останется слишком мало, чтобы одолеть кваров, если всё, услышанное нами здесь сегодня – правда. Тогда в чём смысл? Помощь из Подмостья будет добираться сюда несколько недель и поспеет никак не раньше Средины лета – если ещё будет послана, в чём я лично сомневаюсь. Но даже пусть она и придёт, что это изменит?

– Вы правы, – откликнулся Вансен. Он обдумывал создавшееся положение тщательно и не спеша, как делал это всегда, но не видел больше никакого решения. – Это верно, победить сумеречный народ мы не сможем. Они свирепые воины, но хуже того: на их стороне – ужас и безумие, каких мне прежде не доводилось ни видеть, ни чувствовать. Но я и не собираюсь побеждать их.

Брат Никель презрительно фыркнул.

– Тогда почему бы нам просто не сдаться сразу? Так мы, по крайней мере, сможем сами выбрать, как умереть.

– А ну, утихни, ты, скользкий трусливый святоша! – сердито рявкнул Медь. – Я лично с радостью предпочёл бы встретить смерть с боевым молотом в руке, а не расшибая лоб в попытках вымолить прощение у Старейших Земли!

– Господа… братья, – воззвал Киноварь, раскидывая руки в примиряющем жесте. – Это неправильно…

– Постойте. Вы не дали мне закончить, брат Никель, – громко сказал Вансен. Он от души пожелал, чтобы задача убедить остальных, как бы сложно это ни было, оказалась самой трудновыполнимой частью придуманного им плана. – Я не собираюсь побеждать кваров, потому что, как я уже сказал, одержать над ними верх мы не сможем. Более того, нам нечего надеяться даже, что получится сдерживать их достаточно долго. Но мне известно кое-что о том, что им здесь нужно, а может даже кое-что, о чем пока не знает их предводительница, – кое-что важное.

И всё-таки члены его ослабели при одной только мысли о тёмной леди сумеречного народа. О, сколько раз являлся ему в кошмарах её образ – порождение уловленных им дум Джаира, лёгших на память, как ложатся на стены пещеры тени, созданные огнём. Он так страшился встречи с ней, но что ещё оставалось? Вансен был солдатом, и, дав клятву защищать этот народец, теперь хранил верность своему слову так же твёрдо, как верность присяге Эддонам и их трону, данной им ещё при поступлении на службу.

– Вот мой план, – высказался Феррас, когда остальные наконец угомонились. – Я намерен добиваться мира.

– Мира!? – рыкнул Медь. – С народом сумерек? С эттинами и подлыми предателями? Это безумие!

Вансен невесело усмехнулся.

– Если так, безумие – единственное, что может нас спасти.

Одинокая краюшка луны висела в небесах, когда они тихонько выбрались через боковую дверцу обсерватории Чавена, притулившейся у старых стен. Сланец уже несколько недель не поднимался на поверхность, и с первым же вдохом свежий пряный воздух ударил в голову и перед глазами всё поплыло. Он сделал два нетвёрдых шага, покачиваясь, будто оглушённый, не сразу обретя равновесие. Ночь казалась… такой огромной!

Кремень, напротив, вроде бы ничего такого не ощущал. Он быстро глянул в одну сторону, в другую – и побежал вниз по ступеням, а у подножия лестницы без колебаний свернул на ту дорогу, что вела вдоль стены прямо к Лагуне скиммеров, будто заранее видел, куда придёт по ней. Сланец непроизвольно вздрогнул. Откуда мальчик мог знать такие вещи? Этому не было разумного объяснения – более того, это противоречило всем доводам разума. Но вписывается это всё в рамки здравого смысла или нет, а если Сланец потеряет парнишку, Опал непременно его запилит. И он поспешил за ребёнком.

– Куда мы идём? – шёпотом поинтересовался Сланец у Кремня, пока тот вёл его по Пастбищной дороге у основания Новых стен, мимо будто какого-то нескончаемого лагеря беженцев, сбившихся в кучи у жалких костерков. Некоторые из них проводили путников взглядами – Сланцу оставалось только надеяться, что и его примут за ребёнка. Он схватил Кремня за руку:

– Назад, в тень, малыш!

Жителям Города фандерлингов было запрещено появляться на поверхности в ночное время – в основном именно из-за него, Сланца, – так что не только цена, назначенная за его голову, но и одно то, что он фандерлинг, грозило мужчине заточением в тюремную клетку в крепости. Так или иначе, если стражники схватят его, он обречён.

«Что я творю? Как я дал себя на это уговорить? Опал с меня шкуру спустит, если узнает!»

Внезапно его посетила жуткая мысль – что, если пока его нет, Опал вернулась в храм? Что он скажет жене? Она же его изничтожит!

«Хотя если к тому моменту, как она узнает, я ещё буду жив, то Опал и стараться не надо – я уж сам попал, как кур в ощип», - сказал он себе уныло, а вслух повторил свой вопрос мальчику:

– Кремень, куда мы идём?

– Через мост на Торговой улице, повернуть к сторожевой башне и остановиться у пятого фонаря.

– Но откуда ты это знаешь? Кто сказал тебе?

Мальчик посмотрел на Сланца так, будто тот спросил, зачем он втягивает воздух в лёгкие.

– Никто не говорил мне, отец. Я видел это.

Когда они приблизились к мосту, Сланец постарался как можно лучше скрыть лицо ото всех прохожих.

Короткий и крутой мост на Торговой улице оглоблей изгибался над каналом между двумя лагунами Внешнего круга. Там, где канал пересекал топкое поле, спеша соединиться с Северной лагуной, раскинулась небольшая дельта, обычно служившая домом для множества птиц, но в наступившее тяжёлое время, собравшее в замке голодные толпы, большую часть пернатых давно изловили и съели. Факел на мосту погас; небольшой клочок травы и песка с водяными оконцами лежал в безмолвии, практически неразличимый в темноте, даже для острых фандерлингских глаз, рождая ощущение, будто они бредут в пустоте между звёзд.

На противоположном конце моста они сошли с дороги на узкую, едва заметную дорожку, выложенную из грубо обтёсанных горбылей по самой кромке воды. Пройдя по этой ненадёжной тропке, они попали в бледное пятно света покрытого рыбьей кожей фонаря, подвешенного на столбе у края канала. Когда позади остались ещё четыре таких светильника, впереди показался почти необитаемый участок Лагуны скиммеров, однако последний, пятый, выхватывал из темноты не одну только чёрную воду и береговую дорожку: хлипкий мостик из канатов и досок протянулся над тёмной лагуной от лужицы пролитого фонарём света к неясной чернильной тени, помеченной несколькими красноватыми точками-светляками, похожими на мерцающие угли догоревшего костра. Лёгкие волны похлопывали по краю мостика у их ног.

– Зачем мы здесь? – прошептал Сланец. – Откуда ты узнал про это место? Я и шагу дальше не сделаю, пока ты не расскажешь мне хоть что-нибудь, парень.

Кремень поглядел на него – по-рыбьи бледный отсвет лампы выбелил лицо ребёнка. Сланец вдруг ощутил страх – не перед мальчиком, но перед тем, что тот может сказать, и какие перемены сказанное может принести.

Но Кремень только покачал головой:

– Я не могу ответить тебе, отец – я не знаю ответов. Я увидел это место, когда спал, и понял, что мне нужно прийти сюда. Я знаю, что я должен сделать. Тебе придётся поверить мне.

Сланец всмотрелся в маленькое личико – такое знакомое и всё же такое неуловимо чужое.

– Что ж, я доверюсь тебе. Но если я скажу «Уходим», значит, уходим. Понятно?

Мальчик ничего не ответил, но развернулся и ступил на шаткий мостик. Баржа, к которой он вёл, была низкой, но широкой, на палубе теснились хижины и пристройки – так что она больше походила на кладовую, чем на пригодное плавать по морю судно.

Огоньки мерцали в нескольких крошечных окошках, но Кремень без раздумий направился к пятну непроглядной темноты с одной стороны баржи; и к тому времени, как Сланец нагнал его, мальчик успел дважды стукнуть по двери стоявшей там хибары. Дверь со скрипом приоткрылась.

– Чего тебе здесь нужно? – вопросил тихий голос.

– Поговорить с вашим старостой.

– И кто же это хочет говорить с ним?

– Посланец Киё-а-пу.

Сланец непонимающе уставился на мальчика. Киё-а-пу? Что – или кто – это? И что, во имя Старейших Земли, тут происходит?

Дверь отворилась, выпуская в ночь янтарный свет. Сланцу никогда не доводилось видеть кого-то из её племени так близко. Серьёзное лицо девушки походило на лица со старинных барельефов, виденных им в пещерах ниже Города фандерлингов, что никак не укладывалось в голове – в самом деле, зачем бы фандерлингам древности вырезать изображения скиммеров?

Девушка провела их по длинному тёмному коридору. Сланец чувствовал беспрестанное покачивание корабля под ногами – невыносимое ощущение для того, кто всю жизнь опирался на крепкий камень. За ней они вошли в низкую просторную каюту, где вокруг стола, чья высота только подчёркивала, как низко опускается потолок, сидели на полу, поджав ноги с высоко поднятыми коленями, шестеро скиммеров. Когда они повернулись к вошедшим, их большие, широко расставленные глаза и безволосые лица довершили сходство со стайкой лягушек в пруду.

– Мой отец, Турли Длиннопалый, – сообщила девушка Сланцу и Кремню, указав на одного из мужчин. – Он и есть здешний староста нашего народа.

– Что такое, дочь? – Турли, похоже, был раздосадован внезапным вторжением и выглядел почти пристыжённым, будто он и другие скиммеры затевали здесь что-то дурное.

– Он говорит, что пришёл как посланец Киё-а-пу, – ответила девушка. – И не задавай мне новых вопросов, поскольку я ответить не в силах. Пойду, принесу напитки, – она пожала плечами и, сделав небрежный книксен в сторону мужчин, вышла.

– Почему ты заявляешься сюда от его имени, юнец? – спросил Турли. – От тебя смердит запашком северного короля – старого Иннира Серого Ветра. Мы не служим ни ему, ни его издыхающему господину. Слишком много нарушенных обещаний лежит между нашими народами. Мы – дети Эгье-Вара, господина морей, так что нам за дело до Киё-а-пу? Что нам до того, кого прозывают Горбуном?

Услышав ответ скиммера, Кремень повёл себя странно: впервые с тех самых пор, как Сланец с женой подобрали его в мешке у Границы Тени, фандерлинг увидел, как выражение ярости мелькнуло на детском личике. Только на миг – краткая вспышка, подобная белому сполоху молнии, пересёкшему тёмное небо, – но в этот миг Сланец действительно боялся ребёнка, которого привёл в свой дом.

– Это всё пережитки прошлого, староста, – ответил Кремень скиммеру. Его ярость улетучилась – или же он хорошо её скрыл. – Принимать сторону одного из Великих, отринув всех прочих – так поступали в те времена, когда мир был юн и у смертных не могло быть другой доли, нежели та, какую Всемогущие определяли для них. Всё изменилось. Эгье-Вар и другие были наказаны за дело, и ты, да и остальные наследнички не обрадовались бы, если б они вернулись, чтобы потребовать себе своё.

– О чём ты говоришь? – удивился староста. – Что ты пришёл рассказать нам?

– Важно не то, о чём я пришёл рассказать, а то, о чём мне нужно спросить, – мальчик оставался невозмутим. – Отведите меня к хранителям Чешуи.

В изумлении глава скиммеров отшатнулся, будто странный ребёнок ударил его, и несколько мгновений только беспомощно разевал рот.

– Что… что ты только что сказал? – наконец выдавил он, но прозвучало это не требовательно, а жалко.

– Я говорю о двух сёстрах, как ты и сам уже понял, – повторил Кремень. – Многое может зависеть от этого. Отведи меня к ним, староста, хватит терять время попусту.

Турли Длиннопалый беспомощно оглянулся на других скиммеров, но они, похоже, растерялись ещё больше и теперь взволнованно глядели на него вытаращенными от удивления глазами.

– Мы… мы не можем этого сделать, – наконец промямлил староста. Сопротивление было сломлено. Сейчас он не отказывал, просто сообщал о том, что разрешить им это невозможно. – Мелководный плескун не может встретиться с сёстрами…

– Им нужно идти, а моего Рафа нет здесь, – вмешалась дочь старосты. – Если ты не можешь отвести их, отец, это сделаю я.

Сланец подумал, что Турли Длиннопалый, наверное, разозлится на дочь, ударит её или выставит вон, но он ошибался. Напротив, отец заговорил с ней почти извиняющимся тоном:

– Но, дочь, сегодня не тот день, чтобы тревожить сестёр… Сегодня не день исповеди, мы не рассыпали соли…

– Чепуха, отец, – она покачала головой, как будто староста был ребёнком, который сочиняет небылицы. – Послушай! Этот малыш говорит о таких вещах, о которых не может знать ни один посторонний, не то что сухопутный ребёнок. Он говорит о Чешуе! Как будто мы уже не знаем о том, что грядёт время перемен.

– Но Эна, мы не…

– Можешь наказать меня позже, если пожелаешь, – она встала. – Но я отведу их в сушильню.

Словно плотину молчания прорвало после этих слов: остальные скиммеры загалдели все разом, споря, шикая, борясь за внимание Турли и тыча длинными пальцами в сторону дочери старосты, будто она вошла в комнату голой. Шум всё усиливался, и наконец Турли хлопнул длинными ладонями, призывая к тишине, но не его голос заставил их онеметь.

– Тогда отведи нас, – промолвил Кремень. – Мы не можем терять время. До Средины лета осталось меньше одного лунного цикла.

– Что ж, следуйте за мной, – не обращая внимания на возмущённые взгляды откровенно сбитых с толку скиммеров, девушка сняла с крючка платок и накинула на плечи. – Но ступайте осторожно – местами путь небезопасен.

К изумлению Сланца, девушка увела их недалеко: всего только в ближний плавучий док, принайтованный к корме рассохшейся баржи.

Луна канула куда-то за внешние стены замка, и воцарилась ночь столь непроглядная, что если бы не тусклое мерцание звёздочек, когда ветер раздувал облака, можно было бы подумать, что они спустились в глубочайшие туннели Мистерий.

Эна указала на вёсельную лодку, покачивающуюся на волнах у края дока.

– Полезайте.

Сланец полагал, что ничего не может быть страшнее, чем плыть на лодке, где над тобой только небо, а под тобой лишь вода. И быстро обнаружил, что жестоко ошибался.

– Теперь возьмите это, – велела Эна, протягивая им обоим по куску ткани. – Завяжите себе глаза.

– Ослепить себя? – Сланец аж задохнулся. – Да ты в своём уме?!

– Если вы этого не сделаете, я вас не повезу. Путь в сушильню незачем знать сухопутным, даже если они и утверждают, что служат Киё-а-пу.

– Пожалуйста, отец, – попросил Кремень. – Всё будет хорошо.

«А, ну конечно, – проворчал Сланец про себя. – Почему бы и нет? Может, когда мы свалимся в воду, мальчишка и акул заговорит, как какой-нибудь святой пророк».

С большой неохотой он затянул жёсткую просоленную тряпку поверх глаз; и тут же почувствовал, как лодка отходит от причала. Что же на самом деле произошло с этим ребёнком за Границей теней – и когда он побывал подле Сияющего Человека?

Сияющий Человек. Сланец не мог забыть той картины: ребёнок, лежащий у ног гигантской статуи. Как и всех из его народа, Сланца учили, что Сияющий – это изображение их создателя, Повелителя горячего мокрого камня. Во время Мистерий им – ему и другим фандерлингам, вступающим в пору взросления, – намёками дали понять, что кристаллический колосс в некотором роде живой – что в нём заключена мощь их божества. Но зачем было мальчику в одиночку отправляться на его поиски? И что он проделал с тем странным зеркалом – тем самым, которое Сланец потом, рискуя быть казнённым, отнёс той страшной женщине-квару? И ещё один, не менее важный, вопрос: что, во имя Старейших Земли, теперь-то малыш задумал? Кремень своими допросами довёл древнего старика брата Серу до белого каления, а теперь потребовал – и получил разрешение! – дать ему доступ к какому-то сокровищу скрытных скиммеров. Сёстры, Чешуя – Сланец и понятия не имел, что бы всё это значило, зато понимал со всей определённостью, что может управлять событиями не больше, чем человек, увлекаемый вниз каменной осыпью, которому остаётся только крепиться и молиться…

Эти и ещё сотни мыслей проносились в голове Сланца под скрип вёсел да лёгкий плеск волн о борт лодки. Какую-то часть пути они плыли по длинному каменному туннелю, в котором плясало эхо. Когда оно затихло где-то позади, волны, прежде спокойные, какими они обычно и бывают в лагунах, вдруг начали биться о лодку с такой силой, что фандерлинг в панике потянул с глаз повязку.

– Нет! – прикрикнула Эна. Девушка буквально выдыхала слова, как человек, говорящий не прерывая тяжёлой работы. – Оставь тряпку на месте, или я разверну лодку!

– Что происходит?

– Не волнуйся, фандерлинг. Просто сиди спокойно.

Сланец почувствовал, как Кремень, дотянувшись, сжал его запястье, и неохотно оставил попытки содрать повязку. Да что же творится? Они вышли в открытое море? Но как они могли пересечь гавань и выйти за перекрывающую её цепь? А как же осаждающие их квары? Нет, как-то не вяжется одно с другим.

Наконец, после того как они, по ощущениям, провели на воде уже час, а последняя успела попихать и пораскачивать их во все стороны, вызвав лёгкую тошноту, Сланец почувствовал, как лодка ткнулась носом во что-то твёрдое. Девушка выпрыгнула из неё и помогла обоим пассажирам сойти на причал, а с него – на сухую землю.

– Не трогайте повязок, – предупредила она. – Я скажу, когда можно будет их снять.

Потом Сланец услышал, как открылась дверь, и заботливые огрубелые руки Эны направили его с Кремнем внутрь строения. Ноздри и лёгкие фандерлинга немедленно наполнились едким, просоленным дымом.

– Теперь можете развязать глаза, – сказала девушка.

Это было первое, что Сланец сделал, как только прокашлялся.

Место, где они теперь находились, похоже было на наземный сарай. В центре в каменной яме ревел огонь, языки пламени вздымались на высоту в два фандерлингских роста, роняя на всё вокруг неяркий красно-оранжевый отсвет. По обе стороны от очага на всю длину высокого прямоугольного помещения протянулись жерди, через каждые несколько шагов поддерживаемые довольно толстыми деревянными грубо обтёсанными столбами. На жердях были развешены сотни выпотрошенных рыбьих тушек.

– Клянусь Старейшими, это и вправду сушильня, – пробормотал Сланец и снова раскашлялся.

Глаза уже тоже немилосердно щипало.

– О, кто это здесь, кто здесь? – голос, хотя и негромкий, прозвучал словно бы над самым ухом.

Сланец вздрогнул и резко обернулся, но не увидел никого, кроме Эны и молчавшего Кремня – осталось только поверить, будто это распластанные рыбьи тушки вдруг заговорили.

– Божечки, божечки, мы, кажется, напугали Папашу Шпрота, – невидимый голос скрипуче рассмеялся. – Идите сюда, лапочки. Вам нечего бояться в сушильне – если вы, конечно, не рыбки. Не правда ли, Мэв?

Сланец колебался, но Кремень сразу направился к огню. Пока мальчик обходил яму, фандерлинг разглядел две маленькие фигурки, сидящие на скамье у очага. Одна из них – старая скиммерша – поднялась навстречу Кремню. Женщина была крошечной, едва ли выше самого Сланца, и хотя весь рыболовный народ имел в лицах что-то лягушачье, эта его древняя представительница походила на одну из тех жаб или илистых прыгунов, которых фандерлинги иногда обнаруживали замурованными в фундаментах сносимых ими зданий – сморщенных, безжизненных на вид существ, которые, тем не менее, ожили бы, стоило только опустить их в воду – пусть они и спали в глине веками.

– Добрый вечерок, – поприветствовала их старушка, – я Гульда, а это – моя милая сестрица, Мэв. – Гульда указала на другую фигуру, ещё меньше ростом, чем она сама, укутанную в грубый плащ с низко надвинутым капюшоном, как будто даже сидя у огня, Мэв невыносимо мёрзла.

– Нынче она говорит не так много, как когда-то, но все её слова мудры – не так ли, радость моя?

– Мудры, – проскрипела вторая женщина, даже не подняв взгляд.

– И тебе привет, дщерь Турли, – обратилась первая старука к Эне. – Ты можешь подождать снаружи со своим морским пони. Великие не имеют ничего сказать тебе сегодня, хотя, без сомнения, в другой раз они найдут слова и для тебя.

– В другой раз, – эхом проскрежетала Мэв, и по её голосу можно было предположить, что она пробыла в дымной сушильне очень, очень долго.

Эна явно была разочарована, но спорить не стала. Сделав книксен в знак прощания с сёстрами, она пошла к двери.

– Вы хранители Чешуи, – предположил Кремень, когда девушка удалилась.

– А чего бы нам ими не быть? – сухое лупоглазое лицо Гульды выглядело почти весёлым, хотя в интонациях промелькнула толика раздражения. – Мы переняли знания от своей матери, а та – от своей, – и так было с тех самых пор, как первый киль врезался в здешнюю почву; кто ещё хранил бы её, натирал до блеска и познавал её тайны?

– И бог говорит с вами через Чешую, – уточнил Кремень, уверенно, будто говорил нечто совершенно разумное.

И похоже, для Гульды так оно и было, потому что она сухо кивнула в ответ.

– Когда он находит нужным.

– Когда он находит, – согласилась Мэв, мягко, осторожно кивая, как будто любое слишком резкое движение – даже кашель, в приступе которого, кстати, опять зашёлся сам Сланец, – могло нарушить шаткое равновесие.

Да по сколько же им лет?

– В последнее время бог много говорил с вами, – сказал Кремень.

Впервые за весь разговор Гульда заколебалась:

– Да… И нет…

– Нет, – пробормотала Мэв. – Да.

– Он говорит с нами, – Гульда покачала головой. – Но иногда создаётся впечатление, что сны изменили его. Раньше он никогда так не гневался. Как будто что-то проникло в его сон и причинило ему боль.

– Сон и боль, – повторила Мэв.

– Возможно, он вспоминает, как покинул этот мир, – сказал Кремень, и с каждым произнесённым словом он всё больше отдалялся от Сланца, которому казалось, что незыблемая прежде твердь уходит из-под ног. – Возможно, он наконец начал вспоминать.

– О да, возможно, – согласилась Гульда, – но всё ещё кажется мне, что он изменился.

– И что же Владыка зелёных глубин говорит вам?

Прежде чем ответить, Гульда долго, пристально рассматривала мальчика.

– Что день возвращения богов близок. Что наш господин велит нам сделать всё возможное, чтобы помочь ему вернуться к нам.

Кремень кивнул.

– Чтобы вы помогли Эгье-Вару вернуться. Но вы утверждаете, что он теперь кажется другим, когда говорит с вами.

Гульда тоже кивнула.

– Будто бы ближе. И он никогда не бывал так зол, даже во времена любой из наших предшественниц. Горяч, не холоден. Нетерпелив и горяч, и жаден, как умирающий от жажды.

– Жажда, – подтвердила Мэв и принялась медленно и с усилием вставать.

Поднимаясь, она покачнулась – крошечный ветхий узелок, старое сухое птичье гнездо из склеенных глиной палочек. Гульда хотела поддержать её, но Мэв отпихнула сестру тоненькой дрожащей рукой. Когда она повернулась к гостям, Сланец увидел её глаза – два круглых жемчужно-белых бельма – и понял, что женщина почти наверняка слепа.

– Сны… изменились, – проскрежетала она, обвиняюще тыча пальцем в Сланца, будто он украл у неё что-то. – Жарко! Жаркие сны! Хладное время! Гнев!

Фандерлинг отшатнулся, но Кремень шагнул вперёд и обхватил её сухую ладошку своей.

Маленькую старушку колотила словно горячечная дрожь.

Сестра поспешила успокоить её:

– Ну-ну, радость моя, моя сахарная, всё хорошо, – приговаривала она, целуя реденькие белые волосы. – Не бойся. Гульда с тобой. Я здесь.

– Бойся, – хрипло шептала вслед за ней Мэв. – Здесь.

– Что здесь, дорогая? Что здесь?

Крошечная скиммерша пробормотала ответ так тихо, что Сланец едва расслышал:

– Гнев…

Эна, дочь Длиннопалого, привезла их обратно к пятому фонарю у тропы в устье реки и там позволила снять с глаз повязки. Сланец был страшно рад тому, что опять может видеть, а пуще того – что они убрались из насквозь просоленной и прокопчённой сушильни.

– Ну, малыш, нашёл ты то, что искал? – спросила девушка Кремня.

– Не знаю, – ответил он. – Я ощупываю незнакомые вещи в темноте, пытаясь понять, как они выглядят.

– А ты странный, а, мальчик? – девушка-скиммер повернулась к Сланцу. – Теперь я вспомнила тебя, ты – Сланец Голубой Кварц.

Сланец, который уж решил, что странности этой ночи исчерпаны, уставился на неё.

– Откуда ты знаешь?

– Неважно. Лучше о том помалкивать. Но ты друг улосийца, Чавена, не так ли?

Даже если она в некотором смысле им помогла, – а поскольку Сланец понятия не имел, что делает Кремень, то не мог утверждать этого со всей уверенностью, – он не был так глуп, чтобы выбалтывать первому встречному всё о беглом лекаре.

– Я бывал у него. Это всякому известно. И что?

– У меня есть для него сообщение. Мы помогли ему, и он обещал заплатить. Наши люди отдали ему много дней своего труда, и не расплатившись с нами, как было уговорено, он выставил моего отца дураком перед всеми. Если увидишь его, передай – скиммеры хотят получить то, что заработали.

Пробираясь по дому Чавена к потайной двери и ходу в Город фандерлингов, Сланец и Кремень услышали шум: шаги и что-то похожее на отдалённые неясные голоса. Суеверный страх Сланца перед сверхъестественным быстро сменился ужасом, имевшим причину более материальную и вескую, когда он расслышал их получше и понял, что это несколько стражников Хендона Толли обшаривают дом, причём ищут именно их.

«Должно быть, они следили за этим местом, – сообразил он, борясь с паникой. – Но мы держались тени – может даже, они не уверены, что мы вошли. Старейшие Земли, пусть так и окажется!»

Сланец знал этот дом лучше любого стражника – по крайней мере, нижние этажи, – и вместе с мальчиком им удалось проскользнуть в дверь до того, как ищейки Толли напали на их след. Захлопнув за собой створку, Сланец заклинил её каменными отщепами и понадеялся, что даже если солдаты найдут дверцу за шпалерой, то решат, что она заколочена давным давно. Но случившееся означало, что обсерватория Чавена находится под наблюдением и отныне небезопасна.

«У нас остается все меньше путей, по которым мы можем уйти из Города фандерлингов, – размышлял он, шагая за мальчиком обратно к храму. – Или даже просто выйти увидеть небо. Скоро мы окажемся как те кролики, которые бежали да попались в охотничьи силки. Худшие опасения Штормкамня начинают сбываться».

Глава 22 Лоскутный человек

Множество ручьёв, которые Баррик встречал или даже переходил, спускаясь с возвышенностей вокруг Проклятого Холма, начали стекаться вместе – быстрые змейки тусклого серебра сбегали по серо-зелёным вересковым пустошам в вечном полумраке, вливаясь одна в другую, и ещё, и ещё, пока не сплелись в единый бурливый поток, слишком широкий, чтобы перебраться, чей неумолчный рокот заполнял уши принца.

– Должно быть, это река Блёклая, – Баррик остановился передохнуть на высоком каменистом участке берега; вода, пенясь, бежала у него под ногами. Влажный туман обволок юношу, но в этот раз Баррика не заботило, что его одежда отсыреет. – Она такой и будет до самого Сна?

– Не дотуда, – Скарн подлетал то слева, то справа, не желая опускаться на мокрые камни. – У подножья холмов она чуток смирнеет, как-то так, и ширится много поболе, ты увидишь. Но она течёт всю дорогу до того плохого места, да. Ну как, ты переменил желание теперь, а? – с надеждой добавил ворон.

Баррик покачал головой.

– Нет, птица. Я должен идти туда.

Всё это предприятие было, конечно, глупо и практически обречено на провал, но некое загадочное, незнакомое волнение в крови принца вело его вперёд. Он ощущал необъяснимую уверенность, что все его затруднения разрешатся, когда это будет необходимо.

«Может, именно это и означает „чувствовать себя хорошо“, – размышлял Баррик, – не беспокоиться ни о ком, кроме себя – да и о себе самом не так уж сильно?» В какой-то мере этому ощущению способствовало ставшее здоровым тело: увечную руку принц уже много лет воспринимал как нечто от себя отдельное, но боль, исходившая от неё, напротив, всегда была частью его существа – и теперь она перестала его беспокоить. Более того, он ощущал раньше почти неподвижную конечность как равную второй по силе, хотя, проведя несколько несложных испытаний, признал, что это всё-таки не так. Мышцы иссохли от долгого бездействия, и он не мог сжать ею палку так же крепко, как здоровой рукой; и всё же перемена была очевидна.

– Я изменился, – сообщил он сумрачному небу. – Я спасён.

– Прошу прощения? – Скарн, осматривавший путь впереди, повернул назад и слетел к Баррику на плечо. От ворона несло хуже чем когда-либо, если такое вообще было возможно.

– Ничего. Что это ты там сожрал?

– Рыбку. Нашёл на камнях там внизу. Выпрыгнула, ага, а обратно в воду не попала. Мякла на воздухе столько дней. Очень мне такое по клюву.

– Уйди от меня, ты воняешь.

– Сами-то тож не фиалками пахнете, – обиженно прокаркал ворон, вспархивая с плеча.

Вересковые пустоши покрывали зелёные, но запущенные луга; земли, по всем признакам когда-то обитаемые – хотя кто здесь жил, Баррик не взялся бы угадать – ныне были заброшены: тут и там среди покинутых полей торчали заросшие травой и куманикой руины всякой величины – от каменных построек с односкатными крышами, врезанных прямо в холм, иные из которых, казалось, достаточно велики, чтобы вместить сказочного Брамбинага и всё его семейство, до изящных крохотных деревушек, самые высокие домики в которых, собранные из коры, травы и речных голышей, были едва Баррику по пояс. Если бы к этому времени он не повстречал уже шило-фей, то решил бы, что эти строения всё равно, что кукольный дом сестры – сделаны лишь для детских игр. Но почему бы маленький народец оставил налаженный быт ради дикарской жизни в опасном Лесу Шелков, да ещё буквально в двух шагах отсюда? Что погнало их прочь из этих зелёных долин вместе со всеми другими, кто жил здесь, зачем они ушли, оставив после себя лишь тихие, печальные развалины?

– Так как далеко? – снова спросил юноша Скарна.

Они тащились по лугам уже третий день, и его новообретённая уверенность начала таять в безжалостном однообразии путешествия вдоль реки по вересковым пустошам и необитаемым равнинам. Из-за практически неутихающего ветра Баррик, даже шагая по самой плоской долине, словно бы взбирался из последних сил на крутую горку, к тому же истрепавшаяся одежда его почти никак не согревала.

– До города Ночных? До дурного места? – Скарн покачал лоснящейся головкой в усталом неодобрении. – Страшно далёко ещё. Шагать дни и дни.

Баррик нахмурился. Что там сказал слепой король в видении, которое Спящие показали ему? «Приди скорее, дитя. Мы несёмся во тьму». Времени оставалось всё меньше и меньше, это было ясно… но что это за тьма, которой боялся король фаэри?

Однако не всё в приречных лугах было таким уж безрадостным. В отличие от непролазной лесной чащобы эти земли оставляли для принца открытым небо Страны Тени, и впервые за долгое время у Баррика появилась возможность смотреть на него хоть весь день. Оно оставалось сумрачным, как и всегда, но не вечно одинаково серым, как он думал раньше: облака плыли, повинуясь порывам ветра, а само небо меняло оттенки от жемчужно-бледного, словно туман, до свинцового, как грозовая туча. Стаи птиц пролетали над головой, слишком высоко, чтобы разглядеть как следует, каких именно, но, несомненно, вполне обычных, как те, которых он помнил – с более благодатных земель. Да и река, пусть течение её было и не таким стремительным, как на высотах, всё же бежала довольно живо, так что Баррик – можно сказать, впервые с тех пор, как он пересёк Границу Тени – наконец-то ощущал, что действительно шаг за шагом продвигается вперёд.

Иногда Баррику даже казалось, что он вернулся в страну, где светит солнце. Несмотря на то, что здесь не было ни кромешной тьмы, ни яркого света, на берегах Блёклой кипела жизнь. В низинах река заливала луга, образуя болота, поросшие качающимися стеблями рогоза, похожими на тоненькие косточки; в других местах плакучие ивы полоскали ветви в речной воде, точно женщины, моющие волосы. Надутые чёрные лягушки, громко вопрошавшие что-то пронзительным кваканьем, замолкали при его приближении – и возобновляли перекличку, когда принц проходил мимо. Временами, невидимое, шуршало в тростниках и что-то покрупнее лягушек, а однажды юноша увидел и огромного самца оленя, сторожко поднявшего голову на берегу, к которому зверь спустился на водопой; весь чёрный, но с великолепной короной серебристых рогов, он стоял так неподвижно и так спокойно взирал на Баррика, что принц едва ли поверил бы, будто перед ним простое животное – и был настолько величествен, что юноша, несмотря на почти постоянно одолевавший его голод, спохватился, что оленя можно было бы попробовать убить, лишь когда зверь давно уже скрылся в лесу.

Живность кишела и в самой реке: в заводях сновали стайки посверкивающих рыбок, на стремнине встречались и какие-то твари покрупнее, плохо различимые в толще воды – Баррик видел только их шипастые спины, взрезающие поверхность реки, или длинные тени, скользящие под ней.

И всё же от этой живности ему не было ровным счётом никакой пользы, раз нельзя было наполнить ею желудок. Помокнув и помёрзнув в реке час или два, он обнаружил, что блестящие рыбки чересчур резвы, чтобы их поймать, и самое большее, до чего он продвинулся в охоте на луговых птиц – наткнуться случайно на гнездо с диковинно окрашенными яичками. Вот они, да ещё съедобные корешки и травки, которые предлагал Баррику Скарн, и служили принцу единственным пропитанием. Хотя теперь он мог развести огонь, возможность приготовить еду мало значила для того, у кого не было еды, чтобы её готовить. И где-то спустя неделю путешествия вдоль реки по бесконечным травянистым равнинам даже исцеление руки утратило свою примечательность. Трудновато было радоваться тому, что мышцы работают как положено, когда желудок постоянно ноет от голода, и пусть пальцы, прежде скрюченные наподобие птичьих, чудесным образом обрели свободу движения, они покраснели и потрескались от непрекращающегося холодного ветра.

Когда деревья, росшие по берегам, начали захватывать землю всё дальше и дальше от воды – сначала маленькими куртинами, потом небольшими рощицами из берёз и буков с редкими вкраплениями вечнозелёных крон и деревьев, которых принц не узнавал, Баррик сначала даже обрадовался лесу. Под лиственным пологом воздух будто бы чуточку потеплел, да и ветер дул гораздо тише. Но держаться реки при этом сразу же стало труднее и как-то неприятно припомнились шелкины… Обитают ли и здесь эти отвратительно мокроглазые твари? А может, в этом лесу устроил себе обиталище и кто-то пострашнее – змеи, волки или иные чудовища, встречу с которыми не пережил ни один смертный, чтобы дать им название?

От Скарна помощи было ещё меньше, чем всегда. По мере того, как лес густел, ворон всё чаще отвлекался на поиски неизведанных и неиспробованных ещё яств, и хотя кое-какие из них годились и Баррику, особенно чаще попадавшиеся теперь птичьи гнёзда, от остальной его добычи – к примеру, пятнистых серых слизней, которых ворон преподнёс как «сладеньких и мягоньких, язык проглотишь» – юноше не было никакого проку. Он достаточно оголодал, чтобы на пробу откусить разок от желейно подрагивающей дряни, но ничто на свете не заставило бы его сделать это повторно.

Так и случилось, что спустя много дней пешего пути к Сну по пустоземью именно этот, насквозь промокший, усталый, несчастный и очень голодный Баррик Эддон повстречал лоскутного человека.

Дождь гулко барабанил по листьям над головой, слышный даже сквозь гул торопливой реки. Баррик долго возился с отсыревшими щепками, прежде чем ему удалось разжечь огонь, и только-только раздул пламя до того, чтобы костёр не погас без надзора, как услышал какой-то звук и увидел невдалеке высокую фигуру, бредущую сквозь тростники у речного берега. Пришелец не делал никаких попыток спрятаться – более того, шумел он изрядно – но у Баррика волосы встали дыбом; он подскочил, приняв низкую стойку, и потянул из-за пояса обломок копья.

В этой позе он и остался, молча напряжённо ожидая, пока существо подковыляет поближе. Оно, похоже, не подозревало о присутствиии Баррика, если только – напомнил себе принц – не пыталось его обмануть. Он задержал дыхание и замер, потому что существо наконец выбралось из тростников и повернуло к нему свою нелепую башку. На миг юноше показалось, что его страх обрёл плоть: пришелец оказался каким-то чудовищем, несуразной, бесформеннной пёстрой кучей с развевающимися лентами щупалец.

Баррик уже поднялся на ноги, не уверенный, напасть ему или убежать, когда вдруг понял, что за голову существа принял капюшон плаща, низко надвинутый для защиты от дождя. Щупальца оказались драной одеждой, неожиданно броской и яркой, так что странный тип мог бы скорее сойти за участника религиозной процессии, чем за дикого лесного человека.

Скарн свалился принцу на плечо, изрядно его напугав.

– Неправильный, – хрипло и беспокойно зашептал он. – Никогда я такого не видывал. Не близься к нему. Нам он не нравится.

Пришелец заметил их костерок и поспешил к путешественникам, размахивая руками и выкрикивая бессмыслицы скрипучим голосом:

– Гавай ху-ао! Гавай!

Баррик споро отскочил на шаг, угрожающе выставив перед собой наконечник копья, и тоже заорал:

– Стой! Скарн, скажи ему что-нибудь по-фейски! Скажи, чтоб не подходил!

Странный оборванец остановился и скинул капюшон, открыв бледное лицо с дорожками грязи, и Барррик невольно подумал, что лицо это вполне обыкновенное, не говоря уж о том, что принадлежит оно такому же, как он, человеку.

– Что… что вы сказали? – переспросил незнакомец. – Это ведь речь Живущих под солнцем?

Баррик не сразу вспомнил, что так жители Страны Тени называют земли, лежащие по ту сторону Границы.

– Да, – ответил он, не спеша, однако, опускать копьё, нацеленное на незнакомца. – Да, я сам оттуда родом. Ты говоришь на моём языке?

– Говорю! Я помню его! – пришлец сделал навстречу юноше несколько неуверенных шагов. – О, клянусь Чёрным Очагом, у вас и огонь есть – благослови вас боги, сударь!

Баррик предупреждающе повёл остриём копья.

– Стой там. Чего тебе надо? И кто ты? – он оглядел нелепую фигуру. – Ты не похож на фаэри. Скорее, на человека.

Это замечание озадачило незнакомца, и он комично наморщил лоб, обдумывая услышанное. Он действительно не походил на кваров, ненормально тонкокостных и странно вытянутых. Лицо было тощим и грязным, в каждую морщинку въелась сажа, а в мокрых спутанных волосах застряли веточки и листья. И хотя у него недоставало больше зубов, чем должно бы в таком возрасте, на вид незнакомец был немногим старше самого принца.

– Человек? Я человек? – парень медленно кивнул, качнув своими многоцветными лохмотьями. – Это верное слово. Да, это то самое слово.

– Откуда ты родом? – Баррик огляделся – на случай, если это чумазое недоразумение привело союзничков, засевших поблизости и готовых выскочить и ограбить его, но вокруг никого не было видно.

– Я из… да, из солнечных земель, – наконец проговорил незнакомец – медленно, будто нащупал ответ на почти неразрешимую загадку. – Но я не очень хорошо их помню, – добавил он, погрустнев. – Это было так давно.

– Как тебя зовут?

Лоскутный человек слабо улыбнулся.

– Хозяин зовёт меня Пиком.

Баррик отступил и позволил ему подойти к огню. Пик суетливо шмыгнул мимо юноши и присел на корточки, протянув руки к язычкам пламени и содрогаясь всем телом.

– Что тебе нужно? – повторил Баррик наконец. – Ты заблудился? Или хочешь попробовать меня обокрасть?

Человек по имени Пик весь съёжился, будто принц его ударил.

– Нет! Пожалуйста, не бейте меня, умоляю. Я так долго искал кого-нибудь, кто мог бы мне помочь. И хозяину, моему бедному хозяину!

Каждый нерв, каждый мускул побуждал Баррика скорее бежать от этого сумасшедшего оборванца – Скарн уже подлетел повыше, как будто его безумие было заразно.

– О чём это ты?

– Один из блемми выпал из лодки. Я пытался втащить его, но тоже упал. Почти утоп! Я уже так долго брожу здесь в поисках помощи. Но мой бедный больной хозяин…

– Блемми?

– Просто пойдёмте со мной, – хотя с лохмотьев ещё текло ручьём, лоскутный человек подскочил и потрусил к реке, постоянно оборачиваясь, как нетерпеливый пёс, который проверяет, следует ли за ним хозяин. – Пойдёмте и увидите!

Скарн кружил у принца над головой, накаркивая всяческие ужасы, пока тот спускался к широкому берегу, заросшему осокой, и вытоптанной Пиком в грязи и сорняках тропинке.

– Хватит, птица, – наконец не выдержал Баррик. – Займись чем-нибудь полезным. Слетай вперёд и погляди, не караулит ли там меня этот парень с дубинкой или ещё чем наготове.

Ворон вернулся очень быстро.

– Он стоит, глядит на воду, ждёт, вроде как. Там лодка, но нам она не нравится – люто нехорошее что-то с ней.

Когда Баррик подошёл к Пику, невысокий парень, как птица и говорила, стоял на растоптанном кустике травы, уставившись на место, где река разливалась, образуя спокойную заводь. Посреди неё, на расстоянии хорошего броска камнем от берега, медленно описывала круги чёрная лодка, управляемая странной горбатой фигурой.

Баррику потребовалось время, чтобы верно определить размеры и дальность.

– Тот, кто на вёслах – просто здоровяк. Это и есть твой хозяин?

Пик так посмотрел на принца, словно тот сморозил ужасную глупость.

– Это другой блемми. У него только одно весло.

– Даже так он может, пользуясь им, как шестом, подтолкнуть лодку к берегу, – пожал плечами Баррик, удивляясь про себя, каких же Пиков хозяин нанял тупых гребцов. – Скажи ему об этом.

– Он… – лоскутный парень покрутил ладонью сбоку головы и в конце концов нашёл-таки слово. – Не слышит.

– О, божьей милостью… – Баррик снова поглядел на горбуна и длинную кружащую чёрную лодку. – Так плыви к нему и покажи.

Пик занимался тем, что выбирал из волос тростинки.

– Не умею плавать. Упав, я почти утонул, но нашёл мелкое место, слава Межмирью.

Баррик перевёл взгляд на него и обратно на воду.

– Ну, что водится в реке такого, о чём мне следует знать? Что-нибудь зубастое, к примеру?

– Я выбрался, – откликнулся Пик. – Но я сам сначала долго тут барахтался.

Баррик выругался про себя и вошёл в воду. Примерно на полпути илистое дно резко ушло вниз, и он поплыл. Приближаясь к медленно скользящей лодке, принц ожидал, что гребец повернётся к нему, но человек так и остался стоять, странно согнувшись, как будто у него кружилась голова, однако мышцы на широкой спине играли, а мощная рука мерно загребала единственным веслом в уключине снова и снова.

Гребец заметил юношу, только когда его пальцы сомкнулись на досках планширя и он подтянулся, чтобы влезть на борт. Баррик успел только лишь отметить, что и кормчий, и лодка больше, чем ему показалось с берега, и что на палубе под маленьким тентом лежит длинное бледное тело, когда огромная туша гребца, всё так же не поднимающего головы, развернулась в его сторону.

И принц увидел, что поднимать тому и нечего – головы не было, только в грудной клетке помещались два больших влажных глаза. Баррик с воплем спрыгнул назад в реку, едва не стукнувшись головой о второе весло, плававшее рядом, ушёл с головой под воду и вновь вынырнул, в панике ещё и порядочно наглотавшись тины.

– Боги небесные, что это за чудовище? – отплёвываясь, прокричал он.

– Это не чудовище, – заорал с берега из тростников Пик. – Просто блемми! Он тебя не тронет!

Если бы Баррик стоял на сухой земле, ему пришлось бы дольше искать в себе смелость снова приблизиться к лодке, но вечно торчать в воде он не мог. Существо вновь повернулось к нему, когда принц забрался обратно на борт, но больше никак не отреагировало. Весло в его больших руках продолжало погружаться в воду – размеренно, как лопасти мельничного колеса, и лодка по-прежнему лениво кружила по лагуне.

Когда они проплыли достаточно близко к второму веслу, Баррик выудил его и сунул блемми, стараясь не слишком пялиться на бессмысленные, немигающие глаза на его груди или на пустое место над плечами, где обычно и должны помещаться шея и голова. Существо, похоже, не заметило, что ему предлагают, но когда юноша вставил весло в уключину, без колебаний ухватилось за него и продолжило грести обеими руками. Лодка устремилась вниз по течению.

– Как мне заставить его повернуть к берегу? – прокричал Баррик. – Есть у этой проклятой твари уши?

– Положи на него руку и скажи «С'йар»! – заорал в ответ Пик. – Громко, чтобы он почувствовал тебя!

Баррик положил руку на плечо блемми, чересчур огромное, но, однако, вполне нормальное на ощупь, и произнёс нужное слово. Чудище подняло одно весло над водой и держало, пока лодочка не развернулась носом к берегу, а затем опять принялось грести обоими. Очень скоро узкий чёрный киль врезался в заиленный частокол тростника и Баррик спрыгнул на берег. Когда лодке некуда стало двигаться дальше, блемми просто перестал грести; глаза на груди уставились на Баррика и Пика с безразличием пасущейся в поле коровы.

Лоскутный парень забрался в лодку, откинул полог навеса и упал на колени рядом с неподвижным телом. Его оживление тут же сменилось сдавленными всхлипами.

– Ему хуже! Он не доживёт до прибытия в Сон!

Баррик постарался скрыть изумление.

– Твой хозяин родом… из города Сон?

– Кью'арус – великий человек, – с горячностью отозвался Пик, будто Баррик выразил в этом сомнение. – Все бессонные станут оплакивать его.

– Кёу-руз, – Баррик покатал незнакомое слово на языке. – И он – один из них? Один из бессонных?

Пик вытирал глаза, но напрасно – слёзы продолжали литься.

– Да – он спас меня! Я был бы уже мёртв, если бы не его доброта. И он почти никогда не бил меня…

Он повалился на грудь безмолвно лежащего хозяина, вздрагивая всем телом; Баррик забрался обратно в лодку и, осторожно обойдя застывшего блемми, приблизился, чтобы взглянуть на того, кого оплакивал Пик.

Хотя принц и ожидал подобного, всё же, воочию увидев шелковистую серую кожу и узкое длинное лицо, так схожие с обликом Уени'ссоха – кровожадного ручного колдуна полубога Джикуйина, он содрогнулся. Хозяин Пика метался в каком-то горячечном бреду, но слишком ослабел и потому едва шевелился. Его невидящий взгляд блуждал, ни на чём не задерживаясь, а широко раскрытые глаза были того же странного, что и у Уени'ссоха, оттенка – голубовато-зелёные, как ксандианский гагат, и совсем без белков. Глядя на это кошмарное напоминание о Глубинах, Баррик едва сдерживался, чтобы не вонзить своё оружие в грудь этого существа, но его слуга-оборванец явно питал к нему совершенно иные чувства: когда Пик поднял голову и глянул на принца, глаза у него были красные, а лицо всё мокро от слёз.

– Остальные слуги сбежали, когда хозяина ранили. Я не мог ухаживать за ним и присматривать за блемми. Пойдём со мной. Помоги мне! Вместе мы сможем довезти его до Сна.

– У нас нет к тому охоты! – сипло прокаркал Скарн с высокого архерштевня, возбуждённо хлопая крыльями.

– Уймись, птица! – Баррик перевёл взгляд с тощего слуги на его умирающего господина.

Однажды, когда он дрался с шелкинами, всё сделалось вдруг очень ясно: ему предназначено совершить это. Как Гилиометес или Кэйлор, он найдёт выход из любого сложного положения. И вот он, один такой выход: лодка, которая отвезёт его в Сон, и советчик, который поможет ему незамеченным пробраться в это чуждое место. Возможно, Спящие переоценили опасность – возможно, теперь среди Бессонных живёт много смертных, таких, как Пик.

И всё же эта идея его пугала. Она казалась слишком очевидной, чтобы оказаться безопасной, как дочиста отмытая ярко-оранжевая морковка, лежащая в центре петли-ловушки рядом с кроличьей норой – но, с другой стороны, может, так и ощущается прикосновение руки судьбы? Принц бросил последний взгляд на блемми, вздрогнул – и кивнул.

– Отлично, я пойду с тобой. По крайней мере, пока.

Теперь, когда в массивных кулаках было зажато правильное количество вёсел, безголовый блемми погнал лодку вниз по реке. Умеренное течение делало большую часть работы, но странное создание, похоже, видело лучше, чем предполагал Баррик, и направляло судёнышко в обход препятствий с ловкостью, весьма несхожей с прежним беспомощным кружением по заводи. Пока Пик хлопотал над серокожим, погрузившимся в более спокойный сон, Скарн мрачно восседал на высокой корме или, громко хлопая крыльями, летел позади.

– Ты сказал, что твоего хозяина ранили, – спросил Баррик своего лоскутного попутчика. – Что случилось?

– В землях Плута на нас напали бандиты, – Пик обтёр серую кожу своего господина влажной тряпицей. – Из бечёвников. На первый взгляд они показались нам вполне обычными, разве что были тощи, как угри с ногами – и не закрывали ртов совершенно. А уж зубы – жёлтые и длинные, что строительные гвозди, – человек в цветастых шутовских лохмотьях поёжился. – Один из телохранителей хозяина погиб сразу, а потом кто-то из бандитов по-попал в господина стрелой. Один из оставшихся слуг и я… мы вытащили её… но затем стрелы пронзили второго телохранителя и все прочие слуги посигали за борт, чтобы спастись от них, но так никогда и не выплыли. Это было ужасно! Блемми гребли быстро, да, а бечёвники оставались на берегу, и мы смогли удрать, но второго слугу тоже убили выстрелом в спину, стрелой, раскрашенной как змея. Он умер. А господин… ем-му становилось всё хуже и хуже… – Пик не мог больше говорить.

Баррику неловко было глядеть, как всхлипывает взрослый мужчина, и он отвернулся, провожая взглядом береговые тростники, пока Пик не продолжил рассказ.

– Это было три сна назад, так показывает часоящик хозяина. Потом мы натолкнулись на скалу, и один из блемми упал в воду и утонул. Остальное ты видел.

Баррик слегка нахмурился.

– Как он мог утонуть? У них же рта нет.

– Есть. Внизу живота. Они даже издают звуки, когда им больно или они напуганы – такой царапающий свист…

– Хватит, – Баррику не хотедось об этом думать – слишком оно всё было неестественно. – И что произойдёт, когда мы доберёмся до Сна? Твой господин умирает – мы оба это понимаем. Что будет с тобой… да и со мной, если уж на то пошло?

– С нами… всё будет в порядке, я уверен – произнёс человек по кличке Пик – так, будто только что впервые о том задумался. – Хозяин всегда был добр ко мне. И ещё есть виммуаи – о них он тоже всегда заботился. Он позволяет им умирать от старости!

– Вимми-айя? Кто это? Какие-то животные?

Пик помотал головой.

– Они… они люди, как ты и я. Их разводят и выращивают в Сне, это потомки тех, кого много лет назад поймали у Границы Тени. Хозяин обычно держит по дюжине зараз.

Рабы, иными словами. Люди-рабы. Но Баррик не особенно удивился – он и на секунду не сомневался, что в Сне смертные лишены тех привилегий, какими пользуются сами Бессонные.

Кью'арус заговорил во сне – тихонько забормотал, и Баррику почудилось, что он различает отдельные слова, но понять их он мог не лучше, чем разобрать, о чём поёт ветер.

– Как вышло, что ты попал в услужение такому существу? – поинтересовался принц.

Пик поднял к нему застывшее маской страдания лицо.

– Я… я потерялся. Он нашёл меня. Он проявил добросердечие и взял меня к себе в услужение.

– Добросердечие? Вот это… существо? Как-то не верится.

Парень разинул рот.

– Но он был… но он же…!

Баррик пожал плечами.

– Если ты так говоришь, пусть так.

Другого Бессонного, Уени'ссоха, он помнил безжалостным чудовищем. Могло ли быть так, что этот действительно совсем на него не похож – или всё дело в том, что, натерпевшись всякого за Границей Тени, этот парень, Пик, просто сбрендил?

– Голоден я, – вдруг заявил Скарн. Ворон снялся с кормы и, тяжело хлопая крыльями, перелетел заросли вдоль реки, устремляясь к лесу.

«Что это нашло на птицу? – про себя подивился Баррик. – И слова не услышишь уж не помню с какого времени. А ведь обычно от его нытья спасу нет».

И постепенно, когда принц уже потерял счёт дням их затянувшегося путешествия вниз по реке, он начал замечать, что Скарн не просто притих, но и намеренно всячески избегал спутников: он много времени проводил в воздухе, но даже возвращаясь из своих одиноких полётов, чаще всего усаживался на архерштевне, изогнутом брусе из морёного дерева выше роста Баррика, и молча наблюдал за рекой и уплывающими назад берегами.

«Может, ему не нравится блемми? – предположил юноша. – Видят боги, эта образина напугает кого угодно».

Блемми и впрямь был безобразен, но и очень силён – он быстро приспосабливался к изменениям в течении реки и обходил скалы буквально одним толчком весла. Баррик мог только вообразить, что делалось, когда лодкой управляли сразу двое таких безголовых – она должна была просто лететь по воде. На опасном участке реки, когда блемми провёл лодку между двумя большими камнями, которые обозначала лишь вспенившаяся над ними вода, Баррик чуть не потерял Джаирово зеркало. Лодка внезапно сменила курс, Баррик покачнулся – кожаный мешочек выпал у него из кармана и свалился со скамьи. Левая рука юноши – его когда-то увечная рука – рванулась вперёд и схватила кошель в воздухе, как ястреб воробья.

Баррик уставился на свою больную руку, восхищаясь тем, на что она теперь была способна, и ужасаясь тому, что почти произошло. Какой же он тупица, так безалаберно обращался с зеркалом – а ведь теперь оно представляет для него первостепенную важность. Он перерыл всю лодку в поисках ненужной верёвки, и нашёл на удивление тонкую якорную бечеву, от которой и отпилил кусок лезвием сломанного копья. Провертев в мешочке подходящую дырку, он просунул сквозь неё бечеву и связал концы, а затем надел на шею и снова спрятал под рубашку.

Вскоре на реке начали появляться и другие лодки – в большинстве своём маленькие рыбачьи ялики, управляемые одним-двумя Бессонными, одетыми в лохмотья. Взору Баррика предстали и редкие домишки по берегам, начавшие постепенно сменяться небольшими поселениями, принадлежавшими, по всей видимости, всё тому же серокожему народу. Но попадались и суда намного больше их собственного: баржи с огромными, иссиня-фиолетовыми парусами или длинные галеры, приводимые в движение полудюжиной – а когда и больше – блемми.

– Мы что, уже близко к Сну? – спросил он Пика, когда один из таких кораблей проплыл мимо них, оставив лодку качаться в мощной кильватерной струе.

– В дне пути – нет, чуть больше, – рассеянно ответил оборванец.

Его хозяин всё ещё был жив, но лишь едва-едва, и Пик почти не отходил от него. Позднее тем же длинным серым днём Кью’арус опять очнулся от тяжкой дремоты, но в этот раз его блестящие глаза остались открытыми, обозревая всё вокруг, хотя тело по-прежнему расслабленно покоилось на ложе.

– Вот, хозяин, выпейте воды, – засуетился его лоскутный слуга, выжимая тряпицу над ртом Бессонного.

– Пик-х-х, – прохрипел серокожий, впервые заговорив на языке живущих под солнцем; он изъяснялся на нём с сильным акцентом, очень затруднявшим понимание. – Я не вижу тебя…

– Но я здесь, хозяин.

– Я чувствую… мой дом…

– Да, мы близко, хозяин, – подтвердил Пик. – Мы скоро доплывём до него. Крепитесь!

– Конец близится, маленький Пик-х-х, – прошептал Бессонный; на углах пепельно-серого рта выступила розоватая слюна.

– Не бойтесь, хозяин, вы доживёте до того, чтобы увидеть свой дом.

– Нет, конец… не мой, – выдохнул Кью’арус так тихо, что даже Баррик склонился пониже, чтобы лучше слышать. – Это мало… меня тревожит. Конец всех вещей. Я чувствую, как он… как он приближается. Как студёный ветер.

Бессонный вздохнул, и веки его сомкнулись. Но прежде, чем уснуть снова, он проговорил:

– Как ветер из страны мёртвых.

В тот день Кью’арус просыпался ещё несколько раз, однако Пик сообщил, что бормотал он совершенную бессмыслицу. Серокожий почти не шевелился – только открывал глаза и рот: умирающий Бессонный смотрел на обоих спутников с каким-то тоскливым испугом, как будто ждал от них исцеления или смерти. Баррик невольно вспоминал о голове тригонатского пророка Бреннаса, которая, как утверждалось, оставалась в ящике живой и говорящей ещё три года после того, как ксандианцы казнили его.

Некоторое время спустя Баррик пробрался мимо огромного блемми, который налегал на вёсла с прежним безмолвным усердием, и вскарабкался на нос лодки, высматривая Скарна. Ухватившись за форштевень, чтобы не упасть, он обозрел окрестности, ища взглядом ворона. На горизонте, и правда, виднелось что-то чёрное, но гораздо, гораздо большее, чем птица.

– Что это – гроза? – спросил принц у Пика.

Далёкое нечто, казалось, висело у самой земли, громадный клубок тьмы, раскинувшийся над рекой, плотный и чёрный снизу, но кверху понемногу светлевший – пока совершенно не растворялся в сумрачном небе, как чернильная лужица в промокашке.

Пик помотал головой.

– Это Сон.

– Город? В самом деле? Но он чёрен, как грозовая туча!

– А, это мглампы. Жителям Сна не по душе сумеречный свет их мира, укрытого Мантией – он для них слишком ярок. Мглампы создают для них любимую ими ночь.

Баррик вперил взгляд в чернильную кляксу на горизонте, словно ждущую его, как засевший в ловчей сети безжалостный паук.

– Они создают ещё больше темноты? Этот, будь он проклят всеми богами, вечный сумрак для них недостаточно тёмен?

– Бессонные любят темноту, – серьёзно объяснил Пик. – Им её никогда не достаточно.

Ворон наконец вернулся. Он приземлился на фальшборт маленькой лодки и остался там, принявшись с напускным безразличием вычищать основания крапчатых перьев.

– Ты видишь вон то, чёрное, впереди? – спросил его Баррик. – Пик говорит, это Сон.

– О да, мы видели, – ворон подцепил клювом что-то незаметное глазу. – Мы летали туда.

– Это город или городок? Насколько он велик?

– О, эт город, ага. Страшно большой. Страшно тёмный, – Скарн склонил голову набок, разглядывая принца.

– Не слушал нас ты, нет, а? А теперь и ты, и я – оба прямёхонько туда и плывём.

Ворон раздражённо присвистнул и перепрыгнул поближе к корме.

– Это очень плохое место, этот город Ночных, – прокаркал он оставшемуся позади спутнику. – Хорошо, что у нас есть крылья. Плохо, что у кое-кого другого их нет.

Глава 23 Гильдия калликан Подмостья

– Я выбрал те дары, которые показались мне наиболее подходящими, – Давет всё ещё был одет в дорожный плащ, будто только что слез с лошади.

Он и Бриони встретились на этот раз в Приречном саду. Воздух там был пропитан сыростью, и оттого эта часть территории Бродхолла не пользовалась популярностью у его обитателей.

– Из-за войн на севере и на юге многое стало трудно достать, особенно для такого необычного народца. Боюсь, оно, как говорится, не за два краба куплено.

– Надеюсь, того, что я дала вам, оказалось достаточно? – Бриони уже истратила почти все деньги, данные ей взаймы Энеасом.

– Этого хватило, но вернуть вам мне нечего.

Принцесса вздохнула:

– Не знаю, как и благодарить вас, мастер дан-Фаар. Так многие, чьим долгом было хранить мне верность, предали меня… или были отняты. И вот я здесь, и со мной – единственный мой оставшийся друг, – она улыбнулась. – Кто мог бы предположить, что им окажетесь вы?

Он улыбнулся в ответ, но вид у него был, пожалуй, не самый весёлый.

– Друг, да, принцесса – но единственный ли? Сомневаюсь. У вас много друзей и союзников в Южном Пределе, которые говорили бы в вашу защиту – да что я, не только говорили бы! – если бы вы были там.

Бриони нахмурилась.

– Сейчас им уже должно быть известно, что я жива. Слухи не могли не дойти – хотя бы какие-то. Я открыто живу здесь вот уже не один месяц.

Давет кивнул.

– Да, ваше высочество. Но одно дело – знать, что твой суверен жив, и совсем другое – рисковать своей жизнью за него в его отсутствие. Откуда же вашим – даже самым верным – сторонникам знать, вернётесь ли вы? Расстояние смущает сердца. Сумейте невредимой добраться в Южный Предел, и – осмелюсь утверждать – вы найдёте там немало своих приверженцев.

Она кивнула и подала ему затянутую в перчатку руку.

– У меня нет денег, чтобы заплатить вам, мастер дан-Фаар, – сказала она с грустью. – Как долго могу я продолжать рассчитывать на вашу дружбу, не имея ничем вознаградить за неё?

Давет поцеловал тыльную сторону её ладони, не отводя, однако, карих глаз от лица принцессы.

– Вы можете полагаться на меня в любых обстоятельствах, моя леди, но не считайте, что в нынешних неравных отношениях я – сторона пострадавшая. Скажите себе так: он просто азартный игрок – чем я хорошо известен – провернёт дельце тут, выполнит работёнку там, не слишком при этом подставляясь, но всё это – ради возможности в будущем сорвать большой куш.

Он отпустил руку принцессы и театрально поклонился:

– Да, пожалуй, лучше всего рассматривать наши м-м-м… действительно, непростые… отношения именно в таком свете.

На сей раз улыбка посланника гораздо больше напомнила Бриони его прежнюю тигриную ухмылку, и у неё вдруг на миг перехватило дыхание.

– Что ж, – продолжил он, выпрямляясь, – вы найдёте свои дары в комнатке над этой таверной у Подмостья… – мужчина протянул принцессе обрывок пергамента, – и двух понятливых малых, которые отвезут их куда вам нужно, – он поклонился. – Надеюсь, это послужит к вашей пользе, моя принцесса. Говоря откровенно, участие в ваших приключениях само по себе – награда для меня почти уже достаточная. Можете ли вы сказать мне, почему калликане?

– Это желание богов.

– Ну, если вы так сильно не хотите мне говорить…

– Я не ухожу от ответа, мастер дан-Фаар. Богиня говорила со мной во сне – вернее, полубогиня… – он улыбался, глядя на девушку. – Вы не верите мне.

– Напротив, моя леди. Я верю, что ничего подобного происходящему вокруг не случалось со времён богов. И совершенно очевидно, что вы и ваша семья оказались в центре этих событий. Но остального, что у меня на сердце, я не открою даже вам, принцесса.

– Ну, что ж, сказано честно.

– За сим позвольте откланяться, – мужчина стряхнул с бриджей несколько капель ночной росы. Ножны стукнулись о скамью. – Не знаю, когда мы встретимся снова, ваше высочество. Я должен исполнить другие обязательства.

– Вы… вы уезжаете из города? – Бриони сама не ожидала, что известие так испугает её.

– Боюсь, я уезжаю из Сиана вообще, принцесса.

– Но вы… но вы мой единственный настоящий союзник, Давет. Куда вы едете?

– Не могу сказать вам, – ответил он. – Простите мне скрытность, но речь идёт о репутации дамы. И всё же, не сомневайтесь – это не последняя наша с вами встреча, принцесса. Мне не нужно верить ни во что чрезвычайно странное, чтобы смело утверждать это.

Неожиданно ощущая неловкость и смущение, она встала, и Давет взял её за руку.

– Мои мысли всегда пребудут с вами, Бриони Эддон. Никогда не сомневайтесь в себе. У вас есть своё предназначение, и оно ещё далеко не исполнено. В этом вы можете быть уверены и тогда, когда не уверены уже более ни в чём.

Ещё раз он поднёс её руку к губам и поцеловал, а потом развернулся и исчез в тенях садовой тропинки.

– Я всё ещё не вполне понимаю, что вы затеяли, принцесса Бриони, – сказал Энеас, пока они шагали вниз по узенькой улочке, параллельной Фонарной Аллее.

Так они привлекали гораздо меньше внимания, чем если бы шли по этой широкой и оживлённой дороге, чего, собственно, Бриони и добивалась. И тем не менее, невозможно было выйти в город в сопровождении наследника трона с его телохранителями и парой запряжённых волами телег, не собрав при этом толпу зевак.

– В таком случае оказанное вами доверие для меня лучший комплимент из возможных, – только произнеся это, Бриони тут же заволновалась: не звучат ли её слова так, будто она пытается очаровать принца.

«В конце концов, он хороший человек, и я должна ему больше, чем несколько учтивых и приятных слов».

– В самом деле, я рассказала вам всё, что могла. Если я скажу хоть что-нибудь ещё, вы перестанете опасаться, что я сошла с ума – вы в этом совершенно уверитесь!

Энеас рассмеялся.

– Клянусь, любой разговор с вами будничным никак не назовёшь, Бриони Эддон! Уже ради одного этого я счастлив сопровождать вас куда угодно. Но вот: сегодня по вашей просьбе я иду с вами всего лишь в один из районов своего города – признаться, плохо мне знакомый. Подмостье давно известно своими необычными жителями и ещё более необычными происшествиями.

– Необычен этот народ разве что в том случае, если вы судите их только по росту, – ответила Бриони. – Но если они хоть немного похожи на фандерлингов, живущих на моей родине, ваше высочество, я склонна полагать, что они честные горожане – то есть, не хуже других людей.

Энеас кивнул.

– Важное уточнение. Но не будем обвинять их заранее в преступлениях, совершаемых большими людьми – возможно, с непорядочностью дело обстоит так же, как с ценой на рыбу или мясо, которая тем выше, чем больше весит кусок.

Бриони не удержалась от смеха.

Как от него и ожидалось, Давет дан-Фаар превосходно подготовил почву для их визита: когда гости прибыли в Подмостье, калликане незамедлительно открыли ворота Дома Гильдии и пропустили всех внутрь, включая и телеги. Внутри было темно, потолки оказались низкими. К гостям подошли несколько маленьких работников: они отвели волов в стойла и начали разгружать повозки. В своём роде Дом Гильдии был таким же отдельным миром, как и дворец Бродхолл – хотя и гораздо миниатюрнее.

Затем появились стражники-калликане, одетые в доспехи и держащие что-то вроде церемониальных кирок, и провели их в зал заседаний.

– Прошу, леди… и сэр, – сказал один из них, кланяясь. – следуйте за нами, пожалуйста.

Этот учтивый человечек внезапно напомнил ей о том дне, когда они охотились на виверну, тогда, в Южном Пределе, и фандерлинге, которого её лошадь чуть не затоптала. То был день, когда покатился первый камень лавины обрушившихся на них бед – день, когда они получили письмо от похитителя их отца с предложением отдать ему Бриони в жёны. Но сейчас из событий того дня на память пришло кое-что другое… кое-что о потерянном брате-близнеце.

«О, Баррик, где же ты?» – при мысли о нём Бриони пронзала боль, но не проходило и часа, чтобы она не вспомнила его. Сны о подземелье прекратились, но Бриони всё так же невыносимо скучала по брату.

Однажды, в тот далёкий день охоты, Шасо спас их от монстра из-за Границы Тени, и Кендрика вытащили из-под трупа коня чудом отделавшимся несколькими царапинами и синяками. Множество придворных и охотников со всех ног бросились тогда к её старшему брату, но Бриони гораздо больше волновалась за брата-близнеца и его увечную руку. И всё-таки, когда она попыталась помочь ему, Баррик раздражённо отвернулся, и Бриони потребовала объяснить, отчего он всегда отвергает тех, кто любит его.

«Когда я борюсь за то, чтобы меня оставили в покое, это значит, что моя жизнь для меня имеет ценность, – ответил брат. – Вот когда я перестану бороться, когда у меня не останется сил злиться – вот тогда ты и будешь за меня волноваться».

«О, благая и милостивая Зория, – взмолилась Бриони, – где бы он ни был сейчас, пусть мой брат всё ещё борется! Пусть он ещё злится!»

Гильдия калликан Подмостья, как назвал их ей Давет, уже собралась и ждала в главном зале. Маленькие люди с осторожным и по большей части молчаливым вниманием взирали на вошедших с расставленных рядами скамеек, и это только усилило впечатление Бриони, что она и принц – лицедеи в каком-то странном маскарадном представлении. Комната была небольшой, а потолки низкими – в полном соответствии с ростом жителей Подмостья. В центре ближайшей скамьи восседал кругленький маленький человек с огромной курчавой бородой и в высокой шляпе. Когда стражники показали гостям, где встать, этот внушительный господин поднял руку.

– Добро пожаловать, принцесса Бриони из Южного Предела, – он произнёс это с обычным сианским акцентом, несложным для понимания, и девушка с облегчением вздохнула: она опасалась, что калликане пользуются каким-нибудь своим особым языком. – Я – верховный хранитель Доломит.

Бриони присела в изящном реверансе.

– Благодарю вас, хранитель. Очень любезно было с вашей стороны принять нас так скоро.

– А вы по доброте своей одарили нас так щедро, – он улыбнулся, когда несколько стражников поднесли ему список. – Две дюжины копейных наконечников работы йисти, – прочёл он, даже одобрительно присвистнув. – Они лучшие в своём роде, острые как стекло, прочные, как сами кости земли! И пятьдесят квинталов[9] улосийского мрамора, – впечатлённый, старейшина покачал головой. – Поистине богатые дары – нам не случалось работать с таким отличным материалом вот уже больше года! Вы исключительно щедры, принцесса.

Хранитель обвёл взглядом членов Гильдии, а затем вновь пристально посмотрел на Бриони.

– Но что же, осмелюсь я спросить, явилось причиной такой доброты? Даже наши соплеменники за пределами Тессиса не приходят навестить нас в эти дни, не говоря уж о том, чтобы приносить такие подарки.

– Услуга, разумеется, – Бриони уже не одну сотню раз приходилось исполнять этот маленький танец колкой лести и неудобных вопросов. – Но столь мудрые люди, как вы, конечно, уже о том догадались.

– Да, мы это предполагали, – Доломит сдержанно улыбнулся. – И, конечно, мы готовы со всем вниманием выслушать, что за необходимость привела столь важную особу в наш скромный зал. Но прежде есть ещё кое-что, чего мы не знаем, – хранитель посмотрел прямо на Энеаса, всё ещё одетого в дорожный плащ. – Кто этот человек рядом с вами, столь молчаливый и насторожённый? Почему и под нашей крышей он не снял капюшон, словно преступник?

Двое охранников принца недовольно заворчали и потянули из ножен оружие, но – увидела Бриони – Энеас шёпотом остановил их.

– Вы… вы хотите сказать, что… что не знаете? – Бриони проклинала собственную глупость. Давет не рассказал калликанам о её спутнике, хотя она специально попросила его об этом. Случайность – или намеренное вмешательство?

– Нет. С чего бы нам знать? – пожал плечами Доломит.

– С того, что он – ваш повелитель! – выкрикнул один из телохранителей принца, возмущённый настолько, что его не сдержал даже запрет господина. Шепоток изумления пробежал по рядам сидящих калликан. – Это принц Энеас, сын и наследник вашего короля, Энандера!

«Зория сохрани, какая же я дура!», - Бриони ужаснулась тому, что наделала. Ей следовало в первую очередь представить Энеаса – нет, вообще нельзя было брать его с собой. Она позволила себе поддаться слабости, пригласив сильного мужчину сопровождать себя, вместо того, чтобы просто взять и самой со всем разобраться. А теперь одним богам ведомо, что будет.

Энеас откинул капюшон, вызвав в рядах калликан новый шквал придушенного ахания и шепотков, громких, как щебет стаи мечущихся птиц. Некоторые из собравшихся попадали со скамей и простёрлись ниц; даже верховный хранитель снял высокую шляпу и начал слезать со своего места, чтобы поклониться принцу.

– Простите нас, ваше высочество! – взмолился он. – Мы не знали! Мы не имели намерений выказать неуважение к вам или к вашему отцу!

Бриони было довольно неприятно видеть такую перемену в ещё минуту назад спокойных, осторожных и проницательных собеседниках.

– Это моя вина! – вмешалась она.

– Нет, моя, – возразил Энеас. – Я думал остаться в стороне и позволить принцессе Бриони сделать то, что ей нужно. Но мне не следовало скрывать лицо от подданных моего отца. Прошу у вас прощения.

После слов принца все калликане немного расслабились. Некоторые даже кивали и улыбались, садясь на место, как будто всё происходящее оказалось шуткой, которая их очень позабавила, пусть и чуточку напугала.

– Вы очень добры, принц Энеас, очень добры, – Доломит обеспокоенно переводил взгляд с девушки на молодого человека и обратно. – Разумеется, мы сделаем всё, о чем нас попросит принцесса, ваше высочество.

У Бриони заныло под ложечкой. Приведя Энеаса, она поставила калликан в положение, когда они вынуждены согласиться выполнить любое её указание. Да, так можно добиться того, чего хочешь, но настоящих союзников так не обретёшь.

– Я скажу вам со всей возможной искренностью, – обратилась она к Доломиту и остальным калликанам, – я попросила принца сопровождать меня только потому, что он – один из немногочисленных моих друзей здесь, в Сиане, а я не могла покинуть дворец без эскорта.

– Но ведь во дворце, конечно, не считают, будто мы можем представлять угрозу для благородной дамы? – проскрипел один особенно сморщенный старичок, сидевший рядом с Доломитом. Это предположение как будто даже казалось ему лестным.

– Я уверена, что вы представляли бы серьёзную угрозу для всякого врага Сиана, – ответила Бриони. – Но не вашего народа я опасалась. Один из моих соотечественников подвергся нападению на улицах Тессиса совсем недавно, и мои друзья не хотят, чтобы я выходила в одиночку даже в город.

– А кто может стать для молодой леди лучшим спутником, чем наш славный принц? – кивнул Доломит. – Позор нам за то, что не узнали вас, принц Энеас.

– А я должен был дать вам себя узнать незамедлительно, верховный хранитель Доломит, но я рад, что мы наконец встретились. Я слышал о вас довольно хорошего, и от людей, которым доверяю.

– Ваше высочество чересчур любезны, – Доломит, казалось, сейчас от гордости раздуется и закурлыкает, как лягушка в весеннем ручье.

Бриони наконец, впервые за весь разговор, свободно выдохнула. Несмотря на ошибки, это препятствие они преодолели.

– Не стану долее тратить зря ваше время, верховный хранитель, – произнесла она. – Вот о чём я пришла попросить. Пожалуйста, покажите мне ваш самый старинный барабан.

– Барабан? – улыбка Доломита таяла на глазах, уступая место неподдельному удивлению и растерянности. – Наш старинный… барабан?

– Это всё, что я знаю. Мне наказала… некая важная персона – попросить об этом.

Тишину снова развеяли шёпот и бормотание переговаривающихся между собой калликан, включая и сидевших в первом ряду, и по общему тону голосов становилось понятно, что они просто сбиты с толку. Внезапно сухонький морщинистый старичок рядом с главой хранителей начал возбуждённо и суетливо перебирать пальцами.

– Ох, чтоб меня эскарпировало, что мне только пришло в голову, – начал он и так сдвинул брови, что его лицо скукожилось и почти исчезло за бородой. – Но нет, это ж глупость!.. Это ж не может… Или может?

– Во имя Старейшего из Старейших! – рявкнул Доломит. – Уж будь так добр, Церуссит, поделись с нами своей догадкой!

– Просто… я тут подумал… – старый калликанин ещё быстрее засучил пальцами у своего лица, отчего стал похож на речную ильную рыбу; потом заметил, что делает, и остановился. – Это… возможно, она имеет в виду… этот барабан… может, это… гулкамень?

При этих словах затихли последние шепотки и в зале воцарилась полная тишина. На Бриони обратились изумлённые взгляды всех собравшихся.

«Даже богов я могу довести до отчаянья, – мелькнуло у неё в голове. – И что я сделала не так на сей раз?»

Терон Пилигрим с удовлетворением отметил, что дни становятся всё длиннее: даже спустя часы после вечерней трапезы солнце, висевшее в холмах за рекой, оставалось ещё достаточно высоко в небе, окрашивая всю долину Пеллоса в медно-рыжий. Это отлично сочеталось с его планами дойти до Покрова Онсилпии, наиболее важного места паломничества на севере, задолго до начала Празднества Покаяния в день Средины лета – и означало, что его клиенты останутся довольны. Он водил караваны паломников с юности, но до сих пор, несмотря на весь его опыт, обстоятельства могли застать Терона врасплох. Поэтому-то он повёл своих пилигримов далеко к югу от бухты Бренна. Ему вовсе не хотелось связываться с тем безумием, которое, как он слышал, творится в Южном Пределе, осаждённом армией фаэри, – а тамошнюю королевскую семью и вовсе будто ветром развеяло.

Караванщик только закончил ревизию фуража вместе с Авиделем, своим учеником, когда появился мальчишка калеки и объявил:

– Он хочет поговорить с вами.

Терон ругнулся себе под нос и огляделся, высматривая одетую в рубище зловещую фигуру нищего.

«Нет, – поправил он сам себя, – нельзя вот так запросто обзывать нищим человека, заплатившего тебе целый золотой дельфин за то, чтобы пройти с твоим караваном всего лишь часть пути». Паломник последовал за мальчиком к низкому холму, где, отойдя подальше от всех остальных, стоял, ожидая, калека. Мужчина в капюшоне, надвинутом на потемневшее, замотанное бинтами лицо, которое караванщику так и не удалось разглядеть толком, не выказывал ни малейшего интереса к своим попутчикам – разве что делил с ними тепло костра и пищу, которую все ели из общего котла. Он общался только через мальчишку, и то нечасто, – так что эта просьба о разговоре удивила Терона. Калека, судя по всему, созерцал раскинувшуюся впереди за холмами широкую ленту Пеллоса; вдалеке вол, отсюда казавшийся не больше муравья, ползущего по ветке, тащил баржу вдоль берега реки, а позади, на излучине, покачивались на воде несколько лодчонок – сильверсайдские рыбаки вытаскивали свои сети.

– Приятный вечерок, а? – приблизясь, начал Терон. Ему не терпелось уже закутаться в своё одеяло и воздать должное фляжке вина, припрятанной в дорожном сундучке. Не то чтоб другие путники осудили его за такое, но зато спрятанным не приходится делиться. Ему негде будет наполнить фляжку заново, пока они не доберутся до Покрова Онсилпии, а до него ещё столько дней пути.

Человек в капюшоне взмахом обмотанной бинтами руки подал знак, и мальчик-слуга привстал на цыпочки, слушая его бормотание, а потом спросил:

– Далеко отсюда до Южного Предела?

Паломник нахмурился.

– До Южного Предела? Дней с десяток, если скакать с утра до вечера. А для такой группы, как наша – ну, что-то около месяца. Но, конечно, мы к нему и близко не подойдём.

Сгорбившийся мужчина снова что-то пробормотал, мальчик прислушался и передал Терону:

– Он хочет, чтобы вы отвели его туда.

– Что? – Терон хохотнул. – Я думал, твой хозяин недужен только телом, а не разумом, но вижу, что ошибался! Мы говорили об этом, когда он только присоединился к нам у Онира Плессоса. Этот караван не идёт ни в Южный предел, ни даже в места, с ним граничащие. Собственно, ближе, чем сейчас, мы к нему не подойдём, – он развёл руками. – Если твой господин хочет отправиться туда сам, я, конечно, не буду его останавливать. Я даже помолюсь за него, и ведают боги – он будет нуждаться в их помощи, как и ты, парень. Земли меж нами и Южным пределом кишат не только обычными грабителями и разбойниками, но и кое-кем похуже – и гораздо, – он наклонился к мальчику. – Там гоблины, говорят. Эльфы и боглы. Те, кто украдёт не только твои денежки, но и самую твою душу.

Терон выпрямился.

– Так что если впридачу к деньгам у него имеется и здравый рассудок, он пойдёт с нами до Покрова. Я знаю, что твой господин не болтает про свою беду, но я о ней догадываюсь. Передай ему, что там есть приют для прокажённых, где больных опекают с большой добротой.

Мальчик опять выслушал всё, что долго шептали ему из-под капюшона, и повернулся к Терону:

– Он говорит, что никакая это не проказа. Он был мёртв. Боги вернули его обратно. Это не болезнь, он говорит.

Терон начал делать отвращающий зло знак, потом вспомнил, кто он есть, и сотворил вместо этого тригонатское знамение.

– Что он брешет? Мёртвые не возвращаются. Разве что Сиротка, да и то он был богоизбранным.

Караванщик и мальчишка оба ждали, что человек в капюшоне что-нибудь скажет, но он молчал, продолжая глядеть вдаль на тонущую в сумерках долину и тускло-серебристую ленту Пеллоса.

– Что ж, я не могу стоять тут вечно, – сказал наконец Пилигрим. – В общем, приятно было с вами побеседовать, – добавил он, вспомнив о крайне щедрой оплате, полученной от путника. – Если вы ещё не отведали рагу из тушёной репы, рекомендую. Там на дне есть несколько кусков баранины – не копайтесь слишком рьяно, и никто не заметит. Но мне пора. Ещё много дел.

К примеру, вспомнил он вдруг, выудить из дорожного сундучка фляжку с вином. Мысль об этом приятно согревала… Может, он уже не так благочестив, как был когда-то, но всё ещё делает богоугодное дело. Вне сомнений, всевышние взирают на него благосклонно – вне сомнений, они желают только добра Терону-пилигриму, сыну Лукоса-горшечника. Глядите, как они уже возвысили его!

Калека вытащил что-то из-под плаща и держал, вытянув дрожащую перебинтованную руку, похожую на дубинку, пока мальчик не принял у него эту вещь. Получив указания – снова шёпотом – мальчик передал её Терону.

– Он говорит, это всё, что у него осталось. Вы можете взять всё.

Терон на миг непонимающе уставился на чумазую мордашку, а потом взял поданный предмет. Это оказался мешочек. Он был тяжёлый, но к тому времени, как содержимое высыпалось к нему в ладонь, рука караванщика дрожала не под весом, а от внезапного понимания, что он сейчас увидит. Золотые монеты. Не меньше дюжины. И серебро с медью – ещё на два или три дельфина. Он потрясённо поднял глаза, но калека снова молча глядел на долину, как будто это не он только что отдал Терону сумму, способную превратить того из уверенного в завтрашнем дне, но трудящегося не покладая рук караванщика в праздного господина, живущего в собственном доме на своей земле, с домашним скотом и несколькими слугами.

– За что это? Зачем он показывает это мне?

– Он говорит, что должен попасть в Южный предел, – объяснил парнишка, пошушукавшись с хозяином. – За этим боги и вернули его. Но он не может дойти без провожатого – он не может найти путь, даже… даже со мной, – последние слова мальчик произнёс насупившись – его это явно задевало. – Его глаза всё ещё видят мир мёртвых наравне с миром живых. Он боится, что заблудится и дойдёт слишком поздно.

Терон понял, что рот у него разинут, как дверь, которую забыли закрыть. Он захлопнул его и немедленно открыл снова.

– Поздно?

– После Средины лета. Тогда будет слишком поздно. В Ночь Летнего солнцестояния все Спящие проснутся. Он слышал об этом, когда был в стране богов.

Караванщик только покачал головой.

Когда он заговорил, слова натыкались друг на друга:

– П-позволь мне… уяснить, мальчик, – он в жизни и представить себе не мог, что у него в руках окажется столько денег, и очень сомневался, чтобы кто-то из других паломников хоть однажды воображал о себе подобное. Это всё были добрые богобоязненные люди, но Терон не хотел подвергать их честность чрезмерному искушению. – Твой господин желает заплатить все эти деньги… за что именно?

Коротко посовещавшись с капюшоном, парнишка ответил:

– За то, чтобы попасть в Южный предел. За то, чтобы его туда довели и защищали в пути. При этом кормили и дали лошадь, чтоб ехать. Он обернулся на торопливое бормотание калеки. – Не просто в Южный предел как страну, но в замок Южного Предела. Посреди залива.

Даже держа в руках такую неслыханную награду, Терон всё ещё колебался – не оттого, что придётся бросить паломников, но потому, что ему предстояло идти на север, по землям, полным неизведанных опасностей, прямо в, как о том ходили слухи, гущу войны, разразившейся между народом Пределов и фаэри, существами из легенд. Золото, оттягивавшее его руку, служило, однако, весомым аргументом.

– Авидель, – позвал он, – иди сюда.

Терон ссыпал монеты обратно в мешочек и привязал его к поясу двойным узлом – для пущей уверенности. Его ученику сейчас предстояло стать мастером-караванщиком.

Процессия, спускавшаяся по коридорам позади Дома Гильдии, была многочисленна. Верховный хранитель Доломит и несколько других членов собрания – среди которых Бриони с удовлетворением заметила по крайней мере одну женщину – а также и морщинистый Церуссит, который оказался кем-то вроде священника, вели их с принцем и его телохранителями. Церуссита сопровождали два здоровенных – по меркам калликан – аколита, шагавших позади него; эти двое несли какую-то конструкцию, собранную из горшков и провисших кожаных трубок – вся она тихонько попыхивала паром. Когда Бриони вежливо поинтересовалась, что же это такое, Церуссит охотно поведал, что это – церемониальная копия Священных Мехов.

– Священные мехи?

– О да, – с энтузиазмом закивал священник. – С их помощью бог создал всё живое на земле.

– Который бог?

Церуссит серьёзно взглянул на девушку, потом улыбнулся и подмигнул.

– Мне не дозволено произносить его имя вслух, ваше высочество… но сианцы чествуют его каждый год во время Кернейи, – он опять подмигнул, даже более выразительно – просто для уверенности, что она поняла намёк.

Переходы, по которым спускалась необычная процессия, сначала казались Бриони просто коридорами позади Зала собраний, но вскоре она заметила, что изгибы и повороты их как будто не стеснены стенами одного здания, пусть даже здания большого. Кроме того, во многих местах проходы вели вниз под ощутимым углом. Энеас тоже обратил на это внимание.

– Интересно, как далеко они уходят? – тихо шепнул он Бриони. – Кое-кто из моих предков пытался запретить калликанам рыть скалу под Тессисом, но сдаётся мне, не слишком-то в этом преуспел. На такую работу должны были уйти годы!

В самом деле, стены в коридорах, ближе к Залу облицованные тёмным деревом, здесь были из чистого камня, покрытого резьбой и прекрасно отполированного, кое-где инкрустированного богатой, каменной же мозаикой – даже увидев её в свете ламп, Бриони могла сказать, что работа бесподобна.

– Клянусь Тремя Братьями, – озадаченно проговорил Энеас, когда они прошли ещё дальше. – Они что, прокопали ход до самого Эстериана?

– Только не говорите им ничего! – взмолилась Бриони и тут же устыдилась своей просьбы. – Простите, я не имею права указывать вам, как обходиться с вашими подданными, но это я заставила их привести нас сюда. И мне ненавистна мысль, что из-за меня их ждут неприятности.

Энеас рассмеялся, но весёлым при этом не выглядел.

– Не волнуйтесь, принцесса. Я не стану им докучливым гостем, но увиденное наводит меня на размышления. Если даже кроткие калликане смогли так провести нас и легко ослушаться королевских указов, какие ещё сюрпризы обнаружатся в тот день, когда мне придётся взять на себя задачу наводить порядок в сианских владениях?

При взгляде на его лицо, такое умное и сосредоточенное в свете ламп, Бриони опять захватило странное противоречивое чувство.

«Феррас Вансен. Был ли ты на самом деле? Видела ли я то, что, как я думала, я видела – видела ли я твои чувства так ясно, как чувствовала, что вижу их? Что, если это был морок, заблуждение моего собственного разума?» А даже если и нет, – спросила она себя, – что же тогда этот человек, Энеас, этот добрый муж, так старающийся поступать по велению чести? Она ему небезразлична – он сам так сказал, – и он именно тот, кто нужен Южному пределу… Думать об этом было выше её сил. Её чувства смешались, как пузырьки в закипающем котелке: сперва всплывает один, потом ещё один, затем сразу два, а за ними и целая дюжина.

Наконец, после множества поворотов, долгого перехода и спуска – по прикидкам Бриони, не менее чем на дюжину фатомов ниже Дома Гильдии, процессия достигла места, где ход расширялся и превращался в подобие широкой лестницы с невысокими ступеньками, рассчитанными, очевидно, на шаг калликан; она вела к двери в противоположной стене, украшенной резными изображениями, странно искажёнными в свете фонарей. Бриони разглядела человека верхом на рыбе и другого, завязавшего огромную змею в сложный узел, но остальные рельефы различить было трудновато.

Несколько калликан выскочили вперёд и заколотили по металлу ворот тростями. После долгого ожидания огромные створки раскрылись, явив им довольно ярко освещённый зал. Верховный хранитель Доломит возглавил процессию и повёл в дверной проём.

Когда последний из гостей ступил за порог, в залу, немногим меньшую, чем просторная пещера снаружи, и ворота за ними с лязгом захлопнулись, из коридора с той стороны залы показалась группа калликан, одетых в такие же чёрные хламиды, как и Церуссит; спеша к прибывшим, они спотыкались и оскальзывались на полированном каменном полу, как на озёрном льду. Добежав, хозяева простёрлись ниц перед верховным хранителем и священником; потом один поднялся и проделал ритуальные жесты, хотя весьма нервно и торопливо. Он был почти так же мал ростом, как и Церуссит, но намного моложе, очень худ и с выпученными глазами, будто он чего-то испугался.

Завершив свой ритуал, он перевёл взгляд с Доломита и Церуссита на остальных, молча наблюдающих действо, и глаза его раскрылись ещё шире. Монах застыл, таращась на Бриони, Энеаса и его охрану, возвышавшихся над жителями Подмостья, как великаны-огры; у Бриони мелькнула мысль, что маленький человек сейчас упадёт замертво.

– О великая наковальня, – наконец выговорил он. – Великая наковальня творца, как вы узнали? Как вы узнали?

Верховный хранитель долго смотрел на него, а затем раздражённо фыркнул:

– Как я узнал что, Мел? О чём, во имя рудничной ямы, ты тут лопочешь? Мы пришли сюда, чтобы воспользоваться гулкамнем. Сам принц Сиана повелел так!

Мел изумлённо воззрился на него, потом опять на представительных гостей – и внезапно разрыдался.

Когда ему удалось овладеть собой, монах повёл всех обратно – во внутренние помещения, по всей видимости, какого-то храма, хотя калликане всячески уклонялись от объяснений.

– Просто… ну, мы не получали сообщений через камни уже десятки лет – последнее слышали ещё при моём отце, – объяснил Мел, – и ведь в то время он был почти ребёнком! Так можете себе представить, о великая наковальня, что когда мы услышали… в общем, я уже бежал рассказать вам и остальным!

– Помолчи минутку, парень, у меня от твоей болтовни уже в ушах звенит, – прервал его верховный хранитель. – Ты хочешь сказать, кто-то ещё использовал гулкамни?

– Кто мог сделать это без разрешения? – рассердился Церуссит; бородёнка его встопорщилась, как перья в воротнике драчливого петуха. – Пусть предстанет перед Гильдией сей же час!

– Нет-нет, господа мои, – воззвал Мел так отчаянно, что Бриони встревожилась – не начнёт ли он опять всхлипывать. – Гулкамни заговорили! Они говорили с нами! В первый раз со дней моего отца!

– Что? Что ты сказал? – вскричал Доломит, теперь только потрясённый по-настоящему. Среди других калликан заявление вызвало настоящую бурю ахов и перешёптываний. – Кто говорил с нами?

Мел толкнул дверь в последнюю залу, где было заметно темнее, чем в других. В глаза сразу бросался огромный круг из гладкого, но помимо того никак не обработанного камня на стене, а пространство вокруг него заполняли камни других пород – затейливо обточенные.

– Жители Дома Повелителя – наши сородичи в Южном Пределе.

Бриони не могла дольше молчать:

– Вы говорите, что получили сообщение от фандерлингов Южного предела? Заклинаю вас всеми богами, что они сказали?

Радостного предчувствия, вскружившего принцессе голову, оказалось лишь чуть-чуть недостаточно, чтобы стереть мурашки вдруг пробежавшего по её телу холодного озноба. Как Давет напомнил ей, вокруг происходили странные вещи, и чем дальше, тем чаще. Ей приснилась полубогиня, и теперь этот сон начал сбываться в реальном мире.

Прежде чем ответить, Мел взглядом испросил разрешения у глав гильдии.

– Другие… те, из Южного Предела, сказали… трудно переложить это дословно в обычную речь, ведь гулкамни говорят на своём языке – на нашем древнем наречии, но очень сокращённо и сжато.

Он наморщил бледный лоб и уставился на свои ладони, как будто изо всех сил пытался припомнить правильные слова.

– Послание таково: «Верховный хранитель Высокого народа живым вернулся из Древних тёмных земель. Теперь он ведёт нас. Из-за стен Древние теснят нас, и мы не сможем продержаться долго. Мы призываем вас почтить наши общие кровь и историю. Пошлите нам помощь», - он поднял большие глаза на окружающих его слушателей и моргнул. – Вот весь текст, более или менее.

Бриони помотала головой:

– Но что значит: «Верховный хранитель Высокого народа»… Высокий народ – это мы, верно? Так вы нас зовёте. Но у нас нет верховного хранителя, только король, – вдруг сердце её забилось быстрее. – Они имеют в виду моего отца? Мой отец вернулся? Где эти Древние земли?

Сердце её стучало как бешеное, но Доломит покачал головой.

– Не думаю, что это ваш отец, принцесса – всякий знает, что его держат на Юге, в Иеросоле. Древними землями мы называем страну, лежащую за Границей Тени. Владения тех, кого вы зовёте народом фаэри. Кваров.

Мгновение ею владело одно лишь разочарование, но вдруг новая догадка заставила Бриони подскочить, будто над ухом дунули в трубу.

– Верховный хранитель Высокого народа вернулся из страны, где правят фаэри? – пульс её снова участился. – Мой брат – это может быть только мой брат, Баррик! Он вернулся в Южный Предел! Он вернулся! О, хвала Зории! – и к удивлению и ужасу низенького человечка она порывисто нагнулась и поцеловала Мела в темя. Принц Энеас рассмеялся, но прочие калликане воззрились на неё в полнейшем смятении.

– Скорей же, скорей! – поторопила она Доломита и Церуссита. – Мы можем послать им ответное сообщение? Скажите им, что я здесь – скажите, что я должна поговорить с братом!

Получив разрешение старейшин, Мел сотоварищи притащили лестницы и длинные колотушки – которые явно уже давно использовались только в церемониях (да и то не слишком часто, судя по тому, как долго пришлось разыскивать некоторые из них: Мел уже опять начал хлюпать носом, на сей раз – в крайнем расстройстве, пока храм весь переворачивали ради обретения последней лестницы: кто-то взял её заправить потолочный светильник и не вернул на место). Наконец всё отыскали. Мел присел подле Бриони с глиняной табличкой и каменным стилом, записывая её слова, а потом постарался как можно точнее переложить их на язык гулкамней.

«Подмостье Дому Повелителя – шлём привет! Мы слышим ваши слова, хвала им! Наши верховный хранитель и жрец здесь. Также и верховная хранительница-мать Высокого народа Дома Повелителя, она пришла сюда, но ищет своего брата там. Просим, отбейте нам его слова. Кланяемся вам, братья, и попробуем помочь, но нам нужно знать больше».

– Верховная хранительница-мать? – переспросила Бриони, когда Мел пересказал текст послания своим помощникам, тут же начавшим бить по каменному кругу в стене, будто бы это был настоящий барабан – деревянные колотушки с каменными набалдашниками выстукивали-вызванивали странную аритмичную мелодию. – Кажется, это несколько неточно.

– Похоже, у них нет слова «принцесса», - отозвался со смешком Энеас. – Боюсь представить, как бы они назвали меня.

Когда сообщение было отбито один раз, а потом и второй, все принялись ждать; и хотя простояли там долго – а потом ещё просидели, кто где примостился – ответа так и не дождались.

– Либо они ушли, – предположил жрец, – что было бы странно, раз наши собратья только что послали нам сообщение, либо что-то разбило цепь гулкамней. Мы попробуем отбить им послание снова, вечером, и дадим знать во дворец, если что-нибудь услышим.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответила Бриони, но головокружительная радость, только что проснувшаяся в ней, начала угасать. Возможно, она неверно истолковала сообщение. Возможно, калликане каким-то образом и сами обманулись, думая, что вообще получили его.

– Пойдёмте, принцесса, – позвал Энеас. – Пора возвращаться.

И она позволила увести себя сквозь лабиринт коридоров к реальному миру, залитому светом вечернего солнца.

Глава 24 Фиаско тысячи поэтов

– Они прорвались! Сумеречные прорвались через наш заслон! – один из стражей Яшмы ввалился в палату гулкамней, истекая кровью и шатаясь, как пьяный.

Феррас Вансен вскочил так поспешно, что чуть не сбил с ног монаха, стоявшего рядом. По счастью, фандерлинг уже закончил бить в каменный круг на стене странной штуковиной, похожей на пушечный шомпол, и послание Вансена в буквальном смысле ушло в землю – и, что гораздо важнее, как он надеялся, к фандерлингам Тессиса.

– Где они прорвались? – быстро спросил Феррас. – И сколько их?

Двое других братьев теперь поддерживали раненого стража.

– Прямо над Праздничными залами, – выдохнул тот, – но они почти у храмовой пещеры.

Яшма и остальные отступили к теснинам перед Водяной Занавесью, но они… не продержатся долго… вы должны… должны послать…

Ноги у него подкосились, и страж поник головой.

– Оставьте его с пожилыми братьями, пусть позаботятся о нём, – распорядился Вансен, – если раны неопасны, пусть отдохнёт немного и шлите его обратно – у нас каждый боец на счету. Где магистр Киноварь?

– Киноварь взял отряд стражей проверить подозрительную пещеру ниже Пяти Арок, – ответил Никель. – Он не вернётся ещё несколько часов.

– Тогда мне нужен ещё кто-нибудь из командиров. Мне потребуются люди, чтобы пойти в Праздничные залы. И я не могу отыскать дорогу без проводника-фандерлинга, – капитан на собственном горьком опыте выучил, что все его навыки следопыта бесполезны в этих тёмных туннелях. Он обернулся и обвёл взглядом палату гулкамней. – Говоря начистоту, нам нужны все эти парни, брат Никель. Половина наших защитников, а то и больше, не в храме, как и Медь и почти все, кого он привёл. Если квары прорвутся сюда, мы окажемся отрезаны от них и окружены.

– Эти люди посвятили себя религии, а не военному делу! – сердито возразил Никель, взмахом руки указывая на полудюжину братьев, испуганно прислушивающихся к спору. – И в любом случае, их задача – слушать гулкамни, что особенно важно сейчас, когда мы только что разослали сообщения! Что, если наши родичи в Подмостье или Вестклифе ответят нам?

– Тогда оставь кого-то одного, желательно – самого слабого, неспособного драться. А остальных шли ко мне и скажи, пусть возьмут оружие – любое, какое найдут, хоть садовые мотыги и лопаты, если ничего больше нет. Пусть ждут меня перед храмом, и чем быстрее соберутся, тем лучше – нам нельзя тянуть время.

Разумеется, никакой это был не отряд, а разношёрстная ватага: к Феррасу Вансену в распоряжение поступила всего дюжина фандерлингов, из них почти все – пожилые да подростки, и судя по виду, им за всю жизнь ни разу не пришлось руки поднять для удара. У Вансена был доспех, изготовленный для него подземными мастерами, ополченцы же его были экипированы для защиты разве что слюдяными противопыльными очками, кожаными шлемами да плотными куртками, которые они надевали, работая в сырых и опасных глубинах.

«С этим всё равно ничего не поделаешь,» – попытался успокоить себя Вансен, но на душе оттого легче не стало. Да когда случалось, чтоб подобный отряд выиграл битву? Это жертвенные барашки, а не солдаты!

– Где Сланец Голубой Кварц?

– Здесь, – отозвался фандерлинг от дверей храма, торопливо сбегая по лестнице. – Что ты хотел, капитан?

Вансен склонился так, чтобы слышал его только Сланец.

– Надо немедля послать кого-нибудь за Киноварью в пещеры под Пятью Арками. Скажите магистру, что если он с парнями не поспешит сюда, мы проиграли – квары прорвались над Праздничными залами. Но не ходи сам, понятно? Ты нужен мне здесь – проследишь, чтобы Медь и всех, кто вернётся, послали нам на подмогу как можно скорее. И это должен сделать именно ты, Сланец, – я не верю, что наши жрецы до конца понимают опасность.

Сланец задумчиво сдвинул брови.

– Я пошлю кого-нибудь к Киновари сию минуту, капитан, обещаю. Но пройдут часы, прежде чем он сможет присоединиться к вам на Лестнице, даже если двинется сразу же, как посланник его разыщет.

– Что поделаешь, – Вансен качнул головой. – А, чуть не забыл. Сходи к Чавену и спроси его… нет, дай-ка я скажу тебе на ухо.

Выслушав Вансена, Сланец уставился на него широко раскрывшимися глазами:

– Серьёзно? Яд?

– Тише, умоляю! Боюсь, что так.

– Тогда нам стоит помолиться, чтобы Старейшие Земли прервали свой сон – чтобы проснулись и спасли нас.

Поддавшись моменту, Вансен с чувством пожал фандерлингу руку, немало его удивив.

– Прощай, мастер Голубой Кварц. Надеюсь, я ещё увижу тебя, но если боги рассудят иначе, позаботься о своей семье – и особенно присматривай за мальчиком. Бьюсь об заклад, до завершения этой истории он сыграет в ней немалую роль.

Сланец кивнул.

– А ты береги себя, капитан Вансен. Ты нужен нам. Не продавай свою жизнь за первые самородки в пласте.

Феррас понятия не имел, что это означает, но пожал руку Сланцу ещё раз, а потом повернулся и махнул своей разношёрстной команде, призывая следовать за собой.

– Да сохранят тебя Старейшие Земли! – крикнул вдогонку Сланец, и несколько пожилых братьев, собравшихся на ступенях, поддержали его сухим шелестом голосов, похожим на мышиную возню в копне сена.

Сланец поймал молодого аколита, по виду смышлёнее прочих.

– Пойди разыщи магистра Киноварь в туннелях под Пятью Арками, – велел он юноше. – Сообщи ему, что фаэри пробили оборону рядом с Праздничными залами и Вансену нужны все бойцы до единого. Беги, парень, и побыстрее.

Взбешённый Никель поджидал Голубого Кварца, искавшего теперь Чавена, на выходе из здания капитула.

– И что это, по-твоему, ты делаешь? – напустился он на мужчину. – Ты не имеешь права раздавать указания моим аколитам! В это тяжёлое время главным тут назначили меня! Я исполняю обязанности аббата, не ты!

– Капитану Вансену вверена защита и этого места, и всего Города фандерлингов, – резко осадил его Сланец. – И Киноварь, и Гильдия сообщили тебе об этом. Квары активно наступают, и Вансену нужно было передать сообщение. Разыскивать тебя, чтоб испросить разрешения, времени не доставало.

Никель нахмурился, но не нашёлся, что ответить.

– Не очень-то пыжься тут от важности, горожанин Голубой Кварц, – проворчал он в конце концов. – Это ты и твой приблудный сынок заварили всю эту кашу – маленький народец, фаэри, чужаки в Мистериях. Может, кто о том и позабыл, но я помню. А теперь мне говорят, что твоё мелкое чудовище принесло мне ещё больше неприятностей, – Никель наставил сухой палец на Сланца, – если всё так плохо, как я подозреваю, уж я позабочусь о том, чтоб его отправили обратно в Город – и тебя вместе с ним, и мне начхать, что скажут Гильдия и твой капитан Вансен!

Монах развернулся и пошёл прочь, топая так, словно намеревался раздавить в пыль всякую букашку на своём пути.

Сланец торопился найти лекаря Чавена, но из тирады Никеля выходило, что мальчик опять ступил на скользкую осыпь. Может ли поручение к Чавену подождать? Ему не хотелось оставлять мальчика на растерзание этому склочнику – неприязнь монаха к ребёнку росла с каждым днём. Что, если он успел уже запугать Кремня, и тот спрятался неизвестно где? Или совсем сбежал из храма? В такое время, как сейчас, мальчику опасно выходить куда-то одному.

– Трещины и щели! – Сланец раздражённо хлопнул одной ладонью о другую – поручению Вансена придётся подождать, по крайней мере, какое-то время. И фандерлинг последовал за братом Никелем.

Откуда-то из библиотеки доносились громкие голоса – и звучали они весьма сердито. Ещё пересекая передний зал, Сланец внезапно понял, что, скорее всего, он там увидит.

К сожалению, предчувствие его не обмануло: Кремень стоял посреди толпы разозлённых монахов в тёмных рясах, возвышаясь почти над всеми ними на полголовы, спокойный, как скала средь пенных бурунов реки. На мгновение он встретился глазами со Сланцем и снова принялся водить взглядом по стенам, словно примеряясь, на какой бы высоте вырезать бордюр.

– Что здесь происходит? – Сланец усилием воли заставил себя казаться спокойным.

Он знал, что мальчик не обычный человек – и у него желудок сжимался при одной мысли о том, как беспечно они с Опал приняли Кремня в свою жизнь – но никогда не видел от него ни капли вреда. А метаморфные братья вели себя так, словно схватили вора или убийцу.

Никель обернулся к нему, багровея.

– Это переходит все границы, даже для тебя, Голубой Кварц, – рыкнул он. – Этот мальчишка вошёл в библиотеку – величайшую из всех, оставшихся у нашего народа в этом мире! – и начал хватать рукописи! Своими грязными ручонками!

Сланец, конечно, был зол, но слова монаха его потрясли: покуситься на библиотеку – это уже не шутки. Преступление даже худшее, чем забраться в Мистерии, потому что книги в библиотеке (среди которых хранились и древние молитвы, выгравированные на пергаментно-тонких слюдяных листах или нацарапанные на ломких сланцевых пластинах такими филигранными буквами, что они сделались практически нечитаемыми) были уникальными и очень хрупкими. Знаменитая фандерлингская библиотека в Подкамне, поселении, веками существовавшем под древним Иеросолем, была разрушена вместе с большей частью города, когда четыре столетия назад его затопило наводнением – тогда погибла почти половина его жителей, а библиотека была утрачена безвозвратно. Ужасающий список потерь, понесённых при Наводнении в Подкамне, в этой величайшей трагедии фандерлингской истории, Сланцу вдалбливали едва ли не с тех пор, когда он только научился ходить. Неудивительно, что монахи так негодуют.

– Кремень, – как можно спокойнее обратился он к сыну, – ты входил в Библиотеку? Ты трогал книги?

Светловолосый мальчик посмотрел на Сланца так, будто тот спросил, правильно ли это – есть, когда ты голоден:

– Да.

– Видишь?! – возопил Никель. – Он совсем стыд потерял! Вламывается без спросу в Мистерии, как захватчик, а потом, словно мало ему одного преступления, отправляется злодействовать в самое сердце памяти нашего народа!

Сланец изо всех сил старался сохранять самообладание.

– Я уверен, твои крайне разумные речи однажды действительно сделают тебя аббатом, Никель, но давайте не будем окончательно терять голову. Кремень, зачем ты это сделал?

Теперь мальчик смотрел на него даже как будто слегка удивлённо – и это было то выражение, какое Сланец видел на лице сына чрезвычайно редко.

– Мне нужно было узнать кое-что. Я пришёл посмотреть в самых старых книгах. Это важно.

– Что? Что ты хотел узнать?

– Я не могу тебе сказать, – он произнёс это с такой простотой, что Сланец сразу понял – спорить бесполезно.

Обступившие мальчика монахи уже не просто раздраженно гудели, а надвигались на него всей толпой, будто собирались схватить мальчишку и тут же подвергнуть наказанию.

Сланец встал перед сыном и упреждающе выставил руки.

– Он не понимает. Он не хотел ничего плохого, но он… он другой, – уступать монахам так легко было досадно, но времени спорить не было. – Я заберу его с собой. У вас больше не будет с ним хлопот – я клянусь в этом честью члена Гильдии. Просто… просто возвращайтесь к своим делам.

– Как мы можем доверять тебе? – не унимался Никель. – Ты позволил ему бегать без присмотра, вмешиваться в дела святых людей…

– На храм и Город фандерлингов напали, – громко сказал Сланец. – И ты знаешь это не хуже меня, брат Никель. Нам всем есть чего бояться гораздо больше, чем этого мальчика – и ты должен бы готовить своих людей выступить на защиту храма, а не призывать их нападать на ребёнка. Ну что, теперь дадите мне уйти? Я очень сожалею, что Кремень трогал книги, но, кажется, вреда он им не нанёс. Я заберу его с собой, и больше он ничего не натворит. Прошу, давайте помнить о том, что сейчас действительно важно.

Никель набычился, но кто-то из прочих монахов произнёс:

– Сурьма говорил мне, что Сланец Голубой Кварц – честный фандерлинг.

– Он прав насчёт того, что надо защитить храм, это точно, – добавил другой. – Если Сланец даёт слово, возможно, мы должны поверить ему на этот раз.

– Спасибо, – Голубой Кварц обвёл взглядом толпу: ярость испарялась с лиц монахов, как плёнка воды с высыхающей поверхности камня – разговор об атаке напомнил им о настоящей опасности. Никель, впрочем, успокоенным не выглядел. – Пойдём, Кремень, – сказал Сланец мальчику. – Извинись, и пойдём – мне ещё надо выполнить важные поручения капитана Вансена.

Он ухватил сына за руку и потянул к выходу из библиотеки.

Кремень, разумеется, не извинился, но Сланец понадеялся, что в запале начавшие спорить промеж собой монахи не заметили, что ребёнок промолчал.

Чавена он нашёл на верхнем этаже, в его маленькой спальне, и рассказал, о чём просил узнать капитан.

Лекарь минутку подумал:

– Пожалуй, наилучшим решением на скорую руку будет завязать лицо смоченной в воде тряпкой. Чтобы придумать что-то посложнее, мне потребуется больше времени.

Сланец замер, поражаясь собственной тупости.

– Мокрая тряпка! Клянусь Старейшими, я был так занят своими мыслями, что будто и не услышал Вансена. Чего у нас, фандерлингов, в достатке, так это масок от пыли! И если их немного уплотнить по краям, они должны уберечь от ядовитого порошка кваров! – он принялся шагать взад-вперёд по комнате. – На самом деле мастера, которые занимаются мелкой работой, как мы это называем, шлифовкой песком и полировкой, даже носят капюшоны со слюдяными пластинами, прикрывающими глаза. Вот я болван!

– Не кори себя, – отозвался Чавен. – Нынче беспокойство всех нас сводит с ума. Могу я ещё что-то для тебя сделать? Если нет, то меня тут ждут и свои дела…

– Да-да, боюсь, можете, – Сланец притянул мальчика ближе. – Присмотрите за этим пострелёнком для меня – а я пока постараюсь достать для Вансена противопылевые маски. Он с бойцами Яшмы даже сейчас пытается не пропустить кваров в Праздничные залы, если вы не слышали. Но не спускайте с моего молодца глаз! Он мастер на всякие безобразия и проделки, если верить брату Никелю. И особенно держите его подальше от библиотеки.

Чавен, похоже, только теперь заметил мальчика. Его круглое лицо расплылось в улыбке, но Сланцу почудилось в нём что-то ещё, что-то более… расчётливое?

– А, юный господин Кремень, ты, как я слышал, много чего делал интересного с тех пор, как мы виделись в последний раз. Нанёс визит скиммерам, например. А теперь и в библиотеку. Может, ты немного расскажешь мне обо всём, пока мы составляем друг другу компанию?

Кремень зашёл в комнату – неохотно, как кот, которого сманили с высоты.

– Помните, – повторил Сланец выходя, – не выпускайте его из виду!

Лекарь успокоительно помахал ему рукой.

Поиски Сланца в маленькой кузне, где храмовый кузнец чинил инструменты и другие предметы обихода, увенчались находкой двух пожарных капюшонов, один из которых в данный момент, сдвинутый назад, покрывал лысый потный затылок самого кузнеца. Монах с огромными ручищами наотрез отказался отдавать хотя бы даже один из них, но Сланец заявил, что действует по поручению Вансена, уполномоченного Гильдией, и отобрав запасной капюшон, быстро смылся, пока монах не рассвирепел окончательно.

В сводчатом подвале храма он нашёл противопылевые маски из плотной ткани, оставшиеся со времени перестройки помещений. Всего дюжину, конечно, но Сланец решил, что хотя бы у бойцов первой линии будет защита от сумеречной отравы. Уже собравшись уходить, он заметил кое-что ещё – каменный сундук с тяжёлой деревянной крышкой, и открыв его, уставился на аккуратно уложенные клиновидные металлические предметы.

«Хм, почему бы и нет?» – подумал про себя Сланец, осторожно вытаскивая один и засовывая за пояс. Ноша оказалась тяжёлой, к тому же впивалась в живот, но фандерлинг только подтянул ремень и решил, что сойдёт. Он надвинул крышку обратно на короб и ещё отрезал кусок верёвки от висящей на стенном крюке бухты, прежде чем закрыть за собой дверь в кладовую. Плеснув в ведро воды для смачивания масок, Сланец поспешил обратно через храм и передний зал, с удовлетворением отмечая, что монахи, вроде бы, наконец осознали опасность: около полудюжины их затаскивали внутрь самые ценные статуи, а древние железные осадные ворота были, как положено, закрыты. Сланец сомневался, чтобы храм хоть однажды бывал осаждён – по крайней мере на его памяти такого точно не случалось – но сейчас фандерлингская нелюбовь к окнам и прочим архитектурным излишествам наземцев могла сослужить им хорошую службу. Как и в большинстве крупных фандерлингских построек, воздух и вода поступали в храм по трубам из других частей известнякового лабиринта под Южным Пределом, и даже в самые голодные времена его кладовые были набиты провизией. Врагам будет трудновато выкурить хозяев оттуда.

У дальнего конца Водяной Занавеси Голубой Кварц встретил двух стражей из отряда Молота Яшмы: один, с полудюжиной кровоточащих ран, волок потерявшего сознание товарища.

– Уходи обратно, – выдохнул страж, тот, что ещё был на ногах, стряхивая кровь, заливающую глаза. – Наш командир и большой человек, наземец, окружены. Фаэри наколдовали вокруг них слепящую тучу. С минуты на минуту они прорвутся к храму – они всех нас поубивают!

Больше ничего от него не добившись, Сланец оставил расспросы и, бросив стража тащить раненого товарища к храму, двинулся дальше. И всё же, страшась того, что ждёт его впереди, несколько долгих минут фандерлинг на ходу раздумывал, не последовать ли за стражами, однако плеск воды в ведре, которое он так далеко и с таким трудом пронёс, помог ему решиться. Капитан Вансен попал в беду. И только он, Сланец, может ему помочь – по крайней мере, пока не подоспеет Киноварь с подкреплением.

Приблизившись ещё на несколько сотен шагов, он услышал далёкие вопли боли и ярости, отчего сердце его забилось быстрее молотка в руках ремесленника. «Прости меня, Опал! – мысленно воскликнул Сланец. Как же в этот момент ему недоставало жены: без неё в сердце будто зияла дыра, душу будто пронизывал ледяной ветер. – Прости меня, дорогая моя старушка, я снова поступаю точно так же».

Феррас Вансен пребывал посреди ожившего кошмара: нелепые фигуры, гортанные крики и бешено скачущие тени, порождённые пляшущим пламенем факелов. Сам Вансен, Молот Яшма и пятеро оставшихся стражей как смогли забаррикадировались в узком коридоре между двумя последними из Праздничных залов, силясь не дать нападающим пробиться дальше. Атаковали их две или, может, три дюжины кваров – он был в этом уверен, хотя сосчитать их в темноте туннелей было непросто. Видимо, решил Феррас, фаэри не ожидали, что сопротивление окажется настолько слабым, иначе выслали бы вперёд сразу большой отряд, а не группу разведчиков. Но численность нападающих, впрочем, значения не имела: сколько бы их ни было – если Вансен с товарищами проиграют сражение, между храмовыми пещерами и сумеречной армией наверху не останется никакой преграды.

«А затем они войдут в Город фандерлингов, – подумал Вансен, протирая слезящиеся от рези глаза. – К невинным детям и женщинам.»

А уж оттуда племя сумерек быстро пробьётся в замок наверху.

«Пятеро нас. И даже если мы каким-то чудом остановим их на время, нет никаких гарантий, что сверху не спустится на подмогу тьма их сородичей, – капитан постарался дышать глубже, присев за бруствером из камней, набросанных Яшмой и его парнями поперёк тесного прохода для защиты от шальных стрел, то и дело прилетавших из пещерного зала. – Но зачем прилагать столько усилий для захвата подземной части замка? За последние дни квары потеряли здесь уже около сотни воинов».

Сегодня битва длилась уже несколько часов, но у фандерлингов и Вансена было преимущество – они защищали узкие туннели, и потому им удалось убить намного больше врагов, чем погибло бойцов с их стороны.

«Квары должны догадываться, что ворота Города фандерлингов могут запираться со стороны замка, отрезая цитадель от остального Южного Предела».

Неужто они и правда полагали, что проберутся внутрь, не наткнувшись на сопротивление? Да быть такого не может!

Вансен опять потёр глаза. В дальней пещере уже почти не осталось воздуха – только одна удушающая пыль, которую нападающие – преимущественно мелкие уродливые карикатуры на фандерлингов, дроу – выдували из трубок; она оказалась слабее по воздействию, чем та, какой они расправились с послушниками в Скважинах, но её всё равно хватало, чтобы Вансену сотоварищи в бою приходилось тяжко. Даже от небольшого количества слезились глаза – к тому же начинала кружиться голова, а грудь разрывало болью при каждом вдохе. Капитан молился, чтобы Чавен нашёл какой-нибудь выход, хотя шансы, что теперь им это поможет, были ничтожно малы. Квары уже почти сломили их сопротивление.

Вансен вдохнул и закашлялся – горло саднило.

– Можем ли мы привести сюда больше ваших людей, чтобы полностью замуровать этот проход? – шепнул он Молоту Яшме.

Фандерлинг только открыл рот, чтобы ответить, и тут же клюнул землю, а над его лысой головой пронеслась стрела и с треском упала позади них.

– Не можем, капитан. Всё, что мы возведём тут на скорую руку, они так же быстро разрушат. Это же дроу – готов поспорить, они знают о камне едва ли не меньше нашего.

– Молот Перина! – в сердцах ругнулся Вансен. – И в таком месте приходится умирать!

Яшма хохотнул – но грубый лающий смешок быстро перешёл в кашель.

– Лучше и не найти, капитан. Сами недра земные под тобой, над тобой и вокруг тебя.

– Эй, командир, – один из стражей выглянул за наскоро возведённую баррикаду, воспользовавшись затишьем между залпами, и повернулся к Яшме – широко раскрытые глаза белели на запылённом лице. – Думаю, они опять идут на нас.

– Стрелы кончились, – проворчал Яшма, поднимаясь на корточки. – И теперь они попытаются покончить с делом. Вставайте, ребятки, мы им покажем – а если умрём, то умрём как каменотёсы!

Вансен не поднимался до последнего – коридор всё равно был для него низок, а лёгкая дымка ядовитого порошка, до сих пор висевшая в воздухе, за баррикаду проникала не так сильно. Он встал на колени и всмотрелся вдаль из угла, образуемого их самодельным укрытием и стеной. Не все квары видели в темноте так же хорошо, как дроу и фандерлинги, чему Вансен был очень рад: некоторые из нападающих несли факелы, таким образом давая возможность и капитану разглядеть, что происходит. Он и представить себе не мог, что бы он делал, если б пришлось сражаться за жизнь в полной темноте.

Пламя дрожало и металось на концах факелов, но его свет сейчас почти полностью перекрывали тёмные силуэты приближающихся кваров. Они знали, что у Вансена и его соратников нет стрел, и не боялись стать мишенями.

«Эти твари сейчас просто повалят на нас толпой, надеясь задавить числом, – понял Феррас. – Всё или ничего».

– Вперёд, в бой! За ваш дом! – проревел он, поднимаясь и закрывая собой проход почти до потолка. – За ваш народ и ваш город!

А потом враги попёрли на них, завывая и вопя, и Вансену стало некогда раздумывать.

Феррас стоял, тяжело дыша, и глаза его щипало уже не от кварского яда, а от собственной крови, сочившейся из пореза на лбу. Первая атака врагам удачи не принесла – нападавшим удалось выбить несколько камней из заградительной стенки, но Вансен со стражами убили с полдюжины фаэри, и окровавленные трупы теперь валялись с внешней стороны, затрудняя атакующим продвижение. Однако, когда груда мертвецов под баррикадой хорошенько подрастёт – если защитники продержатся столько, чтобы добавить туда ещё вражьих тел – захватчики просто взберутся на каменную стенку, как по насыпи, по трупам своих же солдат.

– Они опять подходят, капитан, – лицо Молота Яшмы, всё покрытое порезами и грязью, стало похоже на уродливую маску, отчего фандерлинг выглядел ещё гротескнее – ну точно злобный тролль из старых сказок. – Я слышу, как они подбираются.

Вансен отёр кровь с глаз и снова поднял свой топор, жалея, что это не короткий меч или хотя бы не штык. Топор, в общем, годился для того, чтобы удерживать врага на расстоянии вытянутой руки, но от его тяжести солдат быстро уставал. Фандерлинги, пожалуй, были сильнее, чем выглядели: двое стражей тоже сражались такими топорами, хотя Яшма, например, предпочёл две остроконечные кирки для камня, держа по одной в каждой руке.

– Я готов, – Вансен снова стёр кровь с лица и стряхнул её с руки. – Пусть подходят.

– Ты славный парень, капитан, – произнёс Яшма внезапно, глядя при этом во тьму за баррикадой. – Признаюсь, ты мне сперва не понравился. Но ты и сам почти фандерлинг, разве что чутка высоковат. Я вовсе не против умереть с тобой плечом к плечу.

– Как и я, командир стражей, – откликнулся Вансен. Эх, как же ему сейчас хотелось пить! Последние капли из бурдюков с водой они вытянули ещё час назад, и во рту у капитана было сухо, как в ксандианской пустыне. – Но прежде прихватим-ка с собой ещё по парочке этих чудовищных тварей…

Ответ Яшмы заглушил рёв атакующих. Мелкая тёмная фигурка вскочила на преграду – и тут же, дико взвыв, рухнула назад с рассечённым топором одного из стражей брюхом, из которого вывалились кишки. Место упавшего мгновенно заняли ещё двое или трое, и один из нападавших ткнул Молоту Яшме в лицо горящим факелом – тому пришлось отпрянуть, чтоб не обжечься. Вансен рубанул факелоносца, прорвав нечто, похожее по ощущениям на кожаный доспех, и, вроде бы, кожу самого существа, хотя нельзя было сказать наверняка, смертелен оказался удар или нет. И секунду спустя он и ещё один страж уже боролись с другим противником, взобравшимся наверх – дроу с длинным острым ножом, которым он полоснул Вансена по предплечью ниже кольчуги, и уже почти достал и до лица, но капитан сумел схватить его за руку. Сжав что есть сил, Феррас услышал пронзительный взвизг, перекрывший шум сражения – он сломал дроу запястье. Тот выронил нож, но прежде чем Вансен успел притянуть карлика к себе и сломать ему шею, противник вывернулся и упал со стены на сторону защитников.

Что-то большое воздвиглось теперь перед ним, закрывая свет факелов. Яшма наклонился и тюкнул дроу, лежащего у них под ногами, обухом своей кирки. Вансен почувствовал, как тот обмяк, но почти всё его внимание было приковано к громаде перед ним – эттину. Рокочущий рык твари сотряс его кости. Вансен ахнул топором точно по голове чудища, когда оно потянулось к Яшме, но топор отскочил от покрытой твёрдым панцирем башки, не причинив видимого вреда. Эттин же, не обращая на капитана никакого внимания, сгрёб своими медвежьими лапищами Яшму, поднял в воздух и потащил его в пасть. Вансен вцепился в громадные ручищи, но монстр оттолкнул его – отшвырнул, как ребёнок куклу – мужчина ударился о стену туннеля и беспомощно сполз на пол. Пока он пытался подняться, чтобы помочь Яшме, вспышка света и разошедшийся эхом грохот превратили подземный ход в расколовший череп вдребезги белый день – миг ярчайшего света и резкого, отозвавшегося в теле болью звука, как будто две гигантские ладони хлопнули у него над ухом – и это было последнее, что Феррас Вансен запомнил.

«И тысяче художников не написать подобного кошмара», - думал Мэтт Тинрайт, съёжившись в дверном проёме. И тысяче поэтов, будь каждый хоть в тысячу раз талантливее его самого, не изобразить всего этого ужаса.

Враг напал на Южный Предел.

Множество зданий вокруг Ярмарочной площади полыхали, но никто не пытался потушить их. Со своего места поэт видел не меньше дюжины лежащих тел с торчащими в спинах стрелами. Всё вокруг было в дыму, но он чувствовал в воздухе и другой, незнакомый, запах, сладковатый и тошнотворный, как вонь гниющего мяса. От него жгло глаза, а в горле и груди саднило.

Десятки странных фигур в доспехах продолжали посылать на площадь стрелы с верхушек огромных шипастых чёрных стволов, протянувшихся над водой и стеной. Другие захватчики уже спустились по верёвкам и зарезали множество злополучных жителей, пока Дарстину Кроуэллу и его солдатам не удалось отбросить их назад. На всей площади небольшими группками бились теперь люди и чудовища, разя друг друга в странной, практически полной тишине: даже вопли раненых и умирающих казались едва слышными, будто дым, висящий в воздухе, глушил звуки как вата.

Хендон Толли собственной персоной тоже был там, на площади, и дрался отчаянно, его чёрное сюрко с красным вепрем было хорошо заметно издалека, а чёрный плюмаж на шлеме развевался, сам похожий на струйку дыма. Лорд-протектор замка на мощном боевом коне, привстав на стременах, размахивал мечом и выкрикивал команды своим бойцам, метавшимся вокруг в хаосе битвы.

Они оттеснили большую часть нападающих обратно в тень исполинских колючек, всё удлиняющуюся по мере того, как солнце тонуло за западными стенами, но не могли заставить кваров отступить – а меж тем всё больше воинов-фаэри спешило по шипастым мостам с материка.

Ещё один тонкий вскрик раздался из толпы обитателей замка, которые, как и Тинрайт, стремились убраться подальше от сражения. Кто-то грузный на могучем боевом скакуне примчался, лязгая металлом, на площадь, ведя за собой новый отряд – в карминно-золотых доспехах и чепраках Лэндсендов. Это был Авин Броун, поднявшийся в битву несмотря на болезнь и возраст, – с бородой до середины груди, в своей круглой кирасе чем-то напоминающий чайник. Старик пробивал себе путь старинным двуручным мечом, врываясь со своим отрядом в группу фаэри, окруживших Хэндона Толли, заставляя врагов дрогнуть и разбежаться. Кое-кто из жителей встретил их одобрительными криками.

И всё же, ясно было – потуги защитников отбиться тщетны. Тинрайт понимал, что сейчас должен бы сражаться, но у него не было оружия – да он и не умел управляться с ним. И вообще был напуган донельзя.

«Я поэт! И трус – я ничего не знаю о войнах! Мне вообще не надо было сюда возвращаться!» Но Элан М'Кори и его мать, убегая в безопасный внутренний круг, бросили всё, включая и деньги, которые Мэтт им оставил – деньги, которые Тинрайт не мог позволить себе потерять. «А теперь пропаду, считай, ни за грош – за кошель всего-то с парой морских звёзд! Ну почему я не родился богачом?..»

Сумеречные воины продолжали сыпаться с громадных чёрных стволов, будто жуки из подгнившего бревна. Мгновение казалось, что всё прибывающие квары задавят две жалких сотни защитников Южного Предела числом, но в чём бы ни обвиняли Хендона Толли, а трусом он не был: вместе с несколькими своими людьми он сдерживал нападавших, пока лорд-констебль Беркан Худ собрал оставшихся солдат в некое подобие отряда и возглавил организованное отступление через площадь – они шли, подняв щиты, так что стрелы фаэри отскакивали, не причиняя вреда.

– Отходим! – донёсся приглушённый голос Броуна. – Отходим к Врановым воротам!

Кое-кто из жителей, которых битва застала на Ярмарочной площади, сообразил, к чему идёт дело, и бросился бежать по окаймляющим её галереям, побуждая всех, кто там прятался, припустить за ними: скорее – к мосту на Торговой улице, а затем и во внутреннюю крепость, прежде чем стража захлопнет и запрёт ворота.

«Да возможно ли? – сердце у Тинрайта сделалось тяжёлым, как кусок свинца. – Они сдают весь внешний круг?»

Спустя ещё секунду до него дошло, что если он не поторопится, то его сдадут врагу вместе с этим самым кругом. Колоннада с его стороны площади была забита брошенными телегами и прочим барахлом, позабытым в панике бегства, подхлёстнутой начавшимся боем; у Тинрайта не оставалось иного выхода, кроме как закрыть голову руками и мчаться со всех ног по открытой мостовой, каждый миг ожидая злого укуса смертоносной стрелы.

Несколько их, промахнувшись, щёлкнули по камням совсем рядом, но поэт уже нырнул в толпу у моста под прикрытие повозки, которую какой-то дурак пытался втащить за собой – а солдаты с руганью пихали обратно. Ненадолго защищённый её тряпичной громоздкой тушей, Мэтт Тинрайт вместе с ошалелой толпой стал продавливать себе дорогу на мост на Торговой улице – и на холм, к воротам в замок, – так плотно зажатый телами со всех сторон, что мог почувствовать резкий, отвратительный запах человеческого страха.

Глава 25 В Сон

Тёмное облако заглотило уже приличный кус неба над рекой, когда Баррик увидел первые мосты через Блёклую – признаки приближения к городу. Сперва он даже не понял, что эти бесформенные груды – мосты, поскольку более всего они напоминали обломки скал, обтёсанные одной лишь природой и шлифованные водой да ветром. Изучив город подольше, принц пришёл к выводу, что Бессонные возвели их такими по некой своей прихоти: и самые упорядоченные строения в городе выглядели будто случайные нагромождения, в каких и одну прямую линию отыщешь едва ли.

На Блёклой движение тоже оживилось, хотя все лодки и корабли, виденные ими, и маленькие, и большие, управляемые серокожими Бессонными или безголовыми блемми – такими же, как тот, который ворочал веслами на их собственном судне, – проскальзывали мимо в гробовой тишине. Однако не вызывало сомнений, что пассажиры других судов замечали Баррика и Пика: даже самые последние оборванцы из рыбаков глядели на Живущих-под-солнцем так, словно в жизни не встречали ничего диковиннее и отвратнее.

– Почему они так на нас смотрят? – шёпотом спросил принц. – Будто они нас ненавидят?

Пик пожал плечами и потянулся за борт – зачерпнуть чашей воды для своего хозяина.

– Ну да, они не любят таких, как мы.

– Но ты же говорил, что много наших тут держат как слуг.

– Это верно. У хозяина таких много. И не все из них виммуаи. Некоторые родились в солнечных землях, как ты и я.

– Тогда почему Бессонные так на нас пялятся?

Пик полез под навес на палубе и потому ответил не сразу:

– Я уверен, они так глазеют на нашу лодку потому, что она принадлежит Кью'арусу. Может, гадают, отчего его не видно – многие в городе знают хозяина.

После того человек в лоскутной одежде занялся своим умирающим господином и больше на вопросы не отвечал.

Вскоре путники достигли первых мгламп – сигнальных огней, установленных наверху круто изогнутого моста, – оказавшихся котлами, источавшими непроглядную тьму – не облаком, как поднимается дым, но тоньше, эфемернее, чернильным пятном, расползающимся по серости дня. Оно накрыло путников, как тень, когда лодка подплыла к мосту, а затем скользнула под него. Сердце Баррика испуганно сжалось.

По мере того как лабиринт улиц города ширился вокруг них, мрак становился всё гуще. Они миновали ещё множество мгламп, укреплённых на пролётах мостов или сочащихся тьмой с подвесов на шероховатых стенах. Мир становился всё темнее и темнее, словно ночь наконец пала на томящиеся в сумерках земли – ночь особого сорта, растекающаяся лужами от фонарей тьмы вместо того, чтобы равномерно ложиться всюду: ещё долго тусклый свет плыл у них над головами, серое небо, казавшееся ясным, как полуденное, проглядывало временами меж кляксами мглистого мрака. Вскоре, однако, эти разрывы исчезли, а вместе с ними исчезло и сияние сумерек, укрытое теперь занавесью чернильной ночи.

С полной тьмой появились и сами Бессонные, повыползали наружу, как термиты из расколотого бревна, хотя сначала Баррику не удавалось рассмотреть ничего, кроме неясных теней, движущихся по улицам Сна по обоим берегам реки, переходящих мосты над их головами – серых расплывчатых фигур-призраков. Когда глаза принца попривыкли к темноте, он смог разглядеть их получше. Кожа у всех была, похоже, одного цвета, но сами Бессонные различались между собой не меньше тех кваров, которых Баррик видел на Колкановом поле: одни легко могли бы сойти за людей, но другие были так нелепо скроены, что принц возблагодарил богов за то, что Бессонные одеты в длинные хламиды. Ещё у него никак не получалось отделаться от ощущения, что жители города – все до единого – наблюдают за ним.

Река Блёклая раздалась в стороны и потекла по широкому, закованному в каменные берега каналу, вдоль которого теснились доки для судов и дома, подчас такие высокие, что Баррик не видел крыш в наведённом фонарями тьмы мраке. Чем дальше в город скользили они в ладье, которую неутомимый блемми всё подгонял вперёд, тем сильнее Баррику казалось, будто он проглочен неведомым существом.

Постепенно река стала расходиться каналами поменьше. Блемми направил лодку в первый из них, потом в другой, как будто точно знал, куда плыть. Чем уже становились протоки, тем меньше встречалось им прохожих, пока единственным подвижным объектом в этой части унылого каменного города не осталась для Баррика только собственная их лодка.

Они доплыли до места, где стояли молчаливые мраморные дома, почти растворявшиеся в темноте. Раскидистые ивы выстроились вдоль берега канала, ветви их легко колыхались под ветерком, но в остальном место выглядело безжизненным, как мавзолей. Блемми придержал лодку, а затем провёл в затейливо украшенный док, на несколько ярдов выступающий в воду. Пока Баррик сидел на корточках на корме, озадаченный таким внезапным окончанием их путешествия, толпа фигур-теней выплыла из тьмы и приблизилась к ним, ступая не шумнее кошек – около дюжины мужчин и женщин Бессонных, одетых в чёрное. Затем последняя фигура, женщина в длинной мантии, спустилась в док, и остальные расступились перед ней. У края пирса она остановилась – руки её были вытянуты вперёд, как будто она бродила во сне. Пик откинул полог навеса. Женщина перевела взгляд на Кью’аруса, лежащего на дне лодки. Сначала Баррик подумал, что Бессонная носит какой-то клобук, но позже понял, что её безволосая голова покрыта твёрдой пластиной, как у жука. Черты её были тонки и подвижны – лицо очень походило на человеческое, разве что мертвенно бледное, – но виднеющиеся из-под одежды участки тела почти везде покрывал костяной панцирь… Из-за её странных глаз принц не мог быть уверен в том до конца, но ему показалось, что женщина плачет.

Когда она заговорила, голос её оказался мягок, хотя сам язык был груб. О смысле Баррику приходилось судить лишь по звучанию, и эти отрывистые слова равно могли быть и благословением, и проклятием.

Пик взглянул на неё с каким-то странным удовлетворением.

– Я привёз его домой, госпожа.

Мгновение женщина молча стояла, затем развернулась и пошла обратно вглубь дока; тонкое чёрное одеяние обвивало её лодыжки, как язычки тумана. Несколько её сопровождающих с помощью Пика подняли Кью’аруса из лодки и понесли вслед за Бессонной, вверх по ступеням, к тому, что, как Баррик теперь видел, было огромным тёмным особняком.

– Быстрее заходи внутрь, – шепнул Пик. – Скоро наступит Затишь, и в город выйдут криксы.

Дав это невнятное предостережение, парень поспешил за телом своего господина. Другой слуга, с кожей, так изрезанной морщинами, что она походила на ячеистую стенку осиного гнезда, обвязал блемми бечевой поперёк талии и повёл его между ив, за угол приземистого каменного дома. Баррик посмотрел туда, где лежал Кью’арус, и впервые заметил, что Бессонный покоился на сложенном сером шерстяном плаще – без сомнений, это Пик подложил его под спину хозяину, чтобы тому было удобнее на жёстких досках. Принц поднял накидку, и что-то выпало из неё, громко лязгнув о палубу. Баррик со страхом огляделся, но в доке он остался один. Выпавший предмет оказался коротким мечом в простых, без украшений, чёрных ножнах. Вынув клинок, принц с удовлетворением отметил, что края его остры как бритва – такого оружия он не держал в руках с той самой битвы, когда они с Тайном Олдриджем сражались против фаэри. Он завернул меч обратно в плащ и огляделся в поисках подходящего места для тайника. Вдруг что-то зашуршало позади него, заставив подпрыгнуть – от испуга Баррик чуть не уронил вещи в воду.

– Нейдёшь туда, мы чаем, – хрипло прокаркал Скарн, складывая крылья. – Не в дом Ночного человека.

– А что же мне ещё, по-твоему, делать? По крайней мере, может, там я узнаю что-нибудь о том, где найти Зал Горбуна. А может, мне даже перепадёт какая-то еда – не столь многоногая.

– Ну, как хочете, – ворон вспрыгнул на борт легонько покачивающейся лодки и повернулся к Баррику спиной. – А мы останемся тут, снаружи, вот так, да. Эт не для нас, такое гадкое путаное место.

Как и многое прочее из того, что Баррик видел в Сне, дом Кью’аруса оказался возведён весьма замысловато, а по сложности устройства внутри схож с витой раковиной: череда залов почти без окон, каменные стены – то грубые, то гладкие, – и бесконечная сырость. К серым стенам лип мох, а по углам кое-где капала на пол вода, утекавшая по неглубоким желобам – но мох рос и на белых мраморных статуях необычайно тонкой работы, а вода журчала по залам в шаге от роскошных ковров с запутанными, но прекрасными узорами, всегда только чёрно-белыми. Всё это Баррик смог разглядеть единственно благодаря маленьким жемчужно опалесцирующим зелёным полусферам, сидящим низко в стенах комнат и у пола вдоль некоторых коридоров; поначалу он принял их за какие-то светящиеся камни, но вскоре понял, что на самом деле это грибы.

Слуг, нёсших тело Кью’аруса, принц нагнал у главного коридора. Дом вызывал неприязнь, его почти абсолютная тишина тревожила, а темнота давила на сердце. Если бы не перемены, произошедшие в юноше благодаря странным действиям Спящих, он бы давно потерял голову от дурных предчувствий – дом ему не нравился, и ничто не могло заставить его изменить это мнение: проведя внутри лишь несколько мгновений, Баррик уже отчаянно стремился вырваться наружу. Но он по-прежнему почти ничего не знал ни о городе вне стен этого жилища, ни куда ему надлежит идти. Как там ему говорили Спящие?

«Только одним путём можешь ты добраться до Дома нашего Народа и слепого короля, прежде чем станет слишком поздно. Ты должен отыскать дороги Горбуна, чтобы сложить тропу, словно ленту, и перешагнуть стены между мирами. В Сне ты должен найти зал, названный в его честь».

Пик не слышал о таком месте, как Зал Горбуна, но возможно, кто-то из других слуг что-нибудь о нём знал. Ну, во всяком случае принц на это надеялся – Баррик не мог представить себе, как нарушает траур внешне бесстрастной хозяйки особняка, чтобы спросить дорогу. Прошлый он уже впал бы в отчаянье, но сейчас в своей увечной руке юноша черпал новую силу – в том, как движения больше не отзывались болью.

«Возможно всё, что угодно, – вот как он думал. – Я теперь история, как Англин Островитянин, и никто не сможет сказать, каким будет окончание – даже эти неспящие чудовища…»

– Идём со мной! – Пик свернул в сторону от процессии и потянул Баррика за предплечье. – В помещения для слуг. Там ты будешь не так заметен.

– Не так заметен? Я думал, они тут привыкли к Живущим-под-солнцем.

Пик поспешил вниз по спиральному коридору, постоянно поторапливая Баррика.

– Здесь всё… странно. Иначе, чем я ожидал.

– Хозяин дома мёртв. Что ты думал здесь увидеть, праздник?

Вдвоём они спускались виток за витком и по пути миновали сад, заросший бледными папоротниками – их тут была целая поляна, и вид они имели такой, будто росли на дне ручья. Возможно, дело было в свечении, испускаемом грибами, но всё в доме выглядело совершенно лишённым красок.

– Сюда, – позвал Пик, открывая тяжёлую деревянную дверь и поскорее проталкивая Баррика в огромную комнату с низким потолком. Там явственно воняло какой-то кислятиной, но впервые за всё время, что он пробыл в Сне, принц попал в более-менее нормально освещённое место – привычными красными и жёлтыми отблесками большого костра, горевшего посредине широкой каменной плиты, окружённой чем-то вроде пустой канавы. Отгороженные этой ямой, на плите восседали на кучках булыжников и возлежали на деревянных колодах около дюжины – а то и больше – чёрных ящериц, каждая размером с гончую.

– Клянусь Тремя братьями, мне показалось, ты сказал «помещения для слуг»!

Пик снова потянул его за рукав.

– Мы делим с ними костёр. Бессонные не особенно нуждаются в тепле и свете. Видишь?

У дальней стены широкой комнаты в тени кто-то сидел – кажется, люди, прижавшиеся друг к другу, около десятка. Как и Барриков проводник, все они носили одежду, пошитую из тряпья и разнообразных лоскутов, и юноша наконец понял, что Пик одевался так не по собственному желанию: слугам-людям, очевидно, бросали разную ветошь из домашнего обихода, из которой они и мастерили себе, что сумеют. Несмотря на вонючую духоту, царившую в этом помещении, принца пробрал холодок.

– По-моему, ты говорил, что Кью’арус дорожит своими слугами из солнечных земель?

– Так и есть! Никакой другой Бессонный не стал бы и держать их.

Баррик резко обернулся к оборванцу.

– Ты сказал, что в этих местах привыкли к таким, как мы.

Пик, похоже, испугался:

– Да, в доме Кью’аруса.

– Ты наврал мне.

– Я… я не сказал тебе всей правды. Я боялся возвращаться в одиночку, – он понизил голос. – Пожалуйста, не сердись на меня, друг.

Баррик только вытаращился на него в изумлении. Ему захотелось ударить эту жалкую тварь, но он напомнил себе, что всё могло сложиться куда как хуже: по крайней мере, ему удалось попасть в, быть может, единственный во всём Сне дом, за вторжение в который его не убили на месте.

Одна из фигур у стены пошевелилась.

– Кто это там с тобой, Бек?

Баррик вскинул бровь.

– Бек? То есть, ты мне даже имени своего настоящего не назвал?

– Хозяин произносит это как «Пик» – и так он зовёт меня. Я не солгал.

– Кого это ты привёл? – снова спросил мужчина из угла. – Подойди туда, откуда мы сможем тебя разглядеть.

Человек, которого, как оказалось, зовут «Бек», подошёл к остальным. Глядя, как они шепчутся между собой, Баррик покачал головой и тоже приблизился. Люди сидели на соломе, которую они просто сгребли в кучу, устроив что-то наподобие гнезда. Все они, кроме того, что заговорил с Беком, будто бы пребывали в полусне: пустые глаза, пустые лица; некоторые без следа любопытства проследили, как Баррик идёт к ним, прочие же и вовсе не подняли глаз.

– А, смотрю, воды теперь оскудели, – проговорил бородач, сидевший рядом с тем местом, где стоял Бек. Он оглядел Баррика сверху донизу из-под кустистых спутанных бровей. – И птицы летают дальше.

– И что это должно означать? – требовательно вопросил Баррик, усаживаясь на солому.

Бородёнка у незнакомца была длинная, жидкая и седая, а морщины – так глубоки, будто кто-то вырезал их ножом в мягкой древесине.

– Что боги всё видят, – старик коротко кивнул. – А что они видят, то и будет.

– Финлай когда-то был священником, – пояснил Бек. – Он много чего знает.

– Я слишком много знаю, – вставил Финлай. – Потому-то боги и всадили мне в мозг стрелу, чтобы сжечь мои мысли. Поелику видел я их делишки насквозь и рассказывал людям о том. Я предупреждал их. Но они смеялись и швыряли в меня камни и кости. Камни и кости!

Баррик покачал головой. Неудивительно, что Бек соврал, чтобы притащить его сюда – должно быть, компания этого чокнутого старикашки успела ему порядком надоесть. Принц поглядел на других слуг – или рабов, если называть вещи своими именами, – и признаков особенного разума в их глазах не обнаружил. Если их разводили – как рассказал Бек, – подобно скоту, то заводчик вполне справлялся со своим делом. Они выглядели такими же мирными и тупыми, как дойные коровы в любом хлеву.

– Где Марвин? – поинтересовался Бек.

Финлай мотнул головой.

– Таскает горшки и кувшины из погреба. Госпожа весь день стенала, но слышал это один только я. А теперь они готовят трапезу. Чтобы слезами и дымом проводить душу хозяина на другую сторону, – он обернулся и вперился в Баррика странно яркими глазами. – Ты сонным бродил по Межмирью. Он бессонным отправится за край мира.

Баррик откинулся к стене и сомкнул веки. Всё, чего он хотел – отдохнуть, возможно, поспать пару часов, а потом оставить это логово безумцев позади. Никто ему здесь не поможет – уж точно не Бек или этот помешанный старикан, назвавшийся Финлаем.

Он едва выпутался из мрака сна, почувствовав чьё-то прикосновение на лице, – а его рука, его увечная рука, уже рванулась и схватила. Кто-то – «Бек, – понял он, – Я схватил Бека», - заскулил от боли.

– От… отпусти меня.

– Зачем ты меня трогал?

– Я… я знаю тебя.

Баррик открыл глаза пошире. Бек съёжился на соломе. Старый Финлай спал.

– Что ты хочешь сказать? Конечно, ты знаешь меня – я же приплыл сюда вместе с тобой.

– Я знал тебя… раньше. Как тебя зовут?

Принц подозрительно прищурился.

– С чего это я должен тебе говорить?

– Я знаю тебя! Я видел тебя прежде. Мы… мне кажется, мы встречались. В… когда-то раньше.

Баррик осознал, что всё ещё сжимает пальцы Бека в своих, и довольно крепко – парень сморщился от боли, – и отпустил его.

– Когда-то раньше? Ты имеешь в виду – до того, как ты попал сюда?

Вообще, это было вполне возможно. Не то чтобы в мире по ту сторону Границы Тени его совсем уж никто не знал. И что за беда, если сейчас он ему откроется?

– Меня зовут Баррик. Баррик Эддон. Ну как, ты всё ещё думаешь, что знаешь меня?

Парень посмотрел на него с глубочайшей признательностью – не меньше.

– Боги небесные, да! Я вспомнил! Ты же… вы – принц! Клянусь Тремя братьями, вы – принц!

– Не так громко! Да, я принц.

Но что странно: принцем он себя, в общем-то, не чувствовал. В прошлом, несмотря на все свои горести, Баррик никогда не усомнился бы в том, что он – сын короля. Сейчас же ему казалось, что это была чья-то чужая жизнь, историю о которой он слышал, но которой сам не проживал.

– Вы и ваша сестра… – Бек от избытка чувств хлопнул в ладоши. – Вы беседовали со мной. Задавали вопросы. После того как я в первый раз… – он сник, – после того как я в первый раз увидел Сумеречный народ.

– Ну, раз ты так говоришь… – Баррик совершенно не помнил этого человека.

– Вы совсем меня не узнаёте? Меня зовут… – он запнулся и скосил взгляд в сторону. Очевидно, ему давно не случалось называть своё имя. – Меня зовут Раймон Бек.

Имя не показалось юноше хоть сколько-нибудь знакомым, но Баррик счёл, что это и к лучшему: ему не хотелось больше возвращаться к прошлому. Его ум хранил достаточно многое из того, что Бек называл «раньше» – имена, лица – но воспоминания казались далёкими и странно тусклыми, почти не вызывающими эмоций, как утихшая боль в старой ране. Даже мысли о сестре, которые, казалось бы, должны были значить для него больше, чем всё прочее, вдруг стали напоминать еду, потерявшую всякий вкус от чересчур долгого хранения. И Баррика сложившееся положение вещей полностью устраивало.

– Что это за твари? – спросил он неожиданно, указав на чёрных ящериц, собравшихся вокруг пламени в центре своей ямы, как рабы Керниоса в его подземных владениях. – Зачем они здесь?

– Это саламандры – огненные ящерицы. Питомцы хозяина. Он любит… любил их кормить.

«И держу пари, кормил их лучше, чем тебя», - подумал юноша, но вслух этого не сказал.

Раймону Беку очень хотелось расспросить принца о том, как же он оказался за Границей Тени, но Баррик не желал болтать, и наконец парень отстал; вскоре единственными звуками, нарушавшими тишину, остались потрескивание огня да тонкое посапывание старика Финлая.

Ему снился сон – юноша точно знал, что это сон, хотя и не помнил, как заснул, – и во сне глаза ящерицы светились столь же ярко, как и языки огня. Закованная в чёрную броню тварь сидела не у костра, но прямо посреди него, устроившись в трещине обугленного полена, тёмного пятна в глубине сияющего пламени.

– Кто ты, что приходит сюда без Изразца или же Омута? – вопросила она мелодичным голосом.

– Я принц, сын короля, – ответствовал он.

– Нет, ты муравей, сын муравья, – лениво растягивая слова, поправила саламандра. – Насекомое, наделённое капелькой могущества, что течёт в твоих венах, и тем не менее всего лишь насекомое. Носишься туда-сюда, суетишься, а жизнь твоя коротка. Хотя, возможно, ты станешь свидетелем моего возвращения. Это будет мой триумф, и величие этого момента, быть может, придаст толику смысла твоему жалкому существованию.

Ему захотелось осыпать проклятьями это жестокое, надменное существо, но пристальный взгляд ящерицы словно сковал его, сделав беспомощным, будто он и в самом деле был просто мелкой козявкой, как она и сказала.

Принц похолодел.

– Что ты такое?

– Я есть и всегда был. Имена ничего не значат для таких, как я. Мы знаем, кто мы. Это только ваш род, чьи чувства притуплены, а жизнь быстротечна, по своей воле живёт под гнётом имён. Но, что бы ни думали о том ваши мудрецы, нельзя обрести власть над чем-либо, просто дав этому имя.

– Если мы столь ничтожны, зачем тогда ты говоришь со мной?

– Потому что ты занятная игрушка, и хотя ждать мне осталось уже недолго, я принуждён был бездействовать слишком много времени – куда больше, чем мне хотелось бы. Меня одолевает скука, и развлечением может послужить даже ползающий муравей.

Ящерица слегка повиливала хвостом, высекая снопы искр. Треск огня становился всё громче – Баррик едва расслышал последние слова саламандры.

– Я бы убил тебя, если б мог, – сообщил он ей.

Смех был так же прекрасен, как и голос, певучий и звенящий серебром.

– Можешь ли ты убить тьму? Можешь ли разрушить земную твердь или сразить пламя? Ах, ты так славно забавляешь меня…

Теперь звуки костра стали совсем громкими, как будто в их диалог вмешался кто-то ещё – нет, как будто рядом заспорили. Огонь говорил несколькими голосами, красноватые язычки вытягивались вверх и вскоре полностью обвили чёрную ящерицу.

– …когда несчастный пытается поспать, – произнёс один голос, – бубните тут и галдите.

– Захлопни рот, Финлай, – отозвался Бек.

– Но почему они хотят так поступить? – спросил другой голос, которого Баррик прежде не слышал. – Они же безвредные…

Принц открыл глаза. Раймон Бек и дряхлый Финлай говорили с третьим – крупным парнем с волосами, обкорнанными неровно, как луг, скошенный косцом-неумехой.

– Ты ослышался, – сказал Бек вновь пришедшему, потом заметил, что Баррик сел на подстилке, и пояснил ему: – Это Марвин.

– Я когда-то знал одного Марвина, – пробормотал здоровяк с акцентом, слегка похожим на тот, с каким разговаривал Кью'арус. – Вот и всё, что я сказал. Мож, то и был я, да того не вспомню.

– Точно, – кивнул Бек. – Память у тебя никудышная, да и слух не лучше, так что ты, должно быть, недослышал и всё понял не так.

Новичок повернулся к Баррику.

– Да нет же. Всё я дослышал. Они болтали о тех вон, об ящерицах – сыновья хозяина да и брат, они толковали с хозяйкой. «Тогда избавьтесь от них, – так она сказала. – Мне невыносимо, как они смердят и как разговаривают». Ну, и мужчины пошли за дубинками и копьями.

– Видите? – фыркнул Бек. – Марвин – тупица, и вечно всё понимает неверно. Почему бы она так сказала? Ящерицы не умеют разговаривать.

На мгновение Баррик вспомнил кое-что о говорящих ящерицах – сон ли это был? – а затем волосы у него на затылке встали дыбом.

– Ты слышал, чтобы они произнесли слово «ящерицы»? – спросил он верзилу.

Марвин пожал широкими покатыми плечами:

– Они сказали «о хассяак к'рин санфаршен» – это значит «животные в подвале», - он оглядел просторное освещённое костром помещение. – А это и есть подвал.

– Дурачьё! – Баррик вскочил на ноги – сердце его вдруг заколотилось. – Они говорили не о каких-то там мерзких ящерицах – они говорили о нас!

– Они не причинят нам вреда! – чумазое лицо Бека побелело как полотно. – Хозяин любил нас!

– Даже если и так, ваш хозяин мёртв.

– Когда я вышел из-под сени дерев, он пел мне глазами, – вмешался Финлай.

– Не сомневаюсь – но мне всё равно, – отрезал Баррик. – Помоги мне выбраться отсюда, Бек. А прочие могут остаться и умереть, если им так угодно.

– Но я так устал, – пожаловался Марвин, словно капризный ребёнок. – Я тут работал весь день. Я хочу спать.

– Устал, да, – Финлай поскрёб подбородок. – Дни так длинны с тех пор, как Змеос был изгнан…

У Баррика не осталось ни сил, ни времени на пустые споры. Он сгрёб Раймона Бека за ворот и поставил на ноги.

– Тогда наслаждайтесь сном. Боюсь, он будет долгим.

Парень всё ещё был как в тумане, пока Баррик тащил его к двери, и будто не вполне понимал, что происходит, но принц не стал утруждать себя повторным объяснением. Огромные чёрные ящерицы даже не шелохнулись, когда люди прошли мимо, но юноша внезапно вспомнил чей-то горящий яростный взгляд, увиденный им во сне, и проволок Бека к выходу как можно скорее.

«Можешь ли ты убить тьму..?» – спросило тогда существо.

– Куда? – прошептал Баррик, когда они выскочили в коридор. Бек не ответил сразу, но принц услышал звук – как ему показалось – мягких шагов, приближающихся к ним по проходу, и потянул своего проводника-оборванца в другую сторону. – Лодка! – сказал он ему на ухо. – Отведи меня к лодке.

Раймон, кажется, наконец всё понял. Он стряхнул ладонь Баррика и повёл его сквозь подземные переходы дома. Пока они бежали по длинному залу с чередой закрытых дверей, отмеченных каждая иным символом, ужасный, нечеловеческий вопль донёсся до них, эхом отразившись от стен – крик боли и ужаса. Бек резко остановился, будто ему в сердце вонзился нож. Баррик подтолкнул его вперёд.

– Это там развлекается семейка твоего обожаемого хозяина, – прошипел он. – Скорее! Или мы станем следующими!

Тихонько похныкивая, Бек вывёл спутника через дверь, не отмеченную никаким знаком, в просторное деревянное строение, где в темноте светилась одинокая дорожка грибов. В первый момент Баррик жутко испугался: впереди них в проходе высилась похожая на человеческую фигура, будто поджидая, – но это оказался всего лишь блемми. Он стоял, прикованный тяжёлой цепью к столбу, и, обернувшись на звук, проводил людей взглядом, но никак не попытался их остановить. Широко раскрытые пустые глаза блестели в свете грибов; маленький круглый рот внизу живота сжимался и растягивался, будто чудовище пыталось что-то сказать. Насколько мог судить принц, это был тот самый блемми, что управлял их лодкой на пути к дому Кью’аруса.

– Это… лодочный сарай, – сообщил Бек. – Но я не знаю, как отпираются речные ворота.

Баррик вспомнил о плаще и мече, оставленных перед домом.

– А другая лодка – она ещё снаружи? Та, на которой мы приплыли?

– Скиф хозяина? Наверное, – Бек явно был в ужасе, но старался соображать изо всех сил. – С такими делами они могли и оставить её там до утра.

– Тогда пойдём проверим. Мы можем попасть туда отсюда?

Хоть на этот раз Раймон не стал спорить. Он вывел Баррика из лодочного сарая в кромешную тьму двора, к залитой наведённым фонарями мраком ивовой рощице на берегу реки. Пока они, обогнув дом, неслись к доку, Баррик мысленно благодарил тех богов, которые надоумили Бессонных строить свои жилища без окон, и тем самым хотя бы однажды послали ему удачу: у него и Бека появился шанс смыться отсюда до того, как семейка Кью’аруса догадается, куда они делись. Но увы – едва подобрав плащ и меч, Баррик услышал доносящиеся из-за дома голоса: Бессонные каким-то образом напали на их след. Принц выскочил на причал, обогнав Бека. Чёрная лодка всё так же покачивалась на воде.

– О боги, спасибо, спасибо, спасибо, – бормоча слова благодарности, Баррик отвязал ладью и сунул вёсла в уключины так быстро и тихо, как только смог.

Бледный зеленоватый огонёк плясал между ивами, приближаясь к ним – скорее всего, фонарь в руках у преследователей. Теперь к ним присоединились ещё двое.

– Сейчас середина Затиши, – стуча зубами, взвизгнул Бек. – Криксы..!

– Проклятье, заткнись и полезай в лодку, если ты со мной!

Парень всё колебался, и Баррик начал руками отталкивать судёнышко от причала. Это помогло Беку решиться. Он неуклюже запрыгнул в скиф – и раскачал его так сильно, что принц, рассердившись, дал ему подзатыльник, одновременно стараясь удержать спутника от падения за борт.

– На дно, дуралей! – прошипел он. Бек скорчился у его ног, а Баррик аккуратно опустил вёсла в воду и погрёб, стараясь шуметь как можно меньше. Призрачно-тёмная громада дома Кью’аруса и помигивающие огоньки фонарей ловцов проплыли мимо. Баррик не остановился и даже не замедлил хода, пока не провёл лодку по нескольким разветвляющимся каналам довольно далеко, так что даже нагоняемая мглампами тьма стала рассеиваться, и сумерки начали возвращать себе главенство в небесах.

Упав на вёсла и потихоньку восстанавливая дыхание, измученный, но радостно изумлённый силе своей когда-то больной руки, он взглянул на Раймона Бека и увидел, что тот плачет.

– Клянусь Тремя братьями, ты что, жалеешь, что сбежал от той семейки? – взорвался юноша. – Да они убили бы тебя! И наверняка уже поступили так с твоими друзьями!

Сам принц, впрочем, жалел тех людей лишь постольку-поскольку. Он ни за что бы не успел вовремя вывести из дома ещё и Финлая и бестолкового Марвина. Их схватили бы всех, и задача самого Баррика осталась бы неисполненной.

Так что выбор был прост.

– Бек, что за слёзы? Мы сбежали!

Парень поднял на спутника худое, грязное, залитое слезами лицо:

– Вы что, не понимаете? Это меня и пугает! Мы вне дома!

Баррик покачал головой:

– Что за ерунду ты мелешь?

– Это Затишь. Время, когда все Бессонные запираются в своих жилищах.

– Тем лучше. Сколько оно длится? Может, мы найдём Зал Горбуна прежде, чем они опять вылезут…

– Вы глупец! – глаза парня опять наполнились слезами. – Криксы вышли – а они в тысячу раз хуже любых Бессонных! – он схватил Баррика за руку. – Вы разве не понимаете? Уж лучше бы мы остались в доме Кью’аруса и его сыновья забили нас до смерти, чем теперь попасться Одиноким.

Бек уставился на воду.

– Уж лучше б нам и вовсе никогда не рождаться на свет.