Восход жёлтого полумесяца

40. Аудиенция в большом кабинете

Мицарой — в годах, невысокий, ничем не примечательный, почти невзрачный — говорит спокойно и даже как-то по-доброму. Встретив на улице, можно принять его за почтенного и скромного старичка, чуть смешливого и сентиментального. Из тех, кто уже давно отошёл от дел и занимается какими-нибудь тихими безобидными пустяками и любит поболтать.

Мицарой тщательно выговаривает слова, чуть щурится и глядит на собеседников снизу вверх, из глубины своего необъятного, ослепительно белого кресла. Говорит он тихо и почти дружелюбно, но лучше бы кричал.

По крайней мере, было бы понятно, чем именно он недоволен, а так слушает — и не знаешь, с какой стороны ожидать очередной атаки, какой упрёк и укол он предпримет следующим, какой фланг необходимо прикрыть в первую очередь.

Мицарой конкретен и корректен. Ни слова из недопустимого лексикона, ни грубости или глупости. По существу, по делу, в рамках своих полномочий и сфер интересов.

И он прав. Мицарой всегда прав. Инспектор не помнит случая, чтобы Мицарой говорил что-то такое, что впоследствии не получило бы подтверждения. Мицарой никогда не ошибается, и сейчас ни у кого нет желания с ним спорить — не только потому, что он — начальник, и не только из-за того, что переубедить его ни у кого из присутствующих не получится, а просто потому, что он — прав.

Их пятеро — в обширном, просторном кабинете, рассчитанном на пятнадцать или около того сотрудников.

Мицарой в своём уютном углу, в представительном кресле.

В противовес ему — строй актёрской братии: Ямтлэи, Жутёротаф и Файеделем. Последний тоже из ночных игроков.

Спелись, — с неприязнью думает инспектор, представляя как бы третью, независимую от других, сторону переговорщиков.

Все остальные сотрудники, вообще-то находившиеся на своих законных рабочих местах, медленно и незаметно разбрелись, лишь завидев скорбную процессию, следовавшую на приём к Мицарою. Даже Эгодалимо не рискнула вернуться за свой стол, понимая, что мероприятие ничего хорошего не предвещает.

— Изложите мне обстоятельства гибели заключённого, — подслеповато щурясь в лист фольги у себя в руках, говорит Мицарой.

— Какого заключённого — первого или второго? — отозвался Файеделем.

Мицарой раздражённо усмехается, будто Файеделем сказал глупость — да ведь так оно, наверное, и есть.

— Обстоятельства гибели Знёрра мне известны, — с лёгкой язвинкой отвечает Мицарой. — Я сам допрашивал Шаоба. Сейчас меня интересует гибель самого Шаоба, — Мицарой откладывает фольгу в сторону и лукаво глядит на Файеделема.

— Рано утром, — говорит за того Жутёротаф, — дозорный из тюремного блока обнаружил Шаоба лежащим на полу камеры. На окрики он никак не реагировал. Дозорному это показалось странным, так как ранее Шаоб вёл себя крайне активно и зачастую — даже агрессивно…

— Это я знаю, — нетерпеливо кивает Мицарой. — Дальше-то что?

— Первичный осмотр тела показал, что у Шаоба каким-то образом были парализованы дыхательные центры, и он попросту задохнулся…

— И каковы ваши предположения? — Мицарой вновь обращается к листу фольги, в котором, вероятно, содержится состряпанное наспех донесение Жутёротафа или Файеделема.

— Так как категория содержания Шаоба была переквалифицирована в тяжкую, никто из других заключённых не имел доступ в его помещение… — Жутёротаф бодро повторяет шаблонные формулировки из сухого отчёта, но Мицарой и слышать их не хочет:

— Сам-то в это веришь? — перебивает он и критично смотрит в глаза Жутёротафа.

— Ну…

— Довольно экзотический способ самоубийства, — вновь язвит Мицарой. — Не так ли?

— Всё исправим! — решительно обещает Жутёротаф.

— Что — «исправим»? — непонимающе удивляется Мицарой.

— Перепроверим! — с готовностью говорит Жутёротаф, а сам смотрит в пол перед собой, не смея поднять взгляда.

— Угу, — еле слышно бурчит Мицарой, и в этом, казалось бы — незначительном, звуке — всё его недовольство, которое на самом деле значит очень много. — Фафе, — Мицарой переводит взгляд на инспектора, — ты такую возможность предусмотреть не мог?

Инспектор молчит, не спеша с ответом. Сомневается, привычно выбирая между служебным долгом и терзающей его порядочностью. Ведь сказать, что он с самого начала был против того, чтобы после убийства Знёрра дело Шаоба оставалось за Файеделемом, значит — поставить под удар компетентность последнего. Компетентность, которая, к слову, самому инспектору кажется крайне сомнительной — однако ж, не в этом сейчас дело, и инспектор выискивает более обтекаемые формулировки.

— Вообще, планировал прямо с утра подойти с этим вопросом к Файеделему, — через силу говорит инспектор. — Проконсультироваться, обменяться информацией… Но меня… хм… в некотором смысле — опередили.

— Понятно, — кивает Мицарой, кажется, вполне удовлетворившись ответом, обращённый к инспектору взгляд чуть заметно теплеет. — К тебе претензий нет. Хотя… — Мицарой задумался на секунду, после чего опять уткнулся в фольгу, совсем по-старчески водя по строкам пальцем. — Что там с этим Полумесяцем?.. Есть ли догадки?

— Есть один вариант, — отвечает инспектор с явным облегчением и в то же время с какой-то натугой. — Нужно попробовать…

— Понятно, — прерывает его Мицарой, отгораживаясь, протягивает вперёд ладонь. — Пока — достаточно, давай пока опустим подробности. Вариант есть — и это уже радует! — он довольно и искренне улыбнулся, по-простецки добродушно посмотрел на инспектора. — Это хорошо, что есть варианты… Печалит другое, — теперь Мицарой смотрит на Жутёротафа. — Бардак у нас в участке… Ко мне с утра уже приходили… — говорит он, но не заканчивает.

Мицарой враз вдруг мрачнеет, опускает глаза и уже не смотрит в фольгу. Даже не делает вид, что рассматривает отчёты, а глядит куда-то в сторону. Берётся за голову, и присутствующие понимают, о ком только что упомянул Мицарой.

Инспектор, как и все остальные, почти уверен, что к Мицарою утром приходили из оппозиции — из парного каждому учреждению образования, смысл которого состоит в критике своего зеркального отражения, в поиске и вскрытии недоработок. Через этот процесс сотрудники оппозиции добиваются улучшения и совершенствования в работе организации-близнеца — это их миссия и поставленная обществом задача.

Оппозиция участка следит за деятельностью участка, так же как любая другая оппозиция следит за жизнью вверенного ей учреждения. И сегодня их деятельность по поиску недоработок, кажется, увенчалась успехом.

— Как бы некоторым из нас не пришлось пересматривать свои изъявления соискателей, — вслух размышляет Мицарой, и инспектор понимает, что не только он находится в критической ситуации.

Инспектор ещё со вчера, с прогулки по Кемистам, заготовил вполне вменяемый план действий, но тот начисто разрушен неожиданной и явно трагической гибелью Шаоба. Времени придумать что-то новое у него, конечно, не было, да и не помогло бы это сейчас — кто бы его стал слушать?

Но на будущее, на ближайшие же дни нужен новый план, действуя по которому, инспектор сможет хоть как-то спасти положение. Исправить промахи не только свои, но и Мицароя — начальника, безупречность которого теперь уже не столь очевидна.

Пожалуй, никогда ещё инспектор не видел опытнейшего и авторитетнейшего, да что там говорить — старого как сам участок, Мицароя в таком подавленном состоянии. Ещё несколько минут назад бодрый и даже весёлый Мицарой как-то разом обмяк — сидит, подперев голову рукой и смотрит строго вниз. В другой руке у него лист фольги — зажат в ладони слабо, кажется, сейчас уронит его на пол.

И непонятно на самом деле — то ли Мицарой просто думает, изыскивает выходы из создавшегося тупика, то ли клянёт всех и вся на свете. Беспомощный и жалкий вид, лучше бы не появляться ему в таком состоянии перед подчинёнными.

— Исправим! — решительно говорит Жутёротаф, однако слова его пусты, чувствуется, что за ними нет ничего весомого. — Всё исправим! — обещает он, а сам не рискует поднять взгляд от пола.