Воины

Это завораживающая возможность взглянуть на высокотехнологичную войну будущего, которая по сути, а в особенности по тому, во что она обходится, не так уж сильно отличается от всех войн былого и настоящего...

Джо Холдеман родился в Оклахома-Сити в штате Оклахома, получил степень бакалавра естественных наук в области физики и астрономии в Мэрилендском университете, в аспирантуре занимался математикой и компьютерными науками. Однако его научной карьере помешала американская армия, которая в 1968 году отправила его во Вьетнам сапером. После серьезного ранения Холдеман в 1969 году вернулся домой и начал писать. Свой первый рассказ он продал журналу «Галактика» в 1969 году, а к 1976-му уже успел получить премии «Небьюла» и «Хьюго» за свой знаменитый роман «Бесконечная война», одну из знаковых книг семидесятых. Еще одну премию «Хьюго» он получил в 1977 году за рассказ «Tricentennial», в 1983 году получил премию «Райслинг» за лучшее стихотворение на научно-фантастическую тему (хотя его принято считать «чистым фантастом», на самом деле Холдеман, помимо всего прочего, еще и вполне состоявшийся поэт, и его стихотворения приобретают большинство крупных профессиональных издателей этого жанра), и в 1991-м снова получил сразу две премии, «Небьюла» и «Хьюго», за короткую версию романа «The Hemingway Hoax». Его рассказ «Слепая любовь» завоевал премию «Хьюго» в 1995 году. Среди других его книг — реалистический роман «War Year», научно-фантастические романы «Мост к разуму», «Да вспомнятся мои грехи», «There Is No Darkness» (написано в соавторстве с братом, также автором НФ Джеком Холдеманом), «Миры обетованные», «Миры запредельные», «Миры неукротимые», «Buying Time», «The Hemingway Hoax», «Tool of the Trade», реалистический роман 1968 года «Camouflage», награжденный престижной премией Джеймса Типтри-младшего, и «Old Twentieth». Его короткие произведения выходили в сборниках «Infinite Dreams», «Dealing in Futures», «Vietnam and Other Alien Worlds», «None So Blind» («Слепая любовь»), «А Separate War and Other Stories», и антология художественной и документальной прозы, «War Stories». Он также был редактором сборников «Study War No More», «Cosmic Laughter», «Nebula Awars Stories 17» и, вместе с Мартином Гринбергом, «Future Weapons of War». Последние его книги — это два научно-фантастических романа, «The Accidental Time Machine» и «Marsbound». Часть года Холдеман проводит в Бостоне, где преподает литературное мастерство в Массачусетском технологическом институте, а остальное время живет во Флориде, где у них с Гей, его женой, собственный дом.

Вечные узы

Я был уверен, что аспирантура на физфаке навсегда избавила меня от призыва. Не тут-то было. Я мирно сидел в своей кабинке в библиотеке, читал статью в журнале, как вдруг экран погас, а потом на нем замигала надпись: «Вам прислали документ в бумажном виде». Такого никогда прежде не случалось — ну кому понадобится разыскивать тебя в библиотеке? — и меня охватило нехорошее предчувствие, которое тут же и оправдалось.

Из прорези выскользнул листок бумаги с печатью Комитета Государственной службы. Я развернул его нужной стороной, прижал большой палец к кружку сканера, и на бумаге проступил текст: «Вам выпала честь служить своей Родине в 9-й пехотной дивизии, 12-й бригаде боевой пехоты дистанционного управления...» Ага, в «солдатики», значит... «Явиться в Форт-Леонард-Вуд, штат Миссури, и приступить к обучению на механика БПДУ, к 12.00 3 сентября 2054 г.».

Перед самым началом учебного года. Как это любезно с их стороны. Не придется срываться с места в разгар занятий. У меня даже будет две недели на то, чтобы собрать вещички и попрощаться с близкими.

Я сидел, глядя на листок, и перебирал возможные варианты действий. Можно сбежать в Швецию или Финляндию — там тоже есть призыв, но не обязательно служить в армии. Можно подать в суд, заявить, что я, дескать, пацифист, потребовать, чтобы меня отправили служить в дорожное управление или в охрану лесов. Но я не входил ни в какие пацифистские организации, да и религиозностью особой не отличался...

Можно поступить, как Брюс Крамер в прошлом году. Наглотаться обезболивающего, залить его водкой и отстрелить себе палец на ноге. Но его-то призывали в обычную пехоту, там служба действительно опасная...

В механиков-солдатиков никогда не стреляют: они сидят в подземном бункере в сотнях миль от поля боя и рулят непобедимыми, вооруженными до зубов роботами. Нечто вроде компьютерного симулятора, с той только разницей, что люди, которых тебе приходится убивать, — живые люди и умирают они по-настоящему.

Нет, я знал, что большинство «солдатиков» никого не убивают. Примерно двадцать тысяч таких роботов рассредоточено по территории нгуми, и большинство из них просто стоят на страже, огромные, неприступные, неуничтожимые символы мощи Альянса. Прямо скажем: американской мощи. Хотя процентов двенадцать принадлежат другим странам...

Мой куратор, Блейз Хардинг, была у себя в офисе, через два корпуса от библиотеки. Она велела мне принести документ с собой.

Она изучала письмо куда дольше, чем нужно, чтобы просто его прочесть.

— Ну ладно, давай объясню... в каких конкретно направлениях тебя поимели. Значит, ты можешь сбежать. В Финляндию, в Швецию, на Тайвань. Про Канаду забудь. У нас с ними соглашение, тебя вышлют. В любом случае ты лишишься гранта и твоей научной карьере конец. Если сядешь в тюрьму — то же самое. Если будешь законопослушным и пойдешь-таки в армию, будешь как Сайра Толливер из лаборатории Мака Романа. От тебя требуют являться на службу «всего» десять дней в месяц. Но половину оставшегося времени она просто приходит в себя после этих десяти дней.

— После того как десять дней посидит в тесной комнате?

— Она называет ее «клеткой». Видимо, это не просто сидение. Но есть и свои плюсы. Выставить тебя кафедра не посмеет. Тебе достаточно будет просто появляться на работе, и можешь считать, что постоянная должность в проекте «Юпитер» тебе обеспечена. До тех пор пока его финансируют — то есть практически навсегда.

Проект «Юпитер» занимался тем, что строил гигантский суперколлайдер на орбите вокруг Юпитера: миллионы электромагнитных бубликов, движущихся по орбите Ио.

— Ну, когда его запустят, нашим заботам так или иначе придет конец, — сказал я. — Нас разом засосет в огромную черную дыру.

Ну, лично я стою за теорию, что мы все взорвемся и разлетимся в разные концы Вселенной. Всегда хотела попутешествовать!

Мы расхохотались. Задачей проекта было воспроизведение условий, возникших через 10 - 35 секунд после Большого взрыва, и желтая пресса любила помусолить эту тему.

— Ну что ж, хоть похудею на несколько фунтов за время подготовки. А то я набираю по два-три фунта в год с тех пор, как закончил университет и бросил играть в футбол.

— Ну, некоторые любят пухленьких! — сказала она, ущипнув меня за руку. Странная была ситуация. Нас тянуло друг к другу с тех самых пор, как мы впервые встретились, уже три года, но дальше болтовни дело так и не заходило. Она была на пятнадцать лет старше, и к тому же белая. В кампусе-то это не проблема, но за его пределами... Техас есть Техас.

— Я вот тут нагуглила кое-что, что тебе полезно будет увидеть. Управление солдатиком — это все-таки не просто сидение в тесной комнате.

Она развернула свой экранчик, чтобы мне тоже было видно.

Потери в рядах военнослужащих в соответствии с военно-учетной специальностью на 100 000 в год

— Хм, не так уж это и безопасно...

— А главное, в БПДУ все травмы, что боевые, что небоевые, всегда затрагивают мозг. Так что, если что, ты окажешься профнепригоден.

— Да ты это нарочно говоришь, чтобы меня утешить!

— Нет, просто я думаю, что тебе, возможно, стоит попытаться перевестись в пехоту, как ни безумно это звучит. С твоим образованием, в твоем возрасте, тебя, скорее всего, все равно посадят бумажки перебирать.

— Ну, у меня есть еще пара недель на то, чтобы разнюхать, что и как. Но что будет с моей здешней работой?

Она только рукой махнула.

— Двадцати дней в месяц тебе на нее вполне хватит. На самом деле я и так уже подумывала избавить тебя от того, чтобы нянчиться со студентами в лаборатории. Тебе останется всего-навсего заниматься диссертацией и помогать мне делать двести девяносто девять отдельных проектов...

Она взглянула на календарь.

— Я так понимаю, боевая подготовка у вас пойдет без перерыва?

— Не знаю пока. Но судя по тому, что я слышал, похоже, что да.

— Ты тогда выясни это, ладно? Если мне придется добывать себе помощника на октябрь-ноябрь, лучше начать искать уже сейчас.

Она потянулась через стол и похлопала меня по руке.

— Это неудобство, Джулиан, но далеко не катастрофа. Все с тобой будет в порядке.

Блейз не упомянула о главной опасности и главном достоинстве службы «механиком», как называли солдат, управляющих солдатиками. Всем им устанавливали имплантаты. Сверлили в черепе дырочку и вводили в мозг электронный чип, позволяющий воспринимать мысли, наблюдения и чувства всех членов твоей группы. В каждой группе было пятеро мужчин и пять женщин, так что ты превращался в фантастическое существо с десятью мозгами, двадцатью руками, пятью членами и пятью влагалищами. Очень многие пытались попасть в эти войска ради того, чтобы испытать такое ощущение. Но армии было нужно не совсем это.

Практически всех механиков набирали из призывников, потому что армии требовались люди, обладающие конкретными способностями и навыками. Способность к эмпатии — это понятно, иначе невозможно сохранить здравый рассудок, разделяя свои сокровеннейшие чувства и воспоминания с девятью другими людьми.

Однако помимо этого им нужны были люди, не боящиеся убивать, — для так называемых групп «охотников и убийц». Именно на них было направлено всеобщее внимание, именно им доставались все бонусы, у них были даже свои клубы поклонников. Насколько я мог предположить, мне такое не светило. Я даже рыбу удить не люблю: мне не нравятся кровь и кишки, мне неприятно причинять боль рыбкам.

Вживление имплантата само по себе было делом рискованным. Информация о вероятности неудачного исхода была засекреченной, но различные источники называли цифры от пяти до пятнадцати процентов. Большинство из тех, у кого операция завершилась неудачно, оставались жить, но хотел бы я знать, сколько из них сумели вернуться к нормальной интеллектуальной деятельности.

Курс боевой подготовки действительно оказался непрерывным. Дна полных месяца. Первые четыре недели были посвящены физподготовке — старая добрая солдатская муштра. Не очень понятно, для чего это нужно людям, которые на протяжении всей своей военной карьеры сидят в клетках и работают преимущественно головой. Четыре недели спустя вживляли имплантат и ты приступал к занятиям в тандеме с остальными девятью членами твоей группы.

И подал заявление, чтобы меня направили в другие войска: в пехоту, в санитары, в интендантскую службу... Два последних варианта были вычеркнуты: в военное время в небоевые части не набирают. Отказ пришел в тот же день.

Так что я начал бегать каждый день по три мили вместо одной и через день стал заниматься на тренажерах. Военная учебка пользовалась дурной славой, и я хотел быть готов к ней хотя бы телесно.

Кроме того, я стал больше прежнего общаться с Блейз. Летом у нee преподавательской нагрузки не было. А у меня был формальный повод бывать в университете — я занимался проектом «Юпитер». Хотя, по правде говоря, большую часть моей работы можно было выполнять на компьютерном терминале откуда угодно. Я заходил к ней в обеденный перерыв или в пять, когда офис официально заканчивал работу.

Это нельзя было назвать свиданиями, принимая во внимание нашу разницу в возрасте, и тем не менее это было нечто большее, чем совместные обеды коллег. Быть может, если бы у нас было больше двух недель, это и выросло бы во что-то серьезное...

Но второго сентября она проводила меня в аэропорт, крепко обняла и поцеловала на прощание — и этот поцелуй был не более чем благопристойным прощальным поцелуем коллеги.

Когда я сошел в самолета в Сент-Луисе, меня ждала женщина в форме, с табличкой, на которой было написано мое имя и еще два других. Женщина была выше меня ростом, белая и довольно вредная на вид. Я не без труда подавил порыв пройти мимо нее и сразу взять билет в Финляндию.

Когда появились двое других, мужчина и женщина, она повела нас к запасному выходу, который выглядел как недействующий, а потом на гудроновую полосу — и это в стопятиградусную жару![6] Мы быстрым шагом прошли с четверть мили и подошли к паре десятков людей, выстроенных в две шеренги и обливающихся потом рядом с военным автобусом.

— Без разговорчиков! Встать в строй, ленивые задницы! — рявкнул здоровенный негр, не нуждающийся в мегафоне. — Сумки на тележку! Вам их вернут через восемь недель.

— У меня там лекарства... — заикнулась было женщина.

— Я сказал «без разговорчиков»! — Он грозно уставился на нее. — Если вы правильно заполнили все бумаги, ваши пилюльки будут ждать вас на тумбочке! А если нет — ну что ж, значит, вы умрете.

Кое-кто хихикнул.

— Молчать! Я не шучу.

Он подступил к самому крепкому из мужчин, наклонился к нему вплотную и негромко процедил:

— Я не шучу. В ближайшие восемь недель некоторые из вас умрут. Скорее всего — из-за невыполнения приказов.

Когда нас собралось пятьдесят человек, он загнал нас в автобус, настоящую душегубку на колесах. «Боже мой, — подумал я, — ведь до этого Форт-Леонард-Вуда небось не меньше ста миль!» Окна не открывались.

Мне досталось место рядом с хорошенькой белой женщиной. Она покосилась на меня и тут же уставилась прямо перед собой.

— Вы на механика учиться будете?

— Уж там куда пошлют, — протянула она на южнотехасский манер, не глядя в мою сторону. Я в тот же день узнал, что в течение первого месяца механики проходят обучение вместе с обычной пехотой, «бутсами», и сообщать во всеуслышание, что твоя дальнейшая служба будет проходить в уютном помещении с кондиционером, неразумно.

Ехать пришлось всего пару миль: нас привезли в военный аэропорт, примыкающий к гражданскому, и загрузили в военный транспортник типа «летающее крыло». Нас усадили на скамейки без всяких там ремней безопасности. Во время двадцатиминутного полета, пока нас швыряло во все стороны, здоровенный сержант стоял впереди, держась за скобу, и грозно взирал на нас.

— Если кто наблюет, заставлю убирать, пока остальные ждут!

Никто не наблевал.

Мы сели на ухабистой полосе, снаружи мужчин отделили от женщин и повели нас в разные стороны. Мужчин, они же «херы», привели в раскаленный металлический ангар, где мы сняли с себя всю одежду и упаковали ее в полиэтиленовые мешки с нашими фамилиями. Может, за два месяца наши шмотки и протухнут, но, во всяком случае, армия не даст им пропасть.

Нам сказали, что одежду нам дадут, когда понадобится, и погнали на обследование. У нас взяли кровь, мочу, сделали по два укола в каждую руку и по одному в задницу — устаревшими шприцами, весьма болезненные. Потом мы наконец-то попали в душ, затем — в комнату с грудами полотенец и стопками формы, более или менее рассортированной по размерам. Потом нам даже разрешили присесть, пока трое хмурых людей с роботами-помощниками сняли с нас мерки и принесли ботинки.

В воздухе повисла вращающаяся голограмма с изображением красивого, подтянутого мужика, демонстрирующая нам, как мы должны выглядеть: штанины брюк заправлены в ботинки, передний шов рубашки идеально совпадает с пряжкой ремня и ширинкой брюк, рукава аккуратно закатаны до середины предплечья. Впрочем, на том мужике форма была новенькая, сшитая по мерке, а наши были поношенные и подходили нам только приблизительно. И он не обливался потом.

Я был уверен хотя бы в том, что знаю, как меня подстригут: ежиком длиной в полдюйма. В наказание за самонадеянность меня оболванили налысо.

Солнце уже садилось, и воздух остыл градусов до девяноста[7], так что нас вывели на небольшую пробежку. Пробежка меня не особенно огорчила, если не считать того, что я был слишком тепло одет для таких упражнений. Нас вывели на гаревую дорожку длиной в четверть мили, и мы побежали строем. После того как мы сделали четыре круга, к нам присоединились женщины, и мы вместе пробежали еще восемь кругов.

Потом нас, потных и разгоряченных, привели в холодную столовую. Отстояв длинную очередь, мы получили обед: жареную курицу, холодную, в застывшем сале, холодное картофельное пюре и теплый вялый салат.

Сидевшая напротив женщина увидела, как я отдираю от курицы слой мокрого жареного теста, и спросила:

— Ты что, на диете?

— Угу. Не ем всяких гадостей.

— Ну, сдается мне, тут ты сможешь изрядно сбросить вес!

Мы пожали друг другу руки через стол. Каролин была из Джорджии, миловидная негритянка чуть моложе меня.

— Что, тебя загребли после института?

— Ну да. Я вообще-то физик.

Она рассмеялась.

— Ну, тогда я знаю, где ты будешь служить!

— А ты тоже?

— Ну да. Хотя я представления не имею почему. У меня диплом по креативным зрелищам. Телевидение, в общем.

— Да? И какой же твой любимый сериал?

— Да я их все ненавижу. Но, в отличие от большинства людей, я знаю, за что именно я их ненавижу. Так что можешь честно признаться, что умрешь, если пропустишь следующую серию «Батальона смерти»!

— У меня вообще нет ящика. Да и смотреть его мне некогда. Когда я был маленький, мне разрешали его смотреть не больше десяти часов в неделю.

— Ух ты... Слушай, давай поженимся, а? Или у тебя уже есть девушка?

— Ты знаешь, я вообще-то гей, вот разве что с овцами могу...

— Ну, тогда я буду твоей овечкой!

И мы оба расхохотались — пожалуй, куда громче, чем шутка того заслуживала.

Базовая подготовка пехотинца состояла наполовину из физподготовки, наполовину — из обучения владению оружием, которое нам, механикам, никогда не понадобится. Собственно, и бутсам-то вряд ли когда понадобится умение драться штыком, ножом или голыми руками: ну часто ли приходится встречаться с врагом, не имеющим огнестрельного оружия, когда у тебя его тоже нет?

Нет, я знал, что это обучение преследовало более глубокие цели. Таким образом в нас развивали агрессию. Но я лично не был уверен, что механикам это надо: если ты выйдешь из себя, твоему солдатику ничего не стоит уничтожить целую деревню!

Фамилия Каролин была Коллинз, и в алфавите мы стояли рядом. Мы с ней много болтали — иногда шепотом, стоя в строю (пару раз это навлекало на нас неприятности: «Эй, вы, голубки! Один из вас будет наматывать круги по дорожке, пока вторая не докрасит вон ту стенку!»)

Я буквально втюрился в нее. Я имею в виду тот всплеск гормонов, который человеку полагается научиться контролировать к тому времени, как ему стукнуло восемнадцать. Я все время думал о ней и жил исключительно тем, что утром, на построении, увижу ее лицо. Судя по выражению ее лица и жестам, она испытывала то же самое по отношению ко мне, хотя слова «любовь» мы тщательно избегали.

После двух недель непрерывных тренировок нам внезапно дали отпуск на полдня. Автобус отвез нас в Сент-Роберт, небольшой городок, существовавший исключительно ради того, чтобы солдатам было где облегчать карманы. Мы должны были вернуться к восемнадцати ноль-ноль, иначе нас объявят находящимися в самовольной отлучке.

По пути к автобусной остановке в Сент-Роберте мы проехали несколько отельчиков и мотельчиков, суливших «почасовую оплату и чистое постельное белье». Когда мы сошли с автобуса, я замялся, не зная, как сформулировать свое предложение, но Каролин ухватила меня под руку и решительно повлекла к ближайшему такому отельчику.

Мы до этого даже ни разу не целовались. Так что для начала мы принялись целоваться, пытаясь одновременно стянуть друг с друга форму, не оборвав при этом пуговиц.

По правде говоря, я оказался не таким уж терпеливым и заботливым любовником, как мне бы хотелось. Но меня распирало изнутри, как физически, так и психологически: в казармах невозможно уединиться, чтобы помастурбировать.

Но ее это не огорчило: она только посмеялась, и мы некоторое время просто баловались друг с другом, пока я не дозрел до более сдержанных и неторопливых ласк. Это было даже лучше, чем мне мечталось.

У нас был в запасе еще час, прежде чем надо было бежать на автобус. Рядом с отельчиком был бар, но Каролин не хотелось, чтобы на нас глазели наши товарищи-новобранцы. Так что мы сидели на влажных мятых простынях и тянули из стакана воду с металлическим привкусом.

— А ты не пробовал отвертеться? — спросила она.

— Ну как же, пробовал, конечно. Моя кураторша сказала, что, если я пойду в пехоту, меня, в моем возрасте и с моим образованием, скорее всего, на пару лет засадят бумажки перебирать.

— Ну да, конечно. Ты до сих пор в это веришь?

Я расхохотался.

— Меня бы отправили в часть, вооруженную одними штыками! Вперед, коли, за отечество!

— За Бога и отечество! Бога, Бога не забывай!

— Ну кто, как не Бог, послал нам этот выходной?

— Ох, слава Богу!

Она взяла двумя пальчиками мой пенис и потеребила его.

— Как ты думаешь, в этом малыше не осталось хоть капельки сока?

— Боюсь, пока все. Можем заняться этим в автобусе!

— Ладно. Ловлю на слове!

Она зевнула и потянулась до хруста в суставах.

— Может, тогда по пивку? Покажем нашим одиноким сучкам, что у меня есть свой кобель!

— Ну пошли.

Хотя я сильно подозревал, что вряд ли хоть одна девушка в этом городе осталась сегодня одна.

Она аккуратно одела меня, разгладила на мне форму долгими плавными прикосновениями. Потом погладила мое лицо, мои руки, словно пыталась запомнить это ощущение.

Потом она прижалась ко мне и испустила долгий, глубокий вздох.

— Спасибо, Джулиан! — прошептала она. — Это было здорово!

Я тоже попытался ее одеть, но застегнул пуговицы наперекосяк.

Романтично, ничего не скажешь. К тому же снять с женщины трусики куда проще, чем надеть их обратно.

В некурящей половине бара все равно попахивало табаком и еще слегка травкой. Пиво было ледяное, но приткнуться оказалось негде. Так что мы остались стоять у стойки. Кругом гремела музыка и смех. Мы время от времени кивали, здороваясь с товарищами по учебке.

— А ты не на юге вырос, я смотрю, — сказала она. — Говор у тебя не нашенский, не обижайся, конечно.

— Вообще-то родился я в Джорджии, но мои родители переехали на север прежде, чем я пошел в школу. Вырос я в Делавэре. А четыре года в Гарварде любого избавят от неправильного произношения.

— Ты всегда только точными науками занимался?

— Сперва физикой, потом астрофизикой на степень магистра. В аспирантуру поступил на физику элементарных частиц. И после защиты буду заниматься ею же — если, конечно, останусь жив после учебки.

— Ой, я в этом во всем ни фига не разбираюсь!

— Я на это и не рассчитывал, — я накрыл ее руку своей ладонью. — Точно так же, как я ничего не смыслю в кино...

— Джу-улиан! — она отняла руку. — Не стоит разговаривать так снисходительно с человеком, который может убить тебя одним ударом. Шестью разными способами.

— Извини. Знаешь, на то, чтобы закончить Гарвард, надо четыре года, а на то, чтобы от этого избавиться, — лет сорок, не меньше.

— Ну, я сорок лет терпеть не собираюсь. Так что лучше держи свое дерьмо в себе!

Однако она улыбнулась и вернула руку на место.

В дверях появился коротышка рядовой из постоянного контингента учебки, с мегафоном в руках.

— Эй, вы, слушайте сюда! Новобранцы третьей роты, ваш автобус прибыл! Если через пять минут не сядете в автобус, будете считаться в самоволке! Мы вернемся сюда и наденем на ваши жопы наручники!

После того как он вышел, на миг воцарилась тишина, потом послышался негромкий ропот.

— Интересно, как это он собирается надевать наручники на жопы?

— Ну, представь себе большой степлер! — сказала она и допила свое пиво. — Карета подана!

Следующие две недели мы провели без выходных. Теперь, убедившись, что никто не свалится с сердечным приступом во время кросса, нас принялись гонять по-настоящему. На следующее утро после полдневного отпуска нас подняли в половине третьего утра, бегая между казармами и лупя в железные кастрюли. Пять минут на одевание, потом десятимильный кросс с полной выкладкой и оружием. Когда кто-то останавливался, чтобы проблеваться, нас заставляли бежать на месте, выкрикивая: «Сла-бак! Сла-бак!»

Такие утренние пробежки нам стали устраивать примерно раз в три дня, причем дистанция каждый раз увеличивалась на милю. Инструкторы вели себя так, словно это изощренная пытка, но все явно было очень хорошо продумано. Кроссы-то бегать было надо, но, если бы мы бегали многомильные кроссы среди дня, когда жара зашкаливала за сотню, люди бы просто начали умирать от теплового удара.

Кроме того, инструкторы старались донести до нас мысль, что если нас так гоняют, то мы сами в этом виноваты. Мы то и дело слышали: «У нас всего четыре недели на то, чтобы сделать из этих никчемных слабаков нормальных солдат!»

Нам с Каролин представился всего один случай снова остаться наедине, во время получасового перерыва на обед в чаще леса.

У меня остались ожоги от ядовитого плюща на заднице, у нее — на ногах. Мы обратились к одному и тому же медику, и он посоветовал нам в следующий раз брать с собой кусок полиэтилена или хотя бы газету. Но следующего раза за все время базовой подготовки так и не случилось.

В первый день специальной подготовки нас, пятьдесят человек, посадили в автобус с закрашенными окнами и куда-то повезли. Вполне возможно, что это место находилось в получасе езды или даже всего в миле от нашей базы, потому что возили нас кругами. Факт тот, что оно находилось в чаще леса, глубоко под землей.

Закамуфлированная дверь распахнулась, за ней была плохо освещенная лестница, ведущая куда-то вниз. Вход охраняли два огромных солдатика. В своем камуфляже они полностью растворялись на фоне леса. Если стоять на месте, их было не видно вообще, проходя мимо, ты замечал нечто вроде колебаний воздуха, какие можно видеть в жару, смутно обрисовывающих человеческий силуэт девяти футов ростом.

Подземный комплекс был довольно большой. Мы выстроились в холле, какой-то рядовой зачитал наши имена и сообщил нам номера наших групп и номера комнат. Мы с Каролин оба были в первом взводе, в комнате А.

В комнате стояли десять жестких стульев и, как ни странно, столик с закусками и ведерко с охлажденными напитками. Мужчина средних лет в комбинезоне без опознавательных знаков молча смотрел, как мы входим в комнату.

Он молчал, пока последний из нас не сел.

— Сейчас я уйду и оставлю вас одних на полтора часа. Ваша задача — познакомиться. Через пару дней вам вживят имплантаты и у вас не останется тайн друг от друга. Это все, что я могу сказать. Когда я выйду из комнаты, пожалуйста, разденьтесь донага. Возьмите себе напиток, бутербродик, и... расскажите друг другу обо всем. Все свои секреты, все свои проблемы. Вам потом будет проще общаться друг с другом, если вы подготовитесь как следует. Когда прозвенит звонок, оденьтесь, я вернусь и поговорю с вами. Да, рядовой?

— Сэр... — сказала одна из женщин, — я... Я еще никогда не раздевалась при мужчинах. Я...

— Ничего, разденетесь. У нас. есть братья?

— Нет, сэр...

— Через пару дней у вас их будет пять. И поверьте, нагота — это еще пустяки по сравнению с тем, что вас ждет. Но вы все будете вести себя как джентльмены, не так ли?

— Да, сэр! — ответили мы все.

Та женщина была хорошенькая блондиночка, и я отчасти предвкушал удовольствие увидеть ее без всего, отчасти же искренне ей сочувствовал.

Мужчина улыбнулся, по его лицу разбежались морщинки.

— Просто смотрите друг другу в глаза, и все будет в порядке!

Пока мы раздевались, я разговаривал с Лу Маньяни. Мы старательно не смотрели на женщин (и все-таки не могли их не видеть). Лу под тридцать, он работает пекарем в Нью-Йорке, в итальянском ресторанчике, принадлежащем его отцу. Об остальных присутствующих, кроме разве что Каролин, я знал не больше этого. В течение предыдущего месяца мы работали до упаду и вставали задолго до того, как наши тела были готовы к этому. На болтовню времени не было.

К нам присоединились Каролин и Канди. Во время базовой подготовки мы все время удивлялись, что тут делает Канди. Это была нежная, я был даже сказал, хрупкая женщина. Но на гражданке она работала психологом, имела дело с психотравмами. По-моему, для этого надо быть достаточно сильным человеком.

Кроме всего прочего, в подобных ситуациях Канди вела себя как прирожденный лидер. Она хлопнула в ладоши.

— Давайте-ка расставим эти стулья по кругу, — распорядилась она. — И сядем вперемежку: мальчик—девочка, мальчик—девочка.

Ричард Лассаль стоял красный как рак, с чудовищной эрекцией. Я и сам старался думать о чем-нибудь постороннем, перебирая то простые числа, то таблицы интегралов.

Никто из женщин не рвался садиться рядом с ним. Каролин слегка стиснула мою руку, подошла к нему и протянула руку.

— Тебя Ричард зовут, да?

Он кивнул. Она представилась и села рядом. Я сел по другую сторону от нее, и хорошенькая блондинка, Арли, поспешно пристроилась рядом со мной: видимо, сочла, что я под присмотром и потому безопасен. Арли скрестила свои стройные ножки и прикрыла грудь сложенными руками.

Канди села напротив. Она вела себя совершенно непринужденно: откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу. Саманта и Сара, которые сидели, целомудренно скорчившись, посмотрели на Канди и расслабились.

— Ну что ж, давайте пойдем по кругу. Пусть каждый расскажет о себе что-то важное, что обычно держит в секрете. Послезавтра у нас вообще не останется секретов.

Все медленно кивнули.

— Что ж, тогда я начну.

Она помолчала, потерла подбородок, висок...

— Мои клиенты, мои пациенты этого не знают. Они не знают, почему я стала психотерапевтом. Некогда я была настолько подавлена, что покончила жизнь самоубийством. Я бросилась с моста. На Кейп-Коде, в январе месяце. Я была мертва минут десять—двенадцать, но вода была такая холодная, что меня смогли откачать.

— И как оно? — спросил Хаким. — Каково это, быть мертвым?

— А никак. Я просто потеряла сознание. Думаю, я вырубилась от удара об воду, — она провела пальцем у себя между грудями. — Я очнулась в машине «Скорой помощи», когда мне делали дефибрилляцию.

— Ты сделала это не без причины, — заметил я.

Она кивнула.

— Мой отец умер у меня на глазах. Мы ехали по шоссе, у нас отказали одновременно и руль, и тормоза. Мы перевернулись и вылетели на встречку. Подушки безопасности сработали, но это было еще не все: в нас врезался грузовик и столкнул нас с путепровода. Когда машина наконец остановилась... моей матери раздавило голову, а отец захлебывался собственной кровью. Я сама не сильно пострадала, но не могла шевельнуться. Я вынуждена была висеть вверх ногами и смотреть, как умирает мой отец. В каких-то двух футах от меня. Я не могла забыть это зрелище. И потому бросилась с моста. Ну, и со временем очутилась здесь. Ну а ты, Лу?

Он пожал плечами:

— Господи, со мной-то никогда ничего подобного не случалось!

Он пару раз тряхнул головой, не поднимая глаз.

— Мне тогда было лег тринадцать. У нас в районе была одна компания, родители запрещали мне с ними водиться, естественно, я постоянно с ними тусовался. Родители думали, я помогаю в церкви, но сами они туда особо не ходили, поэтому я решил, что мне не составит труда их обмануть.

Это были конкретные итальянские пацаны, будущие мафиози. Я у них стоял на стреме, пока они шустрили по мелочи. Воровали магнитолы из машин, тырили товары в супермаркетах. Воровали машины покататься у тех, кто по небрежности оставлял их незапертыми.

И вот до нас дошел слух, что старый еврей, который держит в Бронксе лавку с газетами и шоколадками, приторговывает из-под полы оружием. Черный ход его магазинчика выглядел так, словно его не составит труда взломать. И вот я в час ночи выбрался из дома по пожарной лестнице, пробежал по переулкам и встретился с приятелями.

Они точно знали, что старик после десяти запер магазин и ушел домой. Вскрыть дверь монтировкой ничего не стоило.

Это было первое дело, в котором я участвовал, где меня не держали за «малыша». На стреме стоял парнишка помладше, а я вошел в магазин первым, потому что я был еще несовершеннолетний. Если что, много мне бы не дали.

Я вошел внутрь с фонариком и принялся шарить по ящикам, искать оружие. Ну, оружие-то я нашел: старый еврей держал его в руке. Оказывается, в ту ночь он решил не ходить домой.

Я услышал, как он взвел курок, и машинально развернулся в его сторону. Видимо, я ослепил его лучом фонарика. «Ну-ка, мальчик, выключи эту штуку!» — сказал он. Но тот парень, что был с монтировкой, подошел к нему со спины и с размаху ударил его по голове. Старик рухнул, как бревно, но тот парень все бил и бил его. Потом он поднял с пола пистолет и поблагодарил меня за находчивость.

Мы обшарили магазин, не снимая резиновых перчаток, но больше никакого оружия не нашли, да и вообще ничего ценного там не оказалось. Сейф с деньгами мы не сумели ни открыть, ни даже сдвинуть с места. Мы набрали шоколадных батончиков и сигарет.

На следующий день в газетах написали, что совершено убийство и ограбление. Я никому ничего не сказал. Я мог бы позвонить анонимно и назвать имя убийцы, но испугался.

— Его так и не поймали? — спросил Мэл.

— Насколько я знаю, нет. Он сел за торговлю наркотиками, а меня отправили в колледж. А теперь вот я попал сюда...

Все посмотрели на Арли.

— Меня застукали, когда я занималась сексом. С человеком, с которым было нельзя, — сказала она, глядя в пол. — Мой муж. В нашей спальне. Я обещала ему никогда больше не встречаться с этим человеком... никогда больше не встречаться с ней.

Она подняла голову и слабо улыбнулась.

— Ну а подробности вы узнаете завтра.

Наступила моя очередь.

— Рассказать про то, как меня застукали, когда я дрочил?

Кто-то нервно хихикнул.

— Думаю, самое плохое... со стороны может показаться, что это пустяки. Но тогда я чуть с ума не сошел от чувства собственной вины. И теперь, десять лет спустя, меня это все еще беспокоит.

Мне было, наверное, лет пятнадцать. Я шел по парку и увидел на дорожке черепаху. Это было редкое событие. Большая такая коробчатая черепаха. Она втянула голову и лапы. Я потыкал ее палкой, но она, разумеется, вылезать не пожелала.

И тогда — не знаю, что на меня нашло, — я подобрал кирпич и изо всех сил ударил им черепаху. Панцирь раскололся. Черепаха ворочалась внутри, бледная и окровавленная. Я убежал со всех ног...

Мы помолчали. Наконец Канди сказала:

— Да, я понимаю. Хотя у нас дома мы добывали черепах и варили из них суп, так что я привыкла к мысли, что черепаха — это еда.

Она посмотрела на Каролин, подняла брови.

Каролин покачала головой.

— Я, наверно, была очень домашней девочкой. Никакого тебе секса и насилия. Правда, как-то раз меня застали за мастурбацией, но мама только рассмеялась и сказала, что такими вещами надо заниматься у себя в комнате.

У нас был экзамен по химии, в предпоследнем классе старшей школы. И девочка, которая работала в офисе, нашла экземпляр ответов на вопросы и продала его мне за десять баксов.

Это и само по себе было плохо — в смысле, я никогда прежде ничего такого не делала. По самое ужасное было то, что я и так знала большую часть ответов. «Хорошо» мне бы поставили в любом случае. А у этой девочки теперь были доказательства, что я обманщица, и она могла рассказать об этом кому угодно!

И я ее убила.

Канди подняла глаза и улыбнулась.

— Только мысленно, конечно, но все равно...

Ричард решил оживить вечеринку, подсыпав слабительного в пунш, но, как назло, переборщил, и несколько человек попали в больницу (включая его самого, он тоже пил пунш, чтобы отвести от себя подозрения).

Саманта годами воровала деньги из кошелька матери, каждый раз, как та приходила домой пьяной.

Мэл жестоко подшучивал над своим братом-олигофреном.

Сара помогла своему отцу расстаться с жизнью.

Хаким пожал плечами и признался, что никогда не верил в Аллаха, даже ребенком, но ему не хватало мужества признаться в этом и перестать быть мусульманином.

Эти полтора часа были очень утомительными и неловкими, но они явно были нам необходимы.

Когда прозвенел звонок и мы принялись одеваться, я слегка удивился, обнаружив, что наши женщины меня больше не возбуждают так, как прежде. Но в одну или двоих из них я, пожалуй, мог бы влюбиться.

В Форт-Леонард-Вуд мы больше не вернулись. Автобус с затемненными стеклами отвез нас в аэропорт Сент-Луиса, где нам вернули наши шмотки, отобранные у нас месяц назад, выстиранные и отутюженные, и посадили на самолет до Портобелло.

Самолет летел в основном над океаном, держась подальше от воздушного пространства Никарагуа и Коста-Рики. Воздушного флота у нгуми не было, наши летуны его бы попросту разнесли в клочья. Но стрелять по нашим им ничто не мешало.

Когда мы сели, была ночь, воздух был густой и плотный. База представляла собой нагромождение ничем не примечательных приземистых построек, там и сям внушительно поблескивали солдатики. Они стояли на страже по периметру базы. Говорили, что все попытки нгуми напасть на нее окончились неудачей. Я невольно задумался о том, сколько же их было, этих попыток.

Впрочем, это только к лучшему. В конце концов, где-то тут, под землей, всего в нескольких десятках миль от вражеской территории, мы будем проводить треть своей жизни. Утешительно знать, что ты находишься в безопасности за спинами неуязвимых роботов, управляемых телепатией. Или, по крайней мере, думать, что находишься в безопасности.

Конечно, на самом деле это не роботы и далеко не такие неуязвимые. На самом деле каждый из солдатиков представлял собой бронированный, тяжеловооруженный корпус, служивший своеобразным аватаром человеку, управляющему им на расстоянии, находясь в телепатическом контакте с девятью другими. Каждая группа из десяти человек представляла собой единую семью, объединенную телепатическими узами, которая, при наличии должных навыков, могла действовать как единое целое.

Враг мог уничтожить отдельного солдатика, однако его оператор, механик, мог тут же переключиться на запасную машину и в течение нескольких минут вернуться в строй — или даже в течение нескольких секунд, если запасной солдатик находился поблизости. И уж конечно, тот, кто уничтожил предыдущего солдатика, удостоится особенно пристального внимания.

Я всегда подозревал, что это всего лишь пропагандистский блеф, часть тайны, которой были окутаны эти машины, — это делало их особенно эффективным психологическим оружием. Они обладали всеми чувствами, которые делают человека таким опасным. И при том их нельзя было ни убить, ни даже ранить.

Впрочем, насчет «нельзя ранить» — это была не совсем правда. Это держали в строжайшей тайне, но слухи постоянно просачивались. Поэтому, когда нгуми все же удавалось обезвредить и захватить солдатика, они неизменно подвергали его изощренным пыткам и снимали это на камеру, прежде чем уничтожить его.

Американцы только смеялись над ними, говоря, что это может сработать с куклами вуду, но никак не с машинами. Как только машину выключают, она превращается в обычный ящик с болтами.

Ага. Вся штука в том, чтобы выключить ее вовремя.

Наши казармы в Портобелло были чистые, но плохо оборудованные и такие тесные, что повернуться негде. Впрочем, нам предстояло проводить там не так уж много времени. Механики работали, спали, ели, пили и испражнялись, не отключаясь от рабочего места. Для этого требовалось вживлять некоторые дополнительные устройства. Но эту операцию тебе не станут делать, пока не убедятся, что имплантат благополучно прижился.

В первый день в Портобелло нас одного за другим увезли на куда более впечатляющую «стандартную» операцию: вживление кибернетического черепного имплантата, или, как их иногда попросту называли, «разъема». Звучит оно страшнее, чем на самом деле. Они установили сто тысяч имплантатов, и у девяноста тысяч все нормально прижилось.

У одного из десяти чип не приживается, но большинство из них просто возвращаются к обычной жизни, не обретя сомнительной способности полностью сливаться с чужим разумом и телом. У некоторых начинаются проблемы с мозгами. Некоторые умирают.

Число тех и других не публикуется.

Будучи физиком, я кое-что могу вычислить сам. Если какая-то операция — допустим, установка имплантата — имеет 90 процентов шансов на успех и ее делают десяти людям, вероятность того, что одного из них постигнет неудача, равняется одному минус девять десятых в десятой степени, что равняется 0,65. То есть в шестидесяти пяти процентах случаев — больше половины — как минимум у одного из десяти ничего не получится.

Логика подсказывает: пусть их будет одиннадцать! Да, но что, если у всех одиннадцати все пройдет благополучно? Кого-то одного придется убирать, а это будет равносильно катастрофе. По крайней мере, так говорят. В семью проще добавить кого-то, чем кого-то изъять.

Из нас все десятеро перенесли операцию благополучно, и следующие два дня мы провели в постели. А на третий день начали знакомиться со своим новым даром.

Человек, который помог нам впервые пройти через это, был, похоже, штатский, пожилой врач лет семидесяти по фамилии Керри.

— В первый раз вместе с новичком подключаться нельзя, — сказал он. Мы снова были в помещении, похожем на комнату А: стены, крашенные казенной зеленой краской, жесткие стулья, ведерко с напитками, но на этот раз было и кое-что еще: две кушетки и черный ящик между ними. Из ящика торчали два кабеля.

— Поначалу вы подключитесь вместе со мной всего на несколько минут. Десятерым на это понадобится час. Никаких проблем возникнуть не должно, но, если что, лучше быть на связи с таким человеком, как я.

— С таким, как вы, сэр? — переспросила Канди.

— Сейчас поймете.

Он заглянул в список.

- Первым пойдет Азузи!

Хаким встал и следом за ним подошел к кушетке.

— Ложитесь. Закройте глаза.

Он взял кабель и с мягким щелчком вставил его в основание черепа Хакима. Потом присел на край второй кушетки и подключился сам.

Он закрыл глаза и посидел так пару минут, чуть заметно раскачиваясь. Потом отсоединил себя и Хакима.

Хаким потряс головой и сел. Его передернуло.

— Ох. Это... это было сногсшибательно, — пробормотал он.

Керри кивнул. Ни тот ни другой дальше эту тему развивать не стали.

— Джулиан Класс!

Я подошел, лег, повернулся лицом к стене. Раздался негромкий щелчок — это разъем вошел в металлический имплантат, — а потом я как будто обрел двойное зрение.

Это трудно описать словами. Я по-прежнему видел стену в двух футах от себя, но при этом так же отчетливо видел то, на что смотрел Керри: группу механиков, глядящих на него и на меня.

И я тотчас же узнал его — узнал почти так же, как знал самого себя. Я чувствовал его тело под одеждой точно так же, как одежду на его теле, непроизвольные сокращения внутренностей, сложное устройство мышц и костей - то, что мы ощущаем все время, только не замечаем в силу привычки — мелкие подергивания, чешущуюся кожу, боль, засевшую в правом плече, которым мне — нет, ему — давно бы пора заняться...

Я помнил все, что он привычно помнил о себе — и плохое, и хорошее, и нейтральное. Золотое детство, оборванное разводом родителей, удачный побег в колледж, увлекательная работа над диссертацией по психологии развития. Секс с двумя женщинами и десятками мужчин. Каким-то образом это даже не казалось странным. Четыре года работы механиком в Африке, вождение грузовиков, которые периодически взрывались...

И, как воспоминание о воспоминании, я ощутил единение, которое он испытывал с другими механиками своей транспортной группы, и его тоску по этому ощущению...

А потом щелчок — и все исчезло. Я посмотрел на него.

— Потому вы этим и занимаетесь?

Он улыбнулся.

— Это, конечно, совсем не то. Все равно что петь в ванной, если раньше ты пел в хоре.

Каролин была следующей, и, когда она снова села рядом со мной, она мягко толкнула меня бедром. Не нужно было телепатии, чтобы догадаться, что мы думаем об одном и том же.

Один за другим все остальные тоже прошли через первую пробу.

— Хорошо, — сказал Керри. — Это был первый этап вашей подготовки. Теперь перейдем к следующему уровню.

Мы прошли следом за ним в соседнюю комнату.

Вдоль дальней стены стояло десять так называемых «клеток». Выглядели они как стоматологические кресла с кучей подведенных к ним проводов и трубок.

Трубки нам не понадобятся до самого конца обучения, поскольку нас будут подключать не больше чем на несколько часов. А вот когда подключение будет длиться по десять дней стандартная ежемесячная смена, — тут нам придется питаться и избавляться от отходов автоматически. Говорят, это не так уж неудобно, когда привыкнешь.

Солдатики, к которым мы должны были подключиться, стояли на свободной площадке где-то в другом месте. Первую пару дней мы выполняли упражнения вроде «поднимите правую ногу, поднимите левую ногу». Потом стали учиться ходить по лестнице. К третьему дню мы бегали в строю, миновав основной камень преткновения: надо перестать думать о том, что делаешь, а просто делать это. Довериться машине. Машина — это ты.

Тем временем по вечерам мы начали подключаться друг к другу без солдатиков, сперва попарно, потом большими группами.

Быть с Каролин было одновременно захватывающе и страшновато: она, пожалуй, испытывала ко мне еще более сильные чувства, чем я к ней. При этом мы были совершенно разные: ее интуитивный разум против моей аналитической натуры, ее непростая юность уличной девчонки — и любовь и поддержка, на которую я мог всегда рассчитывать дома. И тела у нас были разные — кроме того, что я был мужчиной, а она женщиной, она была маленькая и проворная, я не был ни тем ни другим. Нам правилось экспериментировать с телами друг друга: она говорила, что любой девушке не помешало бы время от времени обзаводиться членом. Мне нравилось непривычное ощущение — быть ею, нравилось и потом, когда я к этому привык, хотя в первый раз, как у меня началась менструация, впечатление было шокирующее — мне казалось, будто я ранен, хотя я и знал заранее, чего ожидать. Она посочувствовала мне, но в то же время смеялась надо мной: эх ты, нюня! — и постепенно я привык к этому, хотя так и не научился относиться к месячным так же, как она — как к своеобразному подтверждению «моей» женственности. (Со временем я обнаружил, что, кроме нее, никто из женщин не относился к месячным так, как она. Сара и Арли давно уже принимали таблетки, подавляющие овуляцию, а две остальные месячные не одобряли, но противозачаточные таблетки им тоже не нравились.)

Подключение к остальным мужчинам и женщинам было не таким впечатляющим, хотя соединение с Сарой, Канди и Мэлом давало довольно сильные сексуальные впечатления. Последнее было странным: Мэл был не такой, как Керри, он никогда не спал с мужчинами и не хотел этого. Однако когда он подключался ко мне или другому мужику, становилось очевидно, что он подавляет природное влечение к людям своего пола. Таких вещей от другого механика не скроешь, как бы тебе этого ни хотелось. После первоначального смущения он уже и не скрывал этого.

Пока мы соединялись попарно, жизни остальных восьми человек казались чем-то далеким и полузабытым, вроде романа, который долго разбирали в школе. Когда мы начали соединяться по трое и больше, все стало несколько сложнее. Поначалу ты просто терял представление, где здесь «я» и кто тут, собственно, «я». Подключаясь к одному человеку, можно было впасть в состояние, когда обе жизни сливались в неразрывное самозабвенное единство. У меня это получалось примерно с половиной из них.

Втроем это было невозможно. Поначалу начиналось нечто вроде экзистенциальной борьбы за власть, «за территорию», но, когда мы набрались опыта, стало ясно, что каждому следует держаться за свое «я», иначе возникшие перекосы сведут с ума всех участников. Нам с Каролин, как и некоторым другим парам, в частности Саманте с Арли, было непросто оторваться друг от друга и впустить к себе третьего. Но если этого не сделать, настоящей тройки не получится. Кто-то один все время будет в стороне, в роли пассивного наблюдателя этого торжества любви.

Мы провели довольно много времени, дня четыре, варьируя состав троек. После этого составлять четверки и более крупные группы было уже не так трудно. Мы овладели основным приемом: каждый из нас представлял собой отдельную личность, обладающую своей собственной биографией, существующей и вне подключения, но у тебя было несколько партнеров, от двух до девяти, обладающих той же степенью независимости, что и ты, разделяющих с тобой твое прошлое и настоящее.

Каждое подключение длилось не более двух часов, за ним следовало не менее тридцати минут отдыха. Это нас раздражало. Прошли годы, прежде чем мы поняли почему: если оставаться подключенным слишком долго, ощущение эмпатии становится настолько сильным, что любой человек становится частью тебя. Убийство становится таким же немыслимым, как самоубийство. Для солдата это серьезный недостаток.

О том, что такое быть солдатом, мы узнавали от непосредственных свидетелей, подключаясь к кристаллам, записанным другими людьми в ходе боя. Поначалу это сбивало с толку: ты оказывался и интимной близости с десятью посторонними людьми, не имея возможности управлять солдатиком, в котором ты находился. Но бой выглядел достаточно реальным: куда реальнее, чем можно себе представить по рассказам обычных очевидцев.

Канди этот опыт сильно угнетал, и из всех нас, кажется, только Мэл готов был повторить это снова. Но все мы понимали, что это необходимо. Генеральная репетиция на пути в Ад.

Я удивился, когда меня назначили командиром группы. Да, я был старше всех — но не намного, самым образованным — но физика элементарных частиц к лидерству особого отношения не имеет. Нелестная для меня истина сделалась очевидной довольно скоро. Им не нужен был «прирожденный лидер» вроде Лу или Канди, потому что оба они быстро подмяли бы под себя всю группу: вместо десяти человек, работающих совместно, решения принимал бы только один, а остальных девять ставили бы перед фактом. Для армейской иерархии старого образца это было бы только естественно: альфа-самец командует, кобели помельче выполняют приказы. Но в наше время это была бы бесполезная трата времени, денег и людских ресурсов. Группа солдатиков была подобна одной громадной боевой машине, охватывающей большой участок поля боя и мгновенно принимающей решения с помощью подобия общего разума. Наблюдать за этим со стороны было жутковато, но находиться внутри ее было все менее и менее странно.

Нам сделали небольшую операцию, решившую проблему питания, питья, избавления от отходов. После этого нам дали пару дней прийти в себя, а затем отправили на первое «боевое задание» в глубь вражеской территории.

Разумеется, на самом деле все мы сидели глубоко под землей, в укрепленном бункере в Портобелло. Но наши солдатики вышли на десять миль за периметр, туда, где любой «педро» мог рискнуть жизнью и напасть на них. Впрочем, наши машины охраняла группа «охотников и убийц». Безопаснее, чем смотреть это по ящику, сидя у себя дома. Дома тебя может, например, убить молнией.

Нам устроили еще пару таких прогулок, врага мы при этом так ни разу и не встретили. После этого наше обучение окончилось, настал черед двадцатидневного отпуска. Однако сразу домой никто не поехал. Надо же было испытать салоны подключений, которых вокруг базы в Портобелло было пруд пруди.

В салоне подключений можно было за умеренную плату подключиться к чужим переживаниям. Основную их часть составляли бои солдатиков. Спасибо большое, этого мы и бесплатно насмотримся. А вот кристаллы летунов — это было уже интереснее. «Летательный аппарат, способный на виражи, пике и ускорения, не доступные ни одному обычному пилоту».

Но помимо военных кристаллов были и кристаллы с приключениями, записанные людьми, совершающими разные головокружительные трюки во всяких опасных местах. Были и кристаллы «для гурманов», позволяющие попробовать еду и напитки, которые тебе не по карману. Были даже кристаллы с самоубийствами — самое экстремальное переживание из возможных, — но их выдавали только под расписку, что салон ни за что не отвечает, на случай, если ты вдруг окажешься настолько захвачен чужими переживаниями, что умрешь сам. Это было развлечение для любителей риска, вроде того японского кушанья из рыбы с природными нейротоксинами, которые способны убить тебя, если повар чуть-чуть ошибется.

Ну и, разумеется, там был секс. Секс с красавицами и красавцами, которые в реальной жизни с тобой даже не поздороваются, секс в таких местах, где тебя арестуют, если поймают, отчаянный секс, причудливый секс, сладкий, кислый и соленый.

Секс с Каролин.

Во время обучения нас подключали только через клетки, чтобы мы успели к ним привыкнуть, так что ты не мог дотронуться до того, к кому был подключен. Большинство салончиков за пределами базы были рассчитаны на одиночек, но в некоторых, подороже, можно было уединиться и подключиться вдвоем, в реальном времени. Вроде тех мотельчиков в Сент-Роберте, только они предлагали не чистое постельное белье, а «превликательную апстановку» и плату брали не за час, а поминутно.

Мы порасспрашивали местных и пошли в «Сиелито линдо», там было почище. Женщины, ошивавшиеся у входа, так называемые «розетки», нас не тронули, но пристально уставились на меня, а некоторые — на Каролин: дескать, ты думаешь, с любителем хорошо? Приходи в другой раз, попробуй, каково с профессионалом!

Сидевшая за стойкой «мамаша», толстая и веселая, сообщила нам правила: отсчет времени начинается с того момента, как вы закрыли за собой дверь, и останавливается, когда вы спустились к стойке и забрали свою кредитку. Так что можете сколько угодно валяться в постели и бормотать милые пустячки — это будет стоить вам столько же, сколько и серьезные забавы.

Я спросил, не случалось ли такого, чтобы люди выскакивали из номера нагишом и неслись к стойке за кредиткой.

— Ну, тогда я звоню в полицию и прошу арестовать их за появление в неприличном виде, — ответила тетка. — Разве что они меня особенно позабавят!

Я решил не искушать судьбу.

Комнатка была маленькая, чистая, и в ней сильно пахло жасмином. Из мебели была только просторная кровать с горой подушек. Простыни на ощупь были как накрахмаленный хлопок, но на самом деле они были одноразовые, отрезанные от практичного, но неромантичного рулона.

Мы уже занимались сексом несколько часов назад, так что опасаться, что все кончится слишком быстро, не приходилось, но, когда мы сбросили одежду, подключили разъемы и бросились в кровать, мы были более чем готовы. Я целовал и пробовал на вкус ее всю, ощущая, как наш общий язык касается нашей общей кожи. Когда мы ощутили меня в ней, я разделил ее оргазм, но сохранил достаточно своего «я», чтобы не извергнуть семя.

Она оседлала меня, повела бедрами, и я кончил в нее с упругой силой перевозбужденного подростка. Она по-прежнему удерживала меня в себе, без слов уговаривая не торопиться, и вот через несколько мгновений мы слились окончательно, я втек в нее, она — в меня, наконец оба мы не выдержали и рванулись так сильно, что рухнули с кровати на пол и остались лежать так, задыхаясь.

— Хороший ковер, — сказала она, ощущая прикосновение нашей кожи к грубому ворсу. Кто-то из нас ушиб колено при падении. Когда мы отключились, я понял, что это была она.

— Извини, — пробормотал я. — Экий я неуклюжий!

Она погладила мой опадающий член.

— Мы потратили, как минимум, секунд десять, — сказала она хрипловатым голосом. Надень, что ли, штаны, сходи за кредиткой.

Мы еще три раза ходили в «Сиелито линдо» и один раз в «Сладкое падение», там можно было заниматься любовью — или сексом — во время бесконечного прыжка с парашютом. А в самом конце ты плавно опускался на землю. Но потом пришлось возвращаться с небес на землю в прямом смысле слова: Каролин пора было продолжать занятия, мне — заниматься своими измерениями и уравнениями.

Расставание было похоже на ампутацию конечности или куска собственной души. Но мы знали, что через три недели снова станем единым целым.

Я пытался рассказать об этом Блейз в первый день как вернулся. Мы сидели за кофе в укромном уголке Студенческого центра.

— Ты знаешь, как это звучит, — сказала она, — и я понимаю, что веду себя, как наседка, но... такое впечатление, что у тебя был просто бурный курортный роман, усиленный давлением военной учебки, а потом установка имплантатов возвела это в квадрат, а то, что вы занимались любовью во время подключения, возвело это в куб. Но сколько икс ни возводи что в квадрат, что в куб, он все равно останется иксом.

— Все равно это будет всего лишь легкое увлечение...

Она кивнула.

— Но тебе кажется, что это будет длиться вечно.

— По крайней мере, ту часть вечности, которой мы можем располагать.

Она отхлебнула кофе и снова кивнула.

— Нечто вроде сиамских близнецов... Мне даже как-то не по себе.

Я рассмеялся.

— Это понятно! Такое трудно объяснить словами.

Она как-то странно смотрела на меня.

— Жалко, что я не могу испытать это на себе. Я просто завидую!

Я, наверно, покраснел.

— Да не Каролин, дурачок! Вам обоим, тому, что вам довелось испытать.

Если бы Блейз установила себе имплантат, она потеряла бы и грант, и работу. В большинстве контрактов для работников умственного труда имеется отдельный пункт насчет имплантатов — по причинам очевидным. Мне-то это не грозило, поскольку мне имплантат установили не по моей воле. В США вживление имплантата гражданским лицам — вообще операция нелегальная, хотя сотни людей каждый день выезжают за границу, чтобы сделать это в другой стране.

Я питал огромное уважение к Блейз, и мне очень хотелось, чтобы она все поняла. Но, подозреваю, это было все равно что пытаться объяснить, например, мне, что такое религиозный экстаз. Ну, до того, как мне вставили разъем. Потому что Саманта была глубоко верующим человеком, и я понял ее сразу, на более глубинном уровне, чем слова, как только мы подключились друг к другу. Точно так же, как она поняла меня и простила мне мое неверие.

У Блейз были серьезные профессиональные причины для беспокойства. Я теперь был далеко не идеальным сотрудником. Я не мог как следует сосредоточиться. В глубине души я не мог не думать о Каролин, и это помимо моей воли так или иначе проявлялось. Я не мог взглянуть на календарь без того, чтобы начать подсчитывать, сколько дней осталось до тех пор, как я снова окажусь в неволе.

— Может, тебе стоит отдохнуть в выходные и съездить в Джорджию? — спросила Блейз в четверг утром. — Ведь вам, солдатикам, вроде бы положен бесплатный проезд?

Вообще-то я был механик, солдатик — это машина, которой я управлял, но гражданские часто это путают.

— Вообще-то на выходных я собирался поработать, наверстать упущенное...

Она расхохоталась.

— Почему бы тебе вместо этого не наверстать упущенное с Каролин? Проект «Юпитер» пока что и без тебя обойдется.

Мне не нравилось, что меня видно насквозь, но отнекиваться тоже было бы глупо. Я позвонил Каролин — она была в восторге. Ее соседка по комнате согласилась исчезнуть на пару дней, и я заказал билет на вечер пятницы на самолет до Мейкона.

Свидание вышло странное. Разумеется, подключиться в Мейконе было негде, и нам пришлось обходиться обычным сексом. Мы предполагали, по умолчанию, что этого будет достаточно, но оказалось, что нет. Не то чтобы у меня не стояло, не то чтобы ей меня не хотелось. Но утром в субботу мы сели на автобус до Атланты и сняли дешевый номер в двух кварталах от салонов подключений рядом с Форт-Макферсоном.

«Славные звезды и полосы» были самым дешевым заведением, без рюшиков, и нас обоих это вполне устраивало. Однако утром в воскресенье мы порылись в карманах и завалились в «Ваш личный космос», создающий иллюзию невесомости, с кружащимися вокруг галактиками. Это было невероятно!

Мы обсуждали свою проблему. Это слегка нервировало, но мы сошлись на том, что это все из-за того, что мы еще не успели как следует привыкнуть к имплантатам. Расстались мы, будучи без ума друг от друга, но несколько обескураженные контрастом между обычным сексом и сексом в подключении.

Занимаясь любовью у нее дома, мы оба как бешеные воображали себе то, что было на прошлой неделе.

Через пару недель мы впервые самостоятельно отправились на боевое задание.

Вторая группа была ИУ, то есть «изводящая и удерживающая противника». Соответственно, наша основная задача была попросту патрулировать территорию и терроризировать противника. Не столько убивать, сколько вносить смятение.

В данном случае нам поручили создать точечный локальный хаос. Нгуми устроили себе штаб-квартиру в уединенной долине в Коста-Рике. Все необходимое оборудование и боеприпасы туда доставляли по ночам, буквально на руках. Никакого транспорта, чье тепловое излучение можно было бы уловить сквозь древесные кроны. Они пока не знали, что мы усеяли джунгли микроскопическими обонятельными жучками, чьей единственной задачей было подавать сигнал, когда мимо проходил потный человек. Так ч то нам было прекрасно известно, где засели враги и какими путями они туда пробираются.

Мы держались в стороне от этих путей. Если двигаться медленно и осторожно, тяжелый солдатик может проходить совершенно беззвучно даже через густые заросли. Я вел нашу десятку вдоль главной тропы по обе стороны от нее, со средней скоростью одна миля в час. Дважды их патрули прокрадывались прямо через нашу группу, не замечая нас: мы включили ночной камуфляж.

Арли добралась до их периметра первой. Она тихо стояла в нескольких ярдах от дремлющего часового, пока остальные окружали лагерь. Я был готов начать атаку в любой момент, если нас заметят, но все прошло без сучка без задоринки.

Формально главным был я, но все десять были подсоединены параллельно. И по моему мысленному сигналу все ринулись в атаку одновременно.

Поначалу мы не применяли оружие, только свет и звук: десять прожекторов, светивших ярче солнца, десять мощных динамиков, издававших душераздирающий вой. А потом клубы газа с десяти сторон одновременно.

Они выскочили из палаток и принялись палить куда попало, но быстро наглотались усыпляющего газа и попадали без сознания. Двое успели натянуть противогазы. Мэл скрутил одного, я — второго. Выбил у него автомат и ткнул его в грудь, он упал. Я стащил с пего противогаз, забросил подальше и вместе с остальными направился к нашей основной цели: четырехгранному мини-форту из какого-то пуленепробиваемого пластика. Очевидно, его притащили сюда в разобранном виде и склеили уже на месте.

Наши войска сталкивались с такими штуками в африканских пустынях (они невидимы для радаров и почти не по зубам летунам), но в Коста-Рике нам такое попалось впервые. В нас стреляли 155-миллиметровыми разрывными бронебойными снарядами, которые, в принципе, могут вывести солдатика из строя, но пушка торчала наружу. Она, конечно, вращалась очень быстро, но ее передвижения можно было предугадать и вовремя пригнуться. По счастью, снаряды оказались обычными болванками.

Мы, конечно, могли бы пригибаться и уворачиваться, пока у него не кончатся снаряды, но он палил во все стороны, рискуя перестрелять своих же людей или гражданских мулов. Поэтому мы с Каролин принялись поджаривать строение с двух углов с помощью лазеров, меняя цель несколько раз в секунду, поскольку приходилось уклоняться от выстрелов. В конце концов форт раскалился изнутри и наполнился дымом от горящего пластика. Дверь распахнулась, и наружу, отчаянно кашляя, вывалились двое людей. Мы усыпили и их тоже, потом собрали в кучку все бесчувственные тела. После этого мы лазерами расчистили в джунглях посадочную площадку и вызвали вертолет.

С того момента, как мы врубили прожектора, до загрузки пленных в вертолет прошло минут двенадцать. Никто не погиб.

Мэл не сумел скрыть своего разочарования по этому поводу. «Ну, спасибо! Получается, мы остались девственниками». Он потом извинился, но это все же повисло в воздухе.

Я бы сказал, что операция прошла четко, как по книжке, но пока мы ждали, когда нас заберут, с нами связались офицеры-наблюдатели, которые следили за нашим первым заданием. Трое из семи считали, что мини-форт и тех двоих, что прятались в нем, следовало уничтожить немедленно, чтобы не подвергать риску солдатиков и окружающих.

«Ага, конечно, — подумал я, — не вам же их убивать!» Пока солдатики летели обратно на вертолете, а мы получили возможность отключиться и устроить передышку без посторонних глаз, мы обсудили это между собой. Как и следовало ожидать, семеро членов группы были согласны со мной — все, кроме Мэла и Сары. Однако спор вышел не слишком ожесточенный: они просто сказали, что они бы сделали все по-другому, но, в конце концов, главный тут я. Сами они не любили сложных, многоэтапных планов.

Разумеется, на самом деле мы были не ближе к реальным боевым действиям, чем офицеры.

Во второй половине дня в воскресенье нам дали выходной, и мне удалось получить авансом часть жалованья (точнее, взять его взаймы у государства — с меня за это вычли десять процентов), чтобы поехать в город и подключиться.

Это место называлось «Отель де Фантази». На этот раз мы очутились на необитаемом острове, и я заплатил вперед за полчаса, так что мы сперва любили друг друга в косых лучах утреннего солнца, потом немного поплавали в теплой воде, а потом сидели обнявшись, омываемые легким прибоем. Очень неприятное было ощущение, когда внезапно оказалось, что наше время истекло, мы очутились на обычной кровати и обнаружили, что лежим отдельно, почти не касаясь друг друга.

На номер в отеле денег уже не хватало. Мы пообедали хотдогами, взяли по пиву и вернулись на базу, к своим отдельным койкам.

Блейз улыбнулась, но покачала головой.

- И вот так будет четыре года, по десять дней за раз?

- Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Мы сидели в кофейне одни, время близилось к полудню.

Ко времени демобилизации на тебе будет миллион долларов долга. Под десять процентов.

Я мог только пожать плечами. Кажется, я еще виновато улыбнулся.

Ты знаешь, это очень похоже на зависимость. Если бы армия подсадила тебя на наркотики, мы бы наняли толпу адвокатов, заставили их уволить тебя со службы и отправить на лечение. Но тебя подсадили на любовь!

— Да ладно тебе...

— Послушай, постарайся быть объективным! Я понимаю, Каролин славная девушка и так далее...

— Поаккуратней с этим, Блейз!

— Выслушай меня, всего одну минуту, хорошо?

Она достала ноутбук, нажала пару кнопок.

— Ты представляешь, что творится у тебя в мозгу, когда ты находишься в этом... «Мотель де Фантази»?

— «Отель». Думаю, что-то невероятное.

— Ничего невероятного тут нет. Обычный выброс гормонов: бурлящая каша из окситоцина, серотонина и эндогенных опиатов. Вазопрессиновые рецепторы работают на полную катушку. Ты был бы в полном восторге, даже если Каролин была бы хомячком!

Я невольно улыбнулся.

— Ты неплохо потрудилась, чтобы показать мне это со стороны. Но ты не была там, ты себе просто представить не можешь. Это настоящая любовь!

— Ладно. Тогда окажи мне услугу. Попробуй сделать это с любой другой женщиной. Вот увидишь, ты точно так же влюбишься в нее!

— Ни за что!

Сама мысль об этом была отвратительной.

— Блейз, это ужасно! Это выглядит так, как будто я — влюбленный подросток, а папочка сует мне пачку денег, чтобы я сходил в публичный дом и спустил пар!

— Ничего подобного! Я просто хочу, чтобы ты задействовал логику, чтобы ты взглянул на происходящее объективно!

— Ну да. Это всегда помогает, когда речь идет о любви.

Больше мы в тот месяц об этом не говорили. Мы вообще почти не разговаривали. И в аэропорт я ехал один.

С Каролин мы только обнялись и тут же расселись по клеткам.

То была рутинная демонстрация силы. Генерал-губернатор Панамы, наша любимая марионетка, выступал с речью в Панама-Сити, а мы были должны стоять по стойке «смирно» и выглядеть угрожающе. Надо признаться, что это нам вполне удалось. Девять солдатиков включили «камуфляж». На ярком солнце это не делало их невидимыми: они выглядели как сверкающие, изменчивые статуи, которые невозможно рассмотреть как следует.

Жутковато. Мой солдатик, командир группы, был черным и блестящим.

Нашего присутствия тут на самом деле не требовалось, разве что для прессы. Зрители были тщательно отобраны, они послушно аплодировали и разражались приветственными криками в нужных местах — им наверняка не терпелось побыстрее покончить с этим и вернуться в прохладные помещения с кондиционером. Жара была под сто градусов, и духота вдобавок.

«Тебе не жарко?» — без слов спросила Каролин. Я мысленно ответил, что это, видимо, психосоматическое, нечто вроде сочувствия тем бедолагам, что парятся на площади, и она согласилась.

Наконец речь завершилась, и мы выстроились в ряд, чтобы торжественно покинуть сцену. Это была рутинная процедура перемещения солдатиков, но для толпы это была хорошая демонстрация нашей нечеловеческой силы: мы встали плечом к плечу, подняв левую руку, к нам на скорости больше сотни миль в час подлетел грузовой вертолет с прикрепленной снизу перекладиной и унес нас прочь. Человеку оторвало бы руку, мы же почти ничего и не почувствовали.

Сигнал от Каролин внезапно исчез. Видимо, разъем отключился из-за механического сотрясения.

— Каролин! — окликнул я по аварийной голосовой связи.

Она не откликнулась. Я попросил разрешения отключиться. Нам сейчас все равно было ни к чему оставаться в солдатиках, разве что затем, чтобы довести их до ангара, когда мы приземлимся. Командование на просьбу не откликнулось. «Небось воюют где-нибудь в другом месте», — подумал я.

Мы приземлились возле бокса техобслуживания и повели свои машины внутрь. Каролин своим солдатиком явно не управляла: обычно ее машина двигалась со свойственной ей природной грацией. А сейчас она шагала, как игрушечный робот, по-видимому, кто-то из техников управлял ею с пульта.

Я распахнул наши клетки, и мы внезапно вернулись в реальный мир, голые и потные, потягиваясь и хрустя суставами.

Клетка Каролин была открыта, но самой Каролин там не было.

Кроме нас, в комнате был и одетый человек, офицер медицинской службы. Она подошла к нам.

— У рядового Коллинз перед самым отлетом произошло обширное нарушение мозгового кровообращения. Она сейчас в операционной.

У меня похолодели лицо и руки.

— С ней все будет в порядке?

— Нет, сержант. Врачи делают все, что могут, но, боюсь, она... в общем, это клиническая смерть.

Я опустился на жесткое бетонное основание клетки. Голова шла кругом.

— Чем это отличается от обычной смерти?

— У нее отсутствует высшая нервная деятельность. Мы пытаемся связаться с ее ближайшими родственниками. Мне очень жаль...

— Но... но ведь я... я был в ее мозгу всего несколько минут назад!

Она заглянула в свои записи.

— Время смерти 13.47. Двадцать пять минут назад.

— Но это же не так много! Людей после клинической смерти вытаскивали...

— Врачи делают все, что могут. Механики — слишком ценный персонал, чтобы ими разбрасываться. Это пока все, что я могу вам сказать.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Подождите! Я могу ее увидеть?

— Я не знаю, где она, сержант. Извините.

Остальные столпились вокруг меня. Я был удивлен, обнаружив, что не плачу и даже не пытаюсь заплакать. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, как будто мне дали под дых.

— Она, наверное, в здешнем госпитале, — сказал Мэл. — Пошли, поищем ее.

— И чем мы ей поможем? — спросила Канди. — Будем путаться под ногами?

Она села рядом со мной и обняла меня за плечи.

— Идемте в комнату отдыха, будем ждать.

Мы пошли в комнату отдыха. Я шагал, как зомби. Как солдатик без механика. Лу достал из шкафчика свою кредитку и купил нам всем по пиву в автомате. Мы в неуклюжем молчании оделись и сели пить пиво.

Хаким пить не стал.

— Иногда даже жалеешь, что некому молиться.

Саманта, погруженная в молитвенное сосредоточение, подняла голову и кивнула. Остальные молча пили и смотрели на дверь.

Я встал, чтобы купить еще пива, и тут вошла медик. Я посмотрел ей в глаза — и потерял сознание.

Я пробудился на больничной койке, внезапно, как будто меня бесшумно окатили ледяной водой. Медсестра со шприцем отступила в сторону, и я увидел Блейз.

— Сколько времени?

— Пять утра. Сегодня среда, — ответила она. — Я приехала сразу, как узнала, и они сказали, что все равно собирались приводить тебя в чувство.

Она взяла пластиковый стаканчик, протянула мне соломинку.

— Пить хочешь?

Я покачал головой.

— Что, я так долго был в отключке? Двенадцать часов?

— Они тебе что-то дали, чтобы ты не просыпался. Так всегда делают, когда человек перенес такую потерю...

И тут я вспомнил все. В меня как будто автомобиль врезался.

— Каролин...

Она взяла меня за руку. Я отдернул руку. Потом приподнялся и снова нащупал ее руку.

Я закрыл глаза. Я плыл, я падал. Может, это из-за лекарств... Я сглотнул — и обнаружил, что не могу выдавить ни слова.

— Тебе дают отпуск до конца месяца. Поехали домой?

— А как же мои люди? Моя группа?

— Они ждут тебя в коридоре. Меня пустили первой.

Я сел и обнял ее. Она обняла меня и держала так, пока я не понял, что уже готов увидеться с товарищами. Они вошли в палату все вместе, и Блейз вышла подождать в коридоре. Мы встали в круг и сомкнули руки в центре, так, что каждая рука была как бы спицей в колесе. Мэл, Канди и Саманта прошептали несколько слов, но это безмолвное участие было важнее любых других чувств. Именно оно дало мне место, где я мог быть. Место, где я мог вздохнуть полной грудью.

Блейз увезла меня домой, и через некоторое время — далеко не сразу — я стал ее возлюбленным, а не только другом, который нуждается в надежной руке и мягкой жилетке. Позже мы оба смеялись, потому что ни она, ни я не могли припомнить, когда именно, в какую ночь, вечер или утро эта дружба превратилась в секс. Но, кажется, я знаю, когда секс превратился в любовь.

Армейский психолог, к которому я ходил, посоветовал мне относиться к своей потере как к ране: на нее надо наложить швы, то есть набор реакций, которые будут защищать меня, пока все не заживет. Швы, которые отвалятся сами собой, когда станут больше не нужны.

Но Блейз была доктором физики, а не медицины, и она сказала, что наш психолог ничего не понимает. Бывают раны слишком большие, чтобы стягивать их швами. Их следует оставлять открытыми, оберегать и ждать, пока они затянутся келоидной тканью. В келоидной ткани нет нормальных нервных окончаний. Она помогает выжить, но ничего не чувствует.

С тех пор прошло несколько лет. Каждый месяц я на десять дней запираюсь в клетку, которая наделяет меня сверхчеловеческой силой. А в остальное время Блейз окружает меня своей поддержкой, мирясь с потерей, которая навсегда останется в центре моей души.

Эта мягкая клетка из рук и ног защищает меня и отчасти помогает забыться.