Воин вереска

Вода чистая, чуть сладковатая. Холодная — до ломоты в зубах. Первую кружку проглатываешь жадно, одним большим долгим глотком. Вторую — чуть медленнее. С третьей уже не торопишься — пьёшь спокойно, чувствуя, как жидкий лед вымывает из глотки остатки сухой горячей пыли.

И разглядываешь девушку, что держит в руках кувшин.

Она невысокая и какая-то очень хрупкая для хуторянки. Черты лица правильные, пусть и лишённые утончённого изящества столичных красавиц. Губы, пожалуй, тонковаты… зато алые, яркие, а зубки за ними — белые-белые. По плечам темной волной — волосы цвета воронова крыла. А движения полны особой, естественной грации, без тени жеманства и фальшивой кокетливости. И еще эта улыбка…

— Благодарствую.

— Пустое, — улыбается девушка. — Доброму человеку отчего бы не помочь?

В большой глиняной кружке ещё плещется недопитая вода. Очень кстати, когда не знаешь, что сказать в ответ. Неторопливо, смакуя, словно выдержанное столетнее вино, цедишь простую колодезную воду. И, сделав последний глоток, произносишь то, о чём, кажется, вовсе не думал говорить:

— Ты меня не бойся.

Обронил слово, и самому неловко: к чему брякнул-то? Ведь и без того видно, что девчонка нимало не боится…

Откуда возник на его пути этот маленький хуторок? Ни дороги вблизи, ни иных признаков человечьего жилья. Наткнуться на него посреди Пустошей — уже было чудом. В низинке меж двух невысоких холмов, на сплошном ковре цветущего вереска — аккуратный, словно игрушечный, домик под охряной крышей из крашеной дранки. Ни подворья толкового, ни хозяйства — только домик да пяток невысоких яблонь. Да выложенный диким камнем колодезь и потемневшие доски навеса над ним.

А на низком крылечке — стройная девичья фигурка с кувшином. Будто только и ждала, что вот-вот из-за холмов кто-то выйдет к ее кукольному обиталищу.

— Да я и не думала бояться-то, — чернявая смотрит с отвагой истинной доверчивости: «Правда не боюсь! Ни капельки! Ну, неужто ты сам веришь, что меня кто-то может обидеть?!»

Искренняя у нее улыбка, щедрая… а на душе отчего-то не теплеет. Непривычна для него такая вот душевная щедрость. Не по себе от неё как-то… Отвык? Да, отвык. За последние восемь лет — напрочь. Страх в чужих глазах полюбить не смог, но смириться с ним — смирился. И перестал убеждать случайных людей, что бояться его не стоит. Ведь коли подумать хорошенько, пусть уж лучше боятся. Каждый из «отпрысков» Ласа Кладена заслужил этот страх сполна. И с чего вдруг ему захотелось убедить незнакомую девчонку в обратном? Может… и не для неё вовсе сказал те слова?

— Устал, небось, — говорит девушка. — Давно в дороге, добрый человек?

Опять «добрый человек»… Это она о нем, о Рэлеке из Гезборга по прозвищу Тихоня. Посмеялся бы, да смешного мало. Наивная деревенская дурочка, сколько же она прожила в своей глуши, что не шарахается при одном только взгляде на его щёку, едва прикрытую редкой бородой?

— Давно, — он протягивает ей опустевшую кружку. Что тут ещё скажешь… Что последний раз видел человеческое жильё три недели назад? Что вторую неделю вокруг — ничего, кроме белого вереска на холмах и болот в низинах? Что пятый день шагаешь пешком, потеряв коня посреди Пустошей? Что два последних дня у тебя во рту побывали разве что скудные капли росы, потому как от жары пересохли даже болота со ржавой тухлой водой? И поэтому теперь, после всех этих мытарств, радушие незнакомой девушки больше удивляет и настораживает, чем приводит в умиление. Ведь смутные ныне времена. Недобрые.

А чернявая — знай блестит глазами и улыбается. Странной, чуть отрешённой улыбкой, словно и не тебе вовсе рада, а всему белому свету. И откуда такие берутся?

— Где родичи твои?

В ответ на осторожный вопрос девушка беспечно пожимает плечами:

— Одна здесь живу.

— Совсем?

— Совсем, — она снова пожимает плечами. — Почему ты пеший? Здесь так не ходят, здесь только на лошадях.

— Да иду, вот…

Он вспоминает ту остановку у пересохшего ручья, неожиданное ощущение близкой опасности, и щелчок тетивы самострела где-то на вершине холма. Человек сумел уклониться от бельта, конь — нет. А стрелка Рэлек в сгущающихся сумерках даже не разглядел.

— Ты, верно, совсем умаялся идти, — говорит чернявая. — Заходи в дом, добрый человек. Поешь и отдохни хоть до утра.

И смахивает со лба сбившуюся тёмную прядку…

…смахивает красивым, замечательно небрежным женственным движением… встряхивает головой… чёрные волосы — точно оживший обсидиан… карие глаза озорно блестят… вот шевельнулись призывно алые губы … что-то говорят?.. манят?.. соблазнительный изгиб юного девичьего тела… трепет ресниц…

…И вот это тело уже падает в жухлую траву, осатаневший от воздержания мужчина наваливается сверху, ломает отчаянное сопротивление, жестоко и жадно сминает податливую плоть… Над холмами поднимается и гаснет в полуденном мареве отчаянный крик…

Рэлек вынырнул из омута наваждения. Резко сел, уставившись в темноту, провел рукой по лбу. Пальцы предательски дрожали, лицо покрылось бисеринками пота. Хлынувшая из каких-то потаенных глубин рассудка волна дикого желания разбилась вдребезги о стену ужаса и отвращения к самому себе.

«Вердаммер хинт! Похоже, дошел ты до точки, старый пёс! Слишком долго был один и от одиночества начинаешь сходить с ума!»

Это всё чернявая — её вина. Маленький игрушечный хуторок, как мираж, возник среди вересковых холмов и, как мираж же, растаял за спиной, но что-то осталось в сердце, никак не позволяющее его забыть.

Он протянул руку к фляге, поднял её, взвесил на руке и вытащил деревянную пробку. Вода, всё ещё чистая и холодная, определённо не могла быть видением, и вкус её оставался тем же, что и вчера. Рэлек запомнил его так же хорошо, как и запах волос чернявой…

«Как же так вышло с ней? Ведь просто остался переночевать, желая лишь одного — спокойно отдохнуть до утра. И за вечерей пил только воду… там кроме воды-то и не было ничего».

Колодезная вода и свежие овощи — вот всё, что оказалось на столе у девчонки. Ни животины какой-нибудь, ни даже птицы она не держала. Один лишь небольшой огородик в тени яблонь, и всё. Но гость разочарованным не остался. Он, кажется, никогда ещё так не радовался обыкновенной репе, морковке и капустным листьям. Набил живот травой, будто суслик, а потом позволил себя уложить на колкий и душистый сенной матрас… А вот как на том же матрасе оказалась чернявая — это он уже помнил смутно, и всё то, что они с ней творили потом — тоже. Отчетливо запомнился только вкус её губ — такой же свежий, как и вода из колодца…

Утром он ушёл, прямо на рассвете. Ушёл потому, что причин остаться у него теперь было слишком много. Он боялся, что если задержится ещё хоть на час, потом уже не сможет с лёгким сердцем забросить за спину приятно потяжелевший ранец. Да и девчонка не просила его остаться. Она совсем ничего не говорила, пока он одевался и собирал небогатые свои пожитки, молча помогала: сбегала на огород, надёргала в холщовый мешок рыжих морковок, добавила к ним жёлто-розовых яблок-скороспелок, потом наполнила его объёмистую флягу. Только когда уже прощались, спросила:

— Куда ты теперь?

— В Глет, — ответил он… И на миг вдруг почудилось — блеск в глазах чернявой потускнел, улыбка превратилась в гримасу, выражение лица стало мёртвым и холодным, как у куклы… куклы из кукольного домика… Рэлек растерянно моргнул, и всё вернулось: живой блеск и румянец на щеках, разве что в голосе прозвучало лёгкое беспокойство:

— Вдоль границы с лесом можно встретить тургов-дозорных — они незлые, но лучше уж их стерегись. Дня за два до реки дойдёшь, если поспешишь, а уж на том берегу — там людей много, подскажут дорогу.

— Спасибо тебе, — сказал Рэлек и поклонился — неловко как-то, неуверенно. А девчонка снова улыбнулась и попросила:

— Возвращайся.

Странная такая, неуместная, ни к чему не обязывающая, не требующая даже ответа, просьба.

Костёр упрямился, не желая разгораться. Угли, разбуженные человеческим дыханием, выглядывали из-под пепельного одеяла, сверкали огненно-красными глазками, сердито потрескивали и норовили вновь скрыться из виду. Рэлек уступать не собирался. Положив в кострище пучок сухой травы, он старательно раздувал то, что не успело остыть с ночи. Дело, давно уже вошедшее в привычку. Поживёшь семнадцать лет походной жизнью — научишься даже посреди голой степи так обустроить привал, чтобы и ночью не продрогнуть, и утром обойтись без огнива.

Трава вспыхнула, занимаясь горячим, почти прозрачным пламенем. От собранного с вечера топлива осталась лишь небольшая охапка сучьев, но Рэлек прикинул, что согреть маленький кан воды ему хватит, а больше и не понадобится. Хлебнуть горячего травяного отвара, размочить и прожевать горсть сухарей и ломтик вяленого мяса, загрызть кисло-сладким яблоком… А потом можно снова в путь. До пограничной с землями Восточного Союза реки, если верить девчонке, осталось не более суток бодрого шага. Верить хочется: сухари совсем приелись; охота, наконец, набить живот какой-нибудь стоящей едой.

Эх, мечты, мечты… Вздохнув, Рэлек достал из маленького кожаного мешочка пучок сушёных трав и начал бросать веточки и листья в закипающую воду, внимательно выбирая нужные.

Земляничный лист, иван-чай, клевер, ягоды шиповника, зверобой, лист брусничный…

На брусничном листе он остановился. Почему — и сам не сразу понял. Тревожно вдруг стало… с чего бы? Рассудок ещё удивлялся, ещё задавал пустые вопросы, а тело уже напряглось, ноздри дрогнули: не гарью ли пахнет? Дымный дух — он не только в глухой чаще несёт угрозу, степной пожар бывает пострашнее лесного. Лето в самом разгаре, и выдалось оно жарким на диво. Пустоши, хоть и пестрят цветущим вереском, а полыхнут — мало не покажется.

Но сейчас, коли дымком и тянуло, то только от костра. Нет, не в пожаре дело. Топот копыт, ещё далекий и едва различимый даже для чуткого слуха, быстро приближался из-за гряды холмов. Вот же незадача! Не звал Рэлек гостей к бедной своей трапезе, так те своей волей пожаловали. Незваные.

Он прикинул направление и помрачнел. С восхода скачут, а значит — по его, Рэлека, следам. Вот и позавтракал ты, приятель. Десерт уже на подходе.

Бежать было бесполезно, прятаться — глупо. Кто бы ни жаждал встречи с ним этим ранним утром, только и оставалось, что подождать, пока неизвестные всадники подъедут и объяснят, на кой им сдался идущий через Пустоши одинокий путник.

Приняв решение, Рэлек успокоился. Костёр гасить не стал, суетиться — тоже. Просто сел лицом к розовеющему небу, а саблю вытащил из ножен и положил справа от себя на расстоянии вытянутой руки. Сверху клинок накрыл плащом, скрыв от сторонних глаз. Потом вынул из огня кан и снова взялся за мешочек с травами. Посомневавшись немного, таки отправил в исходящую паром воду веточку багульника. Пускай его умники «болиголовом» кличут, коли умеючи пользовать — добрая травка, душистая…

Они появились на вершине дальнего холма почти одновременно. Огляделись, приметили костёр и пустили лошадей неспешной рысью. И верно, чего уж торопиться, когда человечек — вот он, сидит спокойнёхонько, не убегает. Торопливость — удел юнцов и глупцов, а эти трое ни на тех, ни на других не походили. Крепкие, коренастые, как большинство степняков, смуглокожие. Старшему лет под сорок уже, двое других — годков на пятнадцать моложе. Одеты справно, вооружены и того лучше: каждый при кривой тургийской сабельке и при паре тонких копий-сулиц в высоких кожаных колчанах. Ну, и при луке, конечно, — куда ж без него уважающему себя баторгаю?

Дозорные. Те самые, о которых вчера предупреждала чернявая. Верховой разъезд-тройка. Наткнулись на его следы, небось, еще прошлым вечером, но до темноты нагнать не поспели. А едва лишь рассвело — снова прыгнули в сёдла. Упорства тургам не занимать, а по горячему следу они идут, как волки: уверенно, азартно и хладнокровно.

Ничего хорошего эта встреча Рэлеку не сулила. Хотя надежда на мирный исход всё же оставалась — зыбкая, как рябь на ночном озере. Надежда, что сорокалетний степняк не был среди тех, кто восемь зим назад рубился под Лэрденской цитаделью с «Бронзовым» Семнадцатым полком, усиленным накануне полутысячей «ночных мотыльков». Или что отцы его более молодых подчиненных не остались лежать на безымянном плато в Южной Сегестии.

«Ну, за луки покамест никто не взялся. Может, всё-таки разойдёмся по-хорошему?»

Всадники медленно приближались. Рэлек наблюдал за ними, повернув голову так, чтобы правую сторону его лица с высоты седла было не разглядеть. Всем своим видом он старался продемонстрировать спокойный интерес. Дескать: «вот, пожаловал кто-то к костру ни свет, ни заря… любопытно, кто?»

«Добрые люди», — отчего-то вспомнился ему голос хозяйки «игрушечного» хутора.

Ага. Люди. Добрые.

Лица тургов тоже были спокойны, почти безмятежны. Они всегда такие… пока за сабли не схватятся.

— Эй! — первым заговорил, как и ожидалось, старший из степняков. — Кто такой? Что делаешь на земле могучего шада Агдаша?

Колоритный дядя этот вопрошающий: кожа загорелая и обветренная, словно дублёная; из-под круглого железного шлема выбиваются длинные пряди, совсем ещё чёрные, без седых волос; а вот в небольшой бородке проседь уже имеется, и заметная; на сильно скуластом лице блестят внимательные холодные глаза — два аквамарина в паучьей сетке тонких морщин.

— Мимо иду, — Рэлек плавно развел руками, демонстрируя миролюбие.

— Не мимо, — укоризненно качнул головой всадник. — Прямо через земли Агдаша идёшь. Зачем идёшь? Куда идёшь?

Обычный, в сущности, разговор. Несмотря на суровый, обвиняющий тон дозорного, Рэлек слегка расслабился. Они так всегда начинают, эти ребята. Пугают, рубят наотмашь вопросами: «Кто такой? Что забыл у нас? На кого шпионишь? Говори правду, чужой человек! Я не знаю тебя, но взгляд у тебя недобрый! Что ты замыслил? Кем подослан?» Тут главное — слабину не дать, не показать испуг, держаться уверенно, но без излишней наглости: «Говоришь, шад Агдаш, почтенный? Слышал, слышал… Но как мне узнать, что я и правда по его земле иду? Что ты, почтенный, у меня нет сомнений в твоей честности, но… быть может, ты просто ошибся? Может же достойный человек просто ошибиться! Ты ошибся… Я ошибся… Зачем нам ссориться, двум достойным людям?» Если повёзет, всё закончится глотком кумыса из кожаной седельной фляги степняка и пожеланием доброго пути. Если повёзет чуть меньше — за кумыс и пожелание придется отдать кошель с серебром. Если же совсем не повезёт…

Додумать он не успел. И ответить тургу, как загадывал, не успел. Потому что тот вдруг наклонился вперёд и сощурился, отчего глаза его стали совсем узкими. А потом наоборот — расширились, распахнулись, выплёскивая изумление, страх и ненависть. Рэлек услышал гортанный вскрик степняка: «Дшра!»

…Миг спустя маленькая свинцовая гирька клюнула седобородого в висок, и воин, разом замолчав, мешком повалился из седла.

Не медля ни секунды, Рэлек дёрнул к себе тонкий шнурок из конского волоса, поймал левой рукой вернувшееся гасило, а правую сунул под плащ. Рукоять сабли сама легла в ладонь — удобно легла, привычно. Резко выпрямив ноги, он нырнул через костёр и кувырнулся под брюхо испуганно всхрапнувшей лошади. Над его головой яростно крикнул что-то неразборчивое степняк, зло зашипела вытягиваемая из ножен сталь. Рэлек почти наугад ткнул клинком вверх — в мягкое подбрюшье животного. От рывка саблю едва не вывернуло из руки. Лошадь даже не заржала — взвизгнула от боли, вставая на дыбы. Всадник, не сумев удержаться, описал в воздухе длинную красивую дугу и с шумом грянулся оземь. Добре грянулся — небось, не сразу вскочит, подарит несколько драгоценных секунд.

— А-а-а!.. — третий дозорный, придя в себя от неожиданности, тоже схватился за саблю. Стоял бы подальше — потянулся бы к луку, турги не зря славятся как стрелки. Одновременно степняк попытался развернуть коня, чтобы удобнее было рубить с седла. Рэлек, не дожидаясь чужой атаки, напал сам: прыгнул обратно через костёр и снова взмахнул левой рукой. Гирька вылетела из его пальцев, и гасило загудело в воздухе, описывая стремительную дугу. Тург качнулся влево, пытаясь уклониться, но опоздал — свинцовая «капля» звучно лязгнула об узорчатый нащёчник. Силы удара хватило, чтобы парень повалился из седла, но хорошенько оглушить его, увы, не получилось. Перекатившись по земле, он тут же вскочил, и в руке его блеснула не обронённая сабля. Товарищ степняка, сброшенный раненой лошадью, тоже уже поднимался, хотя и с трудом.

Дать врагу оправиться и подобрать оружие — это для благородных дураков. А пробовать объясниться, когда тебя не желают слушать — это просто для дураков. Любого происхождения.

Рэлек прыгнул к тургу, и сталь зазвенела, столкнувшись со сталью.

— Труп! — яростно крикнул степняк, ловко отбивая чужой выпад. И тут же рубанул сам, целя в незащищённую голову противника. Рэлек парировать не стал. В последний момент уклонился, едва не оставшись без носа, и хладнокровно резанул снизу вверх — наискось в подмышку. Тург выпучил глаза, всхлипнул и рухнул лицом в цветущий вереск.

— А-ар-р-р-рх! — последний оставшийся на ногах степняк, зарычав по-волчьи, двинулся впёред. Ногу он заметно подволакивал, при каждом шаге лицо его искажала гримаса боли, но решимости разделаться с проклятым чужаком воину Пустошей было не занимать… пусть даже одним только кинжалом вместо улетевшей куда-то сабли.

Свинцовая гирька звучно хлопнула его в лоб чуть повыше переносицы. Взмахнув руками, воин выпустил оружие из ослабевших пальцев и опрокинулся на спину. Второй раз уже не встал, и Рэлек не стал проверять, дышит ли. Бил он без пощады, как учили когда-то, как сам давно привык. Выдержала крепкая кость степняка — его воинское счастье, не выдержала — авось, найдётся кому предать тело земле или огню. Сам Рэлек заботиться о врагах не собирался. Ни о живых, ни о мёртвых.

Подняв кан, он отхлебнул из него обжигающий душистый отвар. Бегло оглядел поле битвы и сделал ещё глоток. Чем быстрее он покинет это место, тем лучше. Беда без радости не приходит: теперь, по крайней мере, ему не придется топтать пятки до порубежья. Две из трёх лошадей ускакали, но конь седобородого остался. Он переступал ногами возле лежащего ничком турга, испуганно косился на Рэлека и храпел. Но не убегал. Хороший конь, обученный. Раненого хозяина не покинет и просто так в чужие руки не дастся. Ничего, можно и с таким совладать, коли знаешь как. Рэлек знал. И сутки пешего шага до границы Пустошей в его воображении уже свернулись в клубок нескольких часов умеренно быстрой рыси.

Лес — он всё-таки лучше степи. Не беритесь доказывать это коренному жителю бескрайних равнин, но сами рассудите: разве же голая степь сравнится с самой захудалой и маленькой рощицей? С местом, где можно укрыться от жары, где журчит меж древесных корней тоненький холодный ручеёк и поёт на ветке весёлая пичуга. Тому, кто родился и вырос среди еловых шатров и сосновой колоннады, ни к чему столь почитаемый степняками «вольный простор». От воли той только голова идёт кругом и глаза слезятся под солнцем, а на зубах скрипит непривычно сухая и мелкая пыль. И что, скажите на милость, может быть хорошего в пыли?

Рэлек свернул с дороги и устроил себе привал. Нет, усталости он не ощущал, просто невозможно оказалось пройти мимо этого дерева. Могучий чёрный ствол, кора грубая и твёрдая, как камень; листья округлые, плотные и широкие, целиком закрывающие ладонь. Под тёмной развесистой кроной ни ливень, ни полуденный зной не помеха, а в развилке между мощных ветвей можно устроиться на ночь, не боясь из-за малейшего неловкого движения оказаться на земле… Дуб. Он семь лет не видел ни одного дуба. И как, спрашивается, пройти мимо столетнего красавца, которого даже проложенная людьми дорога почтительно огибает стороной?

У самых корней в глубокой уютной впадине скопился толстый слой слежавшихся листьев. Усевшись на этот ковёр, Рэлек оперся спиной о ствол и скрестил ноги по-тургийски. Над его головой раскинулся шелестящий полог, сквозь который едва пробивался солнечный свет. Он прищурился, вглядываясь в игру изумрудных бликов…

Стать бы дубом. Отрастить кору душевного спокойствия, накрыть кроной кусок собственной земли, пустить в него корни поглубже, дать жизнь многочисленному молодняку. Медленно стариться посреди какого-нибудь леса, солидно шелестеть листвой и иногда покачивать ветвями, отвечая на робкие поклоны щупленьких чахлых рябинок и простушек-елей… Эх, стать бы… Да откуда взять незыблемой степенности перекати-полю южного Хеда? По весне оно — приличный, с виду, зелёный куст, а едва ли месяц минет — уже несёт его по степи, подгоняет ветром. Высохшее, вырвавшее неглубокие корни, бесприютное и не знающее, где очутится завтра. Насмотрелся Рэлек на такие. И на настоящие, и на те, что корни пустили в людских душах. Сам-то всё думал, что не таков…

Почему-то вспомнился сон, приснившийся этой ночью. В том сне он увидел себя молодым парнем, просыпающемся в скудно обставленном деревенском доме. Дом был незнаком Рэлеку, во сне же он твердо знал, что живет там от самого рождения. Его разбудил топот копыт за окном, он спешно оделся, выскочил на крыльцо и столкнулся с незнакомыми людьми, уже стоящими на пороге. Кажется, они были вооружены… Лица людей, незнакомые парню из сна, показались странно знакомыми самому Рэлеку, однако, проснувшись, он не смог вспомнить, кому принадлежали эти черты, полные угрозы и недоброй силы. После пробуждения в душе остались крайне неприятные чувства растерянности и беспомощности… Бес его знает, что за сон такой дурной и зачем он сейчас о нём думает…

Из задумчивости его вывело лошадиное ржание. Звук вроде бы мирный, но потревожнее волчьего воя будет, особливо днём. Диких лошадей здесь, небось, отродясь не водилось, а от тех, что под сёдлами ходят, жди беды. Не от лошадей, понятное дело, — от седоков. Неужто, выследили-таки упрямые турги? Эти могут. Даром что незваный гость Пустошей оставил «одолженного» конька на границе с лесом. Даром что в лесу тург — как морская рыба, брошенная в реку. Если в том злополучном разъезде оказался какой-нибудь двоюродный племянничек шада, степняки могут в горячке погони и за рубежную реку уйти, с них станется.

Чуть слышно скрипнуло дерево… потом ещё раз… И пошло ритмично поскрипывать, уже не смолкая. Рэлек немного успокоился. Это ведь не рассохшаяся берёза, это — тележная ось голос подаёт. Значит, точно не турги — те если и гонятся, то только верхами, никак не на возах. Понятное дело, расслабляться рано, но и прятаться он передумал. Так и сидел под дубом, пока из-за пышных кустов орешника не показался небольшой обоз.

Две длинные, основательно гружёные телеги, запряжённые парой мохнатых тяжеловозов каждая. На возах, укрытых рогожами, только возницы, остальные сопровождающие едут верхом. Пять крепкого вида мужчин, все при мечах и арбалетах. Похоже, добро везут ценное, стоящее надёжной охраны… Не зря ли остался он на виду рядом с дорогой? Как бы там ни было, с сожалениями Рэлек уже опоздал — его заметили.

Один из двоих всадников, едущих впереди, поднял руку, и возницы, повинуясь сигналу, натянули вожжи. А верховые — напротив, живо подвинулись к передней телеге, беря наизготовку самострелы. Рэлек медленно поднялся, стараясь не делать резких движений. Мужики, по всему видать, люди бывалые, и это радовало. Такие обычно не начиняют со страху бельтами каждого встречного, не разбираясь, кто он и откуда. Главное — сохранять спокойствие и не дергаться, тогда, глядишь, и договориться выйдет.

Держа руки на виду, Рэлек неспешно пошёл навстречу настороженно поджидающим его обозникам. Среди них заметно выделялся тот человек, что подал знак остановиться, заметив незнакомца. Пока подходил, разглядывал его, привычно подмечая детали: одежда небогатая, но добротная; сабельные ножны старые, потёртые, немало походов пережившие, и сабелька в них, небось, не для одной лишь «солидности» носится; окладистая чёрная борода пострижена ровнёхонько, аккуратно — даже издали видать; коник под бородачом, не в пример одежде и оружию, приметный: холёный, вороной масти, да не местных кровей, а самый что ни на есть кезиец — там толк в лошадях знают едва ли не больше, чем в тургийских Пустошах… Не по карману простому наёмнику такой коник. Главный он здесь, бородач этот? Похоже на то.

— Эй! — предостерегающе крикнул чернобородый, когда между ним и Рэлеком осталось не больше десятка шагов. — Стой там, парень! Ближе не подходи!

Если на тебя направлено пять заряженных арбалетов, лучше делать то, что велят их владельцы.

— Кто ты такой?

Воистину, оружие в руках слишком часто делает такую мелочь, как вежливость, несущественной… но ведь разве что сумасшедший станет говорить о приличиях с оборуженным хамом, не так ли?

— Рэлек.

— Просто Рэлек? — бородач рассматривал его из-под густых, сурово насупленных бровей. Взгляд серых глаз выражал неприкрытое недоверие.

— Рэлек из Гезборга.

— Гезборг… это на западе. Ты идёшь на запад?

Кажется, чернобородого устроил бы утвердительный ответ. Во всяком случае, он хоть отчасти развеял бы его подозрения. И ответить «да» со стороны Рэлека, несомненно, было бы разумно… но он почему-то решил разочаровать невежливого обозника.

— Нет, иду в Глет.

Добрых полминуты бородач переваривал услышанное, а потом выдал решительно:

— А хоть бы и в Глет. Только не с нами, лешак тя заешь.

Можно подумать, к нему кто-то в попутчики набивался! Рэлек даже прикинул, не обидеться ли? Потом вспомнил про пять нацеленных ему в живот бельтов и прикусил язык. Тем более, что хамоватый старшина предположил верно: была слабая надежда у Рэлека напроситься на одну из телег пассажиром. Да, была… пока самострелы не углядел.

— А ну, посторонись с дороги, — приказал, между тем, чернобородый. — Да стой смирно, пока не проедем. А ежели кому из дружков твоих жизнь не дорога, пущай только сунутся — живо дурь из голов повышибаем.

На это, понятное дело, Рэлек ничего отвечать не стал. Пожал плечами и отошел на обочину, а там уселся на травку и застыл в неподвижности под неласковыми взглядами обозников. Дескать, «езжайте своей дорогой, люди добрые… не трону». Бородач его напускное равнодушие оценил по достоинству: он громко фыркнул, а потом снова махнул рукой своим: «Трогаемся!» Натужно скрипнула плохо смазанная ось на задней телеге, и возы снова продолжили путь, а вместе с ними и всадники. Проезжая мимо незнакомца, все косились настороженно: «Странный малый, с такими нужно ухо востро держать… а ну как выкинет чего?» Старшой, видать, тоже подспудно ожидал от чужака какой-нибудь пакости, потому как, подъехав ближе, придержал конягу и снова начал пялиться, да так старательно, точно пытался вспомнить, не этот ли пройдоха год назад из окна дочериной спальни во двор сигал.

И Рэлек таки не удержался — спросил, с трудом сдерживая накатывающую злость:

— А не подскажешь, почтенный, далеко ли до Глета? К ночи дойду?

И чуть повернул голову, приоткрыв глазам обозника правую щёку. Ту самую, при взгляде на которую давешний степняк схватился за саблю, и любой уроженец Хеда, будь он стариком или сопливым мальчишкой, тоже потянулся бы к мечу, либо упал бы на колени, вымаливая жизнь себе и близким. Возможно, в Глете ничего не значило имя Ласа Кладена, но Рэлек отчего-то вдруг подумал, что чернобородый узнает татуировку. Маленькую иссиня-чёрную бабочку, развернувшую острые треугольники крыльев.

— «Ночной мотылёк», — пробормотал бородач. — Вот знал я: непросто в тебе что-то, парень, лешак тя заешь.

Он как-то странно ссутулился в седле, став похожим на большого нахохлившегося филина. Рэлек вдруг понял, что перед ним очень немолодой человек. В чёрной бороде блеснули серебристые нити, от сощурившихся глаз разбежались сеточки сухих старческих морщин.

— Батя, — вполголоса заговорил молодой обозник, всё это время державший незнакомца под прицелом арбалета, — а ну как не настоящая…

— Цыц, дурень! — негромко, но зло огрызнулся старик. — Думай, что мелешь! Подделывать такое… нужно быть совсем без головы! Вроде тебя, недоумка! Спрячь «стрелицу» и дуй за дядьями! Ну!

Молодой обиженно засопел, но возразить не посмел, только недобро и вместе с тем опасливо глянул в сторону Рэлека. Потом арбалет его опустился, он развернул коня и медленно отъехал прочь. А старшина-бородач поморщился, точно кислого вина хлебнул, и бросил с упрёком:

— В Глет идёшь, говоришь… И надо было мне, честному человеку, голову морочить, а?

— Мне просто нужно в город, — буркнул Рэлек. Он не понимал толком, что происходит, но злость его вся утекла водой в сухой песок, оставив на душе одну лишь странную неловкость.

Чернобородый пожевал губами, раздумывая, и вздохнул.

— Садись на заднюю телегу. Довезём уж… А коль, не приведи Небо, и правда разбойнички сунутся, так хоть подсобишь… Лешак тя…

К вечеру дорога вывела к реке, неторопливой и полноводной Щедрее. Теперь до самого Глета им предстояло двигаться вдоль берега.

— До ночи успеем ещё отмахать пару лиг, — заявил Дмирт, чернобородый старшина.

— Эх, место ж удобное… — затянул было с досадой его сынок Видка, но мигом осёкся под суровым взглядом родителя. И остальные тоже возражать не стали. А Рэлеку так и вовсе было безразлично, где они встанут на привал — не ему ведь в гору вёдра с водой таскать.

И обоз начал долгий подъём на обрывистый правый берег. Впрочем, самое высокое место успели-таки перевалить, темнота застала их уже при спуске в низину.

— Там ниже — Тщерь, — пояснил Рэлеку возница — светловолосый молодой детина, носящий то ли имечко, то ли прозвище Осинко. — Как пора жаркая — ручьишко малый, а по весне — ой-ёй! Сущая морока! Ни объехать её, проклятую, ни вброд перейти. Тем годом, веришь, нет, дядька мой утоп. Троюродный. Эх, добрый был мужи-и-ик…

Рэлек слушал словоохотливого паренька вполслуха, изредка кивая невпопад. Тот не обижался, ему, видать, довольно было и того, что слушатель не велит умолкнуть, позволяя всласть потрепать языком. Изредка, впрочем, Рэлек и в самом деле прислушивался к осинкиной болтовне. Так, между делом он узнал, что Дмирт — приказчик и доверенный человек большого глетского купца Радмица, заведует лавкой в Тобурге и частенько мотается с товарами в Глет и обратно. В этот раз сопровождают его сынок Видка, двое младших двоюродных братьев и трое наёмных работников из особо надёжных и проверенных. Как-никак, груз нынче… На этом месте Осинко спохватился, что чуть не сболтнул лишнего, поперхнулся и с полчаса испуганно молчал, но потом разговорился снова. Рэлеку на секреты дмиртова груза было наплевать. Под плотными рогожами на телегах угадывались тяжелые мешки и, кажется, несколько объёмистых бочонков. Значит, что-то сыпучее везут и что-то жидкое… зерно и пиво? Вряд ли, конечно. Ради таких товаров особо секретничать никто не станет. Но ему-то, Рэлеку, что за дело до чужих мешков и бочонков? Да никакого нет дела. А раз дела нет, то и голову ломать бесполезно.

Как на привал начали располагаться, Осинко первого к реке и отправили вместе с двумя другими «надёжными и проверенными» — за водой для лошадей.

скажите на милость, о в пыли? Видка с дядьями занялись самими лошадками, а Дмирт — ужином. Рэлек, подумав недолго, тоже к общему делу пристроился: разжился у обозников топором и пошёл хворост собирать для костра. После ночёвок в степи дрова добывать посреди леса — просто удовольствие, а не труд. Даже в сумерках. Чернобородый Дмирт только головой качал удивлённо, следя, как растёт неподалеку куча сухостоя.

Ясная летняя ночь. Над головой скрытый в хаосе серебристых искорок Дракон дышит невидимым пламенем в Щит Гиганта, а Огненное Колесо катится в Млечную Реку… Где-то вдалеке стрекочет лесной сверчок. Ещё дальше, за рекой, ухает с надрывом филин, поминая усопшего колдуна. А совсем рядом весело потрескивает костёр, и деревянные ложки ещё постукивают о край котла — обозники доедают кулеш. Сказать по правде, полковой кошевар «Песчаных Буйволов» стряпал кулеш получше Дмирта. Но за месяц одиночных скитаний тот вкус уже подзабылся, и эта недосоленная и недоперчённая каша с салом после вяленого мяса и сухарей показалась едва ли не слаще плодов Небесного Сада. Ел бы, кажется, и ел, до самого пригарка на дне. Однако ж набивать брюхо «под завяз» Рэлек не стал; утолил голод, поблагодарил за угощение и спрятал ложку. В еде, в питье и в женской ласке нужно знать меру. Иначе отяжелеешь, потеряешь сноровку, расслабишься… Тяжёлые, неловкие и слабые долго не живут. Это закон.

Откинувшись на расстеленный плащ, Рэлек смотрел в чёрный омут неба, пытаясь разглядеть в мерцающей холодным серебром россыпи Дракона, Щит и Огненное Колесо. Вот Эрвель, тот, кажется, знал их все. Без труда находил и увлечённо тыкал пальцем: «Смотри, Рэлек! Вон там — Великий Ковш! Им из Млечной Реки черпает Седая Росомаха, кормит своё дитя…»

— Эй, Рэлек, — позвал его кто-то негромко… нет, не Эрвель, но кто-то из ещё живущих на этом свете.

Неохотно оторвав взгляд от тысячеликих небес, он посмотрел на присевшего рядом Видку. Паренёк смотрел с опасливым любопытством. Он наверняка весь вечер копил это любопытство в себе и только теперь, после трапезы, решился дать ему волю. Даже интересно стало, о чем тот рискнёт спросить?

— Это правда, что ты ночью видишь… ну, ровно как днём?

Хороший вопрос, мальчик. И кто ж это тебе рассказал? Ишь ты, «как днём»…

Вдруг вспомнилось: в лицо лупит ураганный ветер, потоки воды хлещут по плечам, пытаются сбросить вниз с шаткой штурмовой лестницы, а вокруг в кромешной тьме лезут на стены сотни воинов с маленькими «ночными мотыльками» на щеках. Лезут молча, озаряемые лишь редкими вспышками молний…

— Брехня, — равнодушно пожал плечами Рэлек и, закусив сорванную травинку, перенёс своё внимание с Видки обратно на звёздные небеса.

— Ну да? — насупился парень. — Так-таки и брехня?

— Точно так, — отрезал Рэлек, надеясь, что любопытный сынок приказчика обидится и отстанет. Тот обиделся, но сдаваться и не подумал:

— А мне вот что-то не верится…

— А мне вот верится, — перебил его строгий отцовский бас. — А ну, охолонь, Видка! Не то я тебе за нашего гостя так отвечу, что враз про все глупости свои позабудешь! Брысь спать! В полночь разбужу караулить, с Жереком на пару!

Паренёк засопел сердито, но, как обычно, подчинился, не переча отцу. Уплёлся на брошенные под телегу одеяла — спать. Однако покою Рэлек обрадовался рано.

— Ты уж не серчай на оболтуса, — произнёс негромко Дмирт, обращаясь к нему, — мальчишка любопытен не в меру. С детства таким был. Однако ж, пора бы и ума наживать…

Тон у приказчика был просительный, и чувствовалось, что даётся он ему нелегко. Через силу даётся. Небось, даже перед богатыми покупателями так не гнёт собственную гордость. Чего ради перед ним-то, бродягой безродным, старается? Не понаслышке знаком с «мотыльками»? Боится? Чудно как-то… ему-то что бояться Рэлека в своём спокойном мирном Глете?

— Как ему двенадцать стукнуло, стал с собой брать, — продолжал говорить Дмирт, старательно не замечая, что его собеседник не только не желает делиться собственными откровениями, но и чужие слушает без охоты. — Вот уж пятый годок он каждую ездку со мной. Не больно смышлён, но это, думается, дело поправимое, наживное. Что думаешь?

— Ничего, — буркнул Рэлек и добавил с нажимом: — Я просто еду в город. И всё.

Старый приказчик умолк, но, кажется, не разозлился. А может, просто виду не подал.

У костра уже перестали стучать ложками. Обозники закончили трапезничать, но впадать в повальный сон не спешили. И оно понятно: ясной ночью у мирного костра отоспаться — одна радость, а другая радость — подымить трубочками, да языками почесать, потравить байки, что-нибудь заунывное хором потянуть… Вот с этого самого, с заунывного, и начали:

Песня была незнакома, но вслушиваться в слова не больно-то хотелось. У походных костров, что за семнадцать лет согревали Рэлека много чаще, чем домашние очаги, пели множество подобных ей. Весёлые и печальные, бодрые и наводящие тоску, все они звучали похоже и рассказывали об одном: о доме, в который тянет вернуться; о женщине, которая ждёт; о детях, которые растут без отца. Понятное дело, были и другие — о доблести, о солдатской удаче, о лёгкой смерти и шальной любви… Но по этим сейчас он скучал ещё меньше. Наслушался до оскомины и сам напелся до хрипоты.

— А ты и правда в Глете не был? — вновь нарушил Дмирт его внутреннее уединение.

— Правда, — нехотя ответил Рэлек.

— Тогда ты, верно, знаешь, зачем идёшь туда… Знаешь ведь?

Рэлек не выдержал, приподнялся на локте и проникновенно посмотрел на бородача, которого ни с того, ни с сего на ночь глядя словоблудие одолело.

— Послушай, старик, — сказал он, — я иду в Глет просто потому, что иду в Глет. Слышал, там неплохо. Точка.

— Ну, ну, — примирительно развёл руками Дмирт, — не горячись. В самом деле, решил «ночной мотылёк» в Глет заехать, что тут удивительного?

Рэлеку показалось, что в словах приказчика таится некая издёвка, понятная лишь ему одному. Ну да шут с ним, с бородатым. До города везёт, по дороге кормит — пусть покуражится маленько; с него, Рэлека, не убудет. И все же, справедливости ради…

— Я давно не «мотылёк». Я сам по себе.

— Слова, — Дмирт хмыкнул в бороду. — Уж не серчай, а только слова это, не боле. Слышал я, говорят у вас: «Младенцы бывают бывшими, а бывших солдат не бывает». Вот и ты, паря, говоришь одно, а на щеке-то носишь совсем иное.

На это Рэлек не нашелся что ответить, а Дмирт ответа и не стал ожидать — вернулся к костру, где уже затихла одна песня и набирала силу другая.

Небо над головой больше не таило в себе ни Драконов, ни Седых Росомах. Просто холодные огоньки в темноте, мёртвое тысячеглазие ночи. Вот же бесов старик! Исхитрился таки в душу нагадить! Ведь, как ни крути… прав бородатый. Хоть сто раз, хоть тысячу повтори: «Я сам по себе! Прошлое — в прошлом!», но когда ты с достойным лучшего применения упорством доказываешь обратное… Не пустыми словами, собственным лицом доказываешь! Четыре проклятых года, день за днём! И кто ты есть после этого, Рэлек из Гезборга?

«Лицемер!» — злорадно шепнул внутри кто-то, очень похожий на него самого, но со злыми насмешливыми глазами.

«Иди к бесу! — огрызнулся он на себя. И повернулся набок, отворачиваясь от равнодушного взгляда неба. — Всё, что мне нужно — это сон. Просто сон, и никакой ерунды в голове. Просто сон…»

Люди пришли из степи на рассвете.

Семеро… или их там больше? Ты и не разглядел толком — только порты натянул и выскочил на крыльцо, а там уж эти, что во двор успели зайти… Трое. Все при оружии, одеты, как бывалые воины. Первый из них, высокий и прямой точно столб, уже поставил ногу на верхнюю ступеньку. Глянул прямо в глаза сверху вниз. Не глаза — стальные клинки… Как в них посмотрел — так и оглядываться охота пропала…

Собака упредила бы, да Полян, верный старик, умер весной, а Черныш — совсем щенок ещё, сторож из него аховый. Вот и проснулся ты, когда уже за оградой кони захрапели…

Высокий делает шаг вперед, надвигаясь грудью, и ты поневоле отступаешь… обратно в дом, за порог собственного маленького мира, прежде закрытого для чужих. Но эти чужие не спрашивают позволения, они входят самовольно и оглядываются по-хозяйски…

И ты вдруг понимаешь: так в дом гости не входят. Так только беда…

Сестра… Врата Небесные, только бы не проснулась сестра!..

Он открыл глаза и несколько секунд пытался понять, где он и что с ним творится. Сон вокруг или явь? Кошмар… Вердаммер хинт, это был обычный кошмар! Всего лишь дурной и дурацкий сон!.. Но до чего же явственный и яркий…

Рэлек повернул голову, бросил взгляд на сидящих возле костра людей. Сколько он спал? Непохоже, что долго. Обозники ещё не улеглись, разве что вместо песен перешли на разговоры. Рэлек прислушался…

— …Из-за Межи, что на севере, эта дрянь то и дело лезет. Последние два года опять худо стало. Всё Пограничье стоном стонет от Гезборга до Борге. «Чёрные» едва управляются.

— Да к чёрным ангелам этих «чёрных»! Бездельникам только от гордости пухнуть да на деньги простого люда жировать. Может, сто лет назад с них и был толк, с пастырей этих, а ныне толку — чуть. Потому и в Пограничье беда, что порядку там больше нету.

— Ты язык-то попридержи, Хэм, — сердитый бас, несомненно, принадлежал Дмирту. — Ты ведь знаешь, какое к «чёрным» отношение в Эгельборге. Знаешь, как о них наместник говорит. Думаешь, «бесову десятину» он столь исправно в свой собственный карман собирает?

— А хоть бы и в свой…

Невидимый Рэлеку Хэм, один из двоюродных братьев тобургского приказчика, осёкся на полуслове. Видать, сам понял, что погорячился. В своих разговорах обозники поминали здешнего наместника редко, словно бы, нехотя, и уже одно это говорило о многом.

— Вот-вот, — почти ласково подытожил Дмирт, — о некоторых карманах лучше помалкивать. Для спины может дорого выйти.

— Так ведь ежели б я в городе… Я ж только при вас. Только при своих…

— Ну да, ну да, — со значением согласился приказчик, — только при своих.

Рэлек почти физически ощутил устремлённые в его сторону взгляды. Благо, глаза он прикрыть уже успел, и изобразить спящего оказалось нетрудно. Само собой, до чужой болтовни ему дела не было и доносительством он никогда не промышлял. Но и доказывать никому ничего не собирался. Иногда проще притвориться, чем объясниться.

— И опять же, — нарушил Дмирт повисшее над поляной напряжённое молчание, — добро всем вам на «чёрных» пенять. Их, если уж по совести, сколь себя помню — каждый год клянут все, кому ни лень. А много ли выродков от Межи до Союза добирается? Вот здесь, между Тобургом и Глетом, часто ли их встречали?

— Волки есть.

— Волки здесь спокон веку есть. И сколько ни трави — не выведутся ещё сто лет. Может, когда из-за Межи их пра-прадеды и пришли, а нынешние уж точно Безлюдных Земель не видали. Местные они давно. И уж, верно, не так страшны, как про них брешут.

— У Кривой Балки месяц назад «душееда» видали, — возразил Дмирту, судя по голосу, другой его братец, Стониг.

— Кто видал?

— Золко и Кез Блешек.

— Золко? Золко Губа? Ха! Вот уж кто сбрешет — как сплюнет!

— А Кез? — поддержал родича Хэм. — Насчёт Золко согласен, то ещё брехло, но Кез Блешек — мужик с разумением, он врать не станет.

— Это он когда трезвый — с разумением, — ехидно отозвался Дмирт, — а коли в тот день с Золко был вместе, то, верно, «душееда» того углядели оба на дне бутыли «кукурузной». Кто ещё его видал?

— Больше никто, — нехотя признал Стониг.

— Вот то-то же, что больше никто. И лет двадцать уж никто о них в здешних местах даже не слыхивал. А вам только два пальца покажи, вы тут же бесов поминать начинаете, прости Небо. И-и-иэх!..

Было слышно, как Дмирт сплюнул с досадой. Несколько секунд у костра снова царила тишина, нарушаемая лишь треском пламени. Потом подал голос Осинко:

— Дядь Дмирт, а кто такой «душеед»?

— Выродок, — отрезал желчный старик, — из таких, с кем встречаться не след. И этим всё сказано.

И снова разговор утих. Рэлек уж решил было, что окончательно, но Дмирт, видать, таки смягчился немного, потому как всё же принялся рассказывать:

— Их ещё иногда «справедливцами» кличут. Дескать, только неправедным они опасны. Но по мне, так лучше любому от них подале держаться, выродки — они и есть выродки. И откуда им разобраться, кто перед ними: праведник или грешник? Позавтракает такой вот «справедливец» твоей печенью, а на закуску душу выпьет досуха. Всю сожрёт и не подавится.

— Э-э-э… — ошарашено протянул Осинко. — Это ж как же «душу»?

— А вот так вот.

— Но она же… бессмертная!

Осинко не произнёс, он буквально выдохнул из себя своё простодушное, искреннее и по-детски наивное убеждение. Кажется, Дмирт даже опешил слегка, потому как смеяться над пареньком не стал, лишь отрезал сурово:

— Даже у бессмертия предел имеется. И «душеед» — он из тех, кто предел тот ведает. Наше счастье, что мало их даже там, за Межой, а уж здесь и подавно они гости редкие. Да и сторонятся «душееды» людей, хоть и тянет их к нам. Потому что они не сильнее обычного человека. Крепкий телом и духом тварь эту скрутит враз. Вот и охотятся они всё больше на больных, убогих да на баб с детишками. А пуще всего — на раненых, умирающих воинов. У тех души сильные, а сопротивляться не могут уже — самое для выродков сладкое лакомство. Поговаривают, частенько «душееды» на поля после битв приходят. Полакомиться, сталбыть. Потому-то к полю боя всегда чёрные пастыри съезжаются.

— Воно ка-ак… а я-то думал…

«Какая чушь! — Рэлек мысленно фыркнул. — «Чёрных» чужие битвы больше интересуют падальщиками, которых среди выродков немало. Вроде той же «трупной саранчи» или «голого медведя». Может, конечно, и «душеедов» прибирают заодно, но не ради же них одних…»

— А на кого он похож, дядь Дмирт?

— Похож на кого? — приказчик хмыкнул. — Да вот на тебя похож. Али на меня. Словом, по виду «душеед» — человек обычный, только бегает без одёжи и на карачках, ровно зверюга дикая. А выдают его глаза. Они белёсые, как у рыбы, и ночью светятся. Кто духом слаб, того он взглядом сковывает, будто гадюка — мышь. И после уж делает с тобой, что хочет, сопротивляться не сможешь… О-ох…

Дмирт потянулся и зевнул.

— Что-то засиделись мы нынче. За полночь уже перевалило. Всем спать, потому как утром поднимаемся, едва светает. А каждому ещё подежурить придется.

— Эх, принять бы на сон грядущий, — вздохнул Хэм, — хоть по пять капель.

— В городе примешь, — недовольно отрезал купец, — а здесь не время… да и нечего.

— Как же, нечего! — хохотнул дмиртов братец. — Вон, на возу зелья — хоть залейся!

— Уж я бы тебе отлил! — Дмирт аж крякнул с досады. — Чтоб глотку свою болтливую сжег враз да впредь стал, как рыба, немым!

— Дык, ежели с умом… Ежели водичкой напополам разбавить…

— Ага… И тухлым яичком занюхать. Не желаешь?

Хэм осёкся, почувствовав недобрые нотки в голосе брата.

— Дмирт, я ж пошутил. Ну, что ты…

— Язык прикуси, Хэмушка. А то, неровен час, укоротят… Вот же бес, Жерек! Я ж тебя хотел с Видкой в первую пару поставить! А ты так и просидел у костра, охламон!

— Да я отстою, — послышался виноватый голос невидимого Рэлеку парня, — мне ж не спится всё равно…

— Не спится ему! Отстоит он! Да как мы уснём, тут же и свалишься мешком!

— Эй, — бросил Рэлек недовольно, и Дмирт сразу примолк, оборачиваясь к медленно поднимающемуся с плаща чужаку. Другие тоже притихли, Рэлек вновь почувствовал на себе взгляды всех обозников разом.

— Не шуми. Я первым встану.

— До-обре, — протянул Дмирт, щурясь с подозрением, видно пытался понять — его громкий голос разбудил чужака, или тот не спал вовсе. Остальные, не иначе, думали о том же, от общей настороженности кожу на лице мелко покалывало, будто крошечными иголками. Мысленно Рэлек усмехнулся: «Впредь будете думать, прежде чем языками чесать».

Как бы то ни было, его предложение оказалось принято. Пока обозники укладывались, Дмирт поднял сына. Тот спросонья часто моргал и ёжился от ночной прохлады.

— Сколько времени-то, батя?

Дмирт машинально сунул руку за пазуху… и тут же замер — видать, сообразил, что Рэлек смотрит. Но было уже поздно раздумывать, и купец, досадливо скривившись, вытащил наружу нечто небольшое, тускло блеснувшее в свете костра. Ну и ну! Часы! Самые настоящие, наручные, старой ещё работы. Неброские с виду, без излишнего украшательства на матово-стальном массивном корпусе, зато потрясающе точные и надёжные. За толстым стеклом две прямые стрелки исправно отсчитывают время. У Видки при виде реликвии сверкнули глаза. Но Дмирт был явно недоволен тем, что пришлось представить сокровище чужому взору. Поколебавшись, он вдруг протянул часы… Рэлеку.

— Держи.

— Бать… — не сдержал разочарования паренёк.

— Цыц! — отрезал старик сурово. — Что скажешь, «мотылёк»? Обращаться умеешь?

Рэлек взглянул на циферблат, слабо светящийся в темноте.

— Без семи двенадцать.

— Умеешь, — удовлетворённо кивнул Дмирт. — Сталбыть, до двух ваш караул, после будите Жерека и Хэма. Часы… Хэму отдашь.

Рэлек кивнул и проводил ушедшего к телегам купца задумчивым взглядом. Надо признать, непростой человек этот бородач. Ох, непростой…

За спиной обиженно фыркнул Видка. Обернувшись, Рэлек встретил полный открытой неприязни взгляд парня, оскорблённого в лучших чувствах.

— Не злись, — посоветовал он ему, — твой отец — мудрый человек.

— Мудр-рый, — Видка аж зубами скрипнул. — Ты ему кто, что он меня, ровно щенка несмышлёного… Сват?! Брат?!

— Чужой человек, — спокойно ответил Рэлек, а про себя добавил: «…чужой, доверия не заслуживающий и опасный».

Он покачал на ладони увесистый хронометр. Солидная штучка. Небось, через десяток рук предков до отца Видки дошла. Сколько такая стоить может — так вот, навскидку, и не прикинешь даже.

— Если сбегу с ней — обидно будет, — Рэлек посмотрел на набычившегося Видку и сухо усмехнулся. Потерять бесценные часы и впрямь обидно, но если ради них сына ножом пырнут — эта беда для старика выйдет несоразмерной первой потере.

— Сбежишь, — Видка демонстративно сжал немалых размеров кулак, — не посмотрю, что ты из этих, из «мотыльков»… Понял?

Рэлек отвечать не стал, молча спрятал драгоценный прибор в карман и вернулся к костру.

Странный сон никак не шёл у него из головы. Стоило утихнуть голосам обозников, стоило ночи придвинуться ближе к затухающему огню — и Рэлек вернулся мыслями в недавний кошмар. Он не мог восстановить в памяти черты увиденных людей, но почему-то его не покидало ощущение, что эти лица он когда-то уже видел. Когда? Где?.. Нет, не получается вспомнить.

Рэлек поморщился и сплюнул на оранжево светящиеся угли. Зашипело. Сдался ему этот сон, в самом деле! Какой толк ломать голову над тем, что едва ли имеет смысл?! Кошмар и кошмар… и, право же, бес бы с ним! Пусть о смысле сновидений шарлатаны ярмарочные гадают, а ему недосуг.

Он поднялся и положил в кострище охапку толстых сосновых сучьев. Тут же затрещало, язычки пламени взметнулись вверх, швыряя в темноту пригоршни ярких искр. Огонь осветил лицо Видки, сидящего напротив. Паренёк больше не лез с разговорами, не мешал думать, да и вёл себя спокойно — не вскидывался на каждый шёпот ночного леса, не вздрагивал опасливо; по всему видать, дорожные ночёвки были для него не в диковинку. И носом не клюёт, хоть и дураку ясно: тянет его обратно под телегу, досматривать прерванный сон. Справный сын у купчины растёт, надёжная смена… А вот у него, Рэлека, ни кола, ни двора, ни продолжения…

Слева донесся шорох, и он, повернув голову, выругался про себя: «Нет, не оставит он меня в покое! Вердаммер хинт!»

Дмирт, не ожидая приглашения, уселся рядом и качнул головой, глядя на сына:

— Ступай уж, я за тебя посижу. Что-то сон не идёт ни в какую.

Вздохнув, то ли с досадой, то ли с облегчением, Видка утопал туда, где темнели возы и негромко фыркали привязанные лошади.

Помолчали, глядя в огонь. Дмирт бесцельно шуровал в костре длинной кривой веткой, Рэлек просто наблюдал, как разваливается, прогорая, охапка сухостоя. А ещё с невольным напряжением ожидал, когда бородатый приказчик, наконец, откроет рот и скажет…

— Уж не обессудь, не верю я тебе. Вон, даже спать не могу, пока ты сон мой, вроде как, бережёшь. И ведь нутром понимаю, что не разбойник и не предашь ни меня, ни людей моих… Ан, нет к тебе доверия, и всё тут… Почему так, Рэлек из Гезборга?

Вместо ответа Рэлек достал из кармана хронометр и молча вернул его владельцу. Меньше всего ему сейчас хотелось говорить на предложенную тему. Какая, в сущности, разница, доверяет ли встреченному по дороге незнакомцу хозяин двух крытых возов с каким-то очень ценным добром? Ведь нет никакого дела незнакомцу ни до тех возов, ни до того добра, ни до их хозяина. Завтра к вечеру они вместе въедут в городские ворота и забудут друг о друге. Так какого беса этому Дмирту сейчас от него надо? К чему это назойливое и осторожное вытягивание Рэлека на откровенность?

— Тебе по виду лет сорок, — заметил тобургский приказчик. — Ты ведь мог быть среди тех, кто ходил на Зейн… или не мог?

…Вой ветра, гул падающей с небес воды, треск дерева под ногами… штурмовая лестница выгибается тонкой былинкой… люди-муравьишки молча сыплются вниз — в зыбкую от ливня тьму под ногами…

— А хоть бы и мог?

Дмирт задумчиво разглядывал обгорелую ветку в своей руке. На Рэлека он не смотрел.

— И с самим Ласом Кладеном мог быть знаком?

— Мог, — Рэлек подумал и добавил: — Быть.

Ветка ткнулась почерневшим от жара концом в землю и вывела на ней неровную линию. Затем ещё одну — под острым углом к первой. Третьим штрихом Дмирт замкнул контур треугольника и продолжил вычерчивать… Рэлек уже догадался, что именно. И в самом деле, почему он не вытравил проклятую бабочку со своей щеки ещё тогда, четыре года назад? Пройдоха знахарь божился, что даже следа не осталось бы…

— Вот пойми, — пробормотал вдруг купец, — никак не верю я, что в Глет ты случайно идёшь. Ясно же, что не случайно, ан зачем-то тень на плетень наводишь. Не то меня за дурака держишь, не то сам дураком казаться хочешь. Зачем, Рэлек?

— Ну, хватит, — повернулся к Дмирту бывший «ночной мотылёк». — Не ты, почтенный, а я тут дурак дураком. Утомили твои намёки, выкладывай всё, как есть.

Ответить старик не успел. Вой прорезал ночь, будто тонкое лезвие — кусок подтаявшего масла. С низких, утробно рокочущих тонов взлетел на пик, недоступный человеческой глотке, почти ушёл за пределы слышимости, а миг спустя рухнул обратно — ниже, ниже, ниже… и вдруг — резкий обрыв «струны». И лишь напряжённая, звенящая тишина в ушах.

— Ясное Небо, спаси! — Дмирт сотворил охранный знак. — Откуда… это?!

— Из-за реки, — Рэлек, поднявшись на ноги, прислушивался. Лошади беспокойно храпели, кто-то из обозников проснулся и вскочил, чтобы их успокоить; не иначе — едва успевший задремать Видка. Из притихшего и кажущегося испуганным леса не долетало больше ни звука.

— Волк, — неуверенно предположил приказчик глухим тревожным шёпотом.

— Не совсем, — возразил Рэлек. Он недолго раздумывал, принимая решение, потом заявил: — Гляну, что там.

— Рехнулся?!

— Далеко не пойду, — Рэлек нацепил перевязь с саблей, проверил, на месте ли нож. — Только гляну, и назад. А вы от греха самострелы зарядите… только меня уж не дырявьте, когда вернусь.

— Ты вернись сперва, — проворчал Дмирт уже спокойнее — уверенность чужака как-то сама собой передалась и ему.

Собственно, Рэлек и впрямь не думал забираться далеко. Не охотиться ведь собрался, а всего лишь оглядеться. В отличие от старого приказчика, он не боялся. Саблю, и ту больше по привычке прихватил; случись худшее — хватит ему и ножа. Слух и интуиция его редко обманывали.

Пошёл напрямик через заросли, решив не возвращаться по дороге туда, где разбитые тележными колёсами колеи отворачивали от речного берега вглубь леса. Эдак хоть и по ровному, но добрых сотни три шагов топать придётся, тогда как по прямой до обрыва — вчетверо меньше.

Само собой, Видке он соврал. Глаза его в темноте видели не в пример лучше, чем у обычного человека. Стоило немного отойти от костра и секунд десять постоять в темноте, сосредоточиваясь особым способом… окружающая тьма будто посерела, из неё отчетливо проступили очертания кустов и деревьев, даже сосновые шишки можно было разглядеть без труда. Конечно, не как днём видно, но вполне сносно, чтобы не спотыкаться и не шуметь. Волшебство? Природный дар? Нет, всего лишь правильные тренировки. Десятки, сотни бессонных ночей, выматывающие марши, учебные атаки и засады под покровом темноты. Еловые чащи Пограничья — не чета здешнему светлому бору, а уж тамошние болота… страшнее них был только сотник Трент; по крайней мере, с болотами иногда получалось совладать.

К обрыву он вышел даже раньше, чем рассчитывал. Кусты колючего боярышника нависали прямо над отвесной кручей, сбегающей вниз — к лениво плещущейся воде. Поблизости оказалось подходящее для обзора место: старая изогнутая сосна упрямо цеплялась за самый край песчаного откоса; кустарник почтительно держался от старушки в стороне, и среди причудливо сросшихся корней можно было удобно устроиться. Отсюда, как на ладони, виделся длинный изгиб реки, большая часть косогора правого берега и берег левый — пологий и пустой.

Тихо. Ветерок едва колышет листву, на небе ни тучки. Посреди тёмного полотна реки серебрится дрожащая луна. Вдалеке, за широким заболоченным лугом поднимаются горбы холмов. И, кажется, на многие лиги вокруг — ни огонька, ни души живой… Но кто-то ведь выл здесь недавно, прямо на этом вот лугу.

Долго гадать не пришлось: внимание Рэлека привлекло движение — совсем недалеко, у самой кромки воды. По узкому песчаному пляжу на противоположном берегу бесшумно скользили большие серые тени… слишком большие для обычных собачьих родичей. Их частенько так и кличут «серыми тенями». А пастыри именуют скрайтами. Волки-выродки собственной персоной, именно о них болтали недавно Дмирт и его обозники. Вот только вряд ли приказчик всерьез ожидал встретить этих созданий поблизости. Ведь и впрямь от Межи далековато будет. Скрайты — твари умные, но не настолько, чтобы долго избегать умелых охотников «чёрных». Возможно, слухи об ослаблении Бастиона имеют под собой куда больше оснований, чем прежде казалось Рэлеку?

Серые тени, между тем, неспешной трусцой следуя вдоль берега, поравнялись с человеком. Сверху они и впрямь казались призраками, бесплотными сгустками тумана, летящими над самой землёй. Две… три… пять тварей — целая стая, небольшая, но крайне опасная не только для одиночки, но и для нескольких путников сразу. Зимой с голодухи могли бы даже их небольшой обоз на клык попробовать, но сейчас вряд ли рискнут… да и не учуют вовсе — ветерок от стаи к лесу веет.

Словно подслушав мысли притаившегося на круче наблюдателя, один из волков замедлил бег и повернул голову, втягивая ноздрями воздух. Он, казалось, смотрел прямо на Рэлека, его глаза сверкнули отраженным лунным светом. Нет, не могла тварь уловить его запах, не могла и разглядеть — серые тени видят очень плохо, больше полагаясь на обостренные чутье и слух. И всё-таки Рэлеку помнилось: каким-то образом его присутствие ощущают. Он теснее прижался к стволу дерева, укрылся за ним… И тут же скрайт взвыл. Звук был тем самым, что они с Дмиртом слышали у костра — странный, жуткий, пронзительный вой. Вблизи от него прямо-таки зазвенело в голове и даже зрение слегка помутилось, будто мешком приложили — набитым мягким тряпьём, зато от души.

Человек подождал пока слух вернётся, проморгался… И убедился, что стаи след простыл. Вот только что ещё рядом была — рукой подать, ан исчезла, растворилась в ночи. И впрямь, тени… обретшие плоть призраки тёмного прошлого, из которого по сей день с завидным упорством лезут все эти выродки, страшненькие порождения Безлюдных земель.

Отчего-то стало вдруг зябко, захотелось вернуться к костру, относительно уютному и безопасному. Вон он, совсем недалеко, подмигивает сквозь заросли рыжими огоньками. Рэлек заставил себя оторваться от сосны и пошёл обратно в лагерь. Он лет пять не ходил по настоящему лесу, но навыков не растерял — шёл тихо, ни одна ветка под ногой не хрустнула… Да только чужак, подобравшийся почти к самому лагерю, двигался ещё тише. Рэлек увидел его на расстоянии каких-нибудь трёх шагов и застыл на месте в полуприседе. Рука, мгновенно скользнув за голенище, нащупала костяную рукоять ножа…

Незнакомец сидел на поваленном дереве, сильно ссутулившись и опустив длинные руки вниз, между поджатых ног. Разглядев его получше, Рэлек невольно вздрогнул: на пришлеце не было совсем никакой одежды, обнажённое тело прикрывала разве что грязь да налипшие местами иголки и листья. Всклокоченные тёмные волосы торчали спутанной паклей, а вот лицо бородой не заросло. Ясное Небо, да он же совсем ещё мальчишка! Или… только выглядит, как мальчишка. Из-под тёмной гривы тускло блестели глаза, лишь с виду подобные человеческим. Рассудка в них не смог бы разглядеть даже целитель из лечебницы для душевнобольных. Не дикарь, не сумасшедший — зверь в людском обличии. А то и хуже, чем зверь…

Сомневаться, кто именно расселся перед ним на дереве, не приходилось. Внимательный глаз быстро отметил странности: слишком короткие волосы и ногти для того, кто от рождения не знавал цирюльников, и хоть впотьмах кожу толком не разглядишь, но наверняка под грязью она гладкая — ни царапин на ней не найти, ни ссадин, ни синяков. В отличие от виданных пару раз скрайтов, о таких Рэлеку прежде доводилось лишь слышать. И ведь хоть смейся — в последний раз слышал тоже совсем недавно, у того же костра и из тех же уст. Старый приказчик будто подманил тварей своими разговорами о них. Вот уж воистину, не поминай нечистого — он и не явится!

Страха почему-то не было. Скорее уж любопытство ощущалось. Да и «душеед» сидел спокойно — похоже, совсем его, Рэлека, не боялся. А ведь об этой породе выродков по сей день больше слухов ходит, чем правды. И вовсе не потому, что живых свидетелей твари не оставляют, просто осторожны они до крайности и людей обычно сторонятся. Непонятно, что этот здесь забыл, в каких-нибудь двадцати шагах от костра. И почему не сбежал при появлении Рэлека. Не учуял его? Вот уж вряд ли. Может, больной он? Раненый? Вспомнив, с кем имеет дело, Рэлек отбросил нелепую мысль.

Он выпустил из пальцев рукоять ножа и медленно выпрямился.

— Ступай с миром.

Звук человеческого голоса словно высвободил незримый стопор. «Душеед» встрепенулся, подскочил на месте, блеснул невыразительными глазами… и только ветви дрогнули, скрывая метнувшееся в чащу тело. Ни треска, ни топота — будто и вовсе не было никого. Прямо как та стая «серых теней» на речном берегу. Нет, так ни люди обычные, ни звери не могут, только выродки, истинные наследники Тёмного века.

— Эй! Кто там?! — донёсся от костра полный тревоги окрик. — Рэлек, это ты?! Отзовись, лешак тя заешь!

— Я это, — отозвался Рэлек, — не стреляйте.

«И всё-таки, почему он подпустил меня так близко?» — думал бывший «мотылёк», возвращаясь в окончательно разбуженный вторым воем скрайта лагерь.

Глет встретил их промозглым мелким дождиком и давкой при въезде в город. Сразу двум обозам «посчастливилось» встретиться прямо перед большими, окованными бронзой воротами. Обозы были немаленькие, по семь-восемь возов в каждом, и оба их хозяина непременно жаждали попасть за стены первыми. В итоге полтора десятка повозок разом превратили размеренное неторопливое движение через ворота в кромешный хаос и толчею. Стражники слишком поздно сообразили, что творится у них под носом, и их вмешательство лишь добавило сумятицы в общий бедлам. Взмокшие и охрипшие, они метались среди сбившихся в кучу возов, орали и потрясали кулаками, но толку добиться не могли.

Когда подъехали Дмирт и его люди, над сгрудившимися возами стоял невообразимый гвалт: отборная ругань смешивалась с отчаянными призывами прийти хоть к какому-нибудь согласию. Орали люди, ржали лошади, блеяла и мычала привязанная к задним телегам скотина.

Еще издали весь этот многоголосый гул достиг ушей обозников и привел к недолгому, но оживлённому спору. Осинко предположил, что на город, верно, напали дружины беспокойных северных баронов и прямо сейчас идут на приступ. Хэм возразил, что шум больше похож на пожар. Дмирт… велел балаболам умолкнуть, но сам заметно посмурнел и принялся всех подгонять.

Когда дорога вывела их, наконец, к городским стенам, он приказал остановиться и поехал разбираться, что случилось, сопровождаемый одним лишь Стонигом. Вернулись оба донельзя мрачные и красные от злости.

— Здесь не проедем, эти олухи до самой темноты ещё разбираться будут, чтоб им пропасть!

— И что теперь? — растерянно спросил Видка.

— Что теперь? — передразнил его раздражённый отец. — Теперь едем к южным воротам, вот что!

— Но это же…

— Едем, говорю! Всяко быстрее выйдет, чем попусту здесь стоять!

До вторых ворот и впрямь крюк вышел немалым. Дорога пролегала не ровно вдоль стены, а уходила по изрядной дуге в объезд глубокого оврага. Зато Рэлек полюбовался на город со стороны. И убедился в том, что размерами Глет едва ли уступает большим южным полисам Кезиса и Хеда, а родной Гезборг, пожалуй, превосходит вдвое. Правда, укрепления его оставляли желать лучшего — стены всего лишь в три человеческих роста высотой, а башни уже порядком обветшали. И здешний наместник, похоже, это понимал — две из трех каменных башен, обращенных на запад, густо опутывали строительные леса.

Южные ворота оказались поуже западных, зато было здесь тихо и спокойно. Пока подъезжали, под мощную каменную арку проскакали, опередив обоз, только два всадника. Укрытые мокрыми дорожными плащами, они спешили попасть в тепло. Мечтал о крыше над головой и Рэлек, его собственный плащ уже, кажется, весь пропитался водой. Дождь зарядил ещё с полудня, и он порядком продрог в тряской телеге. Хорошо, хоть не осенний холод стоял на дворе, а то пришлось бы совсем худо.

Перед воротами возы остановились. Трое стражников в казённых кольчугах и круглых железных касках заступили им дорогу. Молодой сержант, щеголяющий пышными рыжими усами, деловито поинтересовался, кто такие и зачем явились в город. Дмирт тут же сунул ему под нос какую-то бумагу:

— Товар особый. По особому заказу.

— Я умею читать, — сухо бросил сержант. — Проезжайте.

Про людей, сопровождающих обоз, стражник спрашивать не стал, а сам Дмирт ничего ему не сказал. Так Рэлек и въехал в Глет на телеге торговца, избежав лишних расспросов. А кварталом подальше он с обозниками расстался — просто соскочил на ходу, и тобургский приказчик, заметив это, придержал коня.

— Благодарствую, — сказал ему Рэлек и коротко поклонился.

Дмирт помолчал несколько секунд, глядя на него с задумчивостью. Потом неопределенно хмыкнул и обронил:

— Не стоит благодарности. Удачи тебе, «ночной мотылёк».

«Спасибо, что напомнил», — подумал мрачно Рэлек, глядя вслед удаляющимся телегам. Ему не очень нравился явственный интерес местных к людям с татуированной бабочкой на щеке. Пока причины этого интереса оставались туманными, стоило поостеречься. Он плотнее надвинул на голову капюшон и торопливо зашагал по улице, оглядываясь в поисках какого-нибудь постоялого двора или трактира.

Улочки в Глете были под стать улочкам большинства других городов, отстроившихся, что называется, «с пустого места» в последние десятилетия Тёмного века, поодаль от руин старой жизни. Обыкновенные, в общем-то, улицы — не слишком узкие и не слишком широкие, чтобы и от тесноты не задыхаться, и защитные стены не растягивать на лишние лиги. Застройка аккуратная, никаких лабиринтов из многочисленных тупиков-переулков. Сразу видно: возводили всё по единому плану, основательно и рационально. Первые дома тоже, наверное, походили друг на друга, как единоутробные братья, и были они преимущественно деревянными. Но из тех старичков мало кто дожил до сего дня. Нынешние здания Глета разве что шириной фасадов мало отличались между собой, а вот в остальном разнились — кто в два этажа высился, кто в три, кто из кирпича, кто из камня перестраивался; дерево, впрочем, тоже попадалось — где по бедности, а где напротив — чтобы красивее и богаче. Стены не только по материалу, но и по цвету отличные, окна и двери разные, о затейливости резьбы и формы ставен, да карнизов впору книги писать. Только крыши все, как одна, красные, не иначе — согласно особому указу властей. Богатый город Глет, ладно живёт, крепко.

Трактир Рэлеку долго разыскивать не пришлось — выросло прямо на пути широкое крыльцо с подпирающими алый козырёк массивными витыми столбами. Из столбов торчали рахитичные бронзовые руки, мёртвой хваткой вцепившиеся в резную вывеску: «Тёмный прыгун». Ну и ну. Любопытно, видел ли хоть кто-нибудь в этих краях живого гайфера, иначе именуемого «тёмным прыгуном»? Рэлеку, вот, повезло — не встречал ни разу.

Тем не менее, привередничать он не стал и вошёл внутрь, наконец-то укрывшись от нудной холодной мороси. В трактире оказалось дымно, сумеречно и довольно-таки многолюдно, несмотря на дождливый день. А скорее всего, благодаря ему. Пропустить кружечку горячего грога да обсудить последние новости собралась публика самого разного сорта: от троицы мужиков в типично фермерской одежде с одной стороны барной стойки до почти щеголеватого господинчика с другой. Щеголеватый поглядывал на «деревенщин» с брезгливостью, свойственной зажиточным лавочникам или солидным цеховым мастерам. За длинным столом слева от входа веселилась большая компания плечистых парней в потёртых кожаных куртках — каких-нибудь докеров, не иначе. Двое стражников что-то тихо обсуждали, склонившись над кружками с пивом и миской солёных сухарей. Здесь, пожалуй, при желании можно было отыскать и чернорабочих, и художников, и ткачей местной мануфактуры, и свободно промышляющих плотников, и солдат, и… любого другого, кого не отпугивало упоминание гайфера на вывеске и у кого не сводило желудок от щедрот здешней кухни.

«Авось и я выживу после снятия пробы», — подумал Рэлек, нос которого с трудом выхватывал из густого табачного дыма заманчивые мясные ароматы. Он облюбовал один из столов возле самого дальнего от стойки окна и уселся на широкую деревянную скамью. Мокрый плащ пришлось снять, но в сумраке зала, как он надеялся, рассмотреть его татуировку будет непросто. На всякий случай сел правым боком к окну.

Скоро подошла официантка — пухленькая невысокая девушка лет двадцати, довольно миловидная. Рэлек поставил на ребро медную монету в четверть лера и щелчком превратил её в жужжащий «волчок».

— Дежурное блюдо и чего-нибудь согревающего… глинтвейн здесь варят?

— Вишнёвый? Из смородины? — «пышка» ловко подхватила монетку и приветливо улыбнулась. — С мускатным орехом? С ромом? С бренди?

— Вишнёвый, — буркнул Рэлек. — Большую кружку, с бренди и корицей. Без муската. Вместо сахара — ложку мёда. Сделаешь — с меня ещё четвертак. Сделаешь быстро — четвертак сверху.

— Не сомневайтесь, господин, — сверкнула улыбкой официантка и умчалась на кухню.

Не прошло и десяти минут, а перед Рэлеком уже красовался исходящий паром глиняный горшок, изрядный ломоть свежего ржаного хлеба и глиняная же кружка, от одного лишь запаха содержимого которой блаженно закружилась голова. Гость пригубил напитка, удовлетворенно кивнул и одарил расторопную «пышку» обещанными пятьюдесятью таленами. В горшке обнаружились куриные потроха, тушёные с грибами и картофелем в сметанном соусе…

«Будь я проклят! — подумал Рэлек, внезапно обнаружив, что ложка его уже скребёт по дну посудины, а от глинтвейна в кружке остался разве что аромат. — Кажется, целую вечность не ел приличной еды!»

Он удовлетворенно вздохнул и откинулся назад, чувствуя приятную тяжесть в желудке и разливающееся по телу тепло. Прикинул, не заказать ли ему ещё одну кружечку этого обжигающего глотку нектара. По здравому размышлению, решил соблюсти осторожность — с непривычки от лишней порции горячительного может развезти, а в незнакомом месте это чревато пробуждением на улице без кошелька, оружия и хоть чего-нибудь ценного в карманах. Нет уж, довольно с него на сегодня. Умеренность — вот лучшая из людских добродетелей… Эх, если у них тут ещё и чистые простыни имеются!..

Рэлек мечтательно прикрыл глаза… Ясное Небо, до чего же хорошо! Неужели, можно теперь хоть немного расслабиться, перевести дух и просто отдохнуть? Хотя бы пару дней отлежаться, ни о чём не думая, никуда не шагая, ничего не делая. Усталость, копившаяся последние два месяца, наконец-то нашла себе выход. Слабый укол тревоги Рэлек проигнорировал и с наслаждением позволил себе провалиться в мягкую обволакивающую черноту…

Трое… Их трое… Прямо здесь, в сенях… а там, снаружи, сколько ещё? Не рассмотрел…

Нет, не справиться, даже с одним из них вряд ли совладать, а уж со всеми разом… Все при оружии, собранные, хладнокровные. Движения хищников, взгляды убийц… Только бы не тронули сестру!

Что же делать, Врата небесные?! Выход, нужен выход… Запереться в комнате и выбраться обоим в окно? Нет, не успеть, этим высадить дверь — что чихнуть, и даже если успеешь… куда бежать-то? Вокруг — голые холмы, пустоши, а эти все на лошадях…

Может, всё-таки повезет, и они не тронут? Может, кто-то поможет, выручит?

Нет, глупо надеяться… Едва лишь увидел их на пороге, сразу понял: беда явилась…

Выхода нет…

У старшого холодные, равнодушные глаза — будто осколки серого льда. А этот, что пониже, всё время ухмыляется и смотрит, как…

Боль обжигает правый бок… Что это?.. Что… На губах сероглазого слабое подобие улыбки…

«Сладких снов, парень».

Низкорослый прячет куда-то себе за спину тускло блеснувшую полоску стали, от его ухмылки веет равнодушием…

«З-за чт-т-т…»

Вопрос, детский, беспомощный, застревает в горле. Хочется отступить от убийцы, но ноги не слушаются, подгибаются. Глаза заволакивает зыбкая тошнотворная муть…

Всё!.. Неужели, всё?!.. Конец?!.. А как же…

Свет вокруг меркнет, звуки увязают, будто в подушке. Только и остаётся — топот трех пар подкованных сапог, удаляющийся вглубь дома, где… Сестра, милая сестрёнка!.. О, Небо-о-о-о!..

Превозмочь надвигающуюся черноту смертного беспамятства, разорвать усилием сжавшую горло судорогу, выдавить из себя, вытолкнуть:

«Беги-и-и!..»

Не крик выходит — стон… шёпот…

А потом — ничего…

Кажется, Рэлек всё-таки удержался от крика. Во всяком случае, никто из посетителей на него не глазел недоуменно — хоть это хорошо… И больше, думается, ничего хорошего. Он провёл рукой по лицу, вытирая выступивший пот. Долго ли спал? Вроде, всего несколько минут, за окном ещё не успела сгуститься темнота. В правом боку медленно, неохотно остывала боль.

«Он проткнул мне печень, этот ублюдок с отвратной ухмылочкой… Сила бесовская, да что же это со мной творится?!»

Рэлек тяжело поднялся из-за стола. От его расслабленности не осталось и следа. Захотелось уйти из этого места, ещё совсем недавно казавшегося таким уютным и безопасным. Уйти прямо сейчас. Прямо на ночные улицы, под всё ещё изображающий мировую лейку дождь. А потом — вовсе из города. Прочь! Он надел непросохший плащ и поднял капюшон, скрывая лицо.

— Вы уходите, господин?

Это была давешняя официантка.

— Ухожу, — буркнул Рэлек, бросая ей серебряный лер. — Это за ужин.

— Мне показалось… — «пышечка» замялась. — Вы ведь приезжий, господин? Может, даже только сегодня и приехали?

Стоило признать, глаз у девицы намётанный. Видно, не первый год обслуживала здесь клиентов, поднаторела угадывать.

— Да. И уже еду дальше.

— Прямо сейчас? — на лице официантки отразилось самое натуральное смятение. — Но ведь ворота… Их ведь уже закрыли на ночь! Вас не выпустят до утра, господин! Да и непогода на дворе… Почему бы вам не переночевать здесь? У дяди Гарбиуса есть свободные комнаты, и он недорого с вас возьмёт — всего три лера за ночлег и завтрак!

Рэлек заколебался. Звонкий голос девушки, её ясный взгляд и искреннее (он чувствовал это) беспокойство о госте… ему словно прохладной водой в лицо плеснули, смывая остатки кошмара. Вдруг стало мучительно стыдно перед собой за эту глупую панику, за суету и проявленную слабость.

«Когда это ты бежал от опасности, Тихоня? А ведь тут — всего лишь глупый странный сон!»

— Что ж, — нехотя выдавил он из себя, — может, и правда… до утра не спешить.

— Я провожу! — обрадовалась девушка. — Только упредим дядю, и отведу вас в комнату… господин?

— Рэлек.

— А меня Мрысей зовут, господин Рэлек.

Вслед за радушной Мрысей он подошёл к стойке, получил у румяного здоровяка трактирщика масляную лампу и большой железный ключ с прицепленной к нему деревянной биркой. В центре бирки красовалась аккуратно вырезанная цифра «8». Что ж, всё понятно и без слов.

На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Уже ставя ногу на первую ступеньку, Рэлек скользнул взглядом по человеку, сидящему неподалёку за маленьким квадратным столиком. Человек был один и, судя по стоящим перед ним трём опустевшим кружкам, зашёл он в «Тёмный прыгун» отнюдь не голод утолить. Выглядел мужик помятым, волосы на голове топорщились в беспорядке, глаза бессмысленно уставились в одну точку, затерявшуюся где-то между пустых сосудов. Пьяница показался Рэлеку смутно знакомым… или просто похожим на кого-то, кто был ему знаком? Он отчего-то почувствовал раздражение, словно занозу в палец засадил и никак вытащить не получается.

«Какого черта мне сдался этот малый?! Да пусть сидит и накачивается своим пойлом, как ему заблагорассудится!»

Выругавшись сквозь зубы, он поднялся по лестнице вслед за бойкой официанткой. Второй этаж встретил их прямым узким коридором, в конце которого горел единственный светильник. Дверь с медной «восьмеркой» на косяке оказалась примерно посредине коридора, где сумрак был плотнее всего. Мрыся посветила, и Рэлек открыл замок. Критически окинул взглядом скрывавшуюся за дверью комнатушку… Ну что ж, не так плохо за три лера. Кровать, по крайней мере, имеется вполне приличная, а в углу он даже приметил бронзовый рукомойник и таз на табурете. Просто роскошь после ночевок под открытым небом.

— Вержек принесёт вам бельё и горячую воду, — пообещала девушка. — Доброй ночи, господин Рэлек.

— Доброй, — кивнул он ей, и Мрыся, сверкнув напоследок улыбкой, упорхнула.

А Рэлек сбросил с плеча свой походный ранец, положил на низкий дубовый стол перевязь с саблей и, не дожидаясь неизвестного Вержека, растянулся на кровати. Усталость его никуда не делась. Недавний сон, доставивший ему столько неприятных минут, язык не повернулся бы назвать отдыхом. Сон… Увидеть кошмар единожды — невелика беда, а вот дважды — тут уж впору призадуматься… Или он видел его уже трижды, этот странный и какой-то чужой кошмар?

М-да… И с чего бы вдруг Рэлеку видеть третий раз подряд то, что он, кажется, видеть вовсе не должен? Жизнь свою он худо-бедно помнил с самого детства: дом в ремесленном квартале Гезборга; товарищи по играм и шалостям; скучная работа в столярной мастерской отца; ссора с родителем; вербовочный пункт; Семнадцатый пехотный полк Восточного Союза; Особый Парламентский; «Ночные Мотыльки»… Нет, не припоминалось в собственном прошлом ни дома в степи, ни родной сестры, ни входящего в правый бок ножа. Да и самому убивать безоружных парней и их сестёр не случалось. В полках, где Рэлеку служить довелось, конечно, разное бывало, но лично он как-то вот уберегся, не растерял остатки человечности. А значит, и совесть вряд ли мучить должна… Ведь не должна же, а?

В дверь постучали. Потом она чуть приоткрылась, и молодой голос спросил:

— Я принёс вам воду, господин. Можно войти?

Вержек оказался подростком лет пятнадцати, белобрысым и изумительно конопатым. Явился он, как и было обещано, с ведром кипятка и другим — колодезной воды. Через плечо свисали две аккуратно сложенные простыни и длинное полотенце. Рэлек расщедрился на мелкую монетку, и паренёк умчался довольный, попросив звать его, ежели что понадобится. Ежели, скажем, господин пива испить захочет или кто из знакомых господина пожалует, спрашивать станет, то он, Вержек, всегда тут, внизу, при стойке.

«Из знакомых? Вот уж навряд ли», — подумал Рэлек, запирая дверь на ключ… и вдруг понял, на кого показался ему похожим тот пьянчуга в зале.

Кажется, дождь зарядил надолго. Может статься, не на один день даже. Вишь, как небо тучами обложило — ни малейшего просвета в сплошной серой пелене. По такой погоде в путь лучше не трогаться. Не ровён час простынешь и, не приведи Врата, окочуришься. Закалка закалкой, а только бережёного, как известно, само Ясное Небо бережёт.

Впрочем, Рэлек уже и сам никуда не торопился. Ночь прошла спокойно, и утром ему было вдвойне стыдно за вечерний испуг. Спешно уехать из города — это больше всего походило бы на бегство. А ведь трусом он себя никогда не считал. И потом, причём здесь Глет? Два предыдущих сна пришли к нему ещё в дороге… М-да… Как ни крути, а получается: запаниковал, растерялся. Стыдно, приятель! Очень стыдно!

«А как быть с предчувствием?» — робко попытался возразить он сам себе.

«Оправдаться пытаешься, — безжалостно одёрнул себя же Рэлек. — Вчера запаниковал, а сегодня объяснения ищешь. И не более того».

Отбившись таким образом от собственной осторожности, он оделся и спустился в зал, вкушать обещанный Мрысей завтрак. Как и в любом подобном заведении, здесь привыкли ко всяким чудакам, и на то, что постоялец изволит завтракать, натянув на голову капюшон, никто даже бровью не повёл. День стоял пасмурный, и в трактире было по-прежнему сумрачно, даже лампы горели, как и вечером накануне. Зато табачного дыма поуменьшилось. Да и посетителей за столами наблюдалось немного, человек семь всего. Рэлек равнодушно глянул на этих «ранних пташек»… и приметил давешнего пьяницу. Тот сидел за другим столом, и кружек перед ним сегодня было только две. А вот поза та же, и взгляд снова упёрся во что-то, видимое лишь ему одному. То ли заявился сюда к самому открытию, то ли и не уходил вовсе, лишь пересел в самый дальний и тёмный угол.

«Вердаммер хинт! Он или не он?!»

Разрешить сомнения можно было только одним способом. Рэлек прошёл мимо стойки, что-то буркнул невпопад на приветствие трактирщика и сел за стол напротив пьянчужки. Внимательнее вгляделся в черты опухшего, искажённого долгими возлияниями лица: узкие скулы; чуть раскосые глаза, «украшенные» ранними морщинами и тёмными кругами; в русых с редким стальным отливом волосах — обильная седина. Шрамов никаких нет… но их и прежде не было, вроде. А вот правая щека… Длинные спутанные пряди закрывали то место, которое интересовало Рэлека больше всего.

Между тем, этот малый, как оказалось, всё же в состоянии был замечать не только пивные кружки и собственные видения. Он медленно поднял глаза на человека, подсевшего к нему за стол. Прищурился. Взгляд его обрел некоторую осмысленность, а волосы от движения головы качнулись назад…

— Проклятье, — глухо буркнул Рэлек.

— Дела-а… — пробормотал донельзя сиплым голосом длинноволосый. — Вроде, не так много выпить успел сегодня… А может, я наконец-то подох… Эй, Тихоня, ты мне только видишься или правда тут сидишь?

— Правда сижу, — подтвердил Рэлек, едва слыша собственные слова. — Здравствуй, Красавчик…

Русоволосый, зеленоглазый, высокий, сложённый, как бог… Ангвейла Вельда за броскую внешность в полку называли Красавчиком. Поговаривали, родом он с западных Побережий, и в его жилах течет кровь эльта. Балагур и весельчак, любимец женщин и хладнокровный бретёр, он не вёл счёта ни романтическим победам, ни отправленным на тот свет соперникам и обидчикам.

Рэлек хорошо помнил историю, случившуюся в пятом гвардейском корпусе Восточного Союза, когда тот стоял на отдыхе в Канде. Целый месяц стоять в маленьком захолустном городишке, притаившимся всего в сорока милях от границы между Кезисом и Северным Хедом, ждать хоть какой-нибудь определённости в планах… тут даже в самых крепких и дисциплинированных частях начинаются «случаи». Скандалов, конечно, ожидали уже, и один не замедлил грянуть: какой-то кавалерийский лейтенант избил плетью местную крестьянку. За что? Да теперь уж не суть важно. А тогда о заурядном происшествии весь корпус узнал за каких-нибудь пару часов. Кезис лет двадцать как числился в союзниках, и жителей пограничных городов командование строжайше запретило обижать. Более строгий запрет был лишь по поводу дуэлей в полках. Понятно, что лейтенанту за его выходку ничего хорошего не светило. Однако же оказался этот любитель воевать с женщинами родным племянником командира полка и сор из дома предпочли не выносить: избитой крестьянке щедро заплатили, дело замяли, а проштрафившегося офицерика упрятали на неделю под арест. Тем бы всё и закончилось, но семь дней спустя у ворот гауптвахты лейтенанта встретил Красавчик. Любезно улыбаясь, Ангвейл прилюдно назвал парня «недоноском», а полчаса спустя в присутствии секундантов и доброго десятка свидетелей проткнул ему рапирой живот.

Красавчику тогда повезло трижды: во-первых, раненый лейтенант выжил; во-вторых, за Ангвейла просили не только все офицеры «Ночных Мотыльков», но и лично Лас Кладен, не желающий терять своего лучшего бойца; и в-третьих, корпусу пришел-таки долгожданный приказ выдвигаться под Зейн. По совокупности этих уважительных причин виновнику дуэли дали шанс «искупить кровью».

Рэлек смотрел на помятое, опухшее от пьянства лицо, прямо в выцветшие зелёные глаза. За четыре года Ангвейл постарел лет на двадцать. Ссутулился, усох, растерял всю свою щеголеватость.

«О, Небо, Анг, что ты с собой сделал… Почему?»

— Будь я проклят, Тихоня, а ты совсем не меняешься, — отголоском собственных мыслей прозвучали слова Красавчика. — Чем ты занимался с тех пор, как сбежал от нас? Грелся на жарком солнышке?

— Вроде того.

— Ну, надо же… А на кой сюда притащился? Неужто, соскучился по друзьям, а?

— Нет. Случай привел.

— Да ну? — Ангвейл неприятно усмехнулся. — Так-таки и случай? Спустя четыре года и «случай»… Хе-хе… Ты всегда был никудышным лжецом, Тихоня.

— Устал я от «жаркого солнышка». Решил податься туда, где не так припекает. Глет оказался на пути. Точка.

— Просто на пути? Хе… Это Глет-то, да?

— Да, — отрезал Рэлек, уже жалея, что подошел к столу Красавчика. — Я больше не «мотылёк».

— Но клеймо-то не свёл.

«Вердаммер хинт! — Рэлек почувствовал злость. — И этот туда же!»

— А как насчет тебя? — спросил он жёстко. И Ангвейл вдруг утратил всю свою язвительность, осунулся и сразу как будто постарел ещё больше. Угас даже слабый блеск в его глазах.

— А мне… — голос Красавчика упал почти до шепота, — Мне… уже не отмыться. Да и толку? Я кончился, Тихоня. Умер. Думаешь, перед тобой Ангвейл Вельд? Нет больше никакого Вельда. Я — мертвец. Ходячий покойник. А скоро, наверное, стану просто покойником… Эй, Тихоня, выпьешь со мной за упокой моей души? А?.. Ну, как знаешь. А я выпью…

Ангвейл припал к той из кружек, что была ещё полной, его кадык судорожно дернулся. Злость Рэлека разом куда-то пропала, её сменила брезгливая жалость. Он решил, что завтракать станет наверху, в своей комнате. Здесь — просто кусок в горло не полезет. Ни в одной компании с Красавчиком, ни даже за соседним с ним столом. Он уже собрался было уйти, когда Ангвейл опустил кружку и спросил:

— Чем всё-таки заняться здесь думаешь, а?

Отвечать наверняка не стоило. Во всяком случае, отвечать правдиво. Но, с другой стороны, зачем ему было скрывать?

— Огляжусь пока, — буркнул Рэлек. — Может, что подыщу.

— Ага, — снова ухмыльнулся Красавчик, — ты подыщешь, это уж наверняка. Ну, бывай тогда. Можешь от меня поклониться Когтю. Хотя… нет, лучше не кланяйся. Обойдётся.

— Что? — Рэлек опешил. — О чём ты?

Несколько секунд Ангвейл просто смотрел на него и молчал.

— Хех… Да ты, похоже, и правда не знаешь… Просто смех.

Но улыбки на его лице не было.

— Выкладывай. Что тут творится?

— Э, нет, — покачал тот пальцем с напускным озорством, — не стану портить сюрприз. Тебе всего-то и нужно — выйти отсюда и идти налево, а через две улицы свернуть направо и дальше уже топать прямо, до самой ратуши. Там в это время наверняка есть кто-то, кто всё тебе растолкует.

— Думаешь, я хочу играть в твои игры?

— А мне плевать, — зло осклабился Ангвейл. — Твое дело — идти или нет. Можешь сделать, как я сказал, а можешь хоть сейчас убраться из города и обо всём забыть. Знаешь… — он наклонился вперед и прошептал заговорщически: — На твоем месте я бы так и сделал — убрался бы, да забыл.

— К бесам тебя, — бросил Рэлек, встал из-за стола и ушёл. В спину ему ударил сиплый невесёлый смех.

«Проклятый пьяница! — поднимаясь по лестнице, он в бешенстве сжимал кулаки. — Все вокруг будто сговорились, чтобы сделать из меня дурака! Сначала тот тобургский приказчик, теперь ещё этот… Сила бесовская, да что вокруг творится, в самом деле?!»

За время завтрака Рэлек успокоился и снова начал думать хладнокровно. Как ни паршиво было это признавать, но, по большому счёту, Ангвейл сказал правду — у него сейчас есть два пути. Либо он плюнет на всё и уедет из Глета, либо всё-таки решит задержаться на неопределённое время — тогда ему стоит прояснить что тут к чему, дабы избежать каких-нибудь скверных неожиданностей. Само собой, некоторые выводы он из обрывочных фраз бывшего «мотылька» уже сделал, дополнив их услышанным по дороге от обозников Дмирта. Кой-какие подозрения оформились, и всё же… всё же надо узнать наверняка, прав он или ошибается. А для этого лучший способ — не расспрашивать сторонних людей, а сходить туда, куда послал его Ангвейл, и осмотреться на месте самому.

Разрешив свои сомнения, Рэлек надел куртку и плащ. Секунду раздумывал, стоит ли брать саблю, потом вспомнил, что видел накануне нескольких посетителей оборуженными. Похоже, в Глете с этим не слишком строго. И потом, сабля под долгополым плащом не будет бросаться в глаза.

Красавчик сидел всё там же, в той же позе. Даже пустых кружек перед ним не прибавилось — но в том, наверняка, была заслуга не его, а официанток. Вновь погружённый в себя, Ангвейл не обратил на Рэлека никакого внимания, и тот тоже не стал его трогать. Сказал трактирщику, чтобы оставил восьмую комнату за ним и вышел на улицу, под всё ещё не унимающийся дождь.

Эх, ну и погодка! Утро в самом разгаре, а вокруг сумерки; небо заволокло тяжелыми тучами, город утопает в тусклой серой мгле. Воздух пропитан сыростью; брусчатка под ногами скользит; сточные канавы превратились в небольшие, но бурные потоки. Рэлек с тоской оглянулся на двери трактира: вернуться, что ли? Врождённое упрямство не позволило. Уж коли решил, значит, решил. И нечего откладывать дела «до лучших времён». Небось, не сахарный, не растает.

Сегодня Глет нравился ему куда меньше, чем накануне. Наверное, это потому, что улицы совсем обезлюдели из-за непогоды, а город без жителей всегда казался Рэлеку огромным и совсем чужим существом, недобро следящим за явившимся в его владения незваным гостем… Он искренне удивлялся, когда некоторые люди рассказывали ему подобное про лес.

«Что там говорил Анг? Через две улицы направо?»

Он повернул, где было велено, и минут через пять действительно разглядел в пелене дождя очертания дома, которому самые высокие из окрестных строений дотягивались ровно «по пояс». Подошёл ближе… Так и есть — ратуша. Основательное здание, сложенное из кирпича и «дикого» камня. Не очень широкое, зато «рослое»: три этажа, а над ними ещё башня с колокольней. Случись что — набатный колокол живо поднимет на ноги весь город. А когда вокруг мир и покой, колокол этот, как заведено и в других городах Союза, каждый час лениво общается с уходящим временем. Вот и теперь над площадью прокатилось гулкое «бом-м-м-м!». Потом, с паузой в две секунды, ещё раз, и ещё…

Отбив ровно десять ударов, колокол умолк. Вроде как, поздоровался с гостем. Рэлек усмехнулся и отвесил ратуше приветственный поклон. Теперь не худо бы и внутрь заглянуть, если охрана пустит. Вон, под козырьком при входе пара здоровяков прохлаждается. Да, ребята крепкие, сразу видно… и один из них очень ему знаком. Рэлек даже с шага сбился, присматриваясь: не глаза ли шутки шутят? Но в этот момент массивные двустворчатые двери ратуши распахнулись настежь, и на крыльцо вышел человек, при виде которого знакомец-охранник сразу потерял для Рэлека прежнее значение.

Высокий, чуть худощавый, осанку держит ровно, как на плацу. Лицо гладко выбрито, а длинные чёрные волосы аккуратно пострижены и стянуты на затылке в тугой «хвост». Одет вроде бы и неброско, но так тщательно, что даже в обычном полковничьем мундире с минимумом регалий выглядит чуть ли не щёголем… Вернее, мундира-то на нём теперь нет, его сменили заурядный «штатский» сюртучок мышиного цвета, темно-зелёные штаны и короткие сапоги серой замши, а только подогнано всё настолько идеально, что любой столичный франт рядом будет смотреться растрёпанным попугаем. Да, это он. Не узнать невозможно. Он… старина Лас Кладен по прозвищу Коготь. Бывший легендарный полковник бывших легендарных «Ночных Мотыльков» собственной железнозадой персоной… А вон и Юрден с ним, как всегда — по левую руку. А тот облом у дверей, теперь уж без сомнений, Щербатый Нейт. И если ещё вспомнить Ангвейла в трактире… Вердаммер хинт, они что же, всем полком собрались здесь, в Глете?!

Откуда-то из-за ратуши выкатился небольшой крытый экипаж, запряжённый парой упитанных каурых коников. Остановился в пяти шагах от Рэлека, напротив распахнутых дверей. Лас тут же шагнул под дождь, не дожидаясь, пока над его головой какой-то услужливый малый развернёт большой парусиновый зонт. Помимо этого малого и Юрдена, прежнего адъютанта и телохранителя, Ласа сопровождали ещё два богато одетых господинчика, похожих друг на друга, как близнецы-братья. Оба охранника от дверей ратуши тоже двинулись к экипажу, не иначе — чтобы занять места на козлах. Рэлек услышал, как один из господинчиков что-то заговорил, обращаясь к Кладену. Слух резануло почтительно-льстивое: «…нам это будет не в тягость, господин наместник…»

Странно, но удивления не было. Вместо него пришло вдруг странное чувство — тело словно сковало оцепенение. Стоило бы, наверное, подойти, обратить на себя внимание, позволить узнать… Или не стоило бы? Рэлек подумал об этом мельком, вскользь, с какой-то непонятной отстранённостью. Он смотрел, как приближаются к экипажу люди, как они поочерёдно забираются внутрь… Кажется, его все-таки разглядел Нейт и, конечно, узнал… Рэлек услышал короткий радостный возглас, и не он один его услышал — в боковом окошке экипажа появилось на миг знакомое лицо: жёсткие прямые скулы, волевой подбородок, узкие брови сведены к переносице, серые глаза смотрят пристально, пронзительно…

«Мразь!»

Где-то в груди словно лопнул огромный нарыв, и под сердце хлынула ненависть. Странная и страшная, нутряная… необъяснимая… Она поднялась горячей волной к голове, туманя взор. Она наполнила тело нестерпимым жаром и жаждой действовать… Вот прямо здесь и сейчас — действовать! Без сомнений! Без колебаний! Без раздумий!..

— Эй, ты меня слышишь, пень жареный?! — чужой оклик пробился сквозь заволакивающую сознание пелену. Рэлек лишь на миг вернулся в реальность… и этого ему хватило. Он всё понял, испугался и мгновенно «протрезвел», останавливая уже дернувшуюся под плащом руку… К оружию дернувшуюся!

«Вердаммер хинт, да что же это творится?!»

Лицо Ласа и взгляд его серых глаз, породивший в душе столь неожиданную волну дикой ненависти, уже скрылись за занавеской экипажа. Узнал Рэлека бывший полковник или нет — оставалось только гадать. А к нему уже кто-то подбежал, схватил за плечо, бесцеремонно тряхнул… Едва удержался, чтобы не вырваться — наглецом оказался Нейт.

— Рэлек, пень жареный, не признал, что ли?! — здоровяк осклабился и быстро зашептал: — Ты давно здесь? Какими судьбами? А, сила бесовская, недосуг сейчас!.. Вот что, днём я весь при делах, а вечером приходи в «Жаркий час». Знаешь это местечко? Не знаешь? Ну, не беда, тебе его любой здесь укажет! В семь приходи, потолкуем!

Нейт на прощание ещё раз тряхнул плечо Рэлека, в два прыжка догнал уже тронувшийся экипаж и вскочил на козлы. Минуту спустя на площади перед ратушей остался только одинокий человек в длиннополом плаще.

С полчаса он бесцельно бродил по городу, пока окончательно не пришёл в себя и хаос мыслей не приобрёл некоторую упорядоченность. А призадуматься было о чём. В первую очередь — о собственном душевном здоровье. События последних дней заставляли всерьёз усомниться, что здоровье это у Рэлека всё ещё имеется. Сперва сны эти, а теперь… Да, когда-то он ненавидел Ласа Кладена, но было то делом прошлым. Не забытым, такое не забывается, однако же он точно знал: утихла в нем давняя ненависть, перегорела. А эта, что пришла к нему сегодня, была совсем другой. Тоже старой, но словно бы… чужой. Как и тот, давешний кошмар…

«Ну, что за чушь! — Рэлек помотал головой, отгоняя нелепые мысли. — Нет, брат, ты не чужими чувствами живёшь, своими собственными. Это просто война — наконец-то догнала она тебя, достала уже на излёте. Ты всё думал: будешь играть по правилам — и победишь. Ан, ничего у тебя не вышло. Мало ли вояк до тебя с ума сходило? Не ты первый…»

От предположения, что теперь он сможет на собственной шкуре испытать, каково это — погружаться в пучину безумия, стало совсем муторно. С такими идеями скоро только и останется, что взобраться на крепостную стену и оттуда — вниз, дурной башкою оземь… Нет уж, к бесам такие мысли и сумасшествие это нежданное туда же! Рэлек остановился посреди улицы, задрал голову в небо и пару минут просто стоял, позволяя дождю омывать лицо. Холодная вода помогла успокоиться и сосредоточиться на главном.

Итак, что же получается? Бывший полковник теперь ни много, ни мало, хозяин Глета и его окрестностей. Градоправитель и наместник. И по меньшей мере двое прежних подчинённых Ласа нашли своё место рядом с ним. Ну теперь хоть понятно, о чём могли подумать Дмирт и его парни, встретив на дороге незнакомца с татуированной щекой. Ясное дело, подобный тип запросто мог оказаться человеком Кладена. Не зря приказчик всё пытался осторожно вытянуть из Рэлека хоть полслова, а тот не понимал его намёков, отмалчивался, и со стороны, наверняка, казалось: нарочно темнит. Комедия прямо… но почему-то смеяться нет никакого желания. Что же ему теперь делать в городе, где заправляет Лас Кладен — человек, к которому Рэлек когда-то повернулся спиной и которого не желал более встречать на своём пути?

Снова поневоле подумалось: «А не убраться ли тебе отсюда сей же час, дружище Рэлек?». И снова, как и вечером накануне, он велел себе не торопиться. Это решение диктовал ему страх, а страх — опасный советчик. Всегда стоит прислушиваться к нему, но отнюдь не всегда — делать то, что он велит.

«Я боюсь того, чего не понимаю, — думал Рэлек, шагая под дождём в сторону «Тёмного Прыгуна». — И до тех пор, пока не пойму — буду бояться. Возможно, даже если уеду из Глета… Нет, бегство — не выход. А Лас… Ну, что Лас? Будь он хоть местным божком, мне-то что за дело? Я давно уже сам себе господин и командир. Нейт предлагал встретиться вечером — так и поступлю. Поговорю со старым пройдохой, авось и проясню, что тут к чему. И там, глядишь, решение придёт само собой. А пока — отдыхать. Точка».

Посетителей в трактире по-прежнему было немного. Ангвейл куда-то пропал, и Рэлек этому обстоятельству мог только порадоваться. До обеда он провалялся в своей комнате, потом снова набросил плащ и спустился в общий зал. Сел за вчерашний столик у окна и сделал заказ улыбчивой Мрысе: отбивную под острым соусом из сладкого перца и томатов, овощное рагу и две пинты светлого эля, под который взял ещё миску ржаных гренок с чесноком и солью. Повар в «Прыгуне» снова не подвёл: и отбивная, и рагу оказались выше всяческих похвал. Питьё Рэлек тоже принял более чем благосклонно. Если уж по совести, то приличного пива он не пил лет пять — по его глубокому убеждению, ни в Кезисе, ни в Хеде его варить попросту не умели, выдавая за благородный напиток какую-то мутную и кислую дрянь. Поэтому, прикончив мясо и овощи, Рэлек немного расслабился — он просто сидел, глазел в окно и неспешно потягивал холодный, отдающий приятной горечью эль.

За окном кутающийся в мокрую серую хламиду человек просил милостыню, увещевая редких прохожих именем Пресветлого Странника. Он сверкал на идущих мимо людей полубезумным взглядом и потрясал рассохшимся деревянным обручем — символом своей веры. Ему не подавали, горожане шарахались прочь, а Рэлек вяло удивлялся происходящему. Что вообще забыл здесь этот чудак? Культ Странника был довольно популярен на селе, но плохо приживался в больших городах — каждый наместник или градоправитель считал своим долгом выслужиться перед Бастионом и избавить свою вотчину от сомнительных сектантов. Сами пастыри на людей в сером внимания как будто не обращали, но власти светские предпочитали расположением адептов Ясного Неба не рисковать.

Через оконное стекло время от времени доносился сиплый, простуженный голос юродивого:

— Истинно, истинно возвещал Зурия, святой пророк, сидя на горе Кум. Мятежный духом — да смирит гордыню и одумается. Лишь верующий избегнет Геенны жёлтой, лишь он один спасётся, а неверующий сгинет вовек, когда ангелы чёрные явятся в наш многогрешный мир. За каждым! За каждым явятся!

«Дурак, — подумал «мотылёк», прихлёбывая свой эль. — Нашёл, где языком молоть. Чёрные ангелы… ну и ну».

Настроение его понемногу улучшалось. Забыв о сумасшедшем сектанте за окном, он разрешил себе позабавиться: подсел к паре молодчиков довольно-таки подозрительного вида и дал им втянуть себя в карточную игру. Надеясь пробудить у незнакомца нездоровый азарт, ему позволили выиграть целых четыре лера… после чего Рэлек вежливо поблагодарил обоих и заявил, что с него на сегодня довольно. Разочарованные игроки попытались было возражать, но когда странный парень сбросил капюшон и они рассмотрели его правую щеку, спор моментально угас, а минуту спустя и сами игроки куда-то незаметно исчезли.

В трактире, однако, становилось уже скучновато. Дождь наконец-то успокоился, и Рэлек решил немного прогуляться. Благо, до встречи с Нейтом времени оставалось еще порядочно. Заблудиться он не боялся: когда привыкнешь к хаосу застройки южных городов, в Глете с его параллельно-перпендикулярными улицами, даже если захочешь — не заплутаешь. Про «Жаркий час» разузнал заранее и был несколько озадачен услышанным. Оказалось, Щербатый пригласил его… в банный дом. Воистину, мир перевернулся: Красавчик Ангвейл спивается в кабаках, а Нейт назначает встречи в заведениях, милых сердцам франтов и щёголей. Впрочем… почему бы и нет? Можно воспользоваться случаем и смыть с себя наслоения пота и дорожной пыли, едва тронутые умыванием в «Тёмном Прыгуне». Дать опытным банщикам отскрести себя до звонкой чистоты, потом пусть цирюльник пострижёт волосы и сбреет это жалкое подобие бороды… или наоборот, позволить бороде отрасти погуще, чтобы скрыть…

«Сила бесовская, о чём я думаю?! Отказаться сводить татуировку, чтобы теперь прятать её под бородой! Я что, беглый каторжник?! Какого беса?!»

Он твёрдо решил, что надоевшие волосы с лица сбреет напрочь. И прятаться под капюшоном больше не станет — пусть все, кому до этого есть дело, думают, что хотят. Сегодня он встретится с давним приятелем, они вместе выпьют по кружечке пенистого эля, вспомнят былое, снова выпьют…

Похоже, погода шла на поправку. В обложных тучах над головой наметились многообещающие прорехи, вокруг заметно посветлело, и умытый Глет уже не выглядел таким мрачным и безлюдным, как несколько часов назад. Рэлек неспешно отшагал пару кварталов и остановился, привлеченный яркой вывеской над огромными решётчатыми окнами: «Радмиц и сыновья». Имя показалось ему знакомым, а секунду спустя он уже вспомнил, где его слышал.

«Уж не тот ли Радмиц, на которого Дмирт работает?»

Первым порывом было заглянуть в лавку и потешить свое любопытство, но, рассудив здраво, он от этой затеи отказался. Кроме взаимного недоверия ничего, в сущности, не связывало Рэлека ни с приказчиком, ни с его людьми. Он-то уже понял, почему так вышло, но… не прощения же просить теперь у них, в самом деле, за то, что сами же они невольно обманулись в своих подозрениях.

Вот только случай — известный шутник. Коли уж решил поглумиться над людьми, то делает это со всей присущей ему выдумкой. Пока Рэлек раздумывал, стоя перед лавкой, двери открылись и на пороге появился лёгкий на помине Дмирт. Как обычно хмурый и чем-то озабоченный, он бросил на торчащего посреди улицы зеваку быстрый взгляд… и буквально примёрз к месту. Лицо тобургского купца окаменело, он будто живого скрайта перед собой увидел или призрак давно почившего дедушки. Рэлеку тоже отчего-то не по себе сделалось. Чтобы хоть как-то сгладить возникшую неловкость, он коротко поклонился Дмирту и, отвернувшись, пошёл прочь, чувствуя себя очень глупо. Вот же угораздило, в самом деле, пересечься… будто нарочно всё вышло. И Дмирт, может статься, именно так и подумал.

Небо над городом всё прояснялось, но настроение снова пошло на убыль. Оставалось надеяться, что хоть встреча в «Жарком часе» сможет его поправить. Мысли о холодном пиве согревали душу.

«Жаркий час» и впрямь оказался горячим местечком. Клубы белого пара, кипяток в бронзовых тазах, безжалостно-деликатные руки банщиков и массажистов. Нейт охал, не смущаясь, а потом, когда на сложенную вдвое простыню лёг Рэлек, начал громко ругаться:

— Чтоб ты лопнул, Тихоня! Молчишь, как неживой! Если тебя не пытают, на кой ляд терпеть?! Кого ты своей терпелкой тут удивишь, пень жареный?! Где ещё постонать в удовольствие, как не в бане?!

— Привык, — сквозь зубы выцедил Рэлек.

— Привык он, — Нейт нахмурил брови, а потом расхохотался в голос. — Тихоня, лесная твоя душа, ты всё тот же! Я тебя, заразу, сразу узнал! Ни капли не изменился!

— Все меняются, — краем глаза Рэлек видел, как к Щербатому подошёл мальчишка-прислужник и что-то шепнул ему на ухо. Тот поморщился с неудовольствием и жестом отослал паренька прочь. А потом порывисто поднялся:

— Точно, дружище! Все меняются, кроме тебя, упыря! И нашего полковника… Но об этом после. Ты уж извиняй, тут одному барану неймётся. Уверяет, будто жить не сможет, парой слов со мной не перекинувшись. Так что, оставлю тебя одного. Клянусь, ненадолго оставлю. А ты, парень, — он с чувством хлопнул по плечу здоровяка массажиста, — давай, работай! И смотри, пень жареный, не жалей гостя — жалость ему хуже яда!

Нейт вышел, а Рэлек положил голову на руки, закрыл глаза и расслабил мышцы. Умелые пальцы прошлись по его спине, сильно, но осторожно сдавливая, растирая и разминая. Пахло древесной смолой, травами, ароматными маслами и настоящим душистым мылом — именно так, наверное, пахнет чистота. Где-то за стеной неразборчиво говорили люди, шлёпали по мраморному полу босые ноги. После парной и первой опрокинутой кружки чуть кружилась голова и клонило в сон. Руки массажиста продвигались всё выше и выше… вот они пробежались по рукам… взялись за плечи…

…Пальцы впиваются в плечо, сжимают его, будто клещами. Рывком вздергивают вверх… Испуганный вскрик немедленно обрывает хлёсткая пощёчина…

– Не визжи, дура! Целее будешь!

Грубый мужской голос… Незнакомый голос! Их двое в комнате: один коренастый и широкоплечий, на румяном лице широкая улыбка, в которой недостаёт переднего зуба; другой сухощавый, чубатый, с огромным носом — вылитым клювом хищной птицы — чем-то очень раздражённый… Ой, мамочка, кто они?! Откуда?! На теле же только исподнее! Стыд то какой!..

— Шевелись! — одеться не дают, рука чубатого уже толкает через дверь прямо в горницу. Там ожидает ещё один: высокий, стройный, по-своему даже красивый… но какой-то холодной, страшной, отталкивающей красотой. Взгляд серых глаз, кажется, смотрит сквозь тебя, не видя.

— Кто ещё в доме? — спрашивает высокий.

— Брат, — шепчешь ты… и только теперь спохватываешься: — Брат… Где мой брат?!

— О нём не тревожься, красавица, — улыбается коренастый крепыш, от его улыбки по коже бегут мурашки, сжимает сердце недоброе предчувствие. А серые глаза-кинжалы колют насквозь и словно оценивают… Как вещь оценивают. Выносят приговор. И утверждают его кивком головы.

— Давай, двигай ножками! — чубатый носач тащит из горницы в сени. Там у стены скорчилось обнаженное по пояс, недвижное тело…

— Бра-а-ат!.. — сквозь пелену слёз мнится: лежащий пошевелился в ответ, но сердце уже не верит в чудо. Сердце уже понимает — беда непоправима!

Пальцы-мучители чуть не выламывают плечо новым рывком. Возглас боли всё же срывается с губ, но ответом ему слышна уже не брань. Хуже. Кто-то смеётся, глумливо и жестоко — то ли двое, то ли трое из тех, что ещё стоят во дворе, держа наготове самострелы. Ещё один рывок… клещи чужих пальцев неожиданно разжимаются и ты летишь с крыльца… Навзничь — на ковер из цветущего белого вереска…

— Господин, что с вами?! — испуганная физиономия массажиста вернула Рэлеку чувство реальности. Он даже сумел в последний момент удержаться от удара по этой физиономии и только резко оттолкнул парня в сторону. На лбу обильно выступила испарина, а горло саднило… кажется, из него только что вырвался крик. В приоткрытую дверь сунулась чья-то растрёпанная голова, огляделась с тревогой и любопытством.

— Вердаммер хинт! — просипел Рэлек. Только скандала ему сейчас недоставало.

— Простите, господин! — массажист, похоже, уже готов был на колени упасть. — Ясным Небом клянусь, сам не пойму, как это вышло! Вы ж крепкий, как дуб! Уж я мял в полную силу, так вы ж не шелохнетесь, не пикнете… а тут… И несильно ж, вроде, сжал плечико-то… Только взялся ж…