Во сне и наяву

Глава 4

– Света-а… Света-а-а… Мы проспали, вставай, мы проспали! – Ее трясут за плечо, и она знает, кто это. – Света-а… Мы на завтрак опоздаем!

Это Колька, один из братьев-близнецов. Но его слова еще не дошли до нее, она их слышит, но не в состоянии реагировать.

– Еще говори, – слышит она голосок второго брата, Макса, – буди ее, скажи, что она в школу опоздает.

Макс всегда руководит Колькой, Максимка тихий, Коля понаглее.

– Света-а-а… – Колька трясет ее изо всех сил.

– Я не сплю… – Она поворачивается к ним. Сознание возвращается, но девочке нужно еще немного времени, чтобы прийти в себя. У нее каждое утро так. Она всегда встает с трудом. Ей всегда хочется поваляться под теплым одеялом.

– Ой, Света… У тебя бровь! – кричит Коля и лезет пальцем к ее лицу.

– Ты ударилась? – негромко спрашивает Максим.

Светлана перехватывает руку брата у своего лица.

– Света-а-а… А что у тебя с рукой? – снова удивляется Коля. – Она вся исцарапана.

– У Даши Пивоваровой из нашей группы так же все руки исцарапаны, у нее кот злой, – замечает Макс.

Света смотрит на левую руку, она вся в порезах и чуть вспухших проколах: кусаки, сволочи.

– Что это, Света? – спрашивает Максим. – Где ты изрезала руку?

И Коле интересно, что произошло с ее рукой, они стоят возле кровати и смотрят на сестру внимательно.

– Идите умываться, – говорит она. Ей не хочется вставать при них. – Надо спешить.

– Мы уже умылись! – кричит Колька. – Давно. Когда будильник прозвенел еще.

– И зубы уже почистили. Давно, – добавляет Макс.

– Одевайтесь тогда, быстрее, – строго говорит Светлана и вылезает из-под одеяла.

Мальчишки отворачиваются, а она, пока они не видят ее трусов и майки, выскакивает из комнаты и бежит в ванную, на ходу прихватив из кладовки чистую пару белья. Там, у зеркала, девочка замирает: левая бровь… на ней запеклась кровь. Теперь она еще рассмотрела и руки. Их точно кошка подрала. Все в порезах от ладоней до локтей. Она начинает мыть их, стараясь вычистить грязь из-под ногтей. И опять смотрит на себя в зеркало. На правой стороне лба темное пятно. Попыталась его смыть – больно. Это не пятно, а синяк. Ноги тоже в порезах и ссадинах, особенно колени. Она лезет в ванну, гибким надломанным душем быстро смывает с себя что может, не вытираясь снова к зеркалу, чистит зубы. Сразу вытирается, натягивает треники и олимпийку. Самое удивительное, что за время утренних процедур девочка так и не смогла толком вспомнить, что ей снилось. Подземелье, жуки, старики с противными мошонками. Расплывающиеся образы, неясные тени, кажется, голос какой-то. Порезы и ссадины на теле, грязное белье на полу возле ванны – об этом она не раздумывала, ни времени, ни желания у нее не было. А если честно, ей не хотелось все это вспоминать. Уж очень в том сне все было неприятно и… Натурально.

Света вышла из ванной, сушиться не стала – на улице еще не холодно, быстро прошла в прихожую: во-первых, торопилась, а во-вторых, не хотела встречаться с сиделкой мамы. Мальчишки уже обувались, они молодцы, самостоятельные, мальчишкам только шестой год, но они почти все могут делать сами.

Им только нужно напоминать.

Она быстро надела старенькие беговые кроссовки «Найк», они самые целые из всей ее обуви, проверила ключи от двери – в кармане. Отворила дверь:

– Выходите.

Колька играет с обувной ложкой, представляя ее мечом или саблей.

– Коля, не балуйся, выходи давай.

Девочка отбирает у него ложку, вешает ее на вешалку и выталкивает братьев за дверь.

– Пошли быстрее, а то опоздаете на завтрак.

Но она не успевает выйти.

– Света!

Это Иванова – одна из маминых сиделок. Она стоит в коридоре, как всегда, недовольная.

– Доброе утро, Ольга Александровна, – говорит Светлана.

– Ты там не задерживайся нигде, мне нужно уйти вовремя, – сухо отвечает сиделка и скрывается в маминой комнате, даже не дождавшись ответа девочки.

Света выходит на улицу немного раздраженная. Иванова грубая, всегда обиженная, девочке иногда хочется сказать ей что-нибудь в таком же тоне, но этого делать нельзя. Папа просил не ссориться с ней. Она может уйти в любую минуту, а другую сиделку с опытом за двести двадцать рублей в час в Петербурге сейчас просто не найти. Он и так едва уговорил ее поработать за эту цену до ноября. До ноября. То есть полтора месяца, а там придется либо платить ей больше, либо искать новую.

Светлана догнала мальчишек, они уже свернули в арку, братья сами знали, куда идти. Семьдесят пятый детсад совсем недалеко, лишь пройти по диагонали большую детскую площадку, и за ней был такой же дом, как тот, в котором жила Света. Можно было бы позволить братьям самим ходить в садик, но папа просил провожать их. Света не возражала. Ей не в тягость.

– Света-а… – начал Колька, и она уже знала, о чем пойдет речь. Она иногда их забирала раньше, но это лишь тогда, когда дома был ужин.

– Нет, – сразу ответила девочка. – До ужина я вас забирать не буду.

Братья, как и все дети, не любили свой садик, они еще немного поканючили, но, видя, что у старшей сестры сейчас не то настроение, смирились. Дальше шли, уже общаясь между собой. В садике многих мам Света уже знала, здоровалась с ними. У Макса на рубашке манжеты совсем обтрепались, да и одежда уже ему мала. У Коли дела с одеждой обстояли не лучше. Кажется, одна из мамаш обратила на рукава Максима внимание, когда тот обрывал с них нитки, Света перехватила ее взгляд, и та отвела глаза. Девочка и сама все знала. Дома вокруг парка Победы – сталинские, престижные, бедных тут нет, Колька и Макс в группе одеты хуже всех. Это сразу бросалось в глаза. Мальчишки меж тем переоделись и убежали в группу, с ней не попрощавшись. Света убрала их одежду в шкафчики, спрятала туда же их уличную обувь и ушла. У нее еще были дела. Прежде чем вернуться домой, ей нужно купить еды на завтрак себе и папе, он должен был скоро прийти со смены.

Иванова ее уже ждала. Уже собралась. Стояла все с той же недовольной миной на лице и рассказывала:

– Судороги были, рвотных спазмов нет, давление под утро ушло за сто шестьдесят, я сбила. Переворачивала ее два часа назад, еще часа полтора так может полежать, приемники я опорожнила, помыла. Полость рта обработала, нос тоже. Промежность и подмышки обработала, но завтра ее нужно будет мыть полностью.

– Мы с папой сегодня помоем, – отвечает Света. – У него сегодня свободный день.

Иванова подходит к прикроватной тумбочке, на которой лежат все мамины лекарства, стучит пальцем по большой упаковке с ампулами:

– Три ампулы осталось.

Светлана кивает, лекарство дорогое, двенадцать ампул – две тысячи шестьсот рублей. А упаковки не хватает и на месяц. Вообще-то все лекарства для мамы они получают бесплатно, по федеральной программе, но лекарства расходуются быстрее, чем положено, их приходится докупать за свои. На это уходит много денег. Почти столько же, сколько и на сиделок. Они с папой уже не раз садились считать деньги, ища способ сэкономить хоть чуть-чуть, но им уже не на чем экономить. Двух пенсий, маминой и папиной, и того, что папа зарабатывает, работая на двух работах, не хватает. Когда маму перевозили из больницы, пришлось взять кредит, чтобы купить медицинскую кровать. Кровать купили через объявление, хорошую и недорогую, а вот матрас от пролежней пришлось брать новый, дорогой, швейцарский. Ко всему этому еще пришлось купить аппаратуру контроля за состоянием больного. Целая стойка приборов, которые все время урчали и тратили море электричества. Покупали их тоже с рук. Папа сразу понял, что аппаратура не очень хорошая. Называл ее китайским барахлом. Эти приборчики папиным словам соответствовали. Барахлили. К ним часто приходилось вызывать мастера. Но сейчас все работало, пульс, дыхание, давление, температура мамы были в норме, если температуру в тридцать шесть и один, а пульс в пятьдесят восемь можно считать нормой. Ольга Александровна на приборы сегодня не жаловалась. Она и девочка стояли возле кровати.

Ивановой Светлана годится во внучки, эта крепкая и недобрая женщина считала, что папа пользуется своим тяжелым положением, ее добротой, чтобы недоплачивать ей. Она обещала уйти и дала папе время найти другую сиделку.

Ее губы либо вытянуты в нитку, либо их уголки опущены вниз. Всякий раз, как только это возможно, она демонстрирует Светлане свое неудовольствие. И все время считает дни, когда истечет их с папой договор. Сейчас же она, больше не сказав девочке ни слова, не попрощавшись, поворачивается и выходит из комнаты. В прихожей хлопает дверь. Ушла. Светлана подходит к кровати матери.

Мама все еще красива, только кожа чуть желтая. Но Света к этому привыкла, привыкла и к тому, что мама похудела, к тому, что кожа у нее всегда прохладная. Поначалу, когда с головы мамы сняли повязки, Света испытывала ужас от того, что видела. Девочка не могла смотреть на левую часть головы матери, ту часть за виском и над ухом, что была смята и где кожа стянута грубыми толстыми нитками и вымазана какой-то мазью. Но теперь там снова отросли волосы, росли они клоками, были редкими, но если не приглядываться, то вмятина на голове уже не бросалась в глаза. Светлана заметила, как у мамы под веками движутся зрачки. Нет, Свете не показалось. Она была уверена, что видит это. А еще она здоровалась с мамой. Брала ее правую руку, сжимала и говорила:

– Мама, это я.

Мама всегда узнавала свою дочь и едва-едва заметно отвечала рукопожатием. Вот как и сейчас. Ни папа, ни кто другой маминого рукопожатия не чувствовали и смотрели на Светлану, как на выдумщицу, но девочка точно знала, что мама ей отвечала, просто мама отвечала только ей.

О! Снова зрачки под веками дернулись. Врач говорил, что это хороший признак. Светлана очень злилась на братьев. Тумаками и подзатыльниками загоняла их в мамину комнату, чтобы они хоть иногда навещали ее. Она не могла понять, почему мальчишки почти никогда сами не заходят туда, не говорят с мамой, не прикасаются к ней. Папа объяснял, что они почти ее не помнят, уже второй год пошел, как это произошло. Им тогда было чуть больше четырех лет. Но это объяснение девочку не удовлетворяло, она гнала мальчишек к маме, пусть хотя бы поздороваются с ней. И не дай им бог не послушаться ее. Света, конечно, их любила, но могла быть и строгой. Братья это знали.