Внедроман. Полная версия

Глава 4. На ковер с оленями

Михаил стоял у окна фотолаборатории, опираясь на прохладный подоконник, и глядел во двор, словно с капитанского мостика. Позднее солнце медленно скрывалось за панельными домами, окрашивая окна в мутновато-розовый цвет. По аллее неторопливо шли родители, собирая детей из кружков и изредка вздыхая о молодости, оставленной где-то в очередях за дефицитом.

Особенно его внимание привлекала одна женщина, регулярно появлявшаяся у здания кружка, но неизменно исчезавшая до того, как возникал повод заговорить. Сегодня Михаил решил её остановить. Эта дерзкая мысль кружилась в его сознании, как едкий запах проявителя, впитывающийся в одежду и мысли. Он наблюдал за Ольгой Петровной и невольно улыбался: бывший миллионер, мастер стратегических игр на уровне международных корпораций, волновался перед обычной советской женщиной с тонким вкусом и усталыми глазами.

Ольга Петровна подходила к кружку с безразличием человека, уставшего от суеты, но её внешний вид был безупречен, будто она только что вышла из тайной парикмахерской. Движения её были подчеркнуто спокойными, словно несла она невидимый поднос с горячим чаем и боялась пролить хотя бы каплю. Михаил залюбовался её силуэтом в узком плаще, с шёлковым платком на голове, повязанном с точностью завершающего штриха на важной картине.

Мальчик, довольный удачно проявленным кадром с пионером в галстуке, заметил мать и поспешил навстречу, едва не сбив чей-то тщательно выстроенный натюрморт. Михаил подхватил покачнувшийся штатив и бросил взгляд на женщину, словно ожидая похвалы.

Ольга Петровна улыбнулась сыну особой материнской улыбкой и уже собралась уйти, но Михаил, напустив на себя вид занятого человека, всё же готового снизойти до разговора, непринуждённо её окликнул:

– Ольга Петровна, на минуту… Хотел бы обсудить кое-что важное касательно вашего сына. Замечаний нет – только заранее приготовленные хвалебные речи.

Фраза прозвучала с такой комичной торжественностью, что несколько родителей неподалёку улыбнулись, а один даже заговорщицки кивнул, будто заранее согласившись со всеми похвалами.

– Очень важное? – переспросила она с иронией, но в голосе её мелькнула лёгкая заинтересованность. – Надеюсь, сына не предлагают на обложку журнала «Советское фото» как лучшего фотографа ЖЭКа?

– До таких высот мы ещё не дошли, хотя движемся стремительно, – невозмутимо парировал он, приглашая её к столу с разбросанными негативами и снимками. – Знаете, работая с детьми, объясняя им свет и ракурсы, я неожиданно понял, что истинная красота не в том, как это видят они, а в том, как смотрят родители. Особенно матери. Особенно такие, как вы.

Он говорил без двусмысленности, но с намеренной значительностью, вызвав у неё улыбку и настороженность одновременно.

– Интересная мысль, Михаил, но вы, кажется, переоцениваете моё влияние на юного художника, – ответила она, пристально рассматривая его лицо, будто пыталась понять суть театрального вступления.

– Родительское влияние трудно переоценить, – Михаил сделал паузу, уверенный в эффекте следующей реплики. – Например, ваш внешний вид мог бы служить примером не только сыну, но и многим советским женщинам. Стиль ведь не капиталистический пережиток, а наша внутренняя потребность. Уже неделю собираюсь сделать вам комплимент за платок, но боюсь показаться несерьёзным в глазах строгого советского специалиста по технической документации.

Несколько родителей у дверей теперь старательно делали вид, что ищут что-то в сумках, сдерживая улыбки. В лаборатории повисла игривая напряжённость, которую Михаил искусно поддерживал, не позволяя женщине ответить сразу.

– Почему именно неделю? – усмехнулась она, совершенно не смущаясь. – Вы ведь человек решительный. Почему же комплименты требуют такой подготовки?

– Потому что говорить вам комплименты – всё равно что готовиться к дипломатическим переговорам: нужно взвесить каждое слово, иначе вместо приятной беседы получится провокация на грани международного скандала, – торжественно заявил Михаил, делая вид, что поправляет невидимый галстук. – А я, знаете ли, скандалов с женщинами принципиально избегаю, особенно после того, как однажды неосторожно похвалил жену одного товарища за образцово завязанный пионерский галстук. До сих пор избегаю с ним встреч…

Ольга Петровна не смогла сдержать искреннего смеха и смотрела на Михаила с удивлением, словно на странного, но, несомненно, забавного человека, способного одновременно заинтересовать и насторожить. Уходить она не спешила, наоборот, расслабилась и, пожав плечами, улыбнулась:

– Что ж, раз вы готовились неделю, придётся дать вам возможность высказаться до конца, иначе всю ночь не засну от любопытства.

– Именно на это я и рассчитывал, – уверенно ответил Михаил, будто только что заключил крупную сделку, а не просто привлёк внимание женщины, чей печальный взгляд давно не выходил у него из головы.

Он подвёл её к столу, где лежали фотографии сына среди снимков других детей, выглядевших так, словно были сделаны через марлевый платок. Михаил театрально вздохнул, перебрал отпечатки с видом коллекционера редкостей и, наконец, торжественно извлёк из груды единственный чёткий кадр с правильным светом и выверенной композицией.

– Вот, обратите внимание, – голос Михаила звучал почти благоговейно, словно он демонстрировал не детский снимок, а подлинник Рембрандта, случайно затерянный среди листовок райисполкома. – Это не просто фотография, это шедевр советского бытового жанра! Вы только взгляните на свет – так освещали лица работниц в лучших номерах журнала «Работница» конца пятидесятых. Я даже хотел назвать его «Портрет пионера в раздумьях о коммунистическом будущем», но решил, что это слишком даже для нашей фотолаборатории.

Ольга рассматривала снимок с лёгкой улыбкой, и в её глазах появилось любопытство, слегка смущённое столь пристальным вниманием к работе сына.

– Вы серьёзно, Михаил? Мне казалось, это просто удачный кадр, – тихо сказала она, не зная, как реагировать на преувеличенные похвалы.

– Просто удачный? – Михаил нарочито изумился, словно услышал нечто невероятное. – Нет, Ольга Петровна, удачный кадр – это когда в ателье вас снимают без моргания. Здесь же – искусство, внутренний взгляд ребёнка на мир! Я, конечно, не гений фотодела, но истинный талант от случайного попадания света отличаю с детства, когда моя первая плёнка напоминала скорее рентген перелома, чем человеческое лицо.

Ольга тихо рассмеялась, прикрыв рот ладонью, и Михаилу это понравилось: напряжение постепенно исчезало, уступая место доверительному веселью.

– Говорите так, будто на снимке пионер уже возглавляет шествие на Красной площади, – улыбнулась она, и во взгляде промелькнуло кокетливое сомнение. – Может, вы просто пытаетесь задержать меня здесь, преувеличивая талант сына?

– Преувеличиваю? Я? – Михаил сделал вид, что оскорблён, и развёл руками в наигранном отчаянии. – Никогда в жизни не преувеличивал, разве что слегка преуменьшал, особенно собственную биографию. Но раз уж затронута такая чувствительная тема, скажу прямо: ваш сын одарён не только чувством композиции, но и особой способностью видеть свет. Как педагог заявляю, перед нами почти фотографическое воплощение Родченко!

Женщина уже открыто смеялась, не скрывая удовольствия от столь яркой характеристики.

– Родченко? Михаил, вы рискуете! Я теперь неделю буду подозревать сына в намерении устраивать дома инсталляции из стульев и чашек!

Он удовлетворённо улыбнулся: именно такой реакции и добивался. Ему нравилось видеть её расслабленной и непосредственной.

– Именно так, Ольга Петровна. И это только начало, ведь очевидно, откуда у вашего сына талант, – Михаил выдержал паузу, давая ей слегка насторожиться. – Конечно же, от вас. Откуда ещё эта удивительная способность видеть красоту? Вы женщина редкая, интересная, хотя постоянно пытаетесь скрыть это строгой одеждой и аккуратными платками.

Ольга слегка вспыхнула от неожиданного комплимента, но её глаза засияли добрым и немного смущённым весельем.

– Михаил, я уже забыла, как реагировать на комплименты! Вы снова ведёте меня на тонкий лёд международного скандала, – голос её чуть дрогнул от приятного волнения.

– Профессиональный риск, – он шутливо пригрозил пальцем. – Мой долг педагога – напоминать матерям о внутреннем свете, который должен попадать на фотографии. И я совершенно искренен, а вовсе не пытаюсь задержать вас ещё на пять минут.

Она не могла сдержать мягкий, непринуждённый смех, и её взгляд заметно потеплел, словно женщина решила довериться игре, затеянной Михаилом.

– Хорошо, Михаил, признаю ваш профессионализм и умение делать комплименты, – с улыбкой произнесла она, притворно строго изучая его. – Но если завтра мой сын начнёт фотографировать одноклассниц, объясняя это поисками «особого женского света», виноваты будете вы.

Михаил рассмеялся, ощутив приятное тепло внутри. Первый осторожный шаг оказался многообещающим: женщина перед ним явно была заинтересована и чувствовала себя комфортно. Его план постепенно начинал сбываться, хотя он ещё не знал точно, куда приведёт этот разговор.

Усадив Ольгу Петровну за стол, Михаил неторопливо начал раскладывать фотографии, как карты, желая впечатлить сноровкой и элегантностью.

– Посмотрите на этот снимок, – вдохновенно начал он, указывая на фото женщины, задумчиво глядящей в сторону, словно прислушиваясь к тихой мелодии, доступной только ей. – Что вы здесь видите, Ольга Петровна? Просто женщину? Нет, это целая история, даже роман! В её глазах всё: тоска, ожидание чуда, понимание того, что жизнь сложнее советской инструкции к стиральной машине «Вятка-автомат».

Ольга внимательно изучила фотографию, примеряя на себя роль искусствоведа на подпольной выставке.

– Да, глаза выразительные, но не слишком ли много эмоций вы приписали одному взгляду? Может, она просто вспоминает, выключила ли дома утюг, – игриво ответила она, и Михаил сразу понял, что перед ним достойный оппонент, готовый к интеллектуальной дуэли.

– Утюг, говорите? – Михаил притворно задумался, словно взвешивая её предположение. – Нет, утюги забывают женщины, далёкие от высокого искусства. Наша героиня явно размышляет о своём жизненном пути, мечтах и, конечно, о том, как сохранить причёску в условиях постоянного ветра перемен!

Ольга рассмеялась и взглянула на Михаила с ироничным восторгом, признавая его ораторский талант и желая продолжить эту игру.

– Михаил, вы могли бы комментировать выставки в Эрмитаже! Представьте очередь желающих узнать, почему улыбается Мона Лиза: ей понравился анекдот художника или она наконец поняла, где муж спрятал деньги?

Михаил театрально приподнял бровь, изображая внезапную серьёзность:

– Нет, дорогая Ольга Петровна, Мона Лиза улыбается, потому что очередь на ковёр с оленями сократилась на целых два года! Но не будем отвлекаться на западных красавиц. У нас есть свои, достойные отдельного кинофильма. Посмотрите на это фото – разве это не чистое кино?

Он подвинул ей новый снимок: женщина стояла у окна с полуоткрытыми ставнями, а луч солнца падал на её лицо, словно тщательно выставленный софит оператора.

– Вот это и есть магия кадра, – заговорщически понизил голос Михаил. – Свет играет важную роль, но главное здесь – внутреннее свечение женщины. Она не смотрит в объектив, но её образ говорит больше, чем любые слова. Согласитесь, не каждая способна так держаться перед камерой?

Ольга внимательно рассматривала снимок, невольно примеряя на себя эмоции героини. В её глазах мелькнуло что-то глубокое и задумчивое, но вскоре вернулась привычная ирония.

– Вы считаете, Михаил, что внутреннее свечение можно заметить даже на чёрно-белом снимке? Или это просто игра света и теней, которая способна обмануть даже такого опытного человека, как вы?

– Это не обман, – возразил Михаил уверенно и тепло. – Внутренний свет женщины всегда виден на фотографии, хоть на чёрно-белой, хоть на снятой аппаратом «Смена-8М». Поверьте, женщина, излучающая такой свет, могла бы сыграть главную роль в фильме, для которого я никак не могу найти подходящую актрису.

– Фильм? – Ольга Петровна приподняла брови с подозрительным любопытством. – Надеюсь, не из тех картин, что смотрят работники ЖЭКа за плотно зашторенными окнами?

Михаил притворно ужаснулся и воздел глаза к потолку, словно прося спасения репутации:

– Что вы, Ольга Петровна! Я говорю о кино как о высоком искусстве, где важен не только сюжет, но и глубокая личность героини. Нужна женщина с внутренним стержнем, способная нести сюжет, как несущая конструкция советского небоскрёба. Это особый тип личности, способный заставить зрителей задуматься о глубине внутри них самих, которую они забывают, отдавая предпочтение «Кабачку 13 стульев».

Ольга снова рассмеялась – мягче, задумчивее, слегка заинтригованная внезапной серьёзностью Михаила.

– Вы уверены, что такие героини существуют в обычной жизни? Или это мечта режиссёра-любителя, оказавшегося в скромном фотокружке при ЖЭКе номер семь?

– Ольга Петровна, – ответил он серьёзно, ставя точку в дискуссии, – если бы я не верил в таких женщин, я бы не начал этот разговор. И знаете, я почти уверен, что одна из них прямо сейчас сидит передо мной и делает вид, что не замечает очевидного!

Она мягко рассмеялась, качая головой, признавая, что оказалась в сетях умелого оратора, и не испытывая никакого неудобства. Напротив, в её глазах читался искренний интерес и удовольствие от этой провокационной беседы. Михаил понял, что игра перешла на новый, более интригующий уровень, и впереди их ждёт что-то по-настоящему увлекательное.

Прошла неделя с того разговора, и Михаил жил на двух параллельных планах бытия: привычном, наполненном учениками, проявителями и закрепителями, и тайном, полном мыслей об Ольге Петровне, чей образ постепенно проявлялся в его сознании, как снимок в растворе. Иногда, объясняя детям принципы резкости, он ловил себя на мыслях о том, что именно было в её глазах такого неуловимого и манящего.

Интуиция Михаила была тонка настолько, что порой он сам удивлялся собственной уверенности: Ольга Петровна обязательно вернётся. Он был уверен в этом так же твёрдо, как советский гражданин в том, что рано или поздно снова встанет в знакомую очередь за колбасой или сядет за столик с «Жигулёвским», обсуждая новости с неизменным контингентом. Михаил не торопил события, лишь изредка поглядывая на дверь лаборатории в ожидании.

Этот день ничем не отличался от других: школьники возились с проявителем, Михаил в который раз объяснял разницу между выдержкой и диафрагмой, поправляя негатив и уворачиваясь от брызг воды. В воздухе привычно пахло химией и влажной бумагой, столь знакомым ароматом, что он давно перестал его замечать. Но вдруг в обычной сцене будничного дня, словно луч света, появилась фигура женщины в дверях лаборатории.

Она стояла на пороге фотолаборатории молча и нерешительно, словно внезапно оказалась в незнакомом месте, хотя минуту назад была уверена в маршруте. От привычной элегантности не осталось и следа, волосы были спрятаны под платком, повязанным поспешно и без всякой заботы о впечатлении. Именно эта простая естественность оказалась настолько трогательной, что Михаил на миг замер, одновременно удивлённый и восхищённый.

Он спокойно дал понять ученикам, что занятие окончено раньше обычного. Уловив необычную атмосферу, дети быстро собрали вещи и вышли из комнаты, украдкой бросая любопытные взгляды на незнакомку.

Когда дверь закрылась, Михаил не спеша начал прибирать фотографии и негативы со стола, позволяя женщине самой сделать шаг навстречу. Он понимал: любой его жест мог нарушить её хрупкую решимость.

Ольга постояла ещё мгновение, словно взвешивая решение, затем тихо вошла и аккуратно закрыла за собой дверь, боясь нарушить невидимую гармонию пространства. Михаил отметил про себя, что даже сейчас в простоте её облика была особенная, уязвимая привлекательность.

Она медленно подошла к столу, будто привыкая к помещению, где уже бывала, и задумчиво перебрала фотографии, словно проверяя их подлинность на ощупь. Михаил терпеливо ждал, зная, что ей необходимо не спешить, чтобы почувствовать себя уверенно и спокойно.

Наконец женщина подняла глаза и посмотрела прямо на него – серьёзно, растерянно и испуганно, но с такой решимостью, что он почувствовал уважение к её внутренней силе.

– Михаил, – произнесла она негромко, с трудом подбирая слова, – всю неделю я думала о вашем предложении. Не считала его шуткой, хотя, признаюсь, оно казалось странным. Понимаете, мне захотелось хотя бы раз побыть другой – не матерью, не коллегой, не примером для соседей, а просто собой. Той, какой была давно, но уже успела забыть. Я пришла не за вашими убеждениями, а чтобы самой сказать это вслух. Иначе я просто не поверю. Понимаете меня?

Михаил тепло улыбнулся ей, без единого вопроса давая понять, что принимает её слова полностью и без сомнений.

– Я прекрасно понимаю вас, Ольга Петровна, – сказал он тихо и уверенно. – Именно таких слов я ждал. Этот шаг нельзя сделать под чужим давлением, его можно только почувствовать самой. Теперь я знаю, что фильм получится именно таким – смелым, необычным и запоминающимся.

Ольга растерялась от собственной откровенности и нервно поправила платок, опасаясь, что Михаил сейчас посмеётся или попытается отговорить её. Но он, напротив, ощутил уважение и нежность к женщине, сумевшей открыться и показать свою настоящую, обычно скрытую сторону.

Он осторожно подошёл к ней и аккуратно коснулся её руки, почти незаметно сжав пальцы. Голос его звучал особенно тепло и уважительно:

– Знаете, Ольга Петровна, то, что вы сейчас сказали, наверное, самое ценное, что я услышал за долгое время. – Он улыбнулся доверительно, глядя ей в глаза без всякого давления. – Многие мечтают сказать это, но не решаются признаться даже самим себе. Ваше решение прекрасно именно потому, что идёт от сердца, от той части души, которую невозможно спрятать за домашними заботами или рабочими делами.

Слушая его, женщина постепенно расслабилась, напряжение сменилось едва заметной, но глубокой радостью, которую она, казалось, не испытывала уже давно. Михаил наблюдал за её лицом и искренне радовался, видя, как исчезает смущение, уступая место спокойствию и уверенности.

– Вы правда так думаете? – почти неслышно спросила она, чуть улыбаясь, словно боялась поверить, что её слова приняты всерьёз и без оговорок. – Я долго не решалась прийти именно потому, что боялась: а вдруг вы подумаете, что я сумасшедшая или авантюристка, не умеющая вести себя прилично?

– Ольга Петровна, – мягко перебил Михаил, не давая снова погрузиться в сомнения, – если уж кто и выглядит авантюристом, так это я. Представьте, каково серьёзному руководителю фотокружка советского ЖЭКа снимать экспериментальный фильм. Меня могут неправильно понять, подумать, что я западный шпион или, что ещё хуже, скрытый поклонник декадентского искусства! Так что переживать за репутацию стоит скорее мне. А вы, напротив, совершаете правильный и даже смелый шаг навстречу себе.

Ольга тихо засмеялась, взглянув на Конотопова с благодарностью и удивлением, словно впервые осознав, насколько просто и близко он умеет разговаривать. С ним было легко быть собой, без привычных условностей и масок.

– Знаете, Михаил, вы, пожалуй, самый необычный человек из всех, кого я знаю, – сказала она почти весело, снова поправляя выбившуюся прядь и смотря на него открыто. – Ваши слова одновременно смешат и смущают, но после них становится удивительно спокойно, будто рядом тот, кто не осудит и не отвернётся.

Михаил чуть сжал её руку и тепло улыбнулся, шутливо приподняв бровь:

– Видите, Ольга Петровна, вы уже начинаете разбираться и в людях, и в искусстве! Мне стоит задуматься, не замените ли вы меня однажды на посту руководителя кружка, особенно если наш фильм покорит хотя бы наш ЖЭК.

Она снова засмеялась, легко и искренне, встретив его спокойный и добрый взгляд. Впервые за долгое время улыбка на её лице была настолько естественной, что Михаил понял: это была его главная победа – человеческая, а не художественная. Победа искренности над социальными масками.

В этот момент он ощутил глубокое удовлетворение, словно проявил фотографию, на которой наконец-то появился чёткий, живой и правильный образ.

Михаил уже ясно представлял себе первую актрису и её роль в проекте, который пока ещё даже не начинался. Он начал мысленную подготовку, тщательно продумывая детали первой съёмки, атмосферу и доверие, которые должны окружить женщину, решившуюся на этот шаг.

На следующий вечер Ольга осторожно переступила порог лаборатории. В её глазах читались робость и лёгкое сомнение в правильности сделанного выбора.

– Здравствуйте, Ольга Петровна, очень рад вас видеть, – начал он тепло и уверенно. – Присаживайтесь, я объясню детали, и вы убедитесь, что это не авантюра, а настоящий художественный проект, который может стать прорывом в советском кинематографе.

Ольга села напротив, внимательно слушая каждое слово.

– Понимаете, – продолжил Михаил осторожно, – наш фильм будет не совсем обычным. В некотором роде – порно.

Женщина удивлённо подняла брови и слегка покраснела, явно не ожидая такого поворота.

– Порно? Михаил, вы уверены, что это возможно здесь, у нас?

– Понимаю вашу реакцию, – спокойно ответил Михаил, сохраняя такт. – Но поверьте, это не прихоть и не шутка. На Западе такие фильмы давно признаны искусством, и скоро подобные перемены придут и в СССР. Мы будем первыми, кто покажет зрителю иной взгляд на красоту человеческих отношений.

Ольга растерянно опустила глаза, помолчав.

– Но, Михаил, это значит… нужно сниматься без одежды и… заниматься любовью с незнакомым человеком?

Михаил мягко коснулся её руки, прерывая поток сомнений:

– Вашим партнёром буду я сам. Поверьте, это для фильма, для искусства. Мне важно, чтобы вам было спокойно и комфортно со мной.

Ольга взглянула на него, и в её глазах мелькнули искренность и смущение одновременно:

– Михаил, если честно, вы единственный мужчина, который меня действительно привлекает. Это странно, ведь мы почти не знакомы…

Он тепло улыбнулся, успокаивая её волнение:

– Спасибо за откровенность. Поверьте, это взаимно. Именно поэтому наш проект будет наполнен настоящими эмоциями. Позвольте показать вам эскизы кадров, чтобы вы лучше поняли мой замысел.

Михаил достал заранее подготовленные рисунки и профессионально объяснил каждый кадр, подчёркивая важность передачи внутреннего мира героев, их чувств и переживаний. Постепенно Ольга поняла, что речь идёт не об авантюре, а о глубоком художественном замысле, раскрывающем чувственность и искренность.

– А моя роль, Михаил, что конкретно нужно будет делать? – осторожно спросила она, скрывая любопытство и волнение.

– Ваша роль необычная, – спокойно пояснил он. – Вы просто будете собой – естественной, женственной, настоящей. Ваша героиня открывает в себе чувства, о которых даже не подозревала. Ваша задача – позволить зрителю почувствовать и поверить в это вместе с вами.

Ольга задумчиво кивнула, на её лице появилась уверенность и вдохновение:

– Мне кажется, я начинаю понимать. Наверное, смогу… Только вы помогите мне окончательно поверить в себя, ладно?

Он вновь мягко взял её руку, спокойно убеждая в правильности выбора:

– Я буду рядом, Ольга. Именно вы сделаете наш фильм уникальным и запоминающимся.

После этого разговора Ольга ушла с улыбкой и искренним вдохновением, чувствуя, что доверилась Михаилу полностью и правильно.

На следующий день Конотопов проснулся раньше обычного, ощущая себя одновременно заговорщиком и режиссёром ещё неснятого фильма.

Азартно вскочив с кровати, он сразу отправился на поиски подходящего места для первой съёмки. Выбранная локация должна была создавать атмосферу, в которой искренность и откровенность возникали бы естественно и непринуждённо.

Зайдя в служебное помещение кинотеатра, он застал Сергея за разборкой старой кинопроекционной аппаратуры. Комната, заваленная катушками плёнки и проводами, пахла нагретым железом и маслом, напоминая одновременно мастерскую и личную крепость её хозяина. Сергей был человеком практичным и циничным, с редким даром никому и ничему не доверять. Именно поэтому он был незаменимым техническим партнёром и автором острых комментариев.

– Ну что, Михаил, – начал Сергей, поднимая глаза от работы, – место для эпохального дебюта уже нашёл или решил устроить съёмки прямо здесь? Честно говоря, именно такой авангардизм пришёлся бы мне по душе: советская кровать, рваные обои и портрет генсека на фоне интимных сцен. Вот он – настоящий прорыв в социалистическом реализме!

Михаил улыбнулся, не поддаваясь на подначки и понимая, что Сергей за маской цинизма скрывает профессиональный интерес и азарт:

– Спасибо за гениальное предложение, Серёжа, но нет. Место уже есть. Я договорился насчёт квартиры знакомого электрика. Он уезжает в командировку на три дня и любезно предоставит нам жилплощадь для экспериментов.

Сергей скептически хмыкнул, откладывая отвёртку:

– Электрик в командировке и его уютная квартирка для съёмок? Звучит как начало плохого анекдота из старого выпуска журнала «Крокодил». Ты хоть уверен, что хозяин не заявится в самый ответственный момент и не испортит нам весь процесс внезапной ревностью?

Михаил рассмеялся и начал помогать Сергею разбирать громоздкую кинокамеру, стараясь говорить легко, но серьёзно:

– Серёга, мы оба знаем, что такие фильмы никогда не разрешат официально. Но это не повод отказываться. Найдём свою аудиторию через фарцовщиков и кассеты, через тех, кто устал от официоза и хочет увидеть хотя бы каплю правды и жизни. Пусть это подполье, но зато настоящее, со смыслом и страстью.

– О да, – саркастически подтвердил Сергей, пытаясь установить старый штатив, – твой фильм разойдётся быстрее, чем кассеты с «Пинк Флойдом». Только не забудь подписать один экземпляр мне – для истории подпольного советского искусства.

Михаил снова засмеялся, понимая, что Сергей уже всерьёз вовлечён в подготовку. Вместе они возились с громоздкой камерой из районного Дома культуры, пытаясь приспособить к ней допотопные осветительные приборы, явно предназначенные скорее для школьных спектаклей, чем для взрослого кино.

– Свет должен быть мягким, тёплым, почти интимным, – объяснял Михаил, закрепляя огромный абажур из папье-маше. – Ольга должна чувствовать себя естественно и комфортно.

– Атмосферу, говоришь? – фыркнул Сергей, удерживая хрупкую конструкцию. – Пока что это больше напоминает сельский клуб после пьянки после художественной самодеятельности. Если твоя актриса не сбежит в первые пять минут, она действительно великая женщина.

– Она великая женщина, – серьёзно подтвердил Михаил, утратив на миг привычную иронию. – Она способна на большее, чем сама думает. Я уверен, у нас всё получится.

Сергей впервые посмотрел на друга без обычного сарказма, с добродушной иронией:

– Знаешь, Михаил, кажется, ты давно перешёл черту, после которой нет пути назад. И хотя твоя затея выглядит чистой авантюрой, я чувствую, мы уже увязли в ней по самую шею. А если твоя актриса уже согласилась на такое, значит, она и вправду необычная женщина.

Михаил улыбнулся спокойнее и увереннее. Сейчас его мысли были заняты исключительно Ольгой, её внутренней незащищённостью и скрытым огнём, атмосферой доверия и принятия, которую необходимо создать. Он понимал, что успех или провал проекта определится уже в первые минуты съёмки, отчего азарт лишь возрастал.

– Вот увидишь, Серёжа, – задумчиво произнёс он, протирая объектив, – наша жизнь скоро изменится. И это будет не та серая история, которую нам обещали на лекциях по научному коммунизму. Мы уже переступили грань, и самое интересное только начинается.

Сергей вновь ухмыльнулся с присущим ему цинизмом:

– Надеюсь, это будет хотя бы забавно. Иначе вся эта авантюра окажется просто огромной глупостью, за которую я пока не готов отвечать.

Оба друга снова рассмеялись, продолжая тщательно готовить аппаратуру к первой съёмке.

Октябрьский вечер пропитался запахом подгоревших котлет из соседней коммуналки. В дверь фотолаборатории постучали трижды, робко, будто стучащий колебался, готовый сбежать. Михаил взглянул на часы: без четверти семь. Ольга Петровна явилась раньше на пятнадцать минут – верный знак, что нервы её звенят, как струны расстроенной балалайки.

Он открыл дверь. Перед ним стояла женщина в тёмном пальто, застёгнутом наглухо, несмотря на мягкую погоду. Платок на голове был повязан с тщательностью, достойной тайного собрания. В руках она сжимала потёртую сумочку, костяшки пальцев побелели.

– Добрый вечер, Ольга Петровна, – мягко сказал Михаил, отступая. – Проходите. Рад, что вы решились.

Она кивнула, не поднимая глаз, и скользнула внутрь. Запах её духов – недорогих, с ноткой сирени – смешался с химическими ароматами лаборатории, рождая уютный контраст.

– Не опоздала? – голос её дрожал, как у школьницы перед экзаменом.

– Напротив, вы рано. Это к лучшему – успеем всё обсудить. Чаю? Есть индийский, по блату достали.

Взгляд Ольги, карий, полный страха и решимости, наконец встретился с его глазами. Ей было около тридцати пяти, но тревога старила лицо. Морщинки у глаз выдавали привычку щуриться – быть может, от работы с бумагами.

– Спасибо, – выдохнула она, расстёгивая пальто. – Здесь тепло.

Михаил поставил чайник на плитку – гордость их самодельной студии. Сергей возился с камерой в углу, делая вид, что поглощён делом, но украдкой поглядывал на гостью.

– Присаживайтесь, – Михаил указал на стул. – Сергей, это Ольга Петровна. Ольга Петровна, это Сергей, наш оператор и мастер на все руки.

Сергей вытер ладонь о штаны и протянул руку:

– Приятно. Не волнуйтесь, у нас тут всё по-домашнему. Как в поликлинике, только с душой.

Ольга нервно хихикнула, пожала руку и снова села, теребя ремешок сумочки.

– Вы такое уже снимали? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого.

– Если честно, нет, – признался Михаил, разливая чай. – Но у нас есть опыт, техника и главное – понимание, что мы творим искусство, а не что-то постыдное.

Он поставил кружку перед ней. Ольга обхватила её, словно греясь.

– Расскажите о себе, – предложил Михаил, усевшись напротив. – Чем живёте?

– Обычная жизнь, – она пожала плечами. – Работаю в НИИ, печатаю документы, веду картотеку. Сын растёт. Развелась три года назад – муж ушёл к другой. Живём вдвоём в двушке.

Голос её был ровным, без жалости. Михаил кивал, давая ей выговориться.

– А увлечения? Досуг?

– Плаваю в бассейне при заводе. Читаю Ремарка, Хемингуэя. Помогаю сыну с уроками, особенно с литературой. Он у меня в театральном кружке, умница.

– Театр – это здорово, – улыбнулся Михаил. – То, что мы сегодня делаем, тоже театр, только перед объективом.

Ольга отпила чай и тихо спросила:

– Что именно будем снимать?

Михаил подошёл к окну, собираясь с мыслями.

– Фотопробы для фильма, – начал он ровно, словно говорил о натюрморте. – Сцены, имитирующие близость между мужчиной и женщиной. Эстетично, без пошлости.

– Имитирующие, – повторила она, и щёки её слегка порозовели. – Не по-настоящему?

– Конечно, – заверил он. – Как в театре, где ваш сын играет роль. Только роль взрослая.

Сергей, не отрываясь от объектива, добавил:

– В кино все поцелуи – игра. Камера, свет, ракурс – и зритель верит.

Ольга кивнула, цепляясь за эту мысль:

– Как в кино. Поняла.

– Отлично, – Михаил вернулся к ней. – Если готовы, начнём. Сначала нужно подготовиться.

Ольга допила чай, встала, пальцы её дрожали, расстёгивая платок.

– Где…? – оглянулась она.

– За ширмой, – указал Михаил на простыни в углу. – Можете раздеться. Не спешите.

Она ушла за ширму, унося сумочку. Михаил и Сергей переглянулись, понимая хрупкость момента. Шорох одежды за ширмой казался громким. Звук молнии резанул тишину.

– У вас тепло, – донёсся голос Ольги, пытавшейся казаться спокойной. – Это хорошо, а то я боялась замёрзнуть.

– Натопили специально, – отозвался Сергей. – Как в санатории, только без пальм.

Ещё шорох – мягкий, будто снимала чулки. Михаил проверял камеру, стараясь не думать о происходящем за ширмой.

– Я готова, – неуверенно сказала гостья лаборатории, но не вышла.

– Ольга Петровна, – мягко позвал Михаил. – Помните про театр? Занавес поднимается. Выходите, когда будете готовы. Мы профессионалы.

После паузы ширма отодвинулась. Ольга вышла, прикрываясь банным полотенцем. Плечи напряжены, одна рука сжимала ткань на груди, другая – на бёдрах. Ноги, стройные и бледные, дрожали. Но подбородок она держала высоко, бросая вызов страху.

– Вы прекрасно выглядите, – искренне сказал Михаил. – Истинная русская красота.

– Что делать? – голос её был сдавленным.

– Встаньте здесь, – он указал на простыню-фон. – Можете пока быть в полотенце, привыкнете к свету.

Сергей включил лампы с фольгой, создавшие мягкое освещение. Ольга зажмурилась, затем открыла глаза.

– Как в театре, – пробормотала она.

– Именно, – подхватил Михаил, беря камеру. – Сделаем пробные кадры. Просто стойте, дышите, расслабьтесь.

Щелчок затвора заставил её вздрогнуть, но она осталась. Постепенно плечи опустились, дыхание выровнялось.

– Теперь снимите полотенце, – сказал он спокойно, как объяснял детям выдержку. – Когда будете готовы.

Ольга вдохнула, пальцы разжались, и полотенце упало к ногам.

Она стояла обнажённая, но не сломленная. Груди, полные и упругие, сохранили форму, несмотря на возраст и материнство. Соски, тёмно-розовые, напряглись от прохлады и волнения. Живот мягкий, с едва заметными растяжками – шрамами жизни. Бёдра округлые, женственные, переходили в стройные ноги. Тёмный треугольник волос внизу живота аккуратно подстрижен – знак подготовки.

– Прекрасно, – сказал Михаил без фальши. – Поверните левое плечо к камере… так, отлично.

Он снимал, отвлекая её комментариями:

– Подбородок чуть выше… хорошо. Рука на бедро, мягче. Представьте, что гладите кошку.

Улыбка тронула её губы, напряжение постепенно уходило. Она двигалась естественнее.

– Сергей, проверь свет слева, – сказал Михаил. – Тень резковата.

Пока тот возился, Михаил спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Странно, – честно ответила она. – Но не так страшно, как думала. Вы правда профессионалы.

– Теперь сложнее, – предупредил он. – Я присоединюсь в кадре для парных снимков.

Ольга кивнула. Михаил стянул свитер и рубашку, стараясь сохранять будничный вид. В брюках он вернулся к камере:

– Сергей снимает. Начнём просто – я обнимаю вас сзади.

Он встал позади, положив руки ей на талию. Кожа Ольги была горячей, влажной от волнения. Она напряглась, но не отстранилась.

– Расслабьтесь, – шепнул он. – Это как печатать на машинке, только интереснее.

Она хихикнула, и напряжение спало. Сергей снимал, бормоча одобрения.

– Теперь лицом ко мне, – сказал Михаил. – Руки мне на плечи, мои – на вашу талию.

Они встали напротив. Михаил заметил родинку над левой грудью и шрам на плече. Ольга избегала его глаз.

– Голову назад, будто я вас целую, – продолжил он деловито.

Она откинула голову, обнажив шею. Поза вышла чувственной.

– Как в итальянском кино! – воскликнул Сергей, разрядив обстановку.

Ольга улыбнулась. Следующие позы – объятия, лёгкие поцелуи в плечо – давались легче.

– Теперь на полу, – сказал Михаил ровно. – Лежачие позы.

На пледе они устроились неловко. Сергей скомандовал:

– Ольга Петровна, сверху, колени по бокам Михаила. Наклонитесь к нему.

Поза была интимной. Груди Ольги почти касались его груди, волосы закрывали лица. Их глаза встретились.

– Извините, – шепнула она. – Я тяжёлая.

– Всё нормально, – ответил он мягко. – Вы молодец.

Они сменили позы: она на спине, он над ней; на боку; она на его коленях спиной к нему. Неловкость постепенно исчезала, сменяясь доверием.

– Последняя поза, – сказал Михаил. – Самая сложная.

Он лёг, она устроилась сверху, имитируя позу наездницы. Выражение её лица было сосредоточенным.

– Лицо, Ольга Петровна! – крикнул Сергей. – Не налоги считаете! Покажите удовольствие!

– Как? – растерялась она.

– Вспомните что-то приятное, – подсказал Михаил. – Мороженое, горячую ванну.

Она закрыла глаза, губы её приоткрылись, лицо смягчилось. Сергей снимал.

– Снято! – объявил он.

Ольга слезла, завернулась в полотенце. Щёки её пылали.

– Это всё? – спросила она, завернувшись в полотенце и избегая его взгляда.

– Всё, – кивнул Михаил, надевая рубашку. – Вы были великолепны. Настоящая актриса.

Ольга невольно усмехнулась, но почувствовала, как горячая волна смущения подкатила к горлу. «Актриса», – странное слово. Ей стало немного неловко от того, насколько легко она позволила себе войти в эту роль. Странно было осознавать, что она могла быть такой свободной – пусть даже только перед объективом.

– Актриса… – повторила она уже мягче, с лёгкой грустью и удивлением. – Забавно получилось.

– Я о вашем мастерстве, – уточнил он.

Ольга ушла за ширму переодеться. Когда шорох одежды стих, мужчины переглянулись. Сергей показал Михаилу большой палец и беззвучно произнёс: «Отлично».

Из-за ширмы Ольга вышла уже полностью одетая, снова став обычной советской служащей. Лишь растрёпанные волосы и яркий румянец выдавали недавние события.

– Когда будут готовы фотографии? – деловито спросила она, застёгивая пальто.

– Через пару дней, – ответил Михаил. – Получите вместе с гонораром.

– Да, конечно, – рассеянно кивнула Ольга, явно погружённая в собственные мысли.

У двери она остановилась и обернулась:

– Знаете, это было не так страшно, как я думала. Вы правы: почти театр. Только без зрителей.

– Зрители будут, – заметил Сергей. – Просто вы их не увидите.

От этих слов женщина поёжилась, затем решительно выпрямилась:

– Что ж, пусть смотрят. Может, хотя бы там, за границей, русскую женщину оценят по достоинству.

Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Конотопов подошёл к окну и увидел, как Ольга быстрым шагом пересекает двор. В её походке больше не было прежней зажатости: теперь она шла уверенно, с высоко поднятой головой.

– Ну как, режиссёр, – Сергей хлопнул Михаила по плечу, – доволен первым дублем?

– Она молодец, – искренне сказал тот. – Не каждая решится на такое.

– Не каждой и предлагают, – философски заметил Сергей, разбирая оборудование. – Ладно, пошли проявлять. Посмотрим, что получилось.

Они занялись привычной работой, но Михаил не переставал думать об Ольге: как она смогла преодолеть себя, как из зажатой, испуганной женщины превратилась в раскрепощённую модель. А ещё – о той улыбке, искренней и настоящей, словно Ольга наконец-то смогла побыть собой.

«Может, в этом и есть смысл нашей затеи, – подумал он, наливая проявитель в ванночку, – дать людям возможность стать теми, кем они не могут быть в обычной жизни».

Философская мысль показалась слишком возвышенной для подвала, пропахшего химикатами, но улыбка Ольги не шла из головы, напоминая, что даже в самом абсурдном предприятии есть частица настоящего счастья.

После съёмки Михаил и Сергей долго сидели в тесной фотолаборатории, молча рассматривая ещё влажные отпечатки. Воздух, пропитанный запахом уксуса и серебра, казался особенно густым, словно проявлялись не просто кадры, а новая реальность, скрытая за серой советской жизнью.

Обычно язвительный Сергей выглядел задумчивым и удивлённым. Он держал снимок, пристально разглядывая детали, будто перед ним была не подпольная фотопроба, а музейное полотно.

– Знаешь, Михаил, – наконец произнёс Сергей, задумчиво потирая подбородок, – я много видел за свою кинематографическую карьеру, но такого честного выражения лица не встречал даже у Феллини. Почти поверил, что ей было приятно. Конечно, половина заслуги здесь твоя режиссура и мои гениальные осветительные решения, но всё же…

Михаил рассмеялся и бережно забрал у Сергея фотографию:

– Серёжа, важна естественность. У Ольги получилось, потому что она ничего не играла. Она была настоящей, и это заметно даже сквозь твою камеру, замыленную партийными собраниями и пятилетками. Я и сам не ожидал такого результата.

Сергей хмыкнул, снова перебирая кадры и удовлетворённо кивая:

– Результат интересный, не спорю. Вопрос только – кто это будет смотреть? Хотя наша аудитория, которой надоели пропагандистские ролики и военные парады, возможно, оценит твою новую звезду. Пожалуй, твоя безумная идея приобретает смысл.

Михаил удовлетворённо кивнул, понимая, что циничный Сергей наконец начал верить в их затею:

– Конечно, это только начало. Но Ольга – именно то, чего не хватало. Ты видел её глаза на этих кадрах? Там настоящая жизнь, а не «победное знамя социализма». Нам надо идти дальше, и я чувствую, путь будет долгим и интересным.

– Долгим-то он будет точно, особенно если нас поймают, – усмехнулся Сергей, но уже без прежней насмешки, скорее устало принимая неизбежное. – Ладно, Михаил, раз начали – продолжим. Только обещай, что с освещением больше не будешь экспериментировать. А то снова поставишь лампу так, что у актрисы на лице тень, как у маршала Будённого на параде.

Оба рассмеялись, сбрасывая напряжение вечера. Сергей аккуратно собрал оборудование, заворачивая камеру и провода в старый плащ, служивший одновременно футляром и маскировкой. Михаил остался в лаборатории один, пересматривая кадры и убеждаясь, что результат превзошёл ожидания.

Каждый снимок казался особенным: не изображением тела, а портретом человеческой души, её тревог, надежд и желаний. Михаил чувствовал, что между ним и Ольгой возникла связь, более глубокая, чем простая профессиональная работа, – доверие, творческое взаимодействие, возможно, общность, порождённая общей тайной.

На следующий день Михаил ждал Ольгу с волнением, которого не испытывал уже много лет. Нервозность он скрывал за привычной деловитостью, притворяясь погружённым в работу с проявителем, но постоянно поглядывал на часы и дверь лаборатории.

Ольга пришла ровно в назначенное время, словно намеренно подчёркивая, что вчерашние тревоги уже не властны над ней. Михаил сразу заметил перемену: расправленные плечи, открытая улыбка, спокойный прямой взгляд без прежнего стыда.

– Добрый вечер, Михаил, – произнесла она легко и непринуждённо, будто вчерашняя съёмка была чем-то привычным вроде похода в поликлинику. – Я за сыном. Он не доставил хлопот?

– Напротив, – улыбнулся Михаил, ощущая тепло её присутствия. – Сегодня он даже проявил плёнку почти без брака. Художественное чутьё в вашей семье, похоже, наследственное.

Ольга слегка зарделась, но уже не от смущения, а от удовольствия комплименту:

– Думаю, он просто хочет вам понравиться. Вы ему очень симпатичны, Михаил. Он говорит, что вы не такой зануда, как учителя в школе.

Конотопов рассмеялся:

– Это высшая похвала, Ольга Петровна. Приятно знать, что хоть кто-то считает меня не занудой, особенно когда вся работа – объяснять подросткам разницу между выдержкой и диафрагмой.

Ольга засмеялась легко и открыто – её смех уже не был напряжённым, как раньше. Бывший олигарх почувствовал, что между ними возникло больше, чем рабочие отношения: их объединяла общая тайна, наполняющая разговоры особым доверием.

– Михаил, – вдруг сказала она серьёзно и спокойно, глядя прямо в глаза, – я хотела вас поблагодарить за вчерашний вечер. Думала, буду долго переживать, винить себя за согласие. Но сегодня утром я проснулась и поняла, что чувствую себя совершенно иначе – словно упал груз с плеч. Наверное, это звучит странно…

– Вовсе нет, Ольга Петровна, – тихо перебил Михаил. – Я вас прекрасно понимаю и очень рад это слышать. Именно в этом был смысл нашей работы – дать вам почувствовать себя свободной, настоящей, живой. У вас это получилось прекрасно.

Теперь её улыбка стала совсем открытой и доверительной:

– Спасибо, Михаил. Вы даже не представляете, насколько мне важно это услышать.

Они помолчали немного, затем Конотопов сказал мягко:

– Поверьте, для меня это тоже больше, чем просто фильм. Это начало чего-то нового. Для нас обоих.

Ольга загадочно улыбнулась, словно знала нечто пока недоступное ему. Она взяла сына за руку и ушла, оставив Михаила одного – со снимками, мыслями и осознанием, что его жизнь уже не станет прежней. Теперь у него были не просто кадры и идеи – у него появилась настоящая история, начало другой жизни, новой реальности, где он и Ольга уже не были чужими.