Влюблённые из Хоарезма

Глава 5. Ночная свадьба. Фейра

Гадальщики складывали в ларец свиток, в котором прибавилось еще несколько строк.

— Не хочет ли уважаемый Амаль распить со мною кувшин вина и потолковать о сговоре?— громогласно, так что слышно было на весь дом, вопросил Бахрам.

— С превеликим удовольствием, мой ученый собрат,— ответил Амаль, держа на весу холеные руки. Он посмотрел на собеседника и добавил: — Не позвать ли нам и Фейру, чтобы она тоже послушала?

— Все, что нужно, она услышит и так,— не понижая голоса, трубил Бахрам. — Женщинам нечего делать там, где разговаривают мужчины. Я и так избаловал свою проказницу, она творит решительно все, что хочет. Придется тебе держать ее построже, мой возлюбленный будущий зять!

В этот день третью стражу стояли Юлдуз и Харра. Они очень сдружились за прошедших два дня, и Конан, заметив это, поставил их вместе. Скривив рожу в спину Бахраму, помощник ун-баши пихнул земляка локтем в бок.

— Что ты застыл? Никогда не видел, как девушек насильно выдают замуж? Еще насмотришься.

— Как он смеет…— прошипел Юлдуз, бледный от злости.— Как он только смеет так унижать ее! Она же все слышит!

— Он для того и вопит, чтобы бедная девочка все слышала,— пожал плечами Харра.— Вздорный старик. И Амаль этот мне тоже не нравится. Карый день полощет с утра свои ногти в розовой воде. Я как-то видел его прихорашивающимся в саду. Он разве что брови не сурьмил! А уж расчесывался так, что смотреть было противно. Если он — мужчина, то мы с тобой — женщины. Тьфу, мерзость!

Юлдуз проводил взглядом ушедших в дом астрологов и недоуменно спросил:

— И что же, Бахрам готов выдать за него Фейру?

— Этот разряженный шут увивается за ней с самого первого дня, — ответил Харра. — Просто проходу не дает. Вот старик и хлопочет. Пойдем отсюда.

И он почти силой поволок друга к казарме, где уже тянуло от печи запахом мяса и лука. После трапезы и полуденного отдыха к Конану подошел Юлдуз.

— Если позволит мой ун-баши, я хотел бы до вечера уйти в город.

Конан испытующе глянул на новобранца. Минувшей ночью, после того, как выгнанный из Двора Гаданий Юлдуз послушно отправился в казарму, ун-баши проверил ларец. Хранилище свитка было в совершенной целости и запертая в нем накануне бабочка обрадовано выпорхнула в ночь. Но это могло говорить и о том, что подосланный вор не успел добраться до свитка.

— Зачем тебе в город? Ты же сказал, что у тебя там ничего не осталось?

Юлдуз улыбнулся.

— Ну, мне бы не хотелось огорчать добрую хозяйку «Трех Негодяев». Лошадь она дала мне взаймы, и будет нехорошо, если я обману ее веру в честность солдат туранской армии.

— А!— Конан вздохнул с облегчением. — Тогда возьми с собой свободных ребят. Харра занят нынче, а ты ведь наверняка знаешь город не хуже, чем он.

— Будет так, как ты скажешь, мой ун-баши,— ответил Юлдуз с поклоном, и Конан снова нахмурился.

Откуда у сына простого ткача речь и повадки царедворца? Или это передается с кхитайской кровью? Рассказывая о Кхитае, Магриб упомянул, что почтение к старшим — по возрасту ли, по званию, все едино — наивысшая добродетель, не следовать которой означает гневить и богов, и демонов. Интересно было бы посмотреть, как поведет себя парень в городе, подумал Конан и сказал, глядя в спину уходящему Юлдузу:

— Пожалуй, и я с вами прогуляюсь.

Новобранец не вздрогнул, не застыл, а только обернулся с той же улыбкой:

— Я думаю, Рута умрет от восторга. Джамла и Сагирей вчера наговорили столько, что она взяла с них слово привести тебя хотя бы раз. Они весь вечер измышляли, как бы уговорить тебя съездить сегодня к «Трем Негодяям».

«Вот и пытайся тебя подловить, с неудовольствием подумал Конан. Если бы Юлдуз начал изворачиваться, сразу стало бы ясно, что он наемный шпион. А так Нергал его разберет, что он такое».

Ехать с Юлдузом и Конаном навестить Руту вызвались и близнецы с Фархудом. Остальные, сетуя на жару и лень, остались в усадьбе. День и в самом деле выдался не по-весеннему жаркий и солнечный, столбы густого марева дрожали над разогретой дорогой. Всадники подгоняли лошадей, пока не въехали в прохладу теней узких улиц Хоарезма. Здесь усталым и разморенным скакунам было позволено идти шагом. Конан, бывший в Хоарезме впервые, с любопытством разглядывал дома серого и желтоватого камня. В Аграпуре строили большей частью тоже из камня, но поверх клали штукатурку и белили, здесь же, в силу близости горных каменоломен, первые этажи домов и высокие стены, окружавшие дворы, пестрели живым, неполированным камнем.

В предпраздничные дни в город съехалось множество людей, а потому улицы и площади города были переполнены, и из каждого трактира слышались веселые выкрики. На ступенях храмов толпились паломники и богомольцы, особенно большая толпа собралась у знаменитого хоарезмского Храма Огня, где жрецы-провидцы предсказывали судьбу всем желающим — правда, соглашались ответить только на один вопрос и за большие деньги. Длинный тощий служка, стоя на верхней ступени храма, составлял список желающих, его осаждали толстяки в парчовых халатах, сквозь толпу пробивался шелковый паланкин с какой-то знатной женщиной. Ниже стоял люд победнее. Каждому из них пришлось бы копить не один десяток лет, чтобы собрать плату за Откровение Эрлика, и они довольствовались тем хотя бы, что глазели на богатых счастливцев, которые могли себе это позволить.

Проезжая мимо этого шевелящегося муравейника, Конан не удержался:

— Вы только посмотрите, как эти глупцы спешат расстаться со своими кошельками! А ведь укради у любого из них те же деньги какой-нибудь оборванец, они не успокоились бы, пока не посадили его на кол!

— Здесь ты не прав в одном, мой ун-баши: вор украдет у них деньги и ничего не даст взамен, — отозвался Юлдуз. — А жрецы Священного Огненного Круга дадут ответ на вопрос, который, быть может, мучил этого человека всю жизнь.

— Ты что же, веришь в эту чушь?— удивился Конан.

— Это не чушь, а пророчество. Я видел, как это делается: жрецы входят в транс, и тогда один человек зачитывает вопросы один за другим, и на них даются ответы, которые пишет на отдельных листах другой человек. Доказательством же тому, что ответы эти истинны, служит забавное обстоятельство: как правило, задавший вопрос не доволен полученным ответом.

— Как это может быть? — вмешался Фархуд.— Ответ – он и есть ответ. Если только это не нечто туманное и двусмысленное.

— Нет, ответы всегда четки. Просто не всегда правильны вопросы, — пояснил Юлдуз. — Это трудно — составить правильный вопрос. Ну, скажи, что бы ты хотел спросить?

— Хотя бы — ну, положим, когда я умру?

— Ты будешь доволен, если тебе ответят: Когда будет выиграна великая битва? И ведь это, быть может, будет правдой, но ты со дня полученного ответа не найдешь себе покоя нигде, ибо во всех странах ведутся битвы, и любая может оказаться смертельной для тебя.

— Тогда зачем задавать вопросы?— пожал плечами Фархуд.— Уж лучше никакого ответа, чем такой!

— Любопытство человеческое неистребимо,— улыбаясь, ответил Юлдуз.— Сам я никогда не пытался получить предсказание в Храме Огня. Они свернули к базарной площади. У «Трех Негодяев» их уже поджидала Рута. — Я словно чувствовала, что вы приедете!— закричала она с порога.— Господин мой Юлдуз, ты возвращаешь мне лошадь! Понравилась тебе моя Снежна?

— Прекрасная кобыла, хозяюшка, — ответил Юлдуз, спешиваясь.— Выносливая и незлая. В тот раз мы мчались до дому галопом, она почти не вспотела.

— Ну, так бери ее себе. Не спорь, я подсчитала, сколько ты мне тогда оставил, так там хватит еще на три таких кобылы! Ничего не желаю слушать! Она твоя.

— Благодарю тебя, моя госпожа,— поклонился ей Юлдуз, и Рута, к собственному удивлению, залилась краской.

— Пустое,— пробормотала она.

Взглянув, наконец, на остальных приехавших, Рута тотчас опознала среди них Конана.

— Ты, несомненно, и есть прославленный Конан-киммериец! — Черные волосы, синие глаза! Мы ведь почти земляки, знаешь ты об этом? Как же ты попал в Туран?

— Если у тебя найдется свободная комната наверху, я расскажу тебе все, что ты захочешь знать, моя красотка,— усмехнулся Конан, привязывая своего могучего жеребца.

— Ну, так иди за мной,— сказала Рута, и, не оборачиваясь, прошествовала в таверну. — А вы располагайтесь, где хотите, все к вашим услугам!— услышали остальные ее крик уже с лестницы, ведущей наверх.

Конан подмигнул им и направился вслед за хозяйкой.

— Славные мои девочки!— позвал Фархуд.— Ваша хозяйка и наш ун-баши удалились выяснять, как близко были их родные деревни! Не мешало бы нам этим воспользоваться!

В ответ на его зов сбежалось пять девушек, с хохотом и щебетом они живо собрали угощение и заперли таверну на большой железный засов.

Весь дом остался в полном распоряжении пятерых мужчин и дюжины женщин. Впрочем, мужчин было только четверо: Юлдуз отказался принимать участие в веселье, сказав, что у него есть невеста. Оставив Фархуда и братьев в общей зале, где они растащили вдоль стен столы и стулья, очистив пространство посередине, Юлдуз вышел к бассейну у помоста и остался там, с кувшином золотого вина и мечтами о возлюбленной.

Когда Рута и Конан, наконец, спустились вниз, в общей зале царила умиротворенная тишина. То есть это была тишина по сравнению с тем, что творилось в ней за каких-то два или три часа до того. Сдвинув несколько столов в один, солдаты и девушки мирно беседовали о самых разных пустяках. Когда пиршество плоти превратилось в пиршество желудков, к компании присоединился и Юлдуз.

— Пить хочу!— громогласно возвестил с верхней ступеньки Конан. На плече у него восседала разомлевшая Рута.— И есть!

Их появление было встречено воплями восторга. Из погреба извлекли новые кувшины и холодную баранину, Рута принялась хлопотать у очага, и веселье застолья вспыхнуло с новой силой.

Лишь когда в закрытых резными ставнями окнах начал гаснуть дневной свет, Конан хлопнул ладонью по столу и объявил:

— Нам пора!

— Еще чуть-чуть!— отозвалась Рута, сидевшая у него на коленях, обвив белыми руками смуглую шею киммерийца. — До второй стражи!

— Уже темнеет, а Харра там один,— возразил Конан, надевая кольчугу и перевязь с мечом.— Мы славно повеселились, но долг есть долг. Собирайтесь!

И словно ответом на этот клич снаружи раздался громкий стук: кто-то колотил ногой в двери таверны.

— Эй, хозяйка! Открывай! Давненько мы не щипали твоих гусей и девок!

— Ну, их,— отмахнулась Рута.— Я устала. Правда, мои сладкие?— Она возвысила голос и крикнула:— Нынче трактир закрыт! Мы устали и никого не кормим сегодня!

Ответом на это был возмущенный рев, по меньшей мере, дюжины луженых глоток.

— А как же пять боевых лошадей при полной сбруе, что стоят у твоей коновязи?— заорал тот же голос.— Их хозяев ты тоже, стало быть, не кормишь? Или кормишь только их? А ну, подавай их сюда, мы их посолим, поперчим да сожрем с потрохами!

Конан шагнул вперед.

— Кто это там тявкает, как пес из-под забора?— рявкнул он.— Давно зуботычин не получали?

Рута повисла у него на локте, умоляюще шепча:

— Молчи, молчи, они погалдят и уйдут, их же там не меньше десятка…

Тотчас, подтверждая ее слова, на дверь обрушился град ударов, и послышались новые вопли ярости и брань.

— Эти псы порвут твоих котиков в клочья, Рута! Открывай двери!

Конан сбросил Руту с себя досадливым жестом, как сбрасывают докучливого муравья.

— Открывай двери, Фархуд! Сейчас мы покажем этим крысам, какие зубастые здесь сидят коты!

Фархуд, обнажив меч, вынул засов из петель — и тут же отскочил, пригнувшись в боевой стойке.

В таверну ввалился полупьяный подгулявший сброд — несколько стражников и их друзья из младших мастеровых. Увидев пятерых вооруженных воинов в кольчугах и при мечах, гуляки несколько протрезвели.

— У-у, — сказал один, по виду — дворцовый стражник. — Какие когтистые коты! Мяу! Мяу! Вы и любовью занимаетесь в кольчугах?

Конан молча выхватил меч, но дорогу ему заступил Юлдуз.

— Пусть мой ун-баши позволит мне сначала поговорить с этими людьми. Зачем вы явились сюда? Если за весельем — так милости просим, места всем хватит, а если за дракой — так лучше протрезвитесь сначала.

— Посолим, поперчим и сьедим!— выкрикнул чей-то голос сзади, и сразу несколько пьянчужек начали скандировать:— Посолим! Поперчим! И съедим!

— Расходитесь по домам, к женам и детям,— продолжал Юлдуз.— Иначе многие из вас никогда больше не увидят ни жен, ни детей.

— Да что он болтает, этот мальчишка!— взревел, наконец, другой стражник и протолкался вперед, размахивая мечом.— Не пора ли тебе домой к мамочке, сосунок? Ты хоть меч-то в руках удержишь?

— В третий раз говорю вам: одумайтесь, мы еще можем разойтись по-хорошему…— снова начал Юлдуз, но тут стражник с бычьим ревом бросился на него.

Никто не успел заметить, когда Юлдуз вынул меч.

Мгновение назад его руки были пусты, но никто и вздохнуть не успел, как стражник уже валялся на полу обезглавленным.

Это послужило сигналом. Тонко завизжала Рута, ее визг подхватили девушки. Толпа пьянчуг ринулась на воинов Конана, размахивая кто оружием, кто подхваченным на ходу табуретом. Но ун-баши успел заметить, что у большинства все же были мечи, причем прекрасной стали.

Звон оружия мешался со звоном бьющейся посуды:

Рута и ее помощницы, не переставая визжать, швыряли в головы нападающим все, что подворачивалось под руку, и швыряли довольно метко.

Конан щедро раздавал удары, но, улучив момент, схватил одного из гуляк за ворот рубахи и отволок в сторонку.

— Кто подослал вас? Ну? От тебя даже не разит, шакалье отродье! Говори, или я перережу тебе горло!

Чуя у шеи холодную сталь кинжала, наемник, округлив от ужаса глаза, еле слышно прохрипел:

— Мардуф… Мардуф велел убить Конана-киммерийца и всех, кого с ним застанем…

— Падаль!— сплюнул Конан и чиркнул кинжалом по горлу убийцы. Обернувшись к остальным, киммериец увидел, что стычка окончена. Трое из лежащих на полу были обезглавлены, в смерти остальных тоже сомневаться не приходилось.— Десять убито, остальные бежали,— подсчитал Конан.— Неплохой улов, ребята, клянусь Кромом! И трое из них — на счету Юлдуза. Что ж ты скромничал, парень?

Юлдуз молча и тщательно вытирал свой клинок полой халата одного из убитых.

— А что, Юлдуз,— весело спросил Фархуд, вбрасывая меч в ножны,— в Кхитае все сыновья ткачей так лихо дерутся?

— Я не хотел их убивать,— тихо сказал юноша.— Я их предупредил.

— Посмотреть на тебя, так ты убиваешь впервые в жизни, — хмурясь, заметил Конан.

— Так оно и есть. По крайней мере, катаной. Лучший бой — это тот, который не состоялся.

— Кром! Тогда зачем же ты носишь при себе меч?— уже не на шутку разозлился ун-баши.— И когда успел научиться так им владеть? Вертясь перед серебряным зеркалом?

Юлдуз вскинул гордую голову. В глазах его полыхнул недобрый огонь. Но мгновение спустя он ответил тем же тихим и ровным голосом, каким говорил всегда:

— Владение мечом — это искусство. Бой с равным себе и воином — это искусство. Бой с уличным забиякой — это позор. Но другого оружия у меня при себе не было.

Киммериец удивленно вздернул брови и переглянулся с Закиром и Альмидом. Те пожали плечами.

— А если бы было?— спросил Фархуд.

— Если хотите, я расскажу вам одну историю, пока мы едем домой, — предложил Юлдуз. — Кхитайскую легенду. Или, может быть, не совсем легенду.

— Валяй,— разрешил Конан. Близнецы отвязали всех лошадей, отряд расселся по седлам, и начался неторопливый рассказ.

— Когда-то давно в провинции Чжэнь правил благородный Унь Ши из рода Вэй, справедливый и честный наместник Императора. Был у него дайгон по имени Итсан Па, опытный и умелый воин. С другими дайгонами он вел воинство Унь Ши в битвах против камбуйцев, что постоянно тревожили северные границы Кхитая.

И вот однажды наместник заболел. Заболел так тяжело, что все думали, он уже никогда не поправится. А наследовать ему должен был его сын, с которым у Итсан Па однажды вышла ссора — как обычно, из-за прекрасной девушки. Их бой чести не кончился ничем, то есть оба были изранены и не смогли продолжить поединок. Но девушка выбрала сама. Она выходила Итсан Па и стала ему женой. И сын наместника затаил злобу на них обоих.

И вот, когда лекари объявили, что Унь Ши не проживет более недели, Итсан Па пришел к своей любимой и сказал: «Жена моя, возьми детей, возьми столько драгоценностей, сколько сможем мы унести и бежим в Камбую, потому что не будет нам здесь жизни, если наш недруг придет к власти.

— «Как,— удивилась его жена,— ты бросишь своего господина и благодетеля в трудный для него час?»

— «Да, ибо пекусь о благе наших с тобой детей.

Прекрасная Ута-но промолчала, но когда дайтон вернулся с лошадьми, он застал и жену, и детей мертвыми, ибо они предпочли смерть предательству и бегству…»

— Как это?— удивился Закир. — По-твоему, лучше умереть, чем жить в изгнании?

— Лучше умереть, чем предать своего господина,— возразил Юлдуз. — Если не на своих дайгонов ему рассчитывать, то на кого же? Тем паче, что Итсан Па намеревался перейти к его врагам, камбуйцам. Если бы он сделал это миг спустя после смерти своего господина, не нашлось бы никого, кто осудил его. Но моя сказка не об этом. Слушайте дальше.

— «И тогда дайгон Итсан Па проклял своего господина и его сына, проклял и себя самого. И бежал в Камбую. Император Камбуи и Пограничных Островов принял его приветливо и любезно и сделал военачальником над всеми своими войсками. Итсан Па женился второй раз, обзавелся домом и детьми и был счастлив. Он редко вспоминал свою родину, а если вспоминал, то не тосковал по ней. А Унь Ши выжил и правил далее. И вот однажды Император призвал его к себе и сказал: «Я желаю проверить твою преданность мне и трону Камбуи. Завтра утром наши войска выступают походом на провинцию Чжэнь, и ты поведешь их.

— «С великой охотой, ибо там правит мой старинный враг»,— ответил Итсан Па.

— «Чем же так обидел тебя Унь Ши, что ты его ненавидишь?»— спросил его Император.

— «Он обрек меня на вечные страдания и клеймо предателя тем, что не умер, тяжело заболев».

И бывший дайгон повел камбуйское войско на провинцию Чжэнь. Две армии сошлись на широкой равнине, и трава под копытами коней побурела от крови, а неба не стало видно за тучами стрел. И вот Итсан Па, воспользовавшись суматохой боя, пробился к шатру наместника, где он сидел в складном кресле в окружении всего только двух дайгонов. Итсан Па всегда был лучшим воином всей армии Унь Ши, он легко зарубил бросившихся на него дайгонов. А затем упал на колени перед креслом наместника и закричал: «Прости или убей меня, господин, ибо я не в силах так жить больше!» Но Унь Ши молча сидел в своем кресле, и лицо его было неподвижно. «Тогда я убью тебя и избавлюсь, наконец, от этой пытки!» — крикнул дайгон и кинулся на своего бывшего господина. Унь Ши имел при себе и меч, и метательные кинжалы, но не стал обнажать благородного оружия против предателя. Он отбивался сложенным металлическим веером и даже не встал со своего кресла. А потом подоспели другие дайгоны наместника и убили предателя».

— Это все?— спросил Конан.

— Все,— ответил Юлдуз.— Эту сказку рассказал мне отец, когда я подрался первый раз в жизни и помчался домой за катаной, чтобы порубить обидчиков на куски. Их было больше, и они тогда здорово избили меня. Но позже я свел с ними счеты, а еще позже крепко подружился и не раз думал потом, что было бы, если бы отец не успел меня тогда остановить.

— Это его слова: «Лучший бой — это тот, который не состоялся»? — спросил Конан.

— Нет, это старинная кхитайская поговорка.

— Я бы назвал тебя трусом, Юлдуз, если бы не видел, как ты дерешься, — задумчиво сказал Конан.— Ты прав, из тебя плохой воин. Но из тебя вышел бы хороший правитель.

— Пока что из меня вышел хороший ткач!— весело рассмеялся Юлдуз.— Я подарил Руте за лошадь ковер своей работы из тех, что не распродал, и она благодарила меня так, словно получила луну с небес. А что может быть лучшей музыкой для ушей мастера, чем похвала?

— Звон катаны!— ехидно ввернул Фархуд.— Я не видел тебя за ткацким станком, но видел с мечом в руках. Не пройдет и трех месяцев, как ун-баши сделает из тебя настоящего воина!

Конан, хмурясь, о чем-то напряженно думал.

— Скажи, Юлдуз, твоего отца звали не мастер Тай?— спросил он вдруг негромко. — Ты еще ни разу не говорил, что ткешь ковры, а не шелк или бархат.

— Моего отца звали Тай Цзы,— ответил Юлдуз.— Это его ковер лежит у Бахрама во дворе.

— И ты хотел его украсть? А я тебе помешал?

Юлдуз помолчал. Конан смотрел на него чуть сощуря синие глаза, и не было в них ни осуждения, ни злости.

— Я сказал тебе, что я хотел сделать,— ответил, наконец, Юлдуз.— Можешь назвать это «украсть», если хочешь.

Фархуд, Закир и Альмид спорили о предательстве и чести наемника и не слышали тихий разговор ун-баши и новобранца.

— Запомни, парень: мне нет дела до ссор твоего отца и почтенного Бахрама, — раздельно произнес Конан. — Но если я еще раз застану тебя во Дворе Гаданий в неурочное время, я спущу с тебя шкуру, ты понял?

Юлдуз склонил голову:

— Я понял, ун-баши.

Прибыв в усадьбу, Конан предоставил своим молодцам распускать хвосты перед остальными, а сам отозвал в сторонку Харру и рассказал о нападении так, как было. Упомянул и о предсмертном крике одного из наемных убийц.

— Это были не подвыпившие гуляки, Харра. Это были наемные убийцы. Мардук начал действовать в открытую. Поэтому никаких вылазок в город меньше, чем ввосьмером. Я тут как-нибудь справлюсь с остальными.

— Так Юлдуз дрался за троих?— не без удовольствия переспросил Харра.— А ты еще не хотел брать его. Теперь ты ему веришь?

— Теперь я верю ему еще меньше, чем прежде,— мрачно ответил ун-баши.

— Да почему же, выгрызи Нергал тебе сердце?!— вспылил Харра.— Знаешь пословицу: по какому месту не ударь, все тебе больно!

— Он — сын ткача?!— вспылил в ответ Конан.— Кром Владыка! Тогда я — сын короля Аквилонии! Где ты видел ткача, который разговаривает, как принц крови, и дерется, как берсерк? Зачем-то он лжет, и я много дал бы за то, чтобы узнать правду!

Харра расхохотался.

— Этот дурацкий ларец с дурацким свитком сделал тебя подозрительнее ревнивого мужа, Конан!

В следующее мгновение он уже лежал на земле, сбитый с ног тяжелым ударом кулака.

— Когда все это закончится,— сказал ун-баши,— можешь как-нибудь за бутылкой обозвать меня даже евнухом, так и быть. А пока придержи свое веселье при себе, иначе, видит Кром, останешься без зубов.

Харра в ответ на это только что-то прорычал, потирая челюсть. Но охота смеяться у него пропала.

А Конан уже шел к казарме, зычно крича:

— Эй, ночные болтуны! Попетушились и хватит! Всем спать, не то завтра подниму до свету и заставлю бегать по дюжине кругов вокруг озера!

— Напугал, — проворчал Харра, поднимаясь с земли и идя за ним следом.— Хоть одну ночь поспи первым, я выспался днем.

— Втирание в доверие к начальству путем подкупа и лести, — бросил ему через плечо ун-баши, и помощник вздохнул с облегчением: не злится.— Иди ложись, я тебя сегодня растолкаю раньше, чем обычно.

Харра, еще что-то ворча, полез на свой топчан, а Конан забрался на крышу и сел, подставив лицо убывающей луне. Харра был прав в одном: он слишком подозрителен. Какие бы цели ни преследовал Юлдуз, ни к свитку, ни к Мардуфу они, пожалуй, не имели отношения… А из парня и в самом деле можно было бы воспитать славного воина. Вот только заносчив он слишком, хоть и вежлив. Ну, добро бы был он сыном какого-нибудь вельможи, было бы все ясно… Значит, в чем-то он все-таки лжет, повторил себе Конан и снова нахмурился. Вот только зачем?

Шорох внизу прервал его мысли. Где-то возле дома прятался человек. Конан насторожился. Спрыгнув со стены, он начал по-кошачьи бесшумно подбираться к тем кустам, откуда доносились подозрительные звуки.

Это могла быть и ласка, крадущаяся в курятник, и новый посланец Мардуфа. Шорох сместился. Переместившись вслед за ним, Конан услышал разговор. Говорили двое, но так тихо, что слов было не разобрать. Ун-баши затаился в кустах, ожидая, когда воры начнут подбираться к ларцу. Но они почему-то не торопились. Разговор становился все громче, и Конан, пользуясь тем, что его явно не слышат, подошел поближе. И тут все стихло. «Прах и пепел» — почти беззвучно выругался киммериец и скользнул по траве к дверям внутреннего двора, боясь упустить злоумышленников.

Но звук возобновился в другой стороне, там, где выходила в сад большая веранда. Что-то быстро прошуршало по траве среди деревьев и исчезло в саду. Конан кинулся к ларцу — свиток был на месте.

Осторожно закрыв крышку, он снова прислушался, сдерживая дыхание. В доме кто-то плакал. Конан неслышной тенью вышел в сад и заскользил вдоль стены дома, подбираясь к тому окну, откуда доносились тихие всхлипывания.

Ун-баши перевел дыхание. Похоже, кто-то просто приходил к одной из девушек-служанок, и они поссорились. Наверно, какой-нибудь деревенский парень. Двое служанок Мейры изредка появлялись во дворе и в саду, пробегая мимо солдат Конана шаловливыми ящерками.

Обе были смуглые, румяные, с лукавыми ямочками на щеках. Деревенского воздыхателя одной из них Конан даже как-то видел: он однажды приходил к дому вечерней порой. Киммериец уже собрался вернуться на свой наблюдательный пост, как вдруг из окна высунулась девичья головка и быстро огляделась вокруг. Конан почти слился со стеной и травой, боясь вздохнуть. Короткое время спустя из окна вылезла девушка. Повисла на карнизе, сползая на животе, а потом спрыгнула вниз.

Встав и отряхнувшись, она решительно пошла через сад. Конан, заинтригованный, двинулся вслед за ней. Он бесшумно крался между деревьев, перебегая с места на место, но вскоре понял, что мог бы просто идти по тропе, ведущей к озеру, — девушка не заметила бы ничего. Она шла, низко опустив голову, прижимая к груди стиснутые руки и что-то быстро бормоча про себя. Конан не разобрал ни слова, кроме многократного призыва к всеблагому Эрлику и милостивой Иштар.

Тонкая белая фигурка почти светилась в темноте. Девушка вышла к берегу озера и молитвенно вскинула руки. На запястьях у нее звякнули браслеты. Она сняла одну туфлю и попробовала воду пальцами ноги. Потом вздохнула и, не раздеваясь, вошла в озеро.

«Кто же это купается в платье и украшениях?»— успел подумать Конан, но тут девушка вскрикнула по-птичьи, потеряв опору под ногами — видимо, ступила в яму — и скрылась под водой. На миг ее головка вынырнула, всколыхнув равнодушную гладь озера, — и тотчас же снова пропала, увлекаемая тяжелыми косами.

Конан, сам когда-то попавший в реку, не стянув в узел своих длинных волос, хорошо помнил, какой тяжестью они становятся в воде. А косы у ночной купальщицы были чуть не до земли.

Помянув Нергала, он ужом выскользнул из перевязи с мечом, на всякий случай зажал в зубах кинжал, скинул сапоги и прыгнул в теплую, как парное молоко, воду. В несколько гребков сильными руками он достиг того места, где еще расходились круги, и нырнул. Подводная яма оказалась неглубокой, чуть выше его роста, он схватил девушку за косы и вытянул на поверхность.

Как ни скуден был свет ущербной луны, Конан тотчас узнал ее. Это была Фейра, любительница сказок. Славную сказку решила она рассказать своему озеру напоследок!

Вытащив на берег мокрую добычу, киммериец, имевший весьма смутные представления о том, что делать с утопленниками, пристроил девушку головой себе на колени, разорвал ворот платья и принялся растирать ей холодную грудь. По счастью, Фейра не успела наглотаться воды и еще дышала.

Терка его жестких, загрубевших мозолистых ладоней оставляла красные отпечатки на нежной коже, и если не побежавшая живее кровь, то боль от его усилий заставила девушку очнуться. Она застонала и открыла глаза. И увидела склонившееся над ней темное от торфяной воды лицо в обрамлении черных мокрых волос.

— Кто ты?— слабым голосом спросила девушка.

— Дух озерных глубин, который забирает таких вот дурочек, как ты,— сердито ответил Конан.

С него текла вода, в волосы набились тина и водоросли, его вполне можно было принять за озерного демона.

— А мне все равно,— ответила Фейра и закрыла глаза.— Делай со мной что хочешь, хоть ешь.

Киммериец выругался и несильно, но хлестко ударил ее по щеке. Девушка вскрикнула.

— Очнись, детка,— сказал он тоном, в котором ясно читалось: «Тебе же будет хуже, если ты этого не сделаешь». — Я не намерен торчать тут над тобой до рассвета. Ты подхватишь лихорадку, если будешь дальше лежать мокрая на холодной земле, — добавил он тоном ниже.

Утопленница выглядела так жалко, что язык не поворачивался бранить ее.

— Так я жива!— поняла, наконец, Фейра и с неожиданной яростью набросилась на своего спасителя:— Зачем ты это сделал? Разве я кричала «помогите»? А?! Кто тебя просил меня спасать? Это входит в твои обязанности ун-баши — вытаскивать девушек из воды, когда они хотят утопиться?

Натиск ее был так внезапен, что Конан на миг лишился дара речи. Девушка еще что-то выкрикивала с ненавистью, сжимая маленькие кулачки, когда он молча сгреб ее в охапку и решительно направился вдоль берега, туда, где над озером поднимался высокий глинистый обрыв. Встав на краю, он поднял отбивающуюся дерзкую девчонку на вытянутых руках. Она затихла, боясь шевельнуться.

— Ну? Швырнуть тебя вниз или отпустить, о, ты, жаждущая смерти в зловонной тине?

— Пустить, пустить! — поспешно пискнула она.

Конан рассмеялся и опустил Фейру на землю.

— Дурочка,— сказал он ласково. И назидательным тоном повторил фразу, услышанную на днях от мудрого Магриба:— Ибо живой еще может повернуть колесо своей судьбы, мертвые же — мертвы.

Фейра без сил опустилась в траву и разрыдалась.

— Колесо моей судьбы крутит отец!— услышал Конан сквозь всхлипывания.— Я вольна только умереть. Может, я и в самом деле умру от лихорадки, если просижу на земле остаток ночи…

— Вот заладила! Ну-ка, вставай, и пойдем со мной, нам обоим надо обсушиться и переодеться. Я дам тебе мяса и вина, что остались от ужина, и ты расскажешь мне, с чего это такая хорошенькая девчонка, как ты, захотела вдруг свести счеты с жизнью.

Всхлипывая, она побрела за ним к казарме. В доме все спали, не было только нескольких солдат, которых Конан отпустил в город до рассвета. Киммериец стянул с себя мокрые штаны и рубашку, оставшись в одной набедренной повязке, растопил печь во дворе, вытащил из своих вещей теплый плащ из верблюжьей шерсти, кинул Фейре:

— Снимай все мокрое и укутайся пока в это.— И, чтобы не смущать девушку, ушел за низкую глинобитную стену, бросив через плечо:— Крикнешь, когда управишься.

Ждать ему пришлось долго. Зато когда он вернулся, наконец, во двор, на большой жаровне уже шкворчало мясо, распространяя в ночном воздухе восхитительный запах, а мокрая одежда — и ее, и его — была развешана на низких ветвях кривого тутовника, росшего над виноградной решеткой. Фейра, обмотанная одеялом по самые подмышки, сидела у пышущей жаром печи и расплетала свои мокрые косы.

— Ну,— сказал Конан, разливая вино по глиняным кружкам,— я жду рассказа. Полагаю, я заслужил его. И если это в человеческих силах, я обещаю помочь тебе в твоей беде, только, ради прекрасной Иштар, не топись больше.

— Не смейся надо мной, о, храбрый воин из далекой Киммерии,— тихо сказала Фейра, не поднимая глаз.— История моя проста, и помочь ты мне не можешь ничем.

— Пока человек жив, ему всегда можно помочь,— заметил Конан. — Так что рассказывай.

— Что ж, ты и сам уже многое знаешь. Мы с Юлдузом встретились прошлой осенью в доме моего отца, и с первой встречи полюбили друг друга. Солнце казалось нам черным, трава казалась золою, пока мы были в разлуке, и все цветы расцветали для нас, когда он приезжал — открыто или тайком, извещая о себе через пастушка из деревни.— Фейра говорила нараспев, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь, словно рассказывала старинное предание.— А весною состоялся сговор, и после празднеств Равноденствия должна была быть наша свадьба…

— Так вот зачем он здесь, этот красавчик!— с облегчением расхохотался Конан.— А я-то, выгрызи Нергал мою печенку, уж всерьез подумывал, не шпион ли он Мардуфа. Ты обрадовала и успокоила меня, девочка. Хочешь еще вина? Нет? Ну, я налью себе… Так почему же вы не поженились, раз так любите друг друга?

— Потому что наши отцы повздорили между собой,— вздохнула Фейра.— Я уже говорила тебе, что так и не поняла, в чем же там было дело. До свадьбы оставалось всего две луны… А мастер Тай вдруг умер от какой-то своей кхитайской болезни, а, может, просто от огорчения…

Она снова всхлипнула.

— Ну, пусть бы отец просто отказал Юлдузу, я бы ушла в храм Иштар и приняла бы обет, и молилась бы всю жизнь, чтобы мой возлюбленный смог полюбить другую…

Слезы уже вовсю текли у нее по лицу, ей было жаль себя, ей совсем не хотелось уходить в храм, этой маленькой, перепуганной девочке, у которой первая любовь обернулась таким страданием и страхом.— Но теперь он сватает меня за этого слюнтяя, Амаля!

Конан хмыкнул: томный надушенный юноша, по его мнению, заслуживал еще менее лестного имени. Но не удержался и чуть поддразнил девушку:

— Ну, слюнтяй или нет, а смотрит он на тебя…

— Как пес на течную суку,— зло сказала Фейра, поджав губы и сузив глаза.

«А девчонка с характером,— с уважением отметил Конан.— Юлдузу-то, может, несладко придется». А вслух сказал:

— Ну ладно, а топиться-то зачем?

— А что ж мне еще остается?— по-детски наивно сказала она.— Свадьба назначена на новолуние. Юлдуз говорит: «Потерпи, родная, я непременно что-нибудь придумаю». Но только что тут придумаешь?

— До новолуния еще целых семь дней. Скажись больной, тяни время. Вы, женщины, прекрасно умеете это делать, если захотите.

— А потом что? Юлдуз поступил к тебе на службу…

— Не ко мне, а к Повелителю Илдизу…— строго поправил ее Конан.

— …Да сияет над ним Око Эрлика все его дни, только мне-то как быть? Он уйдет с тобой в столицу и пока еще дослужится до такого чина, чтобы увезти меня от отца силой! А мужнюю жену по законам Пророка не может увезти и Великий визирь, чтобы не быть после этого битым палками по пяткам и лишенным мужества. Разве что я отравлю своего благоверного, да простит мне милостивая Иштар самые помыслы об этом. Но злодейством счастья не добудешь…

Слезы снова навернулись ей на глаза.

— А ведь ты права, малышка!— весело воскликнул киммериец, осененный счастливой мыслью.— Никто не может отобрать у мужа жену, даже Великий визирь Повелителя! Поэтому вам двоим нужно просто пожениться.

Девушка посмотрела на него с надеждой.

— Но ведь нужно двое свидетелей… — робко сказала она.— А у нас с Юлдузом никого нет…

— Меня и Харры будет недостаточно?

Конан вскочил на ноги, ему не терпелось осуществить свою затею. Девчонка нравилась ему все больше, а к вздорному астрологу он не питал никакой приязни, особенно после учиненного накануне скандала. Провести глупого и упрямого родителя и выручить из беды двух отчаявшихся влюбленных — что может быть благороднее? И киммериец, внутренне хохоча в предвкушении веселой проделки, велел Фейре:

— Беги-ка, надень что-нибудь подобающее, да скорее возвращайся сюда. Ты верхом ездить умеешь?

— Смогу, если надо!— отозвалась Фейра совсем другим, звонким и веселым голосом.— Я быстро!

И, вскарабкавшись на плоскую крышу казармы по приставной лестнице, она почти бесшумно исчезла в саду.

— Ай, да девушка!— восхищенно пробормотал киммериец.— Мне бы такую сестренку! Иштар щедра к Юлдузу!

Войдя в казарму, он направился к топчану новобранца, намереваясь поднять его хорошим пинком. Но место у стены пустовало. На топчане лежало одно только свернутое одеяло, которое в темноте легко можно было принять за спящего человека. Но к пинкам ун-баши оно осталось совершенно равнодушно. Киммериец не на шутку разаозлился.

— Кхитайский ублюдок!— шепотом выругался Конан. — Где он шляется, Нергал его забери?

— Что случилось?— послышался из темноты хриплый со сна голос Харры. — Тревога? Будить всех?

— Хорошо, что ты проснулся,— отозвался Конан и еще раз пнул уже лежащее на полу одеяло Юлдуза.— Вставай, Харра, и иди за мной.

Выбравшись из душной тьмы общей спальни, Конан быстро пересказал своему помощнику события этой ночи.

— Ну, и где же он, этот пылкий влюбленный?— хмыкнул Харра.

— Шляется где-то рядом, ищет возлюбленную в озере — может, догадался, что не вовремя оставил. Вот и он!

В калитке, ведущей из двора в сад, появился Юлдуз. Увидев ун-баши и его помощника, явно его поджидающих, юноша растерянно застыл на месте.

— Где ты был?— спросил Конан самым суровым тоном, на какой был способен. Харра тихо хрюкнул у него за спиной.

— Там, где ты запретил мне бывать, мой ун-баши,— глядя Конану прямо в глаза, честно ответил Юлдуз.

— Если бы ты был чуть-чуть поразговорчивее, сын мой, — сказал ун-баши тоном Магриба,— я смог бы помочь тебе гораздо раньше.— И, с удовольствием глядя на недоумевающего новобранца, велел:— Оседлай четырех лошадей, мы едем в город.

Юлдуз, не говоря ни слова, отправился в конюшню. Конан обернулся к Харре.

— Что скажешь, старый друг? Надо помочь несчастным детям. Нет ли у тебя в городе знакомого казия или жреца Эрлика, мой хитроумный Харра? Сойдет даже младший жрец.

— Найдем,— ухмыльнулся Харра.— Где-то у нас тут было вино, а то гортань у меня пересохла, как заброшенный колодец.— Разыскав кувшин, он приложился к нему, не утруждаясь поисками чистой чаши.— Ах, хорошо, клянусь Оком Эрлика, под чьими лучами созрел виноград для этого вина!.. Мне тоже не по нраву вздорный старикан. Хорошо бы сыграть с ним эту шутку. Эй, Юлдуз!— окликнул он юношу, который уже вывел четверых оседланных скакунов и подтягивал подпруги.— А сохранил ли ты запись о сговоре?

— Каком еще сговоре?— очень натурально изображая неведенье, отозвался Юлдуз.

— О вашей свадьбе с несравненной Фейрой!— невозмутимо заявил Конан, веселясь от души.— Я ее сегодня вьпащил за косы из озера, так надоело малышке ждать, пока ты наконец решишься назвать ее своей!— И, словно не замечая, как резко побледнел Юлдуз, киммериец добавил с самой серьезной миной:

— Я тебе просто завидую, парень. Не каждый день топятся из-за меня прекрасные девушки!

— Да, если б каждый, это было бы приятно,— заметил хохочущий Харра.

— Что с Фейрой?— тихо сказал Юлдуз таким жутким голосом, что начальник, дабы тут же на месте не лишиться подающего надежды воина, поспешил его успокоить:

— Жива она, жива. Ручаюсь, сейчас она выпрыгнула из окна отчего дома и со всех ног бежит сюда — слышишь шорох в кустах? Нынче ночью мы едем в город тайно вас женить.— Конан закатил глаза и загнусил, весьма искусно подражая казию: — Согласен ли Юлдуз, сын ремесленника Тай Цзы, взять в жены Фейру, дочь астролога Бахрама, сына… Кого-то ибн Такого-то…

— Горшечника Мирада,— приглушенно выкрикнул девичий голос, и перед пораженными мужчинами предстала преобразившаяся Фейра — в белом платье и белых же шелковых шальварах, в золотом халате и тонком покрывале. Расшитые жемчугом маленькие туфли не годились для скачки, и ун-баши ворчливо распорядился:

— Юлдуз, расседлай одну лошадь, невеста поедет с тобой, целее будет… Может, закатать тебя в ковер для верности?

— Обойдется, — буркнул Харра.

Означенная невеста этой ночью сделалась чудо как хороша, и наемник вдруг застыдился своего заспанного вида, встрепанных волос и заляпанных винными и жирными пятнами штанов.

— Давай я подсажу.— Он подставил руки, и Фейра ловко взобралась на седло— Вот так. А теперь — поехали, небо уже сереет. Успеть бы, пока не хватились.