Властители ночи

«Мелкая изморось сменилась легким дождиком…»

Дорога заканчивалась совсем как девичество — неожиданно и необратимо: она вбегала на мост, шла как ни в чем не бывало до первого пролета и… попросту исчезала. Второй пролет моста торчал из воды метрах в двадцати от берега, ощетинившись толстыми металлическими прутьями. Если бы я каким-то чудом спрыгнул туда, например, с вертолета, то наверняка напоролся бы на железяку. Вот только зачем мне было туда прыгать? Я поставил машину на ручной тормоз и вышел под дождь. Моросило уже четыре часа, что меня, с одной стороны, радовало, а с другой — беспокоило: я не люблю дождь, а в особенности такой вот затяжной, унылый и мелкий. Кроме того, он закрывал вид на горы, так что я не мог видеть, во что ввязываюсь и чего ради покинул уютный и сухой Нью-Йорк.

Подойдя к первому ограждению, я толкнул его ногой. Оно загрохотало, нарушив насыщенную влагой тишину. Вынув руки из карманов, я поднял воротник и отодвинул ограждение в сторону, так же поступил и со вторым. На растянутую, словно третье ограждение, проволоку я вообще не обратил внимания. Вернувшись к тихо шумевшему двухсотсильным двигателем БМВ, я сел за руль, не сумев удержаться от того, чтобы не бросить взгляд на прикуриватель, но всё же заставил себя думать над дальнейшими действиями, а не над положительными и отрицательными сторонами прощания с дурной привычкой. Из динамиков доносился очередной шлягер группы «Догз энд Боунз», а я занялся отпечатками пальцев. Я точно помнил, до чего дотрагивался, но, несмотря на это, дважды протер всю внутренность салона, заполнив его запахом «свежей кожи» из аэрозоля. Затем я медленно проехал вперед, остановившись лишь после того, как капот разорвал проволоку, проверил, насколько далеко от края находятся передние колеса, и вышел из машины. Поместив между педалью газа и краем сиденья дощечку с привязанной к ней веревкой, я дернул за нее. Дощечка выпала, двигатель снова мягко, но энергично заурчал; я послал последний чувственный взгляд прикуривателю, надел перчатки, протер ими клавиши плеера, рычаг скоростей, кожу сиденья. Еще раз нажав на газ с помощью дощечки, я проверил, надежно ли держится веревка. Ждать больше было нечего, но я еще раз внимательно огляделся по сторонам. Из динамиков доносилась романтически-металлическая баллада.

— Не злись, старик, — сказал я Джассарею, заканчивавшему одну из своих божественных песен. — Я сразу же куплю комплект твоих дисков…

Присев возле машины, я резко ударил по рычагу и отскочил; коробка передач рявкнула от столь хамского обращения, но передала усилие на колеса. БМВ с номером С850 SGI промчался мимо меня, слегка свернув в сторону, но практически не отклонившись от предназначенного ему мной пути к первому, и наверняка последнему, полету в воду. Я крепко схватился за веревку, дощечка выпала, как и предполагалось, двигатель тотчас же стих, но машину спасти уже не мог. Автомобиль исчез из виду, а я даже не стал тратить время на то, чтобы посмотреть, как в мутной Айриш-Ривер тонут полмиллиона долларов. Может быть, потому, что не моих?

Смотав веревку, я отложил ее в сторону и несколькими горстями песка присыпал черные следы стертых шин. Забрав веревку, я вернулся на шоссе и поставил на место ограждения. Отвязав дощечку, использовавшуюся для блокировки педали, я швырнул ее в кучу строительного мусора, веревку — в воду, ополоснул руки в луже. Больше мне ничего не оставалось, кроме как возвращаться под дождем в Редлиф-Хилл. Восемь километров. Я зашагал по дороге, подсчитывая, сколько воды может впитать одежда такого индивидуума, как я, — сто восемьдесят шесть сантиметров, восемьдесят килограммов, короткие волосы. Усы. Усы, кажется, не намокают?

Мелкая изморось сменилась легким дождиком; судя по подсчетам, которые я делал на ходу, получалось, что каждые десять шагов на меня выливается около стакана воды. Сто шагов — десять стаканов, чуть меньше трех литров. Полкилометра — вот уже и ведро. Нет, наверное, не так — ведро воды весит двенадцать кило, через километр на мне был бы панцирь из двадцати, я бы это непременно почувствовал, черт побери. Наверняка избыток вытекает, подумал я. Я посмотрел вниз — в ботинках действительно хлюпало, но из них должна была бы хлестать вода, разве что я ошибся в подсчетах? Если бы еще забыть о сигаретах… О боже, как же мне сразу захотелось курить, когда я подумал о том, что не должен думать о том, как мне хочется курить. Попробую еще раз посчитать, может быть, пройдет. Дождь будет пытаться сбить меня с толку, то усиливаясь, то ослабевая, но полностью это ему никогда не удастся. Задача: на идущего под дождем человека падает каждую секунду «х» воды. Впитывающая поверхность этого человека составляет «у». Через какое время у него возникнет желание силы «z», чтобы помчаться кратчайшим путем к старой дороге, поймать машину и смыться из предместий Редлиф-Хилл, из этого проклятого промокшего штата и, может быть, самой этой благословенной страны?..

О, первые дома. Ура, буль-буль, хлюп-хлюп! Я восстановил в памяти план города: так, сворачиваем с главной, начинающейся здесь, Горизонт-авеню, попадаем на Брукс-авеню, две улицы, и небольшая гостиница. Там мы бросим якорь, послав кого-нибудь за сухой пижамой, двумя гектарами полотенец и — йо-хо-хо — бутылкой рома!..

Подтянув потяжелевшие, спадающие брюки, я двинулся дальше, словно участник провинциального состязания по бегу в мешках. Преодолев так полкилометра совершенно пустой улицы, я свернул на Брукс-авеню и, чувствуя прилив сил и надежды, побежал по скользкому тротуару вдоль ряда припаркованных автомобилей, с укоризной в ветровых стеклах ожидавших своих владельцев. Я как раз миновал заднюю часть выкрашенного в ярко-красный цвет фургона, не отрывая взгляда от маячившей впереди неоновой вывески, как вдруг его задние двери резко распахнулись. Я поскользнулся на мокром асфальте, инстинктивно пытаясь выставить руки, ударился виском о железо и завертелся вокруг собственной оси. Мне показалось, что сквозь грохот обрушившегося на меня неба я слышу чей-то крик, стукнулся затылком о кузов и успел подумать: «Это еще не всё!» Исключительно ценная мысль, поскольку и в самом деле в завершение я треснулся черепом об асфальт. В пронзительном блеске замаячило темное пятно, затем и оно посветлело и стало ярче солнца, а потом всё вокруг почернело, и реальность разорвала со мной все отношения.

Что-то обожгло лицо, стало больно. Я сделал всё, что мог, чтобы пересилить боль, то есть — застонал. Беззвучно. Нужно собрать все силы… Все — что? Где их взять?

Жжение сменилось холодом, в первое мгновение неприятным, но сразу же принесшим облегчение. Я благодарно вздохнул. Сквозь окно пробился свет, откуда-то возникло светлое пятно и нависло надо мной. Я понял, что лежу, а это пятно — лицо, причем, скорее всего, не мое. Я также понял, что это вовсе не открыли окно, это я открыл глаза. Мозг вздрогнул, заскрежетал и заработал.

Я начал мыслить. И слышать:

— …койно. Вы меня слышите? Пожалуйста, не двигайтесь. Сейчас вам будет лучше…

Голос становился то громче, то тише, словно говоривший раскачивался на большом кресле-качалке, но его лицо висело надо мной на одном и том же расстоянии. Нарушения слуха, констатировал я и несколько раз моргнул. Со стороны левой руки — я неожиданно почувствовал ее где-то рядом с собой и даже вспомнил, что она всегда там была, — разошлась теплая волна, что-то пробилось сквозь легкие, я закашлялся. Почувствовав прилив сил, я вдохнул полной грудью.

— Я жив…

— Конечно, вам ничто не угрожает, — сказало приятно улыбающееся, симпатичное мужское лицо. Я попытался сосредоточить на нем взгляд. Врач понял, что у меня проблемы с фокусировкой зрения, и слегка отодвинулся. Я увидел его более отчетливо и сообразил, что это лицо мне знакомо, что я видел его, и даже не один раз. Он улыбнулся, и до меня дошло, что он удивительно похож на Джоша Да Сильву из сериала «Бай-бай, Дороти». Я попытался об этом сказать, но он меня опередил: — Полежите еще немного, а потом, если вы захотите, сможете сесть.

— Да Сильва… — пробормотал я.

— Отлично! — обрадовался он. — Правда, я — не он, но вижу, что к вам вернулась способность видеть и рассуждать, поскольку об этом мне уже приходилось слышать от других.

Я поморгал, на мгновение закрыл глаза, несколько раз вздохнул и начал садиться.

— Ну ладно, раз уж вы упрямитесь… — сказал «Джош». —Сейчас сами убедитесь…

Он профессионально поддержал меня, передвинул что-то за спиной, а когда я уже сидел, отошел, продолжая улыбаться, потом вдруг посмотрел куда-то в сторону и сказал, обращаясь не ко мне:

— Вот она, твоя жертва.

Я повернул голову и почувствовал, что сейчас меня хватит удар. Волна горячей крови поднялась откуда-то из нижней части организма и начала закипать в голове; на всякий случай я открыл рот и издал какой-то неопределенный звук. Фальшивый Да Сильва схватил меня за плечи и силой уложил обратно, — впрочем, ему не пришлось особо стараться.

— Ну вот видите, я же предупреждал. Немного терпения… — укоризненно проворчал он.

Я был с ним полностью согласен, хотя он не сказал, где мне это терпение взять. Я полежал немного с закрытыми глазами, шум в голове утих, и я снова открыл глаза. Рядом с врачом стояла женщина. Ей было лет тридцать, серо-голубые глаза были широко распахнуты, огненно-рыжие волосы торчали во все стороны, над левым уголком рта — маленькая родинка. Даже еще не вполне придя в себя, я заметил, что ее лицо когда-то подверглось безжалостному анализу, были сделаны соответствующие выводы, и наверняка нынешний, весьма привлекательный, конечный эффект был результатом немалого труда и женщины, и ее компьютера, и визажистов; я также был уверен, что в каких бы отношениях я с ней ни был, мне не удалось бы увидеть ее в «натуральном» облике.

Полулежа, я смотрел на нее снизу. Меня удивила форма ее ноздрей — изящные, вытянутые овалы, может быть, даже не овалы, а закругленные на концах щели, самые узкие, какие я когда-либо видел. Я по-идиотски таращился на ее нос и молчал, не доверяя собственному разуму и органам речи. Она тоже молчала, разглядывая меня столь же внимательно, но — даю голову на отсечение — по совершенно другой причине. «Да Сильва» кашлянул и отошел в сторону. Я подмигнул и улыбнулся женщине, не переставая лихорадочно размышлять, что означает ее присутствие здесь. Множество золотистых и черных цепочек на ее шее и груди зашевелились, когда она тряхнула головой, собираясь сказать нечто, на что никак не могла решиться. Доктор, похожий на Да Сильву, смешал микстуру и подсунул ее мне под нос. В ноздри ударило облачко воздушных пузырьков.

— Выпейте. Уверен, у вас сейчас шумит в голове. Скоро перестанет, но прежде всего вам необходим долгий, укрепляющий сон, часов на пятнадцать.

— Но, может быть, я всё же успею узнать, что произошло? Где я?..

— Это я… То есть это я виновата. — У женщины оказался приятный голос, слегка хриплый, словно от избытка крепких сигарет, но она наверняка не курила. У меня начало посасывать там, где всегда обычно зарождается никотиновый голод. — Я слишком резко открыла дверцы своего «баджера» и ударила вас по голове…

— Три крупных шишки! — радостно дополнил «Джош». — Похоже, что вы получили дверцей по голове, а потом еще добавили о кузов и тротуар.

В голове у меня снова зашумело. Оба моих собеседника расплылись в воздухе, затем изображение снова стало резким. Я облизал губы и решил хоть что-то сказать. Оказалось, что это не так легко, но я все же выдавил из себя:

— Надеюсь, краска не повреждена, я не хотел бы в первый же день звонить в страховую компанию…

— Побеспокойтесь лучше о себе, — посоветовал врач. — Потребуется новая покраска в нескольких местах или шпаклевка, по крайней мере временно. Ну, — он весело посмотрел на женщину, — я побежал, Вэл. — И, обращаясь ко мне: — Спите…

Словно загипнотизированный его словами, я провалился во тьму.

Меня разбудило болезненное давление на мочевой пузырь. Я осторожно сел, вглядываясь в окружавшую меня темноту. Вспомнить, где я нахожусь, не составило для меня никаких проблем, но определить, что находится вокруг, было невозможно — плотные шторы полностью перекрывали свет. Борясь с нарастающей в геометрической прогрессии естественной потребностью, я поднес к лицу левую руку. Второй час ночи. Я огляделся по сторонам; сердце подпрыгнуло, когда мне показалось, что в углу возле двери сидит кто-то с сигаретой во рту, и лишь несколько мгновений спустя я сообразил, что маленький красный огонек — это светодиод на панели телефона. Если бы не полный мочевой пузырь, я рискнул бы подслушать хозяйку, но сейчас важнейшей моей задачей было найти туалет.

Я сел, осторожно опустив ноги на холодный деревянный пол. Дверь находилась где-то справа, но я не был в этом настолько уверен, чтобы рисковать еще одной шишкой. И у меня не было времени. Тихо постанывая, я встал, сделал два неуклюжих шага к окну, нащупал и поднял штору, а затем, лавируя среди мебели, вышел из комнаты. На противоположной стороне коридора была еще одна дверь. Мысленно поскуливая, а может быть, и не только мысленно, я добрался до нее, нащупал выключатель и, ослепленный ярким светом, бросился к унитазу. Мне пришлось на него сесть, настолько у меня закружилась голова, но это того стоило. Минуты через две я отважился открыть глаза и осмотреться, но ничего интересного не увидел — классическая ванная комната, нейтрально-белые полотенца, немного косметики, мужской и женской, возможно оставленной предыдущими гостями. Катушка зубной нити, гель после бритья, и рядом — «Единственный Действенный и Безопасный Для Окружающей Среды Крем-Депилятор». Я попытался рассмешить самого себя, представив себе собственное лицо, намазанное «ЕДиБДОСКД», но чувство облегчения в мочевом пузыре не приносило душевного спокойствия. Слишком много всего, причем слишком внезапно и внепланово, произошло за последние — я еще раз посмотрел на часы — десять часов. Я облегченно вздохнул и вдруг почувствовал, что ванную заполняет резкий запах мочи с характерным лекарственным оттенком. Вскочив на ноги, я бросился к всё еще открытой двери, закрыл ее и спустил воду и лишь затем подошел к зеркалу, чтобы тотчас же об этом пожалеть.

Бедняга Скотти!

Небритая физиономия с глубокими и обширными синяками под глазами. Гигантская шишка над правым глазом. Я дотронулся до нее, и ей это явно не понравилось. Я попытался прикрыть ее волосами, но для этого мне потребовалось бы их вдвое больше, чем имелось в наличии. Ничего не поделаешь. Оставив глаз в покое, я ощупал голову. Так, как и сказал доктор — еще две шишки, но где им было тягаться с той громадиной на лбу!

Открыв кран, я плеснул немного воды на шишку, сполоснул стакан и выпил холодной воды, оказавшейся куда вкуснее типичного содержимого нью-йоркского водопровода. Я зевнул — шишка предостерегающе запульсировала. Я подошел к двери и прислушался. Тишина. Не особо скрываясь, но и не слишком демонстративно, я вышел из ванной, погасив свет и не закрывая дверь. Лампочка на телефоне всё еще светилась. Долгий ночной разговор. Может быть, она советуется с адвокатом, что делать с собственноручно изувеченным до потери сознания человеком?

Может быть…

Или…

Я обошел столик с пустой вазой, прошел, почти не замедляя шаг, мимо тумбочки с телефоном, лег и погрузился в размышления. Вернее, собирался погрузиться, но не успел. У меня лишь мелькнула какая-то единственная мысль, но прежде чем я схватил ее за хвост, она шмыгнула прочь, и я рухнул в пустоту.

Меня разбудила боль — это Шишка Номер Один среагировала на прикосновение к углу подушки. Я сразу же всё вспомнил, и мне удалось удержаться от рефлекторно-мазохистских попыток ощупать череп. Отбросив плед, я сел. Что-то перекатилось внутри черепной коробки, оставив после себя кратковременную вспышку боли. Я немного поморгал и почувствовал, что снова готов действовать.

В качестве пункта первого я вспомнил, что уже две недели не курю и что это очень больно; сразу же засосало где-то во внутренностях, словно от жуткого голода, которого не могут удовлетворить перец, сахар, карри, мята, орехи, батоны, пиво, лакрица, травы доктоpa Пратакаера, сосновый экстракт, желе из водорослей, чили, сухая колбаса, морская капуста, речной окунь, сахарная вата, шоколад, жевательная резинка и так далее, и так далее… Лишь нездоровый, смолистый, вонючий, клейкий, коричневый, канцерогенный никотин. Я пососал собственные щеки, они оказались не слишком вкусными, да и не могли быть — в конце концов, я сосал их уже несколько десятков лет.

Чтобы подавить приступ сочувствия к самому себе, я встал и подошел к окну. Залитый ливнем асфальт, ряды автомобилей — мимо проехал какой-то «комбо», забрызгав собственный зад и бока припаркованных машин; посмотрев на небо, я подумал, что в такую погоду хорошо может быть только лягушкам. В комнате сразу сделалось холоднее, я потер руки, но это ничего не дало, ходить же в одеяле не относилось к числу моих любимых занятий, так что оставался лишь горячий душ, и именно это я и выбрал. Где-то на середине мытья, когда, поливая спину кипятком, я одновременно чистил зубы одной из приготовленных на этот случай щеток, у меня вдруг закружилась голова, и, чтобы не рухнуть лицом вниз, пришлось резко сменить температуру воды и сесть на дно ванны.

— Плохи твои дела, приятель, — сказал я вслух. Изо рта на подбородок и грудь потекла белая пена. Что-то случилось с глазами, потом зрение пришло в норму. Отфыркиваясь, я подставил лицо под струи воды и прополоскал рот. Недомогание прошло, я снова чувствовал себя собой, однако на всякий случай еще немного посидел в ванне.

Завершив мытье ледяным душем, я завернулся в два полотенца и побежал в комнату. Стуча зубами, надел халат, пригладил волосы и направился к двери.

Дверь открылась передо мной сама, на пороге стояла взъерошенная рыжая хозяйка. Увидев меня, она пошевелила губами, шире открыла глаза… Глаза были красивые, у меня у самого такие, так что я мог оценить вполне объективно. Я остановился.

— Если я вас напугал… — я воспользовался одной из своих обворожительных улыбок, — то всегда можно сказать, что это было не так-то легко!

Поднявшиеся было брови вернулись на место, словно испуганные неожиданным шумом лежавшие на удобных подушках кошки, на губах появилась ответная улыбка. Насколько эта улыбка была искренней, я понять пока что не мог.

— Я и в самом деле испугалась, еще как. Я на цыпочках подкрадывалась, чтобы… — Она вытянула руку, на которой висели какие-то предметы гардероба. — Ваша одежда выглядит не лучшим образом…

Я взял у нее джинсы и пушистый шерстяной свитер; зашелестели пакеты, в которые были упакованы рубашка, белье и носки. Ее рука, которой я случайно коснулся, оказалась холодной.

— Спасибо.

Прежде чем я успел сказать что-то еще, она сообщила, что завтрак ждет меня внизу, его можно также принести наверх, а едва я произнес, что не намерен провести весь день в постели, хозяйка повернулась и проворно сбежала по лестнице. От свитера пахло магазином, но он явно был куплен не сегодня, джинсы уже по крайней мере раз стирались, рубашка и белье — в магазинной упаковке. В итоге я оказался одетым в серо-сине-голубых тонах, но — черт побери, откуда она об этом знала? — примерно так, как одеваюсь я сам. Даже джинсы были моей любимой модели 501. А ведь во время столкновения с ее фургоном на мне были фланелевые брюки, которые, промокнув, могли навести на мысль о любых возможных моделях и цветах мира.

Гм?

Испытав во время одевания еще один приступ боли, я понял, что мне не следует слишком долго держать голову наклоненной вперед, так что всё остальное время я комично задирал ее вверх. Под конец я обнаружил, что никто не подумал об обуви — моих ботинок не было. Впрочем, я тут же представил, как они выглядят после вчерашнего ливня. Носки оказались в достаточной степени мягкими, теплыми и уютными. Я спустился в них вниз, стараясь не опускать голову. Мне повезло, и я не свалился с лестницы.

— Я здесь! — услышал я ее голос; с той же стороны донесся крепкий аромат кофе, так что именно туда я и направился. Интересным было лишь то, что в носках я двигался бесшумнее, чем голливудский индеец, и тем не менее она услышала мое приближение, когда я был на предпоследней ступеньке. Может быть, я слишком громко сопел?

— Прошу!

Я вошел в кухню, из тех, где всё новое, но не напоказ, а действительно используется каждый день. Даже микроволновка была самой последней модели. Стоя на пороге, я принюхался: кофе, горячие булочки, кажется, бекон и еще какое-то мясо, кроме того…

— Кофе?

— Да, пожалуйста. — Я подошел ближе и протянул руку: — Скотт Хэмисдейл.

Несмотря на возню на кухне, ее руки оставались всё такими же холодными. Она пожала мне руку не слишком сильно, но и не слишком робко.

— Валери Полмант, — сказала она. — Можете звать меня Вэл. Сразу скажу, что не знаю, как перед вами извиниться, и моя страховка…

— Вэл! — Я поднял руку, прерывая поток извинений. — Это я во всём виноват — бежал и напоролся на твою дверцу. Что поделаешь — бывает… Я рад, что ты не подаешь на меня в суд за причинение душевных страданий, и закончим на этом. Только передашь мне еще счет от доктора Да Сильвы, пойдет за счет моей страховки, и так далее. Ладно?

Она надолго задумалась, и это начало меня слегка беспокоить — в конце концов, я протягиваю ей дружескую руку, а тут на тебе…

— Почему Да Сильва?

Теперь уже я надолго задумался. А, вот в чем дело?!

— Я имею в виду доктора Да Сильву, которого играл Нико Сенавака. Из сериала «Бай-бай, Дороти», — пояснил я.

Она нахмурилась и тряхнула копной огненно-рыжих волос, совсем как персонаж одного из мультфильмов Гарри Квестинга. На нее приятно было смотреть.

— Не понимаю, — в конце концов заявила она.

— Ну, это один тип, который играл в одном сериале, — терпеливо объяснил я. — Похож на того доктора, который был здесь вчера…

— А! Поняла, ну и идиотка же я. Это был Гарри Вернер. Страшно рычащее имя, верно? Как у какого-нибудь злого полицейского. — Она быстро расставила на столе тарелки, разложила приборы. — Прошу. — Она показала мне на стул, сама же бросилась к микроволновке и ловко выгрузила оттуда ломти бекона, куриные грудки, кружки перца с наложенной на них какой-то массой, теплые булочки. Прямо как для медведя, проснувшегося от зимней спячки. Она разложила еду по тарелкам. — Этим я в основном и питаюсь, — пояснила она, не ожидая вопроса, но ей, видимо, не первый раз уже приходилось объяснять отсутствие кукурузных хлопьев и тостов. — Потом я принимаюсь за работу и уже до вечера от нее не отрываюсь.

Я понимающе кивнул, затем, тщательно все продумав, перебросил на свою тарелку кусок постного мяса и немного перца, стараясь не смотреть тоскливым взглядом на чашку, но, кажется, всё же посмотрел, так как хозяйка хлопнула ладонью по столу и помчалась к кофеварке. Я алчно отхлебнул кофе, прежде чем откусить первый кусочек мяса. Натощак вкус показался мне несколько странным, но после нескольких глотков кофе даже поджаристый бекон выглядел вполне недурным. В поисках темы для разговора я окинул взглядом кухню. Над головой хозяйки висели круглые часы «зеркального» типа — тройка на месте девятки и ход против часовой стрелки. Но всё же, подумал я, это еще недостаточный повод для беседы за завтраком?

— Какая-то работа, в которой исключительно важную роль играет время? — наконец, спросил я, чтобы хоть как-то завязать разговор.

— Нет, просто привычка. — Она с хрустом откусила кусок хлеба с говядиной. — Что-то на грани научной литературы и беллетристики… Я психолог, но специализируюсь на человеческих страхах, точнее, нахожу новые страхи и фобии или извлекаю на свет старые, придавая им новый, современный блеск.

Интересно, подумал я, что это — самоирония или профессиональное предисловие к каталогу выставки? Я положил себе на ломтик мяса немного овощей. И кто так ест с утра?

— Если бы не упоминание о научной литературе, я бы рискнул и сказал, что вы наверняка пишете… пишешь романы ужасов?

— Почти верно, я ищу идеи для сценариев фильмов ужасов. Ну, понимаешь: кто чего боится, чем можно попугать уже сейчас, а чем только завтра. Поскольку есть такие… — она описала вилкой круг в воздухе, — моды, волны, тенденции. Помнишь — пауки? Куда ни повернешься — мохнатые, черные, бесшумно ползающие пауки. Все знали, что такое арахнофобия. Потом черви, и так далее. Летучие мыши, вуду, возродившиеся в Канаде вервольфы, не говоря уже о сибирских волколаках, вампирах…

— Ага… — Я подумал, что если занимаешься столь интересной тематикой, действительно есть смысл наедаться с утра, чтобы потом не подавлять тошноту во время работы. — Не думал, что создание ужастиков столь коммерциализировалось. И удается такими исследованиями заработать на жизнь?

— Наверняка! Может, и не хватит на хлеб с маслом для нескольких сотен таких, как я, но для полутора десятков… — Она пожала плечами.

— Ясно, — сказал я, стараясь делать вид, будто она меня убедила. — Значит, сидишь вот так и комбинируешь… — Я сделал паузу.

— Прежде всего, я читаю специальную литературу, журналы, отчеты о клинических случаях фобии, кроме того, старые романы ужасов, учебники черной магии, шабаши, ритуалы, верования и множество другого. Я живу не только за счет идей — немного пишу сама, иногда получаю письмо от сценариста: «Слушай, в этом месте должно что-то быть, но я никак не могу сообразить, что именно», читаю и помогаю. Потом получаю деньги, и всё.

Я допил кофе, вытер губы и машинально огляделся в поисках сигарет. Вэл перехватила мой взгляд и правильно его поняла:

— Я не курю, но если ты хочешь…

— Да, хочу, но три недели назад я бросил курить. — Я вслушался в собственный голос, пытаясь найти в нем признаки капитуляции, но, похоже, их пока не было. — Не будем об этом.

Она рискованно наклонилась вместе со стулом назад, но, видимо, подобная позиция давно уже была проверена и испытана, во всяком случае, она не глядя взяла кружку с кофе и перенесла ее на стол. Я поспешно подставил чашку.

— А ты чем занимаешься? — Рано или поздно она должна была об этом спросить, а я вынужден был ответить правду.

— Я частный детектив. Сыщик, про каких пишут в бульварных романах…

Она замерла столь выразительно, что если бы мне пришлось на основании ее реакции дать оценку «виновна-невиновна», я поставил бы на «виновна» последние ботинки и комплект любимых клюшек для гольфа. Несколько секунд спустя она пришла в себя — в достаточной степени для того, чтобы притвориться, будто обнаружила пятнышко на бедре, и наклонила голову, чтобы его стереть. Копна рыжих волос закрыла от моего взгляда ее лицо, но сейчас мне и незачем было на него смотреть.

— В последнее время для таких, как я, появилось новое прозвище, — продолжал я как ни в чем не бывало. — Канистра. От латинского «канис» — собака. Но как раз для него я не предвижу большого будущего.

— У тебя дело в Редлиф-Хилл? — Она подняла взгляд. — Хотя, наверное, я не должна спрашивать?

— Нет. — Я нарочито медленно потянулся к чашке и не спеша выпил кофе. — То есть — у меня нет здесь никакого дела, и можешь спрашивать. Если не смогу или не захочу, я просто не отвечу. А почему в таком случае я здесь? — Я позволил себе широко и искренне улыбнуться. — Со вчерашнего дня я житель Редлиф-Хилл, открываю здесь агентство.

— Шутишь?!

— Нет, я предложил свою кандидатуру нескольким городам и получил четыре патента на лицензии. Я выбрал этот, потому что здесь горы, а мне всегда хотелось кататься на лыжах чаще, чем раз в неделю.

— Придется тебя разочаровать — трассы здесь не лучшие. Только два года назад местный мэр решил включить нас в каталог общеизвестных курортов, где-то между Аспеном и Денвером. Здесь, скорее, более подходящее место для альпинизма, зимой бывают лавины, и так далее.

Я пренебрежительно пожал плечами:

— Ты понятия не имеешь — но не говори этого никому, — какими на самом деле были прочие кандидатуры! О таких Кевин Гроггс говорил, что самым крупным успехом городского совета было издание восемь лет назад каталога местных ям и луж.

— И ты вчера только приехал, а я тебя стукнула! Неплохой привет.

Она уже полностью пришла в себя.

— Это был первый урок: не бегать по улицам Редлиф-Хилл. Особенно под дождем. А кстати — тут всегда так льет? Энциклопедии об этом молчат.

— Осенью здесь всегда мокро и сыро, но в этом году хуже, чем когда-либо. — Она встала и начала переносить пустую посуду в открытую пасть большой посудомоечной машины. У нее был весьма симпатичный бюст, а когда она нагибалась, открывался прекрасный вид на изящный задик. — Хуже всего, что всё время хлещет и хлещет, — говорила она, не зная, во что я вглядываюсь. — Пусть бы полило неделю и всё, но нет! Когда-то, однако, это должно кончиться, разве что сразу перейдет в снег.

Я встал и начал подавать ей посуду. Мы молча закончили уборку. Когда я взял кружку и жестом спросил, не хочет ли она еще кофе, она отрицательно покачала головой; я налил остатки себе и с нескрываемым удовольствием выпил. Завтрак и кофе разогрели меня так, что мне пришлось сбросить свитер, который упал на спинку кресла, свесив рукава почти до пола; он напоминал худого старичка, пытающегося дотянуться до пола кончиками пальцев. Тихо шумела льющаяся в посудомоечную машину вода, а у нас исчерпался запас тем для разговора. Вэл, похоже, хотелось исчезнуть с моих глаз, у меня же имелось к ней еще несколько вопросов.

— А что ты в последний раз делала для кино?

— В последний… — задумчиво повторила она, — кажется, «Кровавая свадьба». — Я постарался не менять выражения лица, но она, видимо, хорошо знала, как реагируют ее знакомые на подобные названия. — Неплохо звучит, да? — сказала она, имитируя Вутси Лупи из гарлемской комедии положений. — Но еще больше радости я доставила врагам, позволив поместить свою фамилию в титрах фильма «Гуано». Можно смеяться, — закончила она на едином дыхании.

Честно говоря, я не знал, как прокомментировать только что услышанное и не обидеть при этом хозяйку; мне помог телефон. Она с облегчением бросилась к трубке. Я встал и, показав пальцем на потолок, сообщил, что иду к себе в спальню. Она кивнула, уставившись куда-то на другой конец провода.

— Нет, — услышал я. — Ты неправильно понял, это научный труд. Отчет об эксперименте.

Я нашел ванную комнату; на сушилке лежала моя вчерашняя одежда, выстиранная и высушенная, пахучая и мягкая. Бумажник обнаружился в углу полочки под зеркалом. Вполне приличное кожаное творение братьев Фиомингл, тип «Бабочка», его можно было складывать и раскладывать одной рукой, как знаменитый перочинный нож. У того, кто не умеет этого делать, могут потом возникнуть проблемы с тем, как сложить его обратно. Но в этом доме, видимо, или умели, или не дотрагивались до содержимого. Я уже в возрасте четырех лет перестал верить в две вещи: что рядом со мной живут гномы и что на Земле есть люди, которые в состоянии справиться с любопытством при виде чужого бумажника. Проверив, что одежда высохла, я собрал ее и отправился наверх. Меня подмывало снять трубку и послушать разговор, но я убедил себя в том, что риск слишком велик. Я спустился вниз и остановился в дверях кухни, прислонившись к дверному косяку и прислушиваясь.

— …сходит с ума, так как, решив, что именно этот несущий проклятие экземпляр Библии является изложением реальных событий, он должен прийти к выводу… — Собеседник, видимо, прервал ее, так как она замолчала и лишь яростно сопела, не удостоив меня даже взглядом. — Еще раз повторяю: он должен прийти к выводу, что нас ждет Армагеддон. Потому он и сходит с ума, понимаешь? Проклятие висит над ним… — Она снова замолчала, но на этот раз разыграла для меня классическую сценку — подняла лицо к потолку и, вглядываясь в его шершавую поверхность, бессильно покачала головой. Она еще немного послушала, но тот, кто находился на том конце провода, видимо, не собирался умнеть. Сунув трубку под мышку, она прошептала мне: — Неисправимый, тупой, упрямый сукин сын… — Неожиданно она замолчала, словно услышав, как изменился голос в трубке, быстро приложила ее к уху и защебетала: — Ладно, подумаю. Но ты тоже обещай мне, что подумаешь, хорошо? Поверь мне, надвигающаяся угроза отлично подогревает атмосферу, это весьма неплохо для того актера из Англии: он прекрасно всё изобразит, так что у зрителей по спине мурашки побегут. Гаранти… Что? Ага… Ну, как хочешь… Может, и хорошо… Во всяком случае, обещаю подумать. Сколько ты мне даешь вре… Ага, ладно — трое суток без сна, я выдержу, понятное дело. И не такое… Ну, пока!

Она осторожно положила трубку на место, уже погруженная в размышления по поводу изменений в сценарии. Или — разыгрывала для меня сцену под названием: «Размышления над изменениями в сценарии». Неплохая актриса или действительно искренняя женщина? Оторвавшись от своих мыслей, она огляделась по сторонам в поисках чего-либо, чем она могла бы развлечь меня, своего гостя.

— Я нашел свои вещи в ванной, моя благодарность безгранична, — сказал я. — Весь мой багаж остался в Донкее, там, где у меня развалилась коробка передач. Я приехал в Редлиф на попутной машине…

Она кивнула — мол, бывает — и улыбнулась. Улыбка у нее была вполне симпатичная, хотя, если она улыбалась дольше нескольких секунд, у нее начинал подрагивать кончик носа, словно ей приходилось прилагать слишком большие усилия или задействовать не ту группу мышц. Раньше я этого не замечал, и до меня начало доходить, что, возможно, она уже сыта мной по горло. Я встал, собираясь попрощаться, но она остановила меня, сказав:

— Предлагаю остаться здесь, пока не прибудут остальные вещи. — Я попытался было возразить, но она лишь махнула рукой. — Мне просто не позволяет совесть…

— Если бы я…

— Льет! — почти крикнула она, показывая на окно. — Еще хуже, чем вчера. Стоит тебе только выйти, и ты весь промокнешь! — Она энергично тряхнула рыжей гривой. — Предлагаю сделать иначе: позвони этим спецам по коробкам передач, а дальше решим. Если всё уже готово, я тебя подвезу…

— Ну нет, зачем же! — удалось мне наконец вставить слово. — Позвонить я, конечно, могу, и с удовольствием воспользуюсь этой возможностью, но после этого начинаю в Редлифе полностью самостоятельную жизнь.

Она пожала плечами, но больше не настаивала. Я встал и подошел к телефону. Слегка сомневаясь в собственной памяти, я набрал номер, а когда в трубке послышался голос, сказал:

— Добрый день, я оставил у вас вчера синий «фантакко», что-то случилось с коробкой передач. Как там у вас дела? — Вэл показала мне на кофеварку, я отрицательно покачал головой, одновременно слушая голос из Донкея. — Значит, завтра в полдень? Договорились.

Я вывел на экран телефонную книгу, нашел отель и набрал его номер. Несколько секунд спустя, подтвердив бронирование и заказав такси по подсказанному Вэл адресу, я разъединился и сразу же недовольно зашипел, словно о чем-то забыл. Я нажал на клавишу повтора последнего номера, но, когда телефон начал его набирать, бросил трубку:

— Ладно, решу на месте.

Вэл не стала спрашивать, что я имел в виду, а я всё равно бы не признался, что нажал «повтор» лишь затем, чтобы проверить, сколько номеров сохраняется в памяти телефона.

— Завтра, когда я снова стану цивилизованным американцем с автомобилем, я заеду пригласить тебя поужинать, ладно? Сразу скажу, что, в числе прочего, у меня есть и свой интерес: какие-нибудь знакомства, контакты, информация, намеки, сплетни…

Она улыбнулась и кивнула.

— Слишком многого не обещаю, но я знакома с шерифом, Хольгером Лайонелом Барсмортом, — подчеркнуто отчетливо произнесла она, но тут же добавила: — Я, конечно, слегка преувеличиваю, сам он так никогда не представляется и вовсе не выглядит таким надменным, как могло бы показаться, но мне он не особо нравится, а он меня считает чокнутой бабой, которая могла бы заняться чем-нибудь более полезным.

Я почувствовал, что мысленно она уже начинает отдаляться от меня, что у нее есть и другие дела, а со мной она разговаривает лишь потому, что невежливо было бы просто встать и уйти. Так что встал я.

— Ну, я пошел собираться.

Я двинулся вверх по лестнице, размышляя, за каким чертом несколько минут назад я отнес туда свое барахло. Когда я преодолевал второй пролет, раздался звонок в дверь, и Вэл крикнула:

— Такси!

— Сейчас! — крикнул я в ответ.

Схватив одежду под мышку и чувствуя себя уже полностью здоровым, я бесшумно сбежал по лестнице. Лишь на последних ступеньках я ощутил легкую ломоту внутри черепа.

— Если бы ты мне еще сказала, где ботинки… — Вэл как раз выходила из кухни, неся по ботинку в каждой руке. Какое-то мгновение мне казалось, что сейчас она подойдет, забросит руки мне на шею, не выпуская ботинок, и поцелует. Но подобная сцена прощания существовала лишь в моих мыслях, вдобавок ко всему в ее взгляде, на самом его дне, прикрытое тоненьким слоем вежливости, лежало желание побыстрее избавиться от гостя. Что-то только что изменилось, а я не заметил, когда и что.

Я взял у нее ботинки и надел их, морщась и постанывая, нарочито не замечая, что хозяйка начинает нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

— Ну, еще раз спасибо. Завтра загляну, хорошо?

— Конечно. С удовольствием.

Как она ни пыталась, ей никак не удавалось скрыть легкое раздражение.

Осторожно преодолев полтора десятка метров, отделявших такси от крыльца ее дома, я вскочил в предупредительно раскрытую дверцу, но закрылась она лишь после третьего хлопка. Из-за влажности? Едва я опустился на сиденье, как водитель, крепкий веселый мужичок лет пятидесяти, с носом, формой и цветом напоминавшим баклажан, начал монолог, который продолжался до тех пор, пока мы не затормозили под вывеской отеля «Артим». С протянутой ему пятеркой он проделал нечто такое, чего не постыдился бы Герберт Гудини во времена своей славы, к тому же не переставая говорить. Я запомнил его номер — не подлежало сомнению, что, если бы я захотел узнать, кто и когда посеял двухцветные настурции у себя в саду, именно он мог бы дать наиболее исчерпывающий ответ.

Чавканье в ботинках всё усиливалось и всё сильнее портило мне настроение. Портье вежливо поинтересовался повязкой, но, когда он услышал, что я могу продлить свое пребывание даже до месяца, ему явно захотелось, чтобы я вышел и еще раз вошел, дав ему шанс сердечно поприветствовать дорогого гостя.

Ничего, обойдешься!

— Ближайший магазин обуви?

— Рекомендую наш. — Он показал рукой и несколько раз приподнялся на цыпочки.

— Одежды?

— Здесь рядом! — Он подпрыгнул и едва не залился соловьем от радости.

Видимо, он имел неплохой процент с оборота. Или…

— Чьи это магазины? — спросил я.

— Миссис Мелби Паунс, — ответил он, но желание предоставлять информацию у него явно слегка угасло.

— Спасибо. — Я взял из его руки ключ и направился к лифту. Ботинки издавали неприятное громкое чавканье уже при каждом шаге, поэтому я решил не подниматься по лестнице, несмотря на то что номер находился на втором этаже. Перед тем как отойти от стойки, я бросил взгляд на визитку портье: «Дж. Р. Паунс-мл». В номере я швырнул одежду на кресло и сразу же пожалел, что не сделал покупки немедленно, — влажные, всё сильнее хлюпающие стельки начинали раздражать, словно торчащий из подошвы гвоздь. Я похлопал себя по заднему карману, проверяя, на месте ли бумажник, и помчался вниз.

В обувном магазине я купил первые попавшиеся кроссовки, проверив лишь размер и не начинают ли они мигать огоньками при каждом шаге, и сразу же их надел, отправив перед этим продавца за новыми носками. Немного подумав, я купил еще пару непромокаемых сапог, выбор которых был тут весьма впечатляющим, дал продавцу карточку «Динерс Клаб» и попросил отнести ее в отдел одежды. Миссис Паунс не появилась ни за одним из прилавков, ничего не поделаешь. Еще я купил куртку, естественно непромокаемую, с капюшоном и множеством карманов, рубашку, два комплекта белья и полдюжины носков, чтобы окончательно продемонстрировать свою привязанность к Редлифу.

Вернувшись наверх, я бросился на кровать. Мне хотелось как следует, по-мужски, выпить, но я знал, что после первого глотка мне захочется как следует, по-мужски, закурить, и я стану очень несчастным экс-курильщиком с трехнедельным стажем. Я закрыл глаза. Во рту я чувствовал нехватку чего-то, впрочем, я знал чего, чего-то на букву «с». Когда после двух дней без курева я спросил Джасперса, что вызывает ожирение после отказа от сигарет, он сообщил: «Никотин способствует выводу накапливающейся в печени глюкозы, а это, в свою очередь, дает сигнал мозгу: „Есть глюкоза, шеф! Голод удовлетворен“. Поэтому курение подавляет чувство голода. Теперь же, когда ты не куришь, сигнал об удовлетворении голода идет лишь тогда, когда ты действительно ешь, а не после каждой сигареты. И потому тебе всё время будет хотеться есть, и ты наверняка потолстеешь, но в итоге это пойдет тебе лишь на пользу. С другой стороны, если не выдержишь — обещаю сделать тебе титановую гортань, а может, даже найдется какая-нибудь недолго бывшая в употреблении. От какого-нибудь донора с автострады. Так что не лопни».

Тоже мне — умник без вредных привычек.

Мысль о никотине мне удалось прогнать следующим образом: вытащив из кармана влажную пачку жевательной резинки, я сунул в рот две подушечки и переместился назад во времени, чтобы проанализировать еще раз свои действия.

С автомобилями — всё в порядке, с одним и другим. Первый утоплен, второй в ремонте. Хорошо. Грузовик с моим барахлом едет сюда и должен быть послезавтра, самое позднее — в четверг. Тоже хорошо. Визит в мэрию?.. Подождет, я пока не открываю контору. Шериф… Ну, я мог бы нанести ему дружественный визит, но мне не хотелось вылезать под местный дождь.

Подремать?

Ха! Скотт Хэмисдейл еще не в том возрасте, черт побери! Сейчас только одиннадцать двадцать четыре. Я посмотрел на часы, снял с руки и проверил надпись на крышке. Судя по всему, водоупорные, что здесь, в Редлифе, как выясняется, имеет немалое значение. Хорошо.

Хорошо?..

«Может, и не лило, но постоянно моросило…»

У меня забурчало в животе. Очень интересно — что-то новое. Схватив трубку телефона, я отправился с ней в туалет. Удобно устроившись на унитазе, я набрал номер городской справочной и попросил дать номер самого надежного бюро по прокату автомобилей.

— Вне всякой конкуренции только одно, — странно хихикнула девушка из справочной, словно чем-то гордясь. — Филиал «Гертца» мистера Даннингэма. — Пискнул бипер. — Номер уже у вас.

— Вне конкуренции, потому что только одно? — уточнил я.

— Да… — И, слегка поколебавшись, она добавила: — Только, пожалуйста, не говорите им, что…

— Не скажу, — пообещал я.

Разъединившись, я нажал на кнопку памяти принятых номеров. Посмотрим.

— Даннингэм, филиал «Гертца». Чем можем помочь? — Женский голос, приятный, симпатичный и искренне заинтересованный моей персоной.

— Если у вас найдется какой-нибудь водонепроницаемый автомобиль, побольше, чем «хонда-мини», с картой Редлифа, и если вы сможете прислать его к отелю «Артим» в течение… скажем…

Я посмотрел на часы, а она тут же воспользовалась паузой:

— Через шесть минут вас будет ждать «датсун», подойдет?

— Вообще-то я поддерживаю американскую автомобильную промышленность, но пусть будет по-вашему!

— Ну, тогда можете потихоньку спускаться вниз, — насколько я знаю, у них испорчены лифты, так что как раз успеете. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо.

Оставив трубку на умывальнике, я посмотрел в зеркало и обнаружил, что моя физиономия в неплохом состоянии. Шишка, небольшие тени под глазами, неуверенный, но трезвый взгляд. После долгих раздумий я решил надеть непромокаемую куртку, но сапоги счел излишеством и удовлетворился новыми кроссовками. Дверь номера закрылась за мной с легким щелчком, а лифты, вопреки пессимистичным прогнозам девушки из «Гертца», двигались безотказно. В холле возле мистера Паунса стоял парень в куртке с надписью «Гертц для Вас», с наушниками в ушах. Увидев меня, он посмотрел на портье и в ответ на его кивок двинулся в мою сторону, тихо пощелкивая пальцами. Я дал ему времени на четыре шага: если он не снимет наушники в пяти метрах от меня, я сделаю ему из них родинки на щеках, но он оказался ловчее. Сбросив наушники, он поднял мизинец:

— Гертц и Даннингэм. Желаем приятной поездки и сообщаем, что в течение ближайших пяти дней даем напрокат автомобили с трехпроцентной скидкой. Распишитесь здесь…

Я расписался, ожидая, что он сразу же сунет в уши наушники, но то ли он был хорошим сотрудником, то ли умел читать взгляды. У двери я обернулся; к сожалению, он так и не надел наушники, и ничего не оставалось, как послать ему теплую улыбку.

На улице всё так же лило. Может, и не лило, но постоянно моросило. Волны дождя накатывали, омывали всё вокруг и исчезали, какое-то время просто капало, а потом всё начиналось сначала, словно на киносъемочной площадке, где неумелые пожарные поливают всё вокруг, но им не удается изобразить равномерный, постоянный, ровный дождь, и получаются именно такие волны. Небо имело цвет замороженного еще до бомбардировки Хиросимы цыпленка, и на то, что погода существенно изменится, рассчитывать не приходилось.

Я вскочил в машину и вставил в считыватель свои водительские права; поднялась спинка сиденья, выдвинулись зеркала и педали, на все стекла я направил поток теплого воздуха, резкий, словно тепловая завеса в универмаге. Автомобиль мягко тронулся с места. Чертов сверхнадежный японец, из-за которого будущее «Дженерал Моторс» стало рисоваться передо мной в черных тонах. Я начал кружить по Редлифу, размышляя над своими последующими действиями, на что ушло полчаса. Заодно я сравнивал то, что знал о городе на основании данных из компьютера, с тем, что, несмотря на пелену дождя, видел собственными глазами. Ничто меня не удивило: самым старым зданиям было около пятидесяти лет, все более старые снесла знаменитая лавина февраля 2009 года, «Каток Валентина», как назвали ее газеты, поскольку она сравняла город с землей в День всех влюбленных.

Во всех домах имелись деревянные элементы, встроенные в стены и крыши. Этакая местная архитектурная черта. Кто-то из отцов города, видимо, когда-то побывал в Альпах и привез оттуда склонность к «прусским стенам», но, похоже, не запомнил до конца концепцию немецких архитекторов, ограничившись убежденностью в обязательном использовании дерева при строительстве в горных районах.

Я проверил, на своем ли месте управление полиции. Там оно и оказалось, а также спортивный комплекс, больница, четыре гостиницы и три бара, почта и две церкви: католическая и униатская. Еще несколько примечательных строений — мэрия, а также самый большой и самый высокий частный дом в Редлифе, неизвестно почему стоявший почти в самом центре городка. Я ехал под дождем по отнюдь не пустым улицам: видимо, местные жители привыкли к подобной погоде и вели почти обычную жизнь. Меньше было только детей, но дети давно уже предпочитали сидение перед экранами игровых приставок и компов играм на свежем воздухе. В конце концов, в Сети для детей имелось несколько тысяч игр, с вариантами для одного пользователя, для локальной сети, для игры через ГлобНет и так далее.

Не знаю, то ли от умственных усилий, то ли из-за ритмичной работы стеклоочистителей, у меня разболелась голова. Увидев аптеку, я остановился у самого входа и осторожно вышел из машины. Боль нарастала в геометрической прогрессии — каждую секунду скачок по тридцатибалльной шкале Хэмисдейла-Скотта: одиннадцать — похмелье, двадцать два — роды, тридцать — пинок между ног, а я достиг уже семнадцати баллов. Медленно и осторожно я вошел в тихое, сухое, ярко освещенное помещение аптеки. Две старушки упаковывали в бумажные мешки покупки, которые подавал им улыбающийся аптекарь. Я тоже бы улыбался, если бы кто-то оставил в моем заведении половину своей пенсии. Аптекарь перевел взгляд на меня и оценил мой вид; пластырь над бровью явно его обрадовал.

— До свидания, мисс Морган. До свидания, миссис Грейдинер. — Он дважды учтиво поклонился и выпрямился передо мной: — Чем могу помочь?

— Что-нибудь от головной боли, быстрое и надежное, — тихо простонал я, но и это стоило мне еще одного приступа боли.

— Простите, вы были у врача?

— Да, конечно.

Старушки собрали свои покупки, но не спешили домой — как же, пропустить такое развлечение! Одна из них пошамкала губами, я едва не посоветовал ей купить более стойкий клей для протезов, но пришлось сжать челюсти, чтобы не застонать.

— Простите… — снова начал умник с той стороны прилавка.

— Доктор Да Сильва, — прервал я его, чувствуя, что еще немного, и я буду способен на убийство. В голове у меня что-то смешалось, я не мог сообразить, кто кого играет и кого как зовут. — Гарри Бренер? Баннер? Может, и нет, но как-то похоже…

— Вернер! — послышалось сзади. Я не стал оборачиваться, лишь поднял руку, чтобы поблагодарить кого-то из старушек.

— Да, Вернер. Ради Бога, поторопитесь, а то у меня от боли глаза на лоб лезут!

— Сейчас.

Он метнулся в сторону и — я бы его убил, если бы не боль, которая могла усилиться из-за резких движений, — поднял трубку. Обернувшись, он, видимо, прочитал приговор в моем взгляде, поскольку счел нужным оправдаться.

— Я должен проверить, какие лекарства вам уже давали. Ну, знаете — несовместимость и всё такое… Может плохо кончиться. Нынешние фармацевтические препараты… — Он вздрогнул. — Гарри? Это Джулиан. Послушай, тут у меня твой пациент с ушибом головы, у него сильные боли, и он просит чего-нибудь… — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Хэмисдейл, — прошептал я.

— Мистер Хэмисдейл, — повторил он и некоторое время слушал. — Ага… Так… Так… Понятно. То есть две таблетки не… Ясно! Спасибо!

Он бросил трубку и теперь уже действительно быстро двинулся к полке; три секунды спустя на подносике передо мной стоял стаканчик с двумя белыми растворимыми таблетками. Я мигом проглотил их, закрыл глаза и стал ждать. Кто-то помешал мне, слегка коснувшись рукава. Джулиан успел обежать прилавок и притащил мне пластиковый стул с каркасом из хромированных трубок. Я осторожно сел.

— Минута-полторы, и подействует, — сообщил он. — Пожалуйста, не открывайте глаза. Чем меньше раздражителей, тем лучше для вас.

— Да, да! — защебетала одна из старушек. Они еще не ушли из аптеки, хотя должны были уже понять, что речь идет не об ампутации или извлечении пули. — Когда у меня начинается мигрень, я всегда иду в темную комнату и ложусь на четверть часа. Если я так не сделаю, то могу обожраться лекарствами, и ничего!

— Миссис Грейдинер, в вашем случае это классические симптомы мигрени, здесь же мы имеем дело…

Я поднял руку. Джулиан замолчал. Вскоре боль ослабла, но, как ни странно, это не поправило моего настроения, даже наоборот. Я дернулся и издал булькающий звук. Искусство имитации подступающей тошноты в свое время было одной из основ моей популярности в лицее Лавенбаннера. К этому я добавил кашель, после которого любой нормальный человек должен как можно быстрее сматываться, если он не хочет мыть пол. Мне не нужно было открывать глаза, чтобы быть уверенным в полной эвакуации, — старушки, постукивая каблуками, бросились к входной двери. Джулиан помчался за шваброй. Боль отпустила почти полностью, я открыл глаза. Облегчение напоминало резкий спад температуры — когда-то я пережил нечто подобное на каникулах у бабушки Эммы. Температура у меня поднялась почти до сорока, прежде чем я признался деду с бабкой, что болен, а до приезда врача лихорадка превратила четырнадцатилетнего парня в полную тряпку. После двух уколов температура резко спала, пижама пропиталась потом, и, хотя я был слаб, словно пропущенный через соковыжималку апельсин, я почти впал в эйфорию.

— Уф-фф…—громко выдохнул я. Послышались шаги Джулиана; я повернулся к нему и покачал головой при виде мокрой швабры. — Не надо, всё уже прошло, — сказал я. — Извините за беспокойство.

Я встал и полез в карман.

— Пачку вот этого. — Я показал на пустой поднос.

— Если вы не имеете ничего против…. — начал он.

— Имею. Мне это нужно, поскольку у меня нет никакого желания еще раз пережить подобный приступ. Клянусь, что без необходимости не приму ни атома…

Он вздохнул, но протянул мне пластиковый прямоугольник с углублениями для таблеток; недоставало как раз тех двух, что были у меня в желудке. Я дал ему пятерку, забрал сдачу; мне пришло в голову, что я мог бы несколько смягчить тон предыдущей реплики, и я небрежно спросил про старушек.

— О! — Его явно обрадовала смена моего настроения и темы разговора. — Мисс Морган, — он поднял палец, — девяносто один год, второй, миссис Грей-динер, — восемьдесят семь. Они поглощают такое количество препаратов, транквилизаторов, витаминов, что… — Он вздохнул. — Я записал для себя, что и сколько они принимают, и поклялся, что, если проживу еще лет десять, начну глотать то же самое. Ведь оно, похоже, действует?!

— Раз вы так говорите… — Я улыбнулся. — Ну, до свидания. Спасибо за помощь.

На всякий случай я еще раз проверил, не забыл ли таблетки, и вышел на улицу. Головная боль полностью прошла, и если бы не слегка попадавшая в поле зрения повязка, на которую я время от времени косился, можно было бы делать вид, что вообще ничего не случилось. Но что-то мне говорило, что, глядя со стороны, я увидел бы человека, ступающего очень осторожно, словно после сделанной без наркоза кастрации, постоянно оглядывающегося по сторонам и держащего руки слегка согнутыми, в полной готовности немедленно реагировать неизвестно на что.

Гостеприимное нутро японской машины встретило меня сухой прохладой, в отличие от мокрого американского холода на улице; я включил обогреватель, проверил время. Как наручные часы, так и часы на приборной панели, и те и другие, впрочем, японские, показывали час семнадцать. Мои же внутренние, биологические, убеждали меня, что сейчас чуть больше двадцати семи. Я зевнул так, что затрещала челюсть.

Я попытался встряхнуться, но недостаточно энергично. С тоской подумалось о сигарете, о вкусном и крепком «Уинстоне». Сердце забилось сильнее, а рука сама дрогнула и потянулась к «бардачку»; я не стал сопротивляться, сочувственно улыбаясь. Сквозь залитое дождем переднее стекло я заметил какой-то автомобиль, водитель которого остановился и ждал, мигая огнями, пока я освобожу место у аптеки; пришлось ехать. Я еще немного покружил по городу, без особой цели, но и без особых разочарований. В конце концов, решившись ехать в Редлиф, я не питал иллюзий, никто меня сюда не манил и ничего не обещал. Я сказал себе, что поищу какую-нибудь хорошую забегаловку, и дело кончилось ирландским баром, где я неожиданно обрел силы, воодушевление и аппетит. Я съел картофельный салат, морского окуня, запеченного в рисе с яйцом, полив всё это томатным соусом, плюс два ломтя паштета, и выпил бутылку пива. Официант столь настоятельно рекомендовал попробовать ирландского виски, что я, хотя уже имел на этот счет не лучшие впечатления, поддался и пошел к бару. Идея оказалась не самой лучшей: напитку было лет пять, но я посадил бы его еще на столько же без права освобождения за хорошее поведение.

Попросту говоря, ирландцы не умеют двух вещей — любить англичан и производить хорошее спиртное.

Когда я вышел из бара, было уже почти полтретьего. Входя в отель, я посмотрел на часы — без пятнадцати три. Я немного побеседовал с Дж. Р. Паунсом, задав вопрос, когда отель намерен положить конец дождю, но он, похоже, не был расположен к шуткам, возможно, ему это и не требовалось при наличии то ли жены, то ли матери, владеющей двумя магазинами в подземном этаже самого большого редлифского отеля. Он лишь немного подумал и беспомощно пожал плечами. Я решил его немного поучить:

— Знаете, есть такой анекдот: раздраженный постоянным дождем и туманом гость с континента спрашивает английского портье: «Когда тут у вас, черт побери, бывает лето?», а портье, подумав, ему отвечает: «Трудно сказать, в прошлом году оно было в пятницу».

— Отлично, — с серьезным видом, словно оценивая обивку гроба, ответил он, и то через несколько секунд.

Я понял, что придется поискать другую тему для разговора. На ум пришла только одна.

— Передайте миссис Паунс мою благодарность за то, что она держит здесь магазины. Без них у меня были бы проблемы. Притом немалые.

Он неприязненно посмотрел на меня. Я понял, что они в разводе.

— Спасибо, жена будет рада.

Мне стоило немалых усилий не дать ему пинка под зад, но я лишь улыбнулся и отошел от стойки. В холле я купил местный еженедельник «Мэйпл». Двое умерли, никто не родился. Редакция, видимо, еще не знала, что в городе появилась новая персона.

Я отправился в бар. В нем оказалось пусто и уныло, обстановку явно проектировал тот, кто считает вечера в баре бессмысленной тратой времени, так что здесь не было ничего такого, чего не было бы в ста восьмидесяти тысячах подобных баров. Меня всегда раздражали люди, рассказывавшие, что обнаружили неподалеку от работы прекрасный бар. «Знаешь — дерево, бокалы под потолком, тщательно отполированное зеркало, ворчливый, но вполне дружелюбный бармен». Этого мне было достаточно, чтобы быть уверенным, что бармен их дурачит, притворяясь, будто они какие-то особенные гости. Именно таким был бармен в отеле, который, словно примадонна, ждал, когда я начну добиваться от него проявления дружеских чувств. К счастью, несмотря на мой резкий тон, он дал себя уговорить на тройной кофе для меня и для меня же — стаканчик «Сигрэма» без воды и льда. Он слегка поколебался, подавая мне выпивку, но не стал вступать в разговор. Дружелюбный городок, теплая, радушная провинция! Я сел за столик, чтобы тщательно просмотреть содержимое бумажника, подогревая и подзаводя свой организм глотками кофе. Когда-то давно я обнаружил, что смесь горячего кофе с благородным виски вызывает весьма приятные ощущения и действует возбуждающе. Чувствуя, что за мной тайком наблюдают, я спокойно проглядел отделения бумажника; обычно у меня всё там уложено таким образом, что я с большой уверенностью могу определить, не копался ли кто внутри, но после вчерашнего бега под дождем, транспортировки беспомощного тела, переодевания и сушки могло случиться всякое. В том числе и то, что две кредитные карточки были перевернуты по отношению друг к другу. В конце концов, должны же были они знать, чье мокрое тело валяется на диване в гостиной.

Я дождался до двадцати минут четвертого, может быть, даже досидел бы до четырех, но в бар вошла какая-то пара и начала шумно демонстрировать свою старую дружбу с барменом. Я мог поспорить на неиспользованную зубную щетку, что в обоих уже было по два или три «Манхэттена». Не видя больше никаких причин тут сидеть, я вышел в холл, затем поднялся на лифте наверх. В моем номере за время моего отсутствия не случилось абсолютно ничего — точно так же лежали брошенные на кровать новые носки и белье, ботинки сохли на ковре, даже телефонная трубка лениво дремала на краю умывальника. Я почистил зубы и сунул в рот жевательную резинку. Может быть, поможет.

— Ладно, хватит маразма, — сказал я вслух. — Будем создавать уют.

Я включил телевизор. Не спеша просматривая каналы, я убеждал себя в том, что это прекрасное развлечение. Впрочем, по одному из них шел «Французский связной» , и через несколько минут Хэкману предстояла адская погоня за поездом метро. Кондиционер не работал, а жаль — с его помощью я намеревался изгнать из помещения влажность и даже воспоминания о ней. Телефонные звонки: в сервис, в компанию «Гертц» — продлеваю прокат автомобиля до завтра — и Гришке в Нью-Йорк. Он ответил после седьмого звонка. Его «алло» прозвучало совершенно по нью-йоркски. Я так ему и сказал.

— Теперь мне уже не жаль тех часов, которые я потратил на твое обучение, — добавил я.

Он рассмеялся. Это была его слабая сторона — он не умел смеяться как американец и никогда уже не научится. Он смеялся значительно более сочно и звучно, задействуя какие-то неизвестные мне голосовые связки. Когда-то я сам так пытался, у меня заболела диафрагма, и я довел его до спазмов смеха, но мне так и не удалось даже в первом приближении засмеяться по-европейски.

— Однако у вас комплексы, — сказал он тогда, вытирая слезы, а я вынужден был признать его правоту.

В трубке раздался громкий возглас, за ним еще один, вырвавший меня из задумчивости.

— Эй! Повтори…

— Я говорю, что на твою квартиру накинулась целая орда специалистов. Судя по их количеству и азарту, можно было бы предположить, что, уезжая, ты забрал с собой не только ванну и электропроводку, но и внутренние перегородки. Кстати — как ты протащил мимо меня содранное с пола покрытие?

Я захихикал, назло Гришке — он так хихикать не умел.

— Порезал на полоски и сжег над унитазом.

— Ага. Ну и как там? — неожиданно сменил он тему. — Уже катался на лыжах?

— На водных, старик. Здесь постоянно льет. Кроме того, мои шмотки еще не приехали, и, прежде чем я выйду на склон, придется проверить, что тут носят и на чем ездят, чтобы не выглядеть белой вороной.

— Белая ворона прекрасно смотрится на белом снегу!

— Ну, и еще…

Я во всех подробностях рассказал, как разбил себе череп, как оказался дома у Вэл и встретил доктора Вернера.

— Представляешь себе такую профессию — придумывание, чем бы напугать зрителя? — Он утвердительно буркнул, поскольку у себя в России занимался и более странными вещами. — А может быть, видел фильм «Гуано»? Это творение моей первой знакомой в Редлифе, Валери Полмант. Но бабенка — полный улет! Погоди, кто-то стучит в дверь. Войдите! — Вошел официант с тремя бутылками и, увидев меня с трубкой в руке, жестом спросил, какая мне нужна. Та, что справа, показал я.

Он поставил бутылку на столик, бесшумно проверил запас льда в холодильнике, а затем чистоту бокалов в баре.

— Забыл тебе сказать, что у меня на лбу шишка величиной с Килиманджаро, — сказал я. Официант бросил на меня прощальный взгляд, полный упрека; я остановил его движением руки и вложил в ладонь пятерку. Он почти вслух сказал: «Угу!» — У меня то и дело гудит в башке, — пожаловался я.

— Прислони ее к чьей-нибудь нежной груди, — посоветовал Гришка. — А? — Он был единственным из моих знакомых, кто мог так начать фразу, но, в конце концов, он был иммигрантом. — А? Ты уже что-то решил с собакой?

Когда-то я сказал, что если бы я жил там, где прогулка с собакой не превращалась бы в пытку для обоих, я завел бы у себя какого-нибудь ирландского волкодава, бультерьера или другого внушающего уважение зверя.

— Здесь? Здесь пригодился бы водолаз, но они слишком большие и слишком спокойные…

— А если… Извини, Скотт! У меня дела. Пока! — Раздался щелчок и длинные гудки. Брошенная на кровать трубка злорадно покатилась к краю, но, к счастью, замерла неподвижно, частично свесившись над полом. Я откинулся на спинку кресла. В комнате было уже намного теплее, но еще более уныло. В голове начали возникать пораженческие мысли, пока еще робкие. У себя в Нью-Йорке я мог пойти на матч, на прогулку, на концерт, у меня почти всегда было какое-то дело, и чаще всего его можно было соединить с посещением именно концерта, а прогулок у меня бывало даже чересчур много. Здесь, в Редлифе, я мог самое большее подружиться с несколькими барменами…

Тьфу!

Я посмотрел на бутылку. Мне не понравилось, как она стояла, — гордо и непокорно, повернувшись ко мне боком с этикеткой, словно зная, что я всё равно буду ее штурмовать. Так и хотелось сделать что-нибудь ей назло. Я решил, что именно так и поступлю, и в награду судьба напомнила мне о необходимости сделать еще один телефонный звонок. Я лег на кровать и по памяти набрал номер экспедиторской фирмы.

— Добрый день, говорит Скотт Хэмисдейл. Где-то между Нью-Йорком и Редлифом должен находиться ваш грузовик с моими вещами. В соответствии с договором, завтра он должен быть на месте. Сроки выдерживаются?

— Минуточку! — Что-то щелкнуло, и шипение в трубке внезапно прекратилось. Я отчетливо услышал, как некто, находящийся от меня на расстоянии в половину Северной Америки, стучит по клавишам компьютера и при этом тихо насвистывает. На мгновение наступила тишина, затем еще два раза щелкнули клавиши. — Алло? — Я подтвердил свое присутствие. — Ага, ну так вот, они едут в соответствии с планом. Завтра около двух они должны быть в Редлиф-Хилл. Переулок Сола О'Броджа, четыре, так?

— Так. Всё правильно. Спасибо.

Я разъединился и вдруг сообразил, что за целый день мне даже не пришло в голову сходить взглянуть на свой новый дом, который я пока видел только на экране компа. Почему, черт побери, я об этом не подумал? Может быть… Наверное, только потому, что до сих пор я никогда никуда не переезжал, — сразу же после приезда в Нью-Йорк я занял контору и квартиру после одного типа, которого видел пятнадцать минут, в приемной у адвоката. Казалось, он был счастлив, покидая Большое Яблоко.

— Работы у тебя будет до… черта. — Он явно хотел произнести какое-то другое слово. — Неверные жены, у которых время и мужчины текут сквозь пальцы, злые мужья, ревнующие их к мускулистым парням, которым не повезло в киноиндустрии и мире моды. Кроме того, знаешь, тут каждый день находят около трех десятков трупов, и семья каждого из них может оказаться твоим клиентом. Тысячи адвокатов ищут миллионы шансов для своей клиентуры — алиби, свидетелей, фотографии… Еще тысячи заказчиков — это прокуроры и родственники жертв, которым хочется поджарить чью-нибудь задницу на электрическом стуле. А еще — шантажи, изнасилования, доносы, промышленный шпионаж, вымогательства, мафия, гангстеры… Работы тебе, брат, хватит!

Я не выдержал:

— Так чего же ты, братец, сматываешься?

— За… колебало! — с неожиданной яростью буркнул он.

И это были последние слова, которые я от него услышал, если не считать какого-то неразборчивого бормотания, когда мы пожимали друг другу руки шесть минут спустя. Что-то вроде эпитафии самому себе. Я попытался вспомнить, не хотелось ли мне сказать то же самое, когда я отправлялся в Редлиф, но, видимо, я был не столь решителен, как этот Энди, а может быть, Рэнди Кулявик. Хотя его полные горечи слова я уже через неделю собирался выгравировать на табличке и повесить у себя в гостиной. Тогда победил юношеский оптимизм, ну и кроме того, я всегда мог отстаивать свою правоту, объясняя себе, что если бы не было нужды в моих услугах, мы жили бы в раю. Где я подыхал бы от голода.

Я повернулся на бок. Меня охватила странная усталость, где-то чуть ниже гортани начал формироваться зевок, глаза начали сами собой закрываться. Пусть так и бу…у…у…удет… У меня не было желания ни кого-либо выслеживать, ни осматривать новую контору и дом, ни навещать кого-то из знакомых в Редлифе, то есть Валери Полмант, ни выпивать, ни… да, даже курить. Мне хотелось спать. Я сбросил с ног кроссовки и накрылся одеялом. Стало тепло, сухо и тихо.

«Мой вид не тронул никого из соседей…»

Снятый мной дом обладал одним неоспоримым преимуществом — он занимал вторую позицию в узком переулке, отходившем от центральной площади Редлифа. От нее шли еще четыре улицы, по одной с каждого угла; дополнительным, нарушавшим симметрию ответвлением был переулок Сола О'Броджа, вероятнее всего, появившийся, когда кто-то из влиятельных горожан, какой-нибудь мэр или судья, решил поселиться в собственном доме, но недалеко от места работы. Дом номер четыре выглядел несколько странно — слишком маленький для резиденции местной шишки, но явно не построенный кем попало. В качестве рабочей гипотезы, еще в Нью-Йорке, я предположил, что некая важная персона построила этот дом для кого-то из опозоривших семью наследников, сына или дочери. Так или иначе, расположение его было просто идеальным, о каком можно было только мечтать.

Что же касается всего остального… Дом был построен в форме прямоугольника, к длинной стороне которого примыкал небольшой выступ, вследствие чего дом имел в плане форму неправильной буквы «L». Выступ доходил до середины гаража, в который нужно было въезжать под прямым углом, подъездная же дорожка имела в длину метров тридцать. Соседствовавшая с гаражом кухня была самым большим помещением в доме, словно там предполагалось давать обеды на семьдесят персон. Остальная часть одноэтажного строения представляла собой идеальный прямоугольник, разделение которого на комнаты наводило на мысль о том, что его проектировал кто-то совершенно незнакомый с архитектурой, к тому же торопившийся и не собиравшийся выступать на конкурсе «Дом Года»: одна четверть — туалет и ванная, одна четверть — гостиная, две остальных четверти — две спальни. Всё. Ах да, еще забыл про маленький подвал под частью кухни и частью гаража. Разглядывая план, я, помню, злорадно подумал, что наверняка в этом месте была яма, а владельцу участка не хотелось ее засыпать.

Несколько минут я сидел в машине, глядя на свой новый дом. Стеклоочистители то и дело проносились по стеклу, докучливый дождик насыщал Редлиф водой, которой хватило бы на несколько последующих десятилетий. Потом я выскочил, вбежал под козырек над входом и долго стоял, постукивая ключами по кончикам пальцев. Мой вид не тронул никого из соседей, никто не вышел, никто не спросил меня, что я тут делаю, — видимо, они знали, кто я, или их вовсе не интересовало, кто поселится в этом смешном домишке, который меньше их кладовых для лыж. Во всяком случае, несмотря на то что граница участка проходила вдоль заброшенной грядки под окнами обеих моих спален, ближайший дом находился где-то в двухстах пятидесяти метрах.

Я повернулся к входной двери, в стеклянной поверхности которой отражался размеренно двигающий челюстью высокий худой тип, одетый свободно, скорее в спортивном стиле; при более внимательном рассмотрении можно было заметить, что на лбу у него солидных размеров шишка. В руке он держал ключи, которыми, казалось, не слишком спешил воспользоваться. Назло ему я отпер дверь и вошел, мимоходом оглядевшись по сторонам. Ничего. Ноль интереса. Если так пойдет и дальше, я начну тосковать по вентиляционным ходам, несколько километров которых я в свое время преодолел ползком, подглядывая и фотографируя бегающих на сторону муженьков и чужих жен. Положив на пол пакет с покупками, я достал из него банку «Хайнекена», пачку бумаги и толстый фломастер и приступил к процедуре переезда. На дверь кухни я наклеил листок с единицей, на дверь ванной — двойку, на одну спальню — тройку (это помещение действительно предназначалось под спальню), наконец, на дверь второй спальни, ближе к входу, я наклеил четверку — кабинет. Только теперь я открыл банку. После работы, так, как я люблю.

Выпив половину ее холодного содержимого, я присел у стены. На плане дома были четко указаны водопроводная сеть, электропроводка, телефонные провода, оптоволокно для компьютера и так далее. Большего мне и не требовалось. Отвернув два крана, я спустил воду. Раздались хрип и бульканье, пахнуло подвальной вонью, словно я смотрел второразрядный фильм ужасов и сейчас из крана должна была хлынуть кровь и полезть внутренности. Но нет — полилась лишь вода, очередное разочарование. То же ждало меня в ванной и туалете. Если дом и имел свою кровавую историю, то он не демонстрировал ее кому попало и с первого раза. Я посмотрел на часы — двенадцать сорок. Можно было еще сидеть в отеле, подумал я, в глубине души мечтая, чтобы судьба послала к моим дверям грузовик «Ларри и сыновья. Всё и везде!», и — ура! — так оно и случилось. Я услышал низкий звук двигателя ползущей по узкой улице машины, резкое шипение выпускаемого из тормозов воздуха, и еще через несколько секунд — щелчок тяжелой дверцы. Потягивая пиво и не веря собственному счастью, я открыл дверь.

— Мистер Хэмисдейл?

— Да.

— Вносим?

— Да.

Пример краткого диалога, возможного лишь в реальной жизни, за такое не платят ни в кино, ни на радио, не хватило бы даже на хлеб и воду для сценариста.

Водитель вернулся к грузовику, небрежно махнув рукой. Из кабины выскочила его копия, помоложе и не такая пузатая; сын посмотрел на небо и помчался назад. Я немного подумал, но решил не вмешиваться в их работу со своими профессиональными советами. Для начала я поставил пиво в холодильник, сменил воду в резервуаре для льда и по-хозяйски огляделся; судя по всему, можно было начинать новую жизнь. Я допил пиво, глядя в окно на возню возле туши мастодонта, копии незабываемого «мака», короля федеральных автострад.

Сперва они выкатили на мокрый асфальт маленькую тележку, некоторое время что-то обсуждали, поглядывая на небо, затем прикрепили к тележке козырек. Потом один из них лазерным указателем запрограммировал маршрут для тележки, включил запись трассы, и, наконец, они начали загружать на платформу первые коробки. Тележка сама поехала к дому, я пропустил ее в дверь и крикнул водителю:

— Коробки пронумерованы, помещения тоже. Одна коробка не на своем месте — и прощай премия, гарантирую.

Старший обернулся к младшему и повращал глазами.

— Может, еще сложить вам полотенца в шкафу? — бесстрастно спросил он. Он уже пережил не один переезд, и не один раз хозяева надеялись, что после его ухода они смогут сесть перед телевизором и забыть о беспорядке. — Ладно, сейчас я этим займусь. — Он подождал, пока тележка окажется в гостиной, разложил в комнатах датчики и добавил их расположение в память тележки. — Загрузить и отвезти во вторую, — приказал он.

Тележка двинулась выполнять приказ, не проявляя особых эмоций.

— Я точно описал, каким образом следует разгружать коробки. — Я протянул руку и остановил Ларри, схватив его за плечо. — Сначала должны быть разгружены коробки с цифрой четыре, ясно? И ни одной капли воды не может на них упасть — там компьютер за две тысячи. Вашей фирме не понравится, если придется оплачивать его стоимость.

Я старался сохранять грозное выражение лица, но как я мог напугать того, кто питается в «Макдональдсе», а спит в «бед энд дог»? Повернувшись, я пошел в пустой кабинет. Никто до сих пор не сумел мне объяснить, почему людей так раздражает требование выполнить соответствующим образом оплаченную работу. В конце концов, те же Ларри и сыновья нуждались и в еде, и в одежде, но сами они охотнее всего свалили бы всё мое барахло на газон и с радостным хохотом уехали.

Слышно было, как Ларри расставляет коробки в ванной, на мой взгляд, слишком резко бросая их на пол. Я подошел к окну, но с этого места мало что было видно, так что я переместился в кухню, демонстративно поднял жалюзи и прижал нос к стеклу. Молодой человек расставлял очередные коробки, козырек тележки убрался в контейнер, к коробкам относились с должным вниманием, но я всё равно не отходил от окна. В конце концов, компьютер действительно стоил мне кое-каких денег. Когда они привезли и перенесли — под моим надзором — коробку в кабинет, я лично занялся распаковкой машины, а затем ее включением: подключил к сети фильтр и источник бесперебойного питания, расставил на столе мультиспин, обе клавиатуры, системный блок, трэкболл, световое перо… Плюс ко всему — два маленьких индикатора тревоги на случай незапланированных действий компа, которому кто-нибудь подбросил «жучка» со своим заданием.

Включив комп, я подождал, пока он запустится и проверит все свои системы. Через две минуты я получил сообщение о готовности компьютера к работе. Всё это время Ларри с мрачным видом бродил за тележкой и расставлял коробки, а я иногда отрывался от компа и шел проверить качество работы. Прицепиться было не к чему — он не дал мне никаких шансов, — но их спины и молчание говорили сами за себя; я отвечал им столь же обиженной позой и тяжелым дыханием.

В два часа я включил компьютер и выполнил всю серию тестов. Джасмин образцово подготовила меня к переезду: я вызывал очередную последовательность кодов с листка, который она приклеила к экрану монитора, я несколько мгновений спустя видел появляющееся сообщение об успешном прохождении теста и слышал приятный голос с южным акцентом: «Масса быть доволен, закончен проход пятый… девятый… шестнадцатый. Масса дать Джасмин конфетку?» Я не мог удержаться от смеха, а потом вызывал очередной тест из довольно длинного перечня, подготовленного моим личным компьютерным гением. Как оказалось, поездка через полконтинента не повлияла на работоспособность компьютера. Через пятнадцать минут он подсоединился к сети «Белл Голден Лайт» и был готов к работе. Меня это определенно обрадовало, и я уже спокойно окинул взглядом заставленное коробками жилье. Начав сражаться со спальней, я быстро понял, откуда взялся пот на лицах рабочих, и отказался от дальнейших попыток.

Когда я уже начал волноваться, на дорожке затормозил темно-зеленый «дельфин-комби», а затем в дверь вбежали две женщины, постарше и помоложе, и парнишка лет семнадцати, наклонив головы, словно пытаясь пробить невидимую пленку. Так я познакомился с миссис Кендрик и ее детьми, Лизой и Джерри. Они набросились на мое барахло с ловкостью и азартом терьеров, что меня крайне удивило; я едва не сказал, чтобы они не перебарщивали. Похоже, весьма велики были шансы на то, что сегодня я покину отель и эту ночь проведу в собственном жилище. Я вернулся в кресло.

Меня так и подмывало уже сейчас написать несколько фраз для Гришки, но зачем поднимать шум, если я не был уверен, не являются ли мои первые часы в Редлифе лишь делом случая, благодаря которому, в конце концов, с равной частотой складываются все возможные комбинации цифр в лотерее? Неважно, что ни один игрок не верит в комбинацию из первых шести цифр, они всё равно когда-нибудь выпадут. Так что я размышлял над случайностями, пил пиво и снова размышлял…

Но вот в кухню въехала последняя коробка, сын Ларри с облегчением стер трассу в памяти тележки, поставил ее на подъемник и закрыл контейнер. Сам Ларри вошел в кабинет с несколькими листками, которые нужно было подписать. Я показал ему на кресло и тщательно просмотрел все бумаги, естественно, подписал и подтвердил пин-картой; в конечном счете, претензий к их работе у меня не было. Они уехали. Я осмотрел дом, обсудил с миссис Кендрик возможность поселиться здесь уже сегодня, но она убедила меня, что лучше будет, если я приду завтра во второй половине дня, тогда у нее будет время как следует всё распаковать и сделать основные покупки. Расспросив меня о моих кулинарных вкусах, она записала всё, кивая каждый раз, словно говоря: «Вы, мужчины, все едите одно и то же!» Ее дочь облокотилась о раковину и, не спрашивая разрешения, закурила; наверняка она вынесла из фильмов убеждение в том, что детектив из Нью-Йорка должен смолить «Голуаз» пополам с «Партагасом». От ароматного дыма у меня едва не закружилась голова. Рот наполнился слюной, по спине побежали мурашки, онемели кончики пальцев.

— Брось сигарету, девочка, — попросил я. — Я не курю уже три недели, а ты ослабляешь мою волю.

Она оторвалась от раковины и, вращая глазами, вышла на крыльцо, к брату. Тот захихикал и получил тычок в бицепс. Мать посмотрела на меня испуганным взглядом и начала извиняться.

— Ведь это же не вы курили? — Я сменил тему. — У вас есть ключи? Ну тогда до свидания, завтра в два я вернусь, договорились?

Я вышел под моросящий дождь, обойдя парня и — задержав дыхание — курильщицу, и вскочил в машину. К приборной панели я еще раньше приклеил листок, на котором написал всё, что я должен был сделать, начиная новую жизнь; я просмотрел его еще раз.

Страховка оформлена вместе с договором найма, миссис Кендрик будет заходить по понедельникам и пятницам, сейчас я поеду поужинать с Вэл и заодно заберу из мастерской автомобиль. Что там еще? Охранная сигнализация установлена, завтра проверю. Завтра же пойду в мэрию зарегистрировать начало своей деятельности, потом займусь рекламой: газета, таблички на газоне и дверях, визитки. Предложения в городской сети и сети штата, а также спам на частные компы без фильтров уже пошли. Что еще?

Я включил двигатель, развернулся и направился к дому Вэл длинным путем, через южный район. По пути я посвятил ей несколько разных мыслей — холодных, аналитических, теплых, упрямых, недоверчивых и вовсе обидных, но последних было мало, и мне почти приходилось вызывать их силой. Я остановил «датсун» довольно далеко от дома Валери, поскольку ближе не было места, взбежал на крыльцо и позвонил в дверь. Дом стоял безмолвный и пустой. Я оглянулся — фургончика Вэл не было ни возле дома, ни в ближайших окрестностях. Неужели забыла? В то же мгновение я почувствовал, что дверь позади меня открывается, и, когда я начал поворачиваться, приветственно улыбаясь, на мои плечи легли чьи-то тяжелые ладони. От резкого рывка я упал на спину, но, схваченный за локти, проехал по полу в холле лишь несколько футов, царапая его каблуками. Я пытался повернуть голову, чтобы увидеть, кто это на меня напал, и вспомнил при этом, что мой револьвер всё еще лежит в ящичке под сиденьем автомобиля, а тот, в свою очередь, находится в мастерской; именно по этой причине мне пришлось сматываться из Донкея на чужом БМВ, и по той же самой причине я был сейчас беспомощен, словно жираф на льду.

Инициатива перешла к двоим, крепко державшим меня за локти и весьма серьезно относившимся к своей работе. Они ловко развернулись почти на месте и поставили меня напротив третьего; я облегченно вздохнул, увидев за его спиной еще двоих — преступники редко встречаются в таких количествах, да и откуда в спокойном Редлифе взяться сразу пяти преступникам? Я внимательнее посмотрел на того, что стоял передо мной. Он был моего роста, может быть, на полдюйма выше, но всё это не имело значения. Важно было лишь то, что его физиономия выглядела так, будто ее изобразил ребенок, какой-то малыш, который хотел нарисовать мужское лицо, но ему не хватило умения, к тому же приятели позвали его поиграть, так что он очень спешил. Нос походил на смятую половинку банана и нависал над верхней губой, однако губы в соответствующем месте не было, ни верхней, ни нижней. Кожа лица неожиданно проваливалась в щель рта, не меняя своего цвета и фактуры. Выступавшие под глазами скулы напоминали опухоли после удара молотком, веки были толще обычного раза в три-четыре. Густые каштановые волосы были зачесаны наверх, причем начинались сразу над бровями, так что, вполне возможно, он сейчас грозно хмурился, но я этого не видел. Зато я видел, что договориться с ним мне не удастся. Либо он читал мои мысли, либо действительно был крайне туп, поскольку упер руки в бока и рявкнул:

— Фамилия?

Не обращая на него внимания, я посмотрел на стоявших рядом.

— Предупреждаю, что, как только вы меня отпустите, я сообщу обо всём в полицию! — пригрозил я, не скрывая издевательского тона.

— Ха-ха-ха! Это мы из полиции! — радостно заявил волосатый.

— Да-а? — Я почувствовал, что он воспринял мои слова всерьез. — Как же! Полиция обязана предъявить жетон и удостоверение, не препятствуя гражданину…

— Ха! — проворчал он и шагнул ко мне. — Здесь мы ничего никому не обязаны…

— Фред!.. — простонал стоявший справа.

Фред окинул его полным укоризны взглядом, затем с ненавистью посмотрел на меня, выхватил из кармана жетон и сунул мне его под нос. Я сделал вид, что внимательно читаю, на самом же деле я размышлял, что им может быть нужно. И всё больше убеждался, что вляпался в какую-то не слишком приятную историю.

— Ну ладно. Скотт Хэмисдейл, — представился я. — Я приехал в Редлиф вчера вечером, познакомился с Вэл Полмант и договорился с ней поужинать сегодня вместе. Что дальше?

— Откуда ты ее знаешь? — допытывался Фред.

— У меня шишка на лбу, она мне ее набила, открывая дверцу своей машины, когда я пробегал мимо. Это может подтвердить доктор… — я снова поколебался, — Вернер или Бренер. У меня плохая память на фамилии.

— Проверим, — быстро сказал стоявший слева. Может, он боялся, что Фред скажет какую-нибудь глупость.

— Надеюсь. Заодно вызовите его ко мне, ибо у меня уже немеют верхние конечности. — Я дернул руками. — Если вы меня арестуете, то зачитайте мне мои права и дайте позвонить, а если нет… — Я не договорил.

— Что еще можешь сказать? — настаивал Фред.

В самом деле, безнадежный идиот. Я едва не сказал ему этого вслух, но всё же удержался и вместо этого вежливо спросил:

— По какому делу?

Эта фраза явно доставила ему некоторые проблемы, во всяком случае, я услышал два звука: скрип шестеренок под его черепом и тихий стон державшего меня за правый локоть копа.

— Об убийстве Валери Полмант! — рявкнул Фред. Ничего себе! Я надеялся, что случилось нечто иное, но, похоже, эта надежда оказалась призрачной. С первого взгляда на полицейских, с первой секунды было ясно, что произошло нечто страшное и необратимое. Я тряхнул головой, надеясь, что на моем лице не отражается ураган мыслей, возникший у меня в мозгу.

— Ничего не знаю. Меня что, обвиняют?

— А как ты думаешь? — Я вздохнул:

— Знаю, сейчас ты задаешь вопросы, но я имею право точно знать, а не догадываться, какие у вас планы относительно меня.

— Я его обыщу, — сообщил полицейский слева и, не ожидая подтверждения, начал меня ощупывать.

Что-то твердое воткнулось мне в спину, словно там мне собирались просверлить дыру. Полицейский нашел бумажник и подал его Фреду. Пользуясь тем, что Фред занялся бумажником, полицейские втолкнули меня в гостиную Вэл. Еще один коп крайне нерасторопно обшаривал комнату; с подобным усердием он мог до послезавтра искать ковер под собственными ногами. Я сел на диван, лихорадочно размышляя, как мне относиться к смерти Вэл. Вчера мы познакомились, договорились на сегодня, но сегодня для нее всё закончилось навсегда. Почему? Кто? Зачем? Неужели я тому виной? Кто так решил? И что в таком случае будет со мной — я наверняка второй в очереди, а может быть, даже первый, а может, и нет? Может быть, они даже хотели убрать и меня, но им не удалось застать меня врасплох в той суматохе в переулке О'Броджа?

Наручников на меня не надели, и я потер щеки, пытаясь заставить мозг работать интенсивнее. Из холла вышел Фред, помахивая в такт шагам моим раскрытым бумажником. Вид у него был такой, словно он с удовольствием зашвырнул бы это дерьмо, то есть мой бумажник, да и меня самого в придачу, как можно дальше отсюда.

— Сыщик, — презрительно бросил Фред. — Так, по крайней мере, написано у него в бумагах, — столь же презрительно добавил он. Явно подсмотренным в детективных фильмах жестом он подвинул к себе стул и не глядя сел. Я надеялся, что он промахнется, но, видимо, он проделывал подобное уже не раз. — Ну? Говори!

— У меня есть право на один телефонный звонок, — сказал я. — Адвокату.

— Интересно, кто станет тобой заниматься! — язвительно буркнул он.

— За деньги? — фыркнул я. — При столь явном нарушении закона? Сперва, однако, прошу предъявить мне формальное обвинение.

— Фред, позвони Хольгеру, — посоветовал один из копов. Фред замер с открытым ртом, но в глазах его читалось упрямство, словно он решил хотя бы раз в жизни лично арестовать убийцу. — Говорю тебе, — прозвучало словно цитата из Библии, — позвони Хольгеру, ибо я умываю руки!

— С дуба рухнул? — прошипел Фред. — У нас в руках тип, который…

— У этого типа документы частного детектива, и он знает закон. Если подставишься, тебе нечем будет заплатить даже за торт по случаю торжественного прощания с работой.

Фред вскочил со стула, но уступать не собирался.

— Частные детективы не совершают преступлений?

— Это мне нравится. — Я вознаградил Фреда несколькими хлопками в ладоши. — В каждой профессии встречаются убийцы и идиоты, не так ли?

Он подозрительно посмотрел на меня, прищурился и беззвучно пошевелил ртом — видимо, думал.

— Звони… — не сдавался агент.

— Звоню, звоню! — бросил Фред, выхватил из кармана телефон и начал набирать какой-то номер.

— Хорошо еще, что отпечатки уже сняты, — сказал я в пространство перед собой. Фред на мгновение замер, но второй агент поторопил его жестом и выражением лица.

Я подумал, что, пока я не заберу свою машину, мне удобнее будет переночевать в участке. Может, даже не столько удобнее, сколько безопаснее. Естественно, я вполне мог предположить, что убийство Вэл не имеет ко мне никакого отношения, но люди, с которыми я был знаком меньше суток, погибают настолько редко, что у меня не было никакого желания полагаться на волю случая.

— Шеф?.. Минуту… — Фред повернулся к нам и состроил злобную физиономию, требуя вывести подозреваемого из комнаты. Он терпеливо ждал, пока я вставал, поправлял рукава куртки и не спеша шествовал к выходу. Мы прошли через холл в кухню; возле стола один из техников копался в своем тяжелом многослойном чемодане из хромированной стали.

— Здесь будет множество моих отпечатков, — сказал я. — Так же, как и в спальне наверху, и в ванной, рядом со спальней. Я провел здесь ночь, — добавил я, объясняя до конца ситуацию тому из полицейских, кто настаивал на звонке шерифу.

— Меня это не волнует, — бросил он. — С завтрашнего дня я в отпуске, и кроме того, тебя пока никто ни о чем не спрашивает. — Он обменялся взглядами с коллегой. — Будет адвокат — поговорите, дашь показания. — Он прикрыл глаза и зевнул, почти не открывая рта.

— А нельзя ли увидеть тело? — спросил я. Я чувствовал, что мне лучше было бы помолчать, что я веду себя чересчур активно и это никому не понравится, включая меня самого через несколько часов, но я не мог удержаться и продолжал: — Есть какие-нибудь следы, которые…

— Послушай, — раздраженно прервал коп, и мне сразу же захотелось дать самому себе пинка под зад, прямо у них на глазах. Сейчас, подумал я, он скажет, что мы отнюдь не коллеги, что придурок Фред — это одно, я — совсем другое, а он — вообще третье, и так далее. — То, что я тебя защищаю… — он не договорил, но я понял, что он имеет в виду, — это одно, а то, что я не люблю частных детективов, — другое. Давай не будем брататься, это у нас всё равно не получится. — Он мягко подтолкнул меня, но, похоже, ожидал сопротивления с моей стороны. — Сядь и сиди спокойно. И не слишком усердствуй, себе дороже.

— Да уж, — бросил я, закидывая ногу на ногу. — Четкость твоих формулировок меня прямо-таки потрясает…

— Спокойнее, приятель, — подал голос второй. — Сейчас не до шуток, это не очередная серия «Дневника сержанта Фридея». Не стоит усложнять себе жизнь.

Мне не потребовалось слишком долго размышлять, чтобы понять, что он во многом прав. Мысленно обругав себя, я сел поудобнее и полез в карман за сигаретами. Ах да, я же не курю! Непреодолимое желание охватило меня примерно так же, как и несколько десятков раз в день в течение… скольких уже? С четырнадцатого… сегодня пятое — двадцати двух дней. Мой рекорд. Теперь я буду побивать свой новый вчерашний рекорд, завтра — сегодняшний, послезавтра — завтрашний. Это будет нелегко — один из полицейских только что характерным движением полез в карман. Я закрыл глаза, откинув голову на спинку дивана, пытаясь о чем-то думать, но тут же осознал, что напрягаю слух, хотя непонятно зачем, и принюхиваюсь, словно мексиканский редхаунд, вся жизненная философия которого заключается в обонянии. Он мог бы быть эмблемой частных детективов…

— Говорят, — кто-то встряхнул меня за плечо, — будто здоровый сон свидетельствует о невиновности. — Я открыл глаза. Знакомый уже мне полицейский смотрел на меня, иронически усмехаясь. — Но Аль Капоне, например, не принял в тюрьме ни одной таблетки снотворного. После того, как я об этом прочитал, я перестал верить в народные приметы. — Он оглянулся через плечо. — Пошли.

Вздохнув, я встал и пошел за ним; второй шел за моей спиной. По дороге я увидел, что Фред всё еще стоит с трубкой возле уха и ритмично кивает, затем дергает головой вверх, открывает рот, втягивает воздух и снова его закрывает, затем последовательность возобновлялась. Кто-то его всерьез воспитывал. Мне понравился шериф Хольгер… как его там? Лайонел Барсморт.

Улица встретила нас — а как же иначе? — довольно сильным дождем, так что мы галопом бросились к вишневому «эссексу», и я прыгнул на заднее сиденье, меня даже не пришлось поторапливать. Мы молча доехали до участка. Я уже готовился к разговору с шерифом, но менее разговорчивый из копов сразу же потащил меня по лестнице вниз; это означало, что либо он ведет меня в зал пыток, либо в камеру на удобную койку. Вся мебель и прочая обстановка были белого или черного цвета, единственными разноцветными пятнами являлись арестованные. Я догадался, что кто-то хотел этим сказать: здесь, братец, есть только виновные или невиновные. И невиновным ты не являешься…

Именно поэтому я ожидал скорее зала пыток, но такового здесь не имелось. Я улегся на жесткий черный матрас, приклеенный к твердой койке, в свою очередь, приклеенной к стене — белой. Разложив одеяло, чтобы не застудить почки, я погрузился в размышления — не белые, не черные, скорее, серые и отнюдь не веселые: слишком многое пошло не так, а кто-то более требовательный, чем я, даже сказал бы — совсем не так. Не так я должен был появиться в Редлифе, во всяком случае, не на угнанном в спешке БМВ. Я не планировал завязывать какие-либо близкие знакомства уже в первый вечер, не говоря уже о том, чтобы разбить себе голову. Тем более я не нуждался в ночлеге в подвале городской полиции — в конце концов, я снял вполне приличный дом недалеко от центра города. Я подумал, хорошо ли я сделал, не подключив к компьютеру модем, но, в конце концов, меня ни в чем особенном не обвиняли — так просто, откуда ни возьмись, у дверей убитой появляется никому не известный мужчина, чужой в этом городе… Я сам бы его арестовал, даже если бы он отказывался от каких бы то ни было связей с жертвой.

Жертва… Неужели мое появление побудило кого-то поспешно заткнуть ей рот? Или я просто, как опоздавший зритель, пришел под конец третьего акта и сижу, удивляясь тому, как много всего произошло без меня? Она разговаривала с кем-то ночью, разговаривала довольно долго, а ведь было уже поздно, не самое подходящее время для разговора об очередном полном ужасов сценарии, разве что именно ночью принято говорить о страшном? Не знаю, но скорее бы я решил, что это был личный разговор, долгий личный разговор с кем-то хорошо знакомым, может, с подругой, может, с хорошим другом. А где-то на середине разговора звучит реплика: «А знаешь, какое у меня сегодня было приключение? Я стукнула по голове какого-то пробегавшего мимо типа и устроила ему сотрясение мозга! Теперь лежит, бедняга, в моей спальне для гостей, ну знаешь, той наверху, и спит после немалой дозы лекарств. Что? Да, я вызвала доктора Вернера… Да нет, какой бродяга! Это детектив из Нью-Йорка… Не знаю, не впадай в панику…»

Я почувствовал, что мой сценарий начинает меня затягивать, словно я видел, как эту сцену играет, например, Трэси Хайд. Она мне не особо нравится, но у нее бы это неплохо получилось! Итак, она говорит: «Он первый день в нашем городе… Да, приехал сегодня. Что? Нет, не волнуйся — не может быть, чтобы он специально разбил себе голову о мою дверцу, в конце концов, это я его стукнула!.. Да, я уверена! Я не кричу, просто ты меня раздражаешь своими подозрениями. Приезжай завтра и познакомишься с ним… Ладно, попробую с ним как-то договориться. Ладно… Ладно…»

Трубка положена. Конец связи.

Какие у меня основания полагать, что всё было именно так? Почти никаких. Скорее все можно было бы списать на случайность — подброшенная сколько-то раз монета когда-нибудь упадет на ребро. У меня самого когда-то выпал из рук стеклянный шар, отскочил от земли и снова попал в мои дрожащие руки. Случайность. Идет спокойная жизнь маленького городка, претендующего на звание зимнего курорта, а тут появляется детектив и удивляется тому, что в городе что-то происходит. Просто, дорогой мой, ты должен вписаться в местную жизнь. Может быть, тогда многое перестанет тебя удивлять?

С этой мыслью я отключился и заснул.

«…я выругался, словно поляк с похмелья при виде молока…»

Утром, еще до того, как программа «Тюремный капеллан» полицейского компа начала созывать заблудшие души к молитве, я вскочил с койки, свежий, выспавшийся и готовый к новым впечатлениям. Похоже, дождь кончился: сквозь узкое зарешеченное окошко пробивались лучи солнца. Схватившись за решетку, я подтянулся на руках и смог наконец увидеть, что мы действительно находимся в долине, а не в неглубокой впадине между едва видимыми в тумане тенями гор.

Снега на них еще не было, сочная темная зелень сражалась с серо-коричневыми скалами, но прежде всего — с красными кленами, от которых и происходило название города. Когда-то, видимо, их было намного больше, и наверняка до «Катка Валентина» вся долина в это время года пылала карминовым и алым цветом, но и сегодня еще достаточно густые группы старых деревьев образовывали интересные узоры на склонах, а деревья помоложе обрамляли края простиравшихся среди скал лугов. Если это была чья-то идея, то она была достойна восхищения, если же это творение природы — оно должно было привлекать сюда множество самоуверенных и надменных художников из больших городов. Общую картину портила лишь одна деталь — какой-то идиот раскрасил в яркие ярмарочные цвета опоры подъемника, из-за чего они выглядели как попавшие на классический ковер брызги блевотины. Убивать за такое надо! Интересно, кто из местных шишек является его владельцем? Наверняка какой-то психопат.

Я отцепился от решетки как раз в то мгновение, когда хлопнула какая-то дверь наверху, и кто-то неуклюже, словно его только что разбудили, начал спускаться по лестнице. Появился уже знакомый мне недружелюбный коп.

Что-то пробормотав, он вставил ключ в замок, лязгнул засов. Дверь бесшумно открылась, достаточно широко для того, чтобы у меня не оставалось сомнений — сюда я уже не вернусь. Я потянулся, застонав от удовольствия, кивком поблагодарил полицейского и вышел в коридор. Когда мы поднялись наверх, он буркнул: «Садись» и начал открывать сейф. Лишь когда он достал оттуда мой бумажник, мрачное выражение на его лице сменилось улыбкой. Протянув мне мою собственность, он обошел стол и сел, а я двумя ловкими движениями превратил бумажник в веер и по очереди, методично, стараясь выглядеть как можно более обиженным, проверил все отделения.

— Угу! — пробормотал я, довольный результатами проверки, затем поднял взгляд и посмотрел на копа. Лицо его приобрело пурпурный оттенок, наполовину от стыда, наполовину от злости.

— Всё на месте? — язвительно бросил он.

Впрочем, получилось это у него достаточно неуклюже. Да и понятно — провинция. Где тут рядовому полицейскому потренироваться в красноречии — на местных жителях?

— На первый взгляд — да, но я бы хотел, чтобы кто-нибудь пошел со мной в банк и зафиксировал состояние счета, поскольку у меня есть сомнения, — банкомат ведь работает круглые сутки, так?

На этот раз он побледнел, и я мог бы поклясться, что температура его тела понизилась на несколько десятых градуса.

— Ах ты гнида! — процедил он.

Ну и цирк! Я приложил руку к груди и поклонился:

— Я?

— Надо было оставить тебя Фреду! — рявкнул он.

Я возмутился: он что, ждал выражений благодарности? За то, что меня не избили? Не выбили зубы? Не отбили почки и не поломали ребра?

— Надо было, — сейчас вы писали бы рапорты с просьбой о смягчении наказания. Например, лишь об увольнении из полиции без права возвращения и без пенсионного обеспечения! Да, кстати, — как тебя зовут, приятель?

— Постовой Даррел…

— А этого, который без мозгов, как?..

— Сержант МакЛейниган.

— Ну что ж, всего хорошего, Даррел. — Я встал. — Не извиняйтесь и не провожайте, я сам справлюсь. А насчет банкомата я пошутил.

— Шериф будет у себя в час, он просил, чтобы ты… чтобы вы зашли к нему побеседовать.

— О, первая добрая новость за сегодня. С удовольствием зайду поболтать с шерифом.

Я подумал, что зря я продолжаю играть эту комедию, достаточно будет, если он в соответствующем свете представит шерифу сегодняшнее утро: «Он издевался над нами, шеф, высмеивал наш акцент и провинциальную тупость. Он сказал, что в этом участке проворнее всех движется только вода в канализации, а самая лучшая память у факса, поскольку он помнит все буквы, чего о нас не скажешь. И еще, шеф, он говорил, что вам приходится водить пальцем по буквам, чтобы прочитать на дверях надпись „ВЫХОД“…»

Ничего не поделаешь. Если он настолько же туп, как Фред, проблем мне не избежать, если же нет — как-нибудь сумею объясниться. Я вышел на улицу и выругался, словно поляк с похмелья при виде молока.

Лил дождь.

Некоторое время я стоял, глядя на закрытые водной завесой горы, на исчезающие в струях воды пятна кленов и опоры подъемника. Потом открыл дверь и крикнул в глубь помещения:

— Дождь идет, постовой Даррел! Не могли бы вы отвезти меня к моей машине?

— Она стоит на парковке за правым углом, ключи в замке! — крикнул он в ответ.

Меня подмывало потребовать зонтик, но рассудок победил. Я поднял воротник куртки и побежал к машине. Действительно, она стояла в указанном месте, и ключи были в замке. Я завел двигатель и поехал домой.

Миссис Кендрик сегодня уже там побывала или, что более вероятно, включила вчера термостат, так что в доме было уютно, тепло и приятно. Я приготовил себе крепкий кофе, такой, что разъедает хромированное покрытие на ложке, вместо курения сигареты подумал о том, что неплохо было бы освежить рот с утра, и тщательно почистил зубы, всё это время размышляя, что делать дальше. Служебные обязанности, однако, прежде всего; я поставил чашку на столик, включил компьютер и кратко описал события позавчерашнего, вчерашнего и сегодняшнего дней. Потом, всё еще исправляя опечатки, набрал телефон Грега-Гришки. Когда он ответил, я сохранил текст записок и начал плакаться ему в жилетку. Он внимательно слушал, то и дело бросая: «Гонишь!», «А ты что?», а я, поглядывая на экран, отвечал ему, одновременно запустив антивирус, и несколько минут спустя комп выдал мне стандартное сообщение: «Вирусов не обнаружено».

— Первая ночь — в чужом доме, с разбитой башкой, вторая — в камере. Как думаешь, что будет на третью? — спросил я.

Другая программа, в теории дефрагментирующая диск и упорядочивающая память, занялась затиранием следов о посланном сообщении и о деятельности антивирусной программы. Мой тайный электронный сообщник работал на полных оборотах. У Грега же, похоже, возникли какие-то проблемы, поскольку он долго молчал. Я подумал было, что у него какая-то незадача с английским языком, и уже собирался что-нибудь ему подсказать, когда мне пришла в голову мысль, которая наверняка пришла в голову и ему:

— Если ты хочешь меня от чего-то предостеречь и намекаешь на кладбище, то не строй иллюзий. Я долго еще не позволю отдать мне последние почести.

Прежде чем он ответил, какое-то холодное дуновение пронеслось через комнату, настолько отчетливое, что я посмотрел на входную дверь, не открылась ли она от сквозняка, а затем ощущение опасности ударило меня словно обухом по голове.

— Подожди, — тихо сказал я Грегу, хотя бедняга всё равно молчал. Я выбрался из-за стола и окинул взглядом комнату. В моем кабинете со вчерашнего дня ничего не изменилось, я посмотрел на спальню, кухню… Ничто и нигде не свидетельствовало о чьем-либо визите, а тем более о спрятанной взрывчатке или «жучках». Но, подумал я, можно ли представить себе лучшую возможность заминировать дом, чем отсутствие хозяина в течение всей ночи? Когда тот спокойно спал в камере? Я нашел коробку номер восемь и сорвал опоясывавшую ее ленту; там находились всякие мелочи — наручники, два… нет, три парализатора, пугач, несколько ножей. Я взял нож с выбрасываемым лезвием, примерил его в руке и спрятал в карман. Потом вернулся к столу и, внимательно всматриваясь в залитый дождем переулок,сказал:

— Грегги? Ты там? Извини, у меня чайник засвистел, а сейчас мне уже пора. Постараюсь позвонить побыстрее.

— Пока! — буркнула трубка.

— Пока, брат.

Теперь я уже действительно ощущал какое-то странное возбуждение и не мог понять, то ли сам вгоняю себя в подобное состояние, то ли действительно что-то происходит на едва ощутимом, эфемерном, может быть, астральном уровне. Выскочив из дома, я прыгнул в машину и помчался в сторону Донкея; на первой же станции техобслуживания я заехал на эстакаду и тщательно осмотрел автомобиль снизу, даже позвал автомеханика.

— Посмотрите профессиональным взглядом — у меня во время езды раздаются какие-то странные звуки, и никак не могу понять, в чем дело.

Мы ничего не нашли. Мне оставалось только ехать дальше. В Донкее я проехал по улице, с которой два дня назад в страхе бежал, словно чистильщик бассейна, застигнутый в спальне клиента; за поворотом возле мастерской я вышел и, высунув из-за угла нос, минут пятнадцать наблюдал за ближайшим окружением. В конце концов я вынужден был признать, что я либо истеричная баба, либо слепец, который не в состоянии воспринять подаваемые ему сигналы. В обоих случаях я мало что мог сделать, так что, уже не раздумывая, подъехал на «датсуне» к мастерской, где меня тепло приветствовал Джексон. Его радость могла означать, что он устроил моей машине капитальный ремонт. «Блэкстар», из-за которого я угодил в такой переплет, невинно стоял под крышей, уставившись на меня фарами. Еще позавчера они так мне нравились.

— Превосходно… — оценил Джексон, щелкая ногтем по объективу камеры заднего вида. — Хотя, в принципе, возникает вопрос: раз уж вы любите такие мощные машины и раз уж у вас нашлось немного денег на такой двигатель, то почему не БМВ?

Он смотрел на меня невинным взглядом, а я раздумывал, не пришло ли еще время кого-нибудь убить. Я пожал плечами, хотя знал, что подобным образом даже спец из Шаолиня не сумеет повредить и мухе.

— Не знаю. БМВ какой-то такой… крикливый…. Мол, «смотрите, люди!». А мне вовсе не нужно, чтобы любой придурок пытался столкнуть меня с дороги, а нужно лишь, чтобы я мог, когда захочу, ехать чуть быстрее остальных.

— Ясно.

Он не пытался со мной подружиться, просто показал калькуляцию расходов. Я показал в ответ, что не боюсь трехзначных счетов. Мы договорились, что он подержит «датсун» у себя, пока его не заберет компания Гертца, и распрощались.

В пределах города я вел себя законопослушно, но сразу же за его границей достал из «бардачка» оружие и, чувствуя себя уже спокойнее, вернулся в Редлиф. В гараже я выгрузил остальные шмотки, в том числе два детектора, подключил стационарный, со вторым прошелся по дому и подвалу. Чисто. Прочие «штучки» я запихал в кухонные шкафы. До полудня мне удалось распаковать большую часть коробок, отмеченных надписью «Не трогать», и разложить их содержимое по соответствующим местам. Оказалось, что я не в состоянии заполнить собственным барахлом даже столь небольшой дом: видимо, когда паковался, выкинул слишком много вещей. Решив, что в достаточной степени придал дому человеческий вид, я сел за компьютер и спокойно просмотрел записи, которые прекрасно замаскированная «антивирусная программа» переслала по модему в Нью-Йорк, и дополнил их множеством догадок, рассуждений, прогнозов и гипотез. Записи я закрыл кодом, код замаскировал с помощью другой программы и запустил очередное приложение, которое под присягой бы показало, что я занимался совсем другим. Вот она, электронно-информационная верность. За восемнадцать тысяч долларов, к счастью не моих.

В двенадцать пришло время принять душ, и я побрился наконец своей собственной бритвой. Меня обрадовал тот факт, что у меня еще осталось немного кофе; между одним обжигающим глотком и другим я пытался дозвониться до Гертца, но всё время было занято, так что в конце концов я поручил компу сообщить фирме о том, где находится их автомобиль.

Учитывая мою сегодняшнюю активность, распределение труда между мной и электронным помощником было вполне справедливым. Довольный собой, я пошел на кухню, где сосредоточился на последних глотках кофе и нескольких свежих мыслях, которыми намеревался вскоре воспользоваться при разговоре с шерифом. Собрав все необходимые документы, я отправился в путь и несколько минут спустя был уже в полиции; дежурный в ответ на вопрос о шерифе ткнул куда-то большим пальцем, но прежде тщательно изучил меня взглядом — видимо, постовой Даррел надлежащим образом подготовил своих коллег. Я подошел к стеклянному боксу, в котором сидел, развалившись в кресле, шериф; на двери поблескивали серебром буквы, складывавшиеся в надпись: «Хольгер Л. Барсморт» и в нижней строке: «Шериф округа Редлиф»; несмотря на то что в надписях было разное количество букв, нижние буквы были уменьшены как раз настолько, чтобы длина обеих строк в точности совпадала. Я не знал, насколько ценна данная информация, но на всякий случай решил это запомнить. Заметив, что шериф видит меня уже издалека и не притворяется чересчур занятым, я поднял руку, собираясь постучать, но он махнул мне: «Не дурачься, заходи». Я зашел.

Оказалось, что он вовсе не сидит, как я думал, развалившись в кресле, на манер шерифа из кинофильма, — правая нога его была в гипсе и лежала на низком табурете. Он протянул мне руку, мы обменялись крепким мужским рукопожатием стражей закона, если можно так сказать. Во всяком случае, он выглядел именно так — загорелое, слегка морщинистое лицо, густые усы; будь они чуть подлиннее, он мог бы позировать для фотографий в роли Уайетта Ирпа. Коротко подстриженные волосы пепельного цвета, глаза серые, как камень, и такие же твердые. Я сел в указанное мне кресло.

— Шериф, полагаю, вы получили мое письмо. Там говорилось… — Я замолчал, увидев, как он отрицательно покачал головой. Шериф до сих пор еще не раскрывал рта. Я издал протяжное мычание, словно человек, размышляющий над чем-то или застигнутый врасплох. Или пойманный на лжи. В моем случае последняя возможность исключалась, я знал, что письмо не дошло, и знал, что никто не сможет доказать, что виной тому чья-то злая воля. — Э-э-э… Странно, я отправил его две недели назад… Сейчас. — Я открыл папку. — У меня есть привычка хранить всю документацию в одном месте, может быть… — Я порылся в груде бумаг, наконец, торжествующе воскликнул: — Ха! Так я и знал! — Я подал ему квитанцию на заказное письмо, с датой, читавшейся столь же отчетливо, как намерения стоящего перед борделем матроса.

Шериф бросил взгляд на бумажку и пожал плечами.

— Мои люди доложили, что у нас в Редлифе появилась помощь, — наконец произнес он. У него был глубокий, сочный голос с легкой хрипотцой старого заядлого курильщика; я сразу же почувствовал легкое покалывание в кончике языка. — Я несколько удивлен… — закончил он, снова пожав плечами.

— Не совсем так, шериф. Мне просто надоел Нью-Йорк. Мне захотелось сменить обстановку, а когда я окончательно созрел для подобного решения, то подумал, почему бы не реализовать заодно несколько планов из далекого прошлого, ну, вы понимаете: собака, кот, камин, лыжи зимой, рыбалка всё остальное время года, фотоохота. У меня даже есть на всё это деньги, но на всякий случай, если вдруг окажется, что все эти занятия намного скучнее, чем я предполагал, сидя в нью-йоркском смоге, я подал заявление на патент на детективную деятельность в нескольких городах. А из полученных предложений выбрал Редлиф.

Он что-то буркнул в знак того, что понял. Я вынул из папки пачку бумаг и подал ему. Он взял их и, даже не заглядывая, положил на стол.

Я замолчал и уселся поудобнее, всем своим видом давая понять, что жду вопросов. Некоторое время ничего не происходило, шериф набрал в грудь воздуха и выдохнул через нос. Я перестал его разглядывать и обвел взглядом помещение. Шериф Барсморт любил баскетбол — я заметил несколько фотографий: Мэйджик Джонсон, Савианна Тайфун, Пардью, Джоэл, все с автографами. Рядом фотография изумительно красивой женщины, что-то среднее между Келли Мак-Вернон и Ритой Хэйворт; черты ее были полны тепла и какого-то обещания. Я постарался невозмутимо скользнуть по фотографии взглядом, но решил, что при ближайшей возможности стащу ее у шерифа.

— Какого рода делами вы занимаетесь, мистер…?

— Скотт. — Я поднял руку, а потом показал на себя. — Просто Скотт. — Я улыбнулся и откашлялся. — Как всякий сыщик: разводы, шантажи, вымогательства, но это реже, кроме того — защита от отчаявшихся кредиторов. Всё.

— Всё… — Он задумчиво щелкнул ногтем по пачке моих документов. Внимательно глядя на собственный палец, он разделил бумаги на три слоя; кончик пальца слегка подрагивал, мы заметили это одновременно. Барсморт убрал руки со стола. — А чем ты здесь будешь заниматься?

— До вчерашнего дня я считал, что прежде всего я буду сидеть в укрытии, выслеживая мужей, пытающихся подцепить парочку приезжих кисок. Я ознакомился со статистическими данными Редлифа и не ожидал ничего большего, но вчера…

— Это первое подобное преступление за несколько лет. Впрочем, предыдущими были два обычных убийства, по пьяни и в состоянии аффекта. Убийцы признавались почти сразу же или через час. — Медленно, словно собираясь с силами, он перевел взгляд со своей загипсованной ноги на мое лицо. — С формальностями, — он показал на мои документы, — покончено, разве что если только у тебя фальшивая лицензия. А теперь остальное. — Он с некоторым усилием снял гипсовый сапог со столика, положил руки на крышку стола и сплел пальцы. — Меня всегда готов удар хватить, когда я читаю или вижу в кино провинциального шерифа, который твердит о том, что это его город и никто не должен вмешиваться в его дела, мол, он и сам справится, и прочее… Теперь эта честь выпала мне. Если ты достаточно умен, то прекрасно понимаешь, что я могу с легкостью с тобой покончить. Города ты не знаешь, никто не станет с тобой разговаривать, все притворятся, будто не знали Вэл, и так далее. Проще говоря, что ты станешь…

— Стоп! — прервал я его. — Кто вам сказал, что я собираюсь расследовать убийство Вэл Полмант?

— А что, нет?

— Этого я тоже не говорил, но вы заявляете с такой убежденностью…

— Ну да. — Он слегка улыбнулся. — Я постоянно рассуждаю словно по типовому киносценарию: в городок приезжает детектив, обнаруживает, что там произошло преступление, и словно терьер набрасывается на любой возможный след из тех, на которые местная полиция почему-то не обращает внимания.

— Скорее — не замечает. Обычно в фильмах всегда так бывает.

— Верно. Ладно, не будем долго ходить вокруг да около: если удастся быстро найти преступника — буду рад. Так же как и каждому, кто мне поможет.

Я остановил его движением руки — мол, понятно. Шериф довольно кивнул.

— Что касается Фреда, то есть племянника мэра… — Он не договорил.

Я отважился еще раз поднять руку и улыбнулся. Барсморт снова кивнул, но, кажется, уже начинал злиться — он явно оказывался в позиции просителя. Он еще немного подумал, я тоже — пожалуй, говорить было больше не о чем. Шериф побарабанил пальцами по краю стола.

— Можешь звать меня Хольгер. Наверняка мы будем часто видеться, так что нет никакого смысла… — Он слегка качнул головой. — У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

— Нет, я ничего не планировал, я не знал, сколько потрачу здесь времени.

— Это хорошо. Я бы хотел, чтобы мы съездили в одно место — водитель из меня сейчас никакой, — и заодно поговорим.

Перехватив мой одобрительный взгляд, он ловким движением убрал бумаги в ящик, встал и поковылял к двери. Я оказался проворнее и придержал дверь перед ним. Мы не спеша прошли по коридору, позади слышалось ритмичное постукивание гипса о пол. Я вышел первым, не надеясь увидеть солнце, и не ошибся. Когда Хольгер присоединился ко мне, я спросил:

— У вас тут вообще бывают ясные дни? — Он поморщился и посмотрел на небо:

— Сам ничего понять не могу. Никогда такой осени не было. Дожди всегда шли раньше, где-то с середины сентября до середины октября, потом с каждым днем начинало становиться холоднее, а потом в один прекрасный день начинал идти снег, и шел двое суток. Значит — началась зима. А в этом году?! — Он отвернулся и сплюнул, затем показал на стоявший на парковке полицейский «рейнджер». — Ты не мог бы подогнать его сюда?

Я сел в машину и подъехал к крыльцу. Хольгер ловко подковылял и почти без помощи ног забрался внутрь.

— Неплохая тачка, — заметил я.

— Триста пятьдесят лошадиных сил, — усмехнулся он.

— Ничего себе! — пробормотал я. — Почти как у легкого танка…

— Ты еще не видел здешнего снега. — Он показал мне, куда ехать. — Тогда такая мощность оказывается очень даже полезной. — Он ласково погладил приборную панель. — А у тебя что?

— «Форд-блэкстар». — Он кивнул — мол, ну да, неплохая машинка, и называется красиво, почему бы и нет, есть любители. — С двигателем «Сноу Сторм». — Я сделал небольшую паузу. — V3D, — снова пауза и конец фразы: — SGTI.

— А? — выдохнул он, надув щеки.

Каждый раз, когда я слышу подобное «А?», я вычитаю несколько сотен из немалой суммы, уплаченной за эту машину.

— Теперь куда?

Мы подъезжали к перекрестку. Меня неожиданно обдало холодом, словно от обивки сиденья потянуло прохладой. Именно на этом перекрестке я не хотел ехать прямо. Прямо — означало…

— Прямо.

Пришлось кашлянуть, чтобы замаскировать судорожное сглатывание образовавшегося в горле комка.

— Далеко? Я бы хотел немного разогнать эту колымагу.

— Два километра, но в конце мост. Начатый и недостроенный, так что будь осторожен, — непринужденно рассмеялся шериф.

Я почувствовал слабость. Вот ведь гад, усыпил мою бдительность и в итоге посадил задницей в мясорубку, причем я сам не заметил когда. Теперь придется воспользоваться его ограниченной подвижностью и бежать, скрыться на несколько часов, а лучше всего — на несколько дней, чтобы продумать линию защиты; тем временем мне пришлось прибавить газу, уничтожая даже те краткие мгновения, что мне еще остались на раздумья.

— Смелее, я скажу тебе, когда выбросить парашют!

Я вдавил газ сильнее. Спокойно, подумал я, без паники. На чем я могу попасться? Если нашли БМВ, это в любом случае не имеет никакого отношения к Вэл, этого никто не свяжет, поскольку связывать нечего. Что касается машины… машины и моего с ней знакомства… Может, просто расскажу что-нибудь вроде такого: у меня сломался автомобиль, — впрочем, это правда. Случайно я встретил двух бандитов, с которыми у меня давние счеты. Случайно? Ладно, случайно, но я не был уверен, действительно ли это случайность или же они меня преследуют, так что я решил как можно быстрее сматываться из Донкея, и мне как раз подвернулся этот БМВ. Ну, я его и угнал. А поскольку я хотел, чтобы бандиты считали, будто я покинул пределы штата, пришлось похоронить машину, а не возвращать ее с извинениями и направлять возможную погоню в Редлиф, где, в конечном счете, мне предстояло провести ближайший отрезок жизни. Я посмотрел на Хольгера. Он внимательно смотрел на меня своими гранитными глазами.

— Я думал, ты поедешь быстрее, — сказал он, не скрывая легкого разочарования, а может быть, даже преднамеренно его подчеркивая.

— Просто я посмотрел на твою ногу, и мне как-то расхотелось.

Однако я всё же слегка придавил педаль. Я немного странно себя чувствовал, мчась со скоростью сто миль в час, причем голова моя находилась на высоте двух метров от дороги, словно я сидел в какой-то стартовой установке, чтобы мгновение спустя выдвинуть крылья и взмыть в затянутое тучами небо. Приближался поворот, после которого мы должны были выскочить прямо на разрушенный мост; я едва не сбавил ход, но вспомнил, что ничего о нем якобы не знаю, и продолжал гнать дальше. Хольгер выдержал до самого последнего момента.

— Ну, теперь давай медленнее, иначе нам придется плыть. Я бы даже сказал, что плыть придется тебе, поскольку я с этим гипсом пойду прямо ко дну.

Перед самым поворотом я мягко притормозил.

— Верно, ведь здесь же река! — Я хлопнул рукой по лбу. — Омивояхи, так?

Он кивнул, а я сбавил ход до тридцати, двадцати, десяти, миновал первую из полицейских машин и остановился возле второй. В конце дороги, над первым пролетом, стоял небольшой кран дорожной помощи, явно слишком слабый, чтобы поднять двухтонный БМВ. Две группы полицейских стояли возле крана и курили — вот скоты. При виде шерифа они завершили какую-то перемежавшуюся смехом дискуссию, и один побежал к нему с докладом. Хольгер оперся о мокрый радиатор «рейнджера», над которым поднимался легкий пар.

— Здесь, — сказал он, показывая на реку, — вчера нашли машину…

Его прервал полицейский, который остановился перед начальником и развел руками.

— Ничего больше нет, шеф, — пробормотал он. И в самом деле, что он ожидал найти — парижский салон на дне Омивояхи? Я сунул кулаки в карманы куртки — зачем им видеть, что они у меня крепко сжаты?

Хольгер пожал плечами и повернулся ко мне:

— Ты что, не слишком любопытен или маскируешься?

— Маскирую собственное любопытство, — машинально бросил я.

Он поднял воротник куртки.

— Здесь вчера нашли фургон Вэл, — тихо сказал он. У меня начался дикий приступ нервной икоты. Мне удалось подавить первый позыв, за ним второй, но я знал, что через несколько мгновений начну удивлять окружающих. — Кто-то хотел сбросить его в реку, но ему не хватило нервов — то ли не разогнал машину как следует, то ли слишком рано выскочил, во всяком случае, фургон повис на брюхе. Потом сюда приехали какие-то две парочки и сообщили нам. Тогда мы поехали к дому владельца машины и нашли Вэл.

Я икнул. Как я и ожидал, это заинтересовало обоих слушателей.

— Что нужно было убийце? — спросил я, воспользовавшись перерывом в икоте с точностью до секунды. — И-ик!

— Точно неизвестно, наверняка ему важно было время. Вэл часто выпадала на несколько дней из жизни, выключала даже автоответчик. Иногда неожиданно уезжала на какие-то совещания, исследования, мозговые штурмы. Если бы автомобиль утонул, у убийцы было бы в распоряжении по крайней мере несколько дней.

— Не совсем, мы с Вэл договорились вместе поужинать… — бросил я, размышляя над его словами или, скорее, отводя тепло от распаленного мозга.

— Ага? — Он ненадолго задумался. Я открыл рот, но он опередил меня и сказал то, что хотел сказать я: — Это знали ты и Вэл, а тот некто мог и не знать… — Он замолчал, осененный какой-то мыслью; я решил показать, что мы в Нью-Йорке тоже не лыком шиты:

— А может, я должен был прийти к Вэл, потом меня ранили бы или застрелили и обвинили в убийстве хозяйки? А?

Он тряхнул головой, сбрасывая капли воды с кончика носа, поставил камешек перед носком начищенного до зеркального блеска ботинка и, опершись на костыли и загипсованную ногу, пнул его. В голове его явно бродили какие-то мысли, но ни одной из них он не озвучил. После долгого молчания шериф посмотрел на подчиненного:

— Ну тогда поезжайте. — И мне: — Мы, наверное, тоже?

Отметив, что он не отверг моей импровизированной гипотезы, я сел в машину. На заднем боковом стекле я заметил наклейку, на которой коренастый ковбой с двумя кольтами в кобурах направлял на читающего вытянутый палец. На высоте колен ковбоя шла надпись: «Выбирайте шерифом Хольгера Лайонела Барсморта. Он слишком стар, чтобы научиться чему-нибудь новому в жизни».

— Это из Чандлера, — сказал я. Он сразу же понял, о чем я, и подмигнул. — Когда выборы?

— Чуть меньше чем через месяц.

— А сколько кандидатов?

— Неожиданно целых трое. Один не в счет, но второй — это наш старый гражданин, который после успешного завершения службы в воздушной кавалерии вернулся в родной город.

— И город ему простил, что он уехал?

— Да, всё-таки он участвовал в операции «Сломанный Перевал». Едва не разбомбил бункер Ассавара. — Я удивленно посмотрел на него и завел двигатель. — В той же степени, в какой каждый из наших едва не застрелил Ассавара, — добавил он.

Я развернул машину и медленно двинулся обратно в город. Я начинал обустраиваться на новом месте, и нужно было быстро усваивать информацию. Стеклоочистители услужливо смахнули со стекла тонкий слой воды. Хольгер достал выглаженный и аккуратно сложенный платок и вытер лицо и шею.

— В баскетбол играешь? — ни с того ни с сего вдруг спросил он.

— Да, — ответил я, слегка удивившись смене темы. — А что?

— Два раза в неделю мы, старики, играем здесь в зале. Разделили город на четыре команды и режемся весь осенне-зимний сезон. На Пасху проигравшие устраивают гигантскую вечеринку с благотворительной частью и всё такое прочее. Это уже девятилетняя традиция. Я, как видишь, из игры пока выпадаю, а ты теперь в нашей команде, западного района.

— Гм… почему бы и нет?

— Ну тогда в четыре в зале, знаешь, где это?

— Да.

Мы уже ехали среди первых домов. Дождь перестал почти полностью, сея надежду в моей душе. Блеснуло солнце, но, боясь сглазить, я не осмелился прокомментировать этот факт.

— Как думаешь, как это случилось?

Не было смысла притворяться, будто я не понимаю, что он имеет в виду.

— Думаю, они встретились здесь, Вэл и убийца, дальше есть два варианта: либо он придумал какую-то причину, чтобы поехать к ней домой, там ее убил и вернулся, чтобы утопить машину, либо сразу ее убил, попытался избавиться от тела вместе с машиной, это у него не получилось, и он поехал с телом к ней домой. Свидетели есть?

— Пока нет.

— Когда это произошло?

— Ночью, около полуночи. Мы сейчас как раз едем в больницу, если хочешь, конечно; там, возможно, узнаем больше. — Я кивнул. — В таком случае вторая улица направо, потом третья налево.

— Знаю, уже успел немного познакомиться с планом города.

До самой больницы мы больше не разговаривали. При виде автомобиля шерифа радостно улыбающийся мулат выкатил из приемного покоя коляску и, загрузив в нее шерифа, направился к лифту, весело приветствуя нас.

— Вниз, Мигель, — прервал Хольгер поток слов мулата.

— К стервятникам?

Хольгер что-то прошипел и поморщился. Мулат перестал дурачиться. Мы молча спустились на один этаж, нас встретил тяжелый воздух, в котором смешались запахи разложения, формалина и каких-то средств, целью которых было заглушить естественный запах смерти, но каким-то странным образом они его лишь подчеркивали. Во всяком случае, если бы я лежал в этой больнице и ко мне пришел с визитом кто-то пахнущий именно так, я начал бы писать завещание, в котором на долю больницы не причиталось бы ничего.

Возле четвертой двери шериф положил руки на колеса и затормозил.

— Спасибо, Мигель. Я сам справлюсь. — Ловко развернувшись на месте, он толкнул выпрямленной ногой дверь и въехал в помещение, обозначенное номером четыре. Я вошел за ним, перед этим строго посмотрев на Мигеля, который явно собирался подсматривать сквозь щель.

В конце концов он пошел в сторону лифта, я же двинулся за шерифом. От букета запахов меня едва не затошнило, мне хотелось схватить какой-нибудь зажим и, отключив обоняние, дышать только ртом, словно при уборке давно не чищенного туалета. Пока я боролся с приступом тошноты, шериф пожал руку какого-то типа в столь помятых коричневых вельветовых штанах, что они напоминали старую батарею парового отопления; кроме того, он был чернокожим, так что у меня не оставалось сомнений, что известия о вскрытии разойдутся по городу со скоростью, о которой не мечтал и Эйнштейн. Шериф оглянулся ко мне через плечо.

— Доктор Орбис, Скотт Хэмисдейл, — представил он нас друг другу. Доктор, к счастью, не поспешил ко мне с протянутой рукой. Это был не первый мой визит в прозекторскую, но он впервые имел отношение к кому-то, с кем я познакомился незадолго до того, как он оказался здесь; я испытывал отвращение при одной мысли о том, что мог бы пожать руку, которая, возможно, копалась в теле Вэл. — Так что, доктор?

Орбис жестом пригласил нас в свои владения.

— Ее задушили, а перед этим — оглушили двумя ударами почти в одно и то же место. Я мог бы предположить, что кто-то схватил ее за шею и дважды ударил о стену или другую плоскую твердую поверхность, а потом, не меняя положения пальцев на шее, лишь усилив захват, задушил.

Он остановился перед своим столом, заваленным бумагами так, что я не видел, из какого материала сделана его крышка. Показав мне на единственный в помещении стул, он присел на край стола, не обращая внимания на треск лежащих на нем компакт-дисков и каких-то пластиковых футляров.

— Когда это было? — спросил шериф, а я по выражению лица Орбиса, на котором промелькнула легкая тень раздражения, понял, что вопрос задан неудачно.

— От смерти до обнаружения тела прошло около четырнадцати часов, так что ее задушили около одиннадцати вечера, может быть, в половине двенадцатого. Более точные данные будут получены после анализа содержимого желудка и…

— Доктор, — прервал я его, — вас ничего особо не удивило? Может быть, поделитесь какими-нибудь собственными соображениями? В подобных ситуациях они всегда высоко ценятся, — заверил я, наблюдая за доктором, рассеянно теребившим край штанины.

— Есть одно, — сказал он, поморщившись и с наигранным замешательством почесывая за ухом, но актер из него был никакой.

— Да? — поторопил я его, поскольку именно этого хотел бедный, провинциальный, уставший патологоанатом, тративший в год столько же формалина, сколько другие морги за неделю.

— Убийца засунул жертве в горло пенис. — Он подождал моей реакции; на этот раз притворяться мне не пришлось. — Мужской, настоящий, не какую-нибудь резиновую игрушку.

— О господи!.. — простонал Хольгер. — Вот сукин сын! — Он схватился за подлокотник своей коляски и с такой силой рванул его вверх, что еще немного, и архимедовское: «Дайте мне точку опоры!» стало бы неактуальным. Коляска с треском опустилась на колеса. — Какой-то извращенец?! — Он в полной растерянности посмотрел на меня.

Я почувствовал, как застучало у меня в висках, лицо охватила волна жара. На мгновение исчез запах, раздиравший слизистую моего носа. Мне пришлось обратиться к собственному мозгу, что нечасто со мной бывает.

— Только в том случае, если он воспользовался своим, — выдавил я.

— А если чужим, то что — он более нормален? — рявкнул шериф.

Я мысленно с ним согласился, но не сказал этого вслух: какая-то мысль мелькнула у меня в голове, оставив после себя лишь туманный след.

— Можете рассказать об этом чуть больше? — Доктор уже открывал рот, когда меня вдруг осенило, и я задал один из самых точных в моей жизни вопросов:

— Свежий или не очень?

Орбис замер с полуоткрытым ртом. Шериф молча переводил взгляд с доктора на меня и обратно, а затем остановил его на Орбисе, которого, казалось, вот-вот хватит удар.

— Ну… Кхм! Грррм… В общем… — Доктор сполз со стола, сбросив заодно пачку бумаг, груду носителей информации разного рода и десяток смятых стаканчиков из-под кофе; похоже было, что он собирается вытянуться в струнку. — Мужской… белый, относительно молодой…

Шериф ударил рукой по подлокотнику.

— Особенно интересно, что мужской! — прорычал он. — Это сужает круг подозреваемых, Орбис! Черт побери, начинаем искать мужчин без мужского пениса! Женские пенисы исключаются! Даю тебе два часа на выяснение всего, что связано с этим… — Он яростно засопел.

— Шериф, — вдохновенно сказал я. — Сделайте так, чтобы мистер Орбис никому и ни под каким предлогом не распространял эту информацию. Отчет пусть передаст вам лично.

Хольгер некоторое время смотрел на меня, потом направил палец на патологоанатома:

— Ты под присягой. Если эта подробность хоть где-то просочится, то вылетишь с работы и никогда и нигде больше на нее не вернешься.

Резко рванув колесо, он развернулся и покатил к двери, едва не переехав меня, так что я едва успел отскочить. Когда дверь загрохотала от удара загипсованной ноги и захлопнулась за шерифом, я повернулся к Орбису. Я хотел сказать ему, что мне нужно знать, какое время назад был отрезан пенис, чем он был отрезан, каково происхождение его бывшего владельца, чем он болел, как выглядела его половая жизнь в последние часы перед ампутацией и был ли он сам жив в этот момент, или же были обесчещены два трупа, но я увидел на лице доктора столь неприкрытую ненависть, что у меня сразу же пропало желание задавать вопросы. Однако и щадить его я тоже не собирался.

— Если не сделаешь так, как тебя просили, то ищи себе другое место, — пригрозил я и вышел, хлопнув дверью. У лифта меня ждал Хольгер, который исподлобья посмотрел на меня. Мы немного помолчали.

— Хочешь припрятать этот аргумент на крайний случай?

Я кивнул.

— Об этом знают только четверо — убийца, ты, я и Орбис.

Шериф подвигал челюстью.

— В Редлифе только одно похоронное бюро, — в конце концов пробормотал он. Подъехал лифт, Хольгер откатился назад и пропустил меня, чтобы я мог открыть дверь. — Вряд ли там мы найдем донора, — мрачно пошутил он.

Я пожал плечами.

— Может быть, это какой-то псих, который влюбился в Вэл, а она пошла на свидание с кем-то другим. Может быть, он добрался до этого другого, кастрировал его и приехал сюда, — вполголоса размышлял шериф. Я придержал дверь, не нажимая пока на кнопку. — Не знаю, известно ли кому-либо о жизни Вэл вне Редлифа, — продолжал Хольгер. — Она уезжала, контактировала с людьми из мира кино… — Слова его прозвучали несколько старомодно, словно он хотел сказать, что в данной ситуации возможно всё. — Естественно, это может быть лишь имитацией убийства из ревности или из-за отвергнутой любви.

— Убийца может быть, как ты сказал, психом или кем-то, кто изображает сумасшедшего. Но он может оказаться психом или маньяком и из нашего прекрасного города. — С этими словами я отпустил дверь, и лифт двинулся вверх.

Шериф ничего не сказал; я вышел из кабины и придержал дверь.

— Можешь меня подождать? — спросил он. — Мне нужно зайти к хирургу. — Он махнул в мою сторону ногой, едва не угодив по колену. — В такой ситуации мне нужно как можно быстрее обрести подвижность.

Я буркнул, что, конечно, подожду, и пошел к выходу. По дороге я решил, что если встречу кого-то курящего, то отберу у него сигарету, и пусть будет что будет; мне нужно было каким-то образом избавиться от отвратительного осадка в носу и горле, оставшегося от пребывания в подвале.

Сквозь стеклянную дверь я увидел какого-то нервно затягивающегося мужчину и вдруг успокоился. Мне уже не нужно было спешить, я владел ситуацией, сигарета была от меня на расстоянии вытянутой руки. Я пропустил двух медсестер, уступил дорогу еще одной, с длинным рулоном какой-то сетки или чего-то в этом роде, и неожиданно увидел, что курильщик отбрасывает окурок, а сам бегом бросается вниз по ступеням. В панике я несколько раз подпрыгнул на месте, но преграждавший мне дорогу рулон застрял, когда девушка попыталась свернуть в ответвление коридора. Когда мне в конце концов удалось пробраться мимо нее, снаружи уже никого не было и с парковки выезжала серая «того-комби». Сперва у меня возникло желание завыть, а потом — рассмеяться. Ни того ни другого я делать не стал и побежал к «рейнджеру». По крыше и стеклам постукивали редкие капли дождя; я внимательнее присмотрелся к оборудованию машины и среди полутора десятков выглядевших почти одинаково цифровых табло нашел радио. Играла спокойная музыка, именно такая, какую я еще был в состоянии вынести. Я слушал, глядя на вход в больницу, потом, когда дождь усилился и изображение размазалось, включил стеклоочистители, а немного повозившись, сумел отрегулировать их так, что они работали в ритме «Have you ever se-e-en her?»: тада-дада-ди-даа, та-да-дада-ди-даа! Кап, кап, кап, кап! Кто убил? Кто изуродовал два тела? Какова была цель этой чудовищной мистификации? Общий ответ на три вопроса: Fecit, cui profit. Это сделал тот, кому было выгодно.

Я наклонился, собираясь поискать сигареты в «бардачке», но глянул на пепельницу. Поскольку она была девственно чиста, я отказался от своих намерений. Расслабившись и прикрыв глаза, отрезанный от мокрого внешнего мира, я погрузился в анализ последних примерно ста часов с того момента, когда я оставил машину в мастерской и пошел прогуляться по городу, а мой ангел-хранитель указал мне на автомобиль, припаркованный возле бара «7—11». В нем сидел один неприятно знакомый тип, которого ни за какие сокровища я не хотел бы встретить без пушки в руке в пустом коридоре отеля, а его столь же симпатичный приятель как раз выносил из бара два подноса, нагруженных стаканчиками, тарелками и пластиковыми вилками. К счастью, всего этого было достаточно много, так что один был поглощен тем, как удачно донести подносы до цели, другой оказывал ему моральную поддержку. Я медленно свернул за угол, не привлекая к себе внимания слишком поспешными движениями — так я, по крайней мере, надеялся. За углом я ощупал левую сторону груди, хотя знал, что мое оружие спрятано не там. Потом осторожно выглянул: оба всё еще были заняты, на этот раз просовыванием подносов в окно. Еще через пару минут они поделят еду, вставят стаканчики в кольца на приборной доске и будут готовы к патрулированию городка под названием Донкей.

Я быстрым шагом отошел подальше и из первой же будки позвонил по известному мне номеру, а когда наткнулся на БМВ, к которому подошла моя довольно примитивная отмычка, — рискнул его угнать. А теперь я хотя и находился в городе, куда так или иначе направлялся, весь мой первоначальный план рассыпался на мелкие кусочки.

В итоге я сидел в служебной машине местного шерифа, будучи на волосок от обвинения в убийстве. Когда я открыл глаза, испытывая явное отвращение к последним фрагментам своей биографии, шериф как раз выходил на крыльцо. На его ноге уже не было гипса, лишь легкая шина, но он опирался на костыли, рядом же семенила медсестра, делая вид, будто помогает ему идти. Если бы она действительно это делала, Хольгер наверняка грохнулся бы на землю, безнадежно запутавшись в костылях и ее руках. Я мигнул фарами в знак того, что вижу его, включил двигатель и подъехал к крыльцу. Шериф бросил костыли в заднюю часть машины, едва не угодив мне концом одного из них по голове, вскочил на подножку и довольно ловко разместился на сиденье.

— Спасибо, сестра, — улыбнулся он. — До свидания. — Шериф властным жестом показал мне, что можно ехать, но тут же сообразил, что рядом с ним сидит не полицейский водитель, и извинился.

— Я еще весь трясусь, — сказал он. — Когда я увидел циркульную пилу, которой режут гипс… — Он содрогнулся. — Возвращаемся в участок. — Он вытер лицо платком и пригладил усы. — Ну и сволочь, — бросил он. Я молчал, занятый управлением машиной. — Бедная Вэл, — добавил шериф. — Личная жизнь не сложилась, карьера тоже как-то… не удалась. Не поймешь, нужна ли она вообще была кому-либо и где-либо… — Он вздохнул, а затем сменил тему: — Ты много расследовал убийств?

Я покачал головой:

— Ты же сам знаешь, полиция всегда пытается придержать их для себя, хотя вовсе не любит подобных дел, да и ничем в них не лучше. Просто вбили себе в голову, что убийство — это дело государства, а не гражданина. В итоге меня привлекали к расследованию четырех смертей, два дела я раскрыл, два нет, причем одно остается на совести полиции, которая сделала всё, чтобы мне помешать. Второе же превосходило мои возможности — нужно было провести целую кучу дорогих анализов, а у меня не было такой возможности, я не мог даже собрать материал для исследований. — Некоторое время мы ехали молча. — Честно говоря, именно это последнее дело и было настоящим убийством, остальные — дорожно-транспортные происшествия и несчастный случай с оружием. Речь шла лишь о том, чтобы найти свидетелей. Тривиально и скучно.

Неожиданно стеклоочистители скрежетнули по сухому стеклу: с момента моего приезда в Редлиф дождь в первый раз прекратился, вернее, во второй, но в первый раз я сидел в камере. Я открыл окно и попробовал вдохнуть. Честно говоря, воздух ничем не отличался от того, что был прежде, — всё такой же влажный, холодный и чистый, без запаха выхлопных газов и жира из фритюрниц.

— Так что будем делать? — спросил Хольгер. Вопрос его мне не слишком понравился. Похоже, он сам понял, что передает инициативу в мои руки. Чувствуя, что любой мой ответ будет интерпретирован не в мою пользу, я молчал.

— Играешь сегодня, или у тебя другие планы?

Он меня удивил. Если даже он таким неуклюжим способом пытался уйти от неудачного вопроса, в любом случае нужно было быть достаточно хладнокровным для того, чтобы после информации о пенисе в горле жертвы размышлять о предстоящем матче любительской лиги или делать вид, будто он думает сейчас именно об этом.

— Проверю только, есть ли у меня обувь, — ответил я.

— Ладно, приеду за тобой в четыре. Потом мы обычно анализируем причины поражения в баре недалеко от зала.

Я пробормотал что-то насчет того, что сегодня будет по-другому, Хольгер — что он на это надеется, но мы играем с южной, самой лучшей командой, и так мы доехали до участка. Хольгер словно еще чего-то ждал, но я не собирался давать ему каких-либо советов.

— Когда я получу разрешение? — спросил я.

— Когда? — удивился он. — Привезу тебе на игру. По крайней мере, — он потянулся за костылями и, слегка улыбнувшись, дернул за ручку, — у меня будет гарантия, что ты придешь.

— А я проверю в своем кратком словаре латинских изречений, как будет на этом языке «вымогательство».

Я протянул руку к ключу, и в то же мгновение «рейнджер» и всю стоянку захлестнула новая волна дождя. Я выключил двигатель и уставился на стекло, молниеносно покрывавшееся блестящими каплями.

— Похоже, мне не суждено увидеть Редлиф сухим, — вздохнул я. — Ну, до встречи в четыре.

Я снова вошел в дом, и мне снова понравилось, как он меня встретил, — все датчики докладывали, что всё в порядке. Недоставало лишь виляющего хвостом лабрадора или ретривера и трущегося о ноги кота. Поскольку мне не нужно было открывать банки с едой для зверей, я открыл для себя спаржу и баклажаны, фаршированные мелко нарубленной и чертовски острой телятиной, добавив к этому достаточно безвкусное картофельное пюре и целую банку ананасового компота. Люблю такую вот простую домашнюю еду.

За чашкой чая, почти физически подавив мысль о крепкой сигарете с помощью очередного пластика жевательной резинки, я погрузился в размышления о деле Валери Полмант, но, когда я допил последний глоток, выводы или даже какие-либо более или менее содержательные мысли были от меня столь же далеки, как полчаса назад, час назад или несколько часов назад.

Я прошелся перед плоским экраном монитора, на котором в виде заставки соединялись друг с другом величайшие творения мировой живописи: «Мона Лиза» держала в руке букет медленно покачивающихся «Подсолнухов». Всё это выглядело так, будто компьютер спал, а экран заполняли его сны. Никто мне не звонил, никто мне ничего не передавал…

Может, это и хорошо? В четверть четвертого я привел в действие всю свою свору домашних церберов, а сам поехал — под дождем, естественно, — за туфлями в торговый центр и за десять минут до назначенного срока вошел в спортивный комплекс. Коридор явно был плодом повышенного самомнения архитектора: он располагался таким образом, что каждому приходилось пройти почти перед всеми объектами, сегодня пустыми, — кортами для сквоша и тенниса, бассейном, полутора десятками тренировочных залов, устланных матами и татами. Лишь в одном из них разминалась худая анемичная гимнастка, в другом какой-то парень в легком виртуальном шлеме упражнялся в борьбе с видимым только ему противником. Я некоторое время понаблюдал за ним, а затем пошел дальше, в сторону раздевалки при баскетбольном зале. Я предполагал, что темой дня сегодня будет убийство, но, когда я вошел, она, похоже, уже была практически исчерпана: кто-то покачал головой, кто-то вздохнул, а потом все занялись обсуждением тактики предстоящего матча. Не замеченный никем, я скромно стоял у дверей; наконец Хольгер увидел меня, обрадованно схватил за плечо и стукнул кулаком по шкафчику, объявив:

— Прошу минуту внимания! Это Скотт Хэмисдейл, наш новый и единственный частный детектив. Он снял дом в переулке Сола О'Броджа, а значит, в нашем районе. Он утверждает, что играет в баскетбол, и я вынужден ему верить. У меня нет выбора. Точно могу сказать, что он быстро ездит, а это уже о чем-то говорит. Итак… — Он отпустил мое плечо, чтобы тут же схватиться за другое: — Это Тим Эйхем, тренер по волейболу из нашего лицея, опора и капитан команды. Это Ангус Таттл, владелец бензоколонки, Эрик Фирстайн, страховая компания, Камерон Паккер, совладелец самого большого здешнего подъемника. Это Рэндолл Бергер…

Я обменялся рукопожатиями со всеми. Тим Эйхем придвинулся ко мне ближе.

— Как ты сам себя оцениваешь? — спросил он.

— Думаю, что могу пригодиться команде, Правда, давно не бросал мяч, но…

Он несколько раз кивнул с таким видом, словно у него уже было для меня задание.

— Вести мяч умеешь?

— Почти нет. Только пара основных приемов, передача назад. Не рассчитывайте на кого-то уровня НБА.

— Ладно. Ты даже не знаешь, как нам пригодишься… Играем! Эй! Дайте один комплект! — Он схватил брошенные над головами желтые шорты и майку и подал мне. Быстро натянув форму, я дважды подпрыгнул в новеньких туфлях. — У них двое ведущих игроков, особенно один из них нам докучает. Если сумеешь вывести из игры Рори Донелана или хотя бы как-то ограничить его чертовскую подвижность — успех нам обеспечен.

Мы вышли в зал. Высокий чернокожий парень в голубой форме со всей силой ударял мячом о паркет, чтобы тут же после отскока остановить его высоко поднятой рукой и с той же силой вновь стукнуть им о пол. Эйхем слегка толкнул меня под локоть.

— Это как раз второй их ведущий игрок, менее опасный, — буркнул он.

— В принципе я уже представляю, как выглядит первый.

— Не преувеличивай. — Впрочем, он сказал это без особого энтузиазма. — Майк, это наше подкрепление! — крикнул он негру. Тот, не прекращая бить мячом о пол, подмигнул мне и направился к дальнему щиту, на каждом шаге отбивая мяч. — Он таким образом разминает запястья, но, полагаю, ему хочется заодно нас разозлить, — проворчал Тим. Подойдя к ящику, он достал два мяча и подал один мне.

Ну ладно. По пути к щиту я стер из памяти всё, над чем размышлял сегодня целый день и вчера — Гришку, Хольгера, Вэл, — и занялся мячом. Что ж, как бросать, я знал, но тело помнило лишь основы, а не детали, так что мяч хоть и летел в сторону корзины, но каждый раз либо цеплялся за кольцо, либо странным образом отскакивал от щита; достаточно сказать, что первый раз я попал в корзину после четырнадцатого броска. Вскоре я чувствовал, что у меня начинают гореть уши, а в голове всё более настойчиво бьется в такт шагам мысль: «И на черта мне этот баскетбол?» Я попал второй раз, потом третий. А какое мне, собственно, дело, заглушил я первую мысль другой, что — я за ними бегал и напрашивался? И так проиграют, и этак… Я бросил мяч с абсурдного расстояния в надежде, что попаду и мои акции пойдут вверх, но действительность скорректировала мои глупые планы.

Так что я лишь стучал мячом о пол и наблюдал за командой противника. Почти с первых же секунд мне стало ясно, кто является в ней ведущим игроком. Коротко стриженный блондин, ниже меня ростом, крайне подвижный и ловкий, наверняка он провел в зале немало часов, тренируясь в умении «зависать» в воздухе. Он был уже знаком мне по залу для виртуальных тренировок. Я с некоторым облегчением вздохнул — меня не слишком впечатлил его поединок с компьютерной тенью. К тому же подобные типы были мне знакомы и по стадиону, и я знал, что они эффектно смотрятся, пока команда играет на них, а они имеют полную свободу движений. Тщательно прикрытый со всех сторон, он не принимает передач от партнеров, которые не знают, что делать, если на спине у их аса висит какой-то самоотверженный игрок противника, а если даже передача до него и доходит, то оказывается, что ему недостаточно места для своих отработанных перед гаражом штучек. Проворный любитель, ничего больше. Он был мой. Он лишь мельком взглянул на меня после какого-то замечания, брошенного «номером вторым», и я поклялся, что, если он забьет больше пяти мячей, я куплю себе абонемент на ежедневный пинок под зад от самого упрямого мула в городе.

В первую пятерку я не вошел, и это меня обрадовало. Значит, команда находилась не в столь отчаянном положении, чтобы возлагать надежды на какого-то профессионала из Нью-Йорка, а во-вторых, у меня было время для наблюдения, чем я и воспользовался.

А потом первого, уже тяжело дышавшего, игрока позвали на скамейку запасных. Может быть, даже не потому, что он тяжело дышал. Хольгер хотел увидеть меня в деле. Мы проигрывали девять очков, и до конца первого тайма оставалось три минуты.

Ябба-дабба-ду!

Я выскочил на паркет. Мяч был у противника, секунду спустя я нашел свое место и впервые в истории Редлифа коснулся своим семнадцатым номером тридцать третьего номера «Аса», пообещав себе, что лишь в сортире он сможет отдалиться от меня больше чем на полметра.

Я стиснул зубы, и началось. Обычно большинство мячей направлялось Донелану, а он, когда у него имелось время и пространство, эффектно взмахивал рукой, бросал взгляд направо, а мяч налево, отбивал мяч от пола под ногами и выделывал прочие штучки, ради которых ходят на матчи. После второго такого взмаха я выбил у него мяч, а поскольку опоздавший Ангус как раз в этом момент спокойно возвращался на нашу половину, я передал мяч ему, а он, несмотря на неожиданность, несколько раз ударил им о пол и по-женски, обеими руками, бросил мяч в корзину.

Началась драма Донелана: он еще несколько раз получил мяч, но всё же профессионалом он не был и никак не мог справиться с таким в меру умелым и подвижным противником, как я. Если уж говорить честно — постоянно играющим на грани фола. К счастью для Рори, закончился первый тайм, с перевесом в одиннадцать очков в их пользу.

— Ну ты и зверь, — тяжело дыша, сказал Паккер. — Рори сейчас взорвется.

— Бросит майку и пойдет домой, — усмехнулся Тим.

— Нет, я хорошо его знаю: он будет медленно расхаживать по площадке, всем своим видом демонстрируя обиду.

— И все будут спорить, кто виноват, — вмешался я. — Я тоже таких знаю. Впрочем, мы все себя так ведем, не будем обманываться.

Сполоснув пересохший рот минеральной водой, я сделал несколько глотков.

Эйхем несколько раз глубоко вздохнул.

— Значит, ничего не меняется, — Рэндолл, ты самый быстрый, так что старайся, насколько это возможно, убегать при быстрых атаках, а вы помните, что, перехватив мяч, надо сперва смотреть, кто бежит вперед. Ты, Скотт, выходишь только тогда, когда на поле Рори, разве что он расплачется и пойдет в раздевалку, тогда займешься этим черным дылдой.

Рори, однако, вышел в самом начале второго тайма, так что вышел и я, приклеившись к нему столь плотно, что мы дышали одним и тем же воздухом и при каждом движении чувствовали прикосновение тела другого; он прикрывал меня, а я бегал под их корзиной словно выпущенный из конуры кокер-спаниель — по кругу, без всякого смысла и без устали.

Кто-то меня заметил и передал мне мяч, я бросил и промахнулся, но в защите я снова был возле Рори. Я начал размышлять, насколько меня еще хватит, несколько минут спустя это стало действительно серьезной проблемой, но еще чуть позже Рори остановился под своей корзиной и даже не пытался помочь нападающим. У меня было время расслабиться, я даже сумел дважды бросить мяч и сократить разрыв до шести очков. Тогда Рори ушел с поля, а за ним я. На поле вышел чернокожий и накидал нам несколько мячей, но на какое-то время я перестал интересоваться матчем.

На трибуне еще несколько раньше появились две женщины, которые время от времени радостно вскрикивали и награждали аплодисментами удачные действия своих супругов. Обе были из команды противника. Теперь же к ним подошла та, которую я видел на фотографии у шерифа. Внешность ее представляла собой своеобразную смесь черт актрис, занимавших самое большое число отделений в сейфе моего сердца. Увидев ее, я вскочил и пошел в раздевалку, но лишь затем, чтобы на обратном пути оказаться за спиной Хольгера и спокойно рассмотреть эту женщину. Не удалось: когда я выходил, вытирая лицо полотенцем, он поймал меня за скользкое от воды и пота плечо и толкнул на паркет:

— Давай быстрее!

Рори воспользовался моим отсутствием и забросил уже два мяча. Он хмуро посмотрел на меня исподлобья и, может быть, поэтому не успел к очередной передаче; для него начался известный каждому спортсмену период, когда что бы ты ни пытался делать, всё равно ничего осмысленного не получается. Притворяясь бодрым и полным сил, я поспешил к Рори, а он даже не пытался возглавить атаку своей команды, довольно неуклюже попробовав меня нейтрализовать, что облегчило мне задачу и позволило завоевать первые два очка для своей команды.

Противники взяли тайм-аут, я закончил вытирать лицо и посмотрел из-под полотенца на женщину. Пышные густые волосы были связаны в большой узел на затылке — совсем просто, но как это выглядело! С этого расстояния я не мог ничего прибавить к тому, что уже было мне известно о чертах ее лица, так что приходилось довольствоваться тем, что я помнил. Белая блузка в вертикальную черную полоску достаточно успешно маскировала ее фигуру, но мне казалось, что она не выглядит чересчур худой. Относительно ее ног что-либо сказать было затруднительно — их заслоняла огромная сумка, которую притащила одна из жен игроков команды противника. Кто-то толкнул меня в плечо; к счастью, всё это время я прикрывал лицо полотенцем.

— Эй? Слышишь меня? Скотти, старик! У нас впервые появился шанс у них выиграть, и мы должны это сделать! — загудел мне в лицо Тим Эйхем. — Понимаешь? В следующий раз они что-нибудь придумают, сменят тактику, но сегодня они уже, можно сказать, готовенькие.

Я изобразил на физиономии широкую дружескую улыбку.

— Ну, тогда раздать ножи и вилки! — бросил я. — А может, хватит и ложек?

Тим вежливо рассмеялся и похлопал меня по спине, затем посмотрел на Хольгера.

— Если не будет Рори, — сказал он мне, а шериф согласно кивнул, — займись Майком. А вы, остальные, старайтесь сразу передать мяч Ангусу или Эрику, а если он окажется у противника — мешайте им как только сможете. Ты, Эрик, самый высокий, придется тебе побороться под щитом. Ну, давайте! — Он протянул руку, мы положили на нее свои. Я успел бросить еще один взгляд на жену шерифа, и мы начали последние две минуты второго тайма.

Мы сравняли счет на третьей минуте четвертого тайма, а на четвертой вырвались вперед и уже до самого конца не упустили преимущество. Пятьдесят семь — сорок девять. Команда ревела, словно стадо бизонов, которое давят асфальтовые катки в тысячу лошадиных сил; на пятой минуте триумфа я подумал, что мы, наверное, никогда не перестанем хлопать друг друга по различным частям тела, но в конце концов мы добрались до душевой. Быстро смыв с себя пот, я с банкой холодного «Будвайзера» свалился через край в один из трех прямоугольных бассейнов. Спорткомплекс, судя по всему, не жаловался на скупость спонсоров. Кто-то включил насосы, и водная гладь вздыбилась волнами. Вся восьмерка, удобно устроившись в бассейне, вспоминала прошедший матч, то и дело перекрикивая друг друга, а если кому-то удавалось сочинить какое-нибудь меткое высказывание в адрес соперников, остальные повторяли его по нескольку раз, чтобы, не дай бог, оно не пропало зря. Шериф не открывал рта, лишь поглядывал на вторую джакузи, заполненную мрачными соперниками, и прислушивался, но те молчали. В конце концов он поднял руку и, дождавшись тишины, спросил:

— Арт! Вы что там, утопили все друг друга, что ли? — Послышался чей-то голос:

— Я тут. Слушаю?

— Предлагаю поставить нам по пиву у Барри!

Видимо, они уже раньше обсуждали подобную возможность, либо таков был обычай, поскольку ответ последовал незамедлительно:

— Ладно. Ждем вас там, но только пятнадцать минут. А то, похоже, вы будете тут мастурбировать еще несколько часов!

Хольгер показал им язык и кивнул. Остальные, в том числе и я, продемонстрировали, в каком месте сгибается клюв у пингвина.

— Ну что ж, давайте собираться. — Он наклонился к середине бурлящего бассейна и сказал значительно тише: — Вряд ли нам еще когда-нибудь представится такой случай.

Кто-то попытался возразить, но большинство согласились с мнением шерифа, несмотря на то что он был без оружия. Я нырнул — мне нужно было несколько мгновений спокойствия, чтобы хорошенько вспомнить женщину на фотографии в кабинете Хольгера. Я выдержал под водой ровно столько, чтобы понять, что на размышления о женщинах требуются годы, иногда вся жизнь, а я пытался — под водой, но тем не менее — сжать это время до нескольких десятков секунд. Под холодным душем я решил ни о чем пока не думать и ждать развития событий.

В бар она не пришла, хотя там были обе, болевшие за противников. Одна на чем свет стоит ругала мужа и его коллег, другая поначалу присоединилась к ней, но, посмотрев во второй и в третий раз на мужа, решила, что игра не стоит свеч, и молча стала потягивать свой «Манхэттен»; по его белому цвету можно было судить, что у нее имелся свой собственный рецепт, в котором не только ангостуры, но и красного вермута добавляется лишь по капле. Ее мужем был ничем не выделявшийся ни на площадке, ни теперь в баре модно подстриженный шатен с какой-то двойной фамилией.

Я выпил пиво, плавясь в блеске похвал, потом еще одно. Возгласы поутихли, хотя, по идее, должны были бы лишь нарастать, но это было не то общество, которое считает питье пива подходящим способом провести вечер. Эмоции сошли на нет, кто-то вспомнил, что у него есть дело к побежденному, а тот не видел никаких поводов для обиды, группа разбилась на более мелкие группки, кто-то ушел, в том числе любительница крепкого «Манхэттена» с мужем, ее язвительная подружка забыла, над чем только что смеялась, и с серьезным видом выслушивала, как мне показалось, служебные поручения Ангуса. Одним словом — матч закончился. Конец праздника. Никто уже мне дружелюбно не кивал и не похлопывал по плечу, хотя, с другой стороны, никто и не смотрел на меня враждебно или по крайней мере неприязненно. Неожиданно мне пришло в голову, что конец карьеры спортивной звезды должен выглядеть примерно так же, естественно, в больших масштабах: стихают аплодисменты, гаснут табло, исчезают камеры, болельщики и поклонники, ты остаешься один, в пустоте, и не знаешь, что делать. Я допил пиво, подумывая о продолжении, но взять третью кружку не успел.

— Ну вот, уже поспокойнее. — Хольгер подсел ко мне с кружкой пива, как я заметил, первой, и прислонил костыли к столу. — Может, это и выглядит по-детски, но они всегда ставили нам пиво и безжалостно нас высмеивали. Знаешь, о чем я? — Я кивнул. — Кроме того, это команда самого богатого района, так что кровь кипит.

— Я всё это воспринимаю весьма положительно, — сказал я. — Как-то ведь нужно разрядить свои эмоции, снять психическое напряжение, а то иначе…

— Вот именно. — Он глотнул пиво, стер пену с усов и обвел взглядом зал. — Все потрясены, — сказал он и кашлянул, сообразив, сколь фальшиво прозвучали его слова, поскольку «потрясенные» жители Редлифа как ни в чем не бывало играли в бильярд, смеялись, заказывали выпивку, и вообще их мало что беспокоило. — То есть… Может, всё и не так, как я говорю, но все взволнованы, всё-таки для нас это редкий случай. — Он помолчал. — Вэл почти никто хорошо не знал, может быть, даже вообще никто, но мы можем рассчитывать… — Он поколебался и повторил: — Можем рассчитывать на всестороннюю помощь…

Я не успел ответить — он прервал фразу на полуслове, уставившись куда-то над моей головой, и дежурно улыбнулся. Уверенный, что это кто-то из игроков хочет попрощаться, я даже не повернул головы. Улыбка Хольгера стала чуть шире.

— Познакомься с моей женой. — Я обернулся и вскочил. Она тоже улыбалась, и улыбка ее была намного симпатичнее. — Эйприл.

Я довольно смело пожал ей руку, поскольку она не походила на тех, кто тошнотворным образом подставляет мягкую теплую лапку. Рука ее была сильной, сухой и холодной, густые брови почти срастались на переносице, нос был четко очерчен, от крыльев носа к уголкам рта тянулись две маленькие морщинки, свидетельствующие о том, что она часто улыбается.

— Скотт Хэмисдейл, — сказал я.

— Знаю. — Улыбка ее стала еще шире. — Все уже заказывают майки с надписью: «Скотт — наша любовь и надежда». — Она старалась не смотреть на мою шишку, но ей это не удавалось, так что в конце концов она просто показала на нее пальцем и спросила: — Это Донелан? Или кто-то из его болельщиков?

— Если бы я знал, что так легко нажить себе друзей, я бы занялся еще парочкой видов спорта, — довольно глупо ответил я на первую часть фразы, а потом добавил, поясняя вторую: — Нет, это след от столкновения с дверцей автомобиля.

Она отвела взгляд от синяка.

— А как насчет врагов?

— Я бы побеждал их именно в спортивной, честной борьбе. — Я отодвинул стул, но Эйприл покачала головой:

— Мне нужно ехать. — Она посмотрела на мужа: — Подбросить тебя куда-нибудь? Надеюсь, ты еще не ездишь сам?

— Езжу, не волнуйся. Но у нас к тебе дело, так что присядь на минутку. — Я поднял брови, спрашивая, какое у меня дело к его жене, с которой я познакомился минуту с небольшим назад. — Скотту нужно официальное поручение на ведение дела Валери. — Он посмотрел на меня и на Эйприл, потом еще раз, словно проверяя, хорошо ли мы понимаем то, что он говорит. — Верно?

— В общем, да… — пробормотал я. — Вот только… Знаешь, если это будет моим первым официальным делом…

— Боишься надорваться? — быстро прервал он меня.

— Ну, может быть, я бы не так это формулировал… — Я набрал в грудь воздуха, но Эйприл не дала мне договорить:

— Этот случай надолго останется в душах горожан, каковы бы ни были результаты следствия.

Она была умна, по крайней мере настолько, чтобы заметить, что мужу это совершенно безразлично. Она хотела еще что-то добавить, но замолчала, лишь на мгновение в ее глазах промелькнула мысль: «И зачем я стараюсь?» Похоже было, что сейчас наступит неловкая тишина. Хольгер мыслями находился где-то за пределами бара, а может быть, и нет, поскольку кивнул:

— Необходимо поручение. И дашь его Скотту ты, хорошо?

— Я? Ведь я почти ее не знала…

Он слегка похлопал ее по лежащей на столе руке:

— Близость отношений не имеет значения, был убит человек.

— Не делай из меня идиотку, я имею в виду, что это поручение никто всерьез не воспримет.

Я оглянулся на бар, но побоялся, что Эйприл исчезнет, когда я отойду, так что продолжал сидеть и слушать.

— И не надо. Официально, чтобы Скотт мог действовать, он должен иметь поручение. Даже лучше, что ты моя жена, пусть им это кажется демонстрацией.

— Им — это кому? — вмешался я с лисьей улыбкой.

— Им всем, естественно. Готов поспорить, что, поскольку Вэл жила несколько в стороне от остального Редлифа, ее смерть взволновала их меньше, чем сообщение о наводнении.

Прошлогоднем, мысленно добавил я.

— И какое это имеет отношение к твоим выборам? — Он причмокнул, и я понял, что именно об этом он всё время думает, что честность требует от него добиваться поимки убийцы, а расчет — сидеть спокойно в комиссариате, никого не беспокоить, а особенно не беспокоить с помощью детектива, который будет болтаться по городу, давая всем понять, что подозревает именно их, жителей прекрасного Редлифа. И они, жители Редлифа, скорее ожидают от шерифа, что он прогонит чересчур умного нью-йоркца, вместо того чтобы позволить жене нанять его, дабы он расследовал убийство мало кому известной Валери Полмант и — о ужас! — копался в жизни горожан. Ему не в чем было завидовать, выбор ограничивался двумя вариантами, причем оба они давали определенную надежду. Шериф еще раз причмокнул и буркнул:

— Надеюсь… — Он не договорил, но, поскольку он продолжал молчать, оказалось, что это всё, что он хотел сказать. Он встал и взял костыли. — Заходи завтра, закончим с бумагами, извини, что я их не принес, как обещал. А потом можно будет составить договор с Эйприл.

Казалось, он на мгновение поколебался, так что я, воспользовавшись моментом, вставил:

— Если только ничего не изменится. — Затем широко и фальшиво улыбнулся, и, похоже, все остались довольны.

Хольгер протянул мне руку, забыв, что у него на локте костыль; костыль грохнулся на пол, мы с Эйприл бросились его поднимать, едва не свалившись шерифу на спину. Если бы при этом присутствовал Хемингуэй, он написал бы новеллу под названием: «Короткое бурное прощание». Совладав наконец со стихией, я обменялся рукопожатиями с шерифом и его супругой, а после их ухода заказал себе мартини и проглотил его одним махом.

Кроме меня, из баскетболистов в баре сидели еще только двое из команды противника; они не обращали на меня внимания и слезами по поводу проигрыша тоже отнюдь не обливались. Они с серьезным видом обсуждали какой-то проект, пытаясь изменить судьбу инвестиций с помощью повторных расчетов на принесенных с собой ноутбуках. В конце концов один из них сложил бумаги и электронику в тяжелый окованный дипломат с кодовым замком и потащил приятеля куда-то, где, по его словам, можно будет всё как следует проверить. Я остался наедине с Барри, при том что ни он не был особо склонен к разговорам, ни я.

Я постучал ногтем указательного пальца по бокалу; мелодичный звук разнесся над столиком, капелька коктейля дрогнула и стекла на конусообразное дно. Похоже, она была там единственной каплей, что я проверил, покачивая бокал, — да, даже незачем было подносить его ко рту. Я подумал, не заказать ли еще мартини, на что более разумная часть моего мозга заметила, что, видимо, я уже достаточно пьян, раз после трех кружек пива и одного коктейля задумываюсь о втором, имея впереди еще целый вечер, новый дом в новом городе, где у меня еще нет друзей, да и просто знакомых можно по пальцам сосчитать. Воспользовавшись тем, что Барри куда-то отошел, я положил на стойку пятерку и вышел под неоновый свет вывески, под непрекращающийся дождь, представляющий собой небесную кару за… за… За что-то ужасное, что-то такое, из-за чего несколько тысяч людей вынуждены мокнуть всю осень.

Кошмар.

Машину я припарковал на другой стороне улицы, на стоянке у спорткомплекса, в двухстах метрах отсюда. Стиснув зубы, я не спеша пошел под дождем к ней. Внутри было исключительно неприятно; впрочем, я сам виноват, что не включил заранее отопление в салоне, а когда, уже усевшись за руль, я это сделал, оказалось, что оно хуже, чем в каком-нибудь серийном «датсуне»! Однако через несколько минут интенсивного обогрева у меня перестали стучать зубы, еще через две минуты я почувствовал, что волосы высохли, а воротник рубашки перестал мокрой петлей сдавливать мою шею. Довольно легко я нашел на плане Редлифа кладбище. Добравшись туда за четыре минуты, я объехал вокруг одного из немногих в городе ровных мест, с небольшой возвышенностью в центре, что я отнес бы на счет сообразительности планировщиков, которые знают, что ямы отталкивают людей от кладбищ, а места на холмах ценятся выше других. На юго-западной оконечности места последнего упокоения местных жителей я нашел солидных размеров здание, которое кто-то наверняка заказал у Хейес-Маршола в период его увлечения семейным валлийским домом. Высокая, отчасти прикрытая деревьями труба, имевшая лишь единственное предназначение, уже издалека убедила меня, что я не ошибся в выборе цели. Справа от дверей размещалась отполированная до блеска латунная табличка с надписью: «Грисби & Грисби. Похоронные услуги». Исчерпывающая информация.

Я включил двигатель, чтобы подъехать к самой двери, — дождь лил не переставая, а я как раз успел согреться в машине. Я даже перебрался на другое сиденье, чтобы быть к двери поближе, выскочил, сделал четыре быстрых шага и оказался в холодном, пахнущем поколениями цветов и дезодорантов помещении. Растений было много, несмотря на то что ничьи похороны не предполагались; среди них я заметил искусственные пальмы, юкки, гортензии и какие-то фикусы в горшках.

Пожилая женщина как раз распрямляла спину после поливки горшка с торчавшими вверх прямыми и длинными, словно масайские копья, стеблями, на концах которых виднелось небольшое количество листьев и еще меньшее — цветов. Женщина, как мне показалось, знала, что излишне изысканная внешность и борьба с возрастом не слишком приветствуются безутешными родственниками. Поэтому волосы у нее были уложены хотя и аккуратно, но скромно, на лице был лишь легкий макияж, ровно настолько, чтобы не пугать клиентов, высокий воротник платья маскировал шею, а тройная нитка жемчуга должна была привлекать к себе взгляды собеседников, что на самом деле и происходило. Она обаятельно улыбнулась выверенной профессиональной улыбкой, отложила хромированную лейку и, схватив в правую руку жемчужную нить, обмотала ее вокруг указательного пальца.

— Добрый день, — сказал я, протягивая руку и широко улыбаясь, чтобы сразу дать ей понять, что на похороны можно не рассчитывать. — Я Скотт Хэмисдейл. Частный детектив.

Мы обменялись рукопожатиями и улыбками.

— Элеанор Грисби, — сказала женщина. — Прошу, — показала она дорогу доведенным до совершенства движением руки, — в кабинет.

Она вошла первой, может быть, затем, чтобы условленным выражением лица проинформировать о чем-то мистера Грисби?

— Филип, это мистер Хэмисдейл, частный детектив. Но я пока еще не знаю, кому из нас следует опасаться, — тихонько засмеялась она.

Мы пожали друг другу руки, и я сел в удобное кресло.

— Я здесь, скажем так, по частному делу. Как частный детектив, — пошутил я; шутка была оценена и вознаграждена легкими улыбками. — Дела обстоят так, что я перебрался на постоянное жительство в Редлиф, из Нью-Йорка. Буду теперь здесь жить и, возможно, работать, но, уезжая, я получил заказ на поиски следов одного человека, который четыре месяца назад неожиданно покинул родной дом и не хочет, чтобы его нашли. — Мистера и миссис Грисби, казалось, убаюкивали мой приятный голос и та чушь, которую я убедительно нес. — Дело в том, что следы его путешествия заканчиваются в Самантаке, в семидесяти километрах отсюда, в мотеле, а поскольку я всё равно сюда ехал, одно из агентств поручило мне совершить несколько простых действий, которые дают намного лучшие результаты на месте.

— Коммунальные похороны, — сказал Грисби, торжествующе глядя на жену.

Я поднял брови и радостно кивнул:

— Вот именно! Неопознанные тела, похороненные за счет общины, и так далее, вы лучше разбираетесь в подобных делах.

— У вас есть фотография этого человека? — спросил мистер Грисби, явно беря командование в свои руки.

— Но, Филип, ведь за последние полгода у нас не было никого моложе пятидесяти, — возразила миссис Грисби.

— А Гарри Бергман?

— Опомнись, Филип. Ведь это Гарри Бергман, а не кто-то пропавший без вести. — Она пожала плечами. Всё это время голос ее оставался мягким, словно она обращалась к непослушному ребенку. — Что касается подобных дел, — повернулась она ко мне, — мы поддерживаем контакт со всеми похоронными фирмами в округе и намного дальше.

— Ну, собственно, на это я и надеялся, — быстро согласился я.

— Но, как я уже говорила, у нас был только один молодой клиент, местный, а не какой-нибудь неопознанный бродяга… — Миссис Грисби на секунду отпустила жемчужную нитку и показала мужу на шкафчик: — Может, угостишь гостя капелькой чего-нибудь горячительного?

Не знаю почему, но идея выпивать в похоронном бюро мне не понравилась. Я замахал руками:

— Спасибо, спасибо, но во мне и так уже несколько порций спиртного после баскетбольного матча, а мне сегодня нужно еще немного поработать дома.

Видимо, это прозвучало несколько двусмысленно, поскольку они переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не пожать плечами. Я встал с кресла. Вскочил и мистер Грисби, а миссис Грисби энергично обмотала палец жемчужной нитью.

— Спасибо. В ближайшее время зайду с фотографией, — пообещал я. — А этот Гарри — давно его похоронили?

— Как же! Позавчера, а почему вы спрашиваете? — насторожился он.

— Знаете, я убедился, что, когда задаешь вопросы, включаются какие-то подсознательные ассоциации, неизвестные даже тебе самому, — сказал я, глядя ему в глаза. — Вопрос может быть глупым, ответ несущественным, но какое-то время спустя ни с того ни с сего из головы выскакивает ответ на совершенно другой вопрос, иногда даже не заданный. Я научился задавать множество вопросов, как относящихся к делу, так и не очень, — словно извиняясь, улыбнулся я. — Так что я задаю столько вопросов, сколько в состоянии выдержать собеседник.

— Ох… — рассмеялся он. — Нас вы вовсе не замучили, правда, Элли?

Она кивнула. Я спросил:

— Здесь кто-нибудь еще работает?

— Да. Молодой Баулз. Между нами говоря — лентяй и бездельник, и если бы мы с ним не состояли в каких-то там родственных отношениях, то кто знает… — размечтался Грисби.

— Ты ужасный сплетник, Филип, — простонала его жена. — Ему просто не по душе эта работа и, похоже, вообще этот город. Он мечтает о Лос-Анджелесе, Фриско, Нью-Йорке. А здесь… особенно в нашей фирме, — она обвела рукой вокруг, — тишина, покой…

Все мы трое закивали головами и, кажется, одновременно сообразили, что выглядим глупо.

— Какое-то время спустя, — заметил я, чтобы не оставлять после себя дурного впечатления, — он, возможно, оценит именно эти тишину и покой, так же, как это было и со мной. Хотя есть и такие, кому как раз подходят жара, шум и сумасшедший темп жизни.

— Не кокетничайте своим возрастом, молодой человек, — добродушно засмеялся мистер Грисби.

Я тоже широко улыбнулся.

— Знаете, мы, детективы, суеверны… Лучше считать себя старым, чтобы не было жаль в случае чего умирать молодым, — серьезно сказал я.

В наступившей тишине я молча пожал ему руку, поклонился миссис Грисби и вышел из конторы, словно актер, покидающий сцену после удачно сыгранного эпизода. Мысленно я слегка посмеивался, но только слегка, помня об ожидающем меня дожде. Одним прыжком я преодолел лестницу и вскочил в машину. Лишь сидя в сухом салоне, я вспомнил, что на заднем сиденье лежит новенькая непромокаемая куртка, и надел ее, затем отъехал от похоронной конторы Грисби, чтобы не волновать хозяев, проехал немного на запад и оказался возле калитки кладбища. Включив в машине сигнализацию, я пошел туда.

На кладбище, как и возле него, не видно было ни единой живой души, как, впрочем, — ведь до полуночи было еще далеко — и других душ. Я двинулся вдоль забора в ту сторону, откуда приехал, и, оказавшись недалеко от дома Грисби, огляделся по сторонам, а потом, когда в одном из окон пристройки вспыхнул свет и донеслись звуки тяжелого гарлемского рэпа, понял, что это не Филип или Элли. Предусмотрительно стараясь не показывать своего присутствия, я добрался до пристройки, которую пришлось обойти, чтобы найти вход.

Музыка ударила мне в уши тем идиотским ритмом, который сбивает с ног нормального человека, но она явно не мешала парню, сидевшему на покачивавшемся на задних ножках стуле. Он спокойно читал журнал, даже малейшим движением пальца не вторя ритму из колонок. Я подошел ближе и театрально кашлянул. Он удивился, но, похоже, не испугался, о чем я пожалел, поскольку предпочел бы, чтобы он начал бросать по сторонам перепуганные взгляды. Я показал на гигантский музыкальный центр с полудюжиной колонок и, кажется, шестью карманами для четырех разных типов носителей, мигавший лампочками и подрагивавший в такт музыке. Парень сложил журнал, ткнув пальцем в кнопку, выключил музыку и посмотрел на меня. Как я заметил, он читал статью под названием «Каменные джунгли», наверняка прославлявшую свободную жизнь обитателей Гарлема в большом городе, — может быть, он действительно всерьез намеревался сменить климат. Я решил нанести удар и бежать, если эффекта не последует.

— Я веду дело о неоднократном надругательстве над трупами, — сказал я. — Началось оно в семидесяти километрах на север отсюда, но, как я предполагаю, добралось и до Редлифа.

Он спокойно приподнял бровь и изогнул губы: «Нет. Ничего. Никогда. Не знаю. Никого». Так называется подобное выражение лица. Он молчал, и похоже было, что он намерен избавиться от меня, не открыв рта. Я тоже молчал.

— Ни о чем таком не слышал, — наконец сказал он. — Никто тут не трахает мертвых старушек, не устраивает оргии на телах мальчиков… Вы ошиблись адресом, — подытожил он.

— А про отрезанные гениталии слышал? — спросил я, прищурив глаз, словно собираясь небрежно бросить: «Мы всё знаем, дружок».

Выражение его Лица изменилось — он наморщил лоб, поднял брови, выпятил губы. Я наклонился и ткнул его пальцем в грудь, причем довольно сильно.

— Слушай, приятель, в нашем пуританском обществе, если ты отрезал клиенту конец и продал кому-то, кто воспользовался им в еще более отвратительных целях, — с тобой покончено. Проведешь несколько приятных лет в камере, где будешь занимать в тамошней иерархии место ниже, чем у насильника пятилетних девочек, а это действительно очень низко. Видишь ли, все преступники в глубине души хотели бы быть благородными преступниками, так что, если случается возможность продемонстрировать, что бывают и такие, кто намного хуже и отвратительнее их самих, они охотно ею воспользуются, для собственного же душевного спокойствия. И кроме того, каждый из них любит свой петушок и не может себе представить, чтобы кто-то ему ради нескольких баксов отрезал его, даже после смерти.

Парень смотрел на меня немигающим взглядом; в начале моей тирады он напряг мышцы лица, строя очередную гримасу, но под конец полностью об этом забыл. Видимо, что-то всё-таки было на его совести, не обязательно именно то, что я ему инкриминировал, но что-то — было. Я еще раз ткнул его пальцем в грудь, намереваясь дожать, но краем глаза заметил какое-то движение за окном. Филип Грисби оглядел двор, а затем направился к пристройке, в которой мы находились. Схватив лежавший на столе фломастер, я быстро написал на обложке журнала свой номер телефона.

— Спасайся, сынок. Это мой телефон, здесь, в Редлифе. Если я сам до тебя доберусь — вся твоя жизнь пойдет псу под хвост, но если ты мне поможешь — большой плюс, может быть, настолько большой, что сумеешь под ним спрятаться.

Я бросил фломастер ему на живот и вышел, от всей души надеясь, что правильно рассчитал время. Но всё прошло как по маслу: Грисби еще не дошел до пристройки, как я шмыгнул в другую сторону, в густые, увешанные каплями кусты. Пробежав под окнами здания, я мгновение спустя был уже у калитки, а куртка оказалась и в самом деле непромокаемой. Первая, после баскетбольного матча, серьезная удача в Редлифе.

Объехав вокруг кладбища, я включил радио. Было семь вечера, большинство станций уже передвинули свой календарь на полвека назад, — видимо, молодежь в это время переставала слушать радио и эфир принадлежал их родителям. Против этого я ничего не имел, мне нравились некоторые песни «Битлз», почти все у «Лед Зеппелин», половина — у «Десять лет спустя», все — у «Си-Си-Ар», и кое-что еще. Похоже, записям было даже не по полвека, а больше, но большинство ди-джеев были слишком ленивы, чтобы это проверить. Во всяком случае, они их ставили, и эти старые шлягеры не мешали мне спокойно ехать домой. Домой…

Дома я быстро записал основные события дня и пошел полежать в ванне. Выйдя оттуда, я еще раз проверил текст и набрал номер Грега. Его не было дома, я записал на автоответчик несколько шутливых фраз, запустив перед этим антивирусную программу. Положив трубку, я произнес вслух:

— Гри-ша… Не так. Гризли и шарк, гризли и шарк. Гри и ша! Грис-са! Гриш-ша…

У меня получалось всё лучше.

На ужин я открыл банку баварских сосисок в соусе с хреном, хрен выкинул, а сосиски полил острым кетчупом «Вика Сусо». С собой я привез четыре бутылки и уже начинал беспокоиться, что здесь я его не достану. Я не представлял себе жизни без этого кетчупа. Я так разволновался, что мне пришлось сделать себе еще четыре бутерброда с паштетом и, естественно, кетчупом. Ужин дополнила маленькая баночка пива. Я во второй раз лег в старую постель на новом месте, легкий дождик нарушал тишину, то и дело какая-нибудь отчаявшаяся капля совершала самоубийство, разбиваясь о подоконник. Некоторое время я еще пытался думать, но здравый рассудок, вместе с усталостью и пивом, в конце концов победил.

«…мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой…»

Меня разбудила тишина. Есть такая ее разновидность — многозначительная. Многообещающая. Человек просыпается и чувствует, что его что-то ждет: подарки от Санта-Клауса, любимая жена с завтраком или мрачного вида громила с нацеленной между глаз пушкой. Я не почувствовал запаха кофе, не увидел и дула пистолета. До декабря тоже оставалось еще немало времени.

Тишина?..

Сухая тишина!

Я вскочил. Было семь двадцать, и дождь не шел! Я обежал весь дом, по очереди наслаждаясь видом из каждого окна. Редлиф сиял, свежий и умытый после длившегося несколько недель купания, солнце отражалось в тысячах капель, по улице проехал какой-то «понтиак», не вздымая за собой клубов водяной пыли! Я даже позволил себе, включив кофеварку, открыть окно и несколько раз глубоко вздохнуть. Да, воздух отличался от нью-йоркского, но я не смог бы даже под присягой определить эту разницу. На глаз он казался более прозрачным — я во второй раз увидел окружавшие Редлиф горы. Я почувствовал даже исходящую от них прохладу, но в Большом Яблоке, стоя голышом у окна, тоже можно ощутить холод, сказал я себе, чтобы не впасть в чрезмерное восхищение своей новой малой родиной. Вот только, где бы я ни находился в Нью-Йорке, мой горизонт был всегда ограничен. Здесь же он был далеко отодвинут, иззубренный, ощетинившийся тысячей острых вершин, но отчетливый, видимый как на ладони, чистый. О господи, неужели всё дело только в том, чтобы воздух был чистым?! Напевая, я пошел побриться под душем, какая-то музыка играла по радио, что-то я мурлыкал себе под нос.

Всё еще находясь в хорошем настроении, я вышел из ванной, принюхиваясь к запаху кофе. В кухне было чертовски холодно; стуча зубами, я закрыл окно и побежал одеваться. Окончательно проснувшись, я сел завтракать. Я решил каждый день именно так по утрам слегка охлаждаться у окна, бриться и отлично себя чувствовать. Кроме того, я решил купить побольше замороженного пшеничного хлеба, чтобы не обрекать себя на ежедневное истязание десен тостами. Наконец, я решил еще что-нибудь решить и размышлял над этим за второй чашкой кофе, когда зазвонил телефон. Я метнулся в комнату и схватил трубку.

— Скотт?

— Гризли! Здорово, что ты позвонил: дождь кончился. Не знаю, может быть, час назад, может, два. Представляешь себе, какие отличные тут места?

— Когда ты вчера звонил, ты знал, что дождь кончится? — спросил Грег.

— Нет, вчера я звонил, чтобы пожаловаться на сырость. Да, и еще похвастаться: я сыграл один из лучших в моей карьере матчей в баскетбол. Четверть города на моей стороне, четверть против и еще две четверти пока нейтральны. — Я объяснил ему систему розыгрыша баскетбольных матчей в Редлифе, одновременно включив комп, а тот запустил общий тест и развлекался проверкой всех своих компонент. — Во всяком случае, здесь мне еще не приходилось скучать…

— Но если для тебя не найдется занятия, то, насколько я тебя знаю, ты взвоешь и вернешься. Вот только твою квартиру уже сдали одной очень-очень симпатичной белокурой вдовушке. Она немного похожа на Сирсендэйли Космор, ну, знаешь, ту, с золотыми шарами в ушах.

Своим радостным тоном он слегка подпортил мне настроение, так что я его прервал:

— Что касается занятия, то, к сожалению, оно уже нашлось. — Я коротко рассказал ему о случившемся, естественно, изложив официальную версию: столкновение с дверцей, ночь у Валери, отель, ее смерть, мой арест и знакомство с шерифом. Через каждые несколько слов он посвистывал и вставлял «о?» и «шутишь?», а когда я закончил, причмокнул и с сожалением сказал:

— Ну, как я понимаю, вернешься ты не скоро.

— Вообще не собираюсь! — рявкнул я.

— Угу… — мрачно буркнул он и пять секунд молчал.

— Ну что ж, на такой вот мрачной ноте и распрощаемся, — бросил я в трубку. — Буду тебя по ходу дела информировать, что и как, ладно? А ты подумай еще раз, не приехать ли тебе сюда покататься на лыжах.

— Ладно. Обещаю.

Вот уж действительно. Он жил в Штатах только восьмой месяц, у него не было средств на лыжное снаряжение, или, по крайней мере, так ему казалось. Он никак не мог переключиться со славянской привычки планировать будущее, основываясь на имеющемся капитале, на планирование, основанное на предполагаемой прибыли, не хотел слышать о ссуде в банке или у меня хотя бы. Он хотел жить собственными заработками и копить свой капитал, постоянно в чем-то себе отказывая, но я знал, что если даже у него и появится несколько незапланированных сотен, то найдутся тысячи более важных вещей, которые следовало бы купить. Я знал также, что его финансовая ситуация должна в течение ближайших недель существенно улучшиться, и именно тогда намеревался на него надавить.

Во время нашей содержательной беседы комп закончил тестировать свой организм; я нашел среди утилит программу, упорядочивающую файлы с документами, запустил ее и, когда она начала работу, нажал одновременно три клавиши в верхнем ряду. Экран словно икнул, мигнул и свернулся, а мгновение спустя на нем появились буквы. Словно в заставке легендарных «Звездных войн», они медленно, но неумолимо ползли по экрану, исчезая за его верхним краем, как я знал — необратимо и навсегда. В пересылаемом мне зашифрованном секретном сообщении говорилось:

«1. 18.09. Мы не можем выяснить, как так получилось, что у тебя появился хвост. Мы ведем расследование, но о том, что противник опасен, мы знали с самого начала. Хвост ликвидирован, тела вывезены за четыреста километров, есть свидетели, которые видели тебя и преследователей. Так что если погоня продолжается, то она направлена по ложному пути, в южные штаты, — насколько это возможно. Всё прочее остается в силе, конец».

Маленькое «к» в последнем слове несло в себе дополнительные сведения, еще одно подтверждение, что до сих пор наш обмен информацией с помощью всех этих «двуликих» программ, архиваторов и шифраторов проходит успешно. Ну что ж, раз всё в порядке, остается только радоваться. Я предоставил компу самому заниматься удалением следов. С объективной точки зрения, его ситуация была лучше моей — его никто не преследовал, в отличие от меня. Оставался неразрешенным лишь вопрос, кто из нас был более ценен.

Я чистил зубы минут пять, столько, сколько рекомендуют дантисты, и еще немного добавив от себя.

Вернувшись в кухню, я вылил остывший кофе и налил себе свежего из кофеварки. Ароматный и горький «Сильвер Ринг» всегда положительно влияет на мое серое вещество. На этот раз на клетки жаловаться не приходилось, но в кофеварке осталось еще несколько глотков, так что я вылил всё в чашку и, не спеша размышляя о многих вещах, потягивал темную жидкость. Через несколько минут мыслительный процесс поглотил меня настолько, что лишь когда в кухне уже по-настоящему стемнело, я оторвался от построения нескольких теорий и посмотрел в окно. Шел дождь.

Чудовищный ливень, еще сильнее того, что приветствовал меня в Редлифе, бушевал над городом. Не слышно было, как вечером, ударов отдельных капель о подоконник или крышу, тишину сменил непрерывный громкий шум миллионов и миллиардов струй воды, ударяющихся о землю. Когда я подошел к окну, оказалось, что я не вижу не только ближайших гор, но даже дома напротив. Если бы я вышел на улицу и выстрелил в воздух, в отчаянии подумал я, то пуля, ударившись о стену воды, зарылась бы в землю в нескольких метрах от дула.

Мне расхотелось сидеть в темной кухне, я перешел в кабинет и от скуки записал в память телефона несколько основных номеров, во главе с шерифом. Потом подумал, что бы еще полезное можно было бы сделать, и таких вещей оказалось несколько, хотя бы навести порядок в подвале и гараже, но меня это как-то не вдохновляло; хотелось чего-то великого, причем такого, чтобы для этого не надо было шевелить даже пальцем. В конце концов, подумал я, великие вершат великие дела без каких-либо усилий. Сразу же после подобной мысли я должен был совершить нечто действительно значительное, но как-то ничего такого не получалось. И никак не удавалось отложить на потом мысль о симпатичной активной рыжей девушке… О Валери Полмант, ради которой я на самом деле приехал в этот городок и которую совершенно неожиданно и весьма не к месту встретил уже после первых нескольких метров пробежки по Редлифу. Знакомство с которой, неожиданно начавшееся, столь же неожиданным и радикальным образом прервалось. Сыграла ли роковую роль в судьбе Валери Полмант моя персона? Допустим, сыграла. Тогда тот, кто ликвидировал Вэл, может точно таким же образом добраться и до меня. А из того, что этого не произошло, не следует ли вывод: смерть Валери не имела ко мне никакого отношения и мне незачем терзать себя угрызениями совести? Может быть, это ничего не значит, а может, всё произойдет лишь позже?

Я почувствовал, как у меня встают дыбом волосы на загривке, и едва удержался, чтобы не бросить взгляд через плечо. В конце концов, либо кто-то уже стоит у меня за спиной, либо это лишь мое растревоженное воображение. Я допил кофе, уже без всякого удовольствия, исключительно для порядка; тщательно, шаг за шагом проверил обе охранные системы, затем весь дом, на случай возможного подслушивания, и, несмотря на то что в моем распоряжении не было оборудования, полностью исключающего ошибки, я решил, что вторая сторона, если таковая живет в Редлифе, тоже вряд ли пользуется профессиональной аппаратурой, изготавливаемой на заказ для правительственных разведывательных агентств.

Было начало десятого, лил дождь, не позволявший каким-нибудь безответственным мыслям доползти до дверей моего дома; под таким ливнем я не мог рассчитывать на помощь извне, но и мои собственные идеи улеглись спать где-то в мягких уголках моего сознания, в сухости и тепле, и не высовывали оттуда носа. Я развалился в кресле перед компом, но мне не хотелось смотреть даже на выкрутасы экранной заставки. И почти сразу же раздался звонок в дверь. Я побежал открывать. Эйприл!

Эйприл?

— Доброе утро. — Она наклонилась и проскользнула мимо меня в дом, одновременно закрывая громадный зонт, благодаря которому оставалась сухой, совсем как я, хотя от машины до дверей ей пришлось преодолеть метров сорок. — Я вам расскажу кое-что интересное, — предупредила она, выставляя зонт за дверь, словно непослушного пса, и закрывая его. — Ну и льет!

— В самом деле? — удивился я. — Я не заметил, настолько был занят…

Эйприл вошла и огляделась вокруг.

— Когда-то я тут уже была, несколько лет назад. Мы подумывали купить этот дом, но Хольгер решил, что он слишком маленький, хотя расположение выглядело весьма соблазнительным. — Она провела пальцем по стене. — Всё здесь было ядовито-лимонного цвета, у меня даже скулы сводило. — Она посмотрела мне в глаза. — Предпочитаю нынешний цвет. Сам подбирал?

— Не совсем, — признался я. — Но я сам решил, что так, как было, быть не может. — Я огляделся. На диване лежала груда вещей, которые я достал из чемоданов и еще не разложил по шкафам, стол был завален разной величины коробками. — Может, пойдем туда? — Я показал на дверь в кабинет. — Ты первый мой гость, — сказал я, когда Эйприл села и закинула ногу на ногу. На ней были темно-коричневые чулки, слегка поблескивавшие при соответствующем освещении, а в этой комнате оно было соответствующим. Форма щиколоток, лодыжек и колен полностью исключала возможность недоброжелательного комментария, по крайней мере на первый взгляд. — Если бы я знал, я бы подготовился, но в любом случае хотел бы тебя чем-нибудь угостить: кофе, чай, виски, пиво, ЛСД, амфетамин? — Она ошеломленно посмотрела на меня. — Или всё сразу?

Эйприл взглянула на часы:

— Нет, для спиртного слишком рано…

Я прервал ее, подняв руку и сделав таинственное лицо:

— Подожди, у меня есть кое-что особенное как раз для такого случая. — Я побежал в кухню, а поскольку в шкафчиках всё еще царил наведенный миссис Кендрик порядок, бокалы и бутылку мне удалось найти не сразу. Я принес добычу в комнату. — Это вино «Эст-Эст-Эст», попробуй, а потом я тебе скажу, почему я его люблю.

Я налил вино в бокалы и подал один Эйприл. Она молча попробовала и одобрительно подняла брови. Точно так же молча я дал понять, что ожидал именно такой реакции.

— Это вино, кроме приятного вкуса, обладает еще одним важным преимуществом, из-за которого я всегда стараюсь иметь бутылку или две. — Эйприл сделала несколько глотков и облизала губы. — С ним связан забавный анекдот, который уже несколько раз помог мне избежать хлопот. То есть, конечно, сейчас никаких хлопот нет, просто мне нравится этот рассказ. — Чувствуя, что увязаю во всё ухудшающейся стилистике, я махнул рукой. — В общем, когда-то один баварский епископ, любитель вин, путешествовал в Рим, а своему слуге велел ехать впереди и на стенах заведений, где имелось хорошее вино, писать латинское слово «эст», что означает «есть», в смысле «есть хорошее». В конце концов он добрался до селения под названием Монтефьясконе, где производили легкое полусладкое белое вино, которое настолько пришлось по вкусу слуге, что он написал на стене местной корчмы «эст-эст-эст», а епископ, разделив его мнение на этот счет, упился этим вином до смерти. Его похоронили в том селении, а на могильном камне написали эту историю.

— Неплохо. — Она допила и протянула мне бокал. Я налил ей, подал, налил себе. Эйприл глотнула, о чем-то задумавшись.

— Каждый напиток должен сопровождаться подобным анекдотом, — заявила она. — И вообще, — добавила она несколько не к месту, допивая вино. — Я приехала по конкретному делу, — сообщила она, отставляя бокал. — Я должна подписать тебе поручение на ведение следствия… — Она уставилась в противоположную стену. — Бедная Вэл… — сказала она. Я вдруг понял, что она — первый человек в Редлифе, кто, пусть и таким банальным образом, выразил хоть какое-то сожаление о Валери. — Вроде бы она жила здесь, но никто ее не знал, она бывала в обществе, но никогда не была его душой… Теперь я вижу, что она просто не вполне вписывалась в местные условия, она не подходила этим снобистским старым семействам, туристам, сезонной жизни…

— А ты подходишь? — Она пожала плечами:

— Я жена стража порядка. Мы принадлежим к сфере обслуживания. К сервису.

Как ни странно, я не услышал в ее словах ни капли сожаления. Я поднял бутылку, проверяя, есть ли в ней еще вино, и обнаружил дюжину капель на самом дне. Эйприл фыркнула.

— За несколько минут мы осушили целую бутылку, — заметила она.

— Ну, к счастью, это легкое вино, — беззаботно сказал я. — И небольшая бутылка.

— К счастью. — Она отставила бокал, возвращаясь к прежней теме: — Как оформляется такое поручение?

— Сейчас… — Я подкатился на кресле к компу, вошел в базу документов, вывел нужный на экран, заполнил несколько граф и включил принтер. Что-то зашипело внутри устройства, словно несколько внезапно разбуженных гномиков обожгли себе рот горячим какао, и из щели выползла отпечатанная страница. Я вынул ее и подал Эйприл. — После того как ты поставишь подпись, я официально веду дело, — пояснил я, протягивая ей эко-ручку.

Она взяла ее, разглядывая замысловатый дизайн. Честно говоря, я купил ее не из-за любви к окружающей среде, но в знак признательности разработчикам из «Виртуал Ниппон Спейс».

— Вечная экологическая ручка, — объяснил я. — Она извлекает из воздуха всю грязь и перерабатывает ее в чернила. Она действует до тех пор, пока воздух таков, каков он сейчас. В Нью-Йорке это последний писк моды, я тоже ей поддался, но лишь потому, что сама идея мне чертовски понравилась.

— Надо купить несколько дюжин, можно будет обойтись без пылесоса. — Не читая, она подписала документ и вернула его мне. Я посмотрел на подпись — решительная, четкая, изящная. Красивая. — И еще одно, — сказала Эйприл, — мы сегодня устраиваем прием, вроде как это годовщина нашей свадьбы, но, по существу, это часть избирательной кампании Хольгера. Естественно, ты приглашен…

Она сделала паузу.

— Являясь элементом этой кампании, я должен ходить и расхваливать Хольгера? — буркнул я.

Она покраснела и стиснула зубы.

— Зря ты так, — бросила она после нескольких секунд внутренней борьбы. — Хольгер счастлив из-за вчерашнего матча, и хотя бы по этой причине он готов пригласить весь город, и уж тем более героя встречи. Я тоже рада, поскольку ничто так не оживляет скучных, ежегодно повторяющихся вечеринок, как новые люди, интересные и так далее.

— А я новый и так далее, или интересный и новый, или только и так далее?

Долю секунды спустя я дал сам себе крепкого пинка. Кокетничающий Скотт, ужас Редлифа! Три «ж»: жалкий, жалкий, жалкий! И глупый!

— Именно! — услышал я, и это прервало мое самоистязание. Не уточнив, к какой части моей фразы относится это «именно», она встала и протянула руку. Пожатие было коротким и энергичным, без какого-либо подтекста. Но когда мы подошли к двери, она повернулась и совершенно другим, серьезным тоном, каким еще не пользовалась в разговоре со мной, сказала: — Надеюсь, тебе удастся найти виновника смерти Вэл. У меня такое предчувствие… Мне кажется, что у нее была нелегкая жизнь, она была такая таинственная… Может, это ее и убило?.. — Она покачала головой.

Я промолчал, лишь с умным видом кивнул. Эйприл схватила ждавший снаружи зонт, открыла его и, не говоря больше ни слова, побежала к машине. Прежде чем вскочить внутрь, она оглянулась и, видя, что я всё еще стою в дверях, крикнула:

— В семь!

Я кивнул и закрыл дверь.

Вернувшись в кабинет, я не спеша убрался. Относя бокалы и бутылку в кухню, а потом загружая посудомоечную машину, я размышлял над словами Эйприл. Во-первых: почему она не сказала просто «убийцу», а столь высокопарно: «виновника смерти Вэл»? Во-вторых, она не могла знать, что я тоже подозреваю, что в жизни Вэл была некая тайна, опасная тайна; она не могла знать, что я тоже полагаю, что именно этот секрет ее и убил. Ладно, об этом знаю я и еще кое-кто, но что касается Эйприл, то либо мы имеем дело с чрезвычайно хорошо развитой женской интуицией, либо у жены шерифа у самой есть какая-то тайна, — кто знает, не та же самая ли, что и у Вэл? Это даже лучше, чем интуиция, объясняло бы слова Эйприл, но если бы у нее с Вэл был какой-то общий секрет, то она делилась бы своими подозрениями с детективом только в том случае, если бы искала защиты, а она ее не искала. Значит, всё-таки интуиция? Чрезвычайная наблюдательность? Или Вэл настолько измучила эта самая тайна, что бедняжка перестала владеть собой? Может, именно поэтому она и погибла, а моя персона, за исключением случайной встречи, не сыграла в этом никакой роли? Неплохо было бы так думать, поскольку я всё время размышлял, как стали бы развиваться события, если бы я не провел ночь у убитой. Возможно, это бы ниче…

Телефонный звонок вырвал меня из размышлений, которым я предавался, стоя возле открытого шкафчика с бокалами и чашками. Я закрыл шкафчик и подошел к телефону, по пути пытаясь отгадать, кто звонит. И угадал.

— Шериф Барсморт хочет говорить с вами, соединяю, — доложил дежурный, сразу же после него на экране появился шериф:

— Привет! Не разбудил?

— Как же! Я даже все свои утренние дела успел сделать, жаль только, что придется еще раз вечером бриться.

— Не преувеличивай, это всего лишь прием для местных «истинных американцев», — неискренне рассмеялся он. — Как я понимаю, Эйприл тебя уже наняла? — Он забавлялся ножом для бумаг, размахивая им столь быстро, что на экране я видел лишь туманный веер.

— Да.

Он кивнул, я издал многозначительное «гм?» и пошел к кофеварке, чувствуя, что выпитые до завтрака полбутылки вина раскачивают мой разум во все стороны. Я засыпал в фильтр шесть мерок кофе.

— Ты там? — нетерпеливо позвал Хольгер.

— Тут, где же мне еще быть? Я думаю.

— Ага, — успокоенно пробормотал он. — Мои люди уже допросили по поводу обстоятельств ее смерти всю улицу, на которой она жила, ну, может быть, еще не всю, но скоро закончат. И ничего. Собственно, никто ее в тот вечер не видел. Говорю «собственно», так как одна старушка перед тем, как подойти к окну, услышала хлопок закрывающейся дверцы и увидела отъезжающий фургон Полмант.

— Кто был за рулем, она не видела? — спросил я, наливая воду в резервуар.

— Нет. Но нет и никаких оснований считать, что кто-то посторонний ездил на этой машине — там только ее отпечатки, на ручках, радио, зажигалке. Везде. За исключением рычага переключения скоростей и руля, имеются затертые следы, вероятнее всего, из-за использования перчаток, видимо замшевых. То есть — только на мосту кто-то сел, тронулся с места и выскочил.

Я включил кофеварку и уселся на стол.

— Всё вроде бы сходится, — сообщил я, глядя на экран. — В конце концов, ранее ничто не указывало на то, что убийца пользовался ее автомобилем иным образом.

— Похоже, что сходится. — Он начал вертеть нож между пальцами, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я должен тебя спросить — у тебя уже есть какая-нибудь идея или след?

— Ну, спрашивай, раз это входит в твои служебные обязанности, — согласился я.

Он немного подождал.

— Ага, это такая шутка. Ладно, спрашиваю: у тебя есть какой-нибудь след или идея?

Я мысленно хихикнул, но ответил совершенно серьезно:

— Если я кому-то что-то и скажу, то только моему клиенту, или не скажу даже и ему, если это будет угрожать его безопасности или ходу следствия, — продекламировал я.

Какое-то время он переваривал мое чувство юмора.

— Заходи через три недели за своими бумагами и тогда сможешь начать расследование, — огрызнулся он.

Я поморщился. В мире ничего не меняется — превосходство на стороне того, у кого твои бумаги.

— Ничего у меня нет, — сказал я. — Но в любом случае давай договоримся, что я не буду бегать к тебе с докладом о каждой мелочи. И еще договоримся, что я постараюсь сделать подарок тебе к выборам…

— Ладно! — сразу же согласился он. Неужели боится подслушивания? — недовольно подумал я. — Увидимся в семь у меня, форма одежды официальная. Если захочешь зайти в участок за патентом — я сижу тут весь день. Да, кстати, у меня будет для тебя еще кое-что…

Он ткнул карандашом в кнопку, и экран погас. Кофеварка захрипела, словно процесс заваривания кофе отнял у нее последние силы. Бедняга. Я налил себе чашку и встал у окна. Теперь я знаю, подумал я, зачем в Нью-Йорке я повесил себе на стену фальшивое видеоокно с видом на валлийский луг, — детектив не должен портить себе настроение видом окна, залитого мутными потоками дождя. Там, в Нью-Йорке, меня спасало подсознание, приказывая искусственным образом поправлять собственное самочувствие, здесь же я отказался от идеи ретушировать окружающую действительность и теперь стоял у окна, мрачно глядя на дождь, без какого-либо желания хоть что-нибудь делать; настроение мне не подняла даже промелькнувшая было мысль заказать в Сети какую-нибудь новую игру, типа «Флэш-бэка-6» или чего-то столь же не требующего особого напряжения мозгов.

Я пил кофе, повторяя про себя, что, как только покажется дно чашки, я куда-нибудь пойду, упаковав в кобуру комплект номер четыре, то есть пистолет «зиг-зауэр Р226», который в свое время не пожелали взять на вооружение наша армия и береговая охрана, и который понравился мне своей постоянной готовностью к стрельбе и возможностью использовать обойму на пятнадцать патронов. Однако когда дно появилось, желания что-либо делать так и не возникло. Я тщательно сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на сушилку и, вздохнув, начал собираться. Пистолет весил почти два фунта, так что я повесил его на портупею, прикрыв новой водонепроницаемой курткой, и, включив охранную систему, вышел наружу с намерением попасть в гараж с улицы — чтобы сделать это изнутри, мне пришлось бы разобрать груду пустых коробок.

Я поехал вперед: Фор-Дайамонд-бульвар, Третья авеню, Пайп-хиллз, Терки-роуд, снова Третья авеню, потом я перестал следить, где еду. Чтобы заглушить возникающий где-то во внутренностях никотиновый голод, я остановился, купил коробку «Кунжутных пальчиков тети Беи» и занялся воспоминаниями о встрече с Вэл, под аккомпанемент хруста сладких палочек.

Валери Полмант, насколько я помнил, отнюдь не выглядела отчаявшейся, психически сломленной или неуравновешенной личностью. Маленькие тонкие морщинки в уголках глаз могли быть в равной степени результатом как постоянной скептической гримасы, так и частой улыбки. А ведь она жила тем, что пугала других, так что ни в том, ни в другом выражении лица не было ничего удивительного. Так что, если бы мне потребовалось дать какую-либо оценку убитой лишь на основании данных трехдневной давности, мне пришлось бы, как детективу, с чистой совестью настаивать на признании ее честной гражданкой. То, что я приехал в Редлиф, собственно, ради нее, мало что меняло, поскольку все подозрения и связанные с ними гипотезы уместились бы в аптечном пузырьке. Фактически лишь ее смерть стала доказательством вины: формулировка «если убит — значит, был виновен» известна в полиции как так называемая «посмертная улика». Вопрос лишь в том, убили ли ее из-за моего приезда или эти два события совпали случайно? Если первое, то мне пора возвращаться в Нью-Йорк, поскольку вся операция, раз за ее ходом с самого начала следили противники, лишена какого бы то ни было смысла. Если же… Стоп! Если обо всём было известно обеим заинтересованным сторонам, то им незачем было ждать моего приезда, чтобы усилить подозрения, просто Вэл утонула бы в ванне месяц назад, или свалилась бы в пропасть, или ее засыпало бы лавиной, или… Раз этого не произошло, то вряд ли мы имеем дело с постоянной слежкой. Небольшая утечка? Или всё-таки нет?..

Какая-то мысль билась у меня под черепом, но застряла в пробке на выходе. Когда я понял, что пока что ни к каким выводам прийти не могу, я решил активно начать день, а разум пусть сам позаботится о своих входах-выходах. Колеся по городу, я случайно заехал в узкую, ведущую под гору улочку, в конце которой находилась станция подъемника; кресла раскачивались под порывами ветра, а дождь хлестал с такой силой, что даже над канатом образовался туман от ударяющихся о него капель. Здание станции стояло мокрое и мрачное, только в двух окнах первого этажа горел свет, — видимо, кто-то из персонала смотрел телевизор или готовил лыжи к сезону. Подъехав к пустой мусорной урне, безошибочному признаку безжизненности этого места, я приоткрыл окно и швырнул туда упаковку от палочек. Раздался плеск — урна была полна воды.

Я развернулся и, сперва бессознательно, а потом преднамеренно, направился к кладбищу, а точнее, к помощнику семейства Грисби. У меня возникло почти непреодолимое желание перекинуться с ним парой слов — вчера он вел себя как человек, который что-то знает, неизвестно лишь, идет ли речь о налогах фирмы или о кастрации трупа. Как там звали последнего молодого покойника? Гарри Бергман, кажется, так. Когда это было, позавчера? Уже поза-позавчера, поправился я. Я почувствовал теплое покалывание в висках, редкий знак свежего следа, словно мозг, задействовав какой-то из потайных уровней подсознания, давал знать, что пришла очередь его сознательной, поверхностной части.

Нужно выяснить, лихорадочно размышлял я, когда точно были похороны, поскольку из моих рассуждений следовало, что я был еще далеко от Редлифа, когда кто-то отрезал парню пенис и заморозил его в ожидании подходящего случая. Потом я приехал в город, столкнулся с Вэл, а у нее состоялся разговор с убийцей, возможно, весьма принципиальный. Может быть, она была сыта им по горло, может быть, он ею, может быть, он в конце концов решил — если знал о моем приезде, — что следует поторопиться? Во всяком случае, меня бы вполне устроило, если бы юнец из похоронного бюро был в этом замешан.

Я припарковал машину так же, как и вчера, не перед главными воротами, и выскочил под дождь. Мой «зиг-зауэр» приятно оттягивал плечо. Пробежав под сгибающимися от тяжести воды ветвями старых деревьев, никого не увидев и оставшись незамеченным сам, я добрался до пристройки.

Там было темно и тихо, никто не слушал музыку, и — я на цыпочках вошел в дверь — никто не ждал меня, чтобы оглушить. Я огляделся, присев на край кресла. Музыкальный центр «Ямаха», стилизованный под старину конца семидесятых годов двадцатого века, на котором могли бы с удобствами усесться трое, стоял на полу, молчаливый и грозный. Я даже не стал протягивать в его сторону палец, опасаясь, что он взорвется двухсотваттным браст-рэпом. Больше в этой комнатке не было ничего, носившего хоть какие-то черты индивидуальности владельца. Парень явно не любил эту каморку и относился к ней исключительно как к временному пристанищу. С другой стороны, он вряд ли ушел бы насовсем, оставив свою «технику». Я открыл ящик стола — там было почти пусто: два толстых фломастера, черный и красный, несколько пачек из-под сигарет, два окурка— «Марльборо» и «Кэмел», желтые, надкушенные, неаппетитные. Журнала, на котором я записывал свой номер телефона, нигде не было видно. Я наклонился над телефоном и проверил память номеров, их было только три: Грисби — похоронное бюро, пиццерия и еще одна пиццерия. Я немного подумал, затем вызвал первый. Ответил Филип Грисби.

— Грисби, слушаю…

— Сержант Даррел, здравствуйте. — Я постарался слегка изменить голос и, насколько это возможно, имитировать сержанта. — Этот ваш молодой помощник… Как его… — Я замолчал и поморщился, но это подействовало:

— Майкл? Майкл Баулз?

— Именно! У него есть мотоцикл?

— Не знаю, сержант, может быть, это его приятеля или общий. Я, во всяком случае, запретил ему приезжать на нем на работу, так как он распугивал птиц и клиентов. Какой-то немецкий тиранозавр:.. А что он натворил?

— Кто-то из них двоих промчался как пуля сквозь школьную экскурсию… Майкл сейчас на работе?

— Ну-у… Собственно, он сегодня не пришел, — пробормотал Грисби. — Уже второй раз в этом месяце. Телефон не отвечает…

— Ага, ну, может быть, загляну к нему в гости… А этот его приятель, он кто?

— Какой-то Галлард. Имени не знаю. Он всегда обращался к нему по фамилии, наверное, знакомы по школе.

— А где он живет?

— На Крейн-лейн, семнадцать… Погодите, вы про Галларда?

— Конечно, — быстро солгал я. — Впрочем, найду обоих в компьютере.

— Ну да, а я подумал… Ладно, неважно…

— Большое вам спасибо. До свидания.

Я бросил трубку и закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти план города. Крейн-лейн? Какая-то окраина, но где? На западе? Может быть, на юго-западе? Не в силах вспомнить, я еще раз окинул взглядом безликое помещение, в котором стереофонический молох выглядел столь же неуместно, как монашка в матросской таверне, и высунул нос на улицу. На какое-то мгновение у меня появилась надежда… но нет! Шел дождь. Тяжелый, холодный, не более приятный, чем мокрое одеяло в одноместной палатке. Я выглянул сперва за порог, никто там не прятался, затем, через несколько шагов, — за угол, тоже ноль интереса, и уже спокойно побежал к машине.

Конечно, уже через секунду после того, как я вывел на экран бортового компа план города, оказалось, что я прекрасно знаю, где находится Крейн-лейн, и сразу же поехал туда. Светящаяся точка на экране была единственным движущимся объектом в моем поле зрения. Прошу прощения — вторым, первым были стеклоочистители, а если уж идти дальше, то еще менялись цифры на индикаторе частоты. Я искал какую-нибудь ближайшую радиостанцию, — в конце концов, мне предстояло здесь жить, нужно было начинать переживать из-за местных проблем и радоваться местным успехам. Никто ведь не сказал, что я не стану через несколько лет мэром Редлифа.

Что-то появилось в эфире, я услышал полслова, и послышалась мелодичная оркестровая музыка. Я оказался на узкой улочке, служившей кратчайшим путем к Хэрроуз-лайн, и вдруг сообразил, что это тылы той самой улицы, на которой жила Вэл. Почувствовав зов, могучий, как запах кукурузной водки из Огайо, я затормозил. С левой, интересовавшей меня стороны тянулся забор из двухметровой сетки, за ним метровой ширины полоса колючих слоновых роз. О нет! Как-то раз я уже угодил в самую гущу этой дряни с маленькими цветками и шипами, способными пробить подошвы десантных ботинок. Почувствовав, что желание действовать может в любую минуту пропасть, я подъехал к самому забору, выключил двигатель, выскочил под дождь и, оттолкнувшись правой ногой от крыла машины, вскочил на забор, чтобы затем, секунду побалансировав, прыгнуть через колючую преграду. Хозяйка была не слишком заботливым садовником: трава, правда, подстриженная, но не более того, и две цветочных клумбы: гладиолусы, уже отцветающие, грустно покачивающие коричневыми чашечками, и какие-то огненно-красные цветы с длинными листьями, кажется, они называются «меч святого Георгия». Оглядевшись по сторонам, я направился в сторону террасы. Здесь игра в конспирацию закончилась — я ударил локтем по стеклу, просунул руку и мгновение спустя был в гостиной. Я не слышал тревоги, никто не выскочил из-за угла, не залаяла собака. Я был один. Стряхнув с ресниц капли воды, я отправился на разведку.

Естественно, самым интересным местом должен был быть кабинет Вэл, поэтому я сперва тщательно обследовал все остальные помещения, ни до чего не дотрагиваясь, почти ни до чего; если мне попадались какие-то шкафы или ящики, я открывал их, берясь за ручку через платок, но не отодвигал мебель, не перетряхивал книги, не поднимал ковры. Я был уверен, что всё это уже проделали до меня, если не убийца, то бригада полицейских экспертов. Наконец, я вошел в кабинет. Здесь мне пришлось бы сидеть двое суток, чтобы как следует всё просмотреть: несколько десятков огромных томов, порядка сотни книг о колдовстве, альбомов с колдовскими атрибутами, биографии самых знаменитых ведьм и колдунов, целые груды журналов по уфологии и нетрадиционной медицине, ежегодники отчетов нескольких крупнейших психиатрических клиник, в том числе парижской и венской, и сотни других источников, в которых Вэл искала вдохновение и идеи. Не могло обойтись также без Иеронима Босха и африканских масок, ко всему этому — что меня неприятно удивило — два кожаных хлыста и третий — из обработанного пениса носорога, хотя скорее всего это была подделка из конского, несколько десяток фигурок из «Города Кровавых Марионеток», расставленных старательно скомпонованными группами.

Компьютер. Не стандартный комп, а домашний, подключенный к сети, довольно старый, но вполне автономный, выглядевший достаточно курьезно в нынешние времена, когда перестала иметь смысл погоня за совершенствованием оборудования и значительно более рациональным и дешевым стало пользоваться приставкой к неограниченным мощностям и ресурсам всемирной Сети. Почему у нее была такая машина? Что это означает?

Я сел — не на аэродинамический стул у компьютера, а в кресло для чтения, а может быть, для гостей. Страшно хотелось курить — так, что темнело в глазах и хотелось выть во весь голос. Нужно было как-то отвлечься; я подскочил к «Хьюлет-паккарду» и включил его.

На первый взгляд Вэл ничего не скрывала, ее архивы хранились на семи порталах, в том числе двух резервных, проще говоря — если бы сгорела половина Америки, ее данные сохранились бы на серверах второй половины. Я немного подумал. Если я попытаюсь копаться в ее данных, даже поверхностно, это наверняка будет зафиксировано. Со стороны правосудия мне, может быть, ничего и не грозит, а если убийца сюда вернется или с другого компа проверит, что происходит с ее компьютером? Если так, то это не должно его чересчур удивить — следствие, полиция и всё такое прочее. Разве что… Разве что он получит именно от полиции информацию, что сегодня их здесь не было, зато без особого труда узнает о том, что это я веду расследование по поручению Эйприл. То есть, так или иначе, всё будет указывать на меня. В конце концов я махнул рукой и начал проверять, что и где она разместила. Там была масса бесполезного для дилетанта мусора: электронные таблицы, два профессиональных редактора для верстки — кто в состоянии этим овладеть? И еще что-то, и еще… Я воздержался от сочувственной усмешки — у меня у самого была такая же свалка, всё то же самое и еще больше, и я никогда этим не пользовался. Наконец я нашел раздел «Базы», здесь было интереснее: десятка полтора энциклопедий — медицинские, эзотерические, исторические, куча разнообразной литературы — инквизиция, ритуалы инков, шаманы, пытки… Кровь капала с экрана. Плюс к этому — идеи, потенциальные страшилки, ссылки на легенды, странные события, телекинез, змеи, лягушки, пауки, ночные кошмары, зомби, ведьмы, вампиры, вуду, демонология — славянская, африканская, эскимосская… Уфф… Всё это было перемешано в винегрет, который мог переварить только владелец компа.

Я попытался почитать несколько мест: застенки КГБ, румынские вампиры, гуцульские упыри — господи, что это и где это? — нетопыри, пиявки, пираньи, мурены, скандинавские верования, Эдда, Веды, статистика дорожных происшествий и описания кровавых боен террористов и психопатов в торговых центрах. Ко всему этому множество приписок типа: «Интересно. Подождать, пока забудут о „Кристине“. Пустынные духи и мифология номадов, кессонная болезнь, а к ней множество сведений о смерти от удушья и утопления; Вэл дописала, что подобную разновидность смерти почти все считают ужасной и жуткой, и закончила: „Тут есть кое-какие перспективы, но я еще не знаю какие. Нужна помощь!“

Мрачная ирония — ее саму задушили!..

Не было никаких шансов найти в этом логичном лишь для одного человека собрании какую-либо осмысленную и полезную для меня информацию. Это была работа либо для большого коллектива, либо для чудотворца. Я снова вывел на экран список файлов и долго в него всматривался. Потом меня осенило — затаив дыхание, я вывел перечень стертых файлов, их оказалось немного. Два из каталога «Работа», подкаталог «Письма» и четыре из каталога «Дерби». Последние были достаточно большими, я поискал программу восстановления удаленных файлов, но она ничем не смогла помочь. Информация была удалена окончательно и бесповоротно, с полной очисткой свободного пространства. Но… если кто-то имеет триста гигабайт на жестком диске и сто тридцать — на платных порталах, а использовано всего семьдесят мегабайт, и он что-то стирает, то не потому, что ему не хватает или жаль места! Только что я мог поделать? Ничего, я мог лишь вообще ничего не делать, подождать разговора с Хольгером и подсказать ему идею перешерстить компьютер Вэл и ее архивы в Сети. К черту, пусть вся слава принадлежит ему.

Некоторое время я сидел, вглядываясь в экран столь пристально, что еще немного, и я пробился бы сквозь него и начал считывать данные непосредственно из памяти, но неожиданно чихнул на весь дом и опомнился. Выключив компьютер, я немного поколебался, но следы пребывания здесь полиции были слишком отчетливы, чтобы можно было рассчитывать найти дневник, записную книжку, письменную исповедь или признание. Выйдя из кабинета, я прошел в гостиную и из-за занавески выглянул на улицу. К сожалению, в размокшем цветнике почти напротив дома Вэл копалась какая-то баба, затянутая в непромокаемый комбинезон, словно солдат из подразделения химической защиты. Кроме того, некая парочка никак не могла расстаться и сидела в автомобиле на другой стороне улицы, а из окна первого этажа ближайшего дома бдительно смотрела еще одна женщина, враждебно поджав губы.

Выбора у меня не оставалось — нужно было пробиться через колючий заслон позади дома, а я знал, что на это у меня нет никаких шансов. Набросив на голову капюшон и ругаясь сквозь зубы, я перепрыгнул через низкий забор, разделявший два участка, затем второй такой же, третий, четвертый, пятый и шестой, пока не добрался до конца улицы. В ботинках у меня было по литру воды, а ее запас непрерывно пополнялся той, что стекала с промокших штанин. Я вернулся в машину, гордясь собственной предусмотрительностью: во-первых, отопление работало вовсю, а во-вторых, я достал из внутреннего багажника сумку, сбросил ботинки, брюки и носки, вытер нижнюю половину своего тела и переоделся в Аварийный Сухой Комплект. В зеркало я видел, что улыбка не сходит с моего лица, — было сухо, тепло и приятно.

Тронувшись с места, я проехал перекресток, свернул налево и вскоре оказался среди обшарпанных пятиэтажных домов; выше, видимо, здесь строить не позволялось, чтобы не заслонять вид на горы, но где-то, однако, нужно было разместить представителей класса ниже среднего. Если бы меня спросили, я вынужден был бы признать, что этот самый класс всё же несколько выше аналогичного нью-йоркского, — стоявшие здесь машины были новее и лучше, и не ощущался запах нищеты. А если и ощущался, то в куда меньшей степени.

«…я достал плоскую отмычку с кольцами, как у ножниц…»

Остановив машину у дома номер семнадцать, я вбежал под козырек и нажал на кнопку домофона. Баулз жил на четвертом этаже; если допустить, что положение квартиры свидетельствует о статусе, а у меня не было причин полагать иначе, то у Майкла статус был не из самых худших, над ним располагался еще один этаж. Я нажал еще несколько кнопок, не пытаясь даже прикрыть глазок камеры под потолком, секунду спустя из динамика раздались перекрывающие друг друга голоса, а кто-то, не особо вникая в детали, просто открыл дверь. Я бесшумно скользнул к лифту, затем, столь же бесшумно, к двери Баулза и нажал на кнопку звонка. Раздался мелодичный сигнал, но никто на него не отреагировал. Я повторил попытку, после чего, не желая вызывать излишний интерес у соседей, вместо того чтобы продолжать звонить, достал плоскую отмычку с кольцами, как у ножниц. Вставив ее конец в замок, я вложил большой и указательный пальцы в кольца и несколько раз пошевелил ими. Щупы из иридиево-магниевого сплава раздвинулись, словно спицы зонтика, вошли в щели и сдвинули с места соответствующие засовы. Замок тихо щелкнул, я выдернул отмычку и шагнул в квартиру.

Было темно — хозяин опустил шторы и не проветрил помещение. Запах был какой-то… мужской, безо всяких дезодорантов и парфюмерии, кроме того, в нем чувствовалось еще что-то весьма неприятное и ассоциировавшееся с бойней. Прежде чем я успел что-либо сообразить, правая рука сама выхватила пистолет, и в густом полумраке я увидел, как он выдвигается вперед. Приклеившись к стене и пытаясь заставить глаза как можно быстрее приспособиться к сумраку, я дышал широко раскрытым ртом. Наконец я смог увидеть очертания чего-то темного, неподвижно лежавшего на диване. Я немного подождал, затем, еще не двигаясь с места, обвел взглядом все углы комнаты и коснулся локтем выключателя. Зря я столь старательно пытался привыкнуть к полумраку, теперь мне пришлось ждать, пока произойдет обратный процесс, хотя, чтобы понять, что Майклу уже никакой свет не помешает, ждать вовсе не требовалось. Я поморгал, каждый раз видя одну и ту же картину: откинутая назад голова почти отрезана от туловища, пальцы одной руки стиснули простыню в предсмертной судороге, вторая рука тянется к подоконнику над спинкой дивана. Ноги в белых, забрызганных кровью носках находились в такой позе, что почти с уверенностью можно было сказать — кто-то их так положил. Или придержал, усевшись на них, когда они начали беспомощно биться в последних конвульсиях.

Около минуты я неподвижно стоял на пороге, потом проверил туалет и ванную, кухню и лишь потом подошел к дивану, пряча на ходу оружие. Со стороны двери, как оказалось, я видел только перерезанное горло. Мне не было видно, что почти вся кровь с лица, головы и верхней половины тела Майкла вытекла на постель. Он лежал на толстой корке крови, которая засохла, прежде чем успела впитаться в поролоновый матрац, обитый искусственным плюшем. Я подошел ближе, осторожно ставя ноги в немногочисленные оставшиеся сухими места на полу. Возле тела запах крови был еще сильнее, почти забивая легкие. Я наклонился над трупом, заставив себя внимательнее рассмотреть раны.

Кто-то каким-то острым инструментом, очень острым, искромсал лицо несчастного. Срезанный одним ударом кончик носа прилип к подушке возле правого виска, половина левого уха держалась на обрывках кожи. Однако настоящей целью атаки убийцы являлся рот; в губы было нанесено не менее нескольких десятков ударов, под разным углом, словно убийца ходил вокруг неподвижного тела, ударяя острием рот. В результате рот был полностью изуродован, губы иссечены на множество кусков, которые держались на лице лишь благодаря клочьям кожи и засохшей крови; несколько нанесенных с большой силой ударов отбили эмаль с оскаленных зубов жертвы. Надрезы обнажили корни зубов, разорвав десны, но зубы всё еще держались в челюсти. Несмотря на жуткую картину, не подлежало сомнению, что Майкл всё же умер раньше, после того как ему перерезали горло одним точным, сильным ударом, который для несчастного стал настоящим «ударом милосердия». Я словно видел эту сцену — убийца стоит над телом и, обвиняя жертву в том, что она сама виновата в своей смерти, начинает полосовать ее бритвой, входя во всё больший азарт.

Я отошел от дивана, проверил, не наступил ли где-нибудь в кровь, и, стараясь не смотреть на тело, еще раз обвел взглядом комнату, задержав его на стоящем у стены стуле — собственно, заинтересовал меня не стул, а моток веревки, который я только что заметил. Я сделал два шага и присел. Рядом со стулом лежал один длинный кусок и несколько коротких, видимо разрезанных — концы были окровавлены — той же самой бритвой. Не нужно было быть лауреатом конкурса на лучшее воображение, чтобы понять, что этими кусками веревки кто-то связал кому-то руки, а потом, после убийства, перерезал путы; длинный же наверняка послужил для того, чтобы привязать этого кого-то к стулу. Я заставил себя вернуться к дивану, чтобы взглянуть на запястья Майкла. На них не было никаких следов, то есть здесь был еще кто-то, кого вынудили наблюдать за убийством, — возможно, именно для него был разыгран весь ритуал.

В тот момент, когда я обнаружил, что здесь был некто третий, сцена с демоническим безумцем в главной роли расплылась и исчезла, уступив место другому предположению: здесь состоялся кровавый спектакль, инсценированный и разыгранный убийцей в нескольких целях, в том числе показать свою власть, силу, решимость кому-то третьему и — наверняка — направить полицию по устраивающему убийцу следу.

Я вернулся к стене и присел на краешек второго стула. От вида трупа, запаха крови, предположений и прежде всего от отсутствия сигареты мне хотелось выть. Краем глаза я заметил, что моя правая рука, та, которой я намеревался воспользоваться для стрельбы, трясется, словно участвуя в конкурсе на лучшее исполнение роли умирающего от старости барабанщика. Но сейчас мне нужна была не рука, чтобы стрелять, но голова, чтобы думать, а больше всего мне нужен был какой-то след или уже схваченный убийца двоих, а кто знает, может быть, и троих. И еще сигарета.

Спокойно, приказал я сам себе, давай думать. Почему погиб Майкл? Потому что по чьему-то заказу отрезал пенис Бергману, или как его там звали. Возможно, он сделал это вместе с приятелем, Галлардом. Теперь же заказчик по какой-то причине, может быть просто реализуя некий план, решил навсегда успокоить Баулза, что и сделал. По той же причине он притащил сюда кого-то третьего, которому продемонстрировал чудовищный спектакль. Мог ли это быть Галлард? Да, вполне. Могло ли это быть сделано, чтобы его запугать? Кто знает, может быть… Может быть, речь шла о том, чтобы запугать его и заставить что-то сделать, запугать и вынудить бежать, запугать и склонить к самоубийству, запугать и… Почему я всё время подчеркиваю это «запугать»? А потому, что если бы убийце не был нужен для каких-то целей живой Галлард, то он прикончил бы его с меньшими угрызениями совести, чем у кухарки, раскладывающей отраву для тараканов. Чего он мог хотеть от перепуганного до смерти парня? Возврата денег за кастрацию трупа, это раз. Возврата какого-то предмета, который мог бы его разоблачить, аудио— или видеозаписи, записки, фотографии — два. Он сидел перед убийцей на стуле, связанный по рукам и ногам, — но тот его отпустил. Значит, чего-то хотел. Разве что не отпустил, а вывел отсюда, забрал что хотел и только потом убил.

Я несколько раз стиснул кулаки и встал, опираясь руками о колени. Здесь мне больше нечего было делать, проводить обыск я не собирался, особенно если учесть, что следов поисков чего-то в комнате не имелось, так что наверняка ничего такого здесь и не было. Самым важным был сейчас Галлард, если он жив. Я подошел к двери и прислушался, затем через платок нажал на ручку, шагнул в коридор и, молниеносно отскочив от двери, направился к лифту, зная, что человек на лестнице в здании с лифтом вызывает подозрение у тех, кто за ним наблюдает.

Уже в машине я вдруг сообразил, насколько я привык к дождю, — я ведь даже не подумал, как когда-то: а может быть, дождь уже кончился? Я просто шагнул под его потоки, как будто они были для меня чем-то самым обычным, нормальным, естественным.

Неужели я действительно уже начал привыкать к Редлифу?

Я отъехал от дома, размышляя, что делать дальше. Можно и нужно было поехать в полицию или хотя бы позвонить им анонимно, хотя я рисковал тем, что меня могут опознать. Я мог также сделать вид, будто ничего не знаю, — глупо, зато никаких проблем. Нет, не глупо — очень глупо, в конце концов, это второй след, хотя и обрывающийся столь же внезапно, как и первый, но весьма важный. Я не мог им пренебречь. Не мог я и пойти к Хольгеру и сказать ему, что я, правда, нашел тело очередной, по моему мнению, жертвы того же самого убийцы, но не желаю никоим образом вмешиваться в ход следствия, поскольку где-то притаился кто-то, у кого может — если это не дошло до него раньше — возникнуть мысль о том, что другой кто-то, из числа стоящих на страже закона, наступает ему на хвост.

На маленькой площади, где нужно было решать, куда ехать, домой или в полицию, я остановился и долго размышлял. Я сжевал три резинки и закусил пачкой отборных кунжутных палочек, а потом проблема решилась сама — сзади подъехала полицейская машина, и водитель затормозил столь решительно и посмотрел на меня столь внимательно, что если бы я сегодня появился в полиции, то меня встретил бы хмурый взгляд: «Где-то, черт побери, я видел этого типа, и уже тогда он показался мне подозрительным». Так что я поехал домой, не слишком, впрочем, обрадованный навязанным мне решением, и лишь во время визита в супермаркет за покупками мне пришла в голову идея, имевшая определенные преимущества и позволявшая искать Галларда, не вызывая особых подозрений у убийцы, хотя она наверняка должна была его обеспокоить, как и все, что было связано с жертвой. Это неизбежно.

Часы в магазине показывали половину первого, я расплатился, терпеливо выслушав длинную тираду хозяина супермаркета, который моментально включил меня в список новых, потенциально постоянных клиентов и сделал всё что мог, чтобы вынудить меня сменить магазин. Сортируя пакеты, коробки, мешочки, банки и аккуратно раскладывая всё это на предназначенные места, я продумал текст сообщения, так что, когда я вызвал программу-редактор, ввести его уже не составляло никакого труда.

«В горле у убитой Валери Полмант находился отрезанный у трупа пенис. Его отрезал некий Майкл Баулз, проживающий по адресу Крейн-лейн, 17. Я только что обнаружил его убитым, кто-то сделал это крайне отвратительным способом, бритвой, искромсав лицо и перерезав горло. Вероятнее всего, преступник убил его умышленно жестоко на глазах приятеля — Галларда. Нужно найти Галларда, но не вызывая подозрений у убийцы, который должен быть идиотом, чтобы не суметь сопоставить всё воедино. Полагаю, что Галларда запугали, поскольку он должен еще что-то сделать или что-то отдать, так что есть шанс, что он еще жив.

Предлагаю: подложить в квартиры обоих — Галларда и Баулза — немного наркотиков и начать официальное громкое расследование, объявив Галларда в розыск. Так, чтобы его искали, но убийца не беспокоился, видя обычную ничтожную эффективность подобных поисков. Кроме того, необходимо — но крайне тщательно! — сочинить какую-нибудь цепочку из нескольких посредников, которая выведет на Галларда. Сделать это нужно без особого шума, но и не скрываясь, и с надежными доказательствами, чтобы наш «Икс» не забеспокоился, что Галлард может вывести на него.

Ответ пришлите с помощью стандартной процедуры номер один».

Компьютер превратил эти несколько фраз в один короткий импульс. Я велел ему соединиться с квартирой Грега и несколько секунд спустя услышал стандартную просьбу автоответчика, разве что под конец Гришка добавил несколько слов по-русски — для меня они звучали так, словно он кого-то обругал, но, может быть, лишь сообщал, что его нет дома. Впрочем, это не имело значения — сжатое в виде импульса сообщение пошло к соответствующему адресату, не к Гришке, и наверняка его уже читали. Мой комп, не дождавшись изменения директив, самостоятельно запустил процедуру затирания следов в своей памяти; для неопытного глаза не происходило ничего, кроме короткого исполнения программы, обнаруживающей и уничтожающей компьютерные вирусы. Хороший специалист удивился бы, увидев, что у меня в компе антивирус типа «файер-сторм», а действительно опытный обнаружил бы какое-то время спустя двойное дно моего «айбиэма», но — как учит история — если кому-то есть что скрывать, он всегда должен считаться с вмешательством тех, кто достаточно опытен, так что я не стал по этому поводу особо беспокоиться. Особенно если учесть, что «второе дно» было установлено на комп именно затем, чтобы его можно было обнаружить. Настоящее второе дно находилось под третьим дном.

Заглянув в телепрограмму, я отправил в память видеомагнитофона код сериала «Неужели спокойная улочка?», а сам пошел в кухню. Для ланча было еще немного рановато, но кто станет придерживаться расписания, когда выделяемой печенью глюкозы недостаточно, чтобы заглушить чувство голода? И всё это — о, ирония судьбы! — из-за отсутствия никотина. Так мне, по крайней мере, профессионально объясняли причины того, почему бросившие курить прибавляют в весе. Я долго всматривался в раскрытое нутро холодильника, потянулся даже за банкой «Лионетты», но понял, что делать мне особенно нечего и аппетита у меня тоже нет, так что если сейчас я съем бесформенное содержимое банки, то через четверть часа начнется долгий нудный день, который мучительно медленно перейдет в нудный долгий вечер, и так далее. Я решил приготовить то, что Гришка называл «мастино неаполитано», сделав всё, как он учил, — поджарил рубленую говядину и мелкий боливийский лук, смешал, добавил немного тертой моркови и петрушки, три вида паприки и почти половину запаса пряностей, как говорил маэстро, «для вкуса». Прежде чем все эти составляющие окончательно перемешались, я сварил по горсти трех сортов макарон и немного риса. Свое творение я увенчал томатным концентратом «Джулия», обильно полив им четыре горки на большой плоской тарелке. Достав из холодильника две банки пива, я окинул взглядом кухню — оставалось включить радио и приниматься за еду. До часа еще тридцать минут; я спокойно приступил к ланчу, размышляя, действительно ли Гришка сам сочинил этот рецепт или же просто адаптировал какую-нибудь разновидность спагетти. Я съел макароны, традиционно закончив рисом, собрал с тарелки остатки соуса, допил первую банку пива, сразу же открыл вторую, охлаждая слегка обожженный приправами пищевод, с благодарностью принявший холодную струю жидкости, которая к тому же приятно перемещала еду в желудке. И позволяла перемещаться мне самому.

Третье пиво я выпил на диване в гостиной. Наверняка, подумал я, сейчас не помешала бы сигарета, на полный желудок, к пиву? Она была уместна не в меньшей степени, чем вилка в розетке, стилет в ножнах, пуля в стволе. Но ведь преимущества отказа от курения очевидны — чистое дыхание поутру, кроме того… чистое дыхание поутру… и вечером еще чистое… Тьфу! Я не нуждаюсь в никотине! — мысленно завопил я, в действительности же сполз с дивана, чтобы достать из аптечки два кубика антиникотиновой жвачки, которую начал жевать, делая вид, будто именно это мне и нужно. Антиникотиновая жвачка и пиво, вершина экстаза Скотта Хэмисдейла.

— Позор! — с горечью пробормотал я.

Мне не хотелось осыпать ругательствами самого себя, может быть, и не из-за чего было ломать копья? В конце концов, я справляюсь, тьфу-тьфу-тьфу, без гипноза, акупунктуры и семнадцати предлагаемых фармацией, фармакологией и гомеопатией препаратов! Я не посещал гарантированных сеансов групповой терапии. Я не вдыхал антиникотин. Я ничего себе не впрыскивал, не вливал в горло и не вставлял в задницу, черт побери! Единственный признак слабости — те несколько кубиков жвачки, призванные поддерживать мое душевное спокойствие.

— Ты великий человек, Скотт, — сказал я. Никто не вступал со мной в полемику, и это уже слишком, если принять во внимание, что достаточно кого-нибудь похвалить, чтобы немедленно появился на свет список из четырех тысяч его тяжких грехов.

Я сел поудобнее; мысли только, казалось, этого и ждали — они выскочили откуда-то и забегали у меня в голове, словно возвращающаяся из школы компания детей, которые спешат поделиться новостями, проталкиваясь в дверь. Я добродушно позволил всем говорить одновременно, сосредоточившись лишь на вылавливании более или менее осмысленных фрагментов. Их, впрочем, было немного.

«…колье, перстни, диадемы, кольца, жемчуг, бриллиантовые застежки, шпильки, браслеты, брошки и… и… и…»

В нормальных условиях мой рост составляет сто восемьдесят два сантиметра, вешу я около восьмидесяти четырех килограммов, и у меня неплохие ногти, я просто о них забочусь. Однако в этом обществе я чувствовал себя так, словно во мне было сто двадцать сантиметров роста вместе с цилиндром, сто сорок кило веса и по четыре пальца на обеих грязных руках. Все остальные были нормальными: высокие, тренированные, загорелые, одетые в смокинги и платья, украшенные ярлыком «Гуччи IV», и ко всему этому — колье, перстни, диадемы, кольца, жемчуг, бриллиантовые застежки, шпильки, браслеты, брошки и… и… и…

Кроме того, все знали, что их замечают, что они важные персоны, что они всем нужны. Я же — возможно, именно такая роль и была мне предназначена — не чувствовал себя здесь ни важным, ни нужным. Зато меня наверняка замечали. Но именно этого я никогда не жаждал, и в особенности с тех пор, как получил лицензию детектива. Я не знал, что является тому причиной — взятый напрокат фрак или передаваемая шепотом информация о моей профессии. Какое-то время я пытался убедить себя, что подобную популярность мне создал выигрыш в баскетбол, но большинство лиц выражали не восхищение или обиду, а что-то вроде отвращения или странного удивления: «И с чего это Хольгеру пришло в голову пригласить этого типа?!».

Ко мне подошли поздороваться мои новые коллеги по команде — Эйхем, Бергер, Таттл и Фирстайн, мелькнул среди нескольких беседующих бизнесменов «похороненный живьем» Донелан. Потом меня обнаружил Хольгер и потащил, опираясь на трость, показывать всем подряд.

Первым оказался владелец и главный редактор местной газеты, Арт Малик, по происхождению как будто македонец, но мое знакомство с Македонией и внешностью ее жителей ограничивалось фильмом «Внебрачный сын Дракулы», так что я мог и ошибаться. Мало того, что его имя ассоциировалось со звездой моды или новой маркой швейной машины, он обладал еще и сатанинской внешностью, которая вполне соответствовала его характеру, а также гениально развитой способностью поддерживать разговор на любую тему, что он доказал в первые же пятнадцать минут нашего знакомства, заговорив меня чуть ли не до смерти. Впрочем, точности ради, должен признаться, что никто не пытался выдернуть меня из его рук. Рядом прошли муж и жена Грисби, мы с безразличным видом поклонились друг другу; возможно, они со мной и заговорили бы, если бы я не был «занят». Потом, когда Малик накинулся на другую жертву, я отошел в сторону, заодно схватив «Манхэттен» с подноса у бесшумно перемещавшегося по залу официанта. Коктейль был отличный, кстати сказать.

— А-а-а… — радостно произнес кто-то у меня за спиной.

Я обернулся, сразу же перекладывая бокал в левую руку. Доктор Да Сильва, он же Вернер. Я дружелюбно улыбнулся, мысленно отметив, что доктор прекрасно знает о своем чрезвычайном сходстве и многое делает для того, чтобы его поддерживать, — мальчишеская улыбка, кажущиеся слишком длинными и старательно растрепанные волосы. Я крепко пожал ему руку, как и полагалось: я — жертва несчастного случая, он — мой врач. Доктор посмотрел на мой лоб и сказал:

— Бедная Вэл. — Он поморщился, глядя куда-то в сторону, но тут же снова перевел взгляд на меня. Видимо, он уже в достаточной степени пообщался с домашним баром Барсмортов. — Она бы смотрелась куда веселее на фоне всех этих черных фраков и бриллиантов.

— Вы хорошо ее знали? — спросил я.

В подобное я не верил, поскольку уже успел составить мнение относительно Вэл и Редлифа, но порой у меня случаются приступы самокритичной скромности.

Он покачал головой, допил содержимое бокала и небрежно сунул его в горшок с каким-то волосатым растением, напоминавшим паучью задницу.

— Боюсь, что здесь никто ее хорошо не знал, — мрачно заявил он. — Даже я, ее врач и… — он вздохнул и, посмотрев по сторонам, понизил голос, — бывший любовник. — Он опустил голову и посмотрел на меня исподлобья, словно у него на кончике носа сидели очки: — Но даже тогда мне всё время казалось, что она где-то в стороне, в стороне от всего — от своей работы, своих интересов, своего друга, этого города, этих людей… — Он пожал плечами и кивнул официанту. — Как будто всё это было лишь верхним слоем ее личности. Собственно говоря… Спасибо. — Он взял с подноса два «Манхэттена» и, не спрашивая, вручил один мне. Я поставил свой бокал туда же, куда и он, под паучье брюхо. — Собственно говоря, из-за этого мы и расстались, я чувствовал себя отвратительно, зная — что бы она со мной ни делала, даже в постели, в мыслях она постоянно где-то в другом месте. Как-то раз во время какой-то ссоры я даже спросил ее, не является ли она резидентом ближне— или дальневосточной разведки.

— И что, призналась? — спросил я, чувствуя, что он именно этого и ждет.

— Она серьезно посмотрела на меня, фыркнула и сказала, что будь она шпионом, то я ничего бы об этом не знал. И наша ссора угасла сама собой, так как она даже ссориться не любила. Понимаешь?

Я думал, что это риторический вопрос, но, похоже, если уж доктор Вернер вцеплялся в какую-нибудь тему, то хватка у него была мертвая. Он повторил вопрос и, кажется, даже попытался схватить меня за локоть. Я поспешно признался, что понимаю. Он начал допивать свой «Манхэттен» с такой скоростью, словно вокруг сидели члены жюри из Книги рекордов Гиннеса. У меня возникло предчувствие, что с ним у меня будет еще немало проблем, но я ошибался — к нам подошла какая-то молодая женщина, к сожалению ничем не напоминавшая его партнершу по фильму. Она представилась, беспокойно поглядывая на мужа, и, даже не закончив первых отрывочных фраз, потащила его куда-то сквозь толпу гостей. Я отправился на дальнейшую разведку; несколько раз какие-то мужчины — наверняка из южного района — останавливали меня и представляли другим мужчинам и женщинам, я даже не пытался запомнить их фамилии. Лишь на террасе я нашел свободное место для сидения и, неизвестно почему вдруг почувствовав усталость, присел на гнутую металлическую скамейку. У меня возникла мысль, что на этот раз, возможно впервые в жизни, мне следует искать преступника, убийцу, во вполне определенных кругах общества, именно среди этих богатых, культурных, образованных людей, не каких-то там пуэрториканцев, но среди добродетельных белых американцев. Вероятнее всего, кто-то из них решил, что сотрудничество с Вэл не предвещает ничего хорошего, и… Не мог я и исключать, что Вэл не имела ничего общего с…

— О, вот ты где…

Я вздрогнул и вскочил, разминувшись с хозяйкой дома, которая села, позволив себе облегченно вздохнуть.

— Хольгер, похоже, переборщил, — слегка ошеломленным тоном проговорила Эйприл, вглядываясь в толпу за окнами, начинавшую потихоньку выползать на террасу. — Это всё, наверное, из-за погоды. — Она пожала плечами. — Обычно в это время по-другому, снег и начало сезона, так что часть приглашенных заходит лишь ненадолго, поскольку у всех есть свои дела, часть вообще не приходит. А из-за этого дождя, нудного ожидания туристов… — Она посмотрела через плечо на нависшие над Редлифом тучи, потом взглянула мне в глаза. Глаза у нее были интригующие, странные, серо-коричневые, серые настолько, чтобы взгляд их казался мягким и добрым, и настолько коричневые, чтобы Создателю удалось поместить в них несколько желтых пятнышек, от которых взгляд становился веселее. Я почувствовал, что мое сознание начинает куда-то уплывать, но Эйприл привела меня в себя, мягко похлопав по руке: — Ты не мог бы принести чего-нибудь выпить? Что угодно, только чтобы мне снова туда не идти… — Она пожала плечами, что в пантомимах заменяет пятнадцать минут монолога.

Я вернулся в гостиную. После холодной и влажной террасы она показалась мне душной и жаркой. Однако никто из присутствующих не позволил себе даже ослабить галстук, снять же пиджак, как я понял, можно было лишь в туалете. Добравшись до бара, я кивнул встряхивавшей шейкером барменше:

— Пожалуйста, мартини с одной восьмой вермута и «Олд фэшион». Естественно, в разные бокалы, — добавил я свою старую шутку, думая, однако, о чем-то другом.

— Простите? — Она перестала стучать шейкером и уставилась на меня. В глазах ее читалось презрение, странно неуместное для барменши. — Извините, я не расслышала последние слова.

— Неважно, это я сам себе, — небрежно махнул я рукой. Или кому-нибудь поумнее, мартышка, мысленно добавил я. Из противоположного угла мне улыбнулся Тим Эйхем, капитан моей баскетбольной команды, я помахал ему, кто-то хлопнул меня по спине, но тут барменша поставила передо мной мартини, а когда я после короткой паузы обернулся, за спиной у меня были одни лишь незнакомые лица. Какая-то женщина слегка улыбнулась мне, я тоже ответил ей улыбкой, чуть более теплой. Я задал сам себе вопрос, что я здесь делаю, а потом сам же на него ответил, наблюдая, как обиженная барменша добавляет к кампари несколько капель ангостуры и доливает, не спрашивая моего мнения, сельтерской, а ведь я мог предпочесть содовую! Смешав коктейль, она бросила в бокал черешни и — с легким вздохом — по две дольки лимона и апельсина.

Выйдя на террасу, я убедился, что Эйприл меня не дождалась. Что ж, мне оставалось лишь философски вздохнуть, но я не успел.

— С первого же взгляда эта барменша мне не понравилась, — послышалось за спиной.

Я вздохнул и обернулся.

— Полностью согласен, — подтвердил я, подавая Эйприл бокал. Она попробовала и одобрительно кивнула.

— Хольгер ее нанял, чтобы сделать приятное Вернеру. Девушка выиграла в прошлом сезоне конкурс на лучшего бармена города и с тех пор считает, что должна лишь позировать для фотоснимков со своим коктейлем в руке.

Я попробовал свой мартини и вынужден был признать — он был отменным.

— У девушки есть талант, — сказал я, поднимая бокал. — И вместе с тем — вредный характер. Бывает.

И почему мы разговариваем об этом ничтожестве, раздраженно подумал я. Неужели другие темы закончились? Я набрал в грудь воздуха и тут увидел Хольгера, который только что вышел на террасу с каким-то рослым типом, явно заменявшим ему костыли. Хольгер весело помахал нам рукой, хотя где-то в уголках его глаз чувствовалась напряженность. Вот они, страдания человека, организующего вечеринку не ради забавы, но ради… чего? Он почти всунул мне в ладонь руку своего приятеля.

— Познакомься со Скоттом Хэмисдейлом, — весело объявил он. — Опора команды и детектив; пока еще не знаю, в какой роли он лучше. А это мой школьный друг, Джо Пруссиан.

Джо пожал мне руку.

— Жаль, — сказал он, показывая на шерифа, — когда о тебе не могут сказать ничего лучшего, кроме как «школьный друг». — Не выпуская мою руку, он хлопнул Хольгера по груди, а потом крепко сжал мой бицепс. Что-то вроде полинезийского ритуала братания или каннибальской проверки качества мяса перед забоем. — Черт побери, я, наверное, умру как выдающийся школьный друг, — рассмеялся он, похоже, разыгрывая какую-то старую сценку.

Меня словно какая-то муха укусила, и я выпалил:

— Как говорят немцы: Haltet die Umwelt sauber. — Я невинно улыбнулся всем троим.

— Возможно, — небрежно махнул рукой Джо. — Что пьете? Пива тут где-нибудь нет? — Он огляделся по сторонам. — Пойду поищу, — сообщил он и слегка ткнул меня кулаком в плечо: — Пустые банки я всегда бросаю в урну. — Он повернулся и ушел.

Я нервно кашлянул. Эйприл нахмурилась.

— Что там насчет урны? — Ответил Хольгер:

— Скотт попросил не загрязнять окружающую среду. — Он засмеялся. — В нашей школе было много детей эмигрантов из Германии, у нас даже преподавали немецкий. Ты не обратил внимание на его фамилию?

Я поднял обе руки:

— Когда-то, побывав в Европе, я выучил одну фразу по-итальянски и вставлял ее везде, где только можно, в течение четырех лет, пока кто-то не обнаружил, что она означает: «Не открывать дверь до полной остановки поезда». Потом я выучил надпись с упаковки жевательной резинки. Вы понятия не имеете, как это поднимает престиж говорящего. Заодно — из этого однозначно следует, насколько хорошо мы знаем иностранные языки.

— Это цена убеждения, что весь мир старается говорить, как мы, — бросил Хольгер, глядя куда-то над моим плечом. Мне приходилось почти физически бороться с собой, чтобы не обернуться. — Извините…

Он обошел меня, слегка спотыкаясь и явно куда-то спеша.

— Еще один официальный тост, — мечтательно произнесла Эйприл, — и станет намного свободнее. — Она немного помолчала, явно вспоминая какие-то приятные моменты прошлых юбилейных вечеринок. — Может быть… — добавила она, и в ее голосе послышалось неверие в собственные слова. Прежде чем я успел найти какую-нибудь подходящую тему, ее взгляд вдруг посерьезнел, она нахмурилась и кивнула кому-то за моей спиной. — Хольгер тебя зовет, — тихо сказала она.

В первое мгновение я не понял, что она сказала, и наклонился, а когда с опозданием осознал смысл ее тихих слов, она повторила:

— Хольгер тебя зовет, быстрее.

Я обернулся. Хольгер в непромокаемом плаще стоял за углом дома, на границе тени и света, отбрасываемого садовыми фонарями, под легким серебристым дождиком. Он показал мне второй плащ, который держал в руке, и кивнул. Поставив бокал на балюстраду террасы, я, стараясь не привлекать к себе внимания — только как можно не привлечь к себе внимания, выходя в смокинге с сухой террасы под дождь? — обошел какую-то занятую разговором группу и направился под дождем к Хольгеру. За углом я накинул плащ.

— Дом Вэл горит, — процедил Хольгер.

Меня обдало жаром. Я крепко выругался и ударил кулаком по ладони.

— Идем. — Шериф пошел первым. Я догнал его и толкнул под локоть.

— Пусть пытаются спасти кабинет Вэл, пусть зальют его водой, лишь бы компьютер не сгорел! — прошипел я.

Хольгер молча достал из внутреннего кармана плаща телефон и нажал кнопку.

— Это Хольгер, — бросил он. — Нужно спасать кабинет, второй этаж, кажется, второе окно слева… — Он замолчал, слушая. Я знал, что он скажет. Он сложил трубку, прерывая связь, и покачал головой: — Как раз оттуда начал распространяться огонь, видимо, там было что-то легковоспламеняющееся, как говорит командир пожарных…

— Да, легковоспламеняющееся… Компьютер! — рявкнул я, злясь то ли на себя, то ли на весь мир.

Мы обошли дом и направились к машине Хольгера. Шериф показал мне на место водителя, но прежде чем проковылять вокруг, остановился и спросил:

— В компьютере что-то было?

— Если он сгорел?! — мрачно буркнул я, сел и включил двигатель. — А я, задница дырявая, не подумал, что раз она работала на компьютере, то могла именно там что-то оставить… Черррт!..

Я тронулся с места, даже не слишком резко — зачем? Разве я умею тушить огонь лучше пожарных?

— А что с тем пенисом? — вспомнил я. — Ты говорил, у тебя для меня что-то есть?

Шериф поскреб подбородок, наклонив голову и пошевелив челюстью.

— Ну да, я как раз собирался тебе сказать. Молодой белый мужчина, лет двадцать-двадцать пять… Ничто не указывает на то, что в течение нескольких дней перед смертью он использовал данный орган для чего-либо, кроме мочеиспускания. Так что отпадает версия об обезумевшем муже, который, поймав кого-то на ком-то, отрезал первому член. Скорее — внимание! — он поднял палец, — его отрезали у мертвого. Орган был заморожен, но не в профессиональном крио-боксе для хранения трансплантатов, а в обычном домашнем морозильнике. Та-ак… — Шериф посмотрел в окно на темную улицу. — В личной беседе доктор добавил, что можно предполагать смерть от болезни, от какой-то быстро разрастающейся опухоли, но точные данные мы получим через месяц-полтора, когда придут результаты из Чебукайяля.

Я кивнул, в знак того, что всё понял.

Через три минуты мы были на месте. Огонь был уже потушен пожарными и дождем, улица светилась синими, желтыми и красными огнями. Во всех окнах виднелись любопытные лица, хотя ничего интересного уже не происходило. Второй этаж дома сгорел полностью, относительно состояния компьютера у меня не было никаких иллюзий — в лучшем случае удастся найти металлические детали и собрать, если они могли кому-то пригодиться, капельки олова от пайки. Я сунул руки в карманы в поисках сигарет, но тут же снова их вынул и бросил в рот кубик жвачки, хотя она уже казалась мне совершенно безвкусной. Шериф тоже молча смотрел на пожарище и не собирался выходить. К дверце «рейнджера» подбежал пожарный, на бегу придерживая левой рукой на голове незастегнутую каску; не заметив, кто где сидит, он приставил лицо к окну с моей стороны и крикнул:

— Шериф! Мы справились… Э-э-э… — Он наконец понял, что обращается не к Хольгеру, приподнялся на цыпочки, повел головой из стороны в сторону и, увидев шерифа, побежал вокруг машины. Я протянул руку к панели и выключил фары. — Пожар потушен! — крикнул пожарный. — Почти наверняка поджог!

Хольгер яростно ударил ребром ладони по кнопке; стекло опустилось.

— Либо исключите поджог, либо докажите! — рявкнул он. — Предположений я к сведению не принимаю. Тащи сюда сколько хочешь народу, всех, кроме дежурной команды, и прошерстите весь дом. Если надо — перенесите его по частям на какой-нибудь склад. Мне нужно знать, был ли он подожжен, а если да, то мне нужны улики. Понятно?! — Он отвернулся от готового разразиться ругательствами пожарного и кивнул мне: — Поехали!

Я собирался было напомнить ему, что пока еще не работаю в городской полиции и хотя бы по этой причине не вижу никаких оснований для того, чтобы мне что-либо приказывать, но махнул рукой на несправедливость судьбы и Хольгера и начал разворачиваться.

— В Сети уже давно есть такая услуга, как предоставление защищенного дискового пространства, — сказал я, лавируя по забитой каретами «скорой помощи» и пожарными машинами улице. — Великолепная вещь для тех, кто хочет по-настоящему спрятать какую-то информацию. Например, некто, кому что-то угрожает, размещает там фамилии, адреса и так далее, и поручение в случае его смерти или отсутствия периодического подтверждения данного поручения известить кого-то о чем-то. — Краем глаза я заметил, что шериф внимательно смотрит на меня. — Не знаю, естественно, было ли известно Вэл о подобной возможности… То есть знать она должна была, поскольку электронную почту буквально захлестывает спам с подобными предложениями, но могла этим и не пользоваться.

Внезапно я замолчал, осознав, что начинаю делиться с шерифом предположениями, для которых не было никаких оснований, если принимать во внимание только убийство Вэл. Я надеялся, что шериф этого не заметит, но он заметил.

— Зачем ей было страховаться, тем или иным образом? — медленно спросил он, хмуро глядя на меня. — Ты предполагаешь, что ее убийство не было результатом чьей-то вспышки гнева, или…

Единственное, что я мог сделать, — продолжать свои рассуждения, сметая множеством вариантов его подозрения и догадки.

— Перестань! — простонал я. — Тот, кто заранее запасается отрезанным членом, чтобы навести на ложный след, не совершает убийств в состоянии аффекта. Речь не идет о супружеской измене, поскольку у Вэл не было мужа. — Я выпрямил большой палец. — Можно, пожалуй, исключить и ревнивого любовника, — выпрямился указательный. — Она не обокрала банк, — в ход пошел безымянный. — Не похитила мимбирскую делегацию, не взорвала детский сад. — Я покрутил в воздухе рукой с растопыренными пальцами и снова положил ее на руль. — Возможно, это и предположения, но с весьма серьезными основаниями. — Некоторое время мы ехали молча. — Конечно, ее должно было что-то связывать с убийцей, и что-то в этих отношениях пошло не так. А жертва должна была об этом знать или хотя бы догадываться, отсюда уже только шаг до идеи с подстраховкой.

— Так что, мы должны спокойно сидеть и ждать, пока смилостивится какой-нибудь компьютер в Силиконовой долине? — бросил Хольгер.

Он был зол, что меня обрадовало. Чуть раньше я едва не выдал себя безосновательными, если принять во внимание мою легенду, подозрениями относительно Валери Пол мант, и мне было нужно, чтобы шериф сам как можно скорее прикрыл мою ошибку массой собственных эмоций. Несколько секунд я преднамеренно молчал, медленно проезжая через перекресток.

— Может, через пару дней… — пробормотал я. Хольгер схватил наживку и клюнул на мой крючок.

— Через пару дней! — фыркнул он. — А если нет? Или это будет означать, что нам придется ждать еще… «пару дней», — издевательски передразнил он меня, — или не ждать, поскольку Вэл не предусмотрела подобного варианта? Или, может быть, мы должны затребовать доступ к ее данным, что само по себе дело малоприятное? Насколько мне известно, для этого мне и прокурору потребуется больше времени, чем для разработки прототипа атомной бомбы.

Я промолчал, сосредоточившись на управлении автомобилем, хотя в это время, в этом месте и в этой машине на подобное был способен и двухлетний ребенок. Шериф тоже замолк, глядя на поблескивающий под легким дождем асфальт. Совсем как в кино, подумал я, где ночью мостовые мокрые, хотя ранее ничто не указывало на какие-либо осадки. Я открыл рот, желая заметить, что дождь вместо того, чтобы помочь пожарным, прекратился или сильно ослаб как раз в тот момент, когда был больше всего нужен, но Хольгер заговорил на долю секунды раньше:

— Возвращаемся домой!

Не знаю почему, но мне показалось, что если бы сейчас я встал в позу и спросил, по какому праву он мне приказывает, это каким-то образом повредило бы нашему сотрудничеству. Подавив в себе стремление к свободе и демократии, я послушно свернул на Стоун-авеню и еще минуту спустя припарковался в конце забитой сегодня улицы перед домом шерифа.

Когда двигатель смолк, издав последнее сочное урчание, Хольгер снова открыл рот, но, вдохновленный какой-то неизвестной мне мыслью, не издал ни звука. Идя следом за хозяином через заполненную группами гостей террасу, я подверг основательному анализу события последнего часа и не нашел в них ничего, что могло бы вызвать рост недоверия шерифа ко мне. За исключением очевидных промахов болтливого детектива Хэмисдейла. Поклявшись укоротить самому себе язык, я отложил эту тему на потом. Хольгер, поддавшись настойчивым расспросам гостей, начал рассказывать про наш визит на пепелище. Я поискал взглядом Эйприл, но ее не было поблизости, зато был официант, у которого я взял мартини. Бармен набросал туда столько льда, словно эскимосы платили ему за каждый кубик, так что я быстро опорожнил бокал, пока его содержимое не пришло в полную негодность. За спиной кто-то кашлянул. Я медленно обернулся; это были Малик и какая-то хлопающая ресницами, богато разукрашенная дама лет тридцати с небольшим. Арт развязно улыбнулся и представил нас:

— Миссис Роксана Дельбар, жена нашего конгрессмена, к сожалению отсутствующего. Ее очень интересует работа частного детектива. Скотт Хэмисдейл.

Мне показалось, будто он великодушно подсовывает мне нечто сухое и теплое на несколько ночных часов. Ее бриллианты на него не действовали. Роксана несмело улыбнулась.

— Это на самом деле так, как показывают в кино? — спросила она, довольно странным образом строя фразу.

— Вовсе нет, — махнул я рукой.

— А если бы вы увидели, что дьявол сражается с ангелом, вы зашли бы дьяволу со спины и дали бы ему по голове? Это этично?

Прежде чем я успел сказать что-нибудь такое, что отбило бы у нее охоту со мной общаться, она положила руку мне на плечо и простонала:

— Пожалуйста, расскажите что-нибудь, прошу вас! — Малик отодвинулся сантиметров на тридцать; я не глядя послал ему мысленно пулю между глаз и скромно улыбнулся миссис Дельбар.

— У каждого частного сыщика есть какой-нибудь принцип. У большинства он такой: «Я не беру взяток». У меня он другой: «Я не рассказываю о своей работе». — Я увидел, что Арт закусил нижнюю губу. — Это лишает ее всей красоты.

Я еще раз улыбнулся. Миссис Дельбар заморгала и перенесла тяжесть всех своих браслетов и перстней на локоть Арта, а потом просто развернулась кругом, помахала кому-то рукой и смылась.

— Я всё думаю, к какой категории тебя отнести, — неожиданно сказал Малик. Я пожал плечами, но этого оказалось недостаточно. — Не знаю, в каком тоне тебя описать, — настаивал Арт, словно подвергая испытанию мою способность метко отвечать. Я чувствовал, что заваливаю экзамен, и ничего не мог с этим поделать. Слегка улыбнувшись, я постарался придать лицу выражение: «Прошу прощения, но это не моя проблема». — Ну ничего, как-нибудь справлюсь, — буркнул Арт, не сводя с меня пристального взгляда.

Минуту, может быть, две мы молча потягивали свои коктейли, потом Арт начал что-то бормотать насчет статьи на тему Вэл. Я не вникал в то, что ему было нужно, — просто притушил его репортерское рвение, объяснив в нескольких словах, что с Вэл я не был знаком, а даже если бы и был, то всё равно бы молчал, по принципу «De mortuis aut bene aut nihil» [1] . Латынь его добила, он извинился и избавил меня от своего общества, в буквальном смысле, — выскочил под дождь и помчался к стоянке. Я немного подумал о том, нужен ли я здесь кому-нибудь и нужен ли здесь кто-нибудь мне. На первый вопрос я был вынужден ответить отрицательно, на второй — утвердительно, и знай Хольгер мои мысли, он наверняка накинулся бы на меня с тростью или костылем. Покинув террасу, я устроился в укромном уголке возле терпеливо помигивавшего лампочками музыкального центра, который никто не хотел включать. Я тоже.

Было начало десятого. Слишком рано, чтобы исчезнуть. Однако я всё же решил смыться и неожиданно появиться в собственном доме, смешать себе приличный коктейль, подключиться к Сети, проехать два круга в «Индианаполис» или пройти два уровня в «Фокс II». Поднявшись, я посмотрел в сторону двери. Путь преграждал Хольгер, словно скала посреди фарватера, и миновать его было невозможно. Говоря что-то кому-то намного старше и важнее его, он на мгновение окинул взглядом пространство за спиной собеседника; наши взгляды встретились, и я понял, что, если я сейчас испарюсь, начнется новый, не обязательно дружественный, этап наших отношений. Я послал ему улыбку, которая, не долетев до шерифа, бессильно опустилась на пол, сел и попытался изобразить напряженную работу мысли, машинально выдвинув клавиатуру синтезатора и копаясь в базе мелодий. Там было всё, а если и не было, могло появиться через семь секунд.

— О, так это вы прогнали моего сотрудника! — услышал я упрек в свой адрес, фальшиво замаскированный легким тоном.

Мне не нужно было поднимать голову, чтобы догадаться, что это мистер Грисби. Он свалился в кресло рядом со мной. Нос и щеки его были ярко-красными от выпитого алкоголя. Жадно посмотрев на мой бокал, он огляделся по сторонам, словно говоря: «Я выпил бы еще, при условии, что поблизости нет моей жены». Я кивнул проходившему мимо официанту и показал ему пустой бокал, потом спросил взглядом мистера Грисби и, когда он, якобы поколебавшись, согласился, показал официанту два пальца. Грисби благодарно кашлянул.

— Молодой придурок, — сказал он, растягивая гласные. — Так никогда и нигде не найдет себе места. — Он махнул рукой. Я предположил, что сейчас он развернет эту фразу в тираду о потерянном поколении, и оказался прав. Грисби вздохнул: — Их ничто не держит. Из-за образования, такого, какое оно есть, из-за телевидения, прессы, всего прогресса цивилизации они отрезаны от собственных корней. — Он посмотрел мне в глаза и подождал, пока я кивну. — Им кажется, будто их ждет весь мир, не так, как когда-то, — человек где-то рождался, жил там и умирал. Может быть, иногда это ему и мешало, если, например, он не мог развить свои музыкальные способности. Но для общества… — он поднял руку и ткнул указательным пальцем вверх, — это было только полезно! — Он опустил руку и мрачно засопел. — А теперь… Благодаря телевидению никто не боится мира, каждого молодого человека куда-то тянет, а там, к сожалению, как правило, ничего хорошего их не ждет. — Появился официант и подал нам бокалы. Я сразу же чокнулся с Грисби; его теория была вариантом той, которую частично разделял и я, Общей-Теории-По-Поводу-Того-Почему-Сейчас-Не-Так-Хорошо-Как-Было-Когда-То.

Грисби глотнул из своего бокала.

— Ничего хорошего их не ждет… — повторил он. — Ну так вот, такой юноша чувствует себя обманутым, сбитым с толку, разозленным… И ему попросту не на что поужинать. Тогда он приставляет какому-нибудь старичку нож к горлу и отбирает несколько долларов. — Он грустно покачал головой и выжидающе посмотрел на меня. Я кивнул, ожидая продолжения, но он молчал.

— А когда он уже сыт, он решает, что только что нашел способ, как сделать так, чтобы мир всё же стал прекрасным, а жизнь — приятной! — сказал я, сперва лишь затем, чтобы доставить ему удовольствие, а потом, вспомнив полицейскую статистику и процент преступлений, совершаемых прибывшими из других мест, шире открыл глаза и с некоторым уважением посмотрел на подвыпившего гробовщика.

— Именно так, — согласился он. — Это даже вполне логично и естественно. Что им делать, черт побери? Они уже слишком взрослые для того, чтобы получить образование, а то, которое у них есть, ничего им не гарантирует. Они плохо воспитаны — из-за родителей, которые произвели их на свет, а потом обнаружили, что дети лишь сокращают им жизнь… А с экранов по нескольку десятков раз в день на них смотрят такие же молодые люди, ничем не лучше их самих, но при этом они ездят на шикарных автомобилях и кормят икрой своих собак… — Он покачал головой. — Скажу даже больше… — Неожиданно он замолчал. Я открыл было рот, чтобы предложить ему продолжать, но в моем поле зрения появилась миссис Грисби. — А мы тут беседуем, дорогая… — тоном ожидающего нагоняя ребенка сообщил Грисби.

В это мгновение мне в голову пришла отличная идея, и я тут же вмешался:

— Кстати, этот ваш сотрудник… Он, случайно, не похитил базу данных? Это довольно неприятно, но я уже слышал о подобных фокусах. Потом они или вымогают у родственников умерших деньги под предлогом доплаты за услуги, или шантажируют фирму…

Миссис Грисби лучезарно улыбнулась нам обоим, что означало, что экзекуция будет совершена лишь в тишине собственной спальни. Грисби, видимо, достаточно наглядно это себе представил. Из него словно выпустили воздух, он посмотрел на бокал, но сожалеть ему было уже не о чем — там оставалось лишь несколько капель.

— Нужно будет это проверить, — сказала его жена. — Спасибо за подсказку.

Тепло кивнув мне на прощанье, Грисби ушли, а я снова посмотрел на часы. Десяти всё еще не было, прошло всего минут двадцать. Завтра полиция узнает о зарезанном парне. Хорошо.

На террасу вышли двое, одного я знал — коллега по команде, Эрик Фирстайн, кажется, что-то связанное со страховками; второй был пожилым, седым, высоким и чрезмерно худым. Будь он чуть потолще, лишь чуть-чуть, он мог бы играть роли интересных, благородных и всегда выигрывающих дела адвокатов или пародии на них в безумных комедиях братьев Розенбаум. Увидев меня, Эрик обрадовался — видимо, здесь было более скучно, чем я думал.

— Стивен, позволь тебе представить — Скотт Хэмисдейл, наш, наверное, первый в истории города частный детектив и человек, который помог нам разгромить команду самого богатого района. — Седой протянул мне руку. Его рукопожатие было крепким и костистым, ладонь — холодной и сухой. — Скотт, это Стивен Уиттингтон-Това, мой бывший преподаватель и многолетний друг.

— Преподаватель! — фыркнул Уиттингтон. — Это было так давно, что я даже и не помню, что я должен был вам преподавать. И кроме того, это меня старит, Эрик.

Фирстайн рассмеялся, похлопал своего друга по плечу и подмигнул мне:

— Мы тут еще немного побудем, если ты не имеешь ничего против нашего общества… — Он сделал паузу, в самом деле ожидая моего разрешения. Я поспешно кивнул. — Я принесу что-нибудь выпить, — предложил он. — Внутри душно, а тут — исключительно сухо.

Я посмотрел через плечо. Действительно, дождь перестал.

— Странный город, — сказал я. — Никак не могу привыкнуть — или льет, или капает, или нет. Но последнее — редко. Я не был готов к дождливой погоде, должен был быть снег. У меня были амбициозные планы; может, не сразу лыжи, как-то они меня не увлекают, но скиборд — да, это могло бы быть моей стихией!

— Гм… — Уиттингтон размашистым движением схватился левой рукой за правый локоть, словно пытаясь остановить артериальное кровотечение. — Должен признаться, что на лыжах я тоже не катаюсь, но всегда любил прогулки по снегу, я приезжаю сюда уже… — он на мгновение задумался, — двадцать с лишним лет, и всегда в это время хватало трасс для прогулок. Вы попали на какую-то аномалию, но должно же это когда-то закончиться?

Я кивнул — конечно, должно. В дверях появился Фирстайн с маленьким подносом, на котором стояли три бурбона и тарелочка с фисташками.

— С приездом Скотта жизнь в Редлифе несколько оживилась, — весело сказал он. — До этого темой всех разговоров была погода. Потом — бах, приезжает детектив из столицы, и ему сразу же находится занятие… — Он поднял рюмку и, не дожидаясь нас, сделал глоток. Я последовал его примеру. Уиттингтон лишь грел свою порцию в руке. — Бедняжка эта Полмант… Ну, и то, как ее убили! — Он замолчал и пошевелил губами, словно хотел сплюнуть на плиты террасы. — Черт побери, такого наш город еще не знал… А преступник, эта… — он засопел, не в силах подобрать подходящее слово, — эта тварь… эта скотина… — Он покачал головой. — Да что там, жаль…

Не вполне было ясно, как понимать его последние слова.

— Я ее знал, Эрик? — спросил Стивен Уиттингтон.

— Не думаю. Она держалась в стороне, я не помню, бывала ли она на этих вечеринках у шерифа. — Он немного помолчал, уставившись в рюмку. — Не помню даже, обменялся ли я сам с ней хотя бы десятком фраз. — И добавил: — Теперь этого уже не изменить.

— Неотвратимость смерти… — прошептал Уиттингтон, глядя куда-то перед собой, но у нас не было никаких шансов увидеть то же, что и он. — Это больнее всего — невозможность что-либо отменить или исправить. Самая жестокая шутка. Живешь себе, живешь… Благородный человек или скотина, красавец или горбун, мудрец или кретин, что-то пытаешься в себе изменить, к чему-то стремишься… А тут — раз! И конец всему…

Он вздохнул.

Мы поднесли рюмки к губам, пытаясь скрыть замешательство. Уиттингтон посмотрел на часы.

— Буду потихоньку собираться, — сказал он и протянул мне руку. — Рад был с вами познакомиться.

Я вежливо наклонил голову. Эрик тоже попрощался молча, коротко улыбнувшись. Я остался один.

Остановившись на краю террасы и опершись о балюстраду, я наблюдал за ярко освещенной внутренностью дома. За спиной захлопал крыльями какой-то ночной охотник. Я вспомнил, что рассказывал мне Гришка, бывший неплохим знатоком птиц. Это он показывал мне, чем отличаются грачи от ворон, дятлы от свиристелей и эти… как их там? Скворцы? От кого отличались скворцы? А, от галок. Скворцы гадят на землю, а галки — людям на головы.

Внутри я видел, как Уиттингтон переходит от одной группы гостей к другой, от пар к одиночкам, словно истинное украшение вечера. Похоже, он знал тут всех, и они его тоже. Впрочем, не удивительно — он бывал здесь каждый год уже четверть века. Где-то на краю гостиной пересеклись пути его и Хольгера, какое-то время они пожимали друг другу руки и широко улыбались, наконец, шериф похлопал Уиттингтона-Тову по плечу, а мне показалось, будто тому это не слишком понравилось.

Рюмка опустела. Не видя никакого смысла сидеть здесь дальше, я подумал о нескольких вариантах прощания, но английский в конце концов отверг, так что сел в машину лишь двадцать минут спустя. Открыв окна, я выключил отопление и, проветривая машину, доехал до дома.

Мне никто не звонил, почты тоже не было, в двери и окна никто влезть не пытался. У меня возникла мимолетная мысль о сигарете; бросившись в ванную, я вычистил зубы и сунул в освеженный рот антиникотиновую жвачку. Потом позволил себе лошадиную дозу виски с маленьким кубиком льда и погрузился в размышления, пока не начал зевать.

— Комп! Ежедневник! — пришлось повторить, чтобы функция вспомнила, для чего она предназначена. Возможно также, что я не слишком отчетливо произнес ее название. Гм… возможно ли? — Завтра: забрать бумаги у шерифа… Мммм… — Я думал и думал. — Конец. Не слишком-то перегруженный у тебя день, Скотти, — пробормотал я.

В конце концов я лег в постель, но через полчаса вынужден был сдаться — сон куда-то улетел, и ничто не говорило о том, что он скоро вернется. Я схватил пульт управления, словно утопающий — спасательную доску, но палец соскользнул, и я включил канал, на котором уже четыре года рассказывала о похудании Биба Гиббс, стотридцатишестикилограммовая индианка. Сейчас она с радостью сообщила, что похудела на три кило не из-за злокачественной опухоли. Аудитория облегченно вздохнула. Дрожащими пальцами я схватил пульт, но снова попал не туда, куда надо, и в наказание увидел, как протестующие против чего-то французские крестьяне сбрасывают с Эйфелевой башни трех коров. Собственная неуклюжесть меня разозлила, я досмотрел эпизод до конца, и успокоился, лишь попав на порнофильм на канале для взрослых. Кажется, около двух я заснул.

«Торнадо, наводнение, теракт, похищение, взрыв, изнасилование…»

Шел сильный дождь — об этом сообщило мне мягкое дуновение сухого воздуха в спальне. Я сам запрограммировал просушку дома при превышении определенного уровня влажности. Так что на улице хлестал ливень, а внутри было сухо. Особенно в горле. Я выпил воды с несколькими каплями алкозельцера, сунул в рот жвачку и полежал еще немного. Потом включил «Ньюс энд Вьюс» и в подробностях ознакомился с событиями, происшедшими на земном шаре за последние двенадцать часов. Ничего особенного, впрочем, не происходило. Торнадо, наводнение, теракт, похищение, взрыв, изнасилование… Оказалось заодно, что коров на самом деле гуманно усыпили, прежде чем они совершили свой первый и последний в жизни полет.

Переключившись на технический канал, я одним нажатием кнопки отключил показ рекламы, которой здесь было, пожалуй, даже больше, чем где-нибудь, и стал спокойно наблюдать за работой нового типа молотка, в головке которого не только размещался податчик гвоздей, но она еще и была покрыта слоем, увеличивающим силу удара… Мысли мои в это время были заняты совсем другим, причем натощак, с похмелья и в горизонтальном положении моему мозгу приходилось весьма тяжко.

Я встал с постели.

Всыпав в резервуар кухонного автомата содержимое пакета с ингредиентами, я влил туда чашку воды; когда я вышел из ванной, меня уже ждал пышный острый омлет. Неплохо, даже если принять во внимание состав: «ароматизатор, идентичный натуральному…» и так далее. Прожив год с Бетси, я вполне убедился в истинности подобной формулировки — «идентичный натуральному».

Я пил кофе, вытирая слезящиеся глаза. Нужно было как-то избавляться от свекольного цвета глазных яблок, иначе любой случайно встреченный врач силой отвезет меня в больницу. Послышался сигнал ежедневника, напоминая о намеченном визите к шерифу.

Хольгер сидел у себя в кабинете, развалившись в кресле. У него была довольная физиономия кота, который обследовал кладовую и был за свои усилия вознагражден миской сметаны. Видимо, он обеспечил себе во время вчерашнего приема немало весьма важных голосов, которые потянут за собой вагоны других, менее важных, но столь же существенных. Во всяком случае, он улыбался сам себе, а когда я постучал в дверь, довольно неуклюже попытался перенести эту улыбку на меня.

— Привет! — бодро бросил шериф. Я подошел и пожал ему руку. — Жив? — спросил он.

— Конечно! Я же вел себя примерно…

— Я видел. Знаю, что ты хочешь сказать. — Он постучал по столу длинным ногтем указательного пальца. С тех пор как он оказался на костылях, делать ему было особо нечего, так что он отрастил себе когти. — После выборов устрою еще один прием, уже не столь официальный, выедем за город… — размечтался он. — Сауна, ледяной ручей… — Он поискал у себя в голове иные развлечения и, не найдя, разочарованно вернулся к реальности.

— Но общество то же самое? — уточнил я.

— Не совсем.

— Не будет шишек?

— Нет… Почти нет, — поправился он. — Но и они ведут себя по-другому, когда им не нужно изображать важный вид.

Мы немного помолчали. Потом на меня вдруг снизошло вдохновение, и я спросил:

— Кто на самом деле правит в Редлифе?

Хольгер медленно отвел взгляд от стены, на которой висела фотография нескольких мужчин, закутанных в меха, на фоне присыпанной толстым слоем снега бревенчатой хижины. Думал он довольно долго, но не над ответом, а над тем, стоит ли мне его давать.

— Эрик. Эрик Фирстайн, — наконец сказал он таким тоном, словно выдирал сам себе кишки.

Я удивленно поднял бровь. На эту роль я мог предполагать почти любого из северной части города или кого-то из тех, кого еще не знал, но Эрик?

— Да, да. И выбился вперед он, сделав один-единственный шаг — инвестировав в туннель Аляска-Россия. Ну, знаешь, в ту дыру между Уэльсом и Уэленом. Мало кто верил в успех этого предприятия, но те, кто поверил, сейчас чертовски богаты. — Он поскреб ногтем стол. — Он может купить весь этот город за месячные проценты с капитала. Может быть, даже недельные? — Он пожал плечами, потом посмотрел на меня, словно желая убедиться в произведенном впечатлении. Я недоверчиво покачал головой. — Вот так-то.

Он засопел, а я причмокнул и вздохнул.

— И с такими деньгами он сидит тут и мокнет под дождем?

— А ты думаешь, постоянно сидеть на жарком пляже так уж приятно? Через несколько месяцев можно получить рак кожи от ультрафиолета, язву желудка от фруктов и тропических напитков и оглохнуть от кастаньет и стонущих гитар. Так что он ведет нормальный образ жизни, даже сидит у себя в конторе. Когда-то он сказал, что благодаря этим деньгам он может спокойно улыбаться, даже если с клиентом не удалось договориться. Одновременно, зная, что он богат, люди доверяют его страховкам больше, чем другим, — так что и в этой области проблем у него нет.

— Неплохая жизнь, — подытожил я с соответствующей долей зависти в голосе.

Шериф ко мне не присоединился. Неожиданно глаза его блеснули, и, прежде чем я успел перестроиться на новый лад, он выстрелил в меня вопросом:

— Занимался вчера чем-нибудь интересным?

На размышления мне потребовалась лишь одна сотая секунды.

— Собственно, о том и речь, — сказал я. — Вчера уже не было смысла затрагивать эту тему… — Делая вид, будто собираюсь с мыслями, я посмотрел на шерифа и увидел, что выбрал правильный путь, верный и «искренний». — Мне тут попался один житель Редлифа. Парнишка из похоронной конторы Грисби, Майкл Баулз. Ничего конкретного, но он был как-то странно напуган, когда я с ним разговаривал. Так что вчера я зашел к нему в гости.

Шериф довольно кивнул. Прежде чем я успел сообразить, что это должно означать, Хольгер поудобнее устроился в кресле и удовлетворенно кашлянул.

— Грисби поехал к нему сегодня, — сообщил он. — Дверь в квартиру была открыта, а самого хозяина похоронной конторы стошнило, словно подростка после двух кружек пива.

Я нахмурился, заинтересованный его словами.

— Баулза зарезали, неуклюже, но вполне успешно. Кровь до потолка, искромсанное лицо, и всё такое прочее. Кошмарная картина. Ты заходил в квартиру? — спросил он тем же тоном.

Он явно хотел застать меня врасплох, но я был бдителен.

— Нет, — лихорадочно размышляя, ответил я, — но, естественно, пытался и возился с ручкой… — Я сделал паузу.

Если осведомитель шерифа видел меня входящим или выходящим, то всё, конец.

— Камера у входа передала нам твою физиономию, — торжествующе усмехнулся Хольгер. — Я только ждал, когда ты признаешься, черт побери.

— Если бы я знал, что это важно, признался бы вчера, но я туда полез просто так… от отчаяния. — Я немного подумал. — Может, парень был еще жив?

— Не-ет… — успокоил меня шериф. — Его зарезали почти два дня назад.

— Если камера показала меня, значит, показала и Майкла с убийцей или одного убийцу? — предположил я.

— Теоретически — да, но практически… — Он пошевелил пальцами. — Майкла на записи нет, так как он входил сзади, где ставил свой мотоцикл. А эта камера — единственная действующая, и видит только парадную дверь. Естественно, мы проверяем всех, кто оказался на записи, за девять дней, но это на несколько суток работы.

— К тому же и он мог войти, как Майкл.

— Именно.

Единственным результатом этого обмена репликами была тишина. Не похоже, чтобы ее вытеснил откровенный разговор, по крайней мере с моей стороны. Я медленно дышал, благодаря ангела-хранителя за то, что честно признался в том, что побывал у Баулза. И за то, что до этого он повредил остальные камеры, и за много других удачных вмешательств.

— Что-нибудь указывает на причины этого убийства? — спросил я. — Черт побери, всё же людей не убивают просто так… — Я щелкнул пальцами.

Хольгер подвигал челюстью из стороны в сторону, потом взял стакан и глотнул воды. Наконец, он вздохнул.

— В столе есть следы хранившихся там наркотиков — аэрозолей и обычных порошков, а под ковриком — один листок пластыря. Наверняка парень что-то распространял или был посредником при доставке…

— Или его использовали лишь как хранилище, — вмешался я.

Он пожал плечами и кивнул:

— Может быть. Во всяком случае, мы подключили федеральные службы. Несколько ищеек из Бюро по борьбе с наркотиками уже пошли по каким-то своим следам.

Я бросил в рот пластик жвачки. Ну и умный же ты, Скотти, подумал я. Подумал так громко, что в течение секунды не был уверен, не сказал ли я этого вслух, и потому молчал, ожидая, что скажет шериф. Меня спасла Эйприл. Она вошла в кабинет, когда тишина набухла уже до такой степени, что я чувствовал себя словно в кабине лифта, заполненной метеорологическим зондом, — движения скованны, и притом любое из них может принести больше вреда, чем пользы.

Выглядела она, как ни странно, хуже нас обоих, словно не сомкнула глаз всю ночь.

— Добрый день… — бросила она, подошла к столу и, не спрашивая разрешения, достала фляжку Хольгера. Первый глоток она влила в себя так, словно это была вода, и пришла в себя лишь после второго. — О матерь божья…

Хольгер фыркнул и взял фляжку из ее руки, преодолевая легкое сопротивление пальцев. В воздухе, заполнявшем кабинет, запахло озоном. Я направил на Хольгера палец:

— Бумаги, пожалуйста.

Несколько секунд он смотрел меня, пытаясь вспомнить, что я имею в виду, а потом с облегчением кивнул и протянул руку к корзинке, стоявшей на тумбочке рядом со столом. Я бегло просмотрел документы и встал.

— Тебе не пришло в голову, что то, как расправились с Баулзом, могло быть связано с чем-то другим? Зачем им нужно было… — Я посмотрел на Эйприл и закончил более нейтрально: — Давать волю чувствам? Но если, например, при этом присутствовал кто-то еще, кого нужно было предупредить, чтобы он не повторил ошибки Майкла…

Шериф задумался, машинально поднеся ко рту фляжку, но в последний момент опомнился.

— Черт, об этом я не подумал. Ты что-то знаешь?

— Нет, — прервал я его. — Просто выстрелил наугад. Но это старый метод: убить предателя так, чтобы неповадно было другим.

— Да! — Он ударил ладонью по столу. — Да!

Я отдал ему честь, приложив палец к виску, и улыбнулся Эйприл, но она лишь устало прикрыла глаза и слегка кивнула. Собрав бумаги, я проверил, есть ли наверху страницы электронные коды, позволяющие санкционировать внесенные в компьютер данные, и вышел.

Дождя не было, но тучи висели так низко, что, идя к машине, я машинально втянул голову в плечи. Бортовой компьютер моргнул фарами, готовый открыть дверцу. Неожиданно я почувствовал спиной холодное дуновение и едва не споткнулся — столь отчетливым было это ощущение. Остановившись возле машины, я начал просматривать бумаги, однако почти ничего не видел, так как каждой клеткой собственного тела пытался оглянуться, оглядеться, локализовать источник беспокойства. Подобные приступы у меня бывали несколько раз в жизни, часть из них оправдалась, часть — нет, но, может быть, я просто не заметил того, что их вызвало. Сейчас у меня было предчувствие, что мне между лопатками направлено дуло танкового орудия. Не в силах стоять спокойно, я шагнул к задней части машины, словно хотел открыть багажник, однако лишь заглянул в окно и снова вернулся к дверце водителя. Всё это время я ожидал тихого щелчка и отверстия от пули на стекле автомобиля. Потом я огляделся вокруг, оценивая погоду, и, честно говоря, не увидел ничего, кроме туч, что могло бы мне угрожать. Да, стало холоднее. Изо рта вырывались клубы пара.

Я сел в машину и, несмотря на то что стекла и кузов нельзя было назвать пуленепробиваемыми — «Извините, сейчас у народа в карманах такие пушки, что только активная броня дает хоть какую-то гарантию», — сказал дилер, когда я спросил, от чего предохраняет меня чертовски дорогая дополнительная функция, — почувствовал себя в несколько большей безопасности. Может быть, поэтому я воздержался от того, чтобы сразу завести двигатель, манипулируя кнопками и рычагами, поднимая температуру и снова ее понижая и одновременно незаметно озираясь по сторонам. Ничего.

Я включил двигатель и бросил прощальный взгляд на здание полиции. Из дверей как раз выходила Эйприл. Она выглядела так, словно только что высказала несколько резких слов, получив в ответ вчетверо больше. Я не двигался с места — мне не хотелось, чтобы она обратила внимание на движущийся объект. Она прошла к стоянке, а когда направилась к своей «мазде», я тихо и быстро выкатился за пределы территории полицейского управления.

Проехав две улицы, я вызвал на экран карту Редлифа, немного подумав, проверил два места и выбрал луг на склоне перевала Тригги-Фулл. Во-первых, он был дальше, благодаря чему у меня имелось три четверти часа на размышления. Во-вторых, он был ровным на протяжении метров сорока, а потом поднимался круто, как стена. Идеальный пулеприемник. Я спросил по телефону Хольгера, не имеет ли он что-либо против использования этого места в качестве тира. Он ничего против не имел, о чем сказал коротко и резко, видимо, тем же тоном, каким только что разговаривал с женой.

Мне нужно было пристрелять два пистолета, «зиг-зауэр» и маленький боливийский «субуи», такую странную штучку, стреляющую очередями из трех до смешного маленьких пулек, но на самом деле большего и не требуется, чтобы застать врасплох, ошеломить и убить человека. Маленькая пулька в глаз… и так далее.

Достав из тайника в кузове десяток мишеней, я превратил всю эту пачку в экологичную целлюлозную кашу. Выстрелы звучали сухо и неприятно. Казалось, будто их эхо отзывается с ощутимым раздражением, хотя и добросовестно. Я убрал после себя: спалил остатки мишеней, закопал пепел и немного посидел, жуя резинку и вдыхая запах пороха. В ушах слегка шумело. Потом я зарядил оба пистолета, хотя они и были нечищенными, но мне не хотелось ездить безоружным. Домой я вернулся около часа, выложил на сковородку паэлью, а сам уселся за стол и вычистил сначала «зигги», потом «субуи», смешного мутанта, которого настоящий полицейский даже не взял бы в руки и который уже дважды спасал мне жизнь. Паэлья была готова, прежде чем я закончил; я рявкнул на плиту, чтобы она выключилась, но та не реагировала, пришлось присесть и, держа на весу измазанные руки, прокричать в микрофон команду. Только тогда, к счастью для себя, тихо пискнул таймер и загорелся светодиод режима ожидания. Лишь моя неудобная поза уберегла плиту от пинка. Закончив уборку, я принял душ и взял банку пива. После еды меня начало клонить в сон. Я проверил распорядок дня. Через час должна прийти миссис Кендрик, очень хорошо.

Перебравшись в спальню, я уткнулся в подушку. Похоже, я уже чувствовал себя как дома, поскольку несколько секунд спустя провалился в такой сон, какой может быть только в добром, милом и безопасном месте.

Уборку я проспал. Когда я проснулся, дом сиял чистотой. Записка на столе сообщала, что, кроме спальни, всё было вымыто и начищено. Отлично. Меня переполняли энергия и желание действовать. Жаль, что поблизости не устраивали марафонского забега, я принял бы в нем участие и завоевал бы несколько наград. Но всё закончилось чашкой кофе возле компа. Кратко описав всё, что произошло за последние двое суток, я зашифровал и заархивировал файл, затем немного побродил по Сети, пока мой компьютер не соединился со своим коллегой в Нью-Йорке и все результаты моей работы не перенеслись в его память. Ответного сообщения не последовало. Ну нет, так нет. Антивирусная программа приступила к уничтожению всяческих следов сегодняшней деятельности, а я поспешно отбросил мысль о сигарете, почистил зубы и усилил эффект новым пластиком жвачки.

Я нашел в Сети дискографию выступавшей в начале двадцатых годов каталонской группы, исполнявшей чудесные аранжировки классической музыки восемнадцатого-девятнадцатого веков, совершенно не мешавшие мне думать. Я пытался восстановить в памяти все события, от начала расследования до приезда сюда, до мертвых тел, до случайных слов и взглядов, до предчувствий, до перспектив, наконец. В конце концов я выдвинул из-под клавиатуры планшет большого формата, переключил его в автономный режим, на всякий случай отсоединив от компа, и расписал на нем все версии, связи между людьми, возможные пути развития событий… Из этого ничего не следовало. Я исправлял, заменял, перемещал… Казалось, где-то под эластичной поверхностью скрывается некая информация, но я не в состоянии был ее извлечь. Я вернулся к первой схеме, потом ко второй, потом снова к первой. Наконец, поняв, что мои усилия ни к чему не приведут, я вынул из планшета кубик флэш-памяти, провел им над горелкой кухонной плиты и бросил в утилизатор. Чистый, как слеза, и неприступный, как библиотека ЦБР, я откинулся на спинку кресла. И думал, думал, думал… Потом пришла Эйприл.

«Она пришла в себя первой…»

Я увидел ее в окно, идя в кухню; Эйприл появилась из тумана, в длинном сером плаще и перуанской шапочке. В руке она держала коробку характерной пирамидальной формы, скрывавшую внутри текилу из Монто-Барройя. Я смотрел на нее, туманную и нереальную, сквозь полупрозрачное стекло, пока она не исчезла из моего поля зрения.

Я не двигался с места, пока не раздался звонок, словно не был уверен, что она не сбежит из-под моих дверей.

— Твой комп сошел с ума, — сказала она вместо приветствия. — Он так греет дорожку у входа, словно она покрыта снегом. Тебе это дорого обойдется.

У меня в голове мелькнула мысль, что дорого мне обойдется кое-что другое и что я этого не боюсь.

Я молча отступил на шаг, пропуская Эйприл. Проходя мимо меня, она сунула мне в руки тяжелую коробку.

— Зато сразу за калиткой я исчезла в тумане. Тоже хорошо. У тебя чересчур любопытные соседи? Впрочем, какая разница! — Она говорила почти без пауз, на одном дыхании, практически не отделяя фразы друг от друга. Повернувшись, она продолжала еще быстрее, теперь не отделяя друг от друга даже слова: — Я выпила бы кофе но сначала текилы у тебя есть лайм а если нет то всё равно выпью не смотри так на меня знаю что я сошла с ума но это неважно потому что даже если ты меня прогонишь то всё равно я уже мысленно изменила Хольгеру а это единственная настоящая и важная измена…

Ей не хватило нескольких секунд и нескольких слов, чтобы расплакаться. А тогда эта сцена утратила бы всякий смысл. Я подошел к нервно размахивающей руками женщине, по дороге поставив пирамиду на стол, и, воспользовавшись тем, что мои руки были теперь свободны, обнял ее и привлек к себе. Найдя губами место, где шея переходит в плечо, я мягко поцеловал ее. Она хотела что-то сказать, я сильнее прижал ее к себе, она замолчала, но секунду спустя снова попыталась заговорить, я снова обнял ее, еще крепче. Она поняла намек, напряженные мышцы, отчетливо ощущавшиеся сквозь ткань плаща, несколько расслабились, Эйприл перестала изображать из себя мраморную статую. Прихватив зубами краешек ушной раковины, я слегка куснул его, затем поцеловал.

Положив ладони ей на виски, я поцеловал ее несколько раз в губы, в кончик носа, в глаза, снова в губы. Из-под прикрытых век выкатились две маленькие слезинки. Она судорожно вздохнула и прильнула к моим губам, впившись в них так, словно они были последним, до чего она могла дотянуться. Мы перестали дышать и думать. Она пришла в себя первой, решительно отодвинувшись от меня.

— Чтобы ты знал, что происходит, — сказала она, глядя мне в глаза, — я отнюдь не распущенная, хотя и не святая, во всяком случае, никогда такой не была. С Хольгером меня связывает только дом и будет еще связывать до выборов шерифа. Останется ли он им или проиграет — я ухожу. Он об этом знает и согласен. Но так до конца с этим и не примирился. — Решительным движением она сбросила плащ и стянула через голову свитер, показав мне несколько синяков на левом плече, а потом повернулась и, откинув вверх волосы, показала еще два на шее. — Но причина не в этом.

Я поднял руку, удерживая ее.

— Позволь мне считать, что причина попросту во мне.

Она на мгновение застыла, затем столь же ловко натянула свитер, двумя движениями руки поправила волосы, на что ей потребовалось не больше четверти секунды, подошла ко мне, обняла и прижалась.

— Конечно, это самая важная причина, — промурлыкала она, уткнувшись в мой нагрудный карман. — Я так боялась…

— Чего?

— Что ты меня прогонишь. Что ты гей. Что у тебя недавно умерла невеста, которой ты клялся в верности до гроба. — Она пожала плечами. — Что ты поклонник мужской шовинистической солидарности.

Я тихо рассмеялся:

— Недавно мои сомнения на этот счет развеял один русский. Он сказал, что с особым удовольствием предается романам с женами знакомых. Русская поговорка по этому поводу звучит примерно так: «Это как тигра за хвост дергать — и весело, и страшно!»

Она хихикнула. Я потянул ее в сторону дивана.

— Принесу кофе и текилу, — сказал я.

— С удовольствием, — кивнула она.

Я заварил четыре чашки крепкого кофе, не спрашивая согласия, добавил три капли подаренного Гришкой травяного эликсира, за неимением лайма порезал два лимона и насыпал на середину соль. Вернувшись с подносом в комнату, я поставил всё на стол. Когда я сел, Эйприл вскочила и уселась мне на колени.

— Может, тебе будет и не слишком удобно, но раз уж я осмелилась, то хотела бы оказаться как можно ближе, — тихо сказала она.

Я привлек ее к себе, гладя по волосам и целуя в лоб. Мы выглядели как самая, пожалуй, естественная пара — мужчина и женщина. Неужели ни один скульптор не заметил ее естественности и красоты? Близость, еще без секса, тепло и доверие. Ощущаемое телом биение другого сердца, дыхание, дрожь, передающаяся партнеру.

Я потянулся к столу, пытаясь одной рукой открыть бутылку. У меня это никак не получалось, мексиканцы хорошо умеют запечатывать свое спиртное. В конце концов Эйприл придержала бутылку, и дальше всё пошло гладко. Я налил в два узких и высоких цилиндра, которые вынуждали пьющего смаковать жидкость, а не вливать ее в глотку. Мы выпили. Ароматный напиток разлился по вкусовым сосочкам, язык приятно обожгло. Лимонный сок добавил красок этим ощущениям, но ни я, ни Эйприл не воспользовались солью. Она отложила корку, вздрогнула и повторила:

— Господи, ну и боялась же я… И одновременно так этого хотела…

Я не знал, что ответить, так, чтобы ничего не испортить. Эйприл неожиданно рассмеялась.

— Знаешь, когда мне было три года, моя сестра пошла накануне Рождества кататься на озере на коньках и утонула. А я радовалась, что ее рождественский подарок достался мне, как самой младшей. — Она подняла голову и посмотрела на меня. — Мы жили очень бедно, нас было шестеро детей, так что раз я получила предназначенные для Джоан краски и чашку в горошек и ко всему этому, естественно, мой подарок — как я могла не радоваться? — Она схватила меня за руку и погладила кончиками пальцев тыльную сторону руки. — На следующий год, когда до Рождества оставалось два дня, я начала подговаривать брата, чтобы он пошел покататься на коньках…

Я удивленно кашлянул. Эйприл поцеловала меня в щеку.

— По твоему мнению — я злая? Я хотела, искренне хотела, чтобы он пошел и утонул. Смерть была для меня чем-то непонятным, она совершенно меня не касалась — сестра ушла, или утонула, какая разница, но ее подарки остались и достались мне. Брат тоже мог бы уйти, а я получила бы подарки за двоих.

Она отодвинулась и взглянула мне в глаза. В ее зрачках искрился смех, я не знал, придумала ли она эту историю сейчас или когда-то раньше или рассказывала правду. Оба варианта показывали ее в новом, но в том и в другом случае в несколько разном свете. Была ли она способной сочинительницей или же смелой и несколько циничной любительницей правды, притом достаточно шокирующей?

Я решил принять вызов:

— А я был настолько беден в детстве, что, когда вышел в финал школьного турнира по теннису, мне пришлось специально проиграть, хотя я мог сделать Теду велосипед…

— Что сделать?

— Велосипед, два колеса, — пояснил я. — Шесть-ноль, шесть-ноль. Но не сделал, сдал игру, поскольку в случае победы мне пришлось бы поставить двум десяткам приятелей гамбургеры и колу.

Мы смотрели друг другу в глаза. Смотрели друг другу в душу. Мы искали друг друга, хотя нас разделяло лишь несколько слоев одежды. Мы ждали друг друга.

— Надеюсь, что не влюблюсь, — тихо сказала Эйприл. — Мне бы лишь хотелось, чтобы мы одурманили, очаровали, ошеломили друг друга…

— Посмотрим, как получится, — бросил я, не желая, чтобы после этих слов над нами повисла тишина.

Она расстегнула пуговицу моей рубашки, не отрывая от меня бдительного взгляда. Я хотел в ответ расстегнуть две пуговицы на ее свитере, но они были просто пришиты; я вспомнил, что Эйприл стягивала свитер через голову.

— Покажешь мне свою спальню? — спросила она, в то время как я размышлял, каким образом предложить ей перебраться на просторную, явно не односпальную кровать. — О, мне это нравится! — произнесла она тоном капризной кинозвезды, когда мне удалось встать, подняв ее на руки, и перенести на две комнаты дальше.

К счастью, я терпеть не могу ложиться в смятую постель и потому всегда застилаю ее за собой, независимо от того, когда встаю и как долго постель будет не занята. Уложив Эйприл на кровать, я начал раздеваться. Она перевернулась на спину и одним быстрым движением избавилась от трусиков, которые в некоторых местах были лишь чуть шире рыболовной лески. Мелькнул островок темных волос, но она тут же взмахнула ногами и приняла сидячее положение; свитер во второй раз за этот день взлетел к потолку и опустился под окном. Эйприл встала, юбка сама с нее свалилась, а бюстгальтер упал на пол следом за свитером. Я только заканчивал расстегивать рубашку.

— Так нельзя, — запротестовал я, когда она обошла меня, пританцовывая на ходу и демонстрируя прекрасные тугие груди, и, оказавшись у меня за спиной, потянулась к пуговицам. — Я от тебя глаз отвести не могу, а ты этим пользуешься, и…

Снова обойдя меня и присев спереди, она начала расстегивать ремень моих брюк, и на какое-то время я оказался вообще ни на что не способен, кроме как тяжело дышать, глядя в потолок. Потом я всё же взял себя в руки, сбросил рубашку и, вырвавшись из объятий Эйприл, сорвал носки.

— Идем!

Я потянул ее за собой в ванную, помог забраться в треугольную ванну. Четыре мощных струи воды за четверть минуты наполнили ванну, включились насосы, вспенивая воду. Эйприл скользнула мне на бедро, раздвинув мои ноги. Вкус ее поцелуев отдавался эхом где-то в кончиках пальцев. Мы вздрагивали, прижимались друг к другу, терлись друг о друга… Дыхание Эйприл участилось, мне тоже не хватало воздуха, упругие струи воды возбуждали еще сильнее, то и дело пробиваясь между нашими телами, и так уже охваченными неземным наслаждением. Я услышал ее стон, она начала скользить по моему бедру туда и обратно, ее рука стиснула мой член, но она этого, похоже, не чувствовала. Зато я — чувствовал. На какое-то мгновение у меня даже возникло желание освободиться, но мне уже стало всё равно, я уже ощущал, что еще немного, и я взорвусь как вулкан, как подводный вулкан, что весь мир содрогнется, разделяя со мной испытываемое мной блаженство. Мне удалось втиснуть два пальца между лоном Эйприл и моим бедром, я проник глубже и начал отмерять рукой свой собственный ритм. Она вскрикнула, дернула головой, ее мокрые волосы хлестнули меня по лицу, но даже если бы она была Медузой Горгоной и ее волосы меня бы кусали — меня бы это совершенно не взволновало.

Мир перестал существовать для нас одновременно, я ничего не слышал, ничего не видел, лишь чувствовал, как взрываюсь изнутри. Эйприл стонала, прикусив нижнюю губу, раскачивалась и дрожала, но, когда я хотел освободить пальцы, она прижала их своим телом так, что я мог бы сделать это лишь с помощью лома. Но для меня это было не столь уж и важно. Я приник к ее левому соску. Он набух и затвердел, словно финиковая косточка, я ощутил нечто вроде второго оргазма, а может быть, лишь эхо первого, словно отразившегося от Эйприл и снова вернувшегося ко мне, но принесшего не меньшее наслаждение.

В конце концов мы свалились набок и погрузились в воду, и очень долго ни мне, ни Эйприл не хотелось выныривать на поверхность. Если бы только утопление не было столь неприятным, мучительным и длительным процессом, мы наверняка бы утонули. В моей треугольной многофункциональной ванне.

Это того стоило.

Могло ведь случиться и так, что жизнь уже не будет казаться мне столь прекрасной, как прежде.

Эйприл что-то сказала, но столь тихо, что шипение воздушных пузырьков заглушило ее слова. Сам того не желая, я задал совершенно идиотский вопрос:

— Тебе было так же хорошо, как и мне?

Она погрузила лицо в воду, вынырнула и тряхнула головой.

— Один парень оказался в спальне девушки, с которой только что познакомился, и очень удивился, что там полно плюшевых мишек. На верхней полке шкафа стояли десятка полтора маленьких, на той, что пониже, — десяток побольше, а у окна сидели два огромных, величиной с ребенка. И парень ее спрашивает после того, как они позанимались любовью: «Хорошо было?» — «Да-а…» — «Я хорошо себя показал?» — «Да-а…» — «А насколько хорошо?» — не унимается парень. А девушка ему: «А, возьми свой приз, вон там — с верхней полки…»

Взяв душ, я направил сильную струю себе в висок. Эйприл рассмеялась и, выставив из воды ногу, отодвинула мою руку от головы. Я улегся поудобнее, полностью погрузившись в воду и положив голову на край ванны. Эйприл перевернулась и улеглась на меня. Я чувствовал ее ступни на своих лодыжках, ее грудь на моей. Мы лежали без движения и без слов, наверное, минут пять.

— Хольгер завтра возвращается. Я тебе говорила?

— Нет. А это имеет какое-то значение?

— Имеет. Сейчас, перед выборами, я не могу, просто не могу его подвести. Неважно, что будет дальше, — но я его не подведу.

«Что будет дальше» означало: «Уйду я к тебе или нет».

— Его уже почти год не было в нашей спальне. Неважно, — сказала она. — Он приказал мне избавиться от первой беременности, так как это мешало его карьере, а беременность эта оказалась последней. Неважно. Я не в силах мстить человеку, которого любила искренне и долго, который забрал меня из провинции и позволил избежать судьбы моих подруг, регулярно избиваемых мужьями на глазах детей, а то и похуже. Четыре года спустя я побывала в своем родном городке и уехала в полной уверенности, что если бы я там осталась, то меня уже три с половиной года как не было бы в живых. — Она глубоко вздохнула и тряхнула головой. — Эти люди, если они уж хоть что-то читают, то вынуждены при этом шевелить губами и потому считают чтение чем-то весьма утомительным. Я поклялась, что отблагодарю Хольгера за то, что он спас меня от такой жизни. Он об этом не знает, но это ничего не меняет. Даже то, что из-за него я бросила учебу…

— Не нужно мне ничего объяснять, — прервал я ее рассказ.

Я чувствовал себя неловко. Сам я не собирался перед ней исповедоваться, у меня не было тяжелого детства, историю про теннисный турнир я вычитал в какой-то повести полувековой давности — первый раз я воспользовался ею, когда ухаживал за одной богатой и сентиментальной разведенной дамой, и имел фантастический успех. Но, во имя всего святого, Эйприл была чудесной женщиной, с прекрасным, еще молодым телом — стройные ноги, полные бедра, великолепная грудь, красивое лицо с чуть хищными чертами, низкий голос, многообещающий и сексуальный… Чего я еще мог желать, о чем еще мечтать в этой сырой и опасной местности?! О жене?!

— Я ничего тебе и не объясняю. Скорее себе… — сказала она и замолчала.

Мне показалось, что я совершил ошибку, — ей хотелось выговориться, а я повел себя как какой-то неотесанный чурбан из Техаса: мол, заткнись и раздвигай ноги!

Я переключил ванну на другой режим — волна холодной, волна горячей, по четыре секунды — и сменил позу. Эйприл лежала на спине, я навис над ней. Я долго целовал ее, гладя ее грудь, спину и шею. Сильные удары воды проникали в те области наших тел, куда не доставали пальцы… Через несколько минут я пожалел, что мы не в постели, не всё возможно сделать в ванне, да и сколько можно находиться под водой? Но тем не менее мы снова почти одновременно испытали наивысшее наслаждение, и снова мне несколько секунд казалось, что если я упрусь ногами в край ванны, то растяну ее вместе с полом как минимум на полметра.

После нескольких долгих минут, в течение которых остывали наши тела и души, мы намылились, стараясь доставить друг другу как можно больше удовольствия, после чего, приняв теплый душ, пошли в халатах на кухню выпить пива.

По дороге я понял, что женщина, которая после чудесного оргазма в состоянии рассказывать анекдоты об оргазмах, — по-настоящему сильная. Как минимум сильная.

Эйприл умела готовить омлет! Не так, как я, — сунув упаковку порошка «Омлеты тети Холли» в кухонный автомат, нет — она умела готовить омлет из яиц.

Но у меня дома не было ни одного.

— У тебя нет яиц? — удивленно спросила она.

— Ну… нет. Когда-то я пытался приготовить себе яичницу, но ничего не вышло — я разбил на сковородку восемь яиц, а съесть удалось самое большее два, те, что сверху. Остальные подгорели.

— А ты перед этим налил на сковородку масла?

— Зачем? Ведь это же вроде как вредно для здоровья?

Она уставилась на меня, широко раскрыв глаза.

— Невероятно!.. — проговорила она.

В то же мгновение распахнулись полы ее халата.

Вот это действительно было невероятно…

Мне расхотелось и омлета, и яиц, и масла.

Ей тоже.

Я заснул, во всяком случае, вдруг наступила тишина, лишь что-то тихо гудело, словно над моей головой работала целая армада мощных двигателей, которые я не слышал, лишь ощущал. Попытавшись прислушаться, я проснулся с ощущением, будто куда-то падаю. Эйприл что-то говорила…

— …и этот рыцарь узнает от умирающего дракона, что каждому человеку назначено одно слово, слово, которое его убивает. Смерть сидит и читает вслух большую книгу. И после каждого слова кто-то умирает. Рыцарь, безумно влюбленный в свою жену, отправляется в путь и добирается до пещеры, где сидит Смерть. Он сражается с ней за свое слово, побеждает и возвращается домой с наградой. Слово это он предлагает своей жене, как доказательство любви и доверия, а она ночью это слово произносит. Рыцарь умирает, а жена падает в объятья более молодого и страстного любовника. Всё. — Она придвинулась ближе и осторожно куснула меня за ухо. — Как тебе нравится моя сказка?

— В самый раз для маленьких детей, — пробормотал я, чувствуя приятное тепло внизу живота. — Аж мороз по коже…

— Это не для детей. — Она отодвинулась, положив руку мне между ног. — Это почти моя автобиография…

— Не преувеличиваешь?

Моя рука скрестилась с ее рукой. Я повернулся на бок. Соски ее грудей всё так же торчали вверх, провоцируя на дальнейшие действия.

— Не знаю, зачем я столько болтаю, будто хочу показать себя с наилучшей стороны, — вдруг со злостью сказала она. — А ведь я совсем другая. Совсем другая, — повторила она. И неожиданно тряхнула головой. — Но я не хочу быть и такой… «мимолетной» знакомой, такой, которую можно…

Я приложил палец к ее губам. Она немного подумала, а потом взяла его в рот и слегка укусила за кончик.

— Еще два часа назад я вообще тебя не знал, — сказал я, притворяясь, будто ничего не чувствую. — Ты не перестаешь меня удивлять…

— Да, удивлять, — странным тоном повторила она. Потом вдруг нырнула под одеяло…

А ведь еще чуть раньше я думал, что ни на что сегодня больше не способен.

Всё это казалось странным, непонятным и несколько сбивало с толку.

Так же как и то, что Эйприл спросила, переспал ли я с Вэл, и была очень недовольна, когда я решительно отказался говорить на эту тему. Она пыталась настаивать, напоминая, что она мой клиент, но у нас обоих — и у заказчика, и у исполнителя — были уже чересчур разогреты эрогенные зоны, и мне удалось перевести общение от вербального контакта к сугубо телесному.

Больше мы уже ни о ком постороннем не разговаривали.

«…понятия не имею, как ловить рыбу…»

Тим Эйхем не опоздал ни на секунду. Мы договорились встретиться в пять, я приехал в четыре пятьдесят шесть, он — на три минуты позже. Его «мини-патцини», гибрид джипа с тележкой для гольфа, невероятно маневренный и выносливый — я сам видел, как он форсировал холм, с которым не сумел справиться армейский «ноуэй-Ш», — затормозил рядом со мной, а сам Тим высунул голову в шерстяной шапке с наушниками в окно и махнул рукой:

— Садись ко мне!

— Да ладно! — Я покачал головой. — Поеду на своей.

— Без проблем, дорога хорошая, справишься, — язвительно заметил он.

Это звучало как оскорбление, но я ничего не мог поделать — мне не удалось его обогнать и продемонстрировать возможности своей тачки. Так что я послушно ехал следом за ним. Дождя не было уже дней пять, не было и снега. Редлиф замер в ожидании, затаился. На складах лежали груды шарфов, флажков, транспарантов: «Первый снег!» За городом ждали рекламные щиты: «Отель…», «Подъемник…», «Лучшая в здешних горах трасса…». Снег!

Но снега еще не было. Тим позвонил вечером и предложил съездить на последнюю в этом сезоне нормальную, не подледную, рыбалку. Я признался, что понятия не имею, как ловить рыбу, на что Тим ответил:

— Людей ловить умеешь, так что и с рыбами справишься. Во всяком случае, я буду в пять на съезде с трехсотой, сразу за бензоколонкой.

— Ладно. Пожалуй, ты меня убедил.

Мы ехали полчаса. Потом Тим съехал с дороги на усыпанное щебнем ответвление, еще пять минут, и мы выехали на поляну у озера. Оно было не слишком большим, в форме почти правильного овала, просто залитая водой долина у подножия двух вытянутых холмов, окруженная полосой зелени, хотя собственно зелени было мало, в основном группы темно-зеленых сосен, среди коричневых, оранжевых, желтых, еще не лишившихся листьев деревьев.

Тим выскочил из машины и потянулся.

— Я один из шести владельцев этого водоема, — радостно сообщил он. — Это моя самая лучшая инвестиция. Я вложил гроши, а когда приезжаю сюда и мне не нужно платить за лицензию, чувствую себя крезом и счастливчиком.

Хлопнув в ладоши, он начал выгружать снаряжение. Я выгрузил свое, расставил кресла и столик, вбил маленькие колышки, удерживавшие стол, поставил на него два термоса, бутылку бренди, две кружки, два стаканчика и еще — маленькую пузатую металлическую фляжку с ромом. Потом сунул в рот резинку и сказал себе: мне совершенно не хочется курить!

Я был готов к рыбалке.

Тим тащил к берегу какие-то футляры, два деревянных, окованных стальными полосами сундучка, потом баллон с тонким шлангом и острым наконечником. Эти приготовления меня заинтриговали.

— Ты не против выпить, так сказать, за здоровье рыбки? — спросил я, показывая на бутылку.

— Конечно. Давай ее сюда! — весело крикнул он в ответ.

Гм?..

— Мне казалось, что соблюдение тишины является, — я подал ему стаканчик, — основным условием успеха рыбной ловли?

— При том расстоянии, на которое мы будем забрасывать, — не имеет значения.

Открыв четыре футляра, он достал толстые удилища, подсоединил к первому баллон и нажал на кнопку. Удочка зашипела и вытянулась метров на восемь-девять. Ну да, конечно, я слишком мало знаю о снаряжении для рыбной ловли и ее приемах. Таким же образом он привел в действие остальные три удочки. Леска выходила откуда-то изнутри, я даже не спрашивал, как ее туда засунули. Тим подал мне удочку и взял другую.

— Смотрим, — сказал он, словно на тренировке своей школьной команды. Он толкнул ногой один из сундучков, который открылся, а Тим достал коробочку с наживкой. Насадив на крючок толстого червяка, он показал мне рукоятку удилища. — Направляешь туда, куда хочешь забросить, — сказал он. — Устанавливаешь расстояние и… — Он покрутил маленькое колесико, выставив на табло цифры «40». Остальные лампочки мягко пульсировали зеленым светом. — Стреляешь!

Он нажал на шершавую выпуклость, удочка коротко зашипела, и из ее конца выстрелило грузило, таща за собой леску и крючок с червяком.

— Ничего себе! — удивленно сказал я. — Я не так себе представлял…

— У берега рыба не клюет, разве что если прикармливать ее две недели, — пояснил Тим. — Поэтому удобнее всего воспользоваться пневматикой. Немного сжатого воздуха решает проблему.

— Ну да, конечно, — язвительно заметил я, доставая червяка. Он был живой, но твердый, как желудь. Я нанизал его на крючок, установил расстояние. — Немного сжатого воздуха, специальный червяк-мутант, удочка с пневматикой, леска, выдерживающая четыреста килограммов, крючок, выкованный в космическом пространстве и закаленный холодным лазером…

— Леска выдерживает самое большее семьдесят кило.

— Всего-то? Так какого черта мы… — Я прицелился и выстрелил. Неплохо! — Сюда приехали?

Тим фыркнул и пожал плечами. Следуя его примеру, я немного подождал и, когда леска перестала выбегать из удилища, слегка подтянул ее и заблокировал, затем поставил удилище на какие-то подсунутые Тимом козлы. Похоже, это было всё, что следовало сделать, чтобы извлечь желанный экземпляр из водных глубин.

— Может, я подготовлю фотоаппаратуру? — спросил я Тима с легкой иронией.

Напряженно уставившись на ровный зеленый огонек на рукояти удилища, он кивнул, совершенно меня не слушая.

— Да, хорошо.

Мысленно усмехнувшись, я уселся поудобнее и тоже уставился на датчик поклевок.

— У тебя нет какого-нибудь сонара или системы наведения? — спросил я через пять минут, убедившись, что за датчиком можно следить и краем глаза и что рыбная ловля доставляет больше удовольствия, когда смотришь не в одну точку.

— Издеваешься? — возмутился он, восприняв мои слова всерьез. — Это спортивная ловля!

Господи, спортивная, надо же!

Датчик на моем удилище неожиданно мигнул. У меня перехватило дыхание, бешено заколотилось сердце, разгоняя по организму адреналин, который иначе разнес бы мне череп. Я бросился к удочке, схватил ее и профессионально подсек. Ничто не сопротивлялось, удилище описало длинную дугу на фоне неба, и, прежде чем я успел среагировать, его конец пролетел над моей головой назад. Я свалился на спину вместе со стулом. Тим что-то кричал, а я почувствовал, как удилище дрогнуло. Трясущимися руками мне удалось повернуть удилище панелью управления к себе, я нажал кнопку сматывания лески и, уже чувствуя, как заработала катушка, начал подниматься на ноги. Здорово! В ушах стучало, я тяжело дышал… Прежде чем Тим успел ко мне подбежать, я уже стоял с удочкой, направленной в небо над водной поверхностью, и подтягивал к берегу рыбу. Та, видимо, была немаленькой — удилище начало гнуться, катушка пискнула. Тим схватил мою удочку и быстро что-то подкрутил на рукоятке.

— Везет же дилетантам! — сплюнул он.

Я развернулся, выхватив удилище из его рук.

— Моя рыба! — завопил я.

— Твоя, сумасшедший, — буркнул он и глубоко вздохнул. — Не дай ей теперь сорваться, не подтягивай всё время, пусть устанет.

Он отошел на два шага и остановился у столика.

— Ну, развлекись наконец. Оно того стоит!

Налив себе бренди, он движением брови спросил меня, не хочу ли и я выпить, но я отказался. У меня, черт побери, рыба на крючке, а он тут с каким-то бренди?!

Я снял палец с кнопки — тихий визг прекратился — и почувствовал рывок. Не знаю почему, но у меня возникла ассоциация с толчками ребенка в утробе матери. Просто — чувствуешь что-то живое, чувствуешь, но не видишь. Я чувствовал рыбу. Она дернула, пискнул тормоз, отпуская леску, потом удилище ушло влево, покачнулось, еще влево и быстро вернулось обратно. Я подождал, пока прекратится писк тормоза, и, вспомнив фильмы о рыбной ловле, начал поднимать удилище и опускать, одновременно сматывая леску. Это продолжалось три или четыре минуты, рыба перестала сопротивляться, словно чувствуя, что на другом конце удилища стоит Человек. Я увидел ее на расстоянии семи-восьми метров от берега, она хлестнула хвостом и наконец сдалась. Я вытащил рыбу на берег, не дожидаясь Тима, который побежал за сачком.

— Линь, — сказал он, хватая рыбу и взвешивая ее в руке. — Килограмма полтора, не меньше. — Потом отдал мне ее и, отскочив, достал из кармана маленький «Панасоник», немного повозился с ним и распорядился: — Ну, теперь отцепляй и в воду.

— Как это… в воду? — опешил я. — В воду? Мы что, ее не съедим?

— С ума сошел? Мы не для того выпускали рыбу в этот водоем, чтобы сейчас ее сожрать. Иди в рыбный магазин Уокингса и купи семнадцать кило филе.

Он подскочил ко мне и вырвал линя из моей руки. Я даже не успел его как следует рассмотреть. Тим ловко вынул крючок из пасти и посмотрел на меня:

— Выпустишь сам, или мне это сделать?

— Я поймал, — патетическим тоном произнес я. — Выпускай сам.

Я подошел к столику, вынул изо рта изжеванную резинку, сунул в упаковку, добавил отклеенный от дна упаковки нейтрализатор и теперь уже с чистой совестью швырнул на землю — через три часа от нее не останется и следа. Потом налил себе бренди и выпил. Вкус был отменный. Руки постепенно переставали дрожать. Дыхание возвращалось в норму. Тим сидел на корточках у воды и пытался расшевелить положенного туда линя. Наконец, рыба ударила хвостом и ушла в глубину. Эйхем встал и вытер руки о штаны.

— Только не говори, что тебе не понравилось! — бросил он, не глядя на меня.

— Конечно, — согласился я. — В конце концов…

В моей машине раздалась трель телефона. Я вскочил и, подбежав к ней, нажал кнопку соединения, одновременно понизив громкость звука — могла звонить Эйприл, но на экране появился ее муж. Как всегда, он не в состоянии был скрыть своих чувств — весь его вид говорил о том, что он зол и ошеломлен, словно хотел оторвать торчащую из ширинки нитку, а вместо этого вырвал себе лобковый волос.

— Привет. — Он посмотрел куда-то над моим плечом, пытаясь понять, где я нахожусь. Я сделал вид, будто этого не замечаю. — Пришел наконец акт о вскрытии тела Вэл. — Он постучал по столу стопкой бумаг с прикрепленным к ним компакт-диском. — Кое-что весьма странно… — Он явно потерял терпение, не в силах узнать место: — Ты где? — И чтобы оправдать собственное любопытство: — Я не знаю, могу ли говорить открыто?

— Можешь, я на рыбалке с Тимом, но он в сорока метрах отсюда.

— Ага. Ну так вот, во влагалище Вэл нашли кусочек лака. Размером всего в три миллиметра, но это неважно. Это лак, — он заглянул в бумаги, — «Преффер» номер семнадцать, черный с красным.

— Ага, — повторил я следом за ним. — То есть мы должны поверить, что она лесбиянка? И что этот член в горле — ложный след?

— Ну…

Я помахал рукой перед камерой.

— Нет, я скажу тебе, что именно этот лак — ложный след! Так же, как им был бы след от губной помады на… Знаешь на чем!

— Откуда такая уверенность?

— Предчувствие, интуиция, опыт…

— На этот раз… — Он снова постучал бумагами о стол, звуки в микрофоне показались мне похожими на выстрелы. Я поморщился. Хольгер отложил бумаги. — Не знаю… На мой взгляд, тут как раз всё сходится. Смотри, она не поддерживала в Редлифе ни с кем никаких отношений. — Он загнул палец. — Член в горле — два. Поджог — три. Кусочек лака во влагалище — четыре. Разве всё это нельзя объяснить как действия обманутой любовницы? Любовь, разрыв, месть… — Он почесал нос. — Или нет?

Я задумался. Не мог же я ему сказать, что знаю о Вэл значительно больше, чем он и весь город вместе взятые… Пардон, кое-кто знает о ней больше, чем я и вся моя фирма вместе взятые… Убийца, конечно. Но не могу же я этого сказать Хольгеру. Я пытался сообразить, что лучше, — продолжать упираться? Но ход мыслей Хольгера был весьма логичным, если не предполагать наличие дополнительных данных, а у меня их быть не могло. Признать его правоту? Не будут ли в этом случае какие-либо последующие действия выглядеть странно? Нет, я всегда могу поменять мнение, подсунуть какое-нибудь доказательство.

— Чер-рт… Знаешь, я начинаю потихоньку ломаться, — медленно сказал я, на этот раз вовсе не притворяясь, будто думаю. — Наверное, это может быть и стечение обстоятельств, но слишком уж оно выглядит нарочитым…

— Вот именно.

Мы оба замолчали. Что за идиотизм, мелькнуло у меня в голове, люди связываются между собой через спутник, нафаршированный оборудованием, на разработку которого ушло несколько десятков лет тяжкого труда выдающихся умов, а на производство — несколько бюджетов средней величины государства, и что? Чтобы помолчать!

— Ну, в таком случае нам нелегко придется, — осторожно сказал я.

— В смысле?

— Чтобы найти любовницу Вэл или однозначно подтвердить, что она не была лесбиянкой, нужна полиция, со своими людьми, со своими картотеками, со своими информаторами… Я один ни черта не сделаю — я даже не знаю, с чего начать, где она работала, с кем контактировала…

— Ну, только меня не заставляй этим заниматься! — прошипел Хольгер.

— Тихо! Я ни от чего не отказываюсь, но у меня есть сомнения. Сам подумай.

Шериф уже знакомым мне образом подвигал челюстью и открыл было рот, но тут кто-то постучал в дверь. Он посмотрел в сторону и кивком пригласил войти.

— Созвонимся позже. — И пока я не успел разъединиться, быстро спросил: — Как рыба, берет?

— Не хуже политиков!

Я тут же набрал домашний номер шерифа, но, прежде чем Эйприл успела взять трубку, разъединился, чувствуя, как горят у меня уши.

Я вернулся к Тиму. У него были поставлены три удочки, видимо, мой трофей вызвал приступ зависти. Я спокойно налил себе и выпил. Мое удилище лежало на берегу. Я поднял его, насадил червяка, прицелился и выстрелил, едва не спутав леску с леской Тима, который злобно посмотрел на меня. Я улыбнулся, извиняясь, и направил удилище чуть в сторону. На этот раз пошло лучше.

Но рыба не брала. Наверное, мой линь известил всех соседей, что на берегу сидит выдающийся спец по рыбной ловле, а доставлять ему удовольствие не слишком приятно и даже больно.

У Тима клюнуло два раза. Но только клюнуло.

У меня было много времени на размышления. Я понял, почему так много людей увлекается рыбной ловлей. Можно думать, и думать, и думать, а рыба подстраивается под тебя и не мешает. Не то что дети, жена, родители… Клиенты.

Так что я думал еще два часа.

Потом мы вернулись в город.

* * *

Приняв душ, я включил телевизор и уселся перед ним в пушистом халате и с чашкой кофе. Приближалась новая страсть Америки — «Концерт по заявкам».

Прошло чуть меньше века с тех пор, как в Европе изобрели подобный способ поднятия престижа среднего класса, а теперь и наши соотечественники сходили с ума при одной мысли о том, что можно продемонстрировать миру и соседям, как ты любишь свою мамочку!

Самый тяжелый калибр. Я смотрел каждую вторую программу, чтобы набраться сил для работы. После очередной передачи во мне всё больше укреплялась убежденность, что нужно что-то делать, чтобы не быть таким, как эти идиоты, передающие и принимающие пожелания. И — упаси боже — не опуститься до уровня ведущих этого чуда.

Кофе распространялся по моему организму, я чувствовал себя отменно. Дополнительно прибавило мне настроения известие о том, что в одной из тюрем продолжается рекламная акция нового суперсейфа, — самые опытные медвежатники в воспитательных целях сражаются с установленным в клубе сейфом. «Пал новый рекорд — сто семьдесят шесть дней безуспешных попыток!» — верещал ведущий репортаж трехкратный убийца, Ходжа Бабал. Сердце радуется, когда смотришь на экран. Только и остается, что пустить пулю в лоб кому-нибудь с телевидения и себе.

А допивая вторую чашку кофе, я услышал, что бабушке Певене Грант из Донкея сегодня исполняется семьдесят два года, и семья желает ей еще стольких же лет жизни, а в честь дня рождения они посвящают ей прекрасное танго, которое когда-то исполняла Сюзанна какая-то там, впрочем, неважно.

Ну, наконец-то!

Не выключая телевизора, я оделся — не то по-боевому, не то по-походному. Ничего бросающегося в глаза, но крепкие ботинки, удобная куртка. «Зигги» в кармане, чтобы переложить под сиденье. Жвачка. Очки. Я выключил телевизор.

В кухне я сунул в комбайн пакет рисотто с грибным соусом, запрограммировал устройство на включение по телефону и вышел.

До Донкея было полчаса езды, максимум — сорок минут. Я ехал медленно, так что получилось почти пятьдесят. Я долго бродил по супермаркету, прежде чем нашел французское пиво «55», которого, как я знал, в Редлиф-Хилл не увидишь. Купив упаковку из шести банок, я подошел к телефону и набрал «Сюзанна». Трубка выдвинулась из корпуса, я схватил ее и отошел за полки с фруктами. Здесь было холодно и совершенно безлюдно.

— Привет. Скотт Хэмисдейл. Что имеем?

— Мы нашли его. Следим и охраняем. Он весь трясется от страха, никуда не выходит, не подходит к окнам, не звонит. Еду ему покупают соседские дети. Пьет.

Есть! Они нашли Галларда! Мы не упоминали ни имен, ни названий; уже в течение десятилетий самым простым и до сих пор действенным способом добыть информацию была подсадка в телефонную сеть «жучка», реагировавшего на несколько десятков ключевых слов и их комбинации: Галлард+Баулз+Редлиф+Вэл Полмант, например.

— У него есть основания бояться. Если я не ошибаюсь, он видел, как резали его приятеля.

— Тогда почему его оставили в живых? Не проще было бы зарезать обоих и подбросить бритву какому-нибудь бродяге?

— Проще, но мы имеем дело не с простаками. Может, они хотят свалить вину на него, за подругу? Вы можете держать его под колпаком?

Голос в трубке некоторое время анализировал слово «подруга».

— Спокойно, — наконец сказал он.

— Я спокоен, черт побери! — «спокойно» процедил я. — Это нитка, ниточка, о которой мы, кажется, мечтали два месяца назад, разве не так? — Я широко улыбнулся, на случай, если за мной наблюдают. — Если вы дадите ее порвать, мы последние идиоты и об этой работе можно больше не думать. Слышишь? Если у вас слишком мало людей, отзовите охрану президента!

— Спокойно, Скотт, я прекрасно слышу, что ты спокоен, но будь еще спокойнее, — сказал голос. — Его прикрывают со всех сторон. Если только что-то появится, мы дадим знать. Или через компы, или такая комбинация: звонок от предыдущего нанимателя твоего дома и просьба позвать Макса Голуба.

— Далеко?

— Что далеко?

— Вы далеко?

— Недалеко.

Я немного подумал.

— Недалеко, — повторил голос. Ладно. Он знает, что говорит.

— Ну, тогда пока.

— Пока.

Я вернулся к автомату, чтобы вернуть трубку. Наверняка если кто-то за мной следил, то он знал, что я стараюсь исключить возможность подслушивания, но в жизни детектива это стандартный маневр. Он не должен никого удивлять, а тем более беспокоить.

Я пополнил запасы почти готовых к употреблению продуктов — несколько супов и множество смесей: рисотто, пастамарони, айнтопф, паэлья и прочее. Навьюченный как верблюд, я вышел и направился к машине. Вокруг было много народа, а у меня появились кое-какие данные, над которыми следовало подумать. Прежде всего, однако, я радовался тому, что кончик нити оказался у нас в пальцах. Я был возбужден и взволнован.

И неосторожен.

Идущий мне навстречу парень неожиданно подпрыгнул и пнул меня в живот. В последний момент мне удалось немного опустить руку с пакетом, и частично пинок приняли на себя мои обеды, частично — живот, в котором им предстояло оказаться. Кто-то другой, похоже, стукнул меня по голове — мягко взорвалась тишина, внутренность черепа словно заполнил пушистый клубок, перед глазами поплыли круги. Я почувствовал, что покупки выпадают у меня из рук, кто-то подхватил меня за локоть, за второй тоже, меня потащили куда-то в щель между магазином и другим зданием. Узкий переулок, темный и пустой, как мой мозг. Кто-то что-то сказал, один локоть освободили, я замахнулся, но лучше мне было этого не делать — что-то твердое и костистое размозжило мне губы. Голова откинулась назад, где столкнулась с чем-то другим, тоже твердым. Парадоксально, но я несколько пришел в себя. Я уже знал, что оседаю по стене, оставляя на ней клочья куртки.

Кто-то плясал передо мной. Молодой коренастый детина в позе боксера. Видимо, это был тот, кто стукнул меня сзади по башке. Он метнулся ко мне и без всякого труда воткнул кулак мне в промежность. Я согнулся и захрипел. Хук в челюсть помог мне распрямиться. Парень даже не улыбался, серьезно и основательно делая свое дело. Пинком в грудь он снова отбросил меня к стене и явно готовился повторить столь удачную последовательность ударов. Я всё видел, но из всех чувств у меня осталось только зрение, а также способность испытывать боль. Я даже не ощущал собственных рук, мне нечем было прикрыться. Краем глаза я заметил, как мой ангел-хранитель на цыпочках выбирается из переулка, мелькнули лишь кончики его крыльев, каналья…

Парень отскочил, помахал руками, ударил кулаком по ладони, снова накинулся на меня и стукнул два раза по голове. Теперь я уже не чувствовал боли, лишь услышал треск, как будто кто-то доской разбил арбуз в семь кило. Его содержимое, красное и холодное, расползлось по моему лицу… Мой рот был забит косточками, я давился ими, кашлял, не в силах вздохнуть. Чернота перед глазами… Черный… кто это? А, туарег? Здоровый, с кошмарным мечом в лапищах, размахивает им словно веткой… Что я могу? Кто это играет? Где я видел… Ничего. Ничего! Нет, ведь у меня есть… ну да, ведь у меня за поясом, за спиной, мой длинноствольный револьвер! Неожиданно я частично обрел способность видеть. Парень подпрыгивал на месте, готовясь к очередному удару. Я отодвинулся от стены и полез за спину.

Детина внезапно окаменел. Его взгляд уставился куда-то в середину моего тела, словно он хотел пронзить им избитый живот и проверить, что у меня сзади.

— Стой и не шевелись, сукин сын, — прохрипел я. — Хоть чуть-чуть шевельнешься, и отстрелю тебе яйца!

Мой противник послушно не двигался с места.

— Кто тебя нанял?

— Эт-то не меня… — простонал он и вдруг икнул. — Какой-то тип показал тебя Фелисите, дал ей сорок баксов… Мы… не уб!.. Ик! Мы не собирались тебя убивать, — снова простонал он, но в его глазах появился сигнал: «О черт! Я же вспомнил…»

— Что конкретно вы должны были сделать?

— Фе… Фели дали шприц…

— Где эта ваша подружка?

— Наверное, обшаривает твою… вашу… машину…

Тряпка, с троими такими спокойно справится старушка, а с четверыми — подросток. Дерьмо. Я провел мысленную инспекцию своего организма — кое-что в нем всё же функционировало.

— Как тебя зовут? — рявкнул я.

— Мило. Мило Рейнольдс. — Он уже почти плакал, гнида.

Я сделал шаг вперед.

— А этого? — Я показал головой вверх.

Он посмотрел в ту сторону. Не слишком честный прием, но я был избит, чувствовал, как за ухом стекает струйка крови, и подобными юными скотами был сыт уже по горло. Сделав еще шаг, я ударил таращившегося вверх парня ногой в пах. Он ойкнул и осел на землю. Мне потребовалось немало усилий, чтобы удержаться от нескольких пинков по безвольному, корчащемуся на земле телу.

Я направился в сторону выхода из переулка. На стоянке уже вопил что есть мочи мой «форд». Не так-то легко, вонючка, подумал я, залезть в «блэкстар». К сожалению, воришка уже смылся. А может, оно и лучше, У меня уже не было сил заниматься кем-либо, кроме самого себя. Честно говоря, у меня уже и на самого себя не было сил. Я сел в машину, пытаясь усесться поудобнее, выпил холодной минералки, запив ею две таблетки обезболивающего. Шум в ушах утих; я не стал смотреть в зеркало, достаточно было и того, что на ощупь моя голова была покрыта шишками, словно черепаший панцирь. Я выехал со стоянки, по дороге проехав мимо уже пустого пакета из супермаркета. Кому-то придутся по вкусу мои обеды.

Подъезжая к Редлифу, я почувствовал себя настолько хорошо, что даже не воспользовался помощью доктора Вернера. Наверняка он вцепился бы в меня когтями и не отпустил, а мне это было совершенно ни к чему. Так, несколько ударов по организму. И не такое бывало.

Дома я пересилил себя и, держа на голове мешок с двумя килограммами ледяной крошки, составил отчет об инциденте возле магазина. Потом отправил его, запустил программу затирания следов и с двумя банками пива грохнулся в ванну, выключив телефон.

Почувствовав, что начинаю дремать в пенящейся постели, я выбрался из ванны и переполз на кровать. Мало того, что я включил все возможные охранные устройства, но еще и заблокировал стулом ручку в дверях спальни. Под подушкой лежал «зигги», под матрасом — «субуи». Во всём доме я опустил снабженные датчиками шторы.

Мне снились очень тяжелые и неприятные сны. Совершенно для меня нежелательные. Но тому, кто их на меня насылал, было наплевать на мои ощущения.

Меня разбудил комп.

У меня был насморк, ничего удивительного — после часа со льдом на голове, но сейчас это не имело значения. С «зиг-зауэром» в руке я подошел к двери и некоторое время прислушивался, хотя мне было известно, что сквозь двери и окна никто проникнуть не мог. Теоретически.

Отодвинув стул, я тихонько открыл дверь. В кабинете недовольно попискивал компьютер. Не включая свет, я проверил дом — кроме меня в нем не было ни единой живой души. Я сел перед компом и уставился на экран. Кто-то резал и распиливал мои ресурсы на кусочки, которые скачивал к себе. Я проверил, что вместе с данными в неизвестном направлении уходят и программы-трояны, которые при ближайшей возможности дадут знать о своем местонахождении. Всё происходило более или менее в соответствии с планом; приятно, когда удается предвидеть очередной ход хитроумного противника. В самом деле — полтора десятка основательно подкованных специалистов сидели несколько месяцев, пытаясь предвидеть все возможные действия врага, — и удалось!

Я сидел не двигаясь, хотя внутренне весь дрожал. Мы анализировали подобную ситуацию много раз и обсуждали множество вариантов, но каждый раз получалось, что какая-либо реакция — телефонный звонок, электронный импульс или что бы еще мы ни придумали — может предостеречь противника: «Он всё знает! Прячься!»

Поэтому мы решили, что только телефонный звонок в не вызывающих подозрений обстоятельствах будет содержать код, информирующий о приведении в действие спящих до поры до времени вирусоподобных программ, которые через несколько часов привлекут внимание соответствующих служб к объекту. Вероятнее всего — какому-нибудь взятому в аренду домену, сегменту портала или чего-либо еще на Мальдивах, в Афганистане или Швейцарии, оформленному через цепочку посредников, живых и электронных. Но в любом случае — это что-то! Во-первых, след, какой-то след. И во-вторых, подтверждение справедливости принятого плана. Враг забеспокоился, зашевелился, может быть, раздраженно сплюнул?..

Полтора часа спустя комп сообщил, что чужой зонд покинул его внутренности. Было четыре часа с минутами; я убедил себя, что избитый человек, после нескольких граммов обезболивающего, не просыпается ни свет ни заря и не звонит приятелю на другой конец континента, чтобы пожаловаться ему на стук в висках. Тихо, на цыпочках, будто кто-то прослушивал мой дом, я вернулся к кровати, лег на пушистое одеяло и начал анализировать свое поведение за последние две недели, в поисках возможных ошибок.

И — о чудо! — заснул.

Проснувшись около семи, я поспешно заварил кофе и просмотрел новости криминальной хроники округа, затем сел у телефона с большой оранжевой кружкой в руке. Гришка ответил лишь после пятого звонка. У него были мокрые волосы и полотенце на плечах. Могло бы показаться, что он выскочил из-под душа, на самом же деле — сунул голову под кран. Мокрые волосы — ничего не происходит. У меня — происходило. Возле меня стояла кружка.

— Привет!

— Привет! У меня какие-то кляксы на экране, или ты разбил себе морду? — спросил он со славянской непосредственностью.

— Мог бы быть и поделикатнее, — ответил я и отхлебнул из кружки. Он должен был увидеть, из чего я пью, и наверняка уже всё понял. — Вчера меня избили двое придурков. Я думал, что это какие-то пацаны из-под магазина, но, похоже, всё-таки нет — сегодня мне что-то стукнуло в голову, и я посмотрел криминальную хронику. Оба мертвы, перебрали «белого шторма». Ты бы поверил?

— А ты нет?

Я покачал головой:

— Как и полагается профессиональному детективу… — это следовало понимать так: «Подтверждаю, что оранжевая индийская кружка означает: ко мне вломились в комп», — я умею складывать два плюс два. Кто-то им приказал припугнуть меня, вот только что-то тут не сходится… — Я глотнул кофе. — Ну, знаешь — припугнуть… Не знаю за что, но пусть будет так. Но два трупа… Это наверняка как-то связано с той Валери Полмант, никак иначе. А что у тебя?

В конце концов, нужно же было, особенно если за мной следили, продемонстрировать хоть какую-то работу мысли! Идиот, ввязавшийся в самую гущу событий и ведущий себя как последний дурак, выглядел бы вдвойне подозрительно. Мы болтали еще минут пять. В Нью-Йорке ничего особенного не происходило. Спокойный, тихий город на востоке страны.

— Скотти? Может, мне приехать, а? Если кто-то за тобой охотится, то, может быть, пусть лучше охотится за двоими? — спросил он под конец, вытирая полотенцем волосы.

Я задумался. Мы раз и навсегда договорились, что не будем изображать из себя дураков, — если нас подслушивают, у них не должно возникнуть впечатления, что мы что-то знаем и скрываем, мы не можем притворяться глупее, чем мы есть на самом деле. Я хороший частный сыщик, умный и сообразительный, значит, я должен однозначно связывать свое избиение и смерть нападавших. Иначе ничего не получится — либо на меня вообще не станут обращать внимания, либо просто пристрелят, а меня не устраивало ни то, ни другое.

— Знаешь что? — с умным видом кивнул я. — Приезжай. Но не сходи с ума, не увольняйся с работы, не бери чартер… Просто возьми отпуск и одежду потеплее и приезжай. Пойдем на рыбалку.

— Вроде говорили про лыжи?

— Снега нет, зато есть рыба.

Он сказал что-то не по-английски — впрочем, об общем смысле сказанного я догадался. Кажется, он чего-то пожелал моей матери.

— Ладно, будешь что-то знать — звони. Приеду за тобой в аэропорт.

— Договорились. Пока.

Я допил кофе и, относя кружку на кухню, стукнул ею о край стола. Осколки я выбросил в утилизатор, где их перемололо в мелкую пыль. В мире не было второй такой кружки, никто ею не воспользуется, даже если каким-то образом сумеет расшифровать наши коды. Так-то дорогие преступники. Скотт Хэмисдейл идет по следу. Вам об этом известно — так что действуйте.

А я буду ловить… как там говорится — рыбку в мутной воде?

— Соединение с шерифом Барсмортом, — сказал я, включая телефон. Мгновение спустя на экране появился дежурный. — Добрый день. Скотт Хэмисдейл, хотел бы поговорить с шерифом.

— Его нет, но сейчас я вас переключу…

Он нажал какую-то клавишу, по экрану побежали зигзаги. Появился Хольгер, исчез и появился снова.

— Да?

— Тебе известно что-нибудь о парочке из Донкея? Некие Мило и Фелисити?

Он молчал, пристально глядя на меня. Я подумал, что пропала связь, что это всё-таки провинция, что я смотрю на последнюю, перед тем как окончательно прервется соединение, неподвижную картинку шерифа, но он наконец пошевелился. Однако выражение его лица было всё таким же странным, словно он о чем-то размышлял… Словно проверял, есть ли у него свободное место в камере!..

— Кто тебе разбил морду? — процедил он.

— Именно они, по конкретному заказу. Может быть, всё должно было закончиться мокрым делом, но мне повезло. А сегодня я услышал, что они покинули этот мир. Полагаю, вам подсунули два нафаршированных наркотиками трупа…

Он машинально кивнул, а потом сообразил, что как бы выдает подробности постороннему.

— Зря ты мне об этом сказал, — бросил он. — Теперь мне придется считать тебя одним из главных подозреваемых. У тебя есть мотив — месть за избиение, есть опыт и возможности…

— Хольгер?.. — театрально простонал я. Он вздохнул и покачал головой:

— …мать твою! Давно уже у меня не было столь черной полосы в жизни, — признался он. — Я всё чаще думаю — и на черта мне всё это?

— Вот именно. А мне? Тебя, по крайней мере, никто не бьет дверцами и каблуками, — пожаловался я. — Но ничего, я еще… — Я махнул рукой.

— У тебя что-то есть? — быстро, с надеждой в голосе, спросил он.

Я состроил гримасу: мол, может, да, а может, и нет. Посмотрим.

— Говори!

— Когда будет возможность.

Я разъединился и заблокировал телефон на десять минут.

— Подытожим, — сказал я вслух.

Но потом уже я только молчал и думал.

Я приезжаю в Редлиф-Хилл, чтобы взять под колпак некую Валери Полмант, которую компьютеры вычислили из миллионов людей, так или иначе связанных с Очень Важным Делом, поскольку она четырежды появлялась в зоне так называемых анализируемых событий, чего не случалось ни с одним другим американцем!.. Итак, я приезжаю и получаю от той же подозреваемой по башке дверцей ее фургона. Сразу же после этого Вэл кто-то убивает. Вывод? Кто-то не поверил в случайность. Кто-то даже не особо подозрительный, я сам бы не поверил. И потому Вэл радикальным образом устраняют.

Итак, есть еще Кто-то. Назовем его Икс. У этого Икса тут такие входы и выходы, что он нанимает двоих балбесов, чтобы те отрезали член умершему местному жителю, каковой член он засовывает в глотку мертвой Вэл. Потом он «зверски» убивает одного из них, а его дружок либо знает, в чем дело, и сбегает, либо становится вынужденным свидетелем убийства. Неважно, как на самом деле, — важно, что он сбегает, и сейчас он уже у нас на крючке. Это наша самая крупная — кроме Вэл — добыча, даже более крупная, поскольку живая. Далее — Икс решает также направить по соответствующему следу детектива, который неизвестно зачем и почему именно сейчас появился в Редлифе. Он нанимает пару идиотов, которые должны его избить до потери сознания, а потом вколоть ему какую-нибудь дрянь, которую потом очень сложно обнаружить.

Что конкретно столь обеспокоило Икса? Ибо его наверняка что-то разозлило или напугало, раз он совершил несколько не до конца продуманных действий. Он слишком поспешно подбирал исполнителей — пара наркоманов возле магазина и двое из похоронного бюро были его очевидными промахами. Поставленные перед ними задачи явно оказались выше их способностей, вследствие чего за ними потянулись хвосты. А эти хвосты нужно быстро ликвидировать. Может быть, именно это разозлило Икса? Нет, хвосты потянулись после первого убийства, Баулза… Нет, даже раньше — за рыжеволосой Полмант! Что-то уже тогда должно было пойти не так, если ее немедленно устранили… Только что?

Хорошо. Икс ликвидировал все слабые звенья. Кроме Галларда. Он должен что-то с ним сделать. А там его ждем мы. Или его, или очередного посредника.

Во-вторых — он, скорее всего, захочет что-то сделать со мной.

В-третьих — он наверняка захочет что-то сделать со мной.

И здесь его будем ждать мы. Я и Гришка. Мало. Может, еще кого-нибудь вызвать? Наверное, да, ведь я совершенно забыл про тех двоих дуболомов, на которых наткнулся две недели назад, когда по дороге в Редлиф-Хилл остановился в Донкее, забыл о бандитах, главарь которых отправился за решетку после того, как я накрыл его подпольное казино. Оказались ли они здесь случайно или же преследовали меня? Или гнались за мной, так сказать, в личных целях, желая отомстить? Или по приказу шефа? Или, может быть, они тоже каким-то образом связаны с Делом? Во всяком случае — противников в ближайших окрестностях было больше, чем союзников, да и на помощь последних рассчитывать особо не приходилось.

Я сообразил, что открыл настежь дверь из спальни в кухню и уже в десятый или двенадцатый раз хожу туда и обратно. В Нью-Йорке я всегда мог выделить себе два часа из унылого дня и отправиться паромом на Манхэттен, где всегда полно было полицейских, а количество мелких преступлений и нарушений не превышало пяти за полгода. Там я усаживался на одну из сорока любимых скамеек и, запивая пивом поджаренные колбаски, развивал невероятную умственную деятельность. С определенной точки зрения жаль, что сейчас…

Я подошел к окну. Падал первый легкий снежок. Наверняка владельцы подъемников и пунктов проката снаряжения, главы автобусных компаний, повара и портье выбежали на улицу и велели своим семьям позакрывать окна и двери, чтобы не греть зря улицы и не пугать столь желанного гостя.

Шел снег.

На снегу, вдруг подумал я, следы видны чертовски отчетливо. Легко выследить. Трудно спрятаться. Всё зависит от того, кто ты — заяц или волк, волк или охотник, охотник или наемный убийца с заказом на охотника. Наемный убийца или частный детектив?

Ну и карусель.

То и дело кто-то вскакивает на ходу, кто-то сваливается, или его выбрасывают…

Смешно.

Смертельно смешно.

«Ленин воскрес?»

На прошлой неделе мы выиграли у самой слабой команды. Система розыгрыша предусматривала по три матча осенью и три весной. У моей команды после пяти матчей было шесть очков, две трети из которых она завоевала уже с моим участием. Судя по тому, что говорили сами игроки, дела у нас никогда еще не шли столь хорошо. Они хлопали меня по плечам и ожидали чего-то большего, не знаю, чего именно.

Я не мог их подвести. Гришка прилетел вечером, мы выпили целую бутылку «Олд Тома» и наговорились досыта — но только не по теме. Он поделился со мной новостями, рассказал, что происходит в том доме, где я прожил шесть лет, а он — последние полгода. Оба мы знали, что еще успеем поговорить завтра. Я лег спать в хорошем настроении, у меня даже мелькнула мысль, что мы могли бы сразу приехать сюда вместе, но готово ли было местное общество к встрече лицом к лицу с парочкой геев-детективов? Вряд ли.

Мы остановились у спорткомплекса. Гришка выскочил из машины, сунув руки в карманы, передернул плечами и прошипел:

— Yob tvoyu mat'!

Мне уже были знакомы несколько его магических ругательств. В этом говорилось что-то о матери и половом акте, на едином дыхании. Хорошим тоном якобы считалось отвечать: «Yebi svoju, dyeshevlye budyet», но он никогда не переводил мне, что это означает.

— Впечатляет, да? — спросил я, вытаскивая сумку с заднего сиденья.

— Зачем в этой дыре такое сооружение?

— Для туристов. — Я пожал плечами. — Иди и не разевай рот, а то подумают, будто ты приехал из России.

— Шутни-ик!

Мы вошли в здание; я остановился у автомата и купил упаковку минералки — у меня слегка пересохло в горле. Мне не мешали ни язвительная усмешка, ни прищуренный взгляд моего русского друга. У него была крепкая башка, которая не реагировала меньше, чем на три бутылки на двоих.

Я открыл одну бутылку и, не скрывая наслаждения, влил ее содержимое в свой организм. Краем глаза я заметил, что Гришка перестал улыбаться, слегка дотронулся до левого кармана куртки и, послав мне многозначительный взгляд, выбежал на улицу. Телефон? Я поставил бутылку и, отпихнув ногой сумку к стене, медленно пошел за ним. Миновав тепловую завесу при входе, я вышел на улицу.

На стоянку заехала машина Эрика Фирстайна. Он как раз выходил из нее, следом за ним — его жена. Эрик помахал мне рукой и пошел куда-то в сторону бокового входа. Впрочем, неважно, что ему там надо, сосредоточимся на Гришке. Он стоял, приложив трубку к уху, явно не в силах владеть собственным лицом. Я направился к нему, ускоряя шаг и начиная бояться, что сейчас он начнет кричать во весь голос.

— Что случилось? — толкнул я его рукой в грудь, когда он прервал связь. — Ленин воскрес?

Он посмотрел куда-то над моей головой и еще несколько секунд молчал.

— Твоя любовница появилась возле укрытия Галларда, — сообщил он тихим, едва слышным шепотом.

Мне стало жарко, словно я мгновенно перенесся под пальмы на Мальдивах, не снимая куртки и утепленных штанов. Снег вокруг меня начал таять.

— Что-нибудь еще? — выдавил я.

Теплая и сильная, романтичная и прагматичная. Твердая и доверчивая. Эйприл.

— Нет. Но это была не случайность. Они полагают, что она что-то вынюхивает и готовит удар. Через пятнадцать минут они войдут в его убежище и выведут его оттуда, чтобы она не смогла воспользоваться какой-нибудь пушкой или ракетой.

— Достаточно управляемого заряда в газовой сети… — пробормотал я, чтобы дать понять, что еще могу говорить.

— Например, — согласился он.

Я глубоко вздохнул. Гришка что-то прошипел сквозь зубы и с невозмутимым видом сказал:

— Кто-то идет, тот самый, который только что приехал.

Черт, только приятеля по банкету мне тут и не хватало. Я скрипнул зубами и разгладил черты лица.

— Если хочешь, посмотри, как мы выигрываем, а потом заскочим куда-нибудь пообедать, — весело сказал я Гришке.

Он широко улыбнулся и кивнул. Фирстайн подошел настолько близко, что я услышал скрип снега у него под ногами.

— Привет! — крикнул он.

Я начал оборачиваться, но не успел. Что-то холодное ударило меня в шею, чье-то ледяное дыхание окутало голову, полностью лишив сознания.

* * *

В сознание я пришел быстро и легко, без какого-либо головокружения и нарушения зрения, слуха или чувства равновесия, словно пробудился от спокойного послеобеденного сна. Я сидел в бамбуковом кресле, привязанный к нему несколькими длинными кусками крепкой веревки.

Слева сидел таким же образом связанный Гришка и обеспокоенно смотрел на меня. За ним, что удивило меня еще больше, сидел третий — Рори Донелан, знакомый мне баскетболист, с которым я с первой встречи не обменялся и десятком слов. У меня уже были готовы несколько вопросов, но я воздержался от того, чтобы их задавать, — Гришка видел и знал больше меня, пусть он и начинает. Он понял мой вопросительный взгляд.

— Очнулся? — спросил он и, увидев, что я кивнул, начал рассказывать: — Этот тип выстрелил тебе чем-то в шею, а на меня направил пистолет и приказал запихать тебя в машину. Тогда появился этот, — он кивнул головой назад. Донелан стиснул зубы. — Он хотел выбить пистолет, и сам получил по башке, пришлось и его запихать в машину.

Я наклонился вперед, чтобы лучше видеть Рори, — мы сидели на одной линии. Он посмотрел на меня и пожал плечами.

— Я увидел, что тебя тащат в машину, ну и подошел помочь, а тут смотрю — Эрик, бледный, с пушкой в руке… Безумный взгляд… Он меня не заметил, я пнул его в руку, но не попал, а он поставил меня возле машины и впрыснул какую-то гадость…

Мать…

…твою!

Ну и здорово же мы вляпались! Мало того, что я потащил за собой Гришку, так еще и этого спортсмена! Я вдруг сообразил, что вовсе не радуюсь, — а ведь наконец-то дело пошло, и противник, неизвестный уже много лет, замаскировавшийся так, что несколько правительственных агентств лишь беспомощно разводили руками, решил, что должен совершить нечто незапланированное, внезапное, рискованное. Так, как мне и хотелось, — я в самом центре событий. Вот только не один.

— Эрик Фирстайн?

— Да, — ответил Рори. — Никогда не любил этого прилизанного еврейчика. Гнида и лжец. Ведет двойную, а то и тройную жизнь.

Он пошевелил губами и сплюнул на пол.

Я огляделся. Помещение словно из фильма — бункер, металлическая дверь без каких-либо следов ручки с нашей стороны.

— Куда нас привезли? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Грег. — Вы сидели втроем сзади, я за рулем. За городом он приказал мне врезаться на твоей машине в контейнер, а потом и мне дали чем-то холодным по башке.

Я вывернул запястье как только мог, но часов не видел. Я послал вопросительные взгляды остальным пленникам, они повторили мои усилия, и Рори сказал:

— Два часа дня.

То есть почти сутки. Разве что они преднамеренно перевели нам часы. Но скорее всего, нас увезли куда-то далеко, может быть, даже на самолете, кто знает? Вокруг не было видно никаких камер или микрофонов, но это означало лишь то, что их не видно. Я посмотрел на Грега, он спокойно выдержал мой взгляд, не передав мне никакой информации в ответ, — видимо, не знал ничего, кроме того, о чем уже сказал. Резюмируем: Эйприл наверняка имеет непосредственное отношение к преступной группе. Она появилась возле Галларда, которого они по непонятным причинам упустили — сбежал? Пренебрегли? Потерпели неудачу? Итак, появилась наша дорогая Эйприл, воспитанная в суровых условиях, сочиняющая душещипательные сказки женщина, нацелилась на Галларда и… наверняка что-то пронюхала. Потом известила кого-то еще, может быть Икса, а тот принял решение: «Хватит Скотту Хэмисдейлу болтаться по нашему тихому и такому уютному городку!» Неужели Фирстайн и есть Икс? Сомневаюсь. Но это в ближайшее время выяснится. Лишь бы только Грег не высовывался, пусть считается, что он всего лишь мой знакомый, скорее случайный. Вот только получится ли?

Ну и Рори, бедняга, тоже угодил в переплет. Хотел меня выручить, черт возьми. А мне ведь было вообще на него наплевать! Дурак ты, Скотти, и ни капли интуиции у тебя нет. Ни богатого Фирстайна не смог распознать, ни этого несчастного…

Стоп, что-то важное промелькнуло у меня в голове, но что? Почти физическим усилием я удержал поток мыслей и погнал его в обратную сторону. Кто-то что-то сказал вслух, я не обратил на это внимания, вернее, хотел не обратить, но спугнутые мысли тут же разлетелись в разные стороны.

— Черррт… — пробормотал я, приходя в себя.

Грег смотрел на меня, нахмурив брови. Рори выглядел обиженным — это он, видимо, что-то сейчас говорил. Я вздохнул и взял себя в руки. Мысли, как нелюбимые жены, — всегда возвращаются.

— Извини, что ты сказал?

— Я спрашивал, что вообще происходит?

— Сам толком не знаю, — сообщил я. — В книгах и фильмах подобное похищение означает, что детектив кому-то наступил на мозоль или опасно приблизился к разгадке дела, которое он ведет.

— Приблизился? Какого дела?

— Приблизился ли — не знаю. Может быть, но пока что это еще до меня не дошло. А дело — здесь я занимался только одним делом: об убийстве Вэл Полмант.

— Может быть, что-то за тобой тянется еще с Нью-Йорка? — подсказал Грег.

Что ж, хороший вопрос, но дадут ли они себя обмануть? Нет. Может быть, только решат, что Грег не имеет к этому никакого отношения.

— Может быть.

— Но… — не унимался Рори, — при чем тут вообще убийство?

— Похищение от убийства отделяет не слишком большая дистанция, — буркнул я, всё больше злясь на любителя, оказавшегося в числе действующих лиц пьесы, в которой вовсе нет для него роли. Теперь мне приходится о нем беспокоиться, и, что самое главное, он мешает мне думать. — У меня просьба: давайте все немного подумаем, может быть, кому-нибудь что-то придет в голову. А через несколько минут обменяемся мнениями.

Рори вытаращил на меня глаза, явно ничего не понимая, но замолчал.

К сожалению, мне не дано было подумать спокойно. Тихо щелкнул дверной засов, и звук этот был столь сочным и полным силы, что сразу стало ясно — любая попытка справиться с дверью была бы безуспешной. К тому же дверь слегка отодвинулась назад, словно под давлением наших любопытных взглядов, и лишь потом ушла в стену.

Вошли двое. На их лицах не было масок, свет не погас, нас не разделяли бронированные матовые стекла. Фирстайн и сопровождавший его Уиттингтон-Това не собирались скрываться или кого-либо обманывать. У меня забилось сердце. Фирстайн — это Фирстайн, но если кто-то тут и был Иксом, то это Уиттингтон-Това; как там сказал Эрик на вечеринке у шерифа? «Мой хороший друг, а до этого преподаватель»? Как-то так. Значит, там, в школе, Икс формировал свою группу! Но нет — учебные заведения мы проверили… Где-то тут должна быть зацепка, зацепочка… Но где и какая?

— Пестрая компания, — заговорил с язвительной усмешкой Фирстайн.

— Подожди, Эрик, — прервал его двумя словами и мягким движением руки Уиттингтон.

Оба были одеты в одинакового покроя теплые куртки, предполагавшие, что мы находимся где-то в холодных краях. Ложный след? Редлиф-Хилл? Не-ет…

Как там его зовут? Стефан? Стэйси? Нет, Стэйси довольно обычное имя, а у него двойная фамилия!..

— Вы зато одноцветные: серо-голубые, — сказал я. — В таком цвете я всегда вижу преступников, это цвет их тюремной одежды, — пояснил я.

Уиттингтон повернулся к Эрику; тот, не говоря ни слова, вышел и тут же вернулся, неся два легких и удобных туристских кресла.

— Как это, самый богатый человек штата в роли мальчика на побегушках? — издевательским тоном заметил я.

Всё это время я ощущал холод на затылке от ледяного предчувствия несчастья, лихорадочно и отчаянно пытаясь найти выход для Грега и Рори.

— Заткнись, сволочь, — мягко сказал Икс.

— О, мы уже переходим к деталям!

Я подскочил на месте вместе с креслом.

— Как ты до нас добрался? — невозмутимо спросил Уиттингтон, не обращая внимания на мои выкрутасы.

Я вспомнил — Стивен!

— Ни о каком разговоре не может быть и речи! — совершенно серьезно сказал я. — Если мы и будем говорить, то только в обществе заинтересованных лиц. Я и вы. Эти двое не имеют к делу никакого отношения, кроме того, что оказались не в том месте и не в то время. Если это неясно — то у нас нет никаких общих тем.

— Всё это я знаю, — спокойно ответил Уиттингтон. — Мы их освободим.

— Конечно! — фыркнул я. — После того, как они наслушаются наших откровений?

Уиттингтон повернулся и посмотрел на Фирстайна. Его долгий взгляд явно что-то означал, но я не знал что. Эрик сунул руку под полу куртки.

— Нет! — крикнул я. — Ничего не скажу…

Прежде чем успел прозвучать мой крик, две пули ударили в Рори Донелана. Одна попала в бровь и, выбив глаз, пронзила мозг, а затем разнесла заднюю часть черепа. Вторая пуля, неизвестно зачем выпущенная, попала точно в то место грудной клетки, где под хрупким прикрытием ребер и тонкого слоя мышечной ткани и жира бьется сердце. Сердце Донелана уже не билось, когда его прошила пуля из кольта.

— Ах ты сукин сын! — рявкнул я на Эрика.

Я не мог ничего сделать, кроме как плюнуть в него, потом еще раз. Он спокойно вытер локтем слюну с колена, выше ему было не достать, затем улыбнулся и прицелился в меня. Ствол описывал небольшие круги, то и дело выходя за очертания моего тела и снова возвращаясь. Мне было на это наплевать, мне давно уже было наплевать на подобные игры, они меня не забавляли и не вызывали у меня страха. Парадоксально, но перепугался Уиттингтон.

— Эрик! — яростно прошипел он.

Фирстайн вздрогнул и едва не выпалил в меня; я почувствовал это так, словно пуля уже вошла в мое тело.

— Эрик! — сказал Стивен уже другим тоном. — Мы не на сельских танцах, у нас тут дела. Верно? — повернулся он ко мне.

— Дела? Какие? — Я посмотрел на сидящего с откинутой назад головой, остатками головы, беднягу Донелана. Струйка крови из глазницы поблескивала в свете лампы, глазное яблоко только что скатилось по скользкой дорожке и, негромко хлюпнув, упало между воротником куртки и шеей. Я показал на него подбородком: — Одно дело ты уже сделал.

— О, перестань! Это любитель. К тому же случайный. Такие не принимают участия в разборках на высшем уровне. Разве что… — Он замолчал и бросил взгляд на мертвеца, а потом на меня. Меня обдало волной жара. — Разве что он не был случайным любителем.

Да! Это был шанс. Шанс списать соучастие на Рори и выторговать жизнь для «любителя» Грега. Я изобразил гримасу под названием: «Ты меня поймал». Уиттингтон внимательно посмотрел на меня, очень внимательно, так что я не стал перебарщивать — гримаса, сразу же после нее спокойный взгляд, а затем полная собранность. Всё-таки я профессионал.

— До чего бы мы ни договорились, — медленно сказал Уиттингтон, — либо одной стороне, либо другой пришлось бы что-то с ним делать. А так, — он покачал головой, словно китайский божок, только те кивают вперед и назад, а он из стороны в сторону, — вопрос закрыт. И не будем устраивать патетических сцен…

Скотти, подумал я, держись одного: Рори был сообщником, а Грег здесь случайно. Просто знакомый. Разве у детектива не может быть…

— Ну что, выкладываем всё как есть? — донесся до меня вопрос Уиттингтона.

Не знаю почему, я посмотрел на Фирстайна и понял, что о чем-либо договариваться не имеет смысла. Наша судьба предрешена. Одновременно я поклялся, что буду тянуть время насколько удастся, буду лгать, обманывать, морочить голову и торговаться. И слушать.

— Начинайте. Пусть я буду знать, что вы хотите играть честно.

Стивен откинулся на спинку кресла и немного помолчал; при этом у него было такое выражение лица, словно он ковырял кончиком языка в дупле коренного зуба.

— Вэл Полмант была нашим исполнителем, — сказал он.

Я кивнул:

— У вас было две женщины-исполнителя — Валери и Эйприл, — сказал я.

— Да, — не колеблясь, признался он. — Были и есть также и другие, но эти две были у нас, так сказать, в штате. А откуда ты знаешь?

— В том мотеле, ну знаешь, где зарезали пару похитителей тех двух мальчиков… «Пируба», или как его там?.. Вэл, правда, заплатила фальшивой карточкой, но вы либо забыли, либо не знаете, что всегда, когда это возможно, производится считывание папиллярных линий. Компьютеры выловили из терабайтов информации это событие: одна из подозреваемых, Эйприл Эноса, побывала там же, где было отмечено присутствие Валери Полмант, второй из круга подозреваемых, и обе были в мотеле, где произошло исключительно жестокое убийство… А оно, в свою очередь, было попыткой утихомирить чересчур дотошного детектива. Верно?

Я замолчал. Он наклонил голову, словно ждал еще чего-то.

— Ну, может быть… Но это не слишком ценная информация. Это лишь объяснение того, как вы напали на наш след. Я знаю, что один пронырливый детектив со связями в ЦБР влез в наши дела. Знаю, поскольку сам распорядился, чтобы у него похитили ребенка, и знаю, что этих похитителей-любителей тут же убрали. Так чем ты меня хотел удивить?

Все козыри были у него в лапах. И оружие.

— Ладно, попробую продать кое-что другое. — Я откашлялся. — ААД около пятнадцати лет назад под прикрытием другого агентства финансировало перевод всех архивов прессы, библиотек, администрации штатов, городов и прочего на электронные носители. Это было сделано. Но речь шла отнюдь не о дорогом подарке за счет налогоплательщиков, а о том, чтобы подсадить во все эти архивы «троянских коней» — оставить там замаскированные и спящие до поры до времени метавирусы, которые в случае необходимости могут, не оставляя следов, изменить содержимое любого архива. Таким образом, когда требовалась другая личность для агента или другая биография, новые данные или что-то еще, — это можно было сделать без труда, соблюдая лишь основные меры предосторожности. Естественно, об этом знали лишь верхи оперативных подразделений, но создание новой биографии стало тривиально простым и элементарным делом. Кто бы ни проверял данные, он везде попадал бы на одно и то же, на свежие фальшивые сведения. Таким образом была подделана и моя биография, которую вы наверняка тщательно проверили.

— А что ты в этой информации считаешь ценным? Ведь мы об этом знали! — фыркнул Фирстайн.

Он уже полностью пришел в себя после несомненно доставившего ему удовольствие выстрела в Донелана и легкой выволочки от Уиттингтона.

— Как же! — убежденно сказал я. — Вы знали, что мы вас водим вокруг пальца, но не знали как. И на этом всё.

— Мало, — оценил Уиттингтон.

— Больше, чем у вас. Ты сказал только, что Вэл была вашим исполнителем. Я добавил, что и Эйприл тоже. Кстати — зачем она ко мне приходила?

Уиттингтон махнул рукой:

— Она должна была поставить «жучки», но, к счастью, перед этим проверила, что там у тебя, и оказалось, что детекторов больше, чем нам этого бы хотелось. Так что ей пришлось отказаться от своих намерений.

В помещении наступила тишина.

Здесь сидели пятеро, четверо из них живых, и никто не производил больше шума, чем падающая на землю снежинка. Интересно, идет еще снег в Редлифе? И вообще, в Редлифе ли мы?

— Как ты собираешься вести переговоры? — спокойно спросил Уиттингтон.

— Во-первых, отпустите моего друга. Ради моего блага он ничего никому не скажет, а даже если и скажет — никто ему не поверит. Он из России, а русских до сих пор считают слегка помешанными.

— Издеваешься? — тем же спокойным тоном спросил Стивен.

— Нет. Я в состоянии обеспечить безопасность собственной персоны. Если, конечно, как ты сказал, мы разговариваем в кругу профессионалов. Наверное, вы понимаете, что я люблю жизнь, что я буду так перед вами исповедоваться, чтобы последние и самые важные слова прокричать из мчащегося на полном ходу поезда.

— Какого поезда? — удивился Фирстайн.

— Тихо! — рявкнул разозлившийся наконец Уиттингтон. — Говори! — это уже мне.

Интересно, как он распределил функции: один молчит, другой говорит…

— Собственно, я закончил. Я куплю себе жизнь, рассказав вам то, что вас интересует. Я не настолько глуп, чтобы выбирать смерть, но его — вон отсюда, и всё.

— Я до сих пор не вижу в том, что ты говоришь, ничего для нас интересного. — Уиттингтон вытянул ноги и, сплетя пальцы, соединил концы указательных и больших, словно два пистолета рукоятками. Интересно, было ли подобное положение рук отражением подсознательных и уже принятых решений или же просто расслабленной позой? С другой стороны, для семидесятилетнего, или сколько ему там, у него был исключительно крепкий и подвижный костяк. — Если вы идете по нашему следу, то что нам с того, если мы знаем, как вы забрасываете в преступные сети своих агентов?

— Эта информация, если она попадет в прессу, свалит правительство.

— Ну да, мы возьмем и пригрозим: «Мы кое-что знаем, и если вы нас не оставите в покое, то мы скажем об этом всем!» — Я кивнул, хотя после облечения в слова мое предложение прозвучало исключительно наивно. — А не проще будет сразу отправить нас на тот свет?

— Нет, — сказал я, лихорадочно размышляя, о чем говорить. — Вы наверняка можете подстраховаться, как я, например.

Он прищурился и посмотрел на меня, а я послал ему в ответ долгий откровенный взгляд. Но слишком долго я бы так смотреть не смог.

— Думаю, нам больше не о чем разговаривать в его присутствии. Чем дольше мы тут сидим в этом составе, тем сильнее себя друг с другом связываем. А я не хочу, чтобы у моего друга были из-за знакомства со мной какие-либо проблемы, — сказал я.

Грег до сих пор молчал, но сейчас вдруг фыркнул, словно сдувая воду с усов.

— Скотти, перестань. Это не имеет смысла. Им придется отвечать как за одного агента, так и за двоих, зачем тебе с ними договариваться?

Верно. Ни к чему притворяться, что он случайный человек в этом обществе. Так его не спасти, может быть, попытаться иначе?

— Ты сказал, — кивнул я. — Теперь мне уже нечего скрывать. — Я посмотрел на Уиттингтона: — Предлагаю такой договор: вы показываете мне, где мы, я звоню своим и сообщаю им эти данные, потом рассказываю вам то, что знаю, а вы сматываетесь.

— А по нашему следу идет сотня агентов! — бросил Фирстайн.

— Ну тогда пристрелите кого-то из нас, и по вашему следу пойдут две тысячи агентов! — рявкнул я. — Думаешь, нас уже не ищут? — Я ощутил приступ вдохновения: — Что не подняли тревогу, не получив от меня соответствующий сигнал в соответствующее время?

Эрик выпятил челюсть. Уиттингтона мои слова никак не взволновали. Я почувствовал себя так, словно куртка сзади приподнялась, выставив спину под порывы морозного вихря. Он не боялся. Почему?

— Не будем о стрельбе, — предложил он. — Способ, с помощью которого следственные службы обманывают общество, — это твой единственный туз?

— Нет.

Я не стал развивать тему, да и развивать особо было нечего. Может быть, он это чувствовал?

— Другого ответа я и не ожидал, — кивнул он. Я молчал.

— Ну что ж, значит, и мы все будем держать язык за зубами, — сказал Уиттингтон.

Мне показалось, что он говорит лишь затем, чтобы не наступила тишина. А может быть, чего-то ждал?

— Вот только при этом у вас в лапах пушка, — бросил Грег.

— В самом деле, я считаю, что это окончательное, хотя и не слишком желательное решение.

— Ах, как жаль, что он не успел об этом узнать, — выпалил Грег, показывая головой на Донелана.

Черт, перестарался! Я кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

— Может, перейдем к деталям?

— Да. — Уиттингтон серьезно кивнул головой. — Слушаю?

Моя самоуверенность на него не действовала, а другого оружия у меня не было. Я лихорадочно размышлял, но в голове было пусто, словно в брошенной в пустыне бутылке из-под колы. Однако через секунду то ли бог, то ли инстинкт самосохранения подкинул мне вопрос:

— Как вы вытянули из Орбиса данные о вскрытии Вэл?

Он поднял бровь:

— А откуда ты знаешь, что мы что-то вытянули?

— Не помнишь, как на вечеринке у Хольгера этот идиот сказал что-то насчет того, что ее дважды обесчестили? Откуда он мог знать? Это раз. А во-вторых, сразу же после этого он бросил: «Эта…» и через силу закончил: «…тварь». Прозвучало это совершенно фальшиво, и я сразу же понял, что убийца — женщина. И обрушилась лавина — Эйприл в моей постели, и так далее… — Я сделал паузу, словно у меня было еще что сказать.

— Вот видишь, дурак? — Уиттингтон спокойно посмотрел на Фирстайна.

Тот выглядел полностью сломленным. Он выглядел так, словно услышал приговор, и наверняка так оно и было.

Уиттингтон протянул руку.

— Дай мне револьвер, — потребовал он.

— Пожалуйста… Нет… Стивен?.. — Еще немного, и Фирстайн рухнул бы с кресла на колени, но послушно протянул ему кольт. — Ты же знаешь, это не имеет никакого значения…

— Не имеет? — Уиттингтон схватил оружие и сразу же прицелился Фирстайну в голову.

Я был уверен, что тот рухнет на пол, начнет умолять, Икс на него накричит…

Ничего подобного.

Уиттингтон выстрелил, и из дыры в затылке Эрика брызнул мозг. Крови было немного, лишь столько, сколько было под кожей. Я не выдержал:

— Ах ты сукин сын! Ты за всё это заплатишь. Не думай, что отделаешься газовой камерой. Время от времени мы приводим в исполнение особые приговоры, и еще ни разу не было, чтобы осужденный не умолял о том, чтобы ему сократили предсмертные муки хотя бы до недели.

Стивен Уиттингтон-Това спокойно смотрел мне в глаза. Он не боялся, совершенно не боялся. Он был полностью уверен: что бы я ни сказал, что бы ни сделал — это никак не будет угрожать ему лично.

— Ты это сегодня уже говорил, — спокойно сказал он.

Он всё так же сидел, вытянув ноги далеко перед собой, расслабленный, может быть, мертвый? В душе он давно уже был мертв.

— Ну что ж, мне пора. Жаль, что вам я не могу обеспечить по-настоящему спокойных снов…

Он вытянул руку и выстрелил в Грега.

Я не смотрел в ту сторону. Я выл, словно раненый зверь.

Он перевел руку чуть правее и прицелился в меня.

Темное отверстие ствола вдруг заполнило все пространство передо мной…