Ветер надежды

— Вы уверены в этом?!

— Точно так, пан маршал.

— Каковы потери швабов?

— Пока можно с осторожностью говорить о паре тысяч живой силы, шести десятках орудий, около полусотни танков, и почти сотне автомашин.

— Генерал, как вы думаете, бригадир Абрахам смог бы собрав все имеющиеся в районе силы, и продолжить уничтожение 4-й армии?

— Одной своей группой вряд ли. При помощи части сил модлинского гарнизона и недопущении высокой активности Люфтваффе, а также при помощи маневром со стороны оставшихся частей армии 'Познань', это стало бы возможным.

— Хорошо! Готовьте приказ. Армиям 'Познань' и Поможже' ускоренными маршами выходить из окружения двумя группами прорыва. Одна под командованием генерала Бортновского на Варшаву, вторая под командованием генерала Кутшебы на Модлин. Распределение войск между группами остается за Кутшебой. Дополнительными задачами группы прорыва генерала Бортновского становится фланговый удар с юго-востока по атакующим Варшаву частям Вермахта. Я жду его предложений через четыре часа. Для генерала Кутшебы основной задачей ставится полное уничтожение 4-й армии фон Клюге, и выход на оперативный простор для создания фланговой угрозы недобитым 8-й и 10-й армиям немцев.

— Детальный приказ по армиям будет готов через час, пан маршал.

— Угум.

— Пан маршал?

— Что? А, да. Первый список на награждение наиболее отличившихся, в операции против 4-й армии, я жду от вас к вечеру. Кстати! А как там показали себя эти американские новинки?

— Спектакль над переправой отменно удался. Под его прикрытием, атакой 'воздушного брандера' был разрушен главный понтонный мост и поврежден соседний. Удар ракетами также оказался вполне успешным. По докладам, поступившим от бригадира Абрахамса, когда через полтора часа после удара десантников оперативная группа 'Модлин' нанесла свой удар, сопротивление швабского авангарда было очень вялым. В плен было взято около батальона и несколько десятков единиц техники. Но это лишь предварительные данные.

— Великолепно…

— Кстати, пан маршал. А что вы прикажете насчет собранных трофеев?

— Что? Из трофейной автобронетехники и из оставшихся кавалерийских частей армии 'Познань' необходимо быстро сформировать ударную конно-механизированную дивизию. Очень скоро она нам сильно пригодится… Гм… Да, пожалуй…

Начальник штаба вгляделся в лицо маршала и с радостью заметил, что в его усталых глазах снова зажегся огонь азартного интереса. Война продолжалась, и почти неминуемое позорное поражение от тевтонских ратей временно отодвинулось во времени, а надежда на победу снова возродилась. Вот только в бегло просмотренных генералом вчерашних газетах, ничего не было о бомбардировках Берлина, и переходе границ Третьего Рейха британцами и французами. Более того несколько газет, доставленных группой снабжения 'Сражающейся Европы' перепечатали острую сатирическую статью неизвестного автора 'Кто тут кому союзник?'. В этой статье с большой иронией оценивались ожидаемые от британских и французских союзников Польши усилия по защите жертвы от агрессора. Там даже звучали слова, что все это задумано лордом Чамберленом для того, чтобы столкнуть Сталина и Гитлера лбами во славу банкирских интересов. Там же высказывалось большое сомнение, что Сталин станет плясать, под чью бы то ни было дудку. И хотя от этого фельетона отдавало 'махровой бульварщиной', но самообладание генерала Стахевича оказалось поколеблено. В рассуждениях того писаки особых противоречий выявить он не смог…

В 'Венской кофейне' очередное неформальное совещание командования 'Сражающейся Европы' проходило в обстановке бурного обмена новостями.

— Ну как там, в Шербуре? И как там наш Костя?

— Друзья мои, все довольно сложно… Розанов пытался сформировать отдельный истребительный полк из испытателей. Пока на 'Моран-Солнье-406', а с появлением серийных 'Девуатинов-520' уже на них. У Кости хорошие связи, поэтому снизу он не полез, а вышел на уровень командования и даже получил поддержку начштаба ВВС. Но вот министр авиации встал глыбой.

— Да уж, 'Скряга Ги' в особой прозорливости пока не замечен.

— Представьте себе, он считает, что лучше много отдельных эскадрилий новейших машин на разных фронтах, чем целый полк в резерве… В общем правительство колеблется, какую сторону выбрать, а меж тем дело зависло не начавшись…

— Чего же еще ждать от этих бюрократов?

— Кстати, маршал Келлер, пока запретил налеты на города и крупные военные объекты Рейха и это несмотря на то, что все сроки выступления в защиту Польши уже прошли…

— Канальи! Они там, в Париже, доиграются, что Люфтваффе разобьет по частям авиацию союзников. Геринг начнет отсюда, а когда у поляков просто кончатся самолеты, он стукнет уже по Республике, и смешает с помоями их раздробленные силы. Вот тогда-то эти 'умники' начнут метаться, и в спешке воплощать идеи Кости, но будет уже поздно!

— Эдуар не заводись! Остынь. Пока мы здесь воюем, они будут с умным видом колебаться и считать, что все-то у них под контролем. А вот когда Польша падет, в их головах слегка просветлеет.

— А я слышал новости, что все не так уж плохо. Говорят, вы чувствительно накостыляли швабам на Бзуре?

— Да Людвик, война становится все более жестокой. За те дни, что тебя не было, сбили четверых, еще двое сейчас в лазарете с ранениями. А у Моровского в 'Соколе', представь себе, потерян всего один пилот 'брандера' Раджакич, и еще ранено трое.

— Я слышал, тот польский моряк пожертвовал собой?

— Нет, свою пулю он получил уже в воде. Адам рассказывал, что когда его вытащили на берег, он был еще жив…

— Да-а. Ну, а как там сам наш 'Сокол Поможжя'? Все блистает?

— А-а, лучше не спрашивай.

— Что такое?!

— Ходят слухи, что его вскоре совсем разжалуют.

— Но за что?!

— За его традиционное неуважение к старшим по званию. Ян расскажи Людвику.

— Когда его батальон десантников ракетами и стрельбой разнес в щепки переправы, и ввязался в бой с авангардом немцев, они там все должны были лечь. Немцев было впятеро больше, да еще с танками и орудиями…

— Адам заранее знал об их численном перевесе?

— Представь себе, знал, но его это не остановило. Моровский мало того, что выполнил боевую задачу, потеряв всего семерых. Соединившись с уланами, они сбросили остатки авангарда в реку, и организовали паромную переправу на другой берег южнее. А потом еще целый день отбивали атаки швабов там, пока генерал Томме сверлил фон Клюге спину.

— За такое не наказывают!

— Не спеши, Людвик. Потом Адама слегка зацепили, и генерал Зайоц приказал ему по радио, передать батальон под командование одного из офицеров армии 'Лодзь'. Адам выполнил приказ. Но при этом он прилюдно попросил от того майора честное шляхетское слово, что тот не бросит его парней в штыковую атаку, к которой они не готовы. И еще чтоб позволил им самим строить укрепления и планировать маневр. А вечером наш 'Сорви Голова' уже перемотанный бинтами прилетел на 'Шторхе' забрать раненых и узнал. Что майор, оказывается, не сдержал обещание, из-за чего погибло три десятка десантников. Наш 'янки' за словом в карман не полез, и тут же предъявил ему обвинение, и даже потребовал сатисфакции.

— Любой честный офицер поступил бы также!

— Все так, но тот, к сожалению, оказался любимчиком генерала Томме, и вдобавок доложил о 'недостойном поведении' Моровского начальнику штаба армии.

— И что же дальше?!

— Дальше? Моровского снова отозвал в штаб генерал Зайоц… И при этом окончательно запретил ему летать и ходить в десантные рейды, оставив его при себе. Видно, это-то и стало для него последней каплей…

— Да моншер. Счастье, что уже два дня держится почти не летная погода, и что на задания отправляют только разведчиков, а то Адама признали бы дезертиром.

— Мда-а. Неужели, все настолько серьезно?

— Трудно сказать. Посыльные из штаба за ним приезжали уже много раз. Но сначала он отговорился запретом врача, а потом и вовсе перестал к ним выходить. Вчера вместе с группой ребят из 3-ей чешской эскадрильи Адам устроил попойку, а потом задирался с военным патрулём. Дело дошло до потасовки. Я подоспел к концу этой битвы и лишь заметил, как ловко он дерется ногами. Притом, что сам на ногах еле-еле держится…

— Угу. Настоящий саватер. Набил физиономию вахмистру, и паре капралов, а наши ребята не дали последним взяться за оружие. Потом все сидели в Кафе, и как раз туда за ним и прислали военную полицию…

— Все-таки он попал под арест?

— Вот еще! Обозвал их тыловыми крысами, и выкинул весь наряд через окно. А потом собрал наших чехов и своих 'янки' посадил в добытые где-то автобусы, и поехал в гости в чешский батальон подполковника Свободы, вчера прибывший во Львов. А там он говорят, пел какой-то английский реквием погибшим пилотам и солдатам, да так что у народа слезы текли. Вот только со стола упал… Потом уже без него они всю ночь орали разные песни. Раз пять звучал чешский вариант марша 'Соколы'. А американцы отвечали своими 'Янки Дудль' и 'Вступай в Авиацию'.

— А сейчас-то где наше чудо?

— Сейчас он спит с какой-то красоткой, а все офицеры 'Европы' предупреждены, что на все вопросы посыльных и военной жандармерии отвечаем, что он 'только что здесь был, но куда-то ушел'.

— Ладно, с Моровским все понятно. Его пока лучше просто не трогать. Либо это пройдет само, либо улетит во Францию, готовить пополнение. А вот что там с русскими? Розанов рассказывал, будто бы те заключили секретное соглашение с Республикой о предоставлении одного аэродрома на Украине.

— Мы тоже заключили с ними соглашение 'Сражающейся Европы' о беспрепятственном пролете наших машин на тот арендованный Францией аэродром, и о взаимном нейтралитете. В общем никто ни на кого не нападает. Ни мы на русских, ни они на нас.

— Кстати, русские намекнули нам о своем нежелании оставлять немцам оккуппированные поляками украинские и белорусские территории за Линией Керзона. Поэтому если боши начнут побеждать, безучастными они не останутся. Расскажи ему о своем приключении, Ян.

— Позавчера я слетал к ним в гости на трех PWS вместе с Сэмом Бреннэром и Дестальяком. От границы нас сопровождало звено их И-16, но враждебности они не выказывали.

— Вот это да! И каково было там у большевиков?

— Да, в общем-то, ничего особенного. Нас даже заправили в обратный путь. Ну, а все остальное… Полоса там травяная, фактически обычное скошенное поле. В сезон дождей летать с нее будет невозможно, но посадке это помехой не станет. Над деревянной контрольной вышкой реет знамя Республики, охрана аэродрома и обслуживание смешанное. Половина хозяева, половина гости. Только зенитчики и администрация поголовно французы. На мой взгляд, иметь вот такой запасной аэродром в полутора сотнях километров, гораздо надежнее, чем надеяться на великодушие румынов…

— Не очень-то мне нравится это большевистское заявление 'о возврате территорий'. Хотя если задуматься, Польша тоже прикарманила чужое год назад, и многие наши соотечественники им этого до сих пор не простили. С этой точки зрения действия Советов столь же законны…

— Друзья! Пусть политикой занимаются дипломаты. Мы с вами защищаем свободу европейских народов. Если бы 'Европа' была создана год назад, то мы защищали бы Чехию.

— А Моровского пора все же будить. Сходи к нему Людвик, передай привет от Розанова. Может, хоть это его успокоит…

— А вы готовьтесь прийти мне на помощь, если он вновь начнет махать ногами…

Майор Будин задумчиво остановился у двери в гостиничный номер. За дверью была тишина…

Никто не видел падения в Вислу большого венка из хвои и цветов, только что сброшенного из люка транспортника. Люди на аэродроме, просто молча, замерли, вслушиваясь в глухие слова командира дивизиона. Лишь поручник Терновский вполголоса переводил речь напарника американским пилотам. И хотя сам Анджей считал все это ненужными для выполнения задания позерством и театрализацией, но во время той минуты молчания, даже он замер, глядя куда-то вдаль. Минута молчания завершилась, и голос Моровского снова зазвучал из динамика.

— Вас помнят, друзья… Вас помнит тот, кто крылом к крылу сражался с вами над Польшей, Пруссией, и Померанией. И тот, кто топил врага в Висле и Бзуре. Вас помнит и тот, кто прикрытый вами, шел в штыковые, или яростно отбивал вражеские атаки последними патронами и гранатами… Вас помнят Польша, Чехия, Франция и Америка… Вас не забудут…

— Прощайте друзья… Мсье подполковник, левый вираж, идем на Львов. Домой…

— Так ест, пан капитан.

Пока летели обратно, оба молчали. Француз из деликатности, а Павла от странного оцепенения. Да, сегодня ей хотелось почтить память погибших, хотя после мировой войны это было бы, наверное, правильнее. Люди ведь будут массово гибнуть еще очень долго, и слишком многое еще успеет забыться. А еще она вспоминала последние безумные дни. Бой на Висле. Невидящие глаза убитого моряка. Огонь из германской зенитки по танкам. И всюду раненные, раненные. Как же их было много!

А потом был тот безумный 'театр' якобы обиженного и перегоревшего на службе добровольца. Братание с чехами батальона Людвика Свободы. Под ненавязчивую антирекламу предательства Польши британскими союзниками, и под звуки на ходу ею переделанного 'Гимна восходящему солнцу'. Лукавое представление нужное ей для объяснения впоследствии, своего согласия на сотрудничество с немцами. Вот только, те глупые пьяные выходки, и заваливание в койку пары польских девиц, сильно портили настроение. Словно в грязи искупалась! По счастью, удавалось напоить тех вольнонаемных красавиц до 'состояния полного невосприятия действительности'. И хотя честь старого коммуниста не пострадала, но приходу майора Будина Павла даже обрадовалась. Наконец-то можно было завершить ту комедию.

По возвращении 'Электры' на аэродром, Павла заметила стоящую у блиндажа группу польских офицеров. Единственными знакомыми в той группе, оказались генерал Зайоц и полковник Стахон. Корнильон-Молинье сменил свой летный шлем на фуражку, и первым подошел к ним для доклада, но взгляд выслушивающего его командующего 'Летництва' в этот момент сверлил глазами лицо недавнего бузотера…

'Ну и что ты на мне цветы ищешь, пан Заяц? Цветы-то уже все в Висле остались. Хочешь меня разжаловать? Да на здоровье. Погляжу я, как после этого изменятся твои отношения с 'Европой' и прочими волонтерами. Как не крути, а Моровский себе имя сделал. Да и результаты, какие-никакие, а все же имеются. Вон, те же Гудериан с фон Клюге, теперь уже не так резво своими карьерами взлетят. Глядишь, и во Франции будет их место где-нибудь во втором эшелоне. А это все дни, недели, а может даже и месяцы отсрочки планов 'мохноусого'. Да и Геринг теперь семь раз отмерит, прежде чем всякие там 'Битвы за Британию' устраивать. А непобежденная Британия на своем острове это вам тоже не хрен собачий. Это сила. И как бы ни старался Гесс, не должно у них с Адольфом альянсу выйти. Зря я, что ли через свою агентуру в европейские газеты статейки пописываю… А если все это уже вот так, то на токарном станке мне это капитанство вертелось!'.

— Пан капитан подойдите!

— Слушаюсь, пан генерал. Командир воздушного дивизиона 'Сокол' Капитан Моровский, прибыл по вашему приказу…

— Как ваши раны?

— Я вполне здоров. Благодарю вас, пан генерал.

— Угум… Капитан, а почему это вы нарушили мой прямой запрет на участие в полетах?

— Ваш запрет не нарушен, пан генерал. Сейчас я летал пассажиром, и лишь для исполнения последнего долга перед погибшими…

Генерал Зайоц переглянулся с полковником Стахоном, и негромко уточнил.

— Большие у нас потери, Болеслав?

— Армейские потери огромны, но точные цифры штабу Сил Поветжных пока неизвестны. А наше 'Летництво' только за последнюю неделю потеряло около двух с половиной десятков авиаторов. Это не считая полусотни погибших десантников.

— Хм. Ну что ж, пан капитан. Память погибших вы почтили и вполне достойно… Командование 'Летництва' понимает ваши чувства. Но что вы намерены делать дальше?

— Конечно же, драться с врагом, пан генерал. А еще выполнять ваш новый приказ по поводу испытаний нового оружия. Вы ведь получили мой рапорт?

— Все три ваши рапорта нами изучены. О вашем рапорте в отношении майора Кованьского мы еще отдельно побеседуем. Но давайте ка вернемся к вопросу, описанному в вашем последнем рапорте, и в присланном вами учебном фильме. Кстати, а когда вы успели опробовать полет с отцеплением того спортивного RWD-10 от 'Зубра'?

— За день до моего участия в Висленской наземно-десантной операции.

— И каково вам было приземляться с выключенным мотором на одну подфюзеляжную лыжу?

— Не сложнее, чем садиться на колеса, пан генерал…

'Знал бы ты пан летный атаман, сколько крови у меня этот 'сноуборд' и фиксатор винта выпили, прежде чем все нормально заработало. Сколько я тогда с креплениями сцепки, пилонами стартовых ракет, и с амортизацией этой дурацкой лыжи намучалась… Но сейчас уже не время мне тебе в жилетку плакаться. А потому насладись моим хвастливым докладом. И вот такую наживку, твои челюсти точно не отпустят. Вон у Стахона уже и глаза заблестели…'.

— То есть вы предлагаете цеплять этого 'бесколесного мотылька' к двухмоторным бомбардировщикам, для использования их самих в качестве заряженных взрывчаткой 'брандеров'?

— Именно так. Как вы уже видели в том фильме. При пикировании сцепки самолетов с высоты четырех километров, тот, как вы выразились, 'мотылек', легко отстыковывается и уходит в сторону от падающего 'брандера' для контроля. На участке ввода в пикирование пилот уже покинул кабину 'бомбовца', и сидит в кабине RWD, лишь управляя углом пикирования всей сцепки. При этом сам он готов всего за пару секунд отсоединить свой RWD от 'брандера', и сразу же с безопасного расстояния приступить к фотосъемке результатов удара.

— Мда-а. А не проще ли пилоту выпрыгнуть из брандера с парашютом?

— Ммм… Проще выпрыгнуть, и проще погибнуть. Приземление с парашютом в тылу врага ведь совсем не прогулка, пан генерал. Особенно если это происходит где-нибудь над тыловым транспортным узлом противника. Ну, скажем, над тем же Краковом, а может, где-нибудь в Австрии или Силезии. А ведь бомбить такие цели выгоднее там, где сходятся транспортные пути, но при этом недостатоно сильная ПВО, то есть не за передним краем, а как раз в тылу. Ведь сейчас на врага в первую очередь работает логистика. Подвоз снарядов, патронов и прочего военного имущества. А всего пятью ударами наших 'Центавров' можно сразу нарушить недельные планы транспортных перевозок тевтонцев. К тому же, вернувшиеся на базу пилоты на RWD, сразу же доложат о результатах налета…

— Да где ж вы возьмете столько 'бомбовцов'?!

— Я знаю, панове, что самолетов у нас мало, и что расходовать их вот таким практически варварским способом имеет смысл только для экстренных нужд. Вроде того случая с переправой. И именно поэтому я и считаю, что такой козырь нужно держать в запасе. Просто как важный резерв на крайний случай.

— А какова крейсерская скорость всей вашей сцепки?

— Если мы берем за основу 'Зубры', то свыше двухсот двадцати разогнаться будет сложно. А вот на 'Хейнкеле-111' триста километров не проблема. И примерно с такой же скоростью сможет летать отцепившийся RWD с одной подфюзеляжной лыжей. С его временем виража в 12 секунд он перевиражит любого 'мессера' и спокойно уйдет себе домой. Если конечно, его не перехватят еще до цели…

— Может, стоит вооружить эту авиетку?

— Нет, пан полковник. Не стоит тратить на это время и силы. Сейчас этот учебный высокоплан может легко уйти от противника именно за счет малого веса (всего-то 400 кг) и хорошей маневренности. Фотопулемет на правом борту, чтобы на вираже снять на пленку последствия удара единственное, что ему нужно.

— И все же, удар всего одной тонны двухсот килограммов взрывчатки по паре эшелонов не будет таким уж и сильным. Примерно как один вылет того же 'Хейнкеля-111'.

— Пан подполковник, вы правы. Однако в случае использования в 'Центавре' самого 'Хейнкеля' в качестве 'брандера', боевая начинка может составить уже до трех тонн на не очень большие расстояния. Три 'Центавра' соответственно дадут почти десять тонн. И вряд ли каждый из тех оставшихся трофеев сумеет прожить дольше нескольких боевых вылетов. Люфтваффе очень скоро соберет свои силы для ответа. Вот поэтому в какой-то момент подобный размен станет для 'Летництва' довольно выгодным…

'Чешите, чешите свое 'репки', панове ахвицеры и ты, пан генерал. Знаю я, какие такие мысли у вас там крутятся. Да я бы и сама, с огромным удовольствием по Берлинским промзонам, с такой вот 'инспекцией' прогулялась бы. Да нельзя нам с Андрюшей. Нельзя! Есть у нас другое не менее важное дело. Не имеем мы пока права становиться Личными врагами Фюрера. А вот вашим хлопакам я дарю эту 'крокозябу' и даже летать на ней научу…'.

— Ну, если так, тогда, пожалуй…

— Пан, генерал я уже начал обучение группы 'безлошадных' пилотов, из числа тех, у кого погибли семьи… Думаю, они лучше других бы справились с вот такими 'миссиями возмездия'. Прошу вас утвердить эту задачу в качестве дополнения к моим штабным обязанностям.

— Хорошо, пан капитан, с этим разберемся позже. А сейчас вас ждут репортеры на аэродроме Гутники. Наденьте все ваши награды. И будьте там, через час, вместе с поручником Терновским.

— Так ест, пан генерал.

'Пора бы нам уже всю эту комедию заканчивать, вот только нельзя нам сразу к 'фрицам' вдвоем валиться. Сегодня уже восемнадцатое, а наши все еще границу не перешли. Нельзя нам допустить, чтобы, когда все там начнется, с 'европейцами' перестрелки случились. Нейтралитет 'Европы' нам до зарезу нужен…'.

Из-за неотложных дел встреча с журналистами была отложена еще на полтора часа. Впрочем, мистера Гали это как раз и не касалось. Уж он-то, позвякивая своими орденами, шнырял по аэродрому дивизиона практически свободно. Кроме того, вместо выматывающих душу интервью, чикагский итальянец практиковал дружескую пикировку с пилотами и техниками, и такая стратегия приносила свои плоды. Чужим он среди 'Сокольских' и 'Европейских' уже давно не был. А запас его набросков, фотографий и впечатлений неуклонно рос. Вот и сегодня после возвращения командира французской авиабригады и Моровского, сразу после беседы с генералом Зайоцем, ему повезло с очередными штрихами к будущему эпосу…

— Эй, панове! А это, кто такие?!

— Хлопаки гляньте, французы зуавов к нам прислали!!

— Ну, дела-а… Теперь швабы сами от страха разбегутся!

— Точно! Да еще и штаны обмочат, увидев вот такой ужас в прицеле!

— Ха! Только если их швабский мозг совсем не откажет в бою, а то им даже парашюты не помогут!

Но неожиданное веселье вдруг закончилось, не успев даже толком начаться. Громовой голос капитана тут же заставил юмористов вытянуться 'по стойке смирно'.

— А, кому это тут стало весело, панове авиаторы?!

— Может, вам нечем заняться? А? Или у нас тут война уже кончилась?

— Пан Гусак, определите ка двух 'наиболее веселых' в помощь к оружейникам на подвеску бомб…

— Слушаюсь, пан капитан…

— А ну ка разойдись! Домман и Модрах, а ну ка за мной идите! Сейчас я найду вам дело, бездельники…

Взгляд командира дивизиона, проводив начальника штаба, скользнул по вновь прибывшим, и Павла удивленно присвистнула.

— Бенджамин?

— Подтверждаю сэр! Первый лейтенант Бенджамин Дэвис и сержант Майкл Дорн, получив длительный отпуск для поправки расшатанного здоровья, прибыли из Армии Соединенных Штатов к вам в авиагруппу 'Сокол'… Правда, без приглашения. Сэр.

Из-за спины послышалось чье-то негромкое ворчание.

— Тут они свое здоровье замечательно поправят… Никогда больше болеть не будут.

— Ну ка, брысь! Поручник Бреннэр, найди и этим занятие.

— Так ест, пан капитан. Сэр.

Павла задумчиво повернулась к 'гарлемскому пополнению', сбоку нетерпеливо бил копытом Терновский. Его все эти задержки только раздражали. В глазах черного лейтенанта была решимость и надежда…

— Тут многие без приглашения. Мы с поручником Терновским, кстати тоже. И все же хотелось бы узнать о причинах этого вашего решения. Поведаете нам, лейтенант?

— Думаю, вы уже догадались, капитан сэр, что первой причиной стала та наша беседа в Чикагском университете. Полагаю, вы на сегодняшний день единственный белый командир авиачасти, способный выпустить нас с Дорном в небо на боевом самолете…

— Понятно. Ну, а вторая причина, какая?

— Гм… Дело в том, что мы с сержантом налетали в частной авиашколе по двадцать часов, и очень хотим здесь получить серьезный боевой и летный опыт…

— Хм. Мдя-я… Ну, а что бы на это сказал, полковник мистер Дэвис старший?

— Я показал отцу подшивку газет со статьями мистера Гали о 'Янки над Польшей и Пруссией', и он сдался… хоть и не сразу. Сэр.

— Понятно. Ну что ж, признаю ваши причины в целом достаточными для столь дальнего путешествия. Мою помощь и помощь нового командира дивизиона поручника Терновского вы, безусловно, получите. Пан Терновский, определите пока обоих новичков воздушными стрелками в звено 'Штук'. А между боевыми вылетами пусть их Бреннэр, или кто-нибудь другой такой же опытный, погоняют на Р-26, и PWS на пилотаж. Все-таки лишний резерв пилотов нам бы не помешал.

— Слушаюсь, пан капитан… Так, мы едем?

— Да едем-едем… Еще пару минут, Анджей. Ну, вы довольны, джентльмены?

— Еще бы, сэр!

— Да, сэр! Вполне!

— Ну, вот и отлично! Идите сейчас вон к тому однорукому капитану, и скажите ему кодовое слово 'квартира'. Временное жилье вам определят, а в восемь вечера доложитесь поручнику Терновскому о своем прибытии на службу. Вам все ясно, джентльмены?

— Да, сэр!

— В Польской авиации отвечают — 'так ест!'. Ну, ступайте, вам нужно отдохнуть с дороги.

— Так ест, пан капитан!

— Ступайте-ступайте…

Через несколько минут машина, пискнув клаксоном у шлагбаума, унесла орденоносное дивизионное начальство в сторону Львова. К этому времени 'гиперсмуглолицые' новобранцы, сконфуженно, осваивали общение с польским инвалидом, при помощи своей природной общительности, жестов и американо-польского разговорника…

При шофере беседа не клеилась. Анджей опять недовольно пыхтел, едва сдерживая свои очередные острые вопросы. Павла ограничилась лишь парой наказов заместителю по подготовке группы пилотов-перегонщиков на 'Харрикейны'. Перед отъездом с аэродрома ей удалось шепнуть Терновскому, что в ту группу обязательно нужно включить хотя бы пару прикомандированных к дивизиону советских разведчиков. Так сказать для закрепления у бриттов их антигерманской репутации на будущее… По информации, полученной от полковника Стахона, командованию 'Сил Поветжных', наконец, удалось раскачать британцев на воздушную отправку закупленной авиатехники. Вот только времени на все это оставалось все меньше и меньше, и вдобавок никто из пилотов не имел опыта пилотирования этих аппаратов. Французы, конечно, брались добросить до восточной Англии своими транспортниками две группы по шесть пилотов, но вот обратный 'бросок' должен был оказаться не менее рискованным, чем тот перелет с 'Беарна'. А ведь группе перегонщиков, перед взлетом с 'Корейджеса' еще предстояло всего за день-два потренироваться во взлете-посадке на Британской авиабазе… За этими размышлениями дорога пролетела незаметно.

Перед въездом в город была пробка. Как удалось узнать от пробегающего мимо подофицера, несколько минут назад завершился налет германских пикировщиков прикрытых словацкими бипланами 'Авиа'. Одна из 'словацких этажерок' сбитая меткой очередью дежурного звена французов из 'Сражающейся Европы' до сих пор дымилась рядом с разбитой колонной. Впереди пожарные вместе с жолнежами тушили и растаскивали груду покореженных грузовиков и телег. В этот момент к командующему этим процессом саперному офицеру подошел одетый в форму военврача старичок с торчащим над аккуратной бородкой вполне себе семитским носом. С ним за руку шел опрятно одетый подросток…

— Звиняйте, пан поручник, могу ли я проследовать дальше во Львов?

— Вы что же не видите, пан доктор, что дорога тут совсем забита?! Если уж так не терпится, то езжайте себе в объезд через брод. Но имейте в виду, что брички и телеги там не пройдут.

— Тогда мы, пожалуй, пойдем пешком, нас пропустят?

— Как угодно. Хотя, вам с мальчиком можно было договориться с водителями какой-нибудь из вот этих машин.

— Благодарю вас, поручник. Но вряд ли нас кто-нибудь согласится взять.

— Я соглашусь. В нашей машине есть два места. Анджей пересядь, пожалуйста, к водителю.

— Не забывай Адам. Мы торопимся…

— Они тоже. Не правда ли пан доктор?

— Да, пан капитан. С благодарностью принимаю вашу помощь. Честь имею. Военврач Корчак.

— Капитан Моровский, честь имею.

Машина неуклюже развернулась и свернула влево на грунтовку. У брода пришлось постоять, но вскоре и этот участок остался позади. Доктор с любопытством приглядывался к задумчивому соседу офицеру, поверх головы сидящего посредине парнишки.

— Простите, пан капитан. Вы, случайно, не тот ли Моровский, который пилот и командир полка 'Сокол'?

— Допустим. Только не полка, а только дивизиона. Вам это так важно, знать, уважаемый пан?

— Простите, я просто многое про вас слышал. Даже была мысль написать про вас рассказ.

— Так вы что же, еще и журналист?

— Нет, я скорее воспитатель…

'Странный дядька. Явно семитских кровей, и вдруг военврач. Хотя вот таких-то 'выкрестов' в начале века вроде полно было. И фамилия у него польская Корчак. Хм. Прямо как у автора детских книжек. Как там оно звучало? Э-э… 'Король Матиуш I'. Гм. Мдя-я… '- Дуб ты Василий Иваныч. — Да Петька, крепкий я крепкий…'. Совсем я с горя мозги-то пропила. Уже исторических личностей узнавать перестала. Мгм…'.

— А вы, наверное, пан Януш Корчак, который воспитатель в Варшавском 'Доме Сирот' и по совместительству детский писатель?

— Вот как, оказывается, мы с вами знакомы? Гм. А писатель я, действительно, только по совместительству. Слишком уж дел много. Время сейчас, знаете ли, такое, что редко писать удается. А что вы читали?

— Звиняйте, пан Корчак, не припомню. Что-то про маленького короля мне кто-то из знакомых рассказывал.

— Ну что ж, 'Короля Матиуша', в Польше знают многие. Но что б он был известен в Америке… Хм. А кто ваш знакомый?

— Простите, пан доктор, а куда вы направляетесь?

— Да вот Юзефа везу к его родителям во Львов. Меня еще ждут в 'Народной школе' на углу Зигмунтовской, и Городоцкой улиц. Хотя мне-то самому и неправильно было отлучаться из 'Дома'. Как там сейчас мои ребятки в Варшаве? Все эти проклятые бомбежки… Такая глупость!

— А как же вы прорвались из Варшавы, пан Корчак?

— Да вместе с первой эвакуационной колонной. Генерал Бортновский как раз позавчера прорвался в Варшаву с войсками. А генерал Чума, командующий обороной Варшавы, разрешил гражданским организованно покидать город через прорыв, чтобы войскам оборонять Варшаву до самого конца. Но если б не дела, то я бы, ни за что не поехал во Львов, у нас там, в 'Доме Сирот', занятия вести некому…

— Угу. Понятно. То есть вам известно, что город вскоре станет 'Польским Верденом', но вас это вовсе не смущает.

— Простите?

— Я спрашиваю, почему ж вы тогда, зная, что город в осаде и, что это возможно последний шанс спасти ваших детей… Почему вы не вывезли вместе с этим мальчиком всех своих воспитанников?

— Всех?! Да столько детей невозможно вывезти даже за месяц! Что вы пан капитан, это смешно…

— Смешно?! Невозможно?! Нет такого слова 'невозможно'. А смеяться вы точно поспешили. Вы могли бы сформировать колонну из крестьянских подвод, и под развернутыми флагами 'Красного Креста' вывести из Варшавы всех, пока коридор еще не перекрыт тевтонцами. Или вы считаете, что этот путь будет свободен вечно?!

— Хм… Вы зря так горячитесь, пан капитан. Даже если германцы и войдут в Варшаву, в городе ребят не ждут такие же опасности, как в предлагаемом вами исходе. А вот там от бескормицы и человеческой грубости кто-то из ребят может даже погибнуть!

— Кто-то или все?

— Не понимаю, вашего равнодушия!

— Вы сейчас мне напомнили одного раввина вашего возраста. Я разговаривал с ним в Поможже. Он тоже сокрушался о том, 'что же будут кушать в дороге маленькие дети' и решил остаться в Польше. И это после 'хрустальной ночи', и прочих 'антисемитских подвигов' нацистов в Германии!

— Отдельные мерзавцы всегда были и всегда будут. Но настоящие-то немцы не допустят гибели детей, а во время эвакуации кто-то из них наверняка может погибнуть. Вы же видели, что только что натворили самолеты на шоссе!

— А в Варшаве, по-вашему, дети будут в безопасности?

— Там все же не столь опасно… А вот гибель ребенка в дороге — это трагедия!!! Но вам этого не понять, своих детей у вас нет. Вы не знаете, что такое забота о детях.

— Трагедия?!

'Когда в 42-м ты поведешь их стройной колонной по четыре в ваш последний путь к газовой камере Треблинки. Вот тогда случится трагедия. НАСТОЯЩАЯ ТРАГЕДИЯ. Но те, для кого ты сыграешь эту свою трагедию, того вашего 'протеста невинных' не поймут, и не оценят выступления. Освобожденные волей их Фюрера от 'химеры совести' они будут потешаться над глупыми евреями, и не менее глупым старым доктором. Но твое-то имя хотя бы будут помнить… После войны появятся памятники 'герою Корчаку', не бросившему своих ребят перед смертью. А герою ли?! Ты мог спасти их, но вместо этого ты взошел с ними на вашу общую 'Голгофу'. А зачем?! Чтобы люди после войны возмущались варварскому убийству детей, чьи имена в мое время не помнил практически никто? А вот тебя… Тебя помнили… Жаль, что после смерти человека не мучает стыд. И за миллион лет ты бы не смог избавиться от стыда за то, что не спас тогда этих ребят. А не спас ты их, просто потому, что не верил в бесчеловечность фашистов…'.

— По сравнению с гибелью их всех, забиваемых словно телята на бойне… Гибель одного, это беда, и большое горе для живых. Но это не катастрофа, потому что остальные спасутся. Вырастут дети и родятся внуки, или не родятся, если кто-то решит, что им нечего бояться, и не от чего спасаться… Неужели же вы врач и воспитатель с многолетним стажем, не хотите понять, что ваша слепая вера и готовность принести себя самого в жертву, ничего здесь не решают! Совсем ничего!!!

— Адам! Да, что с тобой?! Успокойся! Пан доктор не слушайте его. Он просто устал…

— Нет уж, подождите, пан поручник! Вы, пан Моровский, считаете, что оставляя своих воспитанников в 'Доме Сирот' в Варшаве, я обрекаю их на гибель. Но ПОЧЕМУ вы ТАК считаете?! Почему пан капитан?!!

— Да, пан доктор. Апостола Фому вы бы сыграли замечательно…

— А кем вы себя видите, Спасителем? И все-таки почему?

'Бессмысленный спор. Не поверит он мне ни за что. Для него я лишь капитан, с поехавшей крышей. Евреев всегда портили их скепсис и 'здравомыслие'. Даже когда под ними пол проваливается, они все еще ищут какие-то резоны и вспоминают притчи из Торы. Да, это ты точно заметил, пан доктор — нет у меня своих детей, да и не будет их никогда. Вот только чужих детей и защищают эти руки…'.

— Вы знаете, что такое гетто? Не с точки зрения исторического компактного места проживания евреев. А для Адольфа Гитлера? Молчите? Так вот для него и его окружения, это лишь зоосад, или даже загон для свиней, где тех откармливают перед забоем.

— Чтобы он не видел в этом, он не посмеет…

— ПОСМЕЕТ!!! Посмеет. Я сам наполовину немец, и отлично знаю то, о чем сейчас говорю. Вместо 'безопасного места', вы получите 'место заклания'. Или вас самого прельщают лавры Христа и Андрея? А, пан писатель?

— Вы нездоровы пан капитан. Вероятно, вы и вправду просто устали от войны…

— Когда поведете своих жертвенных агнцев в свой последний мученический 'поход против жестокости', вспомните мои слова. У вас был шанс спасти этих детей, но вы им просто не воспользовались. А ваша смерть вместе с ними никогда не окупит вашего греха фарисейства. Ваших слепоты и упрямства, из-за которых и погибнут эти дети. Где вас высадить?

— Где вам угодно, только, пожалуйста, поскорее…

— Если вам противно мое общество, то из машины выйду я… Капрал остановите здесь на углу. Благодарю. Довезите этих панов до места назначения, и поручника до гостиницы, а потом вернитесь за мной. Анджей захвати там мой парадный китель…

— Адам не глупи, здесь уже совсем близко…

— Вот и езжай, а я немного пройдусь, и посижу вон в том кафе. Душно мне что-то в машине. Удачи вам пан писатель, но извиняться за свои слова я не стану…

— Благодарю за помощь. Но право не стоило. И простите меня, если я вас обидел.

— Бог простит, а я… Я мог только просить вас. Но просить слепого прозреть, к моему прискорбию слишком наивно…

Расстегнув ворот кителя Павла, присела за столик, невидящим взглядом разглядывая буквы меню…

ПВО дало отбой воздушной тревоги. А на аэродроме их очень нетерпеливо ждал журналистский шабаш. Вокруг стоящего там же мото-реактивного 'Девуатина', как цыплята вокруг кормушки, крутились фотографы. Машина только что вернулась из ремонта, и сверкала свежим камуфляжным покрытием, белой эмблемой сокола и тринадцатью значками одержанных воздушных побед. Рядом у края летного поля прогревали свои моторы штурмовики RWD-11. Чуть в стороне свою аппаратуру настраивали две группы киношников. Павла нашла Стахона, и отвела его в сторону для короткой беседы. Полковник не возражал против заключения двухнедельного контракта с новыми волонтерами, хоть и был удивлен приезду афроамериканцев. Вылет перегонщиков 'Хариккейнов' уже был согласован, поэтому изменения коснулись лишь состава группы. А вот официальную передачу дивизиона 'Сокол' под командование поручника Терновского было решено провести днем позже. Наконец, заместитель командующего разрешил начать 'экзекуцию'.

Первым на обед к 'акулам пера' попался Терновский. Он подробно рассказывал согласованную версию их приключений в Штатах и во Франции, а Павла бездумно осматривалась, выискивая в толпе задержавшегося Гали. Вдруг ее взгляд встретился с пристальным взглядом шведского кинооператора. Сердце пропустило удар, а память подбросила аналог возникшего ощущения. Вот точно так же два месяца назад в Монголии на них с Валерой Гусакком иронично-оценивающе смотрели два диверсанта, переодетых один чекистом, а другой майором ВВС. Выражение лица этого мужчины медленно менялось. Он, по-видимому, уже понял, что объект его интереса частично разобрался в ситуации, но начинать действовать, пока не спешил. А вот Павла решила не тянуть, и шепнув прямо в ухо болтающего с американкой полковника Стахона, '- Среди репортеров диверсанты. К бою!', быстро двинулась на сближение с киношниками. Паранойя не подвела разведчика. Хотя тот, с кем они только что 'играли в гляделки', стоял с обиженным лицом, по всей видимости, собираясь выкручиваться. Но его более молодой и менее опытный напарник явно задергался, и потянул руку к тяжелой сумке с оборудованием. Этого сигнала Павле хватило. Выдернутый из заранее расстегнутой кобуры 'Браунинг' успел сделать пару выстрелов до того, как противник открыл огонь. Истерично завизжали женщины за спиной. Венгерскую журналистку 'швед' удерживал за заломанную руку перед собой, и прикрывался ею как щитом. Отвечая огнем, он уже успел подстрелить четверых солдат охраны, и сейчас пятился к стоящему на старте самолету. Его напарник вставлял магазин в МП-38, когда пуля командира дивизиона вошла ему между глаз. Остальные 'охотники' отстреливаясь, перебежками отступали к самолетной стоянке.

Быстрый взгляд назад слегка успокоил. Сегодня Терновский не лез геройствовать, прикрывая собой американку. Во вчерашней беседе напарника с трудом удалось убедить, что первым в плен должен попасть именно Моровский. Задачей его приемника, перед тем, как его 'нечаянно собьют за линией фронта', было аккуратное прикрытие советского вторжения. Сделать все возможное, чтобы захват польских аэродромов прошел с минимальной кровью, Терновский неохотно согласился. Ну, а сейчас он лишь кивнул своему командиру, неприцельно, постреливая в сторону диверсантов. Все было ясно без слов — сегодня немцы добьются успеха, но будут сами удивляться своей удаче. Протарахтела пулеметная очередь. Диверсанты отступали к вращающему винтами штурмовику. А Павла просто поймала кураж. Несколько пуль прошли впритирку к телу, но ранений она пока не чувствовала. Неистово матерясь по-немецки, одновременно перекрывая часть сектора стрельбы и диверсантам и полякам, разведчица бесстрашно рванулась в ближний бой. Пистолет был молодецки отброшен, и вместо него привычно заработали кулаки, локти и колени.

— Где Рюдель, мерзавцы! А?!!

— Где эта тварь?!!! Может, он сейчас за кустом, вытирает лопухом свою задницу со страху?!

— Этот потомок предателя так боится дать мне отпор в воздухе, что от ужаса присылает убийц, разделаться со мной?! Так что ли?!

— Так вот он я, Пешке. Попробуйте меня убить! Стреляйте же свиньи!

— Запомните трусы! Я швед по месту рождения!

— Погибнув в бою, я лишь завоюю себе почетное место за столом Одина!

Потом она замолчала, чтобы окончательно не сбить дыхание. В рукопашной, ей пришлось драться, пропуская часть ударов. Несмотря на это одного из диверсантов все же удалось свалить нокаутом. Со спины что-то кричали, но Павла не вслушивалась. Потом свет померк…

Магнитофонная запись переговоров хрипло звучала из динамика. Ворошилов, постукивая пальцами по столу, кривился в усмешке. Молотов внимательно вслушивался, и задумчиво делал пометки в блокноте. Нарком НКВД замер со спокойствием на лице, опустив глаза в стол. А Вождь слушал, и при этом пристально отслеживал реакцию гостей кабинета. Под чуть искаженные магнитной проволокой звуки беседы, перед мысленным взором Сталина разворачивалось преинтересное действо.

'- Господин Деканозов. Господа. Присутствующие здесь маршал Рыдз-Смиглы и генерал Стахевич представляют армию Польши. А мы вместе с министром внутренних дел паном Рачкевичем представляем правительство республики. В свою очередь мы также хотели бы знать полномочия вашей делегации.

— Наши полномочия достаточны для заключения с вами ряда соглашений… Если только эти соглашения не включают положений о войне с третьими странами. Нашу делегацию возглавляет заместитель министра иностранных дел товарищ Деканозов. Со мной и с товарищем Рыбалко вы уже знакомы. Я являюсь постоянным полномочным представителем СССР в Польше, а товарищ Рыбалко военный атташе нашей дипломатической миссии.

— Спасибо господин Шаронов. А почему в переговорах не принимают участие, представители правительства и военного командования СССР?

— Наверное, потому же, почему мы здесь не видим президента Польши господина Мосцицкого. Но нас это не останавливает, поскольку наша делегация к переговорам готова. А вот вам еще только предстоит убедить вашего президента в полезности переговоров. Так что, давайте, господа, не будем терять драгоценное время. Итак, мы вас внимательно слушаем.

— Гм… Тогда мой первый вопрос к господину Деканозову. В Польше ходят стойкие слухи, что Советы… Эгхм… Я имел в виду руководство Советской России готово вскоре начать войну с Германией. Так ли это? И если вы это подтверждаете, то какие цели вы ставите перед вашей армией?

— Господин Славой-Складковский… Красная Армия просто так не нападает на наших соседей. Однако нам всем имеет смысл припомнить не решенные до сих пор вопросы по спорным территориям. 'Линия Керзона' вот наши цели. Эти земли принадлежат СССР. Впрочем, мы не намерены, ни с кем воевать. Мы рассчитываем получить эти земли назад мирным путем. Ведь Польша заняла и использовала эти земли без признания границ советской стороной…

— Но ведь уже много лет это территория Польши!

— Территории Тешинской Силезии, Спиш и Орава тоже долгие годы являлись землями суверенной Чехии. Но вас ведь не остановил тот их временный статус год назад. Почему же он должен останавливать нас? Кстати, а как вы относитесь к чешскому правительству в изгнании? Признается ли оно официальной Варшавой?

— Ваш вопрос не имеет отношения к делу! И мы не готовы обсуждать здесь вопросы о возврате территорий! Ни российских не чешских!

— Что ж, господа… Тогда советская делегация может прямо сейчас откланяться. Судя по последнему высказыванию господина Рыдз-Смиглы, готовность советской делегации к переговорам оказалась существенно выше готовности польской делегации. Предлагаю дождаться полного равенства в понимании сторонами ситуации, и уже после этого вернуться к нашей беседе…

— Господа, подождите! Не нужно так спешить с заявлениями…

— Фелициан, опомнись! Нам не о чем вести с ними переговоры!

— Пан маршал! Не спешите! Все ведь имеет свою цену. Не так ли господа?

На короткое время воцарилось молчание. Советские дипломаты не спешили подтверждать свое понимание законности польских 'шкурных интересов'. Слушая шепот поляков, Молотов едва улыбнулся в усы. Деканозов, по его мнению, не блистал талантами дипломата, но довольно уверенно гнул свою линию, в полном соответствии с выданными ему полномочиями. Из динамиков вновь зазвучал голос польского премьера…

— Господа давайте все-таки продолжим. Итак, что же СССР готов предложить взамен Польской республике?

— В первую очередь оружие…

— Оружие? Но какой в этом смысл?

— Да, именно оружие. А смысл вы найдете сами, если сможете отмобилизовать население тех территорий, которые Польша сможет вскоре отбить у немцев. Ну, а мы готовы передать союзникам СССР артиллерию и боеприпасы, оставшиеся со времен царской России. Вот предварительные цифры наших предложений…

— Прочтите вслух пан Стахевич.

— Гм. Полторы тысячи орудий калибром от 37-мм до 152-мм. Сто устаревших танков 'Рено' и танкеток 'Виккерс' и двести пулеметных бронеавтомобилей. Миллион австрийских, французских и японских винтовок. Пятьдесят тысяч пулеметов семи моделей. Боекомплект на несколько месяцев активных боев…

— Однако!

— Четыреста самолетов-штурмовиков, переделанных из снятых с вооружения истребителей И-5, И-7 (экспортное название 'Ястреб'). Сто разведчиков 'Де Хивелленд' и 'Фоккер'. Сто ночных бомбардировщиков-торпедоносцев ТБ-1 (экспортное название 'Медведь'). Хм. Все самолеты отремонтированы и с новыми моторами. Триста запасных моторов 'Либерти' и 'BMW', и двести моторов 'Юпитер'. Для вооружения флота, почти готовы к передаче десять миноносцев типа 'Циклон', довооруженные 47-мм пушками 'Гочкиса' и трехдюймовыми морскими орудиями. Четыре канонерские лодки с орудиями калибра в три и шесть дюймов и скоростью до 12 узлов. Шесть подводных лодок типа 'Барс' и 'Нарвал'…

— Но, это же, никчемное старье!

— Не торопитесь пан маршал. Во-первых, все это оружие достаточно боеспособно. Во-вторых, быстро вы все равно ни от кого не получите даже такого вооружения. Вспомните тот недавний перелет из Англии, закупленных Польшей истребителей. Из двенадцати машин вы тогда получили всего восемь…

— Это лишь один малозначительный эпизод…

— Вы уверены в этом, господин Стахевич? Кстати, господин Рыдз-Смиглы, а когда Франция и Британия должны были поддержать вас ударом своих войск по Германии? Не на пятнадцатый ли день войны? А сегодня ведь уже вроде бы двадцать третье. Варшаве осталось держаться максимум неделю…

— Все верно, господа, но давайте лучше вернемся к вашим предложениям.

— Господин премьер министр. Помимо всего перечисленного, руководство СССР не станет препятствовать своим гражданам польского происхождения принять участие в этой войне в качестве добровольцев. По оценкам генштаба РККА, количество добровольцев может составить от пятидесяти тысяч до ста тысяч…

— Все это бессмыслица!

— Пан маршал. Не спешите. Мы ведь в гостях. Так давайте же дослушаем предложения хозяев дома.

— Павел Семенович, расскажи нашим гостям о военных базах, передаваемых в аренду 'союзникам'.

— Да-да, это будет интересно!

— Господа, СССР готов предоставить Французской республике три места для базирования флота на Балтике. Кроме того, мы готовы принять союзную СССР авиацию на четырех авиабазах. Вы ведь уже знаете о нашем соглашении с Францией. Так вот мы готовы заключить с ней дополнительное соглашение о предоставлении еще трех площадок, но при этом готовы будем принять там любые самолеты и любых пилотов, имеющих юрисдикцию Франции или 'Сражающейся Европы'. То же касается и морских баз…

— Простите. 'Любые'?

— Вот именно, 'любые'…

— Но за нашу помощь в сохранении Польши как государства, мы требуем новой границы по линии Пшемышль — Хелм — Седльце — Белосток — Сувалки. Все, что Польша сможет удержать западнее указанной линии границы, нас не интересует. Помимо этого Польша обязуется в течение десяти лет не участовать в боевых действиях против СССР, и не продавать оружие любым государствам с которыми СССР будет находиться в состоянии военного конфликта… Если же данное соглашение не будет достигнуто, то СССР будет вынужден забрать те же земли даже без согласия польской стороны, и соответственно без каких бы то ни было компенсаций…

— Но это неслыханные требования!'

Дальнейшую торговлю Сталин слушал с иронической улыбкой на лице. Когда же запись закончилась, Вождь поднялся, и прошелся взад-вперед по кабинету.

— Товарищи, давайте оценим, какова может быть реакция Гитлера на такой ход Советского Союза?

— С учетом ближайших последствий?

— Именно. Кто уже готов высказываться?

Поймав взгляд Молотова, он, приглашающе, кивнул наркому иностранных дел.

— Товарищ Сталин. Гитлера это точно не обрадует. И последствия могут быть самыми серьезными и непредвиденными…

— Это если поляки предадут гласности содержание этого 'пограничного пакта', а это не в их интересах. Ведь в этом случае, они сильно рискуют золотым запасом Польши, половина которого по соглашению должна храниться в Советском Союзе до завершения войны. Фактически они тем самым откажутся от этих денег…

— Товарищ Берия, у вас еще будет время высказаться. Продолжайте, товарищ Молотов…

— Так вот, товарищи, последствия могут быть самыми серьезными… В западной прессе уже несколько недель муссируются слухи о желании британцев, французов и даже США стравить Германию и СССР. И о том, что в случае аннексии Советским Союзом пограничных территорий Румынии и Финляндии, а также прибалтийских стран, все эти малые страны, автоматически попадают в 'стан государств Оси'. Про неизбежность в этом случае военного столкновения между 'обиженными соседями' с Германией во главе, и СССР пишут уже не просто бульварные газетенки, но и серьезные западные издания.

— Может еще не поздно отменить это соглашение?

— Только из-за газетных статей?

— Это может оказаться серьезным. Да и не совсем понятно, что от этого выиграет наша страна.

— Есть мнение, товарищи, что наша страна таким вот способом сможет получить все то, что ей полагается до 'Линии Керзона', но при этом резко снизится риск войны с Британией и Францией. Гитлер не сможет на нас напасть, потому что уже ведет войну на Западе. Он просто не захочет воевать на два фронта. Если же он все же решит идти на нас войной, то плечом к плечу с Красной Армией, с ним будут сражаться и части возрожденного Войска Польского. Товарищ Берия тоже прав, золото поляки смогут получить, только если выполнят то условие 'о неразглашении'…

Когда совещание завершилось, Поскребышев принес новые сообщения от Голованова, и Сталин погрузился в их изучение. Теперь донесения о положении в Польше и действиях польских армий поступали регулярно. А сегодня помимо этого на стол генсека лег отчет о сверхвысотном разведывательном полете самолета-разведчика РДД выполненного капитаном Грачевым. Судя по этим данным, Польшу ожидали мощные удары Вермахта, и как раз в направлении Львова, Жешува и Люблина. А это значит, оттягивать решение дальше было нельзя. Или поляки все же согласятся на 'обмены' с Советским Союзом сегодня-завтра, и тогда в течение полусуток десантные батальоны без боя займут опорные пункты по новой границе. Как раз с этого момента СССР начнет выполнять свою часть договоренностей. Или уже послезавтра начнет выполняться соглашение с другим государством. Но даже если все пойдет по второму варианту, у советского руководства останется запись переговоров с польской делегацией, которую всегда можно будет пустить в дело. А в той записи прозвучали, в том числе и польские амбиции в отношении Восточной Пруссии. А также и амбиции польского руководства в отношении соседней Литвы, если она вдруг выступит на стороне Германии…

Воздушный удар по Дебнице немцы в принципе ожидали. Слишком уж болезненными были их последние налеты на Львов, выполненные с этого аэроузла. Вот только всего одной эскадрильи 'мессеров' и пары десятков словацких 'Авиа-534' для прикрытия авиабазы оказалось явно недостаточно. За это 'Люфтваффе' и словацкие ВВС сегодня были снова наказаны. 'Медвежата' своими бомбами и древними скорострельными 'дюймовками Виккерса' хорошенько причесали не только ангары авиабазы, но и стоящие рядом армейские резервы. А 'Ястребы' собрали обильную жатву в небе и на стоянках. Даже одна неделя интенсивных учебных боев против вооруженных современной германской авиатехникой инструкторов в Житомирском Центре воздушного боя, существенно повысила боеготовность этой новоиспеченной авиачасти. И в этом бою Иван снова сумел добавить к своему личному счету еще две победы, но для него не это было главным. Главным было то, что подготовленные им воздушные бойцы за несколько дней жестоких боев потерь не понесли. А еще, как раз сегодня утром, их авиагруппу в полном составе, наконец, официально приняли в 'Сражающуюся Европу'. А значит, полученное в Москве задание, было комбригом выполнено…

Польские фронты трещали по всем швам. Из Австрии и Силезии все шли и шли подкрепления Вермахта. Отчаянный удар четырьмя сцепками брандеров по железнодорожным узлам и массированные бомбовые налеты на парки снабжения смогли лишь на пару дней задержать развертывание новых дивизий. А в предместьях Варшавы уже шли тяжелые бои. Гитлер решил, во что бы то ни стало взять столицу республики, и даже остановил ради этого наступления на других фронтах. Возникала интересная возможность маневра, но понесенные в недавних сражениях потери Войска, не позволяли уже серьезно планировать контрнаступления. Четыре дня назад правительство окончательно перебралось в Румынию, где понимающий свою ответственность, за поражение президент Игнаци Мосцицский, сложил с себя полномочия главы государства в пользу польского посла в Италии. А Франция и Британия все так же тянули со своим наступлением…

Поляки тоже тянули время, и до сих пор не шли на соглашение с СССР. Все что они сподобились закрепить так это договор о намерениях, допускавший 'совместную оборону границ'. Несмотря на эту наивную 'страусиную политику' панов, русские без каких бы то ни было серьезных гарантий, начали поставки оружия и отправку добровольцев. Сведенные в три бригады восемнадцать тысяч бойцов (пока в статусе добровольцев) с молчаливого согласия польского Генштаба заняли вторую линию обороны, и пока только готовились к боям. Первыми приняли на себя груз войны авиаторы. Двадцать штурмовиков и сорок истребителей, были специально модернизированы для этого задания еще полмесяца назад. Опасения советского командования, что поляки раздергают новую добровольческую авиачасть на отдельные звенья, и кинут их, затыкать дыры в обороне, пока никуда не делись. Договор о передаче земель так и не был заключен, и поэтому все доставленные в Польшу вооружения и добровольцы шли через штаб 'Сражающейся Европы'. И, это решение оказалось наилучшим. Все эти подразделения, сначала временно, а затем после первого же серьезного боевого крещения, и на постоянной основе, включались в штат антифашисткой организации 'европейцев'. За несколько дней до этого, такую же процедуру прошли и четыре добровольческих мобильных батальона, укомплектованные помимо прилично знающих польский язык, украинцев и белорусов, еще и возвращенными из французского концлагеря Гюрс бойцами испанских интербригад. Эти подразделения уже воевали, но должны были влиться в состав добровольческих бригад, когда те будут полностью развернуты на фронте.

Иван оглядел строй самолетов. Группа подбитых 'медвежат' вызывала у него опасение. С обтянутым поверх гофра крылом, моторами М-100, и остекленными турелями, эти штурмовики могли бы выжать и до трехсот километров. Но сейчас, из-за четырех поврежденных машин, вся группа модернизированных эр-шестых вынуждена была лететь со скоростью лишь около двухсот двадцати. Налети на них сейчас группа вражеских истребителей, и потери сразу резко возрастут. Отсигналив по рации эскадрилье Шестакова, набрать пять тысяч, и сдвинуться южнее, комбриг озабоченно прошелся вдоль строя на своем 'Ястребе'. Эта машина тоже не была новоделом. Когда-то довольно неплохому, но уже пять лет как устаревшему истребителю И-7, открыли 'второе дыхание'. Те же, что и на штурмовиках советские реплики 'Испано-Сюиз' и улучшенная аэродинамика, позволили разогнать эти аппараты до трехсот шестидесяти километров. И хотя потяжелевшие машины стали существенно менее маневренными, чем любимые комбригу еще по Испании 'чатос', но с четырьмя 'Виккерсами' и они стали довольно грозным противником для чешских 'Авиа' и германских 'Юнкерсов' и 'Хейнкелей'. Наконец, показались знакомые ориентиры временной авиабазы, и подбитые машины первыми пошли на посадку…

После вылета Еременко вместе с другими командирами частей пригласили в штаб добровольческой армии, как с недавних пор стала называться 'Сражающаяся Европа'. Несмотря на военные катастрофы последних недель, и напряженную обстановку в тылу, в штабе 'европейцев' сегодня был небольшой праздник. Корнильон-Молинье, вместе с Будиным и Амбрушем, не просто обмывали сегодня свои новые звания, но и открывали торжество по случаю создания 'Армии Сражающейся Европы', и дело тут было не только в некотором изменении названия. Менялся сам статус добровольцев. И еще 'Европа' подписала 'конвенцию о военнопленных'. Вот поэтому, впервые, с момента захвата диверсантами Моровского, глаза француза лучились. Созданная им организация буквально на днях была признана Великобританией, Китаем и Монголией. США пока выразили осторожное согласие. Даже, несмотря на тесные контакты по линии поддержки своей добровольческой эскадрильи, Вашингтон не торопился. Централизованно включать в состав этой организации заокеанских добровольцев американское командование также не желало. По всей видимости, они собирались создавать отдельную какую-то аналогичную американскую структуру. Но сейчас, для Корнильон-Молинье все это отошло на второй план…

— Поздравляем вас, мсье!

— С повышением вас, пан Корнильон-Молинье!

— Благодарю вас господа! Это повышение не меня, а нашей добровольческой армии!

— Вы это заслужили, Эдуар. Уверен, когда-нибудь мы еще обмоем ваши маршальские звезды.

— До этого пока далеко. Да и так ли важны все эти регалии?

— Не скажите, мсье командир. Теперь вас принимает не только генерал Зайоц, но и лично маршал Рыдз-Смиглы, а это уже иное качество.

— Примите и наши поздравления, господин генерал!

— Благодарю вас!

Новоиспеченному командарму вдруг вспомнился тот парень, с легкой руки которого, на том приморском пикнике добровольческая идея обрела эти 'новые крылья'. 'Новые', после того трагического исхода добровольцев из оккупированной франкистами Испании. Вот эти воспоминания вернули сосредоточенность на лицо француза.

— Спасибо вам дорогие друзья и соратники по борьбе. Спасибо… Я только прошу вас за этими радостными событиями не забыть и о нашей печали. С начала войны мы потеряли несколько сотен наших соратников… Их имена я сейчас называть не стану, но они навсегда будут высечены в списках нашей армии. Некоторые потери для нас невосполнимы… Но лучшей памятью павшим героям может быть только продолжение дела живыми… И всем нам стоит об этом помнить, соизмеряя свои дела с подвигами ушедших…

Слушая речь командира, офицеры выпрямились словно в строю. Улыбки исчезли с лиц.

— И еще я хочу заново познакомить с нашими новыми друзьями-добровольцами всех тех, кто не знал их раньше… Полагаю, многие уже запомнили вот этих скромных, но очень толковых офицеров? Три дня назад их мобильные батальоны нанесли серьезное поражение тевтонцам на Люблинском направлении. Сегодня за ними даже пришлось гонять 'Шторх', но дело того стоило. Ведь сегодня наша организация официально стала армией. А это важное событие для всех нас! А настоящая армия это не просто вооруженная группа людей… Это кристалл алмазной твердости, спаянный дисциплиной, основанной, как на субординации, так и на уважении к заслугам. Вот поэтому я прошу не забывать, что я далеко не единственный генерал и командир в нашей армии. Знакомьтесь, друзья! Генерал Кароль Сверчевский.

— Рад воевать вместе с вами!

— Его 35-я дивизия уходила из Испании во Францию для интернирования с развернутыми знаменами. По ряду причин, он не мог сразу по прибытии к нам огласить свое имя и звание. Но я уверен, что 'Армии Сражающейся Европы' очень нужны вот такие командиры.

— Рады знакомству, генерал.

— Благодарю вас, панове!

— Генерал Энрике Листер. Столь же славный командир испанской дивизии, нагонявшей ужас на фалангистов Франко и Дуче, на всех испанских фронтах.

— Благодарю за доверие!

Представления офицеров продолжались. Помимо командования армии и трех новых генералов, среди которых оказался и комбриг Еременко, в состав постоянного совета, избранного высшим политическим органом 'Армии Сражающейся Европы', вошло еще пять высших офицеров-интернационалистов. И среди них два полковника болгарина, Цвятко Колев и Иван Винаров. Когда же торжественная часть завершилась и командиры разъехались по своим частям, для основателей организации наступил черед и для очередных парижских новостей…

— Между прочим, я беседовал с командиром бригады 'Сокол' Стахоном, он приносил нам свои извинения за тот инцидент в штабе Войска.

— Пустое. Маршал наверняка и сам уже понял, что такими своими резкими требованиями он лишь поссорится с добровольцами, и останется совсем без поддержки.

— Мда, тот ультиматум по введению в состав штаба 'Европы' трех польских генералов он, конечно, огласил сгоряча. Уж если кого я бы и согласился пригласить к нам, так это лишь бригадира Стахона. Очень достойный командир и летчик.

— Пожалуй, вы правы Ян. А что там из Парижа от Розанова?

— Там тоже не совсем безоблачно. Уже 23-го, в день, когда большевики дали полякам недельный срок на обдумывание предложений, посол Сладкевич в беседе с министром иностранных дел, говорят, закатил форменную истерику, требуя от правительства Французской Республики немедленно двинуть оккупировавшие Саарскую область войска дальше в Германию. До самого Берлина…

— Гм. До Берлина? И что же ему там ответили?

— Министр иностранных дел официально уведомил его, что до подхода британского экспедиционного корпуса, войска не двинутся с места.

— Мда-а. А ведь в Варшаве-то уже идут уличные бои. Артиллерия бошей уже вовсю бьет по жилым кварталам…

— Да, господа. Проблемы копятся.

— Вы уже знаете, что сегодня русские предупредили нас о возможной высадке своих десантов по 'Линии Керзона'?

— Этого нам еще не хватало!

— Не спешите, мон шер. С русскими у нас договор о ненападении. Не забывайте об этом. Свою часть соглашения они пока выполняют. Инцидентов на земле и в воздухе до сих пор не было…

— Не считая того случая с Терновским, сбившим русский истребитель у границы.

— Бросьте. Просто у Анджея сдали нервы. Главное, что русские не воспользовались этим поводом для развязывания своей 'охоты'. К тому же сейчас в составе нашей армии воюет немало их бойцов. Но вот это странное молчание франко-британских союзников. Все это очень похоже на предательство, господа…

— Да, значит, газеты не врали, и Польша, действительно, стала разменной монетой в европейской политике. Впрочем, и не в первый раз…

— В любом случае, вести войну после высадки русских десантов станет бессмысленным, ведь большая часть наших аэродромов разом окажутся на аннексированной ими территории…

— Думаю, господа нам нужно просто дождаться 30-го сентября. Если даже через месяц после начала войны 'гаранты польской независимости' не предпримут никаких серьезных шагов по спасению союзной республики, то нам следует просто начать эвакуацию наших частей. Благо нам есть куда улетать…

— Вы правы. Проклятье! Опять из-за грязной политики победа над странами Оси, уплывает из рук…

На столе прибавилось пустых бутылок. Настроение командования новой армии стремительно мрачнело, и обильно осушаемые емкости со сливовой настойкой не могли справиться с этой проблемой. Еще в воздухе повис вопрос, 'а как поведут себя недавно вошедшие в состав армии прокоммунистические подразделения'. Не ударят ли они 'европейцам' и полякам в спину…

Шапошников спокойно ответил на все вопросы, и снова занял свое место за столом. Когда и другие доклады о боевых действиях завершились, все армейцы кроме Ворошилова, покинули кабинет… Наступил черед совещания по внешнеполитическим вопросам…

— Товарищ Молотов. А как вы оцениваете общую реакцию англичан, французов и американцев на ввод наших войск?

— Тут, пожалуй, есть несколько интересных моментов. Французский премьер-министр буквально вчера провел консультации со своим британским коллегой Чемберленом. Официально, по утверждению советника британского премьера Вильсона, они там решают, 'как бы им скорее помочь Польше'. Но в дипломатической среде циркулируют слухи, что до зимы активных военных действий в Европе вообще не планируется. Проверка по другим каналам это подтверждает…

— Это только слухи, или что-то уже просочилось в печать?

— Как вы уже знаете, часть европейских газет сдержанно называет эту войну 'Странной', другая часть уже более открыто высказывается о предательстве со стороны 'гарантов независимости'. Французы почти открыто валят всю вину за задержку спасения Польши на англичан, которые тянут время с отправкой Экспедиционного корпуса. Ну, а британские газеты в унисон твердят, что война уже идет. И что смелые британские летчики и моряки уже вовсю бьются за свободу Польши. Мол, все уже и так замечательно, и враг скоро будет повержен… Впрочем, имеются и другие мнения в прессе и не только…

— И какие же?

— Несколько французских, бельгийских и голландских газет открыто пишут, что Лондон и Вашингтон ждут столкновения в Польше немцев с большевиками, чтобы затем спокойно 'собрать все плоды с европейского поля'. Ими же перепечатаны несколько статей польских газет 'Польша гибнет!', 'Варшава под огнем!' и других. Там же содержатся призывы к европейским народам высказать недоверие своим правительствам, поддерживающим такую скользкую предательскую политику. В нескольких британских городах Скоттланд Ярд даже провел мероприятия по изъятию газетных изданий с такими статьями. Но они немного запоздали…

— Мы вас слушаем. Что же там произошло?

— В нескольких британских городах прошли волнения рабочих, возмущенных циничной политикой властей. Коминтерн в этом также поучаствовал, но результаты довольно скромные. Британский премьер выступил в палате общин с заявлением, что 'Польша пока держится, и беспокоиться там не о чем…', но был освистан…

— Значит, британцы и французы сами не хотят воевать с немцами… Ну что ж, мы тоже не станем этого делать, как бы они об этом не мечтали. Хотя опыт таких военных действий у нас все же появится. Не правда ли, товарищ Димитров?

— Да, товарищ Сталин. Добровольческая армия в Польше уже больше чем на половину укомплектована нашими кадрами. Конечно же, жаль, что нам нельзя раскрывать источники снабжения и из-за этого наша наиболее современная техника там не используется. Вооружение у добровольцев не слишком современное, но все же, достаточно эффективное. Численность их уже сейчас приближается к армейскому корпусу РККА.

— А каких результатов уже смогла добиться эта 'Сражающаяся Европа'?

— С начала войны, они уничтожили на земле и в воздухе около полутысячи самолетов Люфтваффе, и нанесли поражение нескольким немецким дивизиям. Фактически для Войска Польского их эффективность равняется отдельному фронту. К тому же, нейтралитет этих частей в отношении РККА с самых первых дней нашего Похода можно вполне гарантировать…

— Для нас также важно сделать так, чтобы британцы и французы не смогли потом использовать этот фронт против СССР.

— Теперь это уже стало невозможным товарищ Сталин. Три наших генерала включены в состав совета армии, и к тому же полковник Винаров вчера официально назначен заместителем начальника штаба армии по безопасности и контрразведке.

— Ну, а возможность раскола в Сражающейся Европе существует?

— Как и в любой межнациональной структуре… Но как можно легко догадаться, французы, чехи, и 'наши интернационалисты' оказались наиболее спаянными добровольческой идеей. А вот другая часть интернационалистов и поляки входят в 'тревожный сегмент'. Но, во-первых, они далеко неоднородны по политическим пристрастиям, а во вторых полноценного раскола теперь уже не выйдет.

— Это почему же?! Представьте себе, что СССР придется ответить применением военной силы на публичное оскорбление нашей страны. В таких декорациях 'Европа' ведь может решить присоединиться к жертве 'агрессии'? Наверняка может! Вот я и спрашиваю, почему вы так уверены, что раскола не будет?

— Раскола, скорее всего не будет, товарищ Молотов. Потому, что это бы создало опасный прецедент. Если 'Сражающейся Европе' можно воевать против одной из стран, с которой есть договор о не нападении, то, значит, практически любая вспышка освободительной борьбы где-нибудь в колониях Индии или Африки имеют все шансы получить поддержку 'европейцев'. Британцы этого не допустят…

— Погоди, Вячеслав… Тут вы, товарищ Димитров, немного заблуждаетесь… Договоры заключают, чтобы потом их денонсировать… когда они уже перестают устраивать одну из сторон. Таких примеров мы уже знаем предостаточно. Вот поэтому вашей первейшей задачей становится выявление и дискредитация всех потенциальных лидеров такого раскола… И пусть лучше Добровольческая армия, всегда заблаговременно получает от нас разъяснения нашей политики, и понимает ее необходимость. Ведь тогда, в случае настоящей агрессии уже в адрес Советского Союза, мы сможем рассчитывать на их помощь и поддержку. Вам понятна ближайшая задача ИККИ?

— Да, товарищ Сталин. Будем работать над этим.

— Ну, вот и хорошо.

В тот же день в адрес главного резидента ИККИ в штабе и совете Добровольческой армии, полковника Винарова, ушла шифрограмма с новыми инструкциями…

Запах лекарств раздражал обоняние. Врач все еще копался в его спине, покрывая мелкие ссадины мазью, но допрос все продолжался и пленный продолжал играть с генералом в 'гляделки'. Когда, наконец, бинты были закреплены, Анджей с облегчением накинул на плечи китель, и оперся спиной о спинку кровати…

'А Голованов все-таки молодец. Так аккуратно засунул мне в шкуру зенитные осколки, что я даже пока летел и с дымящим мотором на дорогу садился про них практически не вспомнил…'.

— Вас могут просто расстрелять. Так что хорошенько подумайте над моим предложением, поручник!

— В моем расстреле для вас очень мало смысла, генерал сэр. Газетный скандал вы легко получите, а вот более серьезный результат вряд ли. Поэтому я не хочу, и не стану рассказывать вам о чешских добровольцах. Спросите меня о чем-нибудь другом, ведь мы с вами можем найти и другие темы для беседы, генерал сэр.

'Прав был Адам, сотню раз прав! Нельзя врагу слабину показывать. Пленный быстро расстающийся на допросе со своими принципами, выглядит конченным трусом или шлюхой не достойной уважения. Или вызывает серьезное подозрение в шпионаже… А сейчас хоть и пугают они расстрелом, но все же уважают. И пусть этот генерал Пуланих довольно жесткий дядька, кончать меня прямо сейчас они точно не станут. По глазам же вижу, немцам продадут за доброе слово и мешок подарков…'.

— А почему вы отказались разговаривать с нами по-польски?

— Наверное, потому, что я поляк только по крови. А вообще я гражданин Канады, и постоянно проживаю в Америке. Кстати, я слышал, что американское посольство уже обратилось к мистеру Гитлеру с просьбой о передаче им пленных американских добровольцев…

— А эта тема не интересна мне. Гм… То, что на Люблинском направлении и под Пшемышлем против нас сражаются испанские и другие добровольцы, нам уже было известно. Они там ждут, не дождутся, прихода большевиков. А что вы, поручник, можете нам рассказать об активности Советов в Польше? Они уже несколько дней активно высаживают свои десанты, и летают над всей территорией. Поэтому не притворяйтесь, что вам ничего не известно!

— Вы правы, генерал сэр. Кое-что мне известно, хотя я и не занимался этой проблемой специально. Сам я ненавижу Советы, и воевал бы с ними не менее стойко, чем до этого со Словакией и Германией…

— Хм… Мне доложили что, несмотря на перемирие с большевиками, вы даже умудрились сбить русский истребитель. Это правда, поручник?

— Подтверждаю, генерал сэр. Он вел себя слишком нагло…

'И не надо вам генерал знать, что рядом с пограничным постом уже на советскую территорию плюхнулся хоть и дымящийся, но абсолютно целый И-16. Эта 'победа' мне зачтется только у немцев…'.

— Но другие-то польские пилоты по ним не стреляют!

— Политика, генерал сэр. Для поляка это могло бы закончиться плохо, а я иностранец…

— Вернемся к моему вопросу. Так что вам известно о военных действиях этих русских?

— Только то, что четыре наших северных аэродрома уже заняты ими. Могу показать их вам на карте. Их наземные части продвигаются в основном грунтовыми дорогами к Линии Керзона, где уже стоят их опорные пункты. Последний раз я видел их части вот тут. Танки и кавалерия. Численность оценить не смог, меня обстреляли. Этот мой вылет, как видите, оказался последним, хотя я и так уже собирался возвращаться за океан…

— Вы разочаровались в Польше?

— И это тоже, но более всего меня бесит позорное поведение европейских стран. Наверное, я идеалист. В любом случае мне пора возвращаться в Штаты. Так вы передадите меня Канадскому посольству?

— Вас передадут наши германские друзья…

Анджей хмыкнул и отвернулся к окну, наслаждаясь тишиной. Эти последние дни первого этапа внедрения вышли довольно нервными. Бои в польском небе становились все тяжелее. И все чаще им приходилось драться в меньшинстве. Если бы не недавние пополнения, то польская авиация уже истаяла бы, словно разметанный ураганом дым. Но люди пока прибывали. На следующий день после захвата Адама, в жизни дивизиона начались серьезные изменения. Из-за большого наплыва добровольцев генерал Зайоц даже принял решение на базе дивизиона 'Сокол' развернуть одноименную бригаду, и пополнить ее летной техникой ожидавшейся из Британии, и собранной из отремонтированных трофейных немецких машин. Сам 'материнский' дивизион тогда оставили за Терновским. Фактически он стал заместителем назначенного командиром бригады полковника Стахона. За последнюю неделю, спал Анджей очень мало. Постоянное обучение воздушному бою новичков своей бригады, Проверка пилотирования у испанских и китайских ветеранов-американцев, и частые боевые вылеты, оставляли совсем мало времени для отдыха. Ветераны, в целом, довольно быстро вошли в строй, но теперь в интернациональной авиабригаде появилось множество неформальных групп и их лидеров, и началось частое выяснение отношений. Иногда просто руки опускались от усталости. Обоих черных пилотов Терновскому пришлось перевести в свой дивизион, сделав их отдельной парой. Летать с ними в звене никто не соглашался. Но Девис и Дорн, получив свои личные 'Пулавчаки', быстро забыли все свои обиды, и летали самозабвенно. Через неделю Анджей перевел их из ПВО Львовского аэроузла в разведчики, и стал поочередно натаскивать на свободную охоту. К концу месяца общий счет 'гарлемской парочки' достиг трех воздушных побед. Да и в целом, дивизион Терновского по результативности продолжал оставаться среди лучших польских авиачастей…

Но на фоне всей этой боевой работы, главное разведывательное задание в тот период практически замерло. В последние недели, после захвата Моровского приставленная Дефензивой охрана окружила на земле жесткой опекой всех командиров-добровольцев полкового уровня. И командира 1-го дивизиона бригады 'Сокол', это коснулось полной мерой. Навязчивое сопровождение Терновский теперь чувствовал постоянно. Возможности для выхода на связь не появлялись. После ранения Сэма Бреннера, североамериканским и южноамериканским дивизионами приняли командование ветераны Испании Фрэнк Тинкер, и Уитли Даль. Их тоже не минула участь охраняемых днем и ночью. Но прошедших огонь и воду в Испании воздушных бойцов такие мелочи вообще не занимали. Им хватало и других проблем. Так, вместо похищений летчиков теперь стали быстро расти воздушные потери. Созданное Стахоном спасательное звено из нескольких машин с коротким пробегом, уже с десяток раз привозило из вражеского тыла сбитых и севших на вынужденную посадку пилотов. Ремонтная служба бригады перестала успевать восстанавливать технику, и боеготовый состав самолетов, теперь едва-едва превышал четыре десятка…

Терпения Анджею явно не хватало. Он все также разрывался от отсутствия связи, и необходимости продолжать свою игру. Но в первых числах октября удача все же повернулась к нему лицом. В 'Венской Кофейне', где советский разведчик периодически появлялся, приезжая во Львов, наконец-то, мелькнуло знакомое лицо. Через четверть часа разведчик уже знал, где ему надлежало совершить вынужденную посадку. Способ связи был не особо надежным, но Терновский был рад и такому варианту…

— Завтра штаб Добровольческой армии начнет вывод своих эскадрилий и вспомогательных частей на арендованную на Украине авиабазу. Время игр с поляками закончилось. Вам все понятно, товарищ Август?

— Пора падать?

— Только без героической гибели и тяжелых ранений. На такой случай у нас есть один вариант…

И вот сейчас Анджей лежал в словацком госпитале, наслаждаясь кратким отдыхом перед вторым этапом операции внедрения. А где-то там, позади, оставалась не законченная им война. Уличные бои в Варшаве. Прорывы из котлов окружения не до конца задушенных польских частей… Продвигающиеся к Линии Керзона советские части, изредка ощетинивающиеся огнем на нервные наскоки отступающих польских частей, и занимающие оборону под 'дружественным огнем' своего германского союзника… Где-то на побережье забытые всеми, еще истекали кровью последние защитники Хельской морской базы. Прощались с Польшей и остающимися на своих рубежах обороны интернационалистами, улетающие на украинский аэродром самолеты 'Сражающейся Европы'. Боевая задача тех интернациональных полков, удерживающих подступы к Линии Керзона могла завершиться только с приходом на новые рубежи Советского государства долгожданной Красной Армии. Долгожданной далеко не всеми в Польше…

Конец третьей книги