Вернуть престол

Глава 16

16 июля 1606 год.

Чернявая, молодая женщина, сидела в своей келье и вышивала. Это ремесло у красавицы с грустными глазами выходило на диво лепо. Искусство, не иначе. Вот только, мало кто оценит такое произведение, ибо монастырь не вел торговлю подобными товарами. Да и вообще, Горицкий монастырь не сильно утруждал себя промыслами. Зачем, если тут собрание некогда знатнейших женщин и монастырь на казенном обеспечении, вернее несколько деревень снабжают монахинь небогатым набором продуктов. Этого мало для разносолов, но достаточно, чтобы не ощущать голода.

— Сестра Ольга, к тебе люди, мужи, — удивленно сказала инокиня Леонтия, заглянув в приоткрытую келью инокини Ольги.

— Что хотят? — как бы между делом, спросила Ольга.

— Так за тобой! — все еще с недоумением, отвечала Леонтия.

Ольга, которая только как два с половиной месяца назад ставшая монахиней, а до того бывшая Ксенией Борисовной Годуновой, не знала радоваться ей или начинать беспокоиться.

Что именно происходило в миру она плохо понимала. Вроде бы убили Димитрия Ивановича, которого она считала… а вот и не знала, каковым его считать. Насильником? Да, но за месяцы греха сожительства, Ксения прочувствовала себя женщиной и даже… нет, нельзя же себе признаться, что ей бывало и хорошо с тем, по наущению кого был убит ее брат и мама. Да и сама Ксения была отравлена и Божием проведением выжила. Для чего Господь оставил ее? Может для того, чтобы она родила ребенка?

А вот ребенка-то инокиня Ольга и не хотела. Понимала, что грех то великий и ей, уже как невесте Христа, не пристало даже думать о нежелательном сыне или дочери. Но какая судьба ждет младенца? Она монахиня, он, чадо это, от того, кого считают убитым. Отдать бы в хорошие руки и пусть тайно, но еще в ком-то течет кровь деда Малюты Скуратова, да русского царя, которого звали всем миром на царство, а после предали. А Димитрия кровь? Кто такой был ее насильник, к которому она испытывала очень странное чувство, Ксения не знала, но ведала, кем не был Димитрий. Он не был сыном Иоанна, о чем сам ей же и признался.

Это была очень странная связь, о которой, Ксения не жалеет и за это презирает себя. Как можно испытывать столь бурные эмоции к человеку, из-за которого убили ее семью? Но тогда он обещал на ней жениться и она верила, бранилась на него, обвиняла, но ждала, когда же, наконец, будет объявлено о их обручении.

И как же плакал Димитрий Иоаннович, когда объяснял ей, что обязательства, данные Еже Мнишеку выше, чем его любовь. И она тогда жалела даже больше его, но не себя. После ей говорили, как полюбил Димитрий, Марину, что называл ее «звездой», как раньше звал и Ксению. И она рыдала. И не понять от чего больше: от того, что испарялась последняя надежда хоть как-то прожить жизнь, выйдя замуж за Димитрия, или от того, что собственноручно не убила сластолюбца и изменщика.

— А что матушка, дозволила ли мне выйти к мужам? — спросила Ольга.

— Так матушка игуменья и послала меня за тобой, — отвечала Леонтия.

Ксения Борисовна, царевна, пошла к выходу во двор. Именно так, не инокиня Ольга, ибо в Ольге столько царской величественности быть не может, но в дочери царя, присутствие показного величия обязательно. Неудачливая царевна пока еще не смирилась со своей участью. Умом она понимала, что постриг — это все, это конец мирской жизни, но в Московском царстве происходят столь бурные события, что о ней, дочери последнего истинного царя, обязательно должны были вспомнить.

Часто так бывает, что правление одного государя порицается и осуждается во время того, пока царь правит. Но приходит другой государь и на контрасте, люди идеализируют предыдущее правление. Сколь стонала Русь от поступи опричников Ивана Грозного, но сейчас многие вспоминают то время с пониманием и желали бы вернуть все то, что было тогда.

Борису Годунову, можно сказать, не повезло. Насквозь религиозная страна ему досталась. Хотя где сейчас иное? Разве в той же Речи Посполитой с ее, минимум шестью конфессиями, не стали бы обвинять правителя в богонеугодности, если наступили сплошные неурожайные годы, а царь совершил ряд ошибок при попытках нивелирования голода? Нет, не стали. И в польско-литовском государстве ощущались последствия от извержения вулкана в Перу и там так же, может в чуть меньшей степени, но урожайность оказалась низкой. Только в Речи Посполитой ответственность за решения лежит на всей шляхте из-за ограниченной власти короля, а в Московском царстве, все решения ложатся грузом на правителя.

— Ксения Борисовна! — Татищев Михаил Игнатьевич приветствовал бывшую царицу неглубоким поклоном.

Инокиня Ольга не отвечала, не стала поправлять, что она уже не та, именем которой ее назвал Татищев.

— Мне приятно видеть тебя Михаил Игнатьевич, — произнесла елейным голоском Ольга.

И удивительным было то, что при всей слащавости голоса, нотки царственности слышались и сейчас. Так была воспитана Ксения, ее готовили быть достойной царицей, или королевой, чтобы не было стыдно за царство Московское перед Европой.

— И я рад, что ты в добром здравии и столь же прекрасна, — чуть солгал Михаил Игнатьевич.

Ксения была ранее очень красивой девушкой. Тяжелая темнявая коса, милое, с правильными чертами лицо, темно-карие глаза, в которых можно было утонуть, как в болотной топи. Но главное — стати. Ксения была полна и румяна, что очень ценилось мужчинами в современных женщинах. Сейчас же инокиня Ольга выглядела худоватой, словно та ведьма католическая — Марина. И это при том, что монашеское одеяние уже не особо и скрывало непропорционально большой живот.

— Не к лицу пригожесть невесте Христа! — возразила Ксения, но скрыть довольную улыбку ей было трудно.

Какой женщине не нравятся комплименты, восхваления? А Татищев не был искренен, он лишь справился с первым шагом на пути выполнения своего задания от Василия Шуйского. Теперь Ксения Борисовна должна чуть более доверять Михаилу Игнатьевичу и не станет создавать сложности.

Шуйский выбрал правильного человека для того, чтобы отправить за Ксенией. У бывшей царевны с Михаилом Игнатьевичем были, если не дружественные отношения, то уж точно не враждебные. Именно Татищев был некогда отправлен в Грузию, чтобы договориться о новом сватовстве царевны Ксении. И тогда Ксения Борисовна имела долгий разговор с боярином, передала ему вышитый ручник, чтобы тот мог подарить это произведение искусства будущему мужу московской царевны.

— Так для чего прибыл, Михаил Игнатьевич? — задала Ольга вопрос.

Игуменья, находящаяся неподалеку, при этом внимательно наблюдавшая за происходящим, нахмурилась. Для нее прибывший боярин был слишком важной фигурой, чтобы с ним вот так фамильярно разговаривать. Татищев привез распоряжение Шуйского наделить монастырь пятью сотнями рублей, а инокиня Ольга строптивость демонтирует.

— Государь Василий Иоаннович желает похоронить батюшку твоего и матушку с братом по чести, как царей, — спокойно отвечал Татищев [Ксения-Ольга, действительно, принимала участие в торжественном перезахоронении Бориса Годунова и семьи, но это было лишь через год после пострига].

Татищев, естественно, не стал говорить о том, что Ксения становится немаловажным фактором в политике. Если с ребенком, что она носит, и можно было решить по-тихому, очень тихому, то теперь, когда тот, кто прикидывается Димитрием Ивановичем, все еще жив, Ксения становится важным рычагом давления на Тульского вора.

Пусть Тульский и не признает ребенка, будет отнекиваться, но в условиях жесткой информационной войны подобное поведение вора поставит того в неловкую ситуацию. Люди часто сочувствуют женщинам, от которых отказываются. Ну а отказ от собственного ребенка? Так не принято, следовательно, поступает подобным образом не русский человек.

«А так он схизмат-папист!» — скажет один обыватель.

«Тогда все ясно, они, паписты, такие,» — ответил бы со знанием дела другой любитель сплетен.

А то, что Ксения беременна, скорее всего, будет объявлено, как и то, что Василий Иоаннович, как истинный христианин возьмет этого ребенка к себе на воспитание, как родного сына.

Все тут гладко, да может способствовать укреплению власти Шуйского. Вот только, победить нужно на поле боя, да убить Тульского Димитрия. Могилевский вор менее опасный, от него вольница и разгул, который все более порицается, а с Тульским порядок, словно он и есть сын Иоанна Грозного.

— Матушка, отпустишь? — спросила инокиня Ольга у игуменьи.

— Отпущу, токмо слово свое скажу. Прости, боярин, напутствие должно мне дать, — сказала настоятельница монастыря, игуменья Зосима.

— Я подготовлюсь к отъезду, — сказал Татищев и пошел к карете.

Именно так, Ксению Борисовну собирались вести в карете, подчеркивая ее статус.

Матушка Зосима отвела Ксению в ее же, инокини Ольги, келью.

— Прочти! И сожги! — сказала игуменья и посмотрела на бывшую царевну.

Зосима рисковала и знала об этом прекрасно, но она умела быть благодарной. Когда выбирали монастырь для Ксении, патриарх Игнатий облагодетельствовал обитель множеством даров, да и сама Зосима стала тогда игуменьей. И только сейчас, когда приехал Татищев, монастырю передали хоть что-то в дар, а до того, с травы на воду и репу перебирались. Не голодно, но и не сытно.

А Ксения читала. То, что она ощущала сейчас, в будущем назовут «Стокгольмский синдром», когда жертва испытывает непреодолимые чувства к истязателю-обидчику. И она, бывшая царевна, ненавидела, но грезила тем, кто назывался Димитрием. Он лишь однажды, во хмели, говорил, что не русский царь, но царственного роду.

В письме бывший патриарх, скинутый, по сути, не по канону, лишь в угоду политической канве, писал, чтобы Ксения простила Димитрия. Писал бывший Владыко, что помирит их. Ведьма Марина убита Шуйским и теперь ничего не может стоять на пути соединения двух царственных династий. Патриарх обходил стороной тот факт, что Ксения уже пострижена и это станет проблемой, если все-таки она согласится.

«Не верь Шуйке,» — прочитала Ксения.

И что теперь? Не ехать с Татищевым? Не прибыть на перезахоронение отца с матерью и братом?

— И кто я тогда буду? — уже вслух сказала Ксения-Ольга и зажгла лист бумаги от горящей лучины.

Умывшись, да уложив волосы под платок, инокиня Ольга, вновь прочувствовав себя Ксенией Борисовной, отправилась к карете, что быстро, да с эскортом из десятка конных, домчит ее до Москвы.

21 июля 1606 год.

Как я не противился тому, чтобы разбивать лагерь в Тушино, но именно это и пришлось сделать. Не были ни разу идиотами люди, которые стояли за Лжедмитрием II, когда отступили под Тушино и сделали из большой, но деревни, небольшой, но уже город. Хотя, от чего же небольшой, если только военных людей тут было более двадцати тысяч человек, да обслуга, торгаши, женщины… Так что большой образовался город.

Тушино выгодно располагалось на возвышенности у реки Всходни. Для обороны село… да, все же село, так как деревянная часовенка имелась, подходило более всего. Сходу нас уже было не взять. Потому-то и пришлось мириться с тем, что я теперь тушинский вор, хотя, как я знал из подметных писем от своих соперников, я Тульский вор. Но это мы посмотрим, кто вор, а кто праведник. Историю пишут победители. Вот почему так много неизвестного в истории со Лжедмитриями? Их просто затирали Романовы, как ранее Ярослав Мудрый затирал свою историю.

Вот у кого можно было поучится информационной войне. Написано в летописи, что Ярослав Владимирович выиграл битву при Судоме у Брячислава Полоцкого… а отдал поверженному, после своей же победы, два ключевых города Усвяты и Витебск. Кто же так выигрывает? А после проиграл и Мстиславу Тьмутараканскому и вовсе разделил государство… Но нет же — великий князь.

Так что я бы особо не удивился, если бы узнал, что тот, кто обладал этим телом до меня и есть сын Иоанна Васильевича. Или польского короля Стефана Батория, или того еще лучше — Батория и Марии Ливонской-Старицкой, которая шла бы следующей в престолонаследии после Димитрия Иоанновича, или даже выше его, если учитывать непризнанный седьмой брак Ивана Грозного. Кстати, такой вот поворот был бы, может и выгоднее. Мало ли, но сын Батория мог бы рассчитывать и на участие в выборах польского короля.

Тушино становилось нашей, такой необходимой, базой. Останавливаться здесь я никак не собирался, но нужно было место, куда будет стекаться продовольствие, что приходит из городов, что уже так или иначе, но приняли мою власть. Тут же будут и склады, центр управления и резервы, на случай непредвиденных действий противника.

Послезнание пока кардинально не влияли на ситуацию, но история все больше вспоминалась. Источниками моих знаний, прежде всего, стала не школьная программа и даже не изучение истории в военном училище, а разного рода блогеры, научно-популярные передачи, документальные фильмы. Когда в России решили упразднить День Октябрьской революции, который, действительно, уже изжил себя, но у народа непроизвольно выделялась слюна, ввели День Народного Единства. Было искренне интересно, к чему же приурочена дата начала ноября и оказалось… что сова натянута на глобус, и дата ошибочна, но именно события Смуты повлияли на принятие такого праздника.

И вот я вспомнил, как при приближении к Москве Лжедмитрия II, Шуйский сделал удачный ход и смог отбить у тушинского вора Калугу, тем самым нависая на коммуникациях самозванца. Поэтому я отправил в этот город два полка стрельцов и пять сотен дворянской конницы, под командованием Дмитрия Пожарского. Да, я поверил ему, возможно, под влиянием послезнания, но решил дать шанс, несостоявшемуся герою Второго ополчения. Почему несостоявшемуся? Так, если оно понадобится, ополчение, значит я проиграл и кормлю червей.

— Государь, к тебе челом бьет атаман Заруцкий, — прервал мои размышления Ермолай.

— Ну давай его! — сказал я, надевая маску повелителя.

Я ждал, когда атаман, что привел больше двух с половиной тысяч казаков, прибудет ко мне. Уже знал, что он встал в Макаровке, деревушке, что в шести верстах. Знал я и о том, что нахождение большей части казаков в этой деревушке, как и еще в трех рядом, мало отличалось от того, как вели бы себя крымские татары, что пришли пограбить Русь. И это становилось проблемой. Вроде бы атаман пришел ко мне, к тому, кто акцентирует внимание именно на дисциплину и порядок, но вольница сохраняется.

— Государь! — вошедший мужчина склонил голову в достаточно глубоком поклоне. Но именно, что склонил голову, а не упал на колени, как это делает большинство.

Я видел перед собой голливудскую картинку, мужчину, который по моему, далеко не опытному, мнению, ибо склонен ценить лишь женскую красоту, должен быть желанным для любой девицы. Только сейчас вспомнилось, что ныне уже покойная женушка Марина, «любилась» с этим казаком и долго оставалась именно с ним. Хотя… у Марины был вроде бы еще Жолкевский, может еще кто. Вот же, женщина с низкой социальной ответственностью! Но некое ощущение соперничества с Заруцким появилось. Я то низкий, с бородавками.

— Скажи мне, атаман, ты зачем пришел ко мне? — жестко спросил я, может чуть жестче, чем требовала ситуация, мне-то, в преддверие главного сражения за московский трон, он нужен больше, чем я ему.

— Служить, государь! — немного недоуменно ответил Иван Заруцкий.

— От чего твои казаки, словно татарва ведет себя? Аль нельзя не портить девок? Мне то и ладно, что скоро народится с сотню казачат, али крестьян, токмо и девки те не прокормят детишек, ибо порченные и мало кто их возьмет в жены. Да и обобрали вы донага селян. Аль не ведал ты, что у меня порядок крепкий? — отчитывал я казака, стараясь пристально всмотреться и распознать его эмоциональный настрой.

Человека могут выдавать любые жесты. Вот сейчас атаман мог сверкнуть глазами и тем самым сказать, что он не согласен со мной, что своеволия в нем больше, чем желания служить.

— Уходить пришлось без харчей, вышло, что в деревнях да весях нужно брать и овес для коней, да и девки… Хлопцы всех бы их в жонки побрали, — вот вроде бы и оправдывался, но тон Заруцкого был слишком уверенный.

Передо мной был ни разу не служака. Это был тот самый казак, который временно соглашался с правилами. Но мне это самое временно и нужно.

— Коли так, Иван, Мартынов сын, то есть наказ мой по твоей стезе. Подели казаков на отряды и лютуй на всех дорогах, что к Москве идут. Токмо бери все у служивых и то, что может быть для войска. Но и оставляй то, что идет для людей простых. Нужно мне, кабы в Москве люди знали, что царь я добрый, а Васька Шуйка кабы стал сам грабить москвичей, — сказал я, видя, как просиял казак.

Боялся, а, скорее, опасался, казак, что закрепощу его в правилах своих. Но я же не столь глуп и нерасчетлив, что бы закрывать в клетке казаков. Это как тигра держать взаперти; можно, но при открытом вольере, дикая кошка сразу же сбежит, или загрызет того, кто приносит ей сырое мясо. Потому я буду использовать казаков в том амплуа, которое они сами себе выбрали. Но никаких грабежей и разбоев.

С Заруцким еще с час обсуждали и тактику действий казаков и то, что они должны заплатить серебряной, или золотой монетой за то, что награбили в деревнях. Я — порядок! Это должно стать аксиомой и то, что даже казаки теперь платят за свой грабеж, только на пользу моему формируемому имиджу.

Условились с атаманом, что он через пять дней прибудет в Тушино, чтобы вместе выступить на Москву.

Можно было идти на стольный град и ранее, но войска все прибывали и прибывали. Приходили городовые стрельцы и городовые же казаки, мобилизовалась поместная конница, подтягивались дворяне. Всех их нужно было верстать в отряды, пересматривать тактику с учетом пополнения. Ну и все время, что я пробыл в Серпухове, после и в Тушино, ковались железные и мастерились деревянные лопаты. Ни для кого не был понятен лозунг, что главное оружие любого войска — это лопата. Но именно так и есть. И в этом времени воевать, к примеру, против поляков, можно только с помощью деревянно-земляных укреплений.

Беседа с Заруцким происходила утром, а днем я для всех, отдыхаю. Обеденный сон в этом времени еще более сакральный, чем ночной, и не стоит по пустякам раздражать людей. Потому я закрывался и работал с документами. Писем было сегодня не много, их в целом не много, но у меня есть и другая бумагомарательная деятельность — я писал бизнес-план развития целой страны. И не сказать, что у меня это хорошо получалось. Но должен же быть хоть какой план, чтобы не превратится в слепого котенка, а видеть куда двигается государство.

И сегодня что-то особо работа не шла… Не выходит из головы Ксения Годунова, но, скорее, не она, а факт, что я стану отцом. В той истории, что я знал, имели место только слухи, что инокиня Ольга родила от Лжедмитрия, но, по какой-то причине, именно год не тревожили бывшую царевну, а потом она ездила и в Москву, Троице-Сергееву лавру, в иные монастыри. Так что, избавилась от ребенка? Если так, то я не хочу этого.

Да, ребенок не мой, но к детям я слишком щепетильный… да нет же, даже не в этом дело. Я ощущал что-то необъяснимое, мне хочется видеть это дите, вопреки здравому смыслу.

22 июля 1606 года.

— Ха-Ха-Ха, — смеялся Сефед-Герай. — Ты, разберись, кто царь в Московии, а после и проси встречи с самим ханом. Время моего досточтимого отца не стоит того, чтобы его тратить на посла неизвестно от кого.

Афанасий Мелентьев-Курлаков уже успел натерпеться унижений за полтора месяца пребывания в Крымском ханстве [есть сведения, что Лжедмитрий посылал посольство крымскому хану Гази-Гераю II, дабы склонить того к войне с Османской империей и на то были причины, так как в 1600–1603 году имел место некоторый конфликт Бахчисарая с Блистательной Портой]. Первоначально богатые дары были отобраны и, как заверяли люди хана, их передали крымскому правителю, в чем Мелентьев-Курлаков сильно сомневался. Но у посла был только незначительный отряд стрельцов, но за ним не стояла мощь государства, чтобы рассчитывать на уважительное отношение.

Посол московского царя Димитрия Иоанновича пытался добиться встречи с ханом, но было отказано в грубой форме. После целый месяц Мелентьев-Курлаков ждал разговора с калга, втором человеке в ханстве, которым являлся сын хана Тохтамыш-Герай. И тут, в конечно итоге, было отказано. Уже и кончались деньги на постой, так как крымская сторона, вопреки дипломатическим правилам, не предоставила средств для существования. И только нуреддин, третий, по значимости человек в Крыму, решил встретится с русским посланником. И то, младший сын Гази-Герая, Сефим, лишь весилил себя и унижал московского посла.

Наверняка, если бы не пришедшие новости о том, что Димитрий Иоаннович свергнут и на Руси идет непонятная возня между претендентами на трон, Арсений поспешил бы покинуть Крымское ханство. Однако, он хотел переждать бурю в своем отечестве хоть и здесь.

— Может ли Московское царство рассчитывать, что в следующем году хан не начнет военных действий? — спросил русский посол, зная о приготовлениях на следующий год относительно большого набега.

— Вы, русские, смешны! Твой свергнутый царь угрожает Великому хану войной, собирает в Москве большое воинство и объявляет нам войну. А сейчас ты, слуга непонятно кого, просишь, чтобы не было войны? — сказал Сефед-Герай и вновь рассмеялся [со стороны Лжедмитрия, действительно, была и подготовка к походу на Крым и объявление войны и попытка склонить Крымское ханство на свою сторону].

Отвечать на такое унижение и плевок в сторону и его, посла, и всей державы, было нечем. Ну не угрожать же войной, которая уже объявлена?

Димитрий Иоаннович рассчитывал на то, что сможет собрать большое воинство и оно, действительно собиралось. Не менее ста тысяч человек, в том числе и казаки, должны были пойти на войну в сторону Крыма, да еще и договоренности с Речью Посполитой, которая так же могла помочь с запорожцами, да и коронное войско послать к Крыму. И расчет же был неплохой. Турки немного завязли в Венгрии, а в Османской империи недавно произошла смена власти и новый султан еще подросток и не проявил себя. Венгры, Империя, Речь Посполитая, Московское царство, возможно еще и персидский падишах Аббас мог влиться в эту коалицию. Выдюжила бы Порта? Безусловно, что, да. Однако, удар получался более, чем серьезный и об экспансии османам пришлось бы забыть.

— Тысяча золотых и я отвечу на вопрос о том, куда в следующем году будет направлен главный набег за ясырем, — сказал Сефид-Герай и расплылся в улыбке.

Таких денег у Мелентьева-Курлакова не было и нуреддин Крымского ханства, наверняка об этом знал.

Московский посол ушел, как говорят на Руси, несолоно хлебавши. Вместе с тем, Арсений не правильно расценил ситуацию. И тот разговор, что только что состоялся не был всего лишь актом унижения. Мудрый хан Ганзи-Герай II именно сегодня, по итогам встречи своего сына с московским послом, принял окончательное решение укрепляться на Кубани и переориентировать на себя Большую ногайскую орду. Кроме того, уже скоро хан отправится в Кабарду и подчинит себе все многочисленные северокавказские народы. Ранее это делать было опасно, так как Кабарда находилась в зоне влияния Москвы, которая проявляла себя сильным государством. Теперь хан проверит строительство крепости в Чебоксарах и застолбит территорию за своим ханством [что и было сделано в РИ].

24 июля 1606 года.

Главный воевода и будущий герой обороны Москвы — таким себя считал Матвей Васильевич Бутурлин. Он не понимал, что стал лишь разменной монетой в обострившейся внутриполитической игре. Матвей Васильевич хотел обвести всех вокруг пальца и вовсе сдать Москву Димитрию Иоанновичу. А пока он, игрок, который возомнил из себя ферзя, но остался лишь пешкой. С одной стороны Романовы, с другой коалиция бояр, что концентрируются вокруг Мстиславских. Есть еще стороны, из которых царь Василий Шуйский являлся определяющей. И всех этих людей Бутурлин рассчитывал переиграть.

И теперь Матвей Васильевич выбрал сторону. Он будет с Димитрием Иоанновичем, если тот, конечно, согласится с требованием Бутурлина. Боярин хотел от Димитрия Тульского сохранения того статуса, что приобрел при Шуйском. Ну и место в Боярской Думе, новых земель, да чтобы с крестьянами и не на опасной южной Украине. Но Бутурлин еще не посылал своего верного человека к Димитрию, а шел на встречу с заговорщиками, которых сегодня должен был подставить. Андрей Васильевич Голицын, которому царь Василий Иоаннович поручил арест заговорщиков, должен был уже прибыть со стрельцами к месту сбора бунтовщиков в усадьбе Михаила Ивановича Мстиславского.

Матвей Васильвич не мог брать на такую встречу, даже с учетом того, что о ней знает Шуйский, много людей, лишь десяток лучших бойцов. Но лишь воинов, которые были не обучены искусству защиты охраняемого лица.

Бутурлин услышал, как щелкнул арбалет, пуская болт в спину головного воеводы. Потом послышались уже умирающему Матвею Васильевичу еще выстрелы и еще. Звон стали — это десяток верных личных послужников-холопов вступил в бой с неведомыми татями.

Охрана у Бутурлина была из матерых волков, они могли бы и отбиться, если нападавшие дали бой, но после выстрелов из-за угла, удалось настигнуть только троих ночных татей, которые не стали сдаваться, а, обнажив сабли, погибли в схватке.

— Знает Василий Иванович о вас, может в любой момент прислать стрельцов. Хорошо, что мне доверяет и послал арестовать вас. Так что бегите, бояре! Бегите к Жигимонту [Сигизмунду]. Токмо сын его, Владислав и может стать природным царем на Руси, — говорил Андрей Васильевич Голицын, в шоковое состояние вгоняя в заговорщиков своим приходом на сборище.

— Андрей Васильевич, с тобой мы скинем Шуйского, на что нам бежать? — спросил Михаил Иванович Мстиславский, первый приходящий в себя от шока, после появления того человека, которому даже не думали предлагать вступить в заговор.

— И придет Димитрий, — привел весомый довод, как считалось ранее, соратник Шуйского.

— Ты перейдешь к нему? — удивленно спросил Иван Михайлович Воротынский.

— Нет. Вы же бояре знаете, что я из тех, кто поставил Василия Ивановича на царство, кто вскрывал гробовину убиенного Димитрия Иоанновича. Не примет меня самозванец, — отвечал Голицын.

— Тогда не понятно, почему? Зачем ты нас спасаешь? — развел руками Михаил Мстиславский.

— Не хочу я, чтобы немец [швед] топтал землю русскую, а Шуйские от них помощи ждут. Тридцать тысяч рублей золотом уже отправили шведу, — сокрушался Андрей Васильевич Голицын [в РИ 26 000 рублей].

На самом деле, Голицын еще рассчитывал на то, что получится отбиться от тульского самозванца. Именно он, Андрей Васильевич и был назначен головным воеводой, а Бутурлина только сыграли в интриге. Предполагалось вывести всех на чистую воду и тех, кто группировался вокруг Мстиславского и Романовых, которым служил Матвей Бутурлин.

Голицын же думал так: если удастся отбиться от Тульского Димитрия, то все общеизвестные заговорщики окажутся в стане польского короля и превратятся в предателей. Тогда их имущество, в том числе и земли можно будет преспокойно делить, ибо Шуйский уже выбрал Швецию, значит, против Польши. Ну а станет одолевать самозванец, так Голицын уже подготовил подводы, что стоят в амбарах на севере Москвы и он успеет сбежать. Да, к тому же Сигизмунду. Для того он и оказывает услугу заговорщикам, чтобы постелить себе перину, куда бы не падал.

Речь Посполитая казалась сильным государством, многим сильнее Швеции, которая не так давно потерпела ряд поражений от польского коронного войска. Тульский самозванец уже заявил, что не станет исполнять ранние договоренности и не передаст Сигизмунду Смоленск и Новгород-Северские земли. И польский король, желавший включить эти территории в свои личные владения и тем самым укрепиться против Сейма, такого не простит. Одно дело отбиваться против Сигизмунда со шведами, иное, самостоятельно. А тульский вор ни с кем не собирался идти на соглашения, выказываясь «о не пяди русской земли супостату».

Будет новая война и власть вора пошатнется. Тогда он, Голицын, может еще вместе с кем, станет магнатом и будет служить Владиславу Сигизмундовичу, истинно природному государю, который имеет право и на шведский престол и первый кандидат на польский трон.

А в это же время митрополит Филарет посчитал, что достаточно уже провел времени в Москве и отправился обратно в Ростов. Он же именно Ростовский митрополит, так чего же рисковать, сидючи в стольном граде. Что нужно, сделано, а Бутурлин отработает за всех Романовых. Пройдет заговор, так недолга и вернуться, нет, так можно заняться делами, например, подготовкой монастырей и церквей к зиме в выделенных ему епархиях.

И каждый из всех персонажей, что сейчас предают друг друга и собираются бежать, или уже в пути, желают блага для Руси. У каждого была своя правда, которая никак не соприкасалась с их пониманием предательства. Будет ли лучше, если Московское царство вступит в союз с Речью Посполитой? Любой из заговорщиков назовет сотню доводов, что да, в том только польза. Иные скажут, что не нужно ляхов, а проще отдать малопригодные для сельского хозяйства северные земли шведам за их помощь. И уже мало кто верил в то, что Русь сама выкарабкается из сложившейся ситуации.