Вернуть престол

Глава 10

Триумфальный вход государя в Тулу. Именно такими заголовками могли разразится газеты, если бы они в этом времени были. И при том газетчики не стали лукавить и что-то выдумывать, так как картинка и без того была красочной.

Для меня было крайне удивительным то, как встречали многочисленные жители Тулы своего государя. Жители? Я быстро понял, что жителей в этом городе, как раз-таки оставалось меньше всего. Это был… с позволения сказать, всякого рода сброд. Чувствовал себя не столько государем, сколько казачьим атаманом.

Никакой системы, вооруженные люди, сбившиеся в небольшие банды. Именно что банды-ватаги, так как воинских подразделений я не увидел, сколько бы не старался. Ни караулов, ни иных свидетельств службы не было.

Еще, как только мы выдвинулись из Ростиславово, ко мне в войско попросился интересный такой отряд братьев Орловых… Ляпуновых. Но вот почему-то я постоянно сравнивал этих товарищей с Орловыми Екатерининской эпохи. Тоже четыре, так же старший был хотя бы с зачатками разума, иные лихие рубаки, преисполненные авантюризма. О Ляпуновых, скорее о Захарии, я некогда читал, знал, что он оказался «перелетом» и предал Болотникова. Оттого у меня сложилось отношение ко всем четырем братам больше негативное. Но в Туле они были силой и именно вокруг братьев концентрировалось южнорусское дворянство.

Емеля, оказавшийся действительно хорошим следопытом, так как лучше его во всем войске не сыскалось, — увидел конские следы и смог определить и время их появления и направление, куда ушли конные сотни. Сперва все подумали, что это недобитые куракинцы. Но под три сотни конных, которые не участвовали в битве, хотя находились рядом? Предательство?

Нет, это изворотливость. Посмотреть, чья возьмет и ту сторону и принять. Как же гадко от таких «верноподданных»! Но я принял их, сразу же, как только те приблизились к моему войску в верстах десяти от Тулы. Якобы, только вышли к тебе, государь!

А что было делать? Не принимать почти три сотни вооруженных всадников, а они начнут кошмарить округу? Как показала ситуация в Туле, я принял правильное решение не уходить в конфликт с Ляпуновыми.

Но более всего меня впечатлила новость, что не я один тут такой «природный Рюрикович».

— Ну здравствуй, Петр Федорович! — сказал я, когда в мои палаты привели «родственничка».

— И тебе здравия, государь! Брат мой! — выпалил заученные фразы ряженный в богатые одежды казак.

— Садись Илейка! — сказал я и посмотрел не на самозванца, но на Осипку.

Казаки показали себя весьма неплохо и в бою, и вести себя стали вполне разумно. Не хотелось терять этих воинов. Мне нужно лавировать между центрами силы, для чего казаки были необходимы. Уже для того, чтобы Ляпуновы не почувствовали свою избыточную силу.

Осипка был ранее в свите ЛжеПетра. Насколько он верен ему сейчас, оставалось непонятным. Потому этот разговор, почитай, первый после того, как я занял дом тульского воеводы. Два претендента на московский трон в одном городе? Это слишком.

— Чего молчите, казаки? Аль не чаяли, что знаю я, кто есть такой Петр Федорович? — спросил я.

— И что, государь, сделать думаешь? — с некоторой опаской спросил казак, что был при Илейке Муромце, кажется его зовут Булат Семенов.

— А что мне остается? Верить в верность вашу, казаки. А Илейка, как и вы, может быть обласкан опосля, как я вернусь в Москву. Приведите мне всех казаков, что остались на Волге, прекратите бесчинства и начните служить. О том, что есть такой Петр Федорович, — забыть. Но за это один из вас получит место на военном совете, да право говорить от казаков. Завсегда слушать стану, — сказал я и показал своим видом, что теперь жду ответа.

Представитель от казаков, своего рода аналог древнеримского народного трибуна, нужен. По крайней мере, в этом времени такой человек даже необходим. Нельзя ждать, когда казачьи ватаги придут с вопросами к Москве, пограбив всю Русь по дороге. Можно же сделать видимость, что их мнение и чаяния всегда могут быть услышаны и немного, но сместить вероятное недовольство на казачьего представителя.

— То как жа, государь, деяться, что лживы мы? — спросил Булат Семенов.

— А ты, казак хочешь скинуть меня и поставить Илью на трон? Разумеешь, что на то не пойдут ни дворяне, ни бояре, да и не все казаки за то станут биться, — я грозно посмотрел на Семенова. — Или принимаете уступку мою превеликую, или… уходите, но ворогами мне станете.

Наступила пауза, которую нарушил Осипка.

— По чести сладить все можно, круг казацкий созвать. Токмо сделать это нужно с атаманом, — высказался казак, который уже проявил себя и было бы крайне неправильно терять и его и лишаться тех двух с половиной сотен станичников, что подчинены Осипке.

— Я отравлюсь к атаману. Коли все так постановим, как ты казал, государь, то придет три тысячи казаков тебе во служение, — гордо заявил Семенов.

В этом месте я должен был проникнуться? Как-то не впечатлялся цифрами. Был я также и раздражен тем, что мое слово не истина в последней инстанции. Ну да, слушают всегда только сильного. А я только стал силу приобретать.

— Сколь много казаков в Туле стоит? — спросил я, прикидывая, насколько обеднею в количестве людей.

— Наших — то и есть не более четырех сотен, — отвечал Осипко.

— Вот их и оставите мне, идите и решайте своим кругом. Но знайте, казаки, нам или сговориться, или биться до смерти. Вольницы, что вы чините на русских землях, не допущу! На окраинах озоруйте, да крымцев с ногаями в страхе держите, а не русского человека. Я все сказал, — демонстративно отвернувшись, я уже прикидывал свои дальнейшие действия.

Казаки отправились, а я повелел позвать всех главарей банд, что собрались в Туле. Такого безобразия, что я уже успел увидеть, терпеть не стану. Пьянство, постоянные драки, никакого обучения личного состава, ничего, что могло бы указывать на то, что в городе формируется армия государя. Лучше сейчас лишиться части людей, чем в походе или в бою видеть неуправляемые ватаги.

— Смотрите на меня! — громко, практически кричал я перед собравшимися. — Я государь ваш, венчанный на царство, сын Великого царя Иоанна Васильевича.

— Ты наш царь! — выкрикнула чья-то глотка и я даже поморщился.

Бунташным атаманом себя ощущаю. Не система это, а вольница. Но я был всегда человеком государства, империи, я не могу быть главарем махновщины, даже если это выгодно в данный момент. Нужно ставить себя, показывать, что государь — это порядок. Уже должно хватить анархии, дабы понять, что этот путь в никуда. Те же государевы люди — боярские дети, дворяне, — должны проникнуться. Казаки же не могут стать хозяевами Руси, какие бы идеи справедливости и равенства они не преследовали. Это социальная утопия, это лишняя кровь и углубление Смуты.

— А что есть государь? Спрошу я вас. Сам же и отвечу. Это нерушимый порядок, наряд, — я окинул взглядом те шестнадцать человек, что пришли на разговор с царем и продолжил. — С сего дня вход в город закрыть, измыслить знак… медяк особливый, али еще что, и выдать то всем людям. Кожный день учиться станем биться вместе и побеждать. Оттого от сего дня ворота кремля Тульского держать открытыми до вечерней службы. Кто уйти хочет, уходите, иные крест целовать станете и служить по разряду, что я измыслил.

Я развернулся и резко ушел. Нельзя было позволить начаться полемике и досужим разговорам. Мое слово — кремень, моя воля — единственный закон.

Из четырех тысяч пришлых в Тулу оружных людей, на следующий день осталось менее трех тысяч. Я сразу же повелел организовать патрулирование сотнями вокруг Тулы и уничтожать любого, кто будет с саблей, или еще с каким оружием. Это была проверка на лояльность и те отряды, которые приходили с прибытком от разбитых ватаг разбойников я помечал в своем самодельном блокноте особливо. В итоге всем должно воздастся по заслугам.

На улицах Тулы появились патрули государевой стражи, которые следили за порядком. Уже на следующий день я отправился за ворота кремля, что бы там начать отрабатывать боевые построения. Недовольства было много, люди роптали, не понимая нужности шагистики и вообще всего происходящего, но останавливаться я не собирался.

— Три выстрела в две минуты! — говорил я Пузикову. — То, чего ты должен добиться от стрельцов.

— Государь, это лучшие стрельцы, но более одного выстрела в минуту не делают, — сопротивлялся Данила Юрьевич.

Но это же кошмар! Лучшие стрельцы делают менее одного выстрела в минуту! Может, тогда вернуться к арбалетам или лукам? Последние так и скорострельны. Были в Туле воины с составными луками, нужно посмотреть на них, что может лук в условиях современного боя.

Так или иначе, но все тактики сводились к ближнему бою, ставки на дистанционное оружие почти никто не делал. Оно объяснимо при условии скорости перезарядки. Но можно же шеренгами стрелять. Сколько у Вильгельма Оранского было построение? Шесть рядов? И он этой тактикой громил всех и вся. А если в тактическое построение встроить стену из пик, или рогатин? Так и конницу можно остановить, даже литовскую гусарию.

— Повторите строй, что мы использовали в битве, — сказал я и собирался уже уходить.

— Государь! — закричал Емельян и рванул ко мне.

Выстрел! Я вижу, откуда раздался звук и как еще одна пищаль направлена на меня, но не стреляет. Расстояние не более пятидесяти метров. Стрелок промазал.

Зигзагами перебегая, отслеживая, как растеряно крутит пищалью второй стрелок, примечая, что первый достал арбалет, я приближался к тем, кто покусился на жизнь царя. Да, не царское это дело бегать, но и стоять истуканом и ожидать, пока горе-стрелки с пятой-десятой попытки, но меня достанут, так же не вариант.

— Стреляй! — кричал один стрелок второму.

Поймать меня на прицел массивным и нелегким мушкетом было практически невозможным, но арбалет оказался более мобильным. И арбалетный болт полоснул меня по бедру, рассекая и кафтан и кожу на ноге.

— Уходим! — запоздало закричал один из убийц.

«Поздно» — подумал я и влетел кусты, рядом с которыми и расположились стрелки.

Выстрел! Я разрядил свой единственный пистолет в одного из мужиков, по виду дворян или бояр. Уклоняюсь от удара мушкетом и вгоняю нож в ногу того, кто покусился на жизнь государя.

— Государь! За тобой не угнаться, — запыхавшись сказал Емельян.

Он первым поспешил за мной. И с ходу навалился на татя всей своей массой и не оставил тому шанса на спасение.

— Живым его брать! — прокричал я.

И только сейчас понял, чего мне стоил этот забег. Одышка, ломота во всем теле. Я совершал действия, привычные в прошлой жизни, но пока невозможные в этой.

— Кто? — задал я короткий вопрос, но самый главный.

Пленник молчал.

— Данила Юрьевич, разговорите его. Только убить после, как все обскажет, — повелел я подбежавшему Пузикову и уже обратился к Емеле. — Емельян, ты идешь со мной, всегда будешь подле меня.

Озаботится постоянной и профессиональной охраной нужно было еще ранее, но я не видел людей, главным образом, способных на самопожертвование ради меня. Емеля показал, что он готов. Если бы не мой резкий забег, то он прикрыл бы меня своим телом. Это о многом говорит. А в остальном я буду восстанавливать форму и привлекать к тренировкам и Емельяна. Скорее всего, не только его. Уже были на примете два ловких казака и трое стрельцов, что так же выглядели тренированными и небезнадежными в деле освоения нелегкой профессии телохранителей.

— Государь! — не спешиваясь, удерживая строптивого жеребца, обратился подскакавший Осипка.

Я был уверен, что он здесь именно из-за покушения, это было бы более чем логично, но, как часто это бывает, беда приходит не одна.

— В четырех верстах на восход вышли передовые сотни конных. Это войско! — я лишь улыбнулся. — Государь, то может быть недруг!

Осипка неправильно расценил мою улыбку, которая была проявлением не веселья, но предвестником решительных действий, даже саркастической гримасой. Адреналин еще не успел полностью схлынуть и все поступал в мой организм, а потому…

— Коня мне! Осипка, Емельян — со мной! Данила Юрьевич Пузиков первый воевода, Прокопий Петрович Ляпунов вторым воеводой. Строить войско, изготовится к бою перед стенами кремля, но при поддержке его пушек, — дал я распоряжения и пошел навстречу своему коню, чтобы взобраться на него.

«Ут! Черт» — мысленно выругался я, когда понял, что правая нога болезненно заныла.

— Емеля, чистых тряпиц дай и той мази от ран! — приказал я, снимая кафтан и доставая нож, чтобы разрезать шаровары.

Немного народных средств для лечения ран получилось запасти еще в Кашире. Эффект от этих лекарств вряд ли превышал таковой от простого наложения подорожника, но местные уверяли, что помогает. Воины и казаки, которым прикладывали такую мазь не померли, не испытали Антонова жара от гноений, видимо, мазь работала.

Наспех наложив собственноручно повязку, предварительно протерев рану уксусом, я все-таки не оставил свою безумную идею и взобрался на коня. Благо рана не была глубокой и не так что бы я рисковал, хотя в этом времени и царапина могла привести к сепсису. Но риск того мероприятия, что я собирался реализовать, зашкаливал. Между тем, кто не рискует жизнью, тот ее не живет! Так, вроде бы говорил Шиллер, и я с ним согласен.

Петр Никитич Шереметев был доволен. Он совершил быстрый для этого времени переход к Туле. Притом он выполнял и свою работу, которую на его возложил царь Василий Иоаннович Шуйский. Шереметев знал, что венчание на царство Шуйского уже должно было произойти. И Петр Никитич ждал вестового от Михаила Ивановича Мстиславского с сообщением, что же ему делать. Самым напрашивающимся решением было то, чтобы Шереметев двинул свои войска на Москву. Пообещал что-нибудь стрельцам, поместным конным, и пошел ставить на престол своего свояка Мстиславского, становясь правой рукой самого царя.

Но Мстиславские не то что бы медлили, — они вовсе решили пока поддержать Василия Шуйского и не совершать никаких действий, направленных на его свержение. Шуйский еще до провозглашения своего уложения вел предварительные переговоры с наиболее влиятельными боярскими партиями. Одними из первых были обласканы еще тогда только претендентом на престол именно Мстиславские.

Уже позже переговоры шли и с Романовыми, где Филарету просто пообещали, что не станут его трогать и оставят Ростовскую епархию в ведении митрополита. Захарьевы-Романовы отсиживались и не активничали, потому в расчет их брали опосредованно.

Так что складывалась чуть ли не идиллия в боярской среде. И чего тогда Шереметеву дергаться? Но он как раз и собирался дернуться. Петр Никитич был уверен в том, что беглый Димитрий Иоаннович должен знать об обстановке в Москве и быть более чем благосклонным к Шереметеву, от которого, вероятно, зависит, зайдет ли вновь в кремлевские палаты Димитрий, или будет убит где-нибудь на русских окраинах.

— Канцлер, кан-ц-лер, — смаковал слово Шереметев, выезжая на своем вороном коне на большое поле, что простиралось на три версты до самой Тулы.

Да, Шереметев, зная некоторое пристрастие Димитрия Иоанновича вводить польские чины и должности, предположил, что он может стать именно что канцлером, вторым человеком в государстве с правом пользоваться державной печатью. Есть же в Литве Лев Сапега, а в Московском царстве будет Петр Никитич Шереметев.

— А Михаила Ивановича Мстиславского назначу головным воеводой, или гетманом, если Димитрий захочет польские названия ввести, — мечтал Шереметев.

Петр Никитич, при том, что, действительно, замечтался, не был глупым человеком и предпочитал обладать информацией, чем не иметь оную. Потому, еще два дня назад в Тулу были посланы три верных ему человека, чтобы разузнать сколь много у беглого царя войск, насколько его поддерживают казаки и дворянство, кто привел своих боярских детей. Но самое главное… кто главный советник у Димитрия Иоанновича.

Оказалось, что войско по количеству почти сопоставимо с тем, что привел Шереметев. Только с пушками было не понять, так как у Шереметева артиллерия застряла на пару дней переходов, с собой оставалось только с десяток легких пушчонок. В то же время у беглого царя есть крепостная артиллерия. Но у Петра Никитича и конных больше и стрельцов. Войско более-менее сбалансированное и нет разношерстной публики, которая наличествует к беглого царя. Тем более, что от Димитрия Иоанновича еще день назад ушли некоторые из казаков и разного рода разбойничьи ватаги, ищущие правду, но вместе с тем и наживу.

— Воевода! Из Тулы войско выходит и строится, — сообщил Шереметеву второй воевода Иван Татев.

— А что мыслишь, Татев, пойти нам на поклон Димитрию Иоанновичу, али ударить его? — спросил напрямую у своего подчиненного Шереметев.

Петр Никитич знал предпочтения в своем войске, большинство говорило о том, что нужно прознать, царь ли это. Если же подтвердится, то кланяться государю всем войском. Ну нет… так биться нещадно. Проблема заключалась в том, что вживую царя видели немногие, но кто все же удосужился лицезреть правителя, то все из них те, кого Шереметев считал своей командой ближних людей. И они поступят так, как и Петр Никитич.

— Так убили же его ляхи поганые! Али нет? — высказал официальную версию Иван Васильевич Татев, между тем оставляя себе место для маневра.

Татев был хитрованом не меньшим, может и больше, чем Шереметев. Понимал боярин, что сообщать о своем отношении к ситуации однозначно нельзя, слишком много бытует разных мнений. А посему можно отвечать вопросами и вынуждать командование самолично принимать решения, а не перекладывать ответственность на подчиненных.

— Может и убили, — задумчиво сказал Шереметев, вглядываясь в даль.

Петр Никитич ожидал, что Димитрий Иоаннович первым соизволит идти на переговоры. Уже этот шаг беглого царя скажет многое о том, в какой ситуации Димитрий Иоаннович и согласится ли царь на то, чтобы его воля дополнялась приказами канцлера Шереметева. Ну и земельки поболее и крестьян чтоб давал по первой просьбе.

Петр Никитич в своих мечтах уходил все дальше от реальности. Но он был таким человеком, любил на досуге помечтать. Однако, на переговорах Шереметев не станет сильно наседать на государя, он же царь как-никак, может и посчитать уроном чести и не пойти на соглашение. Потому воевода уже очертил себе грани, за которые не станет заступать. Канцлера достаточно.

— Петр Никитич, глянь, — Татев показал рукой на ворота Тульского кремля. — Скачет кто-то, видать говорить станут.

— А то как же! — удовлетворенно сказал Шереметев, поглаживая бороду и одобрительно ухмыляясь.

Через пару минут было уже видно, что к государеву воеводе действительно приближаются три конных. Не оставалось сомнений, что это переговорщики. И Шереметев для себя уже определил, что откажется говорить, если среди парламентеров не будет государя. Но темно-рыжих волос не было видно, все воины были в шеломах, а бородавки с такого расстояния рассмотреть невозможно.

Услышав команды на выдвижение моих войск и звон колоколов, призывающих всех, кто находился в Туле, готовится к битве, я в сопровождении Осипки, Емельяна, поспешил к тем войскам, что прибыли, скорее всего, по мою душу.

Навстречу мне выдвинулись два всадника, богато снаряженных. Я не сомневался, что это были те воеводы, что привели стрельцов и конных под Тулу.

Заволновалось и войско недругов, так же изготавливаясь к сражению. Вот чего не нужно, так это сейчас биться и терять людей, когда главные испытания впереди.

— Кто такие? — жестко спросил я у двух парламентеров.

— Воевода Шереметев Петр Никитич, — представился один из переговорщиков.

— Отчего не склоняешь головы пред своим государем? — еще более жестко спросил я.

— Так, государь, наряд учинить нужно сперва, — чуть растерянно сказал тот, кто представился, как Шереметев.

— И ты, боярин, со мной рядиться решил? Аль слово государево для тебя значимо? — обратился я ко второму переговорщику, который пока так и не проявил себя.

— Государь, я человек подчиненный, головному воеводе следовать должен, — попытался выкрутиться пока так и не представленный мне боярин.

— Все вы должны мне по чину голову склонить, коли крестоцеловальную клятву не нарушаете. А коли решили нарушить обет свой, так тати вы и есть! — сказал я, посмотрев на Шереметева. — Говори, чего хочешь!

— Кабы стать рядом с тобой, государь, по правую руку и быть тебе опорой во всем, яко же канцлер в Литве опорою служит для короля Речи Посполитой, — горделиво назвал условия своей лояльности Шереметев.

— Побудь здесь! — повелел я Шереметеву, после обратился к его коллеге. — Ты иди со мной!

Не ожидая, пока второй переговорщик что-либо решит, я направил своего коня к строящимся шереметевским стрельцам. Не то, чтобы мне было неважно, поедет ли со мной второй воевода, но как раз его присутствие было бы уместным. Тем более, что он находился в замешательстве и не должен решиться на активные действия, по своей натуре, как я понял, предпочитая быть ведомым более, чем ведущим.

— Кто таков? — спросил я, как только лошадь второго воеводы поравнялась со мной.

— Ванька Татев, государь! Ты ведать меня должон, — отвечал Татев.

— А я изнова знакомлюсь со всеми, ибо те, кого я знал, крест целовали мне на верность, а нынче предают, словно тати безбожные. Так и ты, Татев Ивашка, привел войско, кабы меня убить, государя, что венчали на царство в Успенском соборе в Кремле, — я чуть приостановился и посмотрел на Татева. — Убей Шереметева и ты будешь приближен ко мне! У меня в полоне сродственник твой — Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Я и его разбил и Куракина разбил. Разобью и ваше войско.

— Не могу я убить Петра Никитича, — чуть слышно сказал Татев.

— Не будешь на моей стороне, всех Татевых вырежу. Более жалеть предавших не стану! — жестко сказал я, когда мы уже находились метрах ста от изготовившихся, пока недружественных, стрельцов. — Прикажи им, кабы не стреляли, но слушали меня!

Татев задумался. Наверняка решал, насколько будет уместным то, что я собирался обратиться к его воинам.

— Командуй, боярин, али уже сейчас жизни лишу! — жестко сказал я, уже доставая из-за пояса пистоль.

— Слушайте, служивые люди! — нескладно выполнил мое требование Иван Татев.

Опять же берег себя для суда Шуйского. Не назвал меня государем, хотя даже Шереметев это уже сделал на переговорах. Всегда же можно будет сослаться на своего начальника и сказать, что, дескать, это все не я, я даже не назвал Димитрия государем. Изворотлив, гад. Не по пути мне с ним, по крайней мере, такие приближенные мне и даром не нужны. А вот сейчас его услуга зачтётся.

— Православные! Бог на небе, царь на земле! Я царь, венчанный Шапкой Мономашьей в храме. Все бояре меня признали и вы рады были тому, что я пришел. Так вот он я, многие видеть меня могли. И власы у меня рябые и отметины на челе есть. Жену мою обесчестили и убили, меня уже три раза убить пробовали. И спрашиваю вас: так же вы пришли убить меня? Сына Иоанна Васильевича? Станьте рядом со мной, облагодетельствую каждого опосля и бейтесь за правду, за царя, за Бога! Кто супротив пойдет, тот живота лишится своего! Воевода ваш пошел супротив меня и убит будет, обозвал меня псом, а ранее крест целовал на верность. Не ошибитесь и вы! Будьте со мной!

Произнеся всю эту спонтанную речь, я отвел коня и под недоуменное ворчание Татева, который бормотал, что он не собирается убивать Шереметева, я ускорился и быстро настиг первого воеводу. Боярин уже на повышенных тонах переругивался с Осипкой, а лицо Емели было красное от негодования, но он молчал. Наверняка Емельян получил череду оскорблений, но не посмел что-либо отвечать знатному боярину и воеводе. И правильно, не по Сеньке шапка лаяться с одним из первейших бояр.

Выстрел прозвучал неожиданно для всех, прежде всего для Шереметева, который ошарашено, то ли от боли, то ли от непонимания ситуации, смотрел на меня.

— Царю природному верность хранить нужно не за земли и богатство, а по зову души и по чести! — обронил я и подъехал к остановившемуся в метрах пятнадцати Татеву. — Скажешь, что облаял меня Шереметев, кинулся убить, но я первее был. Не гневи меня попусту. Приведи ко мне войско! Опосля можешь идти хоть в Москву, хоть куда. И слово свое царское даю, что ни тебе, ни роду твоему, как и еще одному на выбор боярину, окромя Шуйских, кровь пускать не стану.

Через час стало понятно, что все войско, что привел покойный Шереметев, ко мне не перейдет, многие конные устремились прочь. Частью их можно было понять. Скорее всего, дворяне и боярские дети, что были в шереметевских войсках с севера Руси и они устремились домой. Если не будут участвовать в дальнейших событиях, то уже хорошо. Жаль, конечно, лишаться конных, но стрельцы почти все остались, как и десять пушек и обоз.

Татев сбежал. Обдумывая этот факт, я пришел к выводу, что и к лучшему. Еще не хватало предательства во время сражения.

Теперь предстояло еще больше работы. Оставлять подразделения в том виде, что теперь есть, я не хотел. У меня уже складывается некоторый кадровый запас, которым я считаю десятников из стрелецкого полка Пузикова. Вот их и буду пробовать на вакантные должности некоторых сбежавших стрелецких сотников, в то время как иных сотников, из бывших шереметевских, поставлю на сотни к сборному люду, что пришли в Тулу биться за меня, но не в составе казаков или боярских детей и дворян, но сами по себе.

Большая реорганизация потребует немало времени даже при очевидной спешке, но без этого я не видел своего войска вовсе. Не должно быть деления на автономные сотни с собственным командиром и особенным видением политической составляющей. Не получится создать единый организм, но максимально перетасовать стрельцов и дворян нужно, в надежде, что удастся во время перехода поработать над боевым слаживанием.

Пора бы ускориться и выдвигаться к Москве. Две победы над войсками Шуйского заставят моего противника нервничать и принимать быстрые решения. Помниться из послезнания, что армии, которые противостояли друг другу во время восстания Болотникова, были до сорока тысяч человек с каждой стороны. У меня сейчас чуть более шести тысяч воинов. И тут два варианта: первый, быстрым маршем идти на Москву, надеясь взять столицу сходу и при растерянности противников; второй путь, — это подготовится и работать системно, перенаправляя на себя налоги, принимая людей во служение, понемногу щипать противника.

Я выбираю второй вариант. Нельзя недооценивать врага. Нахрапом взять Москву вряд ли удастся, а подставиться легко. Василий Иванович Шуйский смог и в иной истории взять власть и удержать ее до начала прямой войны с Польшей, так что и сейчас у него могло все сложиться. Но не сложится. Иначе зачем я здесь?