Великая Перемена (Джо Аберкромби) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Великая перемена

Допросный дом, весна 591

— Это то новое платье, да? — спросил Глокта.

— Да. — Савин нахмурилась и вздохнула. — Полагаю, оно подойдёт. — она приняла демонстративно небрежную позу, которую, несомненно, отрабатывала часами перед зеркалом. «Конечно, она ничего не делает просто так». — Что думаешь?

Арди с нескрываемой гордостью сказала ему, что Савин сама выбирала ткань, сама определила покрой и три дня терроризировала целую команду швей лично. «И горе тому, кто сделает хоть один стежок не на месте».

— Как известный знаток женского гардероба… — Глокта изобразил проницательный вид. — Я бы не надел его при дворе.

Её лицо немного вытянулось:

— Нет?

— Не стоит так явно затмевать саму королеву Терезу.

Савин провела языком по щеке:

— Хм-м. — она старалась не показывать, когда была в восторге от его одобрения, а он старался не показывать, когда был в восторге от её восторга. Иногда он мельком видел в ней ту маленькую девочку. «Я чуть не плачу от мысли, что она больше не ребёнок». И сразу же после этого видел женщину, которой она быстро становилась. «Я задыхаюсь от гордости при мысли о том, чего она может достичь».

«Ах, проклятие и благословение родительства, которые могут вызвать сентиментальную слезу из глаза даже такого безжалостного монстра, как я». Было как-то странно видеть её в этом суровом кабинете. «Замещает смерть, боль и пока бескровную бумажную работу надеждой, красотой и возможностями». Было даже страшно видеть её так близко к камерам внизу. «И подумать только, я был когда-то человеком, которому нечего было терять».

Пришлось откашляться, чтобы избавиться от комка в горле:

— Не сомневаюсь, из тебя со временем могла бы выйти сносная модистка.

— Не сомневаюсь, что поучаствую в создании парочки выдающихся. — она небрежно провела пальцем по карте Союза на столе. «К которой я однажды пригвоздил докучливого соперника». — Но лично своё положение я вижу несколько выше.

— Смотри, не заглядывайся слишком высоко, а то ведь можно и пасть. И в таком платье, вероятно, самостоятельно уже не подняться.

— Поэтому нужны надёжные слуги. — она брезгливо провела пальцем по верхушке одной из многочисленных шатающихся куч документов. — Леди со вкусом должна казаться не прилагающей усилий. Всё необходимое просто… — и она сдула клочок пыли, — Происходит вокруг неё как будто само собой.

— Мне кажется, в последний раз, когда мы говорили, ты выбирала, кем быть — чемпионкой по фехтованию, архитектором или королевой.

— Почему не все три? — спросила она, глядя на него сверху вниз. — Я твердо придерживаюсь мнения, что в современном мире для женщины нет преград, если у неё достаточно друзей и достаточно денег.

— Клянусь Судьбами, — пробормотал Глокта. — Четырнадцать лет, и уже постигла тайну бытия.

— Единственный ребёнок в семье обязан вкладывать всю свою энергию, чтобы превзойти родителей.

— Почти сравнялась с матерью по уму. — он облизнул палец и пригладил одну из бровей. — Такими темпами скоро затмишь отца в красоте.

— Ты знаешь, как я люблю тебя, отец, но ты — известный уродец.

Он ухмыльнулся, показывая свои пустые десны, зрелище, которое она всегда находила совершенно забавным:

— Ты удивишься узнав, что я когда-то был знаменитым красавцем. — «И ты, безусловно, удивишься узнав, что я также не твой родной отец». Это вертелось у него на кончике языка, как часто бывало. «Мой старый враг — правда. Даже более ненавистный, чем лестницы. Ей придётся узнать». Он знал, что ей придется узнать. «Но будет ли она улыбаться мне так же после? Будет ли она смеяться над моими шутками и говорить о своих надеждах, будет ли шпорой, которая толкает меня вперед? Останется ли у меня дочь?» У него были сомнения.

«Я защищаю её. Готовлю её. Создаю мир, которого она заслуживает.» Почему-то, когда он наблюдал за её лебединой походкой, бесстрашием, прекрасным сложением, оправдания возникали как бы сами собой. «Как и всегда. Разве я не заслуживаю чего-то для себя, в конце концов? Всю жизнь держал правду наготове. Подождёт ещё немного». К тому же, вечно кипящий ум его дочери уже был занят грядущим триумфом.

— Ну, — сказала она, натягивая перчатки, которые, конечно же, идеально подходили к её туфлям. — У будущих славных красавиц есть дела поважнее, чем слоняться по мрачным кабинетам.

— Конечно, — пробормотал Глокта. — Все эти деньги и все эти друзья не появятся сами собой.

Обернувшись, она послала ему воздушный поцелуй:

— Не работай слишком усердно.

Когда она открыла дверь, в приёмной стоял наставник Пайк, как раз занесший руку, чтобы постучать. Он отвесил до смешного серьёзный официальный поклон:

— Леди Савин, какая неописуемая честь.

— Наставник Пайк, какое невероятное удовольствие. — и она сделала реверанс, который был одновременно и совершенно женственным, и убийственно язвительным, прежде чем умчаться в водовороте дорогих тканей.

— Клянусь Судьбами, — пробормотал Пайк, нахмурившись ей вслед. — Только несчастный случай может помешать ей захватить власть над миром.

— К следующему году, если всё пойдёт по её расписанию. — Глокта поморщился, ухватившись за край стола и поднявшись на ноги, чтобы дотянуться до графина. Клянусь, с каждым разом это становится все труднее. — Закрой дверь, ладно? — и он начал наливать в два бокала. «Как однажды архилектор Сульт налил мне бокал…»

— Отличная работа в Старикланде, мой друг. — он подтолкнул напиток Пайку. — Как всегда. Спровадили мятежников, и Ближняя Страна крепче связана с Союзом. Ты снова вытаскиваешь наши недостойные задницы из огня.

— Ну. — Пайк на мгновение покрутил спиртное, уставившись в свой стакан. — Я знаю, каково быть в огне.

— Вот почему я остаюсь особенно благодарен, что ты продолжаешь отважно идти на это ради меня. — он стиснул зубы, медленно продвигаясь обратно в свое кресло, ноги горели. «Если это можно назвать ногами.» Ему пришлось бросить попытки сохранить достоинство, не дотянув последнюю пару дюймов, он со вздохом плюхнулся на кожу кресла.

— Служу и повинуюсь, ваше преосвященство, всегда. — Пайк наблюдал за ним без видимых эмоций. — Но я думаю, пришло время нам обоим уйти на покой и всецело посвятить себя написанию мемуаров. — наступила короткая пауза. Затем оба расхохотались. Смех Пайка был неприятным. Что-то вроде шелестящего бульканья. «Но я много лет получал уважение и почёт, беря на себя неприятные вещи.»

— Рад видеть, что тебя не покинуло чувство юмора. — Глокта обнажил испорченные зубы, и наклонившись вперёд, скривился от боли в спине. — Оно может понадобиться там, куда ты направляешься. — Пайк поднял почти безволосую бровь в безмолвном вопросе. — Вальбек, — сказал Глокта. — Я хочу, чтобы ты возглавил там Инквизицию.

Пайк поднял бровь выше. «Зачем тратить слова, если тишина работает.»

— Город растет бешеными темпами. Новые фабрики, новые способы производства, новые рабочие тоже, потоком стекаются из сельской местности. Есть признаки того, что они становятся... организованными.

— Прогресс не остановить. — Пайк вздохнул. — Это происходит повсюду. Их надо разогнать?

Глокта замер, его рот снова слегка приоткрылся. Вот он, момент. Как только слова сказаны, пути назад уже не будет. Но это не первый раз, когда я ставлю на кон всё. Он взглянул на дверь. Я должен создать мир, которого она заслуживает:

— Нет, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты их воодушевлял.

Единственным выражением удивления Пайка было очередное медленное движение брови. Глокта наслаждался его хладнокровием. «Великий Эус мог бы прорваться сквозь двери, а этот, вероятно, даже не потрудился бы обернуться.»

— Я хочу, чтобы ты придал им форму, — сказал Глокта, — и структуру, и цель. Они должны стать эффективными. Я хочу, чтобы ты даже дал им имя. Не может быть хорошего движения без хорошего имени. Я думал... о Ломателях.

— Звучит как конкретная цель. И скажите — это способ держать наших маленьких врагов близко? Или способ... — и он слегка понизил голос. — Действовать против нашего большего врага?

— Сначала первое. — по спине Глокты пробежал озноб. Он невольно понизил голос почти до шёпота. Даже я. — Возможно… со временем… приняв необходимые меры предосторожности… последнее.

— Я часто думал, что это было бы неплохо… — Пайк осушил свой стакан и осторожно поставил его обратно на стол со щелчком. — Оставить мир после себя лучше, чем был до нашего прихода.

— Если мы действительно хотим что-то изменить… это должна быть Великая Перемена. Если мы хотим создать лучшее будущее, мы должны вырвать прошлое с корнем. Мы должны вырвать его с корнем. Банки, бюрократию, корону. Мы должны переделать всё это.

Пайк медленно кивнул:

— Нельзя построить сияющую башню на гнилом фундаменте. Нужно привлечь короля?

Глокта грустно улыбнулся:

— Сердце его величества в нужном месте, но я боюсь, что его нутро никогда не будет готово к такой задаче. Бросить вызов его хозяину. Принести необходимые жертвы. — «И жертв… будет много».

— Мы должны быть такими же терпеливыми, и такими же решительными, и такими же безжалостными, как наш враг.

Пайк спокойно посмотрел на него:

— Это не те качества, которых вам когда-либо не хватало, ваше преосвященство.

— И тебе тоже, мой друг. — Глокта осушил свой стакан и нахмурился, глядя в окно. В маленький сад снаружи, только начинающий расцветать. — Иногда, чтобы изменить мир… надо его сначала сжечь.

***

Вальбек, осень 593 г.

Они избили её как следует.

Её лицо было испещрено синяками, один глаз почти заплыл, спутанные рыжие волосы были чёрными от запекшейся крови, а по верхней губе от сломанного носа тянулись две аккуратные красные дорожки. Но Пайк видел и похуже. Многие подозревали, что она убила того Практика, которого нашли в канализации, поэтому, если уж на то пошло, они были скорее необычайно снисходительны.

— Итак, — сказал он, садясь на стул напротив неё. — Ваше имя...?

Она наклонилась вперёд, насколько позволяли ее цепи, прижала язык к нёбу и сплюнула кровавую слюну в его направлении через стол.

Пайк поднял брови:

— Прелестное имя.

Дело в том, что осталось на его лице — или в том, что теперь отсутствовало — теперь он не был полноправным членом общества. Стоял немного в стороне. Объект страха, презрения или жалости. Дистанция давала ясность. С расстояния видно лучше. На войнах, в лагерях и во время восстания в Старикланде. Человечество в своём худшем проявлении. Человечество, в котором так мало человеческого.

Люди мнят себя особенными, каждый считает себя не похожим на остальных. Но стоит оказать настоящее давление, все становятся до ужаса предсказуемыми. Их маленькие потребности, их маленькие желания, их маленькая жадность, их маленькая любовь. Мало кто действительно мог тронуть его сердце теперь. По-настоящему... заинтересовать его.

После такого избиения, как она получила, заключенные обычно становились сговорчивыми, но бывало и обратное — заключённые кричали, плевались, рвали и метали. Так что ярость на её избитом и опухшем лице была обычной, плевки и вызов были знакомы в начале допроса. Но когда Пайк посмотрел ей в глаза, он увидел там нечто. Или... чего-то не хватало, возможно.

Совести? Страха? Жалости? Он узнал эту пустоту. По тем редким моментам, когда осмеливался глянуть в зеркало.

Он поставил локти на стол и сцепил пальцы:

— Я — наставник Пайк.

— Ты выглядишь как херов пережаренный окорок, — прорычала она ему.

Пайк слегка хмыкнул. Медленно повернулся инквизитору Ризинау, нервно топтавшемуся в углу комнаты:

— Глупо было бы пытаться это отрицать, — пробормотал он, прежде чем повернуться к заключенной. — А вам глупо было бы отрицать…— он взглянул на запятнанные кровью бумаги перед собой. — Убийство владельца фабрики...

— Перерезала ему глотку сзади, — сказала она.

— И его сына...

— Пробила ему череп формовочным молотом, — сказала она.

— Не говоря уже о поджоге, который уничтожил не только это здание, но и два соседних.

— Тебе следовало бы видеть, как горит этот ублюдок, — сказала она.

— Затем, вас подозревают в убийстве некоего практика Стоуна во время попытки ареста...

— Я спрятала иголку в рукаве. Когда он попытался надеть на меня кандалы, воткнула её ему в глаз. Когда он упал, добила киркой. — Пайку показалось, что он услышал, как Ризинау тихонько пискнул от отвращения. — И это ещё не всё. Далеко не всё.

— Очень много кровавой работы для женщины вашего сложения.

— О, я никогда не боялась работы, — сказала она, показывая розовые зубы. — И ни капельки об этом не жалею. Они этого заслужили, все до единого.

— Какой честный человек бы не согласился? — сказал Пайк, откидываясь. — Кровопийцы. Спекулянты. Черви, разжиревшие на ещё живых трупах рабочего люда. Что вы на самом деле сделали, кроме установления торжества справедливости? Когда коррумпированное государство, коррумпированные суды и коррумпированная система отказали вам в ней, вы взяли её своими руками. Я понимаю это. Я даже, хотите верьте, хотите нет... аплодирую вам.

Ярость сошла с её лица. Теперь она подозрительно нахмурилась, разбитые губы сжались от презрения. Хитрый клиент, которому предложили неправдоподобно хорошую сделку.

— Да что ты можешь знать о справедливости?

— Посмотрите на меня! — он всплеснул руками. — Я похож на пережаренный окорок — о, неописуемая боль, затем ужас, затем горечь, когда он получил эти ожоги. Но со временем он начал считать шрамы подарком. Боль оказалась болью перерождения. Чтобы что-то изменить, нужно сначала сжечь это дотла, и хнычущее ничтожество, которым он когда-то был, оказалось сожжено, чтобы восстать новым человеком. На протяжении многих лет он делал из своего изуродованного лица щит, который не могли пробить ни ужас, ни жалость. Оружие, которое могло запугать сильного и сокрушить слабого одним взглядом. Пайк повернулся к Ризинау, выглядевшему более обеспокоенным, чем когда-либо, и показал на своё лицо. — Знаете, где я получил... это?

Ризинау сглотнул, совершенно обескураженный. Во многих отношениях он был странным выбором для инквизитора. Слишком мало силы духа и слишком много воображения. Но нужно работать с теми инструментами, которые у тебя есть, как любил говорить архилектор.

— В лагерях, сэр… как я понимаю…

—Да. В лагерях. Я пришёл к убеждению, что суть общества раскрывается в его тюрьмах. — Пайк обвёл рукой комнату. — В его справедливости или… несправедливости. — он подался вперёд, устремив взгляд на странно пустые глаза заключенной. — Вы, возможно, не бывали в лагерях, но всё равно это видите. Сердце Союза протухло. Эту гниль нужно вырезать. Нужно выжечь. И вы можете мне помочь.

Она бросила взгляд на Ризинау, который быстро отвел взгляд, затем снова посмотрела на Пайка, который не шелохнулся:

— Я вам не верю.

— Если бы вас так легко заставили поверить, какая от вас польза? Единственное, о чём я прошу — позволить мне доказать. Соберите единомышленников. Думаю, в вас есть искра, за которой последуют другие. Соберите обиженных и обездоленных и помогите им свести счеты. Отомстите за простого человека. Пролейте кровь. Сжигайте.

— Сжигать? — пробормотала она.

— Да. — Нужно немного театральности. Мы поговорим ещё о правильных методах. О правильных целях. Я помогу, где получится, но... постарайтесь быть умнее. Не только гневной, но и проницательной. Вы не дура. Глупость не поможет нашему делу. Вы не поможете наступить Великой Перемене, если вас поймают.

— Великая Перемена... — она сглотнула, мышцы на её покрытом сыпью горле дрогнули. — И с чего бы мне начать?

— Разве я не говорил, что хочу нашей свободы? — Пайк встал, глядя на неё сверху вниз. — Я не свергать старых хозяев, только чтобы занять их место. — он вставил ключ в замок на её кандалах. — С чего начать? — он выдержал её взгляд, поворачивая ключ. — Вам судить.

— Вы её отпускаете? — пискнул Ризинау, когда они вышли в коридор.

— Я делаю гораздо больше, — сказал Пайк. — Делаю её полезной. Я чувствую, что она может быть очень полезна, в своё время.

— Так... это махинация? Она будет приманкой в ловушке?

Вы будете использовать её, чтобы разоблачить больше предателей?

Пайк открыл следующую дверь:

— Мы работаем в тени. — ещё одна комната для допросов, такая же, как и предыдущая. Они всегда одинаковые. Голые белые стены, не совсем чистые, поцарапанный стол с двумя стульями. — В нашем деле мы привыкаем к мысли, что всё не то, чем кажется, и притворяется чем-то другим. — он сел в кресло дознавателя. — Паранойя и подозрительность — инструменты нашего ремесла, но порой... камень — это просто камень. Пожалуйста, садитесь.

Ризинау сглотнул, взглянув на другой стул. Тот, что предназначался для заключенного. Символизм не ускользнул от него. Никогда ни от кого не ускользал, никогда. Но какой у него был выбор?

— Я наблюдаю за вами, инквизитор Ризинау, — сказал Пайк. — Уже несколько месяцев. С тех самых пор, как занялся Вальбеком, конечно.

Язык Ризинау скользнул по губам.

— Несмотря на ваши усилия по сохранению секретности — которые, честно говоря, оставляют желать лучшего — я всё знаю о ваших делах. Закрываете глаза на мелкие нарушения. Освобождаете нескольких подозреваемых в подстрекательстве к забастовкам. И разумеется с недавнего времени сотрудничаете с вашим бывшим информатором по имени Коллем Сибальт, чтобы организовывать рабочих, печатать подстрекательские листовки и проводить тайные собрания, где нападают на сами принципы Союза. Я что-нибудь упустил?

Ризинау был гораздо более предсказуемым, чем женщина. Его мягкое лицо побелело:

— Я... я могу объяснить.

— На самом деле, в этом нет необходимости. Много лет я терпеливо, тщательно искал единомышленников. Людей, которые могли бы помочь мне осуществить Великую Перемену. Не что иное, как изменение правления Союзом. Изменение порядка вещей. Изменение природы мира.

Испуганные глаза Ризинау, кажется, немного заблестели при этих словах, но в них всё ещё было так много страха, так много подозрений.

— Я знаю, вам будет трудно поверить, — сказал Пайк, — но я сказал той женщине чистую правду. Спросите себя. Если бы я действительно был тем безжалостным угнетателем, которым кажусь, — разве вы с ней не болтались бы сейчас на соседних верёвках? — Пайк выдавил улыбку, какую смог. — Всё, что я прошу, — позволить мне доказать.

Ризинау моргнул:

— Я никогда не смел надеяться... что вы можете быть союзником...

— Тогда вы должны научиться надеяться на большее. Я мог бы указать вам на какую-нибудь интересную теорию о перестройке общества для всеобщего блага. Вы читали трактаты Ливонте, основавшего аффойские коммуны?

Ризинау уставился на него во все глаза:

— Я не знал, что сохранилась хоть одна копия!

— Вы должны открыть глаза на возможности. — и Пайк вытащил эти потрепанные книжки из-под своей накидки и подвинул через стол. — Ваши амбиции должны стать безграничными. — Ризинау открыл первый том, жадно листая страницы. — Вы должны прочитать труды Фаранса и Вертурио, даже некоторые отрывки из Бьяловельда.

— Этот сторонник эксплуатации? — спросил Ризинау, подняв глаза.

— Надо знать своего врага. — стул скрипнул по плиткам, Пайк встал и медленно обошел стол. — Недостаточно ненавидеть старую систему или даже разрушить её. Нужно иметь планы на будущее. Как освободить людей, мой друг, сделать всех равными. Если мы хотим сделать мир лучше… — Пайк кивнул в сторону камеры, где он только что разговаривал с рыжеволосой убийцей. — Мы должны дать им что-то, чего можно бояться. — он нежно положил руку на плечо Ризинау. — И мы должны дать им то, во что можно верить.

***

Вальбек, лето 599 г.

Когда вошёл Ризинау, Сибальт сидел на ящике и листал одну из своих любимых нелепых фантазий. Он соскользнул вниз и подошёл с ухмылкой:

— Так-так. Их превосходительство Ризинау.

Ризинау нежно погладил новенькие знаки различия на воротнике:

— Не сможешь представить, как мне больно носить форму угнетателей, — сказал он. — Но если можно заставить её служить делу, я потерплю.

— Мы все приносим жертвы, да? — на мгновение Ризинау подумал, что его старый друг, возможно, немного издевается, и был совсем не рад такой перспективе. — Мне отдать честь?

— Ни в коем случае, брат мой. — и он схватил руку Сибальта, тепло пожал и похлопал его по плечу. — В грядущем мире мы все будем равны!

Хотя, конечно, будут разные роли. Задания, соответствующие талантам каждого. Только тот, чьё зрение достаточно ясное, чтобы видеть звезды, может как навигатор проложить курс в новое будущее для всех.

— Мне сказали, на берег реки вынесло два трупа. — Сибальт выглядел обеспокоенным. — Полностью синие. Скорее всего, их утопили в красильне. — он понизил голос. — Это сделала Судья?

— Я бы совсем не удивился.

— С ней теперь дурная компания. Они называют себя Сжигателями.

— Я в курсе. — её жестокие выходки теперь далеко не так сильно беспокоили Ризинау. Вульгарная сумасшедшая, вряд ли нужно уточнять, немного лучше животного, по правде говоря, но и от животных есть польза.

— Нужно поговорить с Ткачом...

— Поверь мне, брат, он лучше, чем кто-либо другой, понимает, что нужно для нашей Великой Перемены. Кроме, разумеется, самого Ризинау, видевшего путь к свободе так ясно, как будто он уже прошёл его. — Люди должны во что-то верить. — и он скромно коснулся своей груди. — Но они также должны чего-то бояться. Кроме того, грустно это говорить, но Ткач оставил нас. Он будет помогать нам издалека, где сможет, но попросил, чтобы с этого момента… — и Ризинау хихикнул. Как будто это было пустяком. Как будто это не было его самым заветным желанием на протяжении многих лет. — Чтобы теперь я использовал это имя.

— Ты?

— Кто же ещё? — он нахмурился, глядя на Сибальта. — Разве не я вдохновляю людей своими речами? Разве наши ряды не растут?

— Да, но…

— Забудь о Судье, — сказал Ризинау, пытаясь сдержать нетерпение. — Забудь о Вальбеке. У меня для тебя есть грандиозная цель. Пришло время распространить послание Ломателей шире. До Колона, Хольстгорма. Даже в Адую. Вот где люди больше всего нуждаются в тебе, мой друг. — он сжал плечо Сибальта. — Самая мощная рука нашего движения. Наша самая надежная опора! Ты сделаешь доброе дело в тылу нашего врага. — Сибальт выглядел обеспокоенным:

— Адуя? Разве это не огромный риск...

— Мы не принесем Великую Перемену без риска, мой друг. — и он повёл Сибальта к двери. — Я был эгоистом. Я держал тебя здесь слишком долго. — и он становился слишком популярным. Его прямолинейное добродушие, которое изначально понравилось Ризинау, привлекло и других людей. В последнее время Ризинау казалось, что этому человеку стали хлопать куда громче, чем на прежних собраниях.

— Возьми с собой брата Мура и сестру Гриз. Они знают город. Без сомнений, с твоим терпением и заботливостью ты приведешь к нам много единомышленников...

***

Где-то в Трёх Фермах, осень 604

Сибальт сидел, закинув ноги на стол, и читал книгу. Или делал вид, что читает. В основном он смотрел поверх неё на Вик, которая стояла у окна, скрестив руки, и хмуро глядела на улицу.

Почему-то он не мог оторвать от неё глаз. Впервые он увидел её позади всех на собрании рабочих. Несмотря на начало лета, было жарко и воняло, как на сельских танцульках, но она улизнула прежде, чем он успел с ней заговорить. Прошло две недели, прежде чем он увидел её снова, и пять, пока узнал имя. Во всяком случае, первую часть. Полностью он его до сих пор не знал.

Он не мог сказать, что в ней такого. Крепкий орешек, это уж точно, примерно такой же общительной, как устрица. Мур сказал, она была с мятежниками в Старикланде. Кадбер слышал от кого-то, что она провела какое-то время в лагерях. Вернулась другим человеком. Пока её не подтолкнёшь, она не раскроется, но уж если раскроется, это с лихвой возместит усилия. Он чувствовал в ней что-то. В некоторых устрицах есть жемчужина, не так ли?

Её глаза метнулись к нему, и он снова уставился в книгу, почти наверняка разоблачённый в своей маленькой хитрости. Не то чтобы она дала ему хоть малейший намёк. Скорей наоборот. Но у него просто возникало особое чувство, когда их глаза встречались. Сразу пересыхало во рту и потели ладони.

— Где она? — спросила она.

— Гриз?

— Нет, королева Союза. Да, Гриз.

Сибальт надул щеки:

— Придёт, не беспокойся.

— Стоит кому-то попросить меня не беспокоиться, и я сразу начинаю беспокоиться.

— В этом есть смысл, — пробормотал он, пытаясь изобразить улыбку. Это только заставило Вик нахмуриться сильнее. Он не был уверен, что видел её улыбку хоть раз. Сразу захотеть проверить, сможет ли он выманить хоть одну. Заставила его болтать и отпускать плохие шутки, как какого-то безбородого мальчишку. А она только сильнее хмурилась.

Она отошла от окна, крестообразные тени от рамы проскользнули по её лицу:

— Что читаешь? — спросила она, кивком указав на книгу.

Сибальт на мгновение задумался, стоит ли лгать. Вряд ли она станет воспринимать его серьёзней. Но у него было чувство, что она и так видит его насквозь:

— Жизнь Даба Свита, — он перевернул книгу, чтобы глянуть на корешок, — Авторства… кто же этот идиот? Марин Глангорм.

— О чём она?

— Про знаменитого разведчика. В Дальней Стране. — он положил книгу возле свечи и перелистал страницы, пока не наткнулся на картинку, которая ему нравилась больше всех. — Высокое небо, высокая трава и… я не знаю. Свободная жизнь, думаю. Вслух прозвучало ещё глупее, но Вик не стала презрительно смеяться.

Она подошла к нему вплотную, снова хмурая. Ближе, чем когда-либо. Ближе некуда.

— Ты была в Старикланде, да? — спросил он. — Там всё так и есть?

— Я была в Старикланде. Всё ещё далеко от Дальней Страны.

Он посмотрел на неё, такую близкую, линия подбородка была такой неподвижной, и резкой, и сильной, и каким-то образом идеальной, и этот маленький шрам сбоку. Не успев понять, что делает, он протянул руку и коснулся её, просто нежно, прямо в тени под ухом, кончиками пальцев.

Её лицо странно дрогнуло, взгляды встретились. Она сглотнула. Но не отстранилась. Или не ударила его по яйцам, на что он мог бы побиться об заклад, если бы у него было что поставить.

— Лучше бы ты этого не делал, — сказала она. Но в её голосе была какая-то глубинная теплота, которую он раньше не слышал.

— Почему?

— Нам надо обдумать дело.

— Дело не потерпит крах из-за прикосновения.

— Всё может быть. Всегда плохо заканчивается, когда я кого-нибудь трогаю.

— Я рискну.

Она просто продолжала хмуриться, не отстраняясь, не приближаясь.

Он пожал плечами:

— Не могу провести всю жизнь в ожидании Великой Перемены, Вик. Она может никогда не наступить. Разве мы не заслуживаем… чего-то… для себя, сейчас? — он попытался выдавить улыбку. Получилось жалкое подёргивание уголка рта, но она продолжала так же хмуриться. Он посмотрел вниз. Убрал руку. — Мне жаль. Ты права. Я не буду просить сно…

И вдруг она взяла его лицо обеими руками, крепко сжала, повернула к себе, целуя его так, словно им обоим осталось жить последнюю минуту. Он кажется издал удивлённый писк, а она наполовину забралась на него, поставив одно колено на стул и прижавшись пахом к его бедру, а он одной рукой держал её волосы, а другой обнимал за спину и чувствовал, как ребра двигаются под рубашкой, когда она дышит.

Они отстранились, глядя друг на друга, сжимая друг друга, быстро дыша друг другу в лица, в свете единственной свечи. Сердце Сибальта колотилось. Впервые он видел Вик удивлённой. Как будто сама не верила в реальность произошедшего.

— Ого, — прошептал он. Там внизу что-то точно происходило.

И в этот самый неподходящий момент ручка загрохотала, и дверь распахнулась.

— Листовки, — буркнула Гриз, вбегая с коробкой в руках, — Прямо из-под… — и она увидела Сибальта, уставившегося на неё со своего стула, и Вик, слезающую с него так быстро, как только могла. — Пресса, — закончила она, нахмурив густые брови.

— Ты не торопилась, — прохрипел Сибальт, пытаясь сделать вид, что ничего особенного не происходит, и сделал ещё хуже.

— Мур опоздал. — Гриз с грохотом уронила коробку и уперлась руками в бёдра. — Он внизу, вместе с остальными.

— Я помогу разгрузить, — пробормотала Вик. Сибальту показалось, или на её щеках проступил намёк на румянец. И он сразу полюбил её ещё сильнее. Намного сильнее. С Гриз, похоже, случилась перемена другого рода. Она бросила такой взгляд, что Вик обошла её по широкой дуге, а затем ногой захлопнула дверь.

— Скажи мне, что ты её не трахаешь, — сказала Гриз.

Только тогда Сибальт понял, что смотрит вслед Вик, как влюблённый щенок. Он нахмурился и захлопнул книгу:

— Нет.

— Но ты бы хотел.

— Осуждаешь за мысли? Тебе следует вступить в Инквизицию, Гриз, из тебя выйдет отличный практик.

— Просто скажи мне, что ничего не рассказал ей о Вальбеке. О Ткаче.

— Это я тебя привёл, помнишь? Никому ничего не говорят, пока не наступит необходимость. Так безопаснее для всех.

— Я не доверяю этой сучке.

Сибальт фыркнул:

— Ты никому не доверяешь.

— Неправда. На самом деле, я привела кое-кого, с кем ты, возможно, захочешь познакомиться. Мир не изменишь, если нас будет всего пятеро, не так ли?

— Шестеро с Вик.

Гриз кисло цокнула:

— Семеро с этим пареньком. Эй, Огарок! Заходи.

***

Литейная на Горной улице, весна 605

— Готово, — сказала Вик. — Пошли.

Гриз поймала её за руку в темноте:

— А с ними что делать? — и она мотнула головой в сторону двух ночных сторожей, охранявших ворота литейной.

— Им платят.

— Ты платишь этим говнюкам?

— Проще убрать человека с дороги при помощи золота, чем стали, и это почти всегда оказывается дешевле. — Вик вырвалась и зашагала через улицу, подняв воротник. Нахрен, Гриз ненавидела эту суку с её причудливым именем и слезливыми историями о лагерях. Ненавидела то, как она просто появилась из ниоткуда, окрутила Сибальта и заставила всех делать всё по-своему.

Она сердито выдохнула в туман, и услышала, как на другой стороне улицы лязгнули петли распахнувшихся ворот. Годами она была с Ломателями, и хоть бы раз кто-то спросил её мнение.

— Начали! — крикнула Вик, махнув рукой, Мур дёрнул поводьями и повёл фургон по грязной улице.

Гриз шла рядом, хмурясь на ночных сторожей, хмурясь на темный двор на другой стороне, хмурясь на кучи угля и штабеля дров, на возвышающуюся стену литейного цеха, на оранжевый свет, мерцающий за его окнами. Ей не нравилось, как выглядит это место. У неё было плохое предчувствие в животе и кислый привкус во рту. Она сжала кулаки, когда Мур нажал на тормоз и остановил повозку.

Когда ей было страшно, когда возникали сомнения, она думала об охранниках на фабрике, где работала раньше. Как они смотрели на неё. С каким презрением. С каким пренебрежением. Она представляла их лица, и гнев вспыхивал, она сразу вспоминала, что нужно делать.

Если вы хотите Великую Перемену, недостаточно просто сидеть и болтать.

— Пока всё идёт по плану, — тихо проговорил Сибальт, хлопнул Гриз по плечу и соскочил с фургона. Она была для него своим парнем, не больше. И чем-то большим уже не станет. Потому что всплыла эта сучка Вик дан, нахрен, Тойфель и ткнула ему в лицо своим шрамом. Оскалившись и рыча под нос, она начала снимать брезент, дёргая мокрые верёвки мокрыми пальцами.

Шестерни заскрипели, когда Сибальт распахнул двери цеха, изнутри полился оранжевый свет кузнечного горна. Гриз забралась на заднюю часть фургона, чтобы стащить брезент:

— Пора вступиться за простого человека, а? — пробормотала она Огарку.

Он уставился на нее с козел своими большими печальными глазами:

— Да, наверное, — сказал он, наблюдая, как Мур оттаскивает одну из бочек.

— Ладно, — прошипела Вик, — Хватаем первую...

Гриз ахнула, когда луч ударил ей прямо в глаза, почти дневной свет из ниоткуда ослепил.

— Стоять! — проревел голос. — Именем его величества!

Фургон дёрнулся вперед, Гриз споткнулась, запутавшись в одном из шнуров, отчаянно схватилась за спинку сиденья, но свалилась с борта, ударилась головой о край бочки, а затем лицом о мокрые булыжники.

Она застонала, и перевернулась, кровь стучала в висках. Слышались чьи-то крики. Топот ног. Она вскочила на колени, мерцали огни, чёрные фигуры на ярком фоне. Что-то пронеслось мимо неё и ткнулось в борт фургона. Арбалетный болт. Ещё один.

— Нет, — прошептала она. Мур лежал на боку у колеса фургона, один болт в груди, другой в бедре, топор валялся возле подёргивающихся пальцев. — Нет! — Гриз подобралась, развернулась и пригнулась, оскалившись. Она видела, как приближаются практики. Чёрные дубинки, маски на лицах. Слишком много врагов.

— Давайте, ублюдки! — закричала она, стоя над трупом Мура. — Давайте!

— Сдавайся! — сказал один, через маску звучало приглушённо. Казалось, ему было почти скучно. Гриз бросилась на него, замахнулась, но он просто сделал осторожный шаг назад, другой поднырнул и ударил по задней части бедра своей дубинкой, она потеряла равновесие.

Разворачиваясь к нему, она упала на колено. Кто-то ударил её в плечо, боль пронзила шею. Она подняла топор, но кто-то схватил её за руку, вывернул, нога врезалась в бок и выбило хриплый вздох. Огарок просто наблюдал за всем с козел, совершенно спокойный.

— Беги! — простонала она ему, когда они повалили её. — Беги, недоносок!

Но он даже не пытался бежать, не говоря о борьбе. Просто спокойно спрыгнул с фургона, спокойно опустился на колени и спокойно заложил руки за голову, просто ожидая, пока его закуют.

Гриз визжала, пинала, плевалась и извивалась, умудрившись ударить одного практика в лицо сапогом, но двое других схватили её, прижали, и вот она лежала лицом на булыжниках с коленом на спине и кандалами, царапающими запястья. Ещё один стоял над ней, вытаскивая холщовый мешок.

По лицу Огарка скользнул лучик одного из фонарей, и мальчик выглядел не так, как всегда. Эти большие, грустные глаза сузились, стали жёсткими, губы скривились, когда он наблюдал за её борьбой. Не жалость и не страх. Презрение.

Так же охранники на фабрике смотрели на неё.

***

Допросный дом, весна 605

Огарок размышлял, как это всё разыграть, когда вошла Вик. Просто перебирал, что он может знать, а что нет. Нужно быть начеку всё время. Высший класс. Один промах, и она его поймает. Она была сообразительной, он ни на минуту не сомневался в этом. Он многому научился просто наблюдая, как она ведёт себя с остальными. Как подсекала и вытягивала, никогда не давая жертве слишком много. Он бы никогда не узнал, что она предательница. Да она была бы последней, кого он выбрал. Если бы Старые Кости не разложил ему всю картину. Она была чертовски сообразительной. Но у него было одно преимущество, и это оно было колоссальным. Она хотела ему верить.

Поэтому Огарок просто сделал большие глаза. Бедный я, бедный я. Сгорбил плечи. Такой слабый, такой напуганный. Маленький херов мешочек грусти. Она хотела защищать кого-то слабого. Она хотела быть умнее кого-то глупого. Поэтому он сделал себя слабым. Он сделал себя глупым.

— Ты сбежала от них? — прошептал он.

Вик грустно улыбнулась, села напротив него. На стул для того, кто задает вопросы:

— Никто не сбегает от них.

— Тогда…

— Я — и есть они.

Он долго смотрел на неё, размышляя, как всё разыграть. То ли кричать оскорбления в её адрес. То ли пинать и царапать, и устраивать прочие дикие выходки. Но так она могла догадаться. Лучше промолчать и позволить ей самой заполнить пробелы. Поэтому он просто посмотрел на запятнанную столешницу и сказал:

— А.

— Знаешь, с кем я только что разговаривала, за соседней дверью? — Огарок медленно покачал головой, хотя точно знал, с кем. — С его преосвященством архилектором.

Он сделал глаза ещё больше, хотя его преосвященство был в его камере как раз перед ней, давая несколько указаний, как разыграть этот самый диалог:

— Здесь?

— Собственной искалеченной персоной. Тебе повезло. Ты никогда не видел, как он работает. Я видела. — и она издала долгий, тихий свист. — Старые Кости, ну, он не выиграет ни одного забега. Но когда дело доходит до того, чтобы заставить людей говорить, поверь мне, нет никого шустрее. Думаю, твоя подруга Гриз рассказывает ему всё, что она знает обо всём.

— Она сильная, — сказал он, хотя он не испытывал ничего, кроме презрения к этой тупой корове.

— Нет, она не сильная. Но это и не важно. Когда ты раздет и одинок, и он начинает резать, сил не хватит ни у кого.

Огарок не мог бы беспокоиться меньше, но мог плакать намеренно часами, и он позволил себе эту мелочь — пара слезинок скатилась по щеке:

— Но она...

— Выкинь её из головы. Она уже повешена. Мур мертв, а Сибальт... — в голосе Вик послышалась лёгкая дрожь. Большинство бы не заметили, но Огарок смог. Он видел таких, как она, в лагерях. Может, и затвердевших снаружи, но всё ещё мягких внутри.

— Сибальт?

— Он тоже мёртв.

— Так сказала, будто гордишься этим.

— Я не горжусь. Но мне и не стыдно. Это их выбор, ты слышал, как я их просила. Так же, как я просила тебя.

Огарок на мгновение замер, облизывая губы. Пришлось играть осторожно. Убедиться, что она заглотила наживку:

— Гриз повесят, а меня... нет?

— Ты быстро понял. Для тебя дверь всё ещё открыта. Для тебя... и твоей сестры. — Огарок моргнул. Старые Кости всё знал, как волшебник. Знал, как всё пойдёт почти слово в слово. Знал, что она попытается его заполучить, и как именно она это сделает. Интересно, как долго Старые Кости планировал это. На сколько ходов был впереди. Всё, что нужно было сделать Огарку — это подыграть. Глупый маленький мешочек грусти, который сделает всё ради своей сестры. Попал в переплёт, и только Вик может помочь выбраться. — Я сказала его преосвященству, что, может быть, тебя можно спасти, — сказала она. — Может быть, ты сможешь послужить королю.

— Какую службу? — хотя он, конечно, знал. Ту, на которой он состоял много месяцев.

— Какую я скажу.

Он посмотрел на стол, быстро соображая. О чем бы беспокоился этот мешочек грусти? Как ведёт себя хороший маленький солдат? Не хотел бы обмануть свою сторону. Он облизнул губы:

— Это предательство моих братьев, — пробормотал он, словно каждое слово причиняло ему боль.

— Пожалуй, так.

— У меня есть выбор?

— Только этот, и тебе чертовски повезло, что ты получишь хотя бы его.

Теперь он поднял глаза. Покажи ей след гнева, след боли, не позволяй ей получить всё по-своему и легко. Заставь её работать, как с Сибальтом:

— Тогда зачем вообще спрашивать? — рявкнул он.

— Для понимания, чем ты мне обязан. — хороший ход. Был бы хороший, будь он тем, кем она его считала. Она встала, вытащила ключ и отперла его кандалы. Затем бросила ему вещи. — Одевайся. Потом поспишь. Утром отправимся в Вальбек. Нужно узнать, где эти тупицы раздобыли три бочки гуркского огня. — Огарок оставил свои запястья в наручниках. Решил демонстрировать её вину, пока сможет. Вроде как из-за неё он был в кандалах:

— Хоть что-нибудь было правдой?

— Что-нибудь из чего?

— Из того, что ты нам рассказывала.

Она прищурилась:

— Хороший лжец врёт как можно меньше.

Он бы сказал то же самое.

— Так... ты действительно выросла в лагерях?

— Двенадцать лет. От девчонки до женщины. Мои родители и сёстры умерли там. — она сглотнула, и он увидел, как ей больно. — Мой брат тоже.

Она не могла спасти своего брата, поэтому он заменил его.

— Ты потеряла столько же, сколько остальные, — сказал он, выглядя так, будто не понял, хотя он понял очень хорошо.

— Больше, чем большинство.

— Тогда как ты можешь...

— Потому что если я чему-то научилась в лагерях... — она наклонилась к нему, обнажив зубы, и он съёжился, словно от ужаса. — Надо придерживаться побеждающей стороны.

Хороший урок. Он тоже его усвоил. Вик подошла к двери и с грохотом захлопнула её за собой.

Огарок посидел ещё немного. Затем позволил себе едва заметную улыбку и начал одеваться. Надо придумать, как могла бы выглядеть его сестра.

На случай, если придётся их знакомить.

Содержание:

Введение

Нить

Камень

Конец

Великая перемена

Джо Аберкромби

Великая перемена

(и другая ложь)