Великая Белая Бездна

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Головной вездеход сдвинулся с места и покатился по Равнине Тьмы, и перед лобовым стеклом поднялись клубы пыли и пепла. Я мог видеть Черные горы — они были совсем близко и нависали над бушующими пылевыми облаками, как какое-то чудовищное китообразное. Сбоку от меня Скарсдейл то напряженно и молча глядел вперед, то производил сложные вычисления с помощью логарифмической линейки и математических таблиц, лежавших на столе перед ним.

Я снова повел машину по компасу, рассчитывая, что через час с небольшим мы оставим равнину позади и окажемся у подножия гор; Скарсдейл сказал нам, что там имеется какая-то растительность, и мы собирались двинуться по неглубокой долине, которая затем круто поднималась к нашему пункту назначения. Оставалось только надеяться, что вездеходы не подведут и сумеют доставить нас на плато, выходящее к пещерным формациям, на которые профессор возлагал столь большие надежды. В очередной раз я поразился при мысли об огромной жизненной энергии и силе, позволившим ему совершить это колоссальное путешествие пешком и с такой плохо оснащенной экспедицией, как предыдущая.

Как я уже упоминал, предпринятые старостой Нильстрема поиски не помогли обнаружить Залора. Когда волнение по поводу его предательства несколько улеглось, Скарсдейл провел краткий военный совет. Мы решили выехать как можно скорее. Наши технические специалисты приступили к ревизии вездеходов, после чего машина № 4 была оставлена в складском помещении — под висячим замком и круглосуточной охраной. Тем временем я кипятил воду для емкостей трех оставшихся машин: мы знали, что в горах нам будет больше всего не хватать воды. Я также занялся сбором имевшихся в наличии свежих овощей и фруктов, которые могли стать прекрасным дополнением к нашим консервам.

После моей схватки с Залором Скарсдейл распорядился достать оружие, и теперь мы все носили пистолеты; некоторые, кроме того, были вооружены и винтовками. Я нашел, что тяжелый пистолет, пристегнутый к поясу в кобуре, доставляет громадные неудобства, и я очень плохо представлял себе, как им пользоваться, чтобы в критической ситуации не стать большей угрозой для моих товарищей, чем для любого предполагаемого врага.

Я отснял последнюю группу фотографий нашего услужливого старосты и его людей и организовал несколько необходимых на этом участке маршрута киносъемок. После я задержался, чтобы запечатлеть жителей селения, провожавших наши три вездехода в неведомые дали Равнины Тьмы. Стоило мне остановить жужжащий мотор кинокамеры и понести ее вместе с тяжелой треногой к поджидавшему меня в отдалении вездеходу Скарсдейла, как я невольно задумался о контрасте, который представляла собой эта сцена в сравнении с великолепным отъездом из Зака. В свете последних событий сама равнина казалась вдвойне мрачной.

Профессор и я продолжили путь в командной машине № 1, Ван Дамм в одиночестве вел средний вездеход, замыкающими шли Прескотт и Холден в третьей машине. Скарсдейл надеялся пересечь равнину примерно за четыре часа на максимальной крейсерской скорости, но на самом деле было уже около шести, когда я услышал его предупреждающее бормотание. Я повернул, гусеницы вездехода заскрежетали по твердой скале, и мы выскользнули из теплой пыли в желанную тень каких-то чахлых деревьев. В лощине дул сильный ветер. Мы проехали еще приблизительно милю по засушливой местности, и профессор решил разбить лагерь. Солнце давно уже стояло совсем низко, и теперь, когда оно закатывалось за далекий Нильстрем, наши фигуры отбрасывали на землю длинные тени среди темных силуэтов странных машин, казавшихся нарисованными по трафарету на каменистом дне лощины. Мы развернули вездеходы, составили их неровным кругом и заглушили двигатели.

На протяжении двух дней наш путь вторил извилистым контурам долины. С каждым часом мы поднимались все выше и выше в горы, чьи объятия почти незаметно, но неотвратимо смыкались позади, пока у всех нас не возникло ощущение, что мы очутились в тисках великана. Ветер с таким же постоянством усиливался, дуя порывами из сердца хребта. Он не беспокоил нас так, как ветер пустыни, поскольку пыли здесь было мало и она не заслоняла нам обзор. Однако это усугубляло трудности с управлением, и наши машины мотало из стороны в сторону, мы уставали передвигать рычаги, а мышцы жаждали отдыха после многочасовой тряски.

К тому же, становилось все холоднее, хотя солнце светило так же ярко, как и до сих пор. Сначала это нас не беспокоило, но затем, во время частых привалов, мы почувствовали, что ветерок становится довольно-таки прохладным — и оценили преимущества плащей на овчинной подкладке, заказанных для экспедиции Скарсдейлом, хотя сначала этот пункт в списке снаряжения показался нам нелепым.

Пунктир маршрута петлял, уходя вверх, и большую часть времени мы вели машины на малой скорости через лабиринты гигантских валунов и причудливо изрезанных скальных образований.

Но серьезных трудностей не возникало; вездеходы хорошо выдерживали нагрузки этого сложного перехода и, что важнее всего, нам не встречались непроходимые места (благодарить за это, разумеется, следовало Скарсдейла, тщательно изучившего окрестности во время предыдущего путешествия). Единственный непроходимый участок поставил бы крест на всей экспедиции: помимо того, что мы использовали вездеходы в качестве мобильных баз, было бы совершенно невозможно транспортировать груз припасов и снаряжения по этим милям безжалостной морены.

Местность, по которой мы продвигались, была совершенно безликой: черные скалы; валуны; низкорослые деревья; вверху — вечно голубое небо; впереди — вечный шум беспокойного ветра в ушах и нагромождение камней, указывающих на следующий поворот.

Мы уже поднялись довольно высоко и не могли разглядеть, какие вершины лежат впереди; однако, насколько можно было судить, мы еще не достигли области снегов. Скарсдейл продолжал заниматься своими таинственными и непостижимыми расчетами. Но, хотя его карты, записные книжки и таблицы со странными иероглифами множились по ночам на штурманском столике в командной машине, он не позволял себе никаких детальных намеков на то, что могло нас вскоре ожидать.

После нескольких дней путешествия к плато я однажды вечером сам затронул этот вопрос. Профессор с загадочной улыбкой покачал головой.

— Мы еще недостаточно близко, — вот и все, что он сказал. — Времени будет довольно, когда мы окажемся в галереях.

У Скарсдейла был с собой машинописный перевод богохульной «Этики Югора», напечатанный на обычных листах бумаги, и почти каждый вечер он часами изучал это сочинение. Дым из его трубки поднимался вертикально вверх в неподвижном воздухе кабины.

В пустыне мы во время остановок оставались внутри машин. Для этого, конечно, имелась веская причина — вездеходы были оборудованы кондиционерами, а песок и щебень, носившиеся повсюду, превращали еду и разговоры на свежем воздухе в сплошные мучения.

Но здесь возобладала противоположная привычка. Несмотря на холодный воздух и пронизывающий ветер, всякий раз, когда Скарсдейл объявлял по рации остановку и три машины выстраивались в круг, все мы, никогда не обсуждая это вслух, собирались на открытом воздухе, разжигали костер и готовили еду. Кутаясь в наши овчинные плащи и запасясь драгоценными дровами, мы пили вечерний чай и заставляли горы отзываться эхом нашей оживленной беседы.

Ван Дамм, в частности, ясно выражал свое отношение к происходящему. Пусть он никогда не облекал свои чувства в слова, я мог легко прочитать их на его лице. «Тьме нас не испугать», — говорили мне его напряженные черты, когда он с опаской оглядывался на темные скалы, изломанные склоны которых были освещены мерцающим пламенем нашего по необходимости слабого костра. Мы все теперь чувствовали одно и то же: горы надвигались на нас, и внутри вездеходов это чувство только усиливалось. Когда мы спали, это не имело значения; но до тех пор мы предпочитали оставаться снаружи, болтать между собой на ветру, пить большими глотками горячий сладкий чай и постоянно осматривать то немногое, что мы могли видеть вокруг. И еще я заметил, что никто из нас не покидал пределы треугольника вездеходов, где плясали веселые огни. Пока что нам не встречались в горах дикие животные или какие-либо опасные расщелины, грозившие гибелью; и все-таки мы не решались блуждать в темноте.

Днем мы вели себя смелее, но нетрудно было заметить, что даже при солнечном свете мои спутники редко отваживались удаляться более чем на сотню ярдов от лагеря. Единственным исключением являлся Скарсдейл; я знал, конечно, что он был абсолютно бесстрашен. Иногда по ночам он исчезал на целых полчаса, отправляясь на какую-нибудь таинственную экскурсию. В первый раз, когда он это проделал, я был охвачен тревогой и собирался уже позвать товарищей, но тут он появился из темноты; маленький круглый огонек трубки освещал его бородатое лицо. В его руке была записная книжка, а в глазах светилось возбуждение, но я уже усвоил свой урок и не рискнул его расспрашивать.

Вспоминая, что он прошел этот путь в одиночку, лишенный всех преимуществ нашей нынешней экспедиции, я снова и снова дивился упорству и силе этого человека. Он обладал духовной несокрушимостью и физической выносливостью, и на протяжении нашего путешествия бывали минуты, когда я чуть ли не преклонялся перед ним. Мои жизненные странствия не назовешь обыденными, но Большая северная экспедиция стала их высшей точкой, и хотя цель профессора оставалась окутанной мраком, я чувствовал, что последовал бы за ним практически всюду, куда бы он ни захотел нас повести.

Четыре дня мы ползли по лощине; ближе к концу осыпи и расколотые валуны, казавшиеся огромными осколками скалы, упавшей из далеких как луна пространств, сделали продвижение невыносимо медленным. Но вездеходы вели себя необычайно хорошо. Думаю, в глубине души каждый из нас испытывал страх: двигатели машин могли перегреться, отказ жизненно важных узлов мог посадить нас на мель среди гор. И каждый из нас, кто сидел за рулем, нежно уговаривал свою машину двигаться вперед.

Маловероятно, рассуждал я, что все три машины сломаются, но случались и более странные вещи. Я вспомнил собственные приключения в пустынях Аризоны и ужасную судьбу Кросби Паттерсона и представил, что могло бы случиться с нами, если бы мы оказались предоставлены самим себе и вынуждены были возвращаться пешком. Такой исход был немыслим, и я предпочел вместо пустых размышлений сосредоточиться на своих непосредственных обязанностях.

На второй день Скарсдейл объявил мне, что управление головным вездеходом возьмет на себя. Я был доволен, так как смог заняться другими вещами, и не в последнюю очередь своей фотографической и кинематографической деятельностью. На следующий день я снял на кинопленку один из лучших за все время путешествия эпизодов; то была серия панорам и кадров, отснятых в движении через окно вездехода.

Мы неустанно продвигались к высокогорному плато. Пейзаж, окружавший это медленное вторжение, был устрашающим, а Скарсдейл все еще ничего не сообщил нам о точном местоположении нашей цели или о том, какая нам будет отведена роль. Теперь он прочно сидел на кожаном водительском кресле, его большие руки твердо и уверенно лежали на рычагах, осторожно управляя мощной машиной. Командный вездеход содрогался, тошнотворно зависая на краю какого-нибудь невидимого скального карниза, а после, накренившись, тихо поднимался на более высокую плоскость и двигался достаточно плавно, пока не встречал новое препятствие.

Горные стены впереди полностью заслонили небо, и накануне последнего дня солнце внезапно скрылось. Все утонуло в фиолетовой тени, а затем мы обогнули склон холма, и солнце, стоявшее высоко в небе где-то позади нас, бросило бледный луч на черноту горного гребня впереди. Однако вокруг, в мрачной тени гнетущих вершин, не было ни проблеска света, ни намека на свет. Ветер все еще дул с ровной силой, но, казалось, немного утратил свою ярость, и рокот моторов, отражавшийся от скалистых стен по обе стороны от нас, звучал не так вызывающе.

В последний день скрежещущий шум под гусеницами вездеходов наконец прекратился. Машины, покачиваясь, шли вперед в странной тишине. Это произошло ближе к обеду, и Скарсдейл отдал по радио приказ остановиться на отдых. Я выскочил из кабины, едва мы успели затормозить, и издал удивленное восклицание. Скарсдейл присоединился ко мне и стоял у дверцы с веселым выражением в глазах.

Теперь я понял причину неожиданной тишины. За нами, словно липкая полоса, оставленная гигантским слизняком, тянулся наш собственный след. Каждая царапина и вмятина на гусеницах вездехода в точности отпечатались на поверхности. За мной потянулись вмятины от ног, когда я побежал назад к вездеходу Ван Дамма, который как раз поворачивал к нам. Все дно долины было покрыто черным песком — уникальное и необычайное зрелище; если бы не вечная синева неба над нами, эффект этой болезненной черноты был бы ошеломляющим.

Черные горы, подобные иллюстрации к рассказу Эдгара По либо гравюре Доре или Сэмюэля Палмера[7], буквально поглотили нас. Они высились над

нами, позади нас и впереди, и сейчас их эбеновая чернота простиралась под нашими ногами. Ван Дамм подошел ко мне, а затем и к остальным; вездеходы выстроились привычным треугольником, а мы все стояли вокруг, почти не разговаривая, окутанные горькой тьмой, которая омрачала самые глубины нашего духа. Только Скарсдейл выглядел невозмутимым; собственно говоря, в данных обстоятельствах его поведение определенно казалось веселым, и за обедом на свежем воздухе он долго распространялся о близости нашего пункта назначения и интересных задачах, которыми мы вскоре займемся.

Через час мы снова тронулись в путь, и по мере нашего продвижения по этому темному морю песка мягкое похрустывание гусениц в сочетании с ревом мотора погрузило мой разум в подобие покоя. Далекие лучи солнца давно скрылись за невидимыми холмами, но свет в небе все еще оставался ярким, когда я глянул через ветровое стекло и увидел, что дальше пути нет.

Тьма простиралась от черного песчаного дна до головокружительных зубцов горного пика высоко над нами. Вездеход переполз через бугристый гребень, где песок застыл странными завихрениями, напоминавшими отпечатки крабов и, по-видимому, вылепленными ветром. Здесь Скарсдейл остановил машину. Я выбрался из вездехода. Песчаная терраса под ногами плавно спускалась к обрывистому склону; темнота сочеталась с тьмой на гигантской скальной стене впереди.

Эхо чего-то похожего на плеск больших крыльев нарушило тишину, когда два других вездехода взвыли и остановились, и наши товарищи спрыгнули на землю. Я нашел взглядом трещину в скальном образовании, проследил за ней до туманных высот, воскрешавших в памяти готические соборы. Из моря темного песка, потрясая своей бледностью, выступал огромный обломок скалы. Я подошел к нему. Скала, белая и кристаллическая, как кварц, казалась кощунственной в этом мире теней. Моя внезапно задрожавшая рука обвела на ней очертания странных и непристойных по форме иероглифов. Обелиск напоминал палец, который указывал на манивший нас вход. Я обернулся и увидел приближавшегося ко мне Скарсдейла.

С гребня подул теплый ветер, неся воспоминания и мысли о чем-то далеком и давно минувшем. Мои глаза снова скользнули по скальной стене, отказываясь верить тому, что увидели. Высеченный дверной проем в черном базальтовом массиве естественной породы. Проем, который, казалось, вел в непредставимые глубины земли. И высота этого проема, должно быть, составляла не менее пятисот футов.