Век гигантов

3 Николка бунтует. — Скальпель устраивает демонстрацию с одним ботинком на ноге. — Утренняя экскурсия Николки. — Явления в долине. — Охота на гиппарионов. — Николка вспоминает армию Буденного. — Аметистовый питон. — Скальпель читает лекцию мастодонту

— Ну, знаете что? Я больше не намерен с вами странствовать, — сказал Николка.

Да, это сказал Николка — хмурый, невыспавшийся и злой, сказал своему старому другу — медику Скальпелю, который только что восстал ото сна, хотя по собственным его часам время перевалило за полдень.

— Позвольте! Позвольте!.. Что же это такое?! Вы, конечно, шутите! — вскричал Скальпель, натягивая на ногу ботинок.

Действие происходило в медвежьей пещере. Николка, выпалив свои убийственные слова, не медля ни секунды, оставил спертую атмосферу ночного убежища; врач в одном ботинке кинулся за ним.

— Позвольте! Позвольте! Надо ж объясниться! В чем дело? — вопил он.

— Дело вот в чем, — зачеканил фабзавук, не глядя на медика. — Вот в чем. Или вы объясните мне сейчас же, каким таким образом мы переселились в этот первобытный мир, или вы не объясните… и тогда я покину вас, чтобы странствовать сепаратно…

С последними словами Николка нечаянно фыркнул, но далее продолжал с прежней суровостью:

— Я — материалист, как вам известно, вы же своей чертовщиной путаете мне голову… Первобытного мира на земле не существует, это — истина, и даже, если бы он существовал — предположим на секунду такую чушь — то ведь мы с вами из комнаты никуда не выходили. Я отчетливо помню, как вы все время сидели на моем газетном диване с ногами (что весьма не гигиенично), и только в последний момент сползли с него. В свою очередь я не покидал своего стула. Следовательно, если бы даже на нашей земле существовал уголок, где остались бы со времен плиоцена ископаемые звери и растения, то мы бы ни в коем случае не могли туда попасть не выходя из комнаты. Просто?

Собственно говоря, последний вопрос Николка адресовал самому себе, но ответил на него Скальпель с растерянной улыбкой:

— Проще пареной репы…

— Тогда вы должны мне сейчас же объяснить, в чем здесь дело.

Скальпель, загадочно улыбаясь, молчал; его улыбка подмывала на дерзости.

— Прощайте! — Николка круто развернулся на пятке и зашагал по направлению к лесу. Собака последовала за ним.

— Позвольте! — крикнул Скальпель.

— Ну? — обернулся Николка.

— Вы забыли взять винтовку.

— У меня кинжал.

— Позвольте! — крикнул еще раз Скальпель.

— Ну? — опять обернулся Николка.

— Вы в какую сторону пойдете?

— А вам какое дело?

— Я пойду вместе с вами…

— Мы пойдем вместе лишь в том случае, про который я имел честь докладывать…

— Но ведь вы не можете запретить мне идти вместе с вами!

И Скальпель, как был в одном ботинке, важно зашагал вслед за фабзавуком. Он догнал его, и некоторое время друзья шли погруженные в гробовое молчание. Потом проронил угрюмо Николка:

— Вы забыли надеть второй ботинок..

— Черт с ним! — беспечно отвечал медик, из-под очков сверкая лукавыми глазами. — Что значит один ботинок, когда я могу потерять друга, а он меня?

Николка не выдержал роли и рассмеялся.

— Вот что, — сказал он, — наплевать мне на ваши объяснения. Хотите говорите, хотите нет. Я буду принимать жизнь такою, какая она есть, т. е. не мудрствуя лукаво… Я, собственно, и не имел в виду бросать вас на произвол стихий… стихий, которые, к слову сказать, вами же и были вызваны. Вы мне только скажите: долго ли вы намерены путешествовать, и есть ли выход из этого чудесного мира обратно, в ХХ-й век?

— Есть! Есть! — с готовностью на большее отвечал Скальпель. — А насчет конца нашего путешествия все зависит от вас: надоест, — скажите слово, и мы снова будем в вашей комнате. Может быть, уже надоело?

— Нет, — отвечал Николка, — мне — так же, как и вам, — хочется увидеть двуногих обитателей этой эпохи.

— Вот славно! — Медик расчувствовался и крепко пожал Николкины руки. — Я горд тем, что вами руководит та же идея, т. е. научная. Я…

— Ну-с, — прервал фабзавук излияния врача, — а вы мне все-таки объясните когда-нибудь это переселение?

— Объясню, — торжественно произнес медик. — Как только очутимся в вашей комнате — объясню…

— Даете слово?

— Даю… И могу поклясться своими брюками, оставшимися на колючках.

Ввиду столь серьезной клятвы Николка успокоился.

— Ладно, — сказал он, — а теперь идите обратно и ждите меня в пещере, я к вам приеду.

— Что-о?!

— Да-да, приеду…

— То есть, на чем?

— Увидите.

— Гм… — покрутил носом медик. — Долго я вас должен ждать?

— До тех пор, пока я не прибуду в пещеру… Собака пускай останется с вами, винтовка — тоже. Советую вам заняться раскопками. Вы, кажется, высказывались, что в полу нашей пещеры можно найти много интересного?

— Да-да, я займусь раскопками, — с увлечением вскричал Скальпель, сразу забывая о размолвке. — Там уйма научного материала… Идите себе и можете до вечера не возвращаться…

— Забаррикадируйтесь получше, — посоветовал Николка, — чтобы вас не слопал во время ваших раскопок какой-нибудь любитель человеческого мяса…

Приятели расстались довольные друг другом. Один, с улыбкой на лице, в предвкушении научных открытий, пошел к пещере, другой, усмехаясь, отправился к лесу. Керзон, поколебавшись, вернулся за врачом, когда Николка прогнал его от себя, — кстати, на старшем двуногом теперь висела винтовка, а это что-нибудь да значило в собачьей психологии.

Весь план бурного объяснения был придуман Николкой еще во время бессонной ночи. Им он хотел добиться от ученого медика интригующего его признания. Но в план этот, конечно, не входил разрыв приятельских отношений и оставление беззащитного Скальпеля на волю хищного зверья… А сейчас Николка шел вот куда…

На заре, когда ученый медик еще спал, он вышел из пещеры освежиться и побродить. Недалеко от пещеры находился крутой обрыв. Внизу расстилалась роскошная зеленая долина, дремучие леса на высоте десяти сажен окаймляли ее с двух сторон. В долине сверкала змеистой полоской речушка, и многообразная жизнь трепетала вокруг — в кустарниках и на лугах. Николка заметил стадо игривых лошадок непосредственно под обрывом; здесь трава была особенно густа и сочна. В стаде выделялся своей красотою и силой вожак и ходившая с ним кобыла. Олень, в панике примчавшийся откуда-то, спугнул все стадо, оно колыхнулось, как море под напором урагана, — впрочем, тотчас же и успокоилось. Потом Николка заметил странное явление: исчезли вожак и его ближайшая возлюбленная, все стадо сгрудилось в одно место, жалобное призывное ржание стали испускать более пожилые члены его. Николка догадался, что две лошади провалились в какую-то яму. Выждав, когда осиротевшее стадо примирилось с потерей и отошло от места катастрофы, он срезал в лесу три длинные и тонкие лианы без шипов, сплел из них надежную веревку и спустился с обрыва вниз. Прополз по крутому откосу сажен десять, пока нога не коснулась зеленой муравы. Он скоро нашел коварную яму, хорошо замаскированную густым кустарником. Это был естественный водоем, во время весенних потоков наполнявшийся водой. На дне, на груде истлевших костей, прижавшись друг к другу, стояли вожак-жеребец и его подруга. Они были невредимы, но выбраться из ловушки не могли, так как стены ее были почти отвесными, а глубина достигала сажени полторы. При виде лошадей у Николки блеснула мысль, и он ее поймал: вместо того, чтобы медленно брести по горам, лесам и долинам первобытной земли на своих двоих, почему бы ему со Скальпелем не завести себе экипажа? С этой мыслью он вернулся к пещере, но у входа вдруг вспомнил о своем ночном плане и порешил — раньше выполнить его, а потом говорить о проекте. Плана он не выполнил, наткнувшись на загадочное упрямство медика; в отместку он решил не говорить ему ничего о лошадях и обойтись без его помощи при выполнении проекта.

Теперь он шел к обрыву.

Выбрав еще с десяток длинных и гибких лиан, он во второй раз спустился вниз. Из лиан получились хорошие веревки, они-то и нужны были фабзавуку.

Лошади оставались на том же месте, — это были не лошади, а скорей плиоценовые предки их, так называемые гиппарионы, потому что ростом они не отличались большим, а на ногах имели по три пальца; все пальцы были покрыты копытцами, но только средние из них касались земли. Одним словом, перед Николкой находились ископаемые гиппарионы. Фабзавук сделал петлю из лианной веревки и, не размышляя много о разнице между лошадьми и гиппарионами, ловко закинул ее на шею вожака. Конечно, если бы сам пленник не делал усилий оставить яму, никогда бы фабзавук не извлек его на свет белый. Веревка трещала, но не рвалась. Зная, что на ровном месте самый премированный атлет не удержит лошади, Николка второй конец веревки закрепил предварительно вокруг ближайшего дерева. Гиппарион вылез из ямы и метнулся в сторону. Ловец выпустил веревку, в твердой уверенности, что она выдержит рывок лошади, но… она не выдержала… Издав победоносное ржание, вожак отправился разыскивать опекаемое им стадо, волоча за собой трофеи в виде оборванных лиан…

— Дурак! Болван! Идиот! — ругал себя Николка. — Откуда только такие дураки на свет появляются? Ну, разве можно было довериться одной веревке? Нужно было сделать две, три, а он… Эх, балда!..

С сокрушенным сердцем он приступил к извлечению второй лошади — красивой и полосатой, как зебра — «гиппарионши». На этот раз на шею животного упали три петли, и сами веревки были значительно укорочены, чтобы лошадь, очутившись наверху, не могла сделать большого разбега. Кобылка поднималась из ямы с большой охотой; можно было думать, что она хорошо понимала роль веревок. Но, почуяв волю, она забыла о них и, подобно своему возлюбленному, рванулась с места в карьер — подальше от коварной ямы. Однако лианы на этот раз не сдали, — петли затянулись на шее животного так, что у него глаза вылезли из орбит и дыхание из широко раскрытого рта стало выходить с хрипом. Полузадушенная лошадь упала на колени. Николка сорвал с себя трусики, извлек из ножен кинжал и, подкравшись к кобыле сзади, вскочил к ней на спину; вторым движением его было перерезать кинжалом веревки, натянувшиеся, как струны. Лошадь, все еще лежа, вздохнула полной грудью и вдруг сообразила, что на ее спине находится инородное тело — двуногий спаситель. Вскочивши молниеносно на ноги, она попробовала сбросить его, но тот словно прилип — недаром три года прослужил в коннице Буденного. Дикие пируэты и выкрутасы взбесившейся кобылки доставляли ему громаднейшее удовольствие. Не будучи в силах сдержать буйного восторга, он даже выпустил из своей глотки нечто похожее на ржание вожака-жеребца…

Убедившись, что пируэты ничуть не помогают, лошадь обернула оскаленную морду назад, к смуглой ноге неунывающего всадника, но получила в зубы такой удар кулаком, что, света не взвидя, понеслась стрелой по долине, вдоль реки, на простор необъятных лугов… Неожиданные повороты и резкие скачки, предпринимаемые ею из стратегических соображений, веселили Николку до колик в животе. Он тут же нарек своего резвого Пегаса «Живчиком» и твердо решил взять его с собой в XX век, чтобы подарить его от имени всего завода спортивному обществу «Пролетарий». В этом обществе состояла вся заводская молодежь его района, состоял и он сам, как выдающийся физкультурник… Да, это будет номер, когда он явится на завод черный, как негр, и верхом на необыкновенной полосатой лошади! Только… согласится ли Скальпель взять ее с собой?..

Выехав на ровное место, Николка разрешил совершенно укрощенной лошади идти, как ей хочется, и она понеслась упругой иноходью, обгоняя попутный ветер.

Сидя, как в удобной люльке, всадник размечтался, но обстановка первобытной жизни, как ему вскоре пришлось убедиться, совершенно не благоприятствовала мечтанию. Лошадь вдруг шарахнулась в сторону. Потом, вытянув голову вперед, застыла в каком-то болезненном оцепенении. Они снова въезжали в долину; густые кустарники со всех сторон закрывали горизонт. Николка не сразу разглядел причину своей задержки, а когда разглядел, почувствовал приступ озноба, невзирая на солнечное пекло…

На расстоянии десяти метров от них, свернувшись в гигантские кольца, лежала чудовищной длины и толщины змея. Она была красива своей голубовато-пепельной кожей, с пятнами светлого аметиста, и ужасна — громадной головой с хищно горящими круглыми глазами и загнутыми внутрь шилообразными зубами. Глядела она, без сомнения, на лошадь и на всадника, гипнотизируя их своим неподвижным, тяжелым взглядом. Что касается лошади, то это ей вполне удалось. Николка же схватился за отточенный кинжал — животный гипноз на него не действовал.

Змея, казалось, не двигалась, но переливающаяся в лучах солнца аметистовая кожа говорила за то, что движение совершалось, хотя и крайне незаметно.

Живчик наотрез окаменел, и Николка, несмотря на весь ужас положения, отметил с юмором сходство в характерах между его новым другом и старым. Вступать в бой он не чувствовал ни малейшего желания и готов был, пожертвовав конем, задать жару. Не зная о способности гигантских змей совершать грандиозные прыжки, он беспечно ждал только того момента, когда враг приблизится к нему достаточно близко, чтобы, прежде чем удрать, пустить в него свое метательное оружие.

Когда расстояние между ними сократилось до пяти метров, в шею змеи полетела с неумолимой точностью каленая сталь.

Победа Николке досталась удивительно легко: кинжал, пущенный спокойной рукой, пронзил шею змеи через горло и позвонки… Гигантские кольца развернулись с молниеносной быстротой, аметистовая голова конвульсивно забилась у самых ног лошади… Лошадь дернулась вбок, чуть не свалив всадника, и помчалась, не разбирая дороги… Стоило больших усилий остановить ее и вернуть обратно к трупу змеи — Николка совсем не хотел терять своего единственного оружия.

Змея лежала, вытянувшись во весь рост, и занимала в длину больше 10-ти метров; толщиной она была с тело человека…

— Питон… — вспомнил Николка название змеи. — Аметистовый питон… Подобные ему и до сих пор водятся в Ост-Индии, но, кажется, не имеют таких гигантских размеров… Ах, как жаль, что здесь нет Скальпеля!.. — вздохнул он. — Не мешало бы сейчас выслушать хорошенькую лекцию на «питонью» тему…

С большими предосторожностями он слез с трепетавшей лошади и спутал ей ноги, не доверяя ее привязанности. И даже этого ему показалось мало: новой лианой он привязал ее к дереву.

Извлекая кинжал из толстой шеи питона, фабзавук подивился его плотной и крепкой коже.

— Недурно было бы из этой кожи сделать седло, — решил он и, не откладывая решения в долгий ящик, тут же содрал со спины питона широкую и длинную полосу. Свернув кожу в трубку, он привязал ее к себе за спину и двинулся в обратный путь.

Издалека еще он услышал мерный голос, диктовавший что-то или произносивший лекцию. Ни в каком случае голос не мог принадлежать первобытному человеку, но ученому медику Скальпелю — да…

Уже сильно потемнело. При свете луны вырисовывался силуэт громадного мастодонта, а возле него, непосредственно под длинными прямыми бивнями, — силуэт ученого медика с очками на носу, с берцовой человеческой костью в руках и в нижнем белье.

— Итак, мой молодой друг, — наставительно обращался к мастодонту медик, — вы, несомненно, живете на заре человечества, в первобытной эпохе, именуемой плиоценом…

Мастодонт в знак понимания дружелюбно помахивал хоботом.

— Я — первый, проникший в седую громаду веков. Я — первый разгадал и установил связь между деятельностью первобытного человека и вымиранием известных видов животных. Я — тот, чье имя будет занесено золотыми буквами в скрижали всемирной истории. Поэтому рекомендую вам относиться ко мне с уважением, приличествующим моему ученому сану и вашей солидности… Ну, а теперь отнесите меня в пещеру, ибо я, при всей своей учености, продолжаю оставаться простым смертным и, как таковой, не только хочу спать, но и кушать.

Изумление Николки выперло через всякие рамки, когда исполин-мастодонт, осторожно, почти нежно, обхватив медика хоботом, понес его к пещере.

— Тише, тише, Малыш, — на ходу увещевал его медик, — имей в виду, что, если ты хоть чуточку оцарапаешь меня, вернется Николка и отрежет твой глупый хобот…