Ведьмин Дом, или Тихие игры в помещении…

2. Договор

Кто-то прошлёпал по коридору, и Санька умолк. Потом, выждав несколько секунд, он продолжал свистящим шепотом:

– А ещё, пацаны, помните, есть в лесу возле Захаровки заброшенный дом? Ну, видели, наверное… Старый такой, гнилой весь. Ну вот. Знаете, отчего он такой?

Никто не знал. Все ждали Санькиного рассказа.

– Значит, так. Случилось это очень давно, говорят, больше ста лет назад. Тогда ещё крепостное право было. И крестьяне в Захаровке тоже крепостными были. А владел ими помещик один, старый уже, но злой как собака. Генарал какой-то. Жил один в барском доме. Здоровый такой дом, трехэтажный… И вот однажды приехал к нему на каникулы сын. Ну, молодой такой парень, в университете учился. Эту, как её… изучал. Ну, что-то там про законы. Он каждое лето домой приезжал отдыхать.

В общем, отдыхает он, в речке купается, на лошадях скачет, грибы собирает. Ну, балдеет, в общем.

– Постой-постой, это какой такой ещё барский дом? – подал голос Вовка Белкин. – В Захаровке же никакого такого дома нет. Там только магазин здоровенный, двухэтажный, и всё.

– Ну правильно, нет, – тотчас же отозвался Санька. – Его сожгли, когда революцию в Захаровке делали. А потом уж на том самом месте магазин построили. И вообще, Вовец, не встревай. Если такой умный – говори сам.

Вовка немедленно заткнулся, а Санька, выждав для пущей убедительности несколько секунд, продолжал:

– Значит, вечером этот студент с рыбалки заявляется, смотрит – а его комнату убирает какая-то незнакомая девка. Красивая такая, глаза зелёные, только вот на шее шрам. Он, понятное дело, спрашивает, кто такая, откуда взялась. А она молчит, улыбается только.

Наутро он у папани своего спрашивает, что это за девка, а тот говорит: «А, есть тут одна такая. Её бабы весной в лесу нашли. Бегала там голая. Дикая была совсем, немая. Привели её в деревню, подметать научили – вот теперь и убирается. А так дурочка, еле-еле слова понимает…»

Студент тогда спрашивает – а что это у неё за шрам на шее, а отец сказал, что не знает. Ободралась где-то, наверное, когда в чаще бегала.

Ну, однажды студент скакал по лесу, а лошадь ногу сбила. Он с неё слез, повёл в поводу, а тут уже вечер, темно, дороги не разобрать. В общем, блуждал он по лесу, блуждал, а потом видит – меж деревьями огонёк светится. Он пошёл туда, зырит – а там поляна, и стоит дом, изба здоровенная.

– На курьих ножках? – хихикнув, спросил Андрюха Мазаев.

– Сам ты на курьих ножках, козёл. – обиделся Санька. – Нормальный дом. Ну, парень этот привязал лошадь к забору, постучался. Стучит, стучит – а ему никто не открывает. А свет в окне, между прочим, горит. Потом дверь медленно открылась, и он видит – на пороге та самая девка стоит, ну, дурочка которая, со шрамом. Она глаза на него вылупила, лыбится, а потом вдруг говорит:

– Ну, чего стал? Давай уж, заходи.

И только он вошёл, она ладонью повела, около его головы в воздухе круг начертила. Студент, наверное, чуть воздух не спортил, но потом плюнул и говорит девке:

– Так значит, ты разговаривать умеешь?

А она смеётся.

– Конечно, умею. А ты думал, языка у меня нет?

– Ну, – он говорит, – в доме-то нашем ты же всё время молчишь.

А она улыбается и спрашивает:

– Это в каком же таком доме?

Он ей говорит, что в Захаровке, в господском доме. И тут она ему такое сказала, что он чуть было задницей на пол не хлопнулся. Оказывается, она ни про какую Захаровку вообще не в курсе, она всю жизнь здесь в лесу прожила. Ну, студент ей, конечно, не поверил, слишком уж она была похожа на ту девку. Он её спрашивает:

– Значит, это не ты мою комнату подметала?

– Ты что, совсем сдвинулся? – она говорит. – Конечно, нет.

Ну, он подумал-подумал и сказал:

– А может, это была сестра твоя?

– Нет у меня никакой сестры, одна я на свете живу. Бабушка была, да померла давно.

Он спрашивает:

– А на какие шиши ты кормишься?

– Ну, – она отвечает, – летом грибы-ягоды собираю, зимой шью, пряжу пряду, холсты тку. Мне же много не надо. Перебиваюсь помаленьку.

Ну, поболтали они, потом девка эта накормила его щами да картошкой, постелила ему на лавке и лампу потушила. А студенту не спится, он же сразу в неё втюрился. Лежит всё, ворочается, переживает, а как полночь пробило, он зырит на неё, а она тоже на него глядит, и глаза у неё зелёные-зелёные, и светятся. Потом она говорит:

– Ну, чего же ты? Неужто боишься? Иди-ка сюда, милый.

Он пошёл к неё, лёг рядом, она его обняла и засос в губы поставила. И только, значит, она его засосала – у него огонь по всему телу пробежал, голова закружилась, и в ушах зазвенело. Он, понятное дело, сдрейфил смальца, а потом смотрит – ничего, жить можно. А девка его спрашивает:

– Ты меня любишь?

Он говорит – конечно, люблю. И ещё крепче её обнял.

– Значит, мой будешь. Сам-то хочешь этого?

Ну, он говорит, что хочет. Тогда она ему сказала:

– И пальцы твои, и глаза, и губы – всё моё будет. Не пожалеешь их?

Он, понятное дело, отвечает:

– Всё для тебя отдам!

И опять сквозь него огонь пробежал.

…А утром он глаза продрал – в избе пусто. Ни вещей никаких, ни мебели – будто никто там и не жил. Мусор только на полу валяется. И ясное дело, девки этой нигде нет. Студент тогда решил, что всё это ему приснилось. Вышел он, кобылу свою отвязал и домой вернулся.

А там его, оказывается, уже искали. Он рассказал, что с ним случилось, только про девку говорить не стал. Наврал, будто в лесу шалаш нашёл и там заночевал. А в доме бабка одна была, из прислуги, она ему и говорит:

– Повезло тебе, барин. Там рядом места нехорошие, нечистые. Добрые люди в тот лес ни за грибами, ни за чем не ходят. Там, говорят, стоит изба, а в избе ведьма живёт. И всех, кто к ней забредёт на огонёк, она губит. Сперва влюбит в себя, а потом из человека душу вытащит и чёрту несёт. За это он и дал ей такую силу.

Студент, конечно, только поржал. Он же в университете учился, ни в каких ведьм и чертей не верил.

А потом лето прошло. Студенту надо бы в город вернуться, каникулы-то тю-тю. Но он чем-то приболел малость и решил чуток погодить. Оно понятно, учиться-то никому неохота.

И вот однажды заметили, что девка эта бездомная, что комнаты подметала, забрюхатила. Ну, стали её спрашивать, кто же это её так обработал, а она вдруг пальцем на студента показала и усмехнулась. Тут, конечно, скандал случился, старый барин, генерал который, велел её высечь. Чтобы, значит, она хозяев своих не позорила. А потом он вообще её продал. За копейки какие-то, лишь бы избавиться. Ну, приехали за ней, посадили на телегу, а она вдруг, уже на телеге сидя, тыкает в студента пальцем и смеётся. А потом, когда уже лошади тронулись, ладонь к нему протянула и около его головы круг начертила.

Студент только посмеялся над этим. Что с дурочки взять!

А вечером у него голова разболелась, и его в постель уложили. А ему всё хуже и хуже. Врача, конечно, у них не было, в город послали, только врач не приехал. Осень же, дороги в грязи. Застрял, наверное, где-то.

А студент лежит весь красный, жар у него. С каждым часом ему все хуже. И вот, как в церкви полночь прозвонили, в окно птица влетела, здоровенная такая, чёрная. Он затрясся весь – окно же закрыто было, значит, выходит, что птица эта сквозь стекло прошла. И вдруг он слышит жуткий такой голос:

– Пора! Пора! Иди за мной!

И он смотрит – а он уже не в доме не в постели своей, а в лесу. Луна светит, красная вся, и деревья к нему ветки тянут, и кажется ему, что не ветки это, а лапы когтистые. И снова голос слышится:

– Вперёд! Вперёд!

У него со страха ноги прямо как ватные сделались, но он всё-таки пошёл за птицей. И не хотел идти, а словно его кто-то в спину толкал.

И дошёл он до избы, до той самой, где летом с ведьмой любовь крутил. Ну, дверь перед ним медленно так сама открылась, он вошёл, а дверь тут же за его спиной и захлопнулась.

В общем, глядит он – и видит, что уже не в избе стоит, а в огромном каком-то зале, еле-еле стены видны – так до них далеко. Вокруг шастают всякие скелетики такие маленькие, крысы, жабы, ящерицы, а главное – сидит в чёрном кресле та самая ведьма, улыбается ему. И свет непонятно откуда берётся, красноватый такой, и тени в нём пляшут.

Ну, взглянула ему ведьма в глаза и говорит:

– Здравствуй, милый. Вот и пришло время любви нашей. Ты же любишь меня?

Студент отвечает: «Люблю!», а у самого губы трясутся.

– Значит, пора, – засмеялась ведьма и посмотрела ему прямо в глаза. А студент вспомнил, что летом-то у нее глаза зелёные были, как у кошки. Но сейчас они уже не зелёные, а красные, словно нагретые угли. И вдруг из её глаз выплыл огонь и охватил студенту руки.

А ведьма смеётся:

– Эти руки меня ласкали. Теперь мои будут!

Студенту, ясное дело, больно, он дёргается, кричать хочет, но из горла – ни звука. И с места он сдвинуться не может, будто его на цепь посадили. А огонь выше поднялся, начал губы жечь. А ведьма всё хохочет:

– Эти губы меня целовали! Теперь я их себе возьму!

А языки пламени всё выше забираются, прямо ему в глаза.

– Этими глазами на меня твоя душа смотрела. Теперь моя над нею власть!

И тут студента такая страшная боль скрутила, что он сознание потерял. А когда очнулся, видит – он в своей комнате на постели лежит, а вокруг все бегают, хлопочут. И говорят ему, что утро уже, что он всю ночь бредил, насчёт какой-то ведьмы кричал.

Но, он тогда собрал все силы и рассказал про то, что с ним случилось. А только закончил – судороги у него начались, закричал он жутким голосом и помер.

Доктор приехал, так понять и не смог, что же со студентом стряслось, что за болезнь такая.

Потом его хоронили. Поп сперва всё хвостом крутил, говорит, он с нечистой силой контачил, нельзя мне его отпевать. Но генерал попу пригрозил, поп и согласился.

А время уже позднее было, когда службу начали, и вот в полночь гроб сам собой стал открываться.

Все сдрейфили, понятное дело, к стенам отшатнулись, бабы визжат, а гроб открылся, и встал из него студент. Все смотрят – а у него лицо сожжённое, глаз нет – только две чёрные дырищи, а вместо рук одни обгорелые кости.

Ну, поп малость очухался, стал молитвы читать от бесов, и труп тогда затрясся и у всех на глазах растаял, а вдали, из леса, плач послышался.

Вот так. Потом мужики эту ведьму изловить хотели, искали по всему лесу её дом, а когда нашли, видят – нет там никакой ведьмы. Гнильё одно. Они хотели избу поджечь, а она не загорается – сырая вся. Ну, они плюнули и пошли себе.

С тех пор все этот дом стороной обходят. Иногда, говорят, ночью свет в окнах зажигается. А ещё рассказывают, в лунные ночи, как вот сейчас, бродит по дому призрак того студента. До рассвета ходит, костяшками своими обгорелыми всюду шарит, хочет ведьму найти, а что нету её, не видит – глаза-то у него сожжённые.

Между прочим, однажды, давно уже, пацаны деревенские решили смелость испытать, в дом забрались, а когда в полночь привидение появилось, они сразу воздух спортили. Такой мандраж на них нашёл, что с места сдвинуться не могли. И привидение случайно одного пацана коснулось, тот вздрогнул весь, будто ток сквозь него пропустили. А утром на плече у него появилось синее пятно. Ребята ему говорят, надо в церковь сходить, взять святой воды, чтобы пятно смыть, но пацан сдрейфил, потому что тогда про всё рассказать придётся. И его за это дома выдерут. И не пошёл в церковь, а днём ему плохо стало, температура поднялась до сорока градусов, и к вечеру он умер. И врачи понять не смогли, что и отчего, пятно на плече заметили, конечно, но подумали, что обычный синяк.

Так что все этот Ведьмин Дом за километр обходят. Лет двадцать, наверное, там никого не было. Ясно теперь, что это за дом?

…Все молчали. Серёга смотрел, как шевелятся на полу лунные блики, и думал. Интересная сказка, чего уж там. Жаль только, что сказка, потому что по правде такого быть не может. А хотелось бы… Но что поделать – не бывает никаких ведьм и привидений, это же наукой доказано.

А Санька лежит, наслаждается эффектом. Прочитал, наверное, в какой-нибудь книжке и досочинял про дом в здешнем лесу. И рассказывает, авторитет себе зарабатывает. Жёлтые глазки довольно поблёскивают. Хоть в темноте и не видно, но Серёга знал – поблёскивают. Вообще этот Санька в последнее время весьма обнаглел. Вырубается, всё время командует, основного из себя строит. Про таких говорят: «Кашки-борзянки объелся.» Да было бы хоть с чего. Мускулы-то как жёванная верёвка. Сегодня на спортакиаде мяч всего лишь на пятнадцать метров кинул. Другого бы засмеяли – хиляк-разрядник, а ему всё с рук сходит. Липнут к нему пацаны прямо как мухи. Наверное, потому, что умеет он других себе подчинять. Причём он ведь не как Лизка, председатель отряда, он не орёт с посиневшей мордой: «Отряд! равняйсь!» Он, Санька, по-хитрому действует, тихо. Одному что-то шепнёт, другому… Когда надо – посмеётся, когда надо – соврёт что-нибудь с самым серьёзным видом. И ещё он здорово умеет обзываться. Чувствует, кому что бросить, и чтобы человеку обидно было, и остальным смешно. Вот и попробуй тут возмутиться. Все скажут: шутка-нанайка, понял?

А теперь он, видно, решил страшными сказками народ взять. Пацаны же все рты пооткрывали, слово пропустить боятся. Да и вправду интересно слушать, хоть и мура это всё.

– Мура это всё, – сказал Серёга и нарочно зевнул. – Всё ты, Санёк, лапшу на уши нам вешаешь. Будто сам не знаешь – не бывает никакой нечистой силы.

– Заткнул бы ты, Серый, глотку дырявой лодкой, – немедленно откликнулся Санька. – Сунь голову в тумбочку и утихни. А то смелый больно. Попробовал бы ты, как те пацаны, ночку в Ведьмином Доме просидеть. Небось, было бы радостей полные штаны.

Ребята немедленно захихикали. Они бы и в голос заржали, но опасно. Разбудишь ещё, чего доброго, вожатого Мишу, придёт, надаёт щелбанов…

Да, здорово язык у Саньки подвешен. И ничего с ним не поделать. По морде надавать? Это несложно, но ребята не поймут. Раньше бы поняли, а сейчас… Сейчас они за Санечкой как щенки за мамкой. Не драться же со всей палатой…

– Ну как же, как же… Да ничего со мной не случилось бы в этом доме. И вообще, откуда ты всё это взял? Про студента про этого, про ведьму? Сам, что ли, их видел?

– Раз говорю – значит, знаю, – голос у Саньки был спокойным и слегка усталым. Точно глупые малыши отвлекают его от взрослых, солидных дел, но по доброте душевной приходится всё же им отвечать. – Мне батя рассказывал. Он ведь сам из Захаровки, родился там. И пацанов этих, что в доме сидели, лично знал. Так что, Серый, молчал бы ты в тряпочку. Сам-то на их месте сдрейфил бы, я же тебя знаю. Что поделать – кишка тонка.

Нет, такое спускать ему нельзя. Промолчишь сейчас – и до конца смены все пальцами на него показывать будут: кишка тонка. Налипнет эта кличка, попробуй потом от неё избавиться.

Ну прямо руки чешутся засветить ему в глаз… Если бы этот слизняк драться умел! А то ведь захнычет, и окажешься не только трусом, но и гадом. Все скажут – если у тебя мускулы, значит, слабых можно бить, да? А уж отомстит Санечка будь-здоров, это он умеет.

– У тебя у самого кишка тонка! А я хоть сейчас на спор в этот самый Ведьмин Дом пойду, – сглотнув вязкий комок в горле, произнёс Серёга. – Тоже мне делов – ночку в избушке-развалюшке отсидеть.

– Да ты трепешься всё. По-настоящему-то спорить забоишься, – лениво протянул Санька и отвернулся к стене. Похоже, собрался спать.

– Я? Забоюсь? Ну ладно, я завтра на спор после отбоя туда пойду и всю ночь там отсижу. К рассвету вернусь.

– Ну что ж, это уже интереснее, – помолчав, отозвался Санька. – Только вот чем докажешь, Серый, что и вправду в доме торчать будешь, а не в лесу под кустом?

– Ну, а чем доказать?

Санька немного подумал. Остальные тоже насторожились и ждали, что будет.

– Значит, так, – придумал, наконец, Санька. – Я у тебя сегодня книжку видел, библиотечную, «Дети капитана Гранта». После завтрака мы всей палатой пойдём в лес, к Ведьминому Дому, и в окошко твоих капитанских деточек бросим. А ты, когда вернёшься оттуда, книжечку эту обратно принесёшь. Если, конечно, вернёшься… А чтобы ты целую ночь там высидел, сделаем так. Лёшка тебе свечку даст, не жмотись, Лёшка, я у тебя видел. Зажжёшь в Доме свечку, можешь там книжку свою долбанную читать. До утра свечка почти вся обгорит, назад огарок притащишь. Ну как, идёт?

Серёга представил себе, как он зажжёт в Доме свечку, и по стенам запляшут косматые тени. Изнутри поднялось что-то серое, мутное. И кто его за язык тянул? Но не отступать же теперь…

– Ладно, идёт! На что спорить будем?

Санька опять задумался.

– Ну, не на жевачку же, – протянул он наконец. – Тут по-крупному надо, чтобы интересно было. А давай вот так. Ты выиграешь – я твоим рабом буду, я выиграю – ты моим. А то что-то больно борзым ты стал. Надо бы и повоспитывать.

Серая, мутная гадость зашевелилась, заклокотала в горле. Да уж, зря он затеял этот спор. Игра в «рабство» волной прокатилась по лагерю в прошлую смену, и Серёга хорошо помнил, что это такое. Проиграешь – и Санька по-всякому издеваться начнёт, полдники станет отбирать и всё такое. А ответить нельзя. И даже не потому, что весь отряд излупит. Его-то, может, и не излупят – побоятся. Но ведь пальцами тыкать начнут – не выдержал, значит, нарушил своё слово. Значит, струсил, значит, нет у него никакой воли. И никто с ним дружить не захочет, и ни в одну игру его не примут. Все только и будут, что дразниться, даже девчонки, даже малышня. Тогда уж лучше вообще в этот лагерь не ездить.

И получается, что бунтовать нельзя. Зубы стисни, а терпи. Чтобы всё по-честному было. Докажи, что у тебя характер есть, что ты настоящий мужчина.

Что ж, ничего другого не остаётся, как победить Саньку. Отсидеть ночь в Ведьмином Доме. Между прочим, тогда Санечке кранты. В рабстве-то его Серёга держать не станет, противно это, но и без того ясно, что сделается он тише воды, ниже травы… И наверное, больше сюда не приедет. Вот здорово!

– Ладно, я согласен, – твёрдо сказал Серёга и вылез из-под одеяла.

– Только чтобы уговор до конца смены действовал, – уточнил Санька.

Ни фига себе, до конца смены! Он что, сдурел? Обычно пари «на рабство» заключались на день, на полдня – и не больше. Кто ж такое выдержит – до конца смены? До него ещё две недели… Впрочем, ладно, пусть будет по-Санькиному. А то начнёт вопить, что Серый сдрейфил, что кишка тонка. Да и вообще Серёга не собирался проигрывать.

– Идёт. До конца так до конца.

Тогда Санька выбрался из кровати и, прошлёпав по скрипучим доскам, протянул Серёге ладонь. Тот сжал её и незаметно поморщился. Лапа у Саньки оказалась липкая и мокрая. Противная лапа.

– Эй, пацаны, разбейте кто-нибудь, – велел Санька. – Например, ты, Маслёнок.

Лёшка Маслёнкин, вздохнув, выполз из-под одеяла, разрубил сцепленные руки и отправился досыпать. Кровать под ним скрипнула и жалобно простонала.

– Значит, пацаны, все свидетели. – добавил Санька. – Чтобы потом не было никакого вырубона. Ладно. Спать пора.

И он замолчал, отвернувшись к стене. Скоро засопели и другие, но к Серёге сон не шёл. Сперва жужжала муха, потом она отправилась куда-то по своим мушиным делам, но вместо неё ворвалась с улицы злобная стая комаров и начала концерт. Только глаза слипнутся – прозвенит сволочь над ухом, хлопнешь ладонью, уху больно, а комару хоть бы что. Позвенит вдали, и потом к другому уху присосётся.

Неужели всю ночь летать будут? Им что, спать необязательно? Спят же они когда-нибудь? Хотя они, наверное, днём спят, а ночью поднимаются и летят на кровавую охоту. И ладно бы кровь пили, так они же ещё и звенят к тому же, спать мешают. Хорошо бы изобрести такое средство, чтобы нажал кнопочку – и все комары вокруг дохнут. И почему учёные до сих пор этим не занялись? Дело ведь нужное.