Когда мы добрались до деревни, солнце уже показало край из-за горизонта. Впрочем, вряд ли кто-то обращал внимание на такую малость — я едва переставляла ноги от боли в обожженном теле, Ника то и дело сплевывала густую, темную кровь и пыталась унять рвотные позывы. Она уже иторгла из себя все, что могла, едва соотнесла собственные окровавленные руки и развороченное тело колдуна. Мы кое-как оттерлись снегом в ближайшем леске — благо, там он не успел растаять — но все равно чувствовали, будто с ног до головы измазаны в крови. Колдуна пришлось уволочь подальше в лес — еще полчаса мучений, боли и отчаянных ругательств — а следы на кладбище вытоптать и забросать свежей землей. Иконы Ника воровато поставила обратно — святости они не растеряли, хоть и лишились большей части выгоревшей краски. Само дерево тоже обуглилось по краям, а мою кожу мы кое-как отскребли, но мне казалось, что даже на другом краю земли я буду чувствовать их прикосновение и чуять запах паленого оборотня.
После этих манипуляций мы привели себя в порядок — я натянула джинсы с прожженными в них дырами, кофту и ботинки, сверху напялила кое-как оттертую и драную во всех местах шубу, Ника вывернула наизнанку джинсовку, скрывая следы крови. И мы медленно, пошатываясь, двинулись к деревне.
Церковь обошли по переулкам, благо внимание всей деревни было сосредоточено на разборе завалов. От площади слышался шум, но без криков ужаса, так что, скорее всего, до подвалов еще не добрались. Мы кое-как добрели до дома головы, после чего мое тело решило, что с него достаточно и рухнуло в глубокий обморок.
Очнулась я от въедливой, зубами вгрызающейся в руки боли. Не сразу вспомнила, что же все-таки случилось, а когда вспомнила… Мои руки!!!
— Лежи смирно, не то будет еще больнее! — прикрикнула Ника. Ее голос я узнала раньше, чем открыла глаза и только это сестрицу спасло. Судорожно вдохнув сквозь сжатые до хруста зубы, я зажмурилась и заставила себя расслабиться. Это было сложно сделать, учитывая, что руки дергало так, словно их глодала стая голодных собак. По-сравнению с этим боль в обожженном лице и груди уже не была такой сильной.
— Насколько все плохо? — прошипела я, когда она закончила перебинтовывать руки и затихла возле меня.
— Алиса… — сочувственный тон ей давался с трудом, поскольку был непривычен и от этого стало только хуже. Если уж Ника начала проявлять сочувствие…
Не выдержав, я открыла глаза, обнаружив, что лежу маленькой комнатке, явно мужской, судя по разбросанным вещам. Судя по запаху — не так давно отсюда выселили Гришку. Значит, мы у головы.
Ника скорбным сусликом застыла у кровати. Выглядела она — краше в гроб кладут. От наведенной красоты не осталось и следа, худое лицо осунулось, кожа серая, как у покойника, под глазами синяки.
Я заставила себя перевести взгляд на руки. Зря боялась — разглядеть что-то за двухсантиметровым слоем бинтов не представлялось возможным. Пожалуй, я бы смогла боксировать. Ну, по крайней мере, пальцы мне не отрезали…
— Я сделала, что могла, — глухо, в ответ на мой вопросительный взгляд ответила Ника. — Но без силы…
— И хорошо, что без силы, — я постаралась скрыть разочарование. — Значит, эти твари действительно ушли… Что это было вообще?
— Старшие сущности, — Ника, убедившись, что я не собираюсь рыдать над безвременно почившими конечностями, несколько расслабилась и упала на стул у кровати. — У меня.
— А у него? — переносить боль было проще, отвлекаясь на что-то другое, поэтому я заставила себя сесть. Ника помогла натянуть свободное платье-рубашку, после чего я вновь надолго зависла на кровати, набираясь сил для следующего рывка. Ощущения были такие, словно меня пережевали и выплюнули.
— Еще не поняла, — она пожала плечами. — Большая часть бумаг осталась под завалами в церкви, а те, что я успела захватить, касаются в основном экспериментов по выведению…
Поддерживаемая сестрицей, я добралась до кухни. В доме царила тишина и сестрица самовольно нацедила мне куриного бульона. Села рядом, неуверенно держа ложку в руках.
— Давай уже, — смирилась я. Есть хотелось сильнее. — Сколько я провалялась?
— И дня не прошло, — успокоила меня Ника. Руки ее дрожали. — Гришка с отцом разбирают завалы.
— А участковый? — со страхом спросила я.
— Там же, — Ника нахмурилась. — Старается найти подвал раньше, чем другие. Иначе боюсь, что ничем хорошим…
— Ты ему рассказала? — недовольно спросила я, отодвигая тарелку. От горячего слипались глаза, но спать было не время.
— А у меня был выбор? — снова нахмурилась сестрица и я поняла, что разговор с участковым прошел на повышенных тонах. — Ты б его видела… Он бы из меня душу вытряс, если б та еще была…
— Она есть, — отрезала я.
— Сомневаюсь, — прошептала Ника. Бросив ложку, она отошла в сторону, обхватив себя руками. — Только не после того, что ты сделала.
— Ника… — виновато начала я, но она махнула рукой, заставляя меня замолчать.
— Ты только не подумай, что я жалуюсь. Если бы не ты, эта тварь вырезала бы всю деревню и пошла дальше. Я думала, что смогу ее контролировать, но…
— Она давно уже управляла тобой, — отрезала я, выползая из-за стола. — Вчера, у церкви, ты почуяла магию и тебя словно подменили! Нам остается только быть благодарными, что твоя сущность решила сначала пообедать своей соотечественницей, а потом уже заняться другими!
Мы надолго замолчали, переваривая случившееся. Казалось странным даже для меня обсуждать такие неестественные вещи в обычном деревенском доме, где под окнами завывает кот, а из курятника горланит петух.
— Я чувствую внутри пустоту, — наконец, подала голос Ника. — Словно вместе с сущностью ушло что-то еще… Что-то важное.
— Просто она слишком долго была в тебе. Успела угнездиться, — ворчливо ответила я. Честно сказать, боль в руках была насколько адской, что на другие эмоции просто не оставалось сил, поэтому к словам Ники я отнеслась весьма равнодушно. Кошачьи завывания приобрели особенно страдальческий оттенок — пришлось выйти в сени, кое-как открыть дверь. Кот бросился ко мне, словно не видел целую вечность. Я позволила себя обнюхать с ног до головы, лишь после этого он унялся и занял стратегическую позицию на моем плече.
— Делать тебе больше нечего, таскать его… — заметила Ника, когда я вошла в гостиную, где она, развалившись на толстом ковре, пыталась разобраться в бумагах мага. Выглядели те весьма нелицеприятно: порванные, в грязи и крови, измятые… Перед ней уже лежала толстая тетрадь, в которую аккуратно заносились все добытые сведения. Это мне весьма не понравилось. Лично я стояла на позиции «с глаз долой — из сердца вон» и копаться в этом не собиралась. Колдун мертв, оборотни его недоделанные тоже мертвы, вот и ладно.
— Ты знаешь, что первой он изменил твою прабабку? — неожиданно спросила Ника, поднимая глаза. Я огляделась, доковыляла до кресла и с тяжким вздохом в него упала.
— Он ее убил?
Ника почесала нос, прищурившись, разглядывая расплывшиеся строчки.
— Поймал, я так понимаю — эксперимент проводился над живым оборотнем. Причем ему кто-то помогал. Думаю, кто-то из местных — тут не написано.
Час от часу не легче.
— Генка? — я прикрыла глаза, чувствуя, как наваливается усталость. Не хотелось не только что-то делать, но даже думать. Мысли ворочались с трудом.
— Не знаю, тут только про нее написано, а остальное я не успела забрать, — горестно призналась Ника. — Еще есть кусок — она помахала обрывком листа — про узлы силы.
— Чего? — я равнодушно приоткрыла один глаз.
— Неважно, ты не поймешь, — вздохнула сестрица и снова надолго замолчала. Я в итоге задремала и очнулась только, когда окончательно стемнело — вернулись Гришка с отцом, все в пыли и грязи. Увидев меня, они шумно возрадовались, чем напугали кота — тот сорвался с моих колен, добавив к общему ущербу две длинные кровавые царапины на бедрах.
— За домом твоим Машка присматривает, — когда я попыталась убраться на свою половину деревни, меня остановили и усадили обратно. — Скотина накормлена, яйца собраны, печь протоплена, кот — зараза злобная — накормлен. Сиди и не высовывайся.
Я села. Сидела целых три дня, даже не слишком маясь от безделья — боль не утихала, уставала я, едва добираясь до кухни и обратно, а потому не особо интересовалась происходящим вне дома. Ника окопалась в зале и никого туда не пускала — разве что Гришка вечером второго дня приволок ей груду пыльных бумаг пополам с кусками кирпичей. Но за этот подвиг был на радостях расцелован. Участковый не появлялся — или заходил, когда я спала, очень удачно подгадывая моменты. По словам Ники, у него были большие проблемы — завалы еще не до конца разобрали, но подвал нашли и найденное там в тайне сохранить не удалось, что вызывало бурю в стакане. Деревня кипела и бурлила: одна половина считала священника невинно пострадавшим, другая — непосредственным участником творившихся зверств, но обе единогласно желали его найти. Докатилось и до областного центра, вследствие чего посыпались проверки всех мастей: от патриарха, который должен был прибыть через неделю, до тут же объявившихся фсбшников. До кучи деревню наводнили маги, экстрасенсы и прочие охочие до паранормальщины личности, включая уфологов. Местные нехило заработали на аренде комнат, а магазин озолотился, даже учитывая скудный ассортимент. Прибыло и высокое полицейское начальство с целым взводом ОМОНа, которые посильно поучаствовали в разборе церковных завалов и восстановлении могильных памятников. Бедному Алексею Михайловичу прилетело со всех сторон, отчего он целыми днями копался в обломках, а ночами строчил отчеты и объяснительные, выглядел, по словам Ники, хуже некуда и стал сильно нервный. Официальная легенда была такова, что, совершая ночью обход деревни, он услышал шум в церкви. Доблестный участковый кинулся туда, но не успел войти внутрь, как церковь начала рушиться и ему прилетело куском штукатурки по голове. Причиной разрушения здания официально признали алхимические эксперименты, тактично обозвав этим то, что обнаружилось в чудом уцелевшем подвале. Участкового, как оказалось, спасла я, дожидавшаяся его в это время на улице. Мы, оказывается, прогуливались под луной — уже каждая собака в деревне знала, что мы «встречаемся». Очевидно, Гришка по полной распускал слухи.
Эту версию в сильно сжатом и ускоренном темпе я услышала от Гришки как раз перед словами:
— И теперь с тобой хотят поговорить…
Уточнять, кто именно, не понадобилось — в комнату уже входили двое мужчин в погонах и зимних полицейских куртках. При виде моих рук их нахмуренные лица чуть разгладились — очевидно, ожоги послужили доказательством героического спасения участкового.
Ника технично слилась вместе с документами еще до их прихода — когда спустя полчаса я заглянула в зал, ее уже не было.
Несмотря на шумиху, допрашивали они меня недолго и весьма лениво — очевидно, уже все выяснили от Гришки и мои ответы их устроили.
— Думаете, священник взорвал себя? — когда их вопросы иссякли, я решила задать свои, пока есть возможность.
Следователи переглянулись.
— Тело не нашли, — осторожно произнес один из них, более молодой и оттого жалостливый. — Но там все разворочено, трупы кусками — поди пойми, какие из них от священника?
— Я знаю, что в деревне двое пропали — кивнула я, решив под шумок спихнуть парочку трупов со своей совести. — Генка — алкоголик местный, и Антон — Алеша его за кражу задержал, а он сбежать пытался и…
— Мы знаем, Алиса Архиповна, — перебил тот, что старше. — Алексей Михайлович все рапорты предоставил. Оставьте заниматься этим делом нам, а сами лучше отдыхайте. Вам и так досталось.
Очевидно, в версию о невиновности священника они не верили. Как выяснилось позже — не зря, ибо тот оказался давно от церкви отлученным и сюда попал только по причине полнейшей глухомани местности.
Утром третьего дня я все-таки взбеленилась.
— Руки уже не отвалятся, — потрясая только что снятыми бинтами, заявила я Гришке. — А заживать они могут и в собственном доме. Хватит!
Честно сказать, о заживлении речь шла весьма условная — кисти были больше похожи на обваренные куски сырого мяса, чем на человеческие руки, но уже покрылись тонкой, прозрачной пленкой новой кожи. Человек бы после таких ожогов не выжил, а я… Я еще поборюсь. Уходила я не столько потому, что жаждала покоя (эта причина тоже присутствовала — дом головы походил на растревоженный улей, хоть в мою комнату никто и не заходил), сколько из-за Ники. Паршивка урвала момент и скрылась вместе с бумагами в моем доме.
Поэтому, несмотря на возражения Гришки, я с его помощью натянула пуховик, теплые ботинки и отправилась к себе.
За время моего вынужденного затворничества зима окончательно вступила в свои права — с самого утра шел снег, небо было низким и серым, а ветви деревьев, согнувшись до земли, застыли в неподвижности. Со стороны центральной площади слышался шум, дверь дома участкового распахнулась, выпуская следователей, но я, не поздоровавшись, устремилась к мосту, надеясь избежать общения. Честное слово, знала бы, что влипну в такую историю — осталась бы в городе! Уехала, называется, в глушь, покоя захотела…
Не успела я зайти в калитку, как на меня с радостным визгом налетела Машка:
— АААААИИИИИИИ! — и повисла на моей шее, как камень на веревке. Охнув, я растопырила руки, чтобы она их ненароком не задела, и застыла на месте, пережидая приступ ее любви. Это оказалось не так-то легко: она непременно жаждала показать, каких успехов добилась в ведении моего хозяйства.
— А я все-все делала, что нада! — верещала девица, уцепившись за мой локоть и волоча в сарай. — И чистила и топила и поила и кормила и…
В сарае и правда можно было с пола есть. Чистая солома, в печке полыхал огонь, куры важно расселись по очищенным от помета насестам, коровы через пролет приветственно замычали, пережевывая утреннюю порцию мешанки.
— А еще я дома убралась! — гордо закончила Машка. Я насторожилась. У меня же там… Ой е…
Но все оказалось не так плохо. Травы как висели под потолком, так и остались, все деревянные поверхности выскоблены, банки с порошками, мазями и сборами аккуратно составлены в большой деревянный ящик, кокетливо накрытый вязаной скатертью. Посреди этой благодати прямо на полу восседала Ника, зарывшись в бумаги. При виде меня она скривилась.
— Мань, — осторожно уточнила я, тщательно обследовав все свои банки-склянки, пучки и связки и убедившись, что ничего не перепутано, и — о чудо! — даже тот сбор, что я так и оставила недоделанным на столе, был собран правильно и перемолот в порошок. — А откуда…
— Теть Лис! — авторитетно почесала нос девица, важно косясь на меня. — Ну я ж не дурочка!
Я не нашлась, что ответить на этот аргумент.
— Я ей сказала рецепт, — пояснила с пола Ника.
— Угу.
— Она молодец.
— Мгм…
— Серьезно. Взяла бы ее в подмастерья…
— Э?
— Продавали бы…
— НИКА!
В общем, Машка убралась только после заверений, что я всем довольна и при случае научу ее новым рецептам. Я скрепя сердце согласилась, представляя, как отнесется к этому ее суеверная бабка.
Когда за ней захлопнулась дверь, я решительно повернулась к Нике.
— Дай сюда эту дрянь.
Сестрица вцепилась в бумаги, как в драгоценности:
— Ни за что! Ты хоть представляешь, сколько здесь всего?!
— Тоже захотела послушных собачек?! — зарычала я, наступая на нее. — Ты хоть понимаешь, сколько народу из-за этого погибло?! Ты тоже, между прочим, пострадала!
— Ну я же не чокнутая, — резонно заметила Ника, пятясь задом по полу и подгребая под себя бумаги. — Алиса, брось! Хочешь это сжечь — пожалуйста! Но давай сначала разберемся, что вообще произошло! Чего он хотел? Кто с ним работал?
— Тебя участковый покусал? — заподозрила я, но наступление прекратила и уселась на стул, устало сгорбив плечи. — Ника, я устала. Устала от постоянного выслеживания неизвестно чего. Устала ждать очередного удара. По мне, так плевать, чего он хотел — главное, что все закончилось.
— Но была же ведьма! — не уступила сестрица. Убедившись, что я не собираюсь отнимать ее сокровища, она встала с пола и, пошуровав в печке, достала казанок с тушеной картошкой. С мясом. Рай. — Ты же сама рассказывала, она едва не угробила участкового, Антон говорил о ведьме!
— Вполне возможно, в ту ночь я видела отца Дмитрия, — я смущенно почесала нос и вонзила вилку в картошку. Держать приборы получалось с трудом, заново перебинтованные руки не гнулись и не слушались. — В темноте, издалека… Могла и перепутать платье с рясой.
— Предположим, — заупрямилась сестрица. — А кто тогда пришел за ключами к сыну фельдшера? Мальчик ведь сказала «бабушка». И в записях этого чокнутого тоже упоминается, что ему помогали, — она порылась на полу, торжественно выудила стопку скрепленных степлером листов, и зачитала: — «Вчера мне пришлось расплачиваться. Эта зараза не желает уходить, пока не получит свою плату. Нужно было обратиться к кому-нибудь другому, но где еще найдешь в этом захолустье…»
Тут она замолчала и многозначительно уставилась на меня. Я подавила зарождающуюся в желудке дрожь и проглотила ставшую вдруг безвкусной картошку.
— Ты правда хочешь оставить его сообщницу у себя под боком? — тихо спросила сестрица.
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — честно призналась я. Потом вздохнула, отодвинула недоеденное и уставилась на нее: — Ну почему бы не передать эти бумаги участковому? Это его задача — разобраться в чем дело.
— Он уже попытался разобраться, — презрительно фыркнула Ника, но за этим презрением я разглядела и кое-что другое: жажду власти, жажду знаний, которыми обладал отец Дмитрий. Мне хотелось бы думать, что Ника не похожа на него, что она никогда не пойдет на такие зверства, но… Черная магия, есть черная магия. Сестрица жаждала власти ничуть не меньше. Разве что, я надеялась, случившееся ее хоть чему-то научило.
Может быть, господь откликнулся на мои молитвы, не знаю, но вечером этого же дня деревню потрясло новое событие.
Я узнала о нем совершенно случайно — сил больше не было находиться в четырех стенах. Заниматься травами, как и хозяйством, руки не позволяли, а сидеть и глазеть на Нику мне быстро надоело, так что я, пользуясь сгущающимися сумерками, вымелась на улицу, надеясь хоть там найти долгожданный покой — руки болели и чесались немилосердно, хоть ты на стенку лезь. Я надеялась, холод уймет хотя бы чесотку. Была еще смешанная со страхом надежда перекинуться, но об этом я, честно говоря, боялась даже думать. После того, что произошло на кладбище, мысль о том, чтобы вывернуться наизнанку, пусть даже по собственному желанию, вызывала во мне приступы ужаса, но при этом не избавляла от потребности. Это противостояние приводило меня в еще большую агонию, чем изуродованные руки.
Снег продолжал идти, поэтому хмурый день перешел в ранние сумерки. На хуторе было тихо — сюда всеобщая шумиха не докатилась, так что я спокойно вышла на задний двор, добрела через огород до туалета, а там под прикрытием дощатой будки перелезла через низкий заборчик и, буравя валенками сугробы, зашла в лесок. Вечернюю тишину здесь мало что нарушало — только дятел долбил какое-то дерево, мыши шуршали под слоем снега, да изредка с шелестом падал снег с веток. На опушке находились кусты дикой малины, которые я почти полностью обобрала еще осенью, а за ними — небольшая полянка с удобным широким пнем, на которую я присобачила в свое время столешницу. Некоторые вещи нельзя выносить из леса, например — чемерицу. Ее сушат и варят только в лесу, иначе свои свойства она теряет.
Теперь столешница пригодилась для другого — добравшись до нее, я уселась, словно на табуретку, и замерла неподвижно.
Темнело. Дыхание мое замедлилось, выровнялось, стало синхронным с мерными вздохами леса. Даже боль постепенно отступила.
И только я, наконец, почувствовала, что обретаю долгожданный душевный покой, как с того берега широкой дугой хлестнуло черной волной проклятия.
Меня зацепило краем, но и того хватило — ни с чем не перепутаю тот гнилостный, тошнотворный смрад — точно так же воняло в подвале Церкви, хотя тогда я думала — от трупов. Но нет. Это был запах чужой силы, чуждый, ненормальный. Отвратительный.
Сердце мгновенно забилось быстрее, разгоняя по венам адреналин. Плюнув на звериную ипостась, я подхватилась и через соседское поле помчалась напрямки к мосту, у которого нос к носу столкнулась со встопорщенной Никой.
— Ты тоже чуешь! — выдохнула она. Зрачки ее были расширены, волосы стояли дыбом, а ноздри подергивались, словно у почуявшей след гончей. Я кивнула и устремилась дальше, мимо лениво бредущей по мосту Машкиной бабки.
— А я говорила! — завопила позади меня приотставшая Ника. — Еще ничего не кончилось!
Будь мы на этом берегу в момент проклятия, найти эпицентр не составило бы труда, но, к сожалению, к тому моменту, как мы пересекли мост, «круги» уже слишком далеко разошлись по воде и стали затихать. Запах все еще чувствовался, пропитывая морозный, неподвижный воздух, но определить его источник уже не представлялось возможным. Мы закрутились на пятачке перед мостом, наверняка приводя в смятение окрестную публику. Еще не было и семи вечера, хотя и почти стемнело, поэтому на улице были кое-какие люди — крутились на рыночной площади подростки, у крыльца полицейского участка толпились отъезжавшие ОМОНовцы и ФСБшники, явно надеясь успеть к вечернему чаю домой. Конечно, Церковь была обследована вдоль и поперек, а дело можно писать и в более комфортных условиях. Честно сказать, я обрадовалась их отъезду — чем меньше людей совали нос в мои дела, тем лучше.
Инстинктивно, мы с Никой направились в одном направлении.
Завалы выглядели теперь так, словно в куче с мусором покопались муравьи — колокол оттащили в одну сторону, похожий на клистир купол в другую, груду целых и битых кирпичей в третью… Между всеми кучами были протоптаны тропинки, самая широкая из которых вела ко входу в подвал, сейчас перегороженному желтой лентой.
— Хоть бы охрану поставили, позеры, — фыркнула Ника, без зазрения совести пролезая через ограждения. Я, оглядываясь, последовала за ней. Сам подвал был наполовину разрушен, но все обломки отсюда уже убрали. Как и части тел — этот паззл городским патологоанатомам придется собирать еще долго. Остались только пятна крови, изрядно присыпанные известкой, даже запах почти выветрился. Кто-то забыл фонарь у входа и Ника тут же его включила, отчего теперь я подслеповато щурилась, не успев перестроить зрение.
— Пусто, — констатировала сестрица, оглядываясь.
Я на всякий случай заглянула в камеру, где держали Антона, но никого не обнаружила. В каком виде его нашли следователи? Если в таком же, как я, то у них должно было появиться много вопросов.
— И что теперь? — нетерпеливо уточнила я, когда мы с облегчением выбрались наружу. — Что это было и где его искать?
И тут мимо нас, огибая площадь по центральной улице, с воем пронесся полицейский уазик. За ним, словно свора дворовых собак, с лаем промчались машины ФСБшников и ОМОНовцев. Мы переглянулись.
— Вперед, — командирским тоном распорядилась Ника, первой устремляясь следом за ними. Благо, потерять такую кавалькаду — даже ночью — не представлялось возможным. Деревня была маленькой, а церковь стояла на пригорке, так что нам было отлично видно где они остановились, осветив полквартала фарами. Уже на подходе я заметила, как из уазика, придерживая сумку двумя руками, выбирается Глафира Андреевна и тут же поделилась наблюдением с Никой.
Мы тревожно замерли на перекрестке, не доходя пары домов до того, в который сейчас вваливались ОМОНовцы, оттеснив участкового. Раскидистые кусты рябины служили отличным прикрытием. Наверное, у обеих сейчас в головах было одно и то же — неужели еще один неооборотень, неужели мы не всех видели в подвале? Эта мысль не давала мне покоя, хоть Гришка и убеждал, что обшарил всю деревню и окрестные леса в поисках тварей, но никого не нашел. Следов тоже. И все же… Антон в звериной ипостаси был глуп, как пробка, а может быть, просто хотел, чтобы его нашли? Кто теперь узнает?
Но спустя пару минут ОМОНовцы гурьбой вывалились из дома, приставив к воротам снятую с петель калитку, и уже спустя пятнадцать минут (я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и поглядывала на часы) отбыли вместе с ФСБшниками в направлении города. Я слышала, как они прощаются с участковым, в то время как фельдшер совершенно спокойно в одиночестве вошла в дом.
— Ничего не понимаю, — Ника, нахмурившись, наблюдала за этим действом, повиснув на стволе рябины.
— Слезай, — приказала я, когда машины уехали, а окрестные зеваки, набежавшие на шум, начали расходиться. Участковый скрылся в доме и мы, дефилируя мимо, свернули туда же. Это был обычный деревенский дом: довольно старый, вросший наполовину в землю, с покосившимися воротами, но все же покрашенный и выметенный от снега. Очевидно, у того, кто здесь жил не хватало сил на капитальный ремонт, зато хватало упрямства тратить дни напролет на покраску. Таких домов было много в деревне и жили в них в основном старики, так что еще в сенях я почувствовала затхлый старушечий запах, а следом — вонь чужого колдовства и острый, железом отдающий на зубах запах крови.
В холодных, неотапливаемых сенях было темно и сыро. Старые доски скрипели под ногами, так что подкрасться незаметно было совсем невозможно. Поэтому наше появление было сразу замечено: дверь в дом мгновенно распахнулась, едва я неосторожно наступила на особенно скрипучую половицу.
— Здравствуйте, участковый, — сглотнув, я медленно отклонилась в сторону от направленного мне в лицо духа табельного пистолета. И неизвестно что еще было страшнее: видеть перед носом оружие или его ледяной взгляд. Который, впрочем, тут же смягчился до просто злобного.
— Алиса Архиповна, какого хрена вам тут надо? — невежливо высказался он, убирая пистолет в кобуру. Руки чуть подрагивали.
Ника была права — он выглядел сильно измотанным, уставшим, да к тому же болезненным — очевидно, ему так и не дали восстановиться толком после ранения. Но я все равно была рада видеть его живым. Тогда, в церкви, мне казалось, что эти серые глаза уже никогда не посмотрят на меня так, как… Как смотрели всегда.
— Кого убили на этот раз? — вклинилась в наши переглядывания Ника. Я смущенно попятилась, предоставляя ей быть первой. Алексей Михайлович раздраженно уставился на сестрицу.
— Никого. Обычный инфаркт.
— Ага, а чего тогда сюда такая толпа ломанулась? — не сдалась Ника.
— Послушайте, вам что, мало было приключений? — вздохнул участковый, но отошел в сторону, очевидно, решив, что проще будет один раз нас впустить, чем полчаса выталкивать. — Соседи крик услышали, перепугались. Оно и неудивительно, после того, что произошло, они теперь каждую собаку на улице бояться будут.
Мы гуськом протиснулись мимо него. В небольшой кухне, большую часть которой занимала нерабочая, но так и не демонтированная печь, запах смрада был еще сильнее. На полу, раскинув руки в сторону, лежала старушка. Небольшие капли крови темнели на землистом лице, вытекая из уголков глаз, точно такие же я заметила на ушах. Рядом топталась Глафира Андреевна. При виде нас она приветственно помахала рукой:
— А, спасительница наша! Как руки?
— Заживают, — соврала я, пряча кисти от внимательного взгляда участкового. Он не стал комментировать, только вздохнул еще раз и упал на стул, вытаскивая из портфеля бумагу и ручку.
— Время смерти семь сорок пять, причина: обширный инфаркт, — отрапортовалась фельдшер, убирая инструменты в сумку и продолжая болтать: — Эх, опять к голове идти — родственников то никого, всех пережила, кто ее хоронить будет? Леш, может поищешь, небось на похороны-то она насобирала…
— Чтобы меня уж точно посадили? — возмутился он, не отвлекаясь от писанины. — Иди завтра к голове, пусть выделяет деньги на похороны…
— Много придется выделить-то, — посетовала Глафира Андреевна. — Наши мужики на кладбище теперь ни ногой, только если этих чокнутых попросить могилу выкопать… (тут она, очевидно, имела в виду многочисленных охотников за паранормальным, истоптавших кладбище вдоль и поперек).
На нас она почти не обращала внимания, очевидно, решив, что пришли мы к участковому и я воспользовалась этим, чтобы незаметно рассмотреть дом. Ника застыла истуканом у тела бабки. Вероятно, та всю жизнь прожила одна — я не заметила ни следа присутствия мужчины или хотя бы его фотографии. Две комнаты, основная жизнь сосредоточилась на кухне, где стоял холодильник и телевизор, лежало свернутое постельное белье на печке. Дверь во вторую комнату была только слегка приоткрыта и я увидела немного: край низкого столика с уголком книги, да окно с задернутыми шторами. Обычный дом обычной старушки, если бы не одно «но». Смрад чужого колдовства шел именно от ее трупа. Говорить о других запахах после такого было бесполезно — я старалась не дышать носом, чтобы этого не чувствовать.
— Ладно, Леш, я пойду уже, — закончив собираться, Глафира Андреевна набросила широкую форменную куртку. — Делать тут до утра нечего, завтра мы ее перевезем ко мне, соседка сказала, за домом присмотрит. Пока, девочки!
Я едва дождалась, пока она уйдет:
— Это не инфаркт.
Алексей Михайлович аккуратно дописал строчку, отложил ручку, убрал лист в папку, папку в портфель и только тогда со стоическим терпением уставился на меня:
— А что? Оборотень? Ведьма?
— Понятия не имею, — призналась я, несколько настороженная его подозрительным спокойствием.
— Ну, положим, бабка колдовством серьезно баловалась, — задумчиво ответила Ника. — Может, она наша сообщница и есть…
— То есть ее убили, — уточнил участковый.
— Да, — Ника на него не смотрела, слишком увлеченная вынюхиванием по дому, а вот я имела возможность наблюдать за постепенным «закипанием» Алексея Михайловича.
— Кто-то третий, — снова коротко уточнил он. Ника задумчиво кивнула:
— Выходит, что так…
— Ну хватит! — неожиданно рявкнул он, так шарахнув по столу ладонью, что вазочка с вареньем подпрыгнула. Я втянула голову в плечи, Ника изумленно уставилась на него. — По-вашему, тут вся деревня, как оплот всякой нечисти?! Оборотни, ведьмы всех мастей… Это ИНФАРКТ! Ясно вам? И таковым он и останется — хватит с меня всей этой чертовщины!
Он еще раз хлопнул ладонью по столу, ставя точку, и поднялся, сделав нетерпеливый жест:
— Вы заигрались, девочки. Ищете зло там, где его нет, вместо того, чтобы жить спокойно! Все закончилось! Колдун мертв, его твари тоже — и на этом точка! Ясно вам?
Прежде, чем Ника начала возражать, я остановила ее:
— Предельно, участковый. Ника, пойдем.
В гнетущей тишине мы прошли мимо него и так же молча дошли почти до самого дома. На середине пути мимо нас, пыхтя так же сердито, как и его хозяин, проехал уазик, но даже не притормозил. Я проводила его задумчивым взглядом. Только на мосту сестрица, видимо, отошла от шока:
— И что это было? — изумленно поинтересовалась она. Я пожала плечами, не желая признаваться себе, что меня это задело. Действительно задело. Наверное, какой-то частью, слишком глубоко запрятанной даже для себя, я надеялась, что он сможет принять эту часть мира. Что мы сможем… Черт его знает, на что я надеялась.
— Не трогай его, — удивляясь собственному спокойствию, я пропустила Нику в дом. На разложенных по полу листах бумаги разлегся кот. — У него другой мир. Не наш.
Сестрица некоторое время молчала, хотя я видела, что периодически ее просто распирало от желания высказаться, но вместо этого мы обе остаток ночи посвятили своим делам: я делала особенно сложную настойку от катаракты, хотя знала, что она никому не пригодится, Ника — копалась в бумажках. Ни одна из нас до самого утра не легла спать — возможно, поэтому, появление Гришки в шестом часу утра не застало нас врасплох.
— Не спите, — ввалившись в дом, он привычно пристроился на моем стуле и протянул руку к моей кружке. — Отлично. Тут ночью такое случилось…
— Бабка померла, — утвердительно ответила я, садясь напротив и передавая ему его кружку в обмен на свою. — Есть будешь?
Под утро я проголодалась и потому сейчас в печке стояла еще горячая капуста с грибами. Гришка кивнул.
— А вы откуда знаете?
— Участковый сказал, — пожала плечами Ника, не настроенная на беседы. — Инфаркт.
— Ага, как же, — фыркнул парень презрительно. — Мне Анька — соседка ее — сказала, бабка так орала, будто ее режут.
Мы переглянулись.
— А теперь в дом заходить боится, — продолжал Гришка, не замечая наших переглядываний. — Говорит, там какая-то чертовщина творится… Вы уверены, что колдун мертв?
Я вспомнила его развороченную грудную клетку и подавила приступ тошноты.
— Да, — Ника все же поднялась с колен, садясь между нами. — Только он был не один…
На то, чтобы рассказать Гришке все, что мы успели узнать, ушло немного времени. Гораздо больше ушло, чтобы немного пригладить имеющиеся факты в удобоваримую теорию. Звучала она, по словам того же Гришки, примерно так:
— То есть у колдуна была сообщница, которая помогала ему находить местных заблудших овец, — по очереди смотря то на меня, то на сестрицу, высказался парень: — Среди них Антон, Генка, видимо, я? А твоя бабка?
— Ее он поймал сам, — уточнила я. За окном давно рассвело, Машка уже управилась, получила порцию радикулитной мази для бабки и умчалась с котом по пятам. — Она была первой.
— Ага. Затем ему понадобилась помощь, потому что знакомства священника весьма ограничены, да и подозрений на него пасть не должно. Он связывается с бабкой Настасьей, та выполняет за него всю черную работу.
— Зачем? — Ника, включившись в обсуждение, сияла глазищами, весьма отвлекая парня. — Я имею ввиду, зачем ей ему помогать?
— Он ей платил, — я задумчиво болтала ложкой в кружке с чаем и вспоминая что узнала из записей псевдосвященника. — Делился силой. Много ли надо деревенской ведьме? Вот откуда странные активаторы, твоя сущность, между прочим, тоже, — кивок передернувшемуся Гришке.
— Да, но кто тогда убил ее? — Гришка недовольно чихнул. Тяжелый травяной дух стоял в доме с самой ночи. — Если ее действительно убили…
— Убили! — хором заверили мы.
— Тогда был кто-то третий, — парень почесал нос, еще раз чихнул и вопросительно уставился на нас. — Кто? И не много ли нечисти для забытой деревни?
— А оборотень и ведьма в одной семье тебя не смущают? — фыркнула Ника, разваливаясь на стуле. Короткий халатик, в котором она щеголяла по дому, задрался до неприличия, выбив остатки мозгов из Гришки. Я сверкнула на нее глазами. — И вы слишком буквально все понимаете. Третьим в этой компании никогда не был человек.
Мы уставились на нее.
— Это сила. Твари, загнанные в клетку и оттого очень злобные, — пожала плечами Ника. — Священник с трудом держал их на привязи, мы изгнали туда, откуда они пришли, а ваша ведьма, видимо, попыталась воспользоваться силой как обычно.
— И они ее сожрали, — передернувшись от этой картины, я вцепилась руками в горячую кружку. В теплом, натопленном доме неожиданно стало очень холодно и неуютно. Мы молча допили чай. Гришка поднялся со стула и с надеждой спросил:
— Получается, все и правда закончилось?
— Получается, — не слишком уверенно, словно пробуя слово на вкус, сказала Ника. Я промолчала.
— Лады, — широко улыбнувшись щербатым ртом, Гришка заметно повеселел: — Тогда приходите вечером в баню.
Мы обещались прийти и он отправился восвояси. Я сходила проверить как там мое хозяйство, собрала яйца, а, вернувшись, застала Нику за почти собранной сумкой.
— Уезжаешь?
— Завтра, — пояснила сестрица. — Пойду, с участковым поговорю, может, отвезет…
Я проводила ее глазами. Не то чтобы я сильно расстроилась от ее предстоящего отъезда, но и особой радости (как ожидалось) от этого факта я тоже не испытывала. Тревожно было оставлять ее одну, без присмотра. Зная сестрицу, она в очередной раз куда-то влипнет… Но и продолжать жить вместе я была не готова. В конце концов, мне хотелось покоя — и я его получу.
Участковый, видимо, отошел, а может, ему нужно было в город, но вернулась Ника весьма довольная. Баня тоже удалась на славу — я все-таки добралась до парилки (предварительно запершись на засов) и едва там не уснула, переполошив голову.
Уже вечером, распаренные и сонные, мы расстались с Гришкой у моста и побрели к себе.
В ночном воздухе чувствовалось приближение морозов: перилла моста и деревья покрылись инеем, река белела толстым слоем льда.
— Я так понимаю, возвращаться ты не собираешься, — остановившись посреди моста, сестрица перегнулась через перилла, силясь рассмотреть что-то в пробитой рыбаками полынье. Оттуда изредка плескало черной водой и иногда казалось, что мелькало чье-то лицо. Я невольно задалась вопросом: что происходит с русалками зимой? То-то они по весне такие злобные…
— Мое место здесь, — ответила, с удивлением понимая, что это правда. Я отвоевала эту деревню, этот дом, и эту жизнь.
— Тогда послушай моего совета, — Ника повернулась ко мне и я увидела, что она предельно серьезна. — Дождись весны и примани домового. Это плохо — дом без домового. Ты, конечно, оборотень и все такое, но дом без хозяина будет притягивать всякую дрянь. Любой, имеющий силу, чувствует, что в нем нет защитника. Не провоцируй судьбу.
— Где его взять-то? — мы двинулись дальше к дому. Я восприняла слова сестрицы хоть и серьезно, но без особого страха. Я привыкла жить одна. — Они, знаешь ли, не слишком горят желанием жить с нечистью…
— Алиса! — Ника перехватила меня за руку, заглядывая в глаза. — Я не шучу! Найди домового! Где хочешь, хоть перемани из другого дома, но найди! Иначе проблем не оберешься.
— Да поняла я, поняла, — я сжала ее руку. — Дождусь весны и займусь.
Это ее несколько успокоило.
Уже утром мы едва не проспали, проснувшись от гудков участкового — не дождавшись Нику, тот подъехал к самому дому. Я выходить за калитку и здороваться наотрез отказалась, попрощавшись с сестрицей на пороге. В последний момент она смазала официальное прощание порывистыми объятиями и поспешно помчалась к уазику, взмахивая руками. Я с чуть горькой улыбкой смотрела за этими кривляниями. Правду говорят: маленькая собачка до старости щенок.
Когда шум прыгающего на ухабах уазика окончательно перестал до меня доноситься, я еще немного постояла на крыльце, полной грудью вдыхая морозный утренний воздух, напоенный запахом топившихся печей, а затем отправилась в дом. Топить печь, варить завтрак и постараться при этом не слишком травмировать руки.