Вечное

18

Войдя в дом, я застала дочь как раз перед камином. Огня в нем не было, но Дара в окружении подушек валялась на ковре на пузе, помахивая ногами в полосатых школьных гольфах, и что-то увлеченно разыскивала в магфоне. Рядом лежал включенный планшет домашней сети и раскрытый альбом с магфото. Как-то, когда я еще ждала Рикорда и мне решительно нечем было заняться, кроме магистерской, я занялась тем, что собрала небольшой семейный альбом. По старинке. Даже стразики (тьфу-тьфу пакость) местами были налеплены. Это мне Най помогал. Пока он был мал, любил все блестящее, как сорока.

Дара поманила меня рукой. Я обошла столик с креслами и Копатьевский диван, сбросила форменную куртку, избавилась от ботинок, и теперь мы плющили животы рядышком. Дара хихикнула, обнаружив у меня на ногах носки разного цвета (ну, торопилась!), и как цыканская предсказательница рунные карты-отар, разложила веером с десяток снимков Марека. Еще несколько были предложены к рассмотрению на планшете, и один — на мониторе магфона. Роднило картинки не то, что на всех был магистр-тьма-Холин, а выражение тьма-Холинской физиономии. Незнакомым был только тот, что на экране магфона.

— Это что за ярмарка тщеславия? Школьное задание?

Дочь качнула головой, смахнула копию снимка на повисшее рядом вирт-окно и показала сообщение из домашней сети. Организатор-оформитель Центрального просил самый любимый снимок замнача по оперативной работе для организации и оформления поздравления к юбилею. Я тут же отгребла в сторону все, кроме снимка с вирт-окна. Это был снимок портрета.

На него невозможно было смотреть без изумления. Марек, еще молодой и не испорченный работой в Восточном и знакомством со мной, явно позировал художнику. На Холине был черный, стилизованный под старину костюм, черная рубашка с черными кружевами и черный шейный платок. В левой руке молодое, видимо, только-только покинувшее стены Академии светило темной магии держало череп, правой изображало темный пульсар на минималках. Волосы художественно развевались, глаза с уверенностью смотрели в будущее… На заднем фоне были какие-то абстрактные покои и канделябры со свечами на полу.

— Этот, — уверенно сказала я, и мы с Дарой синхронно всхрюкнули. — Это будет сюрприз?

Дочь кивнула, упала носом в подушку и похрюкала еще и туда.

— Откуда? — спросила я, утирая слезы, можно сказать, умиления и заначивая копию и в свой магфон тоже.

— Нашла за шкафом в старой комнате папы в Холин-мар. Когда и бусы.

Почему не показала раньше можно было не спрашивать. Вещи вокруг Дары Элены появлялись и исчезали именно тогда, когда нужно, и в том порядке, как полагается. Потому что.

Не быть мне настоящей матерью. Настоящая мать была бы куда более прозорлива и быстрее бы сообразила, что это означает. Ведь так просто сложить предка прорицателя, собственные мытарства с видениями и странноватое поведение дочери.

А еще мне кажется, что самым первым догадался Рикорд, потому они, как птички-неразлучники, вечно вдвоем. Лайм оберегает сестру с исключительно Холинской настырностью — проще принять, чем избавиться. И за мной пытается. Кота этого фальшивого науськал. Теперь каждое утро начинается с волосатой черной морды и слюней. А раньше начиналось… да почти с того же. Ничего, вот покажу всем, кто тут самый магистерский магистр, тогда может и снизойду. Только чтоб никакого склея поблизости и столов. Милое романтичное место, темное и безлюдное…

Лапа лапнула за карман на штанах. Отодрала когти и лапнула снова, выцарапывая засунутый туда приказ о недельном отпуске.

— Копать! — взвыла я в ответ на вонзившиеся в филей когти.

На вопль из кухни высунулся Лайм с бутербродом. Одна половина была за щекой, вторая в руке. Надо хоть суп какой сварить или заказать, мать я или… Ага!

— Ну-ка иди сюда, сильный и независимый.

Сын бодро прожевал откушенное, заглотил оставшееся и покаянно приблизился. Подумал. Снял ботинки. Оказалось, что он тоже утром спешил. Если Копать добирался до ящика с носками, искать пару было долго, а утро не резиновое. Лацм уселся. Вздохнул. Поерзал, притираясь к моему боку поближе. С другой стороны грела Дара.

— Давайте, господа заговорщики, кайтесь, пока я добрая и готова принять огрехи оптом. Ну? Не раздумывая. Первое, что в голову придет.

— Чемодана с пастью в садовом сарайчике больше нет.

— Слабовато, но для начала сойдет. Сам уморил?

— Поменялся. С мальчишкой из школы. Он мелкашей задирал, я в него стазисом кинул. Мне папа про границы дозволенного уже доходчиво объяснил. Поэтому я к Зику пошел и предложил попробовать дружить. Вот поменялись.

— На Звонца зачем шастали? Только не ври, что к отцу.

— Надо было, — серьезно ответил сын и подбородок вздернул.

Я скорее почувствовала, чем увидела, что Дара сняла наушники с головы, повернулась к ней.

— Надо было, — сказала она, — чтобы дом проснулся, чтобы Копать пришел, чтобы ана Феррат приехал, чтобы у хладена Эверна был ученик, и чтобы у всех было, что дарить.

— Что дарить?

— Разное, — ответила Дара, положила свою худенькую руку рядом с моей, обвила мизинцем мой. На наших запястьях золотом проступили завитки браслета. Но мой так и остался тонким ажурным ободком, а ее пустил усики ростков выше, под манжет рукава, опутывая руку… руки, как диковинная лоза с листьями и маленькими, только-только появившимися бутонами. Так я видела. Так она мне хотела показать.

— Это чудесный подарок, звездочка, — сказала я, невольно назвав ее так же, как звал Альвине. Дара потерлась носом о мое плечо и снова надела наушники.

Лайм посопел, шикнул на лезущего под руки Копатя, подтащил подушку и улегся. Кот тут же принялся ужом ввинчиваться между нами. Не пролез. Взобрался Лайму на спину и упал, раздраженно похлопывая меня хвостом по карману.

Все было хорошо, почти как раньше, только… только главного не хватало. И его лицо, глядящее с разбросанных среди подушек снимков, его самого заменить не могло.