Вавилонские сестры и другие постчеловеки

Непокорная книга

© Перевод. Т. Бушуева, 2006.

После смерти Мастера Библиопереплетчика (МБ) Винсента Холбрука возникли немалые трудности – например, настоятельно встал вопрос, как лучше распорядиться принадлежавшей ему обширной библиотекой. Наследники его ветхого имущества были лишены сентиментальности. Никто из них не озаботился раздумьями о ежедневных потребностях огромной коллекции оставшихся без присмотра книг. Разношерстная братия правопреемников – всевозможные троюродные братья, внучатые племянники, а также бывшие зятья, свояки, шурины и девери, оставшиеся от многочисленных браков двух его ветреных сестер Марлис и Таффи, – все до единого были бесповоротно невежественны. Никто из них не имел желания взять на себя ответственность даже за небольшую часть коллекции, насчитывавшей около пяти сотен томов, забытых и заброшенных после кончины их хозяина. Помимо всего прочего так было потому, что эгоистичные наследники в силу вопиющей своей ограниченности просто не представляли себе способы применения этих загадочных предметов. (Дело осложнялось еще и тем, что пропал принадлежавший покойнику Каталог, так что точное число экземпляров назвать было невозможно.)

Худосочный и не вполне здоровый, склонный в свои сто с лишним лет к затворничеству (впрочем, он и так был обречен по причине церебральной аневризмы, вовремя не диагностированной заглючившим домашним гомеобоксом, и вряд ли бы дожил до третьего столетия), предпочитавший старомодную, нерегенерируемую одежду, на которой была хорошо видна каждая капля соуса или слюны, натекавшей по причине вечной жвачки во рту, Холбрук был искренне предан своей библиотеке, тратя на нее почти все средства. Жил он в огромном, обветшавшем, похожем на пещеру особняке, носившем название Рюльроальд, и один вид этого запущенного жилища свидетельствовал о более чем скромном достатке его обитателя. А вот книжарня Холбрука была первоклассной и являлась предметом вечной зависти его коллег.

Время от времени, когда библиотекарь еще был жив, в рядах его безразличных наследников раздавалось приглушенное ворчание по поводу того, что, мол, старик живет не по средствам, тратя деньги – по большому счету их деньги – на такое эгоистичное хобби, но даже эти разговоры не могли лишить старого библиофила самообладания или воодушевления. Ему даже удавалось не обращать внимания на выходки одной особо обиженной племянницы, которая в припадке помутнения рассудка, очевидном всем, кроме нее самой, с пеной у рта обвиняла Холбрука в том, что ему-де доставляет немалое удовольствие играть на нервах близких родственников. Иначе зачем он продолжает безрассудно расточать их тающее с каждым часом наследство на покупку новых томов и размножение уже существующих?

Ответ на это самое «почему?» был совершенно прост, если бы кто-то взял на себя труд поинтересоваться у самого коллекционера: Холбрук почитал себя ученым и больше всего на свете гордился присущей любому ученому мужу неистощимой жаждой знаний. И в самом деле, его хорошо укомплектованная, аккуратно расставленная и постоянно обновляемая коллекция книг внесла свой, причем весьма оригинальный вклад в развитие ряда научных дисциплин, как то: звездного интеллекта, гравитокармической механики, метаматематического анализа, астероидной археологии, квантовой эротогеники, теории невероятности, креативного тератогенеза и даже двух беспечно забытых нив, в давние времена столь активно вспаханных, – художественной прозы и поэзии. Порой ему сопутствовал успех. Например, он несколько раз получал приглашения от представителей искусственного интеллекта извлечь свои открытия из книг и ввести их в соответствующие кибернетические аудиовизуальные информационные сети, которые в эпоху Холбрука служили реальными хранилищами полезной информации.

Однако получение всех этих серьезных и развлекательных результатов было занятием долгим и утомительным, которое не оставляло времени даже на редкие пирушки в обществе своих знакомых коллег МБ. Его хобби вполне способствовало тяге к уединению и одиночеству, и Холбрук заплатил наивысшую цену за то, что было делом всей его жизни.

Скоро и книгам его придется заплатить столь же высокую цену.

МБ Крачко Столкемп телосложением напоминал желчного, неопрятного журавля, которого держали впроголодь. Длинные ноги, обтянутые желтыми панталонами-дудочками; округлый торс, опушенный синтетическими перьями, модными лет этак пятьдесят назад; согбенные, похожие на крылья плечи и вечно опущенная голова, отчего его уши неизменно находились на одном уровне с эполетами Ордена Переплетчиков; похожий на клюв нос и тяжелый взгляд холодных глаз, выдававший неистребимое желание их владельца пронзить что-нибудь. Невесомые редкие волосы лишь отчасти скрывали покрытую струпьями кожу на голове и со временем превратились в некое подобие цыплячьего пуха. Но словно этого сходства с птицей было мало, старинные очки, оснащенные разумными актилинзами, делали Столкемпа невероятно похожим на путешественника во времени из Редукционистского Тысячелетия.

Уродливого вида слуга типа Тьюринг-5, один из немногих исправных автоматов, что оставались в поместье – антиквариат, к которому Холбрук почему-то предпочитал обращаться «Беда Достопочтенный», – проводил Столкемпа от переднего крыльца с колоннадой в холодные коридоры Рюльроальда. Все это время гость прижимал к своей оперенной груди – как будто боялся воров – обшарпанный кожаный портфель с куда-то канувшей еще при царе Горохе ручкой.

– Позвольте проводить вас к тайнам, – произнес Беда Достопочтенный.

– Что? – рявкнул Столкемп. – Это еще зачем? У меня нет ни малейшей склонности к тайнам любого рода!

Беда Достопочтенный открыл панель под своей левой подмышкой и щелкнул переключателем.

– Извините, я имел в виду хозяек.

– Ну тогда ладно. Пошли.

Прихрамывая и постукивая на ходу своей пластмассовой начинкой, слуга провел посетителя через пыльный, выстуженный сквозняками холл со стенами, завешанными анимированными гобеленами – их древние изображения сменялись с только им одним ведомой регулярностью, – а затем через бесчисленные комнаты с гроздьями обильной полиуглеродной паутины, которую освещали лишь глаза-светодиоды искусственных пауков. В одном из таких помещений, бальной зале с высоченным потолком, откуда-то с высоты раздался писк летучих мышей, потревоженных вторжением незваных гостей. Правда, гораздо чаще это бывали полчища насекомых, которыми кишели густые леса, росшие вокруг дома отшельника-библиотекаря. Сами рощи были высажены так давно, что имена ландшафтных дизайнеров больше уже не проступали на коре или листьях.

Наконец визитер и его сопровождающий достигли центральной части дома – теплой, ярко освещенной кухни. Пьянящий аромат свежезаваренного чая заполнил помещение своим синтетическим очарованием. В углу стояла койка со смятым покрывалом – красноречивое свидетельство того, где спал и где принимал незатейливую пищу Холбрук, в то время как остальная часть дома, отданная во власть паутины и моли, медленно, но верно ветшала и приходила в упадок.

– Тайны! – объявил Беда Достопочтенный и удалился.

За горбатым, со следами ножа деревянным столом сидели Марлис и Таффи Холбрук. Обе являли собой классический образец достигнутого за счет чудес биоинженерии совершенства, столь типичного для продвинутой модифицированной элиты. Однако каждую отличала присущая только ей индивидуальность. Марлис полностью избавилась от волос на голове и до предела минимизировала черты лица – глаза, нос, ноздри, уши и рот уменьшились до предельно допустимых функциональных потребностей. Голова ее была голой, как яйцо. В результате сама она сделалась похожей на фарфоровую куклу, у создателя которой внезапно иссяк не то материал, не то вдохновение, либо то и другое вместе взятое. Что до Таффи, та явно гордилась своей роскошной львиной гривой, изысканно обрамлявшей живую маску царицы зверей. Кончик кожистого носа влажно блестел, бакенбарды при каждом вздохе легонько подрагивали. На Марлис был передник и юбка в оборку, на Таффи – облегающий полосатый костюм.

– МБ Столкемп, – промурлыкала Таффи, – садитесь, прошу вас.

Голос Марлис был высок и тонок, казалось, будто он исходит из крошечного механизма, состоящего из бумажных мехов и полых бамбуковых трубочек.

– Просим. Выпейте с нами чаю.

На оба предложения Столкемп ответил нетерпеливым жестом.

– Нет времени на разговоры, меня интересуют только книги.

Сестры попытались соблюсти достоинство и внешние приличия.

– Разумеется, – произнесла Таффи. – Мы глубоко признательны вам за преданность жажде познания и испытываем огромную благодарность за то, что вы выразили желание приобрести целиком всю библиотеку. Уверена, наш дорогой Винсент несказанно обрадовался бы, узнав, что его коллекция попадет в такие хорошие руки.

– Именно поэтому мы отдали предпочтение именно вашему предложению, отказав всем другим желающим, – пискнула Марлис.

Столкемп, однако, не купился на столь лицемерную ложь.

– Оставьте ваше притворство. От моих осведомителей мне известно, что никаких других предложений о покупке библиотеки не поступало, если не считать тех ловкачей, которые готовы заплатить по одному пенни за каждый ваш доллар. Без Каталога ваша библиотека никому из моих коллег не нужна. Ведь на то, чтобы хотя бы наполовину рассортировать книги, уйдет уйма времени. На сами книги в качестве источника подобной информации полагаться не приходится. Если не принимать во внимание текстовый режим, все они до единой – упрямые, своенравные создания. Так что доверия им нет.

– Что верно, то верно.

– Именно, на редкость скверные создания – ваши книги. Но я-то – другой. Как только они попадут в мои руки, я непременно перепишу их все, пропади пропадом их нынешнее содержание! Авуары вашего чудаковатого брата никогда не дополняли моих. Он тратил слишком много времени на всякую чушь. Гравикармическая механика, это же надо! Нет, я заплачу вам как за чистые книги, только-только из издательства – с огромной скидкой за интенсивное пользование, конечно, – и это самые большие деньги, на какие вы можете рассчитывать. Так что нет смысла заигрывать со мной, пытаясь выжать несколько лишних долларов. Можете вести меня в библиотеку прямо сейчас.

Сестры послушно встали. Таффи указала на высокую дверь, прорезанную в одной из стен рядом с массивным стазисным кубом, служившим холодильником для съестных припасов.

– Книжарня прямо за этой дверью, МБ Столкемп. Винсент всегда хотел, чтобы от книг его отделяло самое малое расстояние. Вас проводить?

– В этом нет ровно никакой необходимости. В присутствии двух не-библиотекарей книги будут вести себя пугливо. Впрочем, секундочку, мне надо в последний раз проверить мое снаряжение.

С этими словами Столкемп поставил портфель на стол и расстегнул замок. Внутри оказалось несколько шприцев – градуированные картриджи, заранее наполненные разноцветными семиотическими жидкостями, – и зловещего вида устройство в форме двузубого камертона, насаженного на пистолетную рукоятку.

– Что это? У Винсента вроде бы ничего подобного не было, – поинтересовалась Марлис, указывая на «камертон».

– Это библиотечный оценщик.

Столкемп взял в руки эту самую вещицу и закрыл портфель.

– Дверь, как я понимаю, заперта?

Таффи извлекла из декольте ключ.

– Вот все, что вам нужно.

Столкемп нетерпеливо двинулся к двери, однако, услышав, что Марлис окликнула его, остановился.

– Что? – спросил он, обернувшись.

– Есть способ получить всю библиотеку Винсента совершенно бесплатно, сэр. Мы с сестрой обратились к услугам рынка в поисках новых мужей. Наверняка одна из нас или даже мы обе вполне могли бы понравиться такому высокообразованному джентльмену, как вы.

Прежде чем ответить, Столкемп удостоил обеих женщин долгим колючим взглядом.

– Извините меня, дамы, но я вынужден ответить вам отказом. Вы обе принадлежите к славной и благородной когорте, не сравнимой с моим скромным происхождением.

Столкемп вставил в скважину замка все еще теплый ключ, повернул его и вошел в дверь книжарни, оставив сестер Холбрук тупо улыбаться от его лестных слов – их скрытый смысл явно не дошел до них.

Разве вина Канто в том, что он родился на свет книгой, не говоря уже про смешанный генотип и, как следствие, несуразную, эклектичную внешность? Однако, получив от судьбы такое предназначение (в случае с покорным Канто и его сородичами-книгами судьба носила явно человеческое обличье), он не роптал, а пытался терпеливо и добросовестно нести свой крест. Будучи книгой – по крайней мере в собрании МБ Холбрука, – он был избавлен от тех ужасов, которые обычно отравляют жизнь представителям других химерических профессий: испытателям токсинов, вакуумным работникам, подводным шахтерам. Скука, недостаток свободы, тяготы создания новых текстов и микширования – вот, пожалуй, самое худшее из того, что может выпасть на долю книги.

Одни дни казались кошмарно тяжелыми, другие – относительно легкими. В такие дни большинство книг оставались невостребованными и могли вести свою собственную, не богатую событиями личную жизнь. Однако после смерти их незабвенного библиотекаря такие славные деньки стали случаться все реже и реже. По правде сказать, ни единое требование не нарушило их личный покой, однако сей нежданный «отпуск» был не лишен сопутствующих недостатков. Во-первых, подача тепла и света в книжарню заметно уменьшилась, и книгам ничего не оставалось, как дрожать от холода и жаться друг к дружке в своих темных кабинках-стойлах посреди давно не менявшегося сена. Затем их начал терзать голод, потому что пища из автоматических синтезаторов стала поступать нерегулярно, и качество ее заметно ухудшилось. (Книги не были посвящены в доводы наследников Холбрука относительно того, каков наилучший способ минимизации расходов поместья, впрочем, их мнение на сей счет никто не спросил.) И наконец, книги страдали от черной, гнетущей неуверенности в собственном будущем.

Книжарня имела четыре этажа, и на каждом было около сотни кабинок. Примерно в центре каждого уровня располагался читальный зал, заходить в который без вызова библиотекаря книгам было строжайше запрещено. Поэтому центром общественной жизни обитателей книжарни было специально выделенное место на полу вокруг синтезаторов пищи и, в меньшей степени, туалеты. Книги постарше, лидеры общины, часто созывали сородичей на митинги, которые проходили возле кормушек. Обычно возникала давка – кстати, она отнюдь не вызывала неудовольствие у небольших, мохнатых книг с учетом того, что в сарае в последнее время стало значительно холоднее, – зато на этом пятачке могли собраться вместе все книги.

В этот день инициатором подобного митинга стала старая Инкунабула, предводительница первого этажа.

Страстно желая увидеться со своей любимой Веллум, Канто был в числе первых, кто пришел на митинг. Если не считать приема пищи и посещения туалетов, книги все свое время проводили в кабинках и оставались там до тех пор, пока их не вызывал библиотекарь. Этот распорядок жизни книжарни практически никогда не нарушался. Однако, как и в любой библиотеке, существующей уже давно, книги неизменно подлаживаются к привычкам владельца и чувствуют себя вполне вольготно, втихаря устраивая общие сходки, особенно в ночные часы, когда библиотекарь спит. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах, когда владелец навсегда покинул их и никто за последнее время не востребовал ни единого тома, книги осмеливались собираться и в дневное время. Возможно, их также привел в безмятежное состояние тот факт, что МБ Холбрук никогда не наказывал их за взъерошенный внешний вид.

Под темными и пыльными стропилами потолка первого этажа перед кормушками собралось несколько десятков книг, и число их увеличивалось с каждой минутой. Все новые и новые книги прибывали из сходящихся в одной точке коридоров. Скоро Канто был со всех сторон окружен такими же, как он, томами, и теперь ему приходилось приподниматься на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою Веллум.

Очертания мохнатых книжных тел – рост каждой книги достигал примерно трех футов – свидетельствовали об их гетерогенном генетическом происхождении. Обладая частично внешностью белки и бабуина, зайца и тушканчика с небольшой добавкой человеческой анатомии, книги сидели прямо на своих массивных задах и когтистых заячьих лапах, прижав верхние конечности к груди. Казалось, будто непропорционально огромные головы надеты им прямо на плечи. Книги радостно приветствовали друг друга – широко раскрытые дымчатые глаза поблескивали, уши шевелились, затупленные клычки обнажались в улыбке. Говорили они, разумеется, на чисто человеческом языке.

Наконец взгляд Канто выхватил в толпе симпатичную пятнистую шкурку Веллум, и он принялся протискиваться сквозь толпу ей навстречу.

– Привет, Веллум! Скучала по мне?

– Конечно, скучала, Канто. – Веллум нежно улыбнулась ему. – Не задаю тебе тот же вопрос, потому что вижу, что ты тоже скучал.

Канто вздохнул. Какая она романтичная, его Веллум, какая внимательная и чувствительная, пожалуй, порой даже чересчур. Волна меланхолии нахлынула на Канто: он в сотый раз пожалел о том, что они с Веллум не содержат один и тот же текст. Увы, тут уж ничего не поделаешь. Но без этого непременного условия они даже надеяться не могли на то, что им будет позволено стать супругами.

В дневное время книги были лишены либидо. Их сексуальные инстинкты обычно подавлялись медикаментозными средствами и находили выход лишь только в тех случаях, когда библиотекарь желал спарить две книги для производства нового текста. Так что шансы книг, принадлежащих к разным областям знаний, на то, что им будет дозволено сблизиться, практически равнялись нулю. Да и какой, в конце концов, смысл скрещивать труд по строению нейтрино с томом хаотичной поэзии? Ну кто усомнится, что польза от отпрыска таких книг – никакая (хотя порой подобные гибриды порождали абсолютно новые области перспективных исследований); в таких случаях, чтобы избавиться от бесполезного приплода, приглашали книжных живодеров.

При мысли об этом Канто содрогнулся. Уж лучше не изведать блаженства интимного единения с любимой, чем породить на свет и обречь на страдания несчастное существо.

В то самое мгновение, когда Канто собрался обменяться любезностями с Веллум, толпа книг неожиданно замолкла, обратив напряженные взгляды на кормушки. Канто взял подругу за лапы, и оба устремили взгляды вперед.

На крышку стола с некоторой нерешительностью вскарабкалась седая и грузная Инкунабула. Наконец ей представилась возможность обратиться ко всем собравшимся, и, поддерживаемая своими помощниками Тривиумом и Квадривиумом, старая книга заговорила:

– Итак, мои дорогие коллеги! Спасибо вам за то, что покинули свои кабинки, чтобы послушать мою скромную речь! Я задержу вас ненадолго. Всего лишь хочу сказать, что полностью разделяю вашу тревогу по поводу того будущего, которое ждет нас после безвременной кончины нашего дорогого библиотекаря. Некоторые из нас даже подумали о том, а не последовать ли им за Каталогом во внешний мир, где нас подстерегают разные беды и опасности – библиохищники вроде гнолов и гнурров и прожорливые белки. Я призываю всех, кто вынашивает подобные гибельные намерения, быть предельно осторожными. Нисколько не сомневаюсь, что очень скоро все мы обретем новый дом. В конце концов, наша полезность и значимость неоспоримы. Разве мы, книги, не являемся источником всех новых гипотез и теорий? В отличие от статичных баз данных мы несем в себе тексты, в которые время от времени мудрые библиотекари вносят те или иные изменения, и потому мы являемся главнейшим и важнейшим источником новых концепций и новых взглядов. Даже в такой культуре, как нынешняя культура людей, которая высоко ценит стабильность, и потому считается, что границы в ряде областей знания уже достигнуты, новые идеи с восторгом принимаются многими учеными и...

– Что здесь происходит?!

Заданный громовым голосом вопрос прозвучал откуда-то из-за спин собравшихся. Книги испуганно пискнули, готовые в любую секунду броситься обратно в свои кабинки. Толпа заметно всколыхнулась, но осталась на прежнем месте. Собрав последние остатки мужества и крепко сжав лапку Веллум, Канто повернул голову в направлении грозного рыка.

Там, сжимая в руке предмет, который Канто раньше никогда не видел, но о котором слышал немало страшных историй, стоял какой-то человек.

В руках у него был библиотечный оценщик.

Библиотека МБ Столкемпа в его особняке в Брундизии состояла лишь из девяноста книг, обитавших в небольшой книжарне, значительно расширенной для будущего пополнения. Он работал со своими томами в индивидуальном порядке – по одному, парами, изредка с тремя сразу, но не более того. Надо сказать, что книги всегда поражали его – какие же они немощные и хилые, как легко подчиняются чужой воле, как ежатся от страха и сникают от командного тона.

Однако теперь, столкнувшись с доброй сотней независимых в своих суждениях томов, Столкемп был вынужден пересмотреть свое давно устоявшееся мнение о том, что, мол, книгами легко манипулировать. Неожиданное проявление инициативы расстроило его планы. Все его естество восстало против царившего в книжарне запаха, а оценивающие взгляды, которых его удостоили его обитатели, не на шутку Столкемпа взбесили. Однако он понимал: показать им свой испуг или неуверенность было бы большой ошибкой, ибо грозило утратой авторитета. Вот почему свой первый вопрос Столкемп задал нарочито грубо, адресовав его одной-единственной книге, выделявшейся из всей толпы.

– Эй, ты, на столе! Твой УДК?

Своими настоящими именами, не ведомыми даже библиотекарям, книги называли друг дружку только между собой. Хозяевам они были известны лишь по УДК – Универсальной Десятичной Кодировке, нанесенной на кабинку каждой из них.

Старая грузная книга, заикаясь, назвала свой УДК.

– Тета гамма точка ноль девять семь два косая черта пять два один.

Собравшись с духом, Столкемп решительно прошел сквозь толпу книг – те, испуганно попискивая, подались в стороны, касаясь его ног мохнатыми боками. Приблизившись к стоявшей на столе книге, Столкемп остановился.

– Похоже, ты зачинщица этого сборища. Придется тебя оценить!

Подняв руку с оценщиком и нацелив его на книгу, Столкемп нажал на спусковой крючок. Из оценщика не вылетело никакого заметного луча или вспышки света. Тем не менее книга издала громкий стон, как будто в нее угодил выстрел, прижала лапки к груди и рухнула на стол. Оба ее адъютанта испуганно отскочили в стороны.

Столкемп подошел ближе и приподнял обмякшую конечность книги. Должно быть, он нацелил свой инструмент слишком высоко или, может, книга страдала каким-то органическим изъяном, который оценщик значительно усугубил. Как бы то ни было, содеянного не исправить. Так что пусть служит другим в назидание.

– Всем немедленно вернуться в кабинки! – рявкнул Столкемп. – Или с вами будет то же самое!

Толпа рассосалась в считанные секунды, за исключением самого медлительного из адъютантов оцененной книги, которого новый хозяин схватил за загривок.

– А ты пойдешь со мной в читальный зал!

Волоча за собой пойманную книгу, Столкемп проследовал в читальный зал. Здесь он обнаружил пюпитр – диванчик размером с книгу, снабженный крепкими ремнями, кресло для библиотекаря, а также различные предметы, связанные с ремеслом библиопереплетчика, как то: чистую бумагу, шприцы, небольшой семиотический перегонный куб и тому подобное.

Столкемп указал книге на пюпитр и зафиксировал ее ремнями. Затем произнес две команды для ввода данных: «Открой обложку. Озвучь название и содержание».

Мордочка книги приняла отрешенное выражение – команды запустили в действие автоматический поиск и вербальный выход: «Опережающие принципы геометрии Планка. Глава первая. Методика вычерчивания диаграмм. Глава вторая...»

– Хватит. – Столкемп открыл портфель и извлек из него шприц. Приладив его иглу к шее книги, он впрыснул ей в вены изрядную дозу сложных стирающих молекул.

Затем сел и посмотрел на часы. Мордочка сидевшей на диване книги начала легонько подергиваться, по мере того как декомпоновщик, разливаясь все дальше по жилам, делал свое черное дело. Прошло примерно десять минут, прежде чем Столкемп вновь обратился к книге.

– Название и содержание!

Книга открыла было рот, однако так ничего и не произнесла.

Столкемп весь засветился от радости. Сотни таких вот чистых, пустых книг – в дальнейшем все они в соответствии с разработанным им планом подвергнутся насильственной модификации, – несомненно, помогут ему довести до долгожданного логического завершения его драгоценное детище, его научный проект. Вот тогда-то эта самодовольная дурочка МБ Соваж попляшет!

Однако Столкемп воздержался от дальнейших видений будущего триумфа и отключил книгу от сети.

– Закрой обложку.

Команда вернула книгу в чувство – она встрепенулась и испуганным взглядом обвела читальный зал. Столкемп освободил ее от ремней и велел возвращаться обратно в кабинку. Неуверенно передвигаясь на дрожащих ногах, книга удалилась.

В отличие от нее Столкемп стремительно прошел по пустым коридорам книжарни и вернулся в кухню. Там его уже поджидали сестры Холбрук.

– Вас все устраивает? – поинтересовалась Марлис.

– Абсолютно все. Я провел выборочное стирание, и оно прошло гладко, без сучка без задоринки. Книги прекрасно послужат моим целям. Я велел завтра утром доставить к вам тачки. Слуга упакует библиотеку и вывезет всю коллекцию. После ее получения я выплачу вам деньги. За одним небольшим вычетом.

– Каким же именно? – спросила Теффи.

– Библиотека несколько минут назад уменьшилась на одну книгу. Похоже, старый том, стоило мне взять его в руки, пришел в негодность и не подлежит восстановлению.

На Земле воцарились самодовольная умиротворенность и ленивый застой. Человечество в подавляющей своей массе утратило желание, а может, даже саму способность к старомодным творческим порывам. Тысячелетие научных и эстетических открытий – при помощи баз данных с мгновенным доступом и многочисленными перекрестными ссылками, которые неустанно создавал искусственный интеллект, – отыскало ответы на все вопросы как теоретического, так и практического свойства. Так что теперь эти базы данных служили в основном целям развлекательного характера и заодно были залогом того, что груз знаний в конце концов раздавит любую инициативу. Однако несколько эксцентричных ученых мужей по-прежнему пытались исследовать рваные карманы искусства и науки, в швах которых могли заваляться редкие крупицы еще не найденного знания.

Живые книги служили инструментом подобных поисков, двигателями созидания этого нового знания.

В емкие нейроны «чистых» книг можно было загрузить полный текст, бессчетное число семиотических единиц. Однако простое сохранение текста мало что значило, тем более что эта задача больше подходила иным, более надежным медийным средствам. Уникальный талант книг состоял в другом – их мозг умел обрабатывать и микшировать исходные семиотические единицы. Под воздействием различных старомодных реагентов (химикатов, энзимов, трав, гормонов, белков, питательных веществ и лекарств, применяемых библиотекарями в сочетании с традиционными рецептами и интуитивными догадками), а также посредством применения декомпоновщиков дендритовых связей (невероятно малых телец, действующих в кровотоке в соответствии со встроенными в них алгоритмами) книжные мозги перемешивали отдельные порции их содержимого самым непредсказуемым образом – осуществлялась задача, непосильная искусственному интеллекту. В результате получались новые семиотические единицы, в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи полная абракадабра, не поддающаяся никакому логическому анализу. Один же единственный результат мог натолкнуть исследователей на неожиданные и любопытные выводы.

И наконец, самая крайняя процедура – к ней библиотекарь прибегал в тех случаях, когда предпочитал довериться эволюционной мудрости сексуальной рекомбинаторики, – состояла в скрещивании, точнее, спаривании двух книг. В сперму или яйцеклетку той или иной книги записывались нейронные изменения, от чего в мозгу потомства скрещиваемой пары происходила, на основе родительских составляющих, запись случайного кода, открывавшая горизонты неизведанных доселе областей знания. (Правда, юным книгам требовалось около двух лет, чтобы полностью созреть для подключения к инфосети.)

Книги не обладали даром осмысленного доступа к содержащимся в них текстам. Оба полушария их мозга не соединялись между собой. Их индивидуальная, частная ментальная жизнь происходила исключительно на одной дееспособной стороне разрубленного пополам мозга (защищенной артериальными фильтрами от случайного воздействия модифицирующих реагентов), в то время как текстуальная работа шла сама собой на второй половине. Небольшое постоянное интерпретирующее ядро в текстуальной половине (несколько сотен тысяч нейронов) было замкнуто на речевые и слуховые цепи, реагируя на вербальные команды библиотекаря, и осуществляло основные операционные функции.

Но даже не имея прямого доступа к содержанию половины своего черепа, книга тем не менее на уровне подсознания чувствовала, как именно – хорошо или плохо – идут дела на потаенной арене. В конце концов, текстуальное полушарие мозга жило за счет общего книжного метаболизма в той же степени, что и мыслящая половина, и различные цепи обратной связи, например, пищеварительная система, оставались той площадкой, где две половинки могли обмениваться бессловесной информацией.

Стирание превращало книгу в опустошенную биомассу.

Канто еще никогда не чувствовал себя так скверно с тех пор, как покинул своего издателя. Вообще-то он никогда не испытывал ничего подобного. В его далекой юности, лет пять назад, текстуальная пустота была единственным ведомым ему состоянием, обычная пустота, когда половина его сознания была подобна влажной глиняной табличке, ожидающей, когда на нее стилом нанесут письмена. Однако после всех этих плодотворных, хотя и не богатых событиями лет, когда МБ Холбрук перечитывал и переписывал его, Канто привык ощущать себя вместилищем знаний. Он чувствовал себя нужным и даже гордился своим уникальным, недоступным ему самому содержанием. А теперь его лишили этих знаний, отобрали их у него, за считанные минуты начисто стерли.

Теперь Канто стал настоящим палимпсестом, беспомощно ожидающим нового ввода информации в опустошенный разум.

Так же, как и остальные его сородичи.

Накануне из Брундизии прибыли тележки, из которых вылезли чужие слуги (так разительно не похожие на славного Беду Достопочтенного, который частенько баловал книги холбруковской библиотеки тайком припасенными лакомствами). Слуги отправились в подсобное помещение Рюльроальда, где хранились сложенные стазис-боксы, развернули их и принялись загружать в них библиотеку. Пять сотен книг были втиснуты в тесные короба и отвезены в Брундизию.

Там их всех одновременно выгрузили и распаковали, сделали инъекции декомпоновщика и торопливо распихали по новым конуркам, прежде чем они смогли бы разбрестись в разные стороны. МБ Столкемп не стал тратить денег на пристройку к своей книжарне. Вместо индивидуальных кабинок, дававших определенный комфорт и уединение, книги разместили по пятьдесят особей в одну тесную каморку. На жестких нарах не были даже указаны их УДК – к чему, если все они теперь были пусты. А следовательно, по мнению их нового хозяина, неотличимы одна от другой.

Первые несколько дней пребывания на новом месте, за исключением тех моментов, когда их кормили или стирали содержимое их мозгов, книги оставались на нарах, время от времени издавая слабые стоны в страхе, что любой их неосторожный поступок может привести к обработке библиотечным оценщиком. Смерть Инкунабулы явилась для всех жестоким уроком – уже мало кто сомневался в том, что впереди их ждет убогое, беспросветное существование. Единственное, что могли теперь себе позволить книги, – это ночные разговоры приглушенным, еле слышным шепотом.

Тем не менее однажды утром Канто почувствовал, что больше не в силах терпеть бездействие. Его тревожила судьба Веллум. Как она переносит эти жуткие условия? Канто ужасно захотелось крепко сжать ее теплую лапку и обменяться с подругой ласковым словом. Поэтому, не сообщив никому из соседей о своем намерении, он соскользнул с края пятиярусной койки, осторожно спустился вниз по лесенке, едва не запутавшись огромными ступнями в промежутках между перекладинами, и посмотрел на спящих сородичей.

Взгляд Канто упал на Папируса и Пергамента, Бревиария, Октаво, Фолио, Водяной Знак, Септуагинту, Микрофиша и Атенея. С остальными он был знаком хуже, потому что раньше они проживали на тех этажах холбруковской книжарни, куда Канто обычно не отваживался заходить. Книг из библиотеки самого МБ Столкемпа он нигде не увидел. По всей видимости, эти авуары были переведены на другие полки. Но самое главное – в этом помещении Веллум не было.

Канто осторожно высунул голову в недавно построенный, но почему-то сырой и унылый коридор книжарни. Во время походов к кормушке он узнал местоположение соседней спальни. Чувствуя, как отчаянно стучит сердце (прежний мудрый библиотекарь баловал свои книги и старался, чтобы те по возможности всегда сохраняли спокойствие и безмятежность – по его мнению, это снижало воздействие эндокринных и эмоциональных факторов на омываемый кровью текст), Канто подскочил к соседней двери.

Книги во второй спальне встрепенулись и с робким удивлением посмотрели на нежданного гостя. Едва засунув нос в комнату, Канто тотчас учуял запах Веллум. Через пару секунд он уже стоял возле ее койки в нише нижнего яруса.

– Послушай, Велл, с тобой все в порядке?

Веллум открыла светлые глаза и попыталась изобразить бодрую улыбку.

– В принципе жаловаться не на что. Если от чего и тошно, так это от ощущения собственной бесполезности, черт ее побери.

Канто вздрогнул. Не в привычках Веллум грубые речи. Боже, насколько же сильно повлияла на нее трагедия, приключившаяся со всеми ими! В мохнатой груди Канто неожиданно вспыхнуло пламя гнева.

– Давай убежим отсюда, Велл! Убежим, только ты да я!

Веллум двумя лапками сжала лапу Канто.

– Сидя взаперти, мы, конечно же, мало что видели из нашего нового обиталища. Но я уверена, новый хозяин живет в такой же глуши, что и наш бывший хозяин, Мастер Холбрук. Все библиотекари так живут. За стенами книжарни на многие мили тянется густой лес, который кишмя кишит хищниками. Нам там не прожить и минуты – мы тотчас же станем их добычей. Нет, лучше уж смириться с жизнью в этих стенах. Как только нам введут новые тексты, мы непременно почувствуем себя лучше. Будем жить дальше, Канто, ведь жизнь-то на этом не кончается. Вдруг мы с тобой получим один и тот же УДК. А потом – кто знает? – нас и скрестят. Разве тебя это не радует?

Канто попытался представить себе это почти светлое будущее, которое ему обрисовала Веллум. Однако мысленная картина получилась какой-то размытой и плохо увязывалась с его собственным представлением о том, что их ждет. Тем не менее он попытался разделить настроение Веллум, ее покорность судьбе и даже ее оптимизм.

– Конечно, пусть все сложится таким чудесным образом, как ты говоришь. Но я все равно не понимаю, как...

Веллум прижала когтистые пальчики к его губам.

– Тс-с-с! Тише, Канто. Верь в это. А теперь возвращайся к себе, иначе мы с тобой попадем в беду.

Канто и Веллум нежно потерлись носами, и он поспешил вернуться к себе. От спальни Канто отделял всего один шаг, когда металлические клешни кибернетического слуги больно ухватили его за плечо.

МБ Крачко Столкемп пребывал в мрачном настроении. Он сидел, вернее, утопал в огромном кресле-трансформере за внушительных размеров письменным столом. Лицо выдавало напряженную работу мысли. В эти минуты он был похож на злобную цаплю, которую какая-то неведомая сила заставила сорваться с насеста на берегу озера и неожиданно усадила на трон. Надо сказать, что МБ Столкемп оказался в весьма пикантной ситуации. Приобретение холбруковской библиотеки хотя и обошлось в сущие гроши, но тем не менее сильно истощило ликвидные средства, обрекло в обозримом будущем на материальные лишения, не говоря уже о том, что воздвигло серьезные преграды на пути гладкого ведения хозяйства в Брундизии. Однако жертва, на которую он пошел, того стоила, поскольку гарантировала неминуемый успех в достижении намеченной цели. В книжном деле Столкемп не был дилетантом – не то что Холбрук, бесцельно растрачивавший энергию на десятки тривиальных тем. Он, Столкемп, специализировался только в одном научном направлении. Удивительно, но этот угрюмый, эгоцентричный тип, чьи интересы, казалось бы, не простираются дальше его собственного носа, регулярно обдумывал виды на будущее поистине божественных масштабов, потому что был гаруспическим космокартографом. Подобно древним астрологам, он гадал по звездам. Однако Столкемп и ему подобные занимались этим ремеслом на куда более продвинутой научной основе.

Вселенная обладала структурой – это не вызывало никаких сомнений. Скопления звезд образовывали галактики. Расположенные рядом галактики образовывали скопления. Скопления галактик представляли собой сверхскопления. И так далее, на все более и более высоких уровнях. В результате возникала самоподдерживающаяся упорядоченность, которая превращала трехмерный космос в нечто, напоминающее губку или головку швейцарского сыра, насквозь прогрызенного несметными полчищами пьяных мышей. Гаруспические космокартографы стремились разгадать узоры этого вакуума, его волокон и переплетений. И все они в душе лелеяли надежду на то, что, обретя это знание, смогут доказать догматы посттиплерианской эсхатологии.

Вот уже несколько десятилетий Столкемп составлял карты космического района близ сверхскопления Северного эклиптического полюса, находившегося на расстоянии 1,3 миллиарда световых лет от Земли. Помещая точечную информацию, полученную с допотопных датчиков, размещенных в облаке Оорта (большинство их уже устарели и постоянно выходили из строя, но кто в наши дни добровольно вызовется их заменить?), прямо в мозг своих книг, он медленно, но верно продвигался в исследованиях, сплетая и расплетая миллионы дендритовых связей. Перед ним всегда и неизменно маячила конечная цель – добиться того, чтобы результаты исследований были официально признаны кибернетическими разведками, контролировавшими сохранность информационных баз человечества. Захотят ли они назвать его именем какой-нибудь участок космической бездны? Разве плохо звучит – Пустота Столкемпа? Ему уже грезилось собственное бессмертие.

Неожиданно, несколько месяцев назад, ему стало известно о существовании соперника, точнее, соперницы. МБ Хьюмилити Соваж, как оказалось, занимается тем же самым, пытается создать карту того же самого района космоса! Это было равносильно тому, как если бы он в садах Брундизии застукал нахала, бесцеремонно писающего на его бесценную розу! С этого момента началось соперничество не на жизнь, а на смерть, соперничество, из которого он, МБ Столкемп, непременно должен выйти победителем. Причем благодаря рискованной на первый взгляд стратегии.

Не в силах более сдерживать переполнявшее его чувство собственного превосходства, Столкемп подался вперед и включил экран коммуникатора. В считанные мгновения перед ним возникло лицо ненавистной МБ Соваж, обитательницы огромного поместья под названием «Песня Жаворонка». Столкемп мысленно сравнил ее уже немолодое лицо с хэллоуинской тыквой, у которой вместо волос старая швабра.

– Можете оставить ваши жалкие бесплодные попытки, Соваж! – Столкемп без всяких околичностей нанес противнице прямой удар. – Вам потребуется не меньше месяца, чтобы добиться хотя бы ничтожных результатов. Я же к этому времени закончу работу над картой Пустоты Столкемпа!

– Мне известно о вашей недостойной покупке! – презрительно усмехнулась Соваж. – Это почти что кража! Вы мошеннически присвоили книги Винсента! Но вам это не поможет! Вам принадлежит всего шесть сотен книг. У меня их примерно столько же. И я знаю, что вам понадобятся совместные усилия не менее тысячи книг, чтобы сразу, одним рывком добиться той цели, которую преследую и я, но иду к ней постепенно.

– Осмелюсь поправить вас, МБ Соваж. В настоящее время я располагаю большим числом книг. Их у меня тысяча двести.

– Это как же? – Хьюмилити Соваж даже побледнела, когда до нее дошел истинный смысл названной цифры. – Неужели вы собираетесь...

– Да, я имею в виду то, что вы так боитесь произнести вслух. Я намерен соединить нейроны обоих полушарий мозга всех моих книг и таким образом удвоить обрабатывающую способность моей библиотеки.

– Но ведь книги не случайно были созданы обладающими индивидуальностью! Как мыслящие индивиды они ведут стабильный образ жизни, избавляя библиотекаря от дорогих гомеостатических подключений. К тому же их разум тоже вносит свой, неоценимый вклад в конечный результат. То, что вы намереваетесь сделать, – это хуже, чем ободрать кожу с переплетов старинных книг, лишь бы получить побольше бумажной массы!

Столкемп сделал небрежный жест, как будто отмел в сторону чушь, которую несла его соперница.

– У меня куча слуг, которые смогут обеспечить минимальные физические потребности книг после того, как те лишатся разума. Я никогда не разделял ваших теорий «одушевленных машин». Все что мне нужно – это необработанные, сырые нейроны, а не какой-то там несуществующий разум!

– Но ведь вы сведете срок их жизни практически к нулю!

– Какое это имеет значение по сравнению с результатами, которые даст мне подобный опыт? Живодерам ведь тоже надо подбрасывать работенку! А потом я приступлю к опытам с новыми, свежими книгами. Вот увидите, я без особых усилий смогу найти покровителя, который оценит мой подарок – сверхскопление, названное его именем! Я сумею убедить его, что способен еще и не на такое!

– Вас проклянут все библиотекари, Столкемп! – возмутилась Соваж. Ей не оставалось ничего другого, как прибегнуть к такой бессмысленной угрозе.

МБ Крачко Столкемп лишь победоносно расхохотался в ответ.

– Вот тогда-то я буду точно знать, что поступил правильно! – Легким щелчком ногтя он отрубил канал связи.

На столе перед ним лежал его любимый портфель без ручки. Притянув его к себе, библиотекарь-душегуб извлек из него специальный градуированный шприц, наполненный всесильными декомпоновщиками. Они легко преодолеют все издательские фильтры и беспрепятственно проникнут в нежную, легко уязвимую личную половину книжного мозга. Столкемп встал и вышел из кабинета. В потрепанном портфеле остался лежать библиотекарский оценщик, лишенный возможности разделить триумф своего хозяина, который мысленно уже купался в лучах грядущей славы.

В крохотной, сухой, но грязноватой каморке, куда кибернетический слуга засунул несчастного Канто, уже находился один узник, тощая книга со скорбным выражением лица. Отдышавшись и немного успокоившись, Канто представился товарищу по несчастью.

– Я – Канто. УДК у меня больше нет.

– Индекс Медикус. У меня тоже. Теперь это уже не важно, потому что почти все мы, книги этой библиотеки, раньше носили практически один и тот же классификационный шифр. А теперь мы лишились даже его. Хозяин сгрузил все наши тексты во временное хранилище, а нас всех стер. Самый старший из нас, Дар Аль-Кутуб, подозревает, что большой текст, который мы составляли, был разбит на маленькие фрагменты, чтобы вы, новые книги, помогли в работе над ним.

– Наверное, в этом есть какой-то смысл.

– Конечно. Вот только есть одно «но». Дар Аль-Кутуб подслушал, как хозяин приказывал слугам заполнить все шприцы.

– И что?

Индекс Медикус принялся нервно поглаживать лоснящийся пятачок меха у себя за ухом.

– Он велел приготовить таких шприцев в два раза больше, чем следовало бы.

– Что, еще новые книги прибывают?

– Вряд ли. Все помещения и так забиты до предела.

– А что говорят об этом ваши? – поинтересовался Канто.

Индекс Медикус перестал гладить себя за ухом и испытующе посмотрел на сокамерника.

– Все указывает на это. Нам сделают двойное стирание. Всем нам. Хозяину нужна вторая половина наших мозгов, та, которую мы называем нашей личной.

Такая перспектива показалась Канто настолько омерзительной, что смысл слов не сразу дошел до него. Жуткая реальность человеческого предательства не столько разочаровала его, сколько вызвала тревогу за судьбы друзей и в особенности Веллум. Неужели его славная нежная Веллум перестанет существовать, как будто ее никогда и не было на свете? Разум отказывался принять подобную несправедливость.

– Меня поймали, когда я попытался сбежать, – грустно признался Индекс Медикус. – Подозреваю, что первым хозяин прикажет подвергнуть двойному стиранию именно меня.

Канто ничего не ответил и молча сел на пол.

Проходил час за часом, однако узников никто не беспокоил. Обе книги тревожно реагировали буквально на каждый шорох, доносившийся с той стороны двери. Наконец громко щелкнул замок.

В дверном проеме появился новый хозяин, загородив последний путь к спасению. В следующее мгновение он шагнул за порог; дверь за ним захлопнулась.

– Эге, да вас тут двое! Мои слуги проявили усердие, но не сразу сообщили мне об этом. Не знал, что вас двое. К сожалению, я захватил с собой только один шприц с волшебной водичкой забвения. Кто же будет первым? Кто из вас желает удостоиться чести стать виновником моей несказанной радости? Только не вздумайте протестовать! Что, нет желающих? Что ж, тогда отдадим предпочтение тому, кто ждал дольше!

Хозяин схватил Медикуса за загривок и занес над ним руку с зажатым в ней шприцем. Несчастная книга жалобно пискнула и тотчас обмякла.

Сильно оттолкнувшись от пола, Канто бросился Столкемпу на плечи. Потеряв равновесие, тот полетел вперед и ударился головой о каменную стену. Шприц выскользнул из его руки, однако не разбился, упав на распростертое на полу тело Медикуса. Библиотекарь сбросил с себя Канто и, описав оборот на девяносто градусов, шлепнулся на пол.

Пока хозяин приходил в себя, пока потирал ушибленную голову, Канто успел схватить шприц. Глаза Столкемпа расширились от удивления.

– Немедленно отдай, тварь безмозглая!

Канто послушно кивнул головой и вытянул вперед лапу со шприцем.

Хозяин недобро улыбнулся, явно успокаиваясь.

Подойдя к библиотекарю близко, насколько это было возможно, Канто вонзил жало шприца прямо ему в шею.

Столкемп мгновенно напрягся – это миллиарды крошечных частиц-разрушителей хлынули ему прямо в кору головного мозга. Как только декомпоновщики начали делать свое черное дело, тело библиотекаря забилось в отвратительных конвульсиях. Забившись в угол камеры, обе книги сидели, в ужасе прижавшись друг к другу, до тех пор, пока жуткие конвульсии не стихли. Доза вещества в шприце всегда была рассчитана на то, чтобы нижние отделы мозга оставались не затронутыми – сохранялся автономный контроль дыхания, сердечной деятельности и тому подобного, – так что Столкемп оставался жив. С той разницей, что теперь он являл собой сломанную, лишенную разума куклу.

Индекс Медикус посмотрел на Канто со смешанным выражением благоговейного ужаса и ликования.

– Что же теперь будет? Неужели мы навсегда останемся здесь, взаперти? Неужели умрем от голода? Неужели никакой другой библиотекарь не спасет нас?

– Не знаю, – ответил Канто.

– Но мне страшно!

– Не бойся! – успокоил его Канто. – В конце концов, книга должна показать всем свое мужество!