Ватник

2. Мирное время

Государство Песмарица, Кавино,

май 2019 г.

– Да тут и говорить нечего, сынку! – степенно сказал Василий Иванович. Несмотря на чапаевские имя с отчеством и соответствующие образу усы, отец Дмитрия в последние десять лет стал законченным песмарийским патриотом. Даже на курсы ходил, выдёргивая из невеликой пенсии какие-то деньги, чтобы овладеть державным наречием. – Михал ерунды не посоветует. Вступай!

Державное наречие, гм… Диалект русского языка, щедро присыпанный словенскими и грузинскими словами, а также самодельными конструкциями, вызывающими здоровый смех у окружающих. Ну, пусть. Государственный язык, раз уж так.

Стоял май две тысячи девятнадцатого. Если быть точным, четырнадцатое число. После кровавого Дня Победы, когда вороватый и глупый, но всё же всенародно избранный президент Бурович превратился в мясной фарш прямо на трибуне парада – заложенный фугас не разбирался, чиновник ты, охранник или просто обычный зритель, которых вокруг полегло немало, прошло пять дней. Сперва это был шок – чай, не Египет, чтобы президенты гибли.

И даже не Соединённые штаты.

Но факт оставался фактом: в прямом эфире, под звуки свеженаписанных бравурных маршей, рвануло. Да так рвануло, что вся история Песмарицы, и до того кривоватая, как неловко сляпанная самокрутка, пошла под откос.

Вместе с президентом заряд мгновенно отправил в лучший мир премьер-министра, председателя парламента и ещё десяток людей из тех, что держали в руках ключи от страны. Наружу полезла пена. Как из неловко взболтанной бутылки газировки. Хотя нет, это только тогда, в ужасе и растерянности казалось, что пена: все эти кружки любителей родной речи, опереточные «веселие вбивци» с волчьими головами на шевронах, партия хранителей державности и прочая чертовщина, с которой в спокойные времена и сталкиваться не приходилось. Да и желания не было – с эдаким-то иметь дело.

Первым сдался парламент. Так красиво подали гибель всей верхушки от рук «восточных наймитов», что даже благоразумные граждане засомневались – а вдруг?

Давайте поддержим героев нового времени.

– В этот чёрный для страны час, когда наши гордые знамёна приспущены, но не склонены… – разливался соловьём из каждого экрана министр торговли Кабур, вроде как заболевший накануне Дня Победы, но мистическим образом окрепший после теракта. – В едином порыве! Одна нация, один президент, слава славным!.. Враг не уйдёт без наказания.

Оп-па! Вот и про врага пришлось к месту. Да, трибуны же сами по себе на куски не разлетаются – разумеется, кто-то это сделал.

Пережившая на своём недолгом веку пятерых президентов разной степени наглости, страна замерла и без особого беспокойства смотрела, как рвётся к вожделенному креслу шестой. Исполняющий пока что обязанности. Армия, замученная реформами и безденежьем, не против. Полиция, которой Кабур первым делом удвоил должностные оклады – за счёт заморозки пенсий старикам, но зачем об этом вслух? – приняла его на ура. Что ещё надо для полноты власти?

Граждане? Да кто б их спрашивал.

И всё бы прокатило, если бы это была обычная борьба за власть. Внеочередные выборы, портреты осанистого, но с отёчным лицом потомственного алкоголика Тараса Кабура в каждом присутственном месте и очередное повышение цен (они всегда лезут вверх при политических неясностях, да и без них – запросто). Возможно, возмутились бы транайские шахтёры и хоривские студенты, но так, для порядка, чтобы напомнить о себе миру.

Дмитрий Разин, немало бы удивлённый сейчас своим – в скором будущем – позывным, спокойно разбирался с кредитной заявкой. Как обычно, деньги жаждет взять мелкая фирма, а если копнуть чуть глубже – начинают торчать уши серьёзной торговой сети. Правда, когда кредит не вернётся, сеть будет ни при чём, пан генеральный директор должника окажется бомжом, а залог – ну-ка, что там предлагается? партия детского питания? – ага, это либо съедят, либо своруют. Если не тухлое.

Песмарийский бизнес был прекрасен своей незамутненностью, но, как бывалый кредитный эксперт «КумСватБанка» пана олигарха Гнидченко, Дмитрий понимал – другого нет. Работаем с имеющимся клиентом, просто не забывая прикрыть всеми доступными способами две задницы: свою, что ближе к телу, и собственно банка.

– Василь Конрадович, а другой залог есть? Лучше бы недвижимость, да-да… Нет, оформление обременения тоже за ваш счёт, банк не станет… Посоветуетесь? Ну и добре.

Так и живём, не ждём тишины.

Дмитрий откинулся в кресле, подставил лицо под струйку холодного воздуха из кондиционера, с любовью посмотрел на фотографию на столе. Простенькая пластиковая рамка, а в ней – кусочек счастья.

Того, что бывает, хотя многие не верят.

Он, любимая жена Маринка и Светочка, ещё пятилетняя – снимок-то прошлогодний. Но удачный, под ярким крымским солнцем, на фоне моря и куска алуштинского пляжа. Пусть у Восточного соседа и Украины там какие-то тёрки, чей этот полуостров, почему и как: не его проблемы. Во-первых, он русский в силу многолетнего владения и населения, а во-вторых… Он поддерживал вхождение Крыма в состав Восточного соседа, хотя официальные власти Песмарицы и смотрели на этот вопрос косо.

Светочке в школу этой осенью, надо бы озаботиться школой. Разумеется, лучше бы в русскую, но как-то у них все бедно. Госфинансирования не дождёшься, только за счёт родителей, а это довольно дорого. А не в русскую… Он не представлял дочь, выросшую песмаркой, воспитанную под звуки маршей и на уроках труда старательно шьющую десятки нахлобучениц. Нет уж.

Зато этим, с детским питанием и бомжом-директором, денег всегда дадут.

Он решительно щёлкнул кнопкой мыши по значку «Пуск». Завершение работы. Разумеется, всё по-русски, это пусть желающие пользуются песмарийской версией «винды». Потянулся, встал и вышел из кабинета, распуская тугой узел галстука. Пора уже, ещё к отцу заехать надо, разговор предстоял непростой.

Старший брат отца, дядька Михал, трудился в областной управе каким-то средней руки чиновником. Иногда помогал – и деньгами, и советом, в банк, опять же, без его протекции Дмитрий вряд ли бы устроился в своё время. Но особой родственной любви не было: дядька всегда был себе на уме, а последнее время, вместе с батей, они как с ума спятил на предмет патриотизма.

Для Дмитрия это слово – и стараниями отца, кстати! – всегда означало любовь к своей Родине, а не тщательно растимую ненависть к другим странам. А у них двоих вот как повернулось… И теперь надо бы сделать выбор, дядька настоятельно советует вступить в партию, поддержать, так сказать, крепнущую государственность. Но почему-то не в «Центр-Песмарица», это бы ладно, не в зачахшую от бессмысленности соцпартию, и даже не примкнуть к экологам, нет.

В ту самую партию хранителей державности, от которой с момента создания за километр воняло волчьими головами, факельными шествиями и криком «Слава славным!». Что бы этот бессмысленный по сути лозунг ни означал.

«Шкода Октавия», купленная в кредит, но зато новая и своя, встретила его жарким духом из открытой двери. Нет, сейчас туда садиться – это как в духовку. Заведём, охлаждение на максимум, постоим рядом, пиная колесо. Если бы курил, сейчас затянулся, но такой привычки не было.

В партию… Вот бред. Так он дядьке и сказал, но тот, против обыкновения, не отстал. После смены власти в Хориве и вовсе напоминает каждый день, да так настойчиво, что это превращается в угрозы. Сегодня днём позвонил отец, пригласил в гости, поговорить. И так раз в неделю у него, после маминой смерти без пригляда не оставить, Маринка готовит-убирает, а сам Дмитрий носит продукты пакетами.

Отец же, как иначе?

А сейчас сидит, набычившись, приглаживает свои легендарные усы пальцами, брови хмурит. Да ещё и причёску изменил на старости лет, пытаясь быть похожим на классический песмарийский образец – короткая чёлка (под нахлобученицей всё равно не видно) и длинный хвостик сзади. На батиных жидких седых волосах хвостик превратился в облезлый воротник из крашеной лисы, бабушка когда-то носила такой. Но не дай Господи сказать это вслух: проклянёт.

Вылитый нахл из их же современных учебников.

Они там, на картинках, и первыми в космос, и Антарктиду открыли, и даже составляли Декларацию независимости США. А что? Есть серьёзные научные труды на эти важные темы, там и Жора Вашентоненко, и другие люди… с местными корнями.

Тьфу! Да и в комнаты у отца хоть не заходи – в одной портрет Цициана Гопченко, справедливо повешенного в сорок пятом за предательство, службу на фашистов и участие в массовых казнях. В другой – коллекция нахлобучениц: отец задался целью собрать их со всеми разновидностями узоров областей Песмарицы. Дело шло туго, поскольку носили это чудное нечто даже в царские времена только на западе страны, а новые разновидности ещё изобрести надо.

– Пап, ну скажи ты мне, Бога ради, что я в этой долбаной партии забыл?

– Эка… Ну-ка, геть! Песмарийским говори, державным!

– Да я его толком не знаю, – рассмеялся Дмитрий. – Я ж русский. И ты русский. На кой нам между собой на чудом языке разговаривать? Не на работе же, и не в управе.

– Партия хранителей державности, сынку… – и тут не удержался отец. Тьфу, сынку. Ранку, манку, спозаранку. Что за дурацкое слово, оно только у Гоголя было к месту. – Это сейчас билет к власти. Михал дело говорит, наши пришли, Кабур порядок наведёт!

– Да пусть наводит, я-то при чём? – удивился сын. – Может, и правда, воровать меньше будут. И взятку за поступление в первый класс снизят. Пару тысяч срибников я потяну, но не больше.

– Моя внучка будет учиться в государственной школе! – с необъяснимым для вечно нищего отца пафосом, заявил Василий Иванович. Обернулся к иконе, висевшей в углу кухни, и перекрестился. Размашисто и напоказ. – Никаких русских!

Дмитрий вздохнул. Обсуждать, по большому счёту, было нечего – но отец же… Не пошлёшь подальше.

– Бать… Светочка пойдёт в русскую школу. И даст Бог денег потом, в институт лучше не у нас. У Восточного соседа и рейтинги вузов посильнее, и преподаватели. Там хоть какие-то перспективы и потом, даже не спорь.

Отец покраснел, привстал из-за стола и заорал на Дмитрия. Непривычно, зло, даже в детстве никогда так не отчитывал:

– Вон из моей хаты! Вон!!! Тоби пороли мало, придурка, батю не слухаешь! Посадят, я тебе передачки носить не буду! Мы граждане великой державы, Песмарицы, а не какие-то сраные… эти.

На этом запал у отца кончился, Василий Иванович тяжело вздохнул и рухнул на скрипнувшую табуретку. Дмитрий вскочил – но не затем, чтобы убегать куда послали – за лекарствами. Сердечник же отец, ему лишний раз волноваться вредно. Стакан под кран – опять вода жёлтая, вот, уроды. Подвесной шкафчик, так… Ну ладно, хоть корвалол. Накапал и сунул отцу, напряжённому, красному, дышащему хрипло, словно бегом на десятый этаж поднялся.

А сам отошёл к окну. Не время ругаться, хотя сам тоже расстроился.

Внизу лежал город. Обычный, по большей части советской застройки – только карандаши бизнес-центров на северо-западе новые, да «долина нищих» – жилищный комплекс «Хорив», где за отцову, например, квартиру можно купить пару ступенек на входе. Горы подковой, освещенные солнцем, узкий росчерк Шыроки, реки, на которой стояло Кавино. Покой и доброта, особенно когда сверху смотришь.

– Михал дело говорит… – проскрипел сзади отец. Вот неуёмный же старикан.

– Михаил его зовут, батя. Михаил Иванович Разин. И он такой же чистокровный русак, как и мы с тобой. Как вон… Президент Восточного соседа. И как ещё сто миллионов русских.

Отец откашлялся и сплюнул. То ли от болезни, то ли от слов сына.

– Не буду я ни в какие хранители сраной державности вступать, и думать забудь! И дядьке передай – я в ваши игры не играю. Работать надо. Девчонку в школу пристроить. Ремонт вон назрел, да и у тебя обои освежить. Как мама умерла, ничего же не делали.

Отец прохрипел что-то, Дмитрий резко обернулся: да нет, почти в норме, за грудь перестал хвататься и дышит полегче.

– Пойду я, пап. Дел до чёрта, а мы тут ерунду обсуждаем. В субботу заедем с Маринкой, как договаривались. И… Береги себя, ладно? Не стоит оно того.

Василий Иванович промолчал. Сын ждал, что он… не извинится, конечно, но хоть что-то скажет. Не дождался. Тихо защёлкнул за собой замок двери и начал спускаться по узким лестницам старого дома. Этаж. Ещё этаж.

И так десять раз, пока не вышел на остывающий после жаркого весеннего дня воздух.

Машину Дмитрий оставил на стоянке – гараж дорого, да и слишком далеко от дома ближайшие, а во дворе не стоит рисковать – не угонят, так раскурочат ночные охотники за магнитолами, регистраторами, зеркалами и колёсами. Зашел в магазин, купив по списку всё, что просила днём Маринка, и спокойно потопал к дому. Цены в «Синюке» – это целая сеть магазинов такая в Кавино, по смешной фамилии владельца, опять выросли. Вот забота, а не батины нахлобученицы.

– Оставьте меня в покое, вы!.. Бандиты, честное слово – бандиты!

Дмитрий так и застыл на месте. Пока он то с детским питанием сражался, то с отцом ни о чём беседовал, обстановка в Кавино изменилась. Это как запах грозы – ещё и небо чистое, и грома не слышно, а в воздухе висит и потрескивает электричество. Когда начнёт швырять молниями не глядя, прятаться будет уже поздно.

Так и здесь: в подворотне у магазина, рядом с лениво крутящим синими огнями на крыше полицейским автомобилем творилось нечто непонятное. В сумерках сполохи мигалок работали как стробоскоп на дискотеке: выхватывали из полутьмы то ленивое лицо полицейского, важного, с усами не хуже отцовских, то пару молодых гопников – те оскалились, похожие на волчьи морды со своих шевронов, то… Николай Иванович?!

– Что тут творится? – неожиданно для себя спросил Дмитрий.

– Проходите, шановний! – из темноты откликнулся кто-то. Явно полицейский, но не этот с усами, а напарник. – Полицейская операция. Подстрекателя россиянского берём, не мешайте работе госорганов.

– Николай Иванович! – позвал Дмитрий, не обращая внимания на полицейского. Их не то, чтобы боялись, просто старались не замечать – к охране порядка эти бравые парни относились с ленцой, стараясь облегчить карманы пьяным или мурыжить рыночных торговцев из разных южных стран.

Очередная вспышка стробоскопа осветила усталое лицо старого школьного учителя. Ну да, их историк же. Это он – подстрекатель? Интересно узнать, к чему.

На лице учителя было заметно пятно, но Дмитрий не сразу понял, что это здоровенный, с бутылочное донышко, синяк. Да и бровь разбита.

– Вы чего, сдурели? – продолжил Разин. – Если что не так – везите старика в участок, нечего тут самосуд устраивать.

– Та и отвезём, – лениво откликнулся усатый. – Трохи позже. Тута у парубков вопросы есть к деду: чому с полосатой лентой на пиджаке, да и вообще… А наше дело маленькое, велено вбивцям ни в чём не мешать, сегодня приказ из столицы пришёл.

Изложил он это всё на дикой смеси русского и песмарийского, но Дмитрий его прекрасно понимал. Весь восток Песмарицы на этом адском наречии и общался.

– Разин? Дмитрий? Не надо, не вмешивайтесь!

– Николай Иванович!

Но поздно. Раздался глухой стук, словно кто-то выбивал ковёр, дождавшись почему-то сумерек. Николай Иванович вскрикнул и, судя по всему, упал. Дальнейшие удары посыпались градом, били ногами, причём не полицейские, а те самые гопники, что стояли рядом.

– Немедленно прекратите! – Дмитрий бросил пакет с покупками, в котором что-то жалобно звякнуло об асфальт: эх, прости, Светочка, видимо, сегодня без вечернего молока, и кинулся на выручку старику.

Тот уже ничего не кричал, только вздрагивал и скулил под ударами.

Полицейский поймал оттолкнувшего его Дмитрия за рукав, остановил. Когда парень дёрнулся – да чёрт с ней, с рубашкой, новую куплю… – кто-то засадил ему по плечу дубинкой. Из темноты. Профессионально – ключицу не сломал, конечно, но отбитую руку прострелило болью, она повисла как плеть.

– Суки, да что ж вы… – успел сказать Дмитрий, но удары посыпались градом. Николай Иванович, которому он ничем не смог помочь, уже не шевелился – раззадоренные бандиты просто пинали его, как мешок, тяжелыми берцами от одного к другому, ухая и тяжело дыша.

– Нет, позвонить нельзя. До утра в камере. Не выступай, хуже будет.

Усталый дежурный время от времени реагировал на сидевших за его спиной в «обезьяннике» участка, но толку с этого не было. Вещи и документы у избитого Дмитрия выгребли и сунули в какой-то пакет, а самого отправили туда, за решётку. Пёстрая компания из пары размалёванных шлюх с проспекта Громова, пьяного в лоскуты гуляки – явно подрался где-то и спящего в углу бомжа приняла Дмитрия спокойно.

Только одна из проституток буркнула:

– За политику? Мне говорили, теперь сажать будут. И правильно, не хрен тут. Слышь, дежурный? Слава славным!

– Славным слава, – на автомате буркнул тот, потом повернулся и заорал:

– Тихо там, мрази! Посадили – и сидите. А тебе, Нинка, сейчас внеочередную смену устроим, если не заткнешься. Субботник, на!

Пьяный тихо засмеялся, похоже, вообще не понимая, где он и зачем. Тоже счастье, если вдуматься: пребывать головой подальше от полицейских. Тело, правда, здесь… Ну, оштрафуют и отпустят, ничего страшного. А фингал пройдёт.

На похороны скромного учителя истории, которого при жизни знали только коллеги и ученики, собралась без малого половина Кавино.

Это уже не скромная прощальная церемония, не отпевание в кругу соседей, когда в стройных – как на демонстрации – колоннах идёт двести тысяч человек. Это революция, как ни крути. Да и лозунги – и на красном фоне соцпартии, и самодельные, на чём придётся, власть порадовать никак не могли. Во-первых, ни слова на державном песмарийском: демонстранты почему-то и письменно, и устно изъяснялись по-русски. А во-вторых… Полицейские, спешно пригнанные для разгона беспорядков, либо влились в колонны, охотно прикрепив прямо на форменные куртки розетки из георгиевской ленты, либо разбежались по сторонам.

Чтобы не отсвечивать, и на всякий случай.

Впереди процессии был не катафалк – он ехал следом. Возглавлял шествие украшенный вперемешку чёрными, красными и почему-то зелёными лентами грузовик с огромными, на полкузова, колонками, из которых непрерывно неслись советские марши и песни военных лет, от чего в областной управе случились тихая паника, пара сердечных приступов без летальных исходов и звонки во все места – от полицейского управления до администрации президента Песмарицы.

Грузовик, разумеется, пригнали рабочие Кавинского НПЗ, а вот кто воткнул «заряженную» флешку в проигрыватель – осталось загадкой. Но музыка, совсем не похоронная, парадная, накрыла город с головой.

От администрации президента поступило указание действовать жёстко, но глава управы решительно не знал, как это исполнить. Позвонил командиру воинской части: рядом с Кавино, конечно же, была и такая, подразделение танковой бригады номер шестнадцать. Послушал глухой мат генерал-майора, из которого понял, что тот видал в гробу всех президентов, начиная с американского, и без письменного приказа министра обороны людей и технику на улицу не выведет. Ещё раз поругался с начальником областного УВД – безрезультатно.

Налил себе бокал коньяка и, несмотря на жару, закрыл окна кабинета.

Не помогло. В смысле, коньяк-то он выпил, но сквозь двойные пластиковые окна всё равно доносился грохот гимна Советского Союза. Похоронная процессия свернула с проспекта Нефтяников, которому, конечно, уже присвоили имя Цициана Гопченко, но это имя никто не воспринимал, и зашагала по Громова. До Лесного кладбища ещё идти и идти, а народа в шествии только прибавлялось.

Пришлось налить второй бокал, затем третий. Через пару часов, когда скромного учителя истории похоронили под воинский салют – стреляли в воздух как раз полицейские, – глава управы уже спал лицом в стол. Ему снился Сталин, от чего становилось только тревожнее даже в пьяном забытьи.

Дмитрий шёл в похоронной процессии. Не возле закрытого – страшно было смотреть на избитого до смерти учителя даже после работы гримёров – гроба, а примерно в середине. Выпустили его через два дня невесёлых размышлений в камере, так и не предъявив никаких обвинений. Ключи от машины, права и пропуск в банк вернули, а вот кошелёк с тремя сотнями срибников и карточками исчез бесследно.

Видимо, послужил важной уликой в политическом деле. Или пошёл в счёт компенсации моральных страданий полиции, кто там разберёт.

Сильных травм не было, кости целы, а что лицо больше похоже на недоваренный пельмень, на который брызнули йода и синьки проходящих синяков – это и вовсе мелочи жизни. Николаю Ивановичу повезло значительно меньше.

Маринка, заплаканная, забиравшая его из участка, шепнула, что вмешался, оказывается, дядя Михал. Позвонил, узнав, что племянник куда-то пропал, добился освобождения. Даже свои связи в Бюро Безопасности подключил, не особо доверяя полицейским чинам.

Всё-таки не скотина он, дядька. Хотя любви к нему Дмитрию это не прибавило.

– Ха, и Димон тут! О, расписной какой… – хохотнул кто-то рядом в процессии.

Серьёзные, скорбящие люди покосились, но не больше, а через стройный ряд колонны к нему протолкались две прекрасно известные личности. Быча и Завойский, друзья детства. Какое детство – такие и друзья, так уж ведётся. Не выберешь, с кем на соседних горшках сидеть. Кстати, Быча – была тоже фамилия, с Завойским-то понятно.

А ещё они были бандитами, такая вот нехитрая профессия.