Васка да Ковь (СИ)

История вторая. Дитя Леса

— Слушай, нас кто-то проклял. Скажи — нас же точно кто-то проклял, так? — Спросил Васка в отчаянии. — Ну не может же так быть, чтобы…

— Нам просто везет. — Хмуро ответила Ковь. — Твой бог, кажись, отвечал за везение? Ты молился на ночь? А утром?

— Ну-ну, — Отмахнулся Васка, — то было давно, а теперь за везение отвечает его нерожденный сын, которого зо…

— Да плевать мне, как его зовут. Я еще во всех этих ваших религиозных заморочках не разбиралась: Ха был богом удачи, еще когда моя прабабка не родилась, им и останется! Вообще, чего сразу проклял-то? У нас есть деньги, жемчуг от русалок до сих пор не вышел…

Васка досадливо поморщился.

Жемчуг остался потому, что Васка отказывался его тратить.

Это было гонораром за их второе задание. Нанимательница оказалась русалкой, но Кирочке до нее было еще расти и расти. В самом соку девица утопилась, красавица была — кто же ее такую бросил? Сильная… Ковь, испугавшись ее внезапного появления, кинула огнешар (а у Кови отлично получались огнешары, тот так вообще был с бычью голову размером), так он погас, не долетев.

Русалка обижаться не стала. Подошла к костру, села на колени, склонив голову и перекинув на грудь длинную золотистую косу, будто специально выставляя напоказ беззащитную тонкую шею… Руби, рыцарь!

Конечно, он не тронул. Да и Ковь второй огнешар формировать не спешила. Выслушали сначала. Хотя, не случись в его жизни Кирочки, может, Васка и рубанул бы с перепугу.

Рассказала, что какой-то маньяк убивает русалок. Совсем. Окончательно. И ладно бы только убивает!

Вода ему вреда не причиняла, принимала как родного, так что даже река не мешала ему выманивать жертв… они ведь, как потом оказалось, сами выходили. Дурочки, ничему их смерть не научила! Маньяк являлся на бережок с флейтой и наигрывал «Алаану» — песню про несчастного юношу, которого бросила возлюбленная. Красивый был, гад (маньяк, конечно, герой песни как раз был редкостным уродом, за что и поплатился): голубые глаза, волосы на солнце золотом… много ли недолюбленной девке надо? Улыбался ласково… Места выбирал все малонаселенные, где течение сильное было, как знал, где речных жителей и не бывает толком, так, проплывают мимо иногда. Так что местный водяной так и не смог ничего выяснить… Всех свидетелей было — рыбы да лягушки. Лягушки видят плохо, рыбы и того хуже, так себе свидетели. Что им парень с дудкой?

А вот русалки — те любят музыку. Обязательно какая-нибудь подплывала на песню. Что он потом говорил, как говорил…

Позже, уже сдав маньяка в руки водяного, Ковь предположила, что у него в сродственниках была мавка. К сожалению, у тех ошметков, в которые его превратила лобаста, было уже не спросить. Да и… Васка в этом сомневался: нельзя же всю людскую погань валить на неподходящую магию.

А как ловили… Да опять повезло. От них требовалось только поймать, кого указали.

Оставлял он тела в одном и том же месте. Речные создания ворожили-ворожили, но места определить не смогли, и неудивительно: он был углежогом, вот в трубу он их и кидал. Если кто-то и выживал после всех тех ран, что он наносил в порыве ярости, то все равно погибали в огне, высыхая, сгорая. Так бы и не нашли, если бы не братишка одной из русалок, который по малолетству все к реке бегал, сестричку навещал, чуть ли не всех речных жителей знал в лица и морды.

Мать послала его купить угля короб — рано еще было, первый месяц осени, но она слышала, что углежоги в этом году начали раньше, и надеялась, что все равно выйдет дешевле, чем на рынках прошлогодний брать. Мальчишка хотел еще порыбачить успеть с пацанами, так что прибежал к углежогам до рассвета, и увидел, как один из углежогов сбрасывает тело… Как он узнал подружку сестры — то отдельный вопрос и большое везение. Маньяка вот запомнил плохо: фигуру да цвет волос в отблесках костра разглядел, и то чудо.

Парнишка — дай боги каждому такую выдержку в неполные семь лет — уголь купил, короб матери отнес и только после этого сбежал на речку, где все сестре и выложил…

Ковь потом мальчишке строго-настрого наказала, как бы мать не сопротивлялась, как восемь исполнится, идти прямиком в местную Академию.

А Васку с Ковью о помощи попросили, потому что Кирочка, добрая душа, чтоб ее приподняло да хлопнуло, прославила их на ежегодном сплаве водяных, и водяной местный, прослышав про рыжего рыцаря и громогласную его спутницу, сразу понял, о ком речь…

— Да, Кирочка нас прославила — не дай Боги. — Вздохнул Васка, определив наконец виновницу всех своих бед. — Это все из-за нее. Сначала — русалки…

…из-за которых Васке несколько дней пришлось работать углежогом. Едкий дым, копоть — он до сих пор иногда кашляет… Ковь называла неженкой — из-за этого, и из-за того, как он с ее царапиной носился. Нож мог быть смазан ядом, почему она вечно отказывается понимать такие вещи?

— из-за нее у нас есть деньги? — Подняла остатки бровей Ковь. — Вот спасибище.

— Нам пришлось…

— Эта мразь заслужила, нет? — Перебила Ковь. — Ты ж в наемники хотел: думал, ручки так чистенькими и будут? Ну нет, возвращайся тогда к сиятельному братику, если тебя печалит, что ты ту тварь лобасте сдал.

— Не в этом дело! — Возразил Васка. — Я бы сдал его еще пару раз, правда. Но он тебя ранил…

— Поцарапал.

— Все равно. Царапины бывают крайне опасны. Куда делась твоя старая кожаная куртка? В отличие от этого тряпичного недоразумения она хотя бы могла…

— Я отдала ее нашей благодетельнице. — Буркнула Ковь. — Еще вопросы?

Она пришпорила мула: на горизонте уже было видно городские стены. Васка без труда ее нагнал.

— Ладно, русалки. Но потом была заброшенная баня…

— А я говорила, нечего на остатках хутора рассиживаться! Раз забросили, то не просто ж так! — Фыркнула Ковь. — Ничего, не переломился, починил. Крышу подлатал. В баньке, опять же, попарился. Что тебе, дедушку не жалко?

Васка, который успел поработать не только углежогом, но и плотником, и даже выкапывателем колодцев, только не честным наемником, смолчать не смог.

— Да тебе, я вижу, всех жалко: девочек-русалочек, дедушек-банников, даже бабушек-оборотниц — только вот меня совсем не жалко.

— Слушай. — Ковь глубоко вздохнула, она в последнее время всегда так делала перед тем, как начать ругаться, — Во-первых, оборотница нам нехило так денег отсыпала. Во-вторых, даже не будь она оборотницей, я бы все равно ее без колодца не оставила. И это я, а не ты, истратила на ее колодец магический гребень, который дали нам те русалки в благодарность…

— …и внук у нее ничего…

— Ничего. — Согласилась Ковь, мечтательно уставившись вдаль, — Очень ничего. Эй, ты!

Васка рассмеялся — подловил таки! Сложно было не заметить, какие взгляды эти двое друг на друга кидали: Васка все думал, кто кого сожрет. Но ничего, внук их задержал на пару дней, а потом ему было пора возвращаться в стаю, и они с Ковью устроили целое представление на прощание. Смешно было наблюдать, как они пытаются попрощаться навсегда — и при этом изо всех сил сделать вид, что ничего не было, перед бабушкой и Ваской. Может, конечно, и не было, Васка свечку не держал, да и прощались они как-то слишком трогательно, обычно Ковь как-то проще со своими увлечениями расставалась…

Было или нет, но Ковь неизменно велась на его подколки уже неделю, пару раз дулась, чуть не спалила Васке штаны… Но оно того стоило, Ха свидетель!

— Ладно, мы все равно в плюсе. — Посерьезнев, сказал он, — В реке мы вряд ли утонем, в лесу мы знаем, какое имя выкрикнуть, если нас вдруг начнут жевать. А то, что у нас не было ни одного клиента-человека… С кем не бывает? Хотя… — Васка вдруг понял, что имени внука совсем не помнит, — Ох, а как этого х… хвостатого звали-то?

— Да пошел ты! — Буркнула Ковь. — Рык у него кличка. Он альфа, между прочим, а чего добился ты? Таскаешься по дорогам с полузнакомой бабой?

— С другом, Ковьюшка, другом. — Ухмыльнулся Васка, — Но да, от сомнительного удовольствия бегать, задрав хвост, по лесам избавлен.

— Закрыли тему. — Отрезала Ковь. — Закрыли, понял?! Будем надеяться, в Гиллекене нам повезет. Тут большой храм Отца-Солнце, так что нечисти в городе, считай, и нету. Если мы и здесь не найдем человека-нанимателя, то это не иначе как твой Ха над нами подшутить решил.

— Он и твой…

— Молись, Васка! Молись тщательнее! — Рявкнула Ковь, — или заткнись совсем.

Кажется, он перестарался. Хотя чего она так бесится? Неделя же прошла, обычно она забывает своего очередного кавалера уже на следующий день. Крепко ее этот Рык цепанул, это Васка не уследил…

В голову полезли гадкие мысли. Однажды он останется на дорогах один, совсем один. То, что он перед этим отгуляет на богатой деревенской свадьбе, радует несильно. Они не могут путешествовать вечно: это жизнь, а не книжка про подвиги, давно пошедшая на растопку костра. В книжках не ноют старые раны, кинжалы травят почему-то только ядами, от которых у героя обязательно есть противоядие, девы прекрасны и любвеобильны, готовы ждать вечно где-то там, за спиной, а злодеи… Они злые. Страшные. Никогда не бывают правы. И даже если герой настолько туп, что, заметив у нового знакомца хвост, клычищи в палец толщиной и подозрительно красные глаза, предлагает ему рассольчик на опохмел — злодей никогда этой тупостью не пользуется, а прет себе голым чешуйчатым животом на меч… Васка даже немного сочувствовал героям: двуручник, полный доспех, держащий арбалетную стрелу чуть ли не в упор, всякие памятные бирюльки от оставленных за спиною безутешных дев и, наверное, целый мешок различных противоядий, и все это приходится таскать с собой и на себе. Хотя, конечно, коням героев он сочувствовал куда как больше.

Пожалуй, теперь-то он готов был согласиться с Ковью — и правда, муть в таких книжках пишут. Сказочную. Только не вслух, а то совсем нос задерет, а ей вредно, она как загордится, так перестает замечать границы: небо-то, оно бездонное и бесконечное. А на бренную землю она и не смотрит, пока не запнется, хорошенько башкой не приложится и мозги на место не встанут.

А ведь запнется однажды фатально — не для нее, для Васки фатально. Как бы Ковь не была не похожа на обычных девушек — что деревенских, что аристократок с городских балов, однажды, после очередной встряски, она устанет: осядет, заведет дом, семью и прялку…

Очнулся он от своих невеселых размышлений, когда стражник у ворот вместо того, чтобы просить пошлину, шарахнулся от него и залебезил, как перед герцогом инкогнито, а Ковь, заметив это, привстала на стременах и больно ущипнула его за руку.

— Сделай щи попроще!

— Да, конечно. — Рассеянно сказал Васка, швырнув в стражника серебряной монеткой и передав Кови кошелек, — позаботься о гостинице, я до кожевенных мастерских прогуляюсь.

— Зачем?

— Так тебе же куртка нужна.

— Зачем ты в него серебром кинул, долбодятел?

— Это какая-то лесная нечисть?

— Это пустоголовый чурбан, который транжирит деньги! Мы не герцога, серебрушку пошлины платить там, где проезд — двадцать медяшек за всадника!

— Ковьюшка, не ори так, у меня уже уши болят. — Поморщился Васка. — Задачу поняла? Нам нужен постоялый двор из тех, что поприличней. Надоели эти клоповники, до бесов надоели, хочу хорошую постель и еду, от которой не захочется блевать. Деньги у нас есть, ты только не волнуйся.

— Что-о-о?!

— Ну мало ли, вдруг тебе вредно волноваться? — Ехидно спросил Васка, пришпорил коня и поспешил скрыться в толпе.

Очень уж хорошо Ковь огнешары кидала. Бывало, и с бычью голову.

И чего он так взбеленился? Не мог за курткой позже съездить, после того, как с хозяином постоялого двора договорится? Ковь никогда этого не умела. Если не ссорилась в хозяевами вдрызг, так все равно получалось не очень. Вот не разбиралась она в постоялых дворах, то есть разбиралась, но совсем не так, как Васка. Она смотрела на стряпню и на постели, но для нее плохая конюшня ничем не отличалась от хорошей, а Васка дворы только по ним и различал.

Хотя в этот раз он вроде говорил именно про стряпню и постели?

Киданул ее в незнакомом городе, гад. Он-то ее в любой момент найдет этой своей поисковой молитвой, а она… Не колдовать же при всем честном народе в храмовом городе Гиллекене?

Ковь заозиралась: она была на площади перед городскими воротами, и тут должны были быть разводящие.

Гиллекен был одним из городов Священной Змеи, в нем был самый крупный храм Отца-Солнца, если, конечно, не считать столичного. Храм строили сорок лет, и со всех концов страны на стройку стекались искуснейшие мастеровые, талантливейшие художники, резчики, стеклодувы… Улицы вокруг Храма считались великолепным образчиком архитектуры позапрошлого века.

Дорога Священной Змеи, что пронизывала Гелликен с юга на север, разделяя на почти равные две части, использовалась не только путешественниками и паломниками, но и многими купцами, была удобна и безопасна.

Так что в Гиллекене (что значило «отражающий солнце» на языке жрецов) всегда была уйма проезжего люда. У южных ворот и северных вечно были огромные очереди желающих попасть в город, и Васка не зря предложил ехать через северо-восточные, про которые мало кто знал.

Если есть, кого разводить по гостиницам, то всегда найдется и кому разводить. Гильдия разводящих была в каждом мало-мальски пригодном для путешественников городе, так что в Гелликене ее просто не могло не быть.

Ковь наконец нашла знак гильдии: стилизованное изображение быка на вертеле. Спешилась, подошла к тому разводящему, что был ближе: высокому, крепко сбитому мужику лет сорока. Маленькие бегающие глазки чуть навыкате, пухлые губы, густющая борода, одежонка обтрепанная, латаная-перелатанная — все это доверия не вызывало, но какая разница?

Грабил бы, носил бы одежонку побогаче и стоял бы у южных ворот, где поток людей побольше. Разве уважающий себя городской грабитель будет выглядеть как оборванец? Он же не разбойник какой…

Ковь достала медную монетку.

— Мне и моему спутнику нужен постоялый двор. В пределах серебрушки в неделю.

— А где спутник? — Разводящий вытянул шею и заглянул Кови за плечо, как будто ожидал кого-то там рассмотреть.

— Пошел дела улаживать. — Сказала Ковь, в последний момент сдержав рвущееся «не твое дело», — Торговые.

К счастью, расспрашивать дальше разводящий не стал. Для себя к счастью, а вот Ковь почувствовала разочарование. Она бы с радостью ответила со всем пылом. После теплого расставания с Ваской ей очень хотелось чего-нибудь этакого… и бабах побольше.

— Кенсвен. — Представился разводящий, — Серебрушку на двоих? Что же, есть на примете одно хорошее, тихое местечко, кормят там вкусно, ручаюсь, да и храмовники в там нечасто бывают, вам, госпожа магичка, будет кстати.

— А что, лютуют? — Обеспокоенно спросила Ковь, — Указ же…

— Открыто-то нет, но вы в храмовом городе, на Дороге Священной Змеи. — Развел руками Кенсвен. — Сами понимаете…

Ковь кивнула.

— Да, спасибо. Было бы неплохо, если там и впрямь так хорошо. И… это… у спутника — призовой скакун, если конюшни плохи, он мне голову отвертит, а потом и за вами придет…

— Все по высшему разряду будет, за голову можете не беспокоиться, — неожиданно добродушно разулыбался Кенсвен.

Не соврал, хоть за неделю за две комнаты и вправду пришлось выложить ровно серебрушку, что было досадно, Ковь рассчитывала, что получится уложиться в меньшую сумму. Зато конюшня, вроде, была ничего, комнаты приличные, чистенькие, кровать не разваливалась, клопов не было, и кормили очень вкусно, Кенсвен знал, за что ручаться.

Счастливые морды чужих лошадей даже примирили ее с кислой мордой хозяйки. Та приняла деньги так, как будто те сейчас вывернутся из ее пальцев и сожрут ее душу: чуть ли не в платочек руку обернула.

Что же, ей с хозяйкой чаев не пить. Может, и поссориться с ней удастся, все развлечение. Не зря, ох, не зря она заплатила Кенсвену пять медяшек чаевых сверху.

Вообще-то за его услуги она могла и не платить, разводящих прикармливают хозяева, но так хоть какая-то есть гарантия, что высказанные пожелания учтут. Да и, несмотря на внешность, мужик оказался мировой. Сказал, если вдруг что не так, обращаться по такому-то адресу, и бумажку черкнул.

Помог обустроиться, занес вещи и распрощался.

Правда, ненадолго: когда Ковь после ужина спустилась поблагодарить повариху, она встретила его на кухне.

— Здрасте, госпожа магичка! Что, кушанья не понравились?

Ковь перевела взгляд с Кенсвена на зардевшуюся повариху. Некстати вспомнился Васка с его дурацкими шуточками. Запоздало поняла, на что он намекал. И дался ему этот Рык!

Вот уж кому нельзя было волноваться, так это поварихе: судя по животу, девятый месяц как нельзя. А она работает. Да и старовата она, чтобы рожать: на первый взгляд лет на пять постарше… мужа? Вот сейчас Ковь и проверит, мужа ли.

— Нет, что вы. Зашла поблагодарить за ужин. Очень вкусно: мы с другом по дорогам уже долго бродим, но такой стряпни не пробовали. — искренне улыбнулась она. — и вам спасибо, и правда — чудесное место.

— Что же вы хозяйку не благодарите? — Пискнула повариха.

— Так не она ж готовила! А что, помешала? — Ковь подмигнула поварихе, и та несмело улыбнулась в ответ.

— Нет-нет, этот обалдуй, мой муженек, уже уходит. Только…

— Мне хозяйка сразу не понравилась. — Правильно поняла намек Ковь, — Кухня ваша, а от пары горстей крупы никто еще не обеднел. А она на всех так косится? Как кобыла на змеюку, право слово.

— Высокородных любит. — Охотно отозвалась повариха. — Тех, кто попроще — не очень, но терпят, если платят в срок. Магиков выносит еще… А вот магичек… Штаны! — Передразнила она, — Непотребство! Муж у нее поумнее, так что лучше просто пореже с ней встречайтесь. Уж простите, что этот болван вас сюда привел…

— Да нет, вы чего, я все понимаю, не дура, чай. Место хорошее, в храмовом городе лучше и не найти для нашей сестры.

Ковь хотела было уже уходить, чтобы не мешать парочке и дальше мирно себе чаевничать, но Кенсвен встал первым. Чмокнул жену в щеку.

— Спасибо, Люта, я побежал. До свидания, госпожа магичка.

И ушел уже совсем.

Ковь не удержалась. Как только за Кенсвеном закрылась дверь, она спросила не без восхищения.

— и не страшно вам работать?

— Почему должно быть? — Проследила за взглядом Кови, погладила свой огромный живот, — нет, не страшно. Что на кухне может случиться? Да и лекарь у хозяйки прикормленный есть, самый что ни на есть настоящий, с лицензией. Стоит закричать — и ребенка примут, как у благородных принято. Лучше бы, конечно, дома, да повитуха, а не мужик, но тут уж как получится…

— А…

— Знаю, знаю, поздновато. Но так Гарра лет не считает, когда дары раздает. А вы… правда магичка, да? — С каким-то детским любопытством спросила Люта.

— Ковь. Меня так зовут, Ковь. Самая что ни на есть! — и зажгла на ладони крохотный огнешар.

Люта восхищенно охнула.

— А еще чего можете? Про магичек самые разные слухи ходят!

Кови почему-то вспомнилась Кирочка с ее делано-детским восхищением. Она мигом отогнала дурные ассоциации, откуда вообще у нее эта паранойя? От Васки заразилась?

Милая тетечка. Хоть и пожилая, но видно, что душой молода. Дети ее, наверное, очень любят. Так и пышет жизнью и здоровьем. Этакая пышечка-хохотушка: полные руки с ловкими пальцами, ямочки на локтях, низенькая, чуть тронутые сединой у корней волосы убраны под чепец, как и положено добропорядочной матроне. Голубые глаза в сеточке тонких морщинок, широкий улыбчивый рот, нос пуговкой.

— Ну, не так много. — Скромно ответила она. — Со своей родной стихией… Огонь у меня. С нечистью там договориться — если у вас домовой лютует, скажите, я поправлю… Будет ласковый и смирный, первый помощник. Будет дочка, я попрошу, чтобы он ее покачал в колыбельке, домовые — народ привязчивый. Научит своим штучкам. Хорошей хозяюшкой вырастет, болеть не будет. Хотите?

— Не задаром, конечно?

— Ну так каждый кормится, чем умеет. Магия — моя работа. — Ковь развела руками.

— Ничего-ничего, оно и понятно. А еще чего можешь? — Показалось, или тон у Люты сал значительно суше?

Может, не стоило упоминать нечисть? Есть и такие темные люди, что домовых боятся, город-то храмовый, да не просто храмовый, тут главные — солнцепоклонники…

Ох, когда же она начнет думать прежде, чем говорить?

— Ну… в Академии нас всему понемножку учили. Даже целительству. Вывих там вправить, перевязку сделать… — Тут Ковь снова посмотрела на живот Люты и решила упомянуть то, чем больше всего гордилась, — Роды принимать могу. Вот.

— Да, нелегко, наверное, там учиться. — Протянула Люта. — Хочешь плюшку? Не беспокойся, раз за комнату платила, то и за плюшку платила, мне не в убыток.

— Правда? — Разулыбалась Ковь. — Спасибо.

Возвращалась она с кухни в самом что ни на есть радужном настроении. Даже с хозяйкой ругаться расхотелось. Плюшка-то была вкуснейшая, свежая, с изюмом. Да и непринужденный треп с Лютой доставил искренне удовольствие, давненько Ковь так не отдыхала, расстались они чуть ли не подругами.

Ковь заглянула в Васкину комнату, рассказать, что да как — пусто. Не приехал еще.

Да и странно было бы, если бы приехал, а она не заметила, не услышала бы, не почуяла его поисковой молитвы, но почему-то дремала в глубине души надежда — хотя какая надежда, так, надеждишка, что сейчас она откроет дверь, а там Васка, и дневная ссора забыта, и Рык забыт. Нет, не оправдалась надеждишка, ну и ладно, ну и пусть пусто. Никуда он не денется.

Она аккуратно закрыла дверь и пошла к себе.

Там Ковь сняла сапоги и с удовольствием завалилась на кровать.

Рык… Что Рык? Неплохой парень, хорошо сложен… Глаза красивые, янтарные, волчьи глаза. С Ваской они вроде поладили поначалу. Это потом Рык ее увидел. Полез. Получил по лапищам своим волосатым. И взревновал.

Она популярно этому псиному альфе объяснила, что никаких прав на ревность у него нет, и вообще, если приблизится на расстояние вытянутой руки, то еще долго будет паленой шерстью по всей деревне вонять.

Но он все равно на Васку волком глядел. Как будто Ковь из-за Васки отказала… нет, из-за Васки она еще ни разу не отказывала. Кто он ей, этот Васка, чтобы из-за него отказывать? Так, попутчик случайный, друг…

Но некоторым проще поверить, что все из-за гада соперника, а не из-за того, что сам хамло и руки распустил не вовремя.

Под конец Рык чуть исправился. Цветочки носил. Просто так, в извинение. Всего-то и надо было, что его штанкетиной поперек хребта приложить, сразу мозги на положенное место вернулись. Говорил, что Ковь необыкновенная и он такой девушки еще не видел ни разу…

Наверное, он так всему хутору говорил. Но Ковь смущалась. Краснела. Ей такое нечасто говорили. Даже если за компанию со всем хутором. Было немножко приятно даже… Но выбивало из колеи, а Ковь такого страсть как не любила. И рассталась с Рыком с огроменным облегчением.

А Васка почуял слабость и ну подкалывать. Кто другой сказал бы, что это ревность, но Ковь-то знала: Васка просто любит свои дурацкие шуточки, ему без них и жизнь не мила. Зря она каждый раз ведется, не маленькая вроде.

Ничего, в следующий раз она ответит. Обязательно.

Где же его носит? Сколько можно искать одну разнесчастную куртку?

Он вообще, куртку ищет, или что? Если пошел по кабакам, то пусть только попробует деньги растранжирить! Хотя что это она, Васка — парень правильный, он по кабакам ходит только чтобы нанимателей цеплять. Как-то не так ходит: еще ни одного не подцепил, все больше сами приходили, в основном мертвые или хвостатые.

Зато девок цеплял сколько угодно, девки Васку любят. Неприятности еще неплохо искал на свою голову, все больше с парнями этих самых девок, или со стражей. Из пары городишек, помнится, пришлось улепетывать со всех ног. Чего стоит хотя бы тот случай, когда какой-то парень свою девку избил в порыве ревности, а потом эта странная парочка, убоявшись родительского гнева, ничтоже сумняшеся на Васку побои и повесила.

Чем они руководствовались, понять было несложно. По нему сразу видно, наемник не из богатых, даром, что лицо породистое, кому он сдался? Вид у Васки большей частью лихой и придурковатый, кажется развести такого — дело святое. Поваляется в тюрячке, не в первый раз, небось. Был бы порядочным, по дорогам бы не скитался… Подумаешь, погоняли его с напарницей по селам и весям дня три и до сих пор в окрестностях городка им лучше не появляться — папашка у девицы богатый был, и всю местную стражу на уши поставил. Ничего, чужаков не жалко!

Помнится, Кови тогда впервые в жизни удалось кого-то проклясть. Вот как увидела листовку со своим портретом на столбе, так и поднялась изнутри горячая волна. Хорошо, удалось сдержаться и проклятие вышло несерьезным, так, вскочил на лбу у той мочалки здоровенный такой гнойный прыщ. Даже хорошо, что так вышло, будет урок, чтобы в следующий раз думала, что делает.

Правда, откатило потом… Пришлось волосы зачесывать на лоб некоторое время. Васка не смеялся, только качал головой, мол, было бы из-за кого страдать.

Перекрасься Васка обратно в свой натуральный черный, было бы гораздо меньше проблем. Одно дело на чьего-то байстрючонка нападать, у которого куксы в роду отметились пополам с лисами, другое — на младшего сына знатного рода. Но отказывался. Бес разберет, почему.

Может, не хотел чувствовать себя бесправным младшим сыном, у которого из богатств — меч да имя. Да фамильная гордость еще.

Может, еще какие-то были причины…

Со двора послышался цокот копыт и Васкин голос, положивший конец беспокойству Кови. Приехал, нашел, мальчишку-конюха зовет…

Интересно, что там с конюшней? Не обманул ли Кенсвен?

Ковь закрыла глаза, глубоко вздохнула и выдохнула, вспоминая дыхательные техники для концентрации. В последнее время ей все чаще удавалось не тратить лишних сил на простейшие вещи, и удавалось только потому, что она пользовалась своими способностями в любой подходящий момент. Сейчас она хотела услышать, что творится в конюшне.

Но в этот раз она все же перестаралась: дыхание лошадей, тонкий шелест соломы, легкая поступь мыши — все это почему-то оказалось слишком громким, трудно было разобрать, что говорит мальчишке-конюху Васка, да еще и голос у него превратился в гулкий нечеловеческий бас. А Ковь знала, что это значит: если сейчас кто запищит, Ковь пару дней будет ходить полуоглохшая.

Так что она поторопилась вынырнуть из транса, и вовремя.

Васку встретила хозяйка.

И развопилась.

Голос у нее был как у старой лесопилки. С характерными лязгающими нотками, с протяжным и-и-и, и прочими весьма неприятными для обостренного магического слуха модуляциями, и не успей Ковь перестать вслушиваться, отстирывала бы потом заляпанные наволочки от потекшей из ушей крови (местным служанкам она даже заплаканную наволочку не доверила стирать, оставлять им кровь было бы полнейшей глупостью — мало ли что, мало ли кем эти служанки окажутся, с такой-то хозяйкой).

Когда хозяйка встретила Ковь — она смолчала. Поджала губы, окинула взглядом с ног до головы, но смолчала. Хотя Ковь даже улыбнулась нагло: ну, попробуй, обхами магичку! Посмотрим, в каких бородавках завтра проснешься.

Так, молча, серебро и приняла. Серебро — штука такая, сама к рукам липнет.

Ковь таких часто встречала. Чопорных ханжей, уверенных, что раз они честно вышли замуж, родили в положенный срок детишек, кое-как воспитали и ухитрились за многие свои лета не спутаться с конюхом или соседом (или ни разу не были пойманы) то их гордое звание респектабельной почтенной матроны дает им право осуждать. Не просто осуждать, а Осуждать с большой буквы.

Осуждать всех, кто бродит по дорогам, а не сидит себе дома.

Осуждать всех, кто вышел замуж слишком рано или слишком поздно. Или не за того. Или вообще не вышел. Или вышел, пожил и ушел от мужа. Таких особенно не любили: ну как же, порядочная женщина должна молча нести свое ярмо — они же несут.

Осуждать всех, кто служит богам иначе, чем они. Например, не зажигает свечей в Храме Солнца в положенные праздники. Или вообще богам не служит, как большинство магиков. Или служит не тем богам.

Помнится, Васка как-то намекал, что Ковь могла бы молиться Ха, как покровителю магиков и прочей нечисти, но она отказалась: Васка хоть умеет нормально молиться, а она что? Зачем Ха ее глупые просьбы, что ей, делать нечего, бога от беременной жены отвлекать? В лучшем случае примет за дурную шутку и вежливо посмеется, в худшем — Гарра обидится, беременные жены существа капризные.

Зато хозяйка вон, молится Отцу-Солнце усердно, истово, свечки зажигает, в песнопениях участвует, все платье в подсолнухах, на шее бирюлька висит — а толку? Постоялый двор во владении — это не боги постарались, это мамаша умная была, дочурку пристроила…

А дочурка туда же — осуждать.

Вот, сейчас она выговаривала что-то Васке. Васка же на вид безобидный. Нет в нем на первый взгляд того куража, желания пойти на конфликт — и растерзать оппонента. Для того, чтобы появился, Васку надо довести.

А причина довести? Да всегда найдется. С Васкиной внешностью, с Васкиной верой в не самого популярного бога, с его спутницей-магичкой… Стоит только захотеть, как говорится.

Вот и орет хозяйка, повышая тон чуть ли не до визга на каждое «и»:

— Да как вы сме-и-ите! Да наше сено самое свежи-ие.

А Васка отвечает, вежливо, чуть устало:

— Да, отличное сено. Но я говорил с Фыльком, давал простейшие указания, я вовсе не намеревался вас оскорбить.

Да, почти довели.

Что эта тетка вообще делала около конюшни? Ковь встала, и, перегнувшись через подоконник выглянула в окно. Помахала рукой Васке: тот вымученно улыбнулся в ответ.

Мальчишка-конюх ковырял ногой в земле, опустив голову. Уши у него так и горели. Как его там Васка назвал? Фыльк?

Хозяйка проследила за Васкиным взглядом и скривилась, как будто маринованную сливу проглотила:

— Так это ваша… спутница?

Конечно, за сено Васка почти извинился, хотя с чего бы, так она тут же нашла другую причину для обвинений. Может, не стоило привлекать ее внимание? Да нет, вряд ли это сильно помогло бы…

— Да, это моя спутница. — Не стал отпираться Васка. — Что-то не так?

— Скажете еще — жена? — Ядовито поинтересовалась хозяйка.

— Нет, не скажу. Я еще раз спрашиваю, какие-то проблемы?

Васка потер рукой шею. Ковь высунулась из окна еще дальше, обеспокоенно всматриваясь в Васкино застывшее в гримасе легкого недоумения лицо. Он пока не понимал, в чем проблема, надеялся решить дело миром… Но вряд ли это устроит хозяйку.

— У нас тут порядочный постоялый двор!

Кто бы сомневался.

— Потому моя спутница его и выбрала. — Все тот же недоумевающий тон, — Я правильно понимаю, она же оплатила две комнаты?

— Пф-ф-ф! Да кого вы хотите обмануть! Вы же при всем честном народе вот прямо сейчас — пе-ре-ми-ги-ва-ли-╛и-ись! — Взвыла хозяйка, обличающе ткнув в Ковь пальцем.

Та едва сдержала смех: ну нет, она умная, она не будет усугублять ситуацию. Все-таки, как бы не была неприятна ей хозяйка, здесь же и правда неплохо готовят и вообще… не хотелось бы вылететь на улицу. Она же уже обустроилась.

Хотя… нет, не получится остаться. Она так сказала «перемигивались», как будто в смертном грехе уличала. Сейчас ведь и правда… уличит. Ума хватит.

— Поздоровались. — Поправил Васка. — Насколько я знаю, в этом нет ничего предосудительного.

— Блудливые отродья Ха! — Плюнула хозяйка.

— …что? — Тихо спросил Васка, выпрямляясь, будто палку проглотил.

Хватило. Ума.

Ковь привыкла, что ее так называли, да что там, называли и похуже. Она, в общем-то, и не спорила особо. Чего спорить, если загубила свою репутацию давным-давно и так и не поняла, о чем тут жалеть? В Академии нравы вольные, может, есть в таких возгласах доля правды. Может, сама виновата: когда ходишь в мужских штанах, с мужской прической, что еще думать? Когда все твои подружки в деревне замуж вышли, а кто не вышел, тех уже года три как старыми девами в глаза величают? Вичка последняя была, да и то потому, что жениха из армии ждала… и дождалась свое одноногое счастье, и все как у людей…

А Кови от таких слов обидно всегда было чуть ли не до слез. Но еще расплакаться тут не хватало, обломится мымра сушеная на ее слезы смотреть.

А ведь Ковь понимала, к чему идет, но до последнего надеялась, что хозяйка не решится сказать прямо. Надеялась, что сможет потом Васку успокоить, и они останутся здесь жить, главное же с хозяйкой не пересекаться и все. А так тут хорошо.

Повариха хорошая, и вон, Фылек весь сгорбился, сопит, землю сапогом ковыряет, глаз поднять не может со стыда. И зря она о служанках плохо думала, всем же надо что-то есть и где-то работать… А в комнатах чистенько, славненько: не хозяйка же старалась. Такая переломится что-то сама делать, когда прислуга есть, не по чину ей.

Но Васка такого молча сносить не умел. Просыпался в нем сэр Васкилерох, который не в канаве родился — терпеть оскорбления всякой черни. Вторил согласно служитель Ха — Ха бог не лучше и не хуже других, не стоит оскорблять чужих богов.

— Что слышал! — Не унималась хозяйка, — Думаете, прикрылись разными комнатами, так никто не догадается? Скажи еще — она тебе сестра, ага!

— Я — сэр Васкилерох Диерлих. Какое право у тебя, кос-с-сть купеческая, меня оскорблять?

— Да хоть трижды сэр: много вас таких, с купленными именами по дороге ходит.

Васка положил ладонь на рукоять меча. Тут Ковь поняла: надо срочно хоть как-то человека успокоить. Она видела, как дрожат от бешенства его пальцы, видела, как он побледнел — хотя, казалось бы, куда ему бледнеть?

— Васка! Лови меня! — Рявкнула она, и, не дав ему задуматься, перескочила через подоконник.

Даже если не поймает — второй этаж, что с ней случится?

Поймал.

Со стороны других окон послышались одобрительные хлопки и свист.

— Васка, слушай, не унижайся. Не тебе на потеху толпе с этой швалью ругаться. — Тихонько шепнула Ковь, пока он не успел выпустить ее из объятий.

— Мы уходим. — Васка просто констатировал факт.

— Да. Но денег мы ей не оставим. Я заплатила задаток. Сходи пока, забери вещи. Второй этаж, третья и четвертая комнаты.

Васка резко кивнул Кови, отстранился, хлопнул по дороге к дому Фылька по плечу. Тот вздрогнул, посмотрел на каменное, неестественно-спокойное лицо Васки и без вопросов метнулся в конюшню.

Ковь уперла руки в бока.

— Мы уходим. Деньги верни.

— Смотрите-ка, кто объявился. Не стыдно обжиматься-то у всех на глазах?

— Не твое дело. Ты все равно своего добилась: больше мы тут обжиматься не будем и другим отсоветуем. Деньги возвращай, раз уж мы съезжаем.

Больше всего хотелось зажечь в руках огнешар и погонять эту гадину по двору с полчасика, но лучше было не рисковать, не в храмовом городе, да и покушение на жизнь и здоровье могли выдвинуть: мало ли, какие у нее родственнички в местной страже?

Вот дура, сама же сглазила. Хотела добрую ссору? Получила…

— Что? Какие еще деньги? Ты у меня ела? Ела. Жила полдня? Жила. Еще чего!

— Верни.

— С шалавы — по десятикратному тарифу. Еще накувыркаешь под ры-ы-ыцарем своим. Ничего я тебе не должна, девка. — и ведь верила в свою правоту.

Может, думает, что урок ей преподала?

Ковь почувствовала, как побежали по волосам искры. Она скрестила руки на груди, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Нельзя колдовать. Так же, как нельзя сорваться и вцепиться гадине в длинные бесцветные патлы. Очень хочется, но нельзя.

— Я сейчас пойду за стражей. Разберемся, кто из нас шалава, а кто честная магичка с лицензией? Хотя… чего мне стража? Вижу, у вас тут кикимора домовая есть, слабенькая правда… Эй, выйди, покажись хозяйке, когда сродственница просит?

Показать — не напасть, тут не подкопается даже самый заинтересованный сыскарь.

На пороге, будто из воздуха, соткалась маленькая старушка, покачала укоризненно головой.

— Удружила. Она ж теперь храмовников наташшит, вонять тут будут палками своими, а я ж тута ешшо когда здесь был масляный магазин жила! У, молодежжь. Головой не думает. Не была б ты нашша магичка — ух, крепко бы осерчала!

Хозяйка завизжала. Громко, надрывно, схватилась за сердце, покраснела вся и грохнулась в обморок.

Выведший коней Фылек на это посмотрел и опрометью бросился в дом, притащил бадью воды и вылил на хозяйку. Ковь мысленно понадеялась, что вода была ледяной, и что хозяйка хорошенько простудится. Хотя надежды мало: ранняя осень, тепло еще…

Зрителей становилось все больше. Появление кикиморы встретила визгом не одна хозяйка, из окон высовывались любопытные личики служанок, так что была у хозяйки и подпевка. А вышедшая, будто бы воды набрать, Люта картинно осенила себя знаком солнца… Зря Ковь это затеяла: сейчас кто-нибудь из истовых солнцепоклонников в храм метнется и доказывай, что не применяла злокозненные чары.

Хозяйка встала, пошатываясь.

— Откуда у меня это… это…

— Ну так с вами ни один нормальный домовой не сладит. Коль хозяйка — кикимора, так и дома кикимора. Деньги!

— Эй! — Возразила со своего места кикимора, — ты нашу сестру-та не оскорбляй! Я здесся еще до масляного магазина все помню. Мой дом, я хозяйка — а она так… Завелась. — и противно захихикав, истаяла.

— Я магичка. — Просто сказала Ковь. — Мой спутник — высокородный рыцарь. Давайте мы не будем ссориться и просто расстанемся по-хорошему? Деньги!

— Да подавись ты своими грязными деньгами! Ты и твой хахаль! — Взвизгнула хозяйка, метнув в Ковь серебрушкой.

— Угу. — Ковь поймала ее на лету, протерла полой рубахи, положила в мешочек на поясе. — Скажи спасибо, что я не заявлю на тебя в стражу за оскорбления, и Васку упрошу не заявлять.

Васка, легок на помине, с помощью Фылека уже приторочил к седлу мула сумки и буквально взлетел на коня, так что Ковь тоже решила больше не рассусоливать и в свою очередь вскарабкалась на мула. Фылек подал руку, помогая.

Не ошиблась она в мальчишке: он незаметно сунул ей большое красное яблоко (насколько вообще можно незаметно впихнуть в руку большое красное яблоко, но он правда старался), извинялся, наверное.

Васка молча направился к воротам, мул Кови шел за его конем, как привязанный. Они выехали за на улицу, отъехали на квартал — и тут их окликнули сзади. Ковь обернулась: и правда, не показалась, Люта догоняла. Спешилась, Васке сказала остановиться: не хватало еще, чтобы беременная женщина за лошадьми бегала.

Люта остановилась, отдышалась. Из под аккуратного чепчика выбились пряди, смялось платье, задрались рукава. Лицо раскраснелось, уши горели совсем как у Фылека… Да и формой похожи, не большие, но чуть оттопыренные. Да и лицо… а не родственница ли она мальчишке? Может, сын или племянник? А что, многие в одном месте семьями работают…

Вечно Ковь о какой-то ерунде думает, когда не надо.

— Госпожа магичка, — совсем как давеча Кенсвен начала Люта.

— Мы же на ты перешли, помнишь? Я на тебя зла не держу. И на мужа твоего. Кто же мог подумать, что так обернется?

— Она как с цепи сорвалась. — Покачала головой Люта. — Обычно она чуть посдержаннее.

— Я мстить не собираюсь. — Успокоила Ковь.

— Да нет, не в этом дело… стыдобища-то какая, муженек мой пустоголовый даже не спросил, кто ваш спутник — а это ведь важно! Вон, ворот знаками Ха вышит, а наша хозяйка, она… — Люта махнула рукой, — а, да какая разница. Я подумала, может, у нас дома погостите? Я денег не возьму…

— А лошади? — Вмешался Васка.

Им так кстати предлагают бесплатное жилье, а он «лошади». Вот вечно он лезет со своими лошадьми куда не надо! Накрайняк поставят в общественных конюшнях… ну ему простительно, он Лютиной стряпни не пробовал. Ковь сглотнула слюну.

— Фылек — сынок мой, он ваших лошадок обустроит прямо у нее, ухаживать будет как за родными. Она все равно в конюшни не заходит, воняет ей. А со старшим конюшим я договорюсь, он пьет много, ему достаточно несколько медяшек сверху зарплаты сунуть…

Все-таки Фылек, а не Фыльк. Ковь пообещала себе запомнить. И правда — сын.

— Да, Фылек ваш — малец славный, с ним мне не о чем беспокоиться. — Наконец оттаял Васка. — Вы уж извините, что так вышло, влетит ему теперь, наверное?

— А, ничего. Не в первой ни за что влетает, мы привыкли.

— Просто она несколько странно…

— Да-да, с ней бывает. Это ей ваш ворот не понравился, и рыжий вы… — Люта махнула рукой. — Хотя по мне что Отец-Солнце, что Ха, что Гарра — все боги, все почестей достойны…

— интересная точка зрения. — Вежливо улыбнулся Васка. — Так чем, говорите, можно отплатить за жилье?

Люта легко нашла к нему подход. Вот, он уже и дышать стал ровнее, и за поводья так не цепляется. Мудрая женщина. Ковь бы еще долго не решалась заговорить, а Люта пару слов сказала, и все, как будто и не было ничего… Кто бы ее так научил. Васка вот, как подуспокоился, думать сразу стал о насущном…

Кстати, и правда: чем они могут отплатить, если не деньгами?

— Ковь магичка же. Много чего может, я хотела, чтобы она амулеты подзарядила осветительные, если не сложно. Ну так вы…

— Так ты… нас нанимаешь, получается? — Потрясенно спросила Ковь, — ты точно человек?

— Да вроде да… — Задумчиво протянула Люта, чуть пригладив волосы. — Всегда была человеком…

— Васка, слушай, нас же нанимают, нанимают! — Взвизгнула Ковь, — Огромное тебе спасибо! — она порывисто обняла Люту, — А то я бы и не знала, куда нам идти на ночь глядя.

— Подождите тогда, я вернусь, Фылек придет, вас проводит. — Мягко улыбнулась Люта.

Ковь кивнула.

Как им повезло встретить такую замечательную женщину, а!

Наконец-то их нанял человек, хоть и получилось все так… нелепо.

Наконец-то их нанял человек… а радости почему-то никакой.

Васке не нравилась Люта. То есть Люта ему нравилась, он ловил себя на том, что относится к совершенно незнакомой женщине как к любимой тетушке, и это почему-то настораживало, заставляя вспоминать свои мимолетные навеянные русалками влюбленности, или как Кирочка пыталась вызвать в нем отцовские чувства… Хотя он был уверен, что в случае Люты это не может быть магией, Ковь бы почуяла, но все равно…

Что-то с ней было не так.

Сначала, конечно, он готов был радоваться вместе с Ковью: как же, человек, наниматель, бесплатное жилье в городе, где столько проезжего люда, что бесплатного жилья не бывает априори, о лошадях позаботятся…

Кормили вкусно, а в ответ почти ничего и не требовали, ну как, не требовали: Ковь потихоньку заряжала осветительные амулеты. Уже дней пять заряжала. Медленно: работа с энергиями была тонкая, это не огнешар сотворить, тут нужен транс и сосредоточение, а то амулет может от переизбытка энергии перегореть.

Из этих пяти дней три Люта сидела дома и смотрела, как Ковь заряжает амулеты. Сказала, хозяйка лютует, работать стало тяжело, так что она решила взять отпуск до родов.

Казалось бы, все так хорошо складывается! Но Васке на месте не сиделось. На третий день он сходил и навел справки. Все оказалось именно так, как он предполагал.

То, что с огромным трудом давалось Кови, что выматывало ее подчистую, оказалось простенькой работкой для профессионала. Васке зарядили прихваченный из дому амулет за полмедяшки. За десять минут.

У Кови на такое уходил день. Васка понимал, что, скорее всего, проблема в том, что ей очень тяжело дается работа с маленькими порциями магической силы, или как это магики называют? Оттого и копается она долго. Но что мешало Люте, посмотрев на скорость работы, взять у них символическую сумму в пять медяшек, которую все равно пришлось заплатить за конюшни, и сходить к местному магику? Боязнь обидеть полузнакомую девчонку? Она и так многое для них сделала… К тому же, они и сами предлагали. Даже не пять медяшек, а в тысячу раз больше, Васка настаивал на том, чтобы она взяла полсеребрушки, но Люта от денег отказалась наотрез. Чувство вины? О да, она много говорила о том, что муж виноват и ошибся, привел их не в то место, но если бы она так переживала за каждого неудачного клиента Кенсвена, то давно бы открыла бесплатный постоялый двор.

Единственное приходившее Васке в голову объяснение — это то, что амулеты это всего лишь предлог, чтобы удержать их в доме, в городе… хотя, наверное, только Ковь, иначе Люта побольше общалась бы с Ваской. А она предоставила его самого себе, совершенно не интересуясь, где он и чем занят. Даже Фылек проводил с ним больше времени, хотя уходил работать засветло а приходил затемно и все чаще в конюшне ночевал. Но все равно выкраивал пару часиков поспрашивать, каково это, быть оруженосцем, или послушать церковных притч — сказок Васка, к стыду своему, не знал.

Казалось бы, мальчишке лучше бы слушать Кенсвена, но отчима Фылек сторонился. Недолюбливал. Наверное, не просто так, но Васка о таких личных вещах спрашивать не собирался.

В общем, понятно было, что Люте нужна зачем-то именно Ковь. Не даром Люта целыми днями глаз с нее не спускала, иногда забывая и про мужа, и про сына, который, не в силах добиться внимания матери, на Васке буквально вис.

Делиться подозрениями с самой Ковью Васка пока не собирался. Та была счастлива: в Люте она нашла подругу и мудрую наставницу, да и с амулетами у нее получалось все лучше и лучше, а больше, чем халяву, Ковь любила только халявную учебу.

Когда Ковь не болтала с Лютой, она болтала о Люте. Какая она замечательная, какая умная, как много умеет. Какими рецептами делилась недавно, и все в таком роде. При этом ничего глубоко личного Ковь не рассказывала, а ведь поделись таким Люта — не удержалась бы.

А значит, и личным Люта не делилась, держа Ковь на расстоянии, которое только очень уж увлеченная учебой магичка могла принять за дружеское.

Васка поморщился. Точно на таком же расстоянии он держит Фылека. Вот и сейчас мальчишка переминается в дверях с ноги на ногу, не решается зайти, пока сэр рыцарь думу думает.

Надо было дверь закрыть…

Хотя, что лукавить, даже через закрытую дверь он бы это сопение услышал. Люта совсем недавно Кови противопростудный сбор диктовала, так что же она сына-то не подлечит? Ковь тоже хороша, ушла в свои амулеты с головой, вилки не замечет, пока до рта не донесет, не то, что мальчишку. Надо будет намекнуть, что у нее под носом целый сопливый подопытный, она только рада будет…

— Чего тебе?

Фылек осторожно заглянул в щель, стараясь двери не касаться. Васка обреченно вздохнул: ну откуда в нем это благоговение? Вроде бы ничего такого при мальчишке он не делал. Чудовищ ногами не попирал, девиц из лап драконов не спасал. Драконы — это вообще к Кови.

— Да заходи ты уже, не топчись на пороге. Дверь что, ядом намазана?

— Мама скоро ужин накроет. — Фылек просочился в комнату, но не плюхнулся, как обычно, на стул, а спрятался в темном углу и теперь неловко переминался с ноги на ногу.

Смотрел он почему-то в окно, являя Васке курносый свой профиль. Странно, вроде раньше нормально общались — не на равных, конечно, но чтобы Фылек перед Ваской робел, такого давно уже не было.

— А повернись-ка другим боком. — Тихо попросил Васка, больше всего желая опровергнуть собственную догадку.

Тот неохотно повернулся.

Не получилось опровергнуть. Под глазом у Фылека наливался синевой свежий синяк.

— Ага. Ясно… Кто это тебя так?

Фылек молчал. Сопел.

Снова отвернулся.

Вряд ли мальчишка не рассказал бы, будь это боевые раны, не в его характере. Скорее использовал бы как повод, чтобы выпросить таки у Васки пару уроков кулачного боя. Он давно уже просил, но Васка сам был в рукопашной не силен, а признаваться в этой слабости не хотел, потому каждый раз делал вид, что очень занят.

Значит — подрался он не с уличными мальчишками. Ну да, вон, костяшки целы, штаны чистые. В грязи его не валяли.

— Хозяйка?

Была у Васки отчаянная надежда, что удастся списать все на противную тетку… Жалко, что сам он в это почти не верил.

— Нет. — Замотал головой Фылек, совсем как норовистый жеребенок, окончательно похоронив Васкины иллюзии, — Хозяйка хорошая. Не знаю, как с вами вышло. Не злая она. Магиков не любит, суеверная. Но хорошая. И никогда раньше на постояльцев не кричала… Ну, когда не платили — бывало, но никогда так… Страшно. Как будто подменили. Сама на себя была не похожа. А это… — Он указал на синяк, — Меня… конь. Копытом.

Конечно. Конь. Копытом. По форме — копыто один в один. А звали коня с такими замечательными копытами Кенсвеном. А Васка-то еще, дурак, думал, почему Фылек так отчима не любит. С женой-то Кенсвен душа в душу… Вот оно что.

Однако вслух Васка этого не сказал. Не выйдет ничего хорошего, если он вмешается в чужое семейное дело. Если напрямую — так точно ничего. Он же не знает, кто прав, кто виноват, и чем Фылек заслужил фингал.

— Конь так конь. Мой Шалый лютует?

— Нет, ваш смирный. — Улыбнулся Фылек, — ждет. Тоскует немного…

— Думаю, недолго ему тосковать. — Протянул Васка.

— Это ж вы чего, скоро отбудете? — Встрепенулся Фылек и вылез, наконец, из своего угла, — а может, еще чутка побудете?

— Мы не можем остаться здесь навечно. — Пожал плечами Васка, откладывая книгу, которую до того бесцельно вертел в руках. — Нам нужно идти дальше.

— А это куда?

Бесхитростный вопрос. Очевидный. Казалось бы, ответить просто… По дороге и до горизонта, очень романтичный и совершенно нежизнеспособный ответ. Мальчишке понравится, но себе-то врать зачем? И правда, куда? Ковь, наверное, окончит свой путь в деревне, очарованная каким-нибудь особо везучим Рыком, а куда идти Васке? К брату?

Раньше он хотел доказать, что что-то может. Что чего-то стоит. Что есть вещи, в которых он сильнее. Казалось, завоюй он славу, все решится само собой. Брат раскается, зарыдает, скажет… ну, ладно, не скажет, но напишет: «Дражайший мой брат, не прав я был, отказываюсь от наследства и ухожу в монастырь, дабы замолить свои грехи». И пару раз от большой-то печали головой об косяк… Но сейчас Васка избавился от юношеских иллюзий и здраво смотрит на вещи: фантазии его это не сказочная мура, нет, эта мура родом из детских песенок для самых маленьких, где половина слов это «гули-гули».

Какой толк в силе, славе, известности, если у брата есть бумаги? В том числе и та бумага… где двенадцать лекарских печатей. Брат постарался, обустроил все роскошно: созвал для младшенького консилиум. Сколько он на это денег потратил — страшно предположить. А ведь Васка на следующий год не просто так откладывал. Интересно, справился ли брат с предсказанным неурожаем?

Васка заставил себя улыбнуться.

— Куда ветром занесет.

— То есть правда, да?

— Что?

— Ну, что если Ха служить — судьбу потеряешь и… — Фылек выразительно покосился на рыжую Васкину шевелюру, — С ума сойдешь?

— Что-то новенькое. Я похож на сумасшедшего? — Теперь уже по-настоящему усмехнулся Васка.

— Ну, у нас говорят, что рыжие все немного того. — Фылек выразительно покрутил пальцем у виска.

Тут Васка не выдержал, рассмеялся в голос, громко, до слез. Фылек смотрел на него с интересом: наверное, кроме Васки настоящих сумасшедших не встречал.

Отсмеявшись, Васка вытер слезы рукавом и молитвенно сложил ладони:

— Ха, я оценил. Спасибо. — Потом, резко посерьезнев, — и чему вас тут только солнцепоклонники учат? Ну что у тебя в голове за каша, кто ее тебе туда выплюнул, скажи? Вот стану настоятелем храма Ха, приду и плюну ему на лысину, так ему и передай.

— Но у Ха же нет храмов? — Удивился мальчишка, — Как ты станешь настоятелем?

— Не совсем. Просто Ха было лень продумывать все эти ритуалы, церемониал, молитвы, церковную иерархию… Я его понимаю, ему же еще Гарру надо было у Отца-Солнце отбить, тут не до возни со смертными и собственными недоделками… Знаешь же эту историю?

— Гарру?!

А зацепило мальчишку-то. Не даром Васка подметил, что Люта Гарре молится. Значит и Фылек кое-что должен знать кроме «солнечной» версии. Может, и поверит.

Вообще-то Васка раньше всегда очень осторожно подбирал для Фылека притчи. Они были в меру интересные (особенно если Васка добавлял в центр детективную линию и пару трупов, а мораль тонким слоем размазывал по всему рассказу, беззастенчиво перевирая конец) и в меру поучительные. Но эта история больше походила на похабный анекдот.

Однако перед глазами все еще стояли эти клятые двенадцать печатей под аккуратно выведенным безразличной рукой диагнозом: «умом двинут и зело опасен, к управлению, торговле и служению не пригоден».

Угу, не пригоден. Служение Ха у него никакой консилиум не отберет, ибо не существует у Ха служителей, утритесь, бюрократы. Авось и разбредется эта версия сотворения мира по местным мальчишкам, она-то поинтереснее, чем официальная. А что похабная — так он соблазнение Гарры подсократит, все равно не будет Фылеку это сейчас интересно.

А так хоть от фингала мальчишку отвлечет.

Васка хлопнул себя по лбу. Точно! Вот он дурак! Совсем забыл, а ведь так он еще с неделю щуриться будет — не дело.

Достал из сумки крупные Кирочкины бусы, ощутив, как мгновенно похолодели под пальцами зеленые бусины, выполняя его маленькую мысленную просьбу. Протянул Фылеку.

— На, к глазу приложи пока. Ты же, наверное, слышал историю сотворения людей?

Фылек кивнул.

— От солнцепоклонников? Мама ничего не рассказывала?

Фылек замотал головой, так что честно приложенные к глазу бусы застучали по спинке стула.

— На руку намотай. Давай-давай, они волшебные: Ковь хоть царапинку заметит, на месте испепелит, — полушутливо-полусерьезно посоветовал Васка, — Ладно. Так вот, тогда забудь все, что ты слышал. Я серьезно: выкинь эту чушь из головы. Как ты думаешь, зачем Миру целых три старших бога, если всю работу сделал один? Глупость, глупость и еще раз глупость. Да и Рраха, думаешь, на пустом месте родилась? Никогда не задумывался, как так: Отец-Солнце бог войны, Рраха богиня войны — что делать двум богам на одной и той же войне? Долго еще до ужина?

— Мама фарширует гуся, так что где-то час, наверное. — Задумался Фылек.

— Тогда уложимся. Дело было так…

…Давным-давно, когда Мир еще был гладким шаром, который несся куда-то, не имея ни цели, ни сути, появилось на нем два бога. Как, откуда — то дело десятое. Главное, что появилось.

Никто не знает, как и откуда появились боги. Но служители Ха дают ответ на вопрос «почему?» Все просто: мир отрастил конечности, чтобы слепить себе цель и суть. А люди так, побочный эффект. А третий бог, мой бог — побочный эффект побочного эффекта, но об этом позже.

Понимаешь ли, дело в том, что так исторически сложилось, что суть и цель Миру дают живущие на нем смертные, делая его из скучного никому не нужного шарика своим Миром. Не только люди, не гордись, все смертные существа. А боги — они и есть Мир, что-то вроде его рук, ног, носа — если бы, конечно, руки, ноги и нос обладали бы собственной волей.

Первым, конечно, был Отец-Солнце. И сиял он… не надо? Ну правильно, тебе в Храме Солнца гораздо лучше меня расскажут, как именно он сиял. Вообще ты всю его партию знаешь, верно? Как он раскатал шарик в лепешку, потом в колбаску, потом в длинную ленту, вылепил горы и реки, а потом свернул ленту спиралью и получил полый шарик гораздо больше прежнего, который мог согреть? Ну, тогда и не буду. Да-да, не совсем спираль, а и правда, что-то вроде картофельного очистка, когда одной лентой снимаешь, похоже-похоже, но в Храме лучше своей догадкой не делись.

Время идет, шарик вокруг своего бога крутится. Мир зарастил все свои щели. Стало Отцу-Солнце скучно и он породил тварей морских, гадов земных — людей в том числе. Так Мир получил суть.

Но так как ни у кого из тварей не было цели, они не могли спокойно умереть, достигнув ее, так и бродили. Плодились и бродили.

Душно стало Миру, вздохнул он глубоко, и появилась Гарра.

Гарра вложила в людей разум и взяла в руки нити их судеб. Твоя мама, насколько я понял, поклоняется Гарре. Ты должен знать обе ее ипостаси, а не только ту, что признают в Храме, верно? Не только Дающую, но и Отнимающую?

Я в тебе не сомневался.

Гарра и жизнь, и смерть. Гарра та, что дала миру цель.

Гарра красивая, сильная богиня: естественно, Отец-Солнце захотел взять ее в жены. Правда, Отцу-Солнце нравилась в ней только жизнь. Какую девушку устроит то, что любят лишь ее половину и лишь потому, что никого иного рядом нет? Но никого и не было, так что Гарра согласилась стать невестой Отца-Солнце, хотя не любила его и на четверть.

Ты помнишь, как твоя мама выходила за твоего отчима? Было у нее время на готовку? Ну вот и Гарре некогда было ткать свое покрывало, отвлеклась она на подготовку к свадьбе. Нити запутались, и люди обрели волю.

Не должны были. Воля — это привилегия божеств.

Обрели.

И породили третьего бога. Бога Ха. Он слабый бог. Он рожден не Миром, а людьми. Он единственный, кто был богом-ребенком: недолго, но этого ему хватило, чтобы создать нечисть и чудеса. А так как человек теперь наделен свободной воли, то он может стать нечисти сродственником и обрести умение творить чудеса. Правда, и со стороны нечисти то акт добровольный, ведь, хоть нечисть суть есть куклы малолетнего бога, Ха было слишком скучно играть марионетками, и он подарил им то, из чего был рожден сам: свободу.

После него рождалось много богов и многие умирали. Стоит упомянуть лишь, как родилась Рраха, потому как это имеет отношение к первой троице.

Представь: ты — Отец-Солнце. У тебя есть твой Мир, ты обрел свою половину, почти женился и все вроде бы хорошо, но тут ты замечаешь неучтенную тварь. Которую не творил. Одну. Вторую. Третью. Нелепую, нежизнеспособную тварь, которая живет за счет чего-то непонятного, чего ты никак не предусматривал в изначальном плане Мира. Не должно было в Мире быть магии. Не будь Ха так везуч, не прими его Мир, то все разошлось бы по швам, развернулось обратно в… как ты предложил? Картофельный очисток, и пришлось бы Отцу-Солнце делать все заново.

Вот ты находишь и самого творца: дерзкого мальчишку, которому совершенно все равно, что ты здесь первый и главный. Которому плевать на последствия его действий. Который просто играет в этот Мир, рискуя твоей работой.

Ему, понимаешь ли, никто не говорил, что так, оказывается, нельзя. А когда сказали — он в лицо рассмеялся.

Немудрено, что они повздорили. Отец-Солнце сильнее, в этом и была его стратегия. Так он стал еще и богом войны — той ее части, что ответственна за убийство и прочее… мясо. Увлекся немного, свадьбу отложил.

А Ха что? Как жареным запахло, так человеком прикинулся. Его попробуй, найди: у него даже лика нет, до сих пор. Вот нет у него устоявшегося образа и все. Даже когда человеком по земле ходил, лицо маской закрывал. Капюшоном. Чем попало. Как-то раз его обокрали, раздели догола, бросили на обочине — думали, убили, но ты пробовал убить Бога — дубинкой? Звучит как не самая удачная мысль, верно? Ну так он лицо ладонями закрыл и пошел… Кхм. Неважно.

Был он увертлив. Хитер. Красноречив. Попутешествовал он человеком не без пользы. Там в Храме словечко вовремя обронил, здесь со славным воином побратался, там ребенка из реки вытащил и сказал за его заступницу молиться… Так и помог родиться еще одой богине. Той самой Ррахе Защитнице, богине стратегии и тактики. Если Отец-Солнце помогает солдату на поле боя, то Рраха помогает военачальнику, склонившемуся над картами.

С Ррахой, первой из многочисленных названных своих детей, Ха смог нет, не победить Отца-Солнце. Но добиться перемирия.

Гарра все это время стояла в стороне. Наблюдала. Над богами она не властна, так что больше ничего не могла сделать.

Как ты думаешь, за то время, пока Ха человеком скитался, он подрос? Вырос. Совсем взрослым богом стал. Не юношей — мужчиной. Появилось у него кое-какое понимание, что он Мир развалить может, что люди хрупки и слишком легко ломаются. А у него друзья были среди людей… Недолго. Кто умер от старости, кому нечисть дорогу перешла, кто на войне голову сложил… Ха не перестал творить что в голову взбредет, иначе то был бы уже не Ха, но он стал чуть… осторожнее. Если сильно портачил, то хотя бы имел совесть сделать грустное лицо.

Прошло время и стали они с Отцом-Солнце не друзьями, нет. Приятелями, пожалуй: всем известно, что врагов лучше держать поближе. Но с близостью Отец-Солнце немного просчитался, позвал он Ха на свою свадьбу, на которую наконец-то нашлось время.

Знаешь же поговорку: «удачей не хвались, из рук упорхнет?» Так она отсюда и пошла. Отец-Солнце невестой похвастался, а Ха на нее глаз положил.

И взял ведь. Соблазнил горячими речами, вскружил голову — и Гарра лебедем обернулась, и улетела к новому любимому, который любил ее и вороном, и лебедью. И я сейчас про ее ипостаси говорил! У Дающей — лебедь, у Отнимающей — ворон…

А Рраха, чтобы обман не раскрылся, обернулась грифом, пробралась в божественные чертоги и вышла замуж вместо Гарры. Под покрывалом-то не видно. Обычай откидывать его, перед тем, как клятвы давать, думаешь, откуда взялся?

А почему Рраха еще и богиня войны тайной?

С тех пор Отец-Солнце крепко зол на Ха.

Даже не за то, что невесту увел, с Ррахой они общий язык нашли, а за то, что разочаровал.

Закончив рассказ, Васка понял, что адепта Ха из Фылека не получится. Мальчишка сразу же спросил:

— То есть получается, Ха нагадил в чужом мире, увел у старшего бога жену, да еще плюнул на своих последователей, мол, молитесь как хотите, только от меня отстаньте?

— Что-то вроде того. — Не стал спорить Васка.

— Так зачем служить такому капризному богу? Зачем вы ему служите?

— О, так все просто: с Ха иначе и не бывает. Служение ему — это, знаешь ли, крайне редко взвешенное и благоразумное решение. Обычно к нему уходят с безнадеги. А у меня так вообще было банально, никакого пафоса, никакого безумия. Деньги. Все дело в них. Перед тем, как получить рыцарский титул, тогда еще оруженосец выбирает себе бога-покровителя. Обычно — Отца-Солнце. Реже Рраху. Гарру, бывает, тоже выбирают, желая себе счастливую судьбу… А я не хотел обязательств перед Храмами, которые исправно дерут с рыцарей свою долю доходов. В этом, скажу по секрету, и состоит все рыцарское служение богам.

— и выбрали Ха?

— Единственного бога, обязательства перед которым — против его учения. — Беззаботно отмахнулся Васка.

Не рассказывать же сыну кухарки, что его семья тогда жила беднее, чем живет сейчас Люта? Отец болел, все доходы с земель уходили на лекарства. Да и доходов этих было… Какое-то время брат присылал из столицы. Сначала с учебы — сущие латунки, конечно, потом было несколько лет, когда брат открыл в столице свою адвокатскую практику и дела вроде бы пошли на лад… но когда Васке нужно было выбрать себе бога, брат уже месяца два как числился пропавшим без вести.

Васка выбрал Ха.

И остался учиться вместо положенных четырех месяцев полгода. Всех учили стратегии, тактике ведения войны, а его, Васку, правильно молиться и рассказывать притчи. Никто не знал, как молиться Ха, так что дали всего понемногу, гоняя из Храма в Храм, а в конце чуть ли не с облегчением выставили на улицу, с бумажкой об окончании обучения и дарованной после двух пересдач Учения Гарры чуть ли не из жалости приставкой «сэр» к имени.

— А про судьбу? Все-таки правда?

— Я бы не сказал, что лишился судьбы. — Покачал головой Васка. — В конце концов, пока Гарра не может выполнять своих обязанностей, нити в руках Ха. Но, подозреваю, у Ха есть дурная привычка плести из нитей своих почитателей что-то непонятное и мерзко хихикать в особо душещипательных местах.

Васка вспомнил, как приехал и сразу же побежал здороваться с отцом… опоздал. Буквально на день — опоздал.

Похоронную службу отслужил сам, его познакомили с церемониалом, а звать служителя Гарры было бы слишком дорого. Положил отца в семейную усыпальницу, рядом с матерью, которая умерла родами, и их последним ребенком. Распустил половину слуг, пинками прогнал лекарей и остался в пустом замке один-одинешенек накануне посевного сезона…

До сих пор стыдно, что не было у него никаких мыслей о смерти или горя об отце: он так давно болел, что свое Васка отгоревал еще ребенком. Больше всего пугало осознание, что никто его управлять не учил и не научит, а есть что-то надо.

К счастью, крестьяне и сами справились с посевной, без своего бестолкового молодого господина. А когда голод переломал хребет его высокородному гонору, Васка обратился за помощью, и его научили, чему могли научить. Остальное он взял из книг и к следующей посевной был уже готов. К счастью, налогов короне он мог не платить еще лет пять и лишь потом к нему слетелись бы налоговики — гасить задолженность.

Какое счастье, что это уже не его проблема!

— Ха — не тот бог, с которым стоит связываться, когда у тебя есть семья, дети и теплый дом за спиной, вот что верно. А судьба разная бывает. — Васка пожал плечами. — Так что и не связывайся.

— и не буду. Ваш бог слишком человечный. — Серьезно кивнул Фылек, — Отец-Солнце мне нравится больше. Он ведь Ха пожалел.

Васку как будто под дых ударили. Но спорить он не стал: каждый интерпретирует эту сказку как хочет. Если Фылек понял так, значит, так и надо.

Пожалел…

— Пойду, проверю, как там ужин. — Сухо сказал он, направляясь к двери.

Фылек обогнал его, одной рукой захлопнув перед носом дверь, другой, той, что была обмотана бусами, ухватил за рукав. Просительно заглянул в глаза.

— Вы же не обиделись?

— Нет, просто голодный. — Чуть смягчился Васка, — иди, верни бусы на место.

Фылек помотал головой:

— А на хозяйку злитесь еще?

Далась ему эта хозяйка!

— Да. — Лгать Васка не хотел.

— А если она извинится? Ее это до сих пор грызет. Она грустная совсем, но хорошая. Она же вашего коня узнала, но ничего мне не сказала! Хотя я думал — за уши оттаскает и платить не будет с месяц, но она ничего…

— А ты рассказал об этом отчиму. — Протянул Васка, будто размышляя вслух.

Фылек вздрогнул, и Васка понял, что угадал. Кажется, сейчас он разберется, в чем тут дело. Почему их сюда заманили и зачем держат: не сказки же Фылеку рассказывать!

— Так почему же хозяйка хорошая? Даже твоя мама говорит, что она плохая. И Кови она с первого взгляда не понравилась…

— Мало ли кто ей не понравился. — Обиженно засопел Фылек, — Она же ничего, что ей не хочется замечать, не замечает. Вот. Если хозяйка извинится, вы ее простите?

— Как же она извинится?

— Ну, она сказала, что может предоставлять вам бесплатное жилье, когда хотите. и вашим друзьям. И будет очень благодарна, если вы сделаете что-нибудь с кикиморой, а то та совсем разбушевалась, волю почуяла.

— Что же она солнцепоклонников не позовет? — Насмешливо спросил Васка.

— Так… живая же тварь. Жалко… если убьют.

— А еще про извинения ты кому рассказывал?

— Маме… — Почти прошептал Фылек. — А потом…

Потом — отчиму. Молодец, парень. Знает, как исполнять секретные поручения, хоть в глашатаи бери. Растрепал по дороге папе, маме, Васка не удивится, если еще и дружки его знают, что хозяйка хорошая и хочет извиниться.

Но почему такая простая новость вызвала такую реакцию у папы? Кенсвен не похож на человека, который стал бы бить пусть и не родного, но сына. То есть, конечно, на первый взгляд похож, но Васка с ним общался: умный мужик. Не из тех, что руки распускает.

Не похоже это на него.

Да и за что? Нет у него с хозяйкой никакой кровной вражды, чтобы бить ребенка только из-за разговора с работодателем.

Если бы Фылека часто били ни за что, то он бы хоть знал, что делать с этим своим синяком. А он даже холод приложить не догадался, хотя у каждого уличного мальчишки для этого с собой латунка имеется… Монетка самого мелкого номинала, но, как ни странно, по диаметру самая крупная, очень удобно… А Фылек, сразу видно, все время с лошадьми проводит.

И хозяйка, по словам Фылека, «сама на себя была не похожа». Чары бы Ковь почуяла. Значит, не чары. А что еще бывает?

Еще немного подумал, вспомнил почему-то про каннабис… решил, что это, скорее всего, не то.

— Ладно, скажи, что извинения приняты. Я попробую уговорить Ковь договориться с кикиморой, но ничего не обещаю. А сейчас я хочу ужинать.

Ковь больше понимает во всех этих штучках. Пора делиться своими догадками.

Он опоздал.

Он спустился на ужин, взялся было за вкуснейшее крылышко и как в кошмаре увидел, как кривится вдруг улыбчивое лицо стоявшей напротив Люты, как та хватается за гигантский свой живот и садится на стул. Как к ней бросается Ковь.

Как Люта говорит спокойно: «Ковь, проводи меня до моей комнаты». А на виске у нее — капельки пота.

Кенсвен сидит, бледный, как смерть, смотрит на злосчастного гуся, как на врага.

— Неужели ты не сбегаешь за повитухой? — Спросил Васка, чтобы хоть что-то спросить, чтобы перестало быть так тихо…

— За повитухой? Люта сказала, что не нужна ей другая повитуха кроме Кови. Чтобы я их на порог не пускал сказала… Это их, бабье дело, я лишний раз перечить не буду.

Вот оно что, вот, оказывается, как все просто! А он-то голову ломал… Вот за что и вкусный стол, и халявное жилье, и все те рецепты, что Люта Кови диктовала… Не только кушаний, но и особых травяных сборов: от кашля, от простуды… Наверное, есть среди них и те, что вызывают агрессию.

Васка встал стремительно, сгреб Кенсвена за грудки.

— А вы Ковь спросили?!

— Люта хочет, Люта берет. Баба — огонь! — Спокойно, как-то слишком уж спокойно, сказал Кенсвен, — А куда Ковь денется-то? Не бросит же.

Ковь же только хвалится! Она Васке признавалась: да, однажды она принимала роды, но под руководством опытной наставницы! А ведь даже самые опытные повитухи иногда не могут спасти мать и ребенка, отец в свое время самую лучшую нашел! Если Ковь не справится, она же себе этого не простит!

И только присутствие затравленно молчащего Фылека не дало Васке избить Кенсвена до полусмерти. Так, ударил пару раз: подбил правый глаз, чтобы обозначить с Фылеком семейное сходство, и, кажется, сломал нос.

За то, что Кенсвен с женушкой своей провернул — это даже не наказание. Так, погладил.

— Ты, главное, дыши, — в панике шептала Ковь, — сейчас приведут повитуху…

— Не приведут. — Спокойно сказала Люта.

— То есть это как… не приведут?

Ковь захотелось завыть: ничего еще не было сказано, но она поняла, что это была подстава. Слишком уж безразлично это звучало, не было в голосе Люты ни капли сомнений.

Дура, дура, дура! Зачем? Говорили ей, много раз говорили, не болтай лишнего…

— Нельзя мне повитуху. Ты, девочка, присядь, я объясню. — Мягко сказала Люта, — Отец — не Кенсвен.

— и что с того?!

— Не перебивай. Отец — не человек.

Замечательно! И кого она будет принимать? Кентавра? Паника сменилась злостью, и сразу стало гораздо легче дышать: она, конечно, дура, что позволила себя обмануть, но сейчас он встанет, хлопнет дверью и оставит эту женщину навсегда, и пусть Люта хоть нага родит, но как-нибудь без нее.

Все было бы иначе, предупреди Люта заранее, договорившись… Ковь бы помогла обязательно, она же считала Люту подругой, сама бы принимать роды не стала, нет, но нашла бы какой-то другой выход…

А может, не было другого выхода? Хотя, скорее, Люта просто не захотела его искать — еще бы, такой подарок судьбы, наивная дурочка-магичка под боком! Ковь-то сама хороша: вечно Васку шпыняла его доверчивостью, а сама-то, сама-то!

— Говори. — Процедила Ковь. — Кто?

— Я собираю травки. В нескольких днях пути от города есть замечательный лесок. Мужа я не беру: бабье это дело. Травки рву не я. Местный лесовик радуется, когда я позволяю собрать для себя букетик…

— Если ты сейчас спишешь все на магию…

— Нет, обычная бабья дурость. — Люта пожала плечами и поудобнее устроилась на кровати.

Достала откуда-то маленький пузырек, зажала нос и глотнула. Скривилась.

— Гадость. — Пояснила, — Обезболивает.

Ковь завидовала ее выдержке. Конечно, у них еще есть время, но, все-таки… Злость куда-то делась. Нельзя злиться на роженицу, особенно магичке — нельзя, она и сглазить может, а ребенок за грехи матери не в ответе. А Люта сама себя достаточно наказала… и Ковь попыталась ее успокоить: кто знает, может, она поэтому боится подпустить повитуху и сейчас все волшебным образом разрешится, и Ковь, преисполненная радости от такого благополучного исхода, уйдет из этого дома вприпрыжку, напевая жизнерадостные песенки?

— Твой ребенок будет совершенно… нормальным. Никто не поймет, что он не совсем человек.

— Знаю. — Кивнула Люта. — Только это — девочка.

Ага. Разбежалась. Допрыгалась. Люта так сказала это «девочка», что Кови, наверное, сразу все должно было стать понятно, но куда там.

Ну, девочка. И что с того? Ковь лихорадочно вспоминала коротенький параграф учебника. Да, у лесовиков, особенно у матерых, опытных лесовиков, есть человекоподобная ипостась, которую можно отличить от человека лишь по косвенным признакам. Человеческая женщина может понести от лесовика. Таких детей настоящий отец всегда признает и у людей те не останутся: если рождается мальчик, он наследует все свойства отца… Если рождается девочка… Про девочек не было ничего…

Наверное, девочка унаследует частицу магии. Возможно, у нее появится второй, нечеловеческий облик: обычно такие вещи совпадают по времени с половым созреванием, так что сюрпризом для бедняжки будет не только первая кровь, но и первая кора.

Ну а Ковь-то тут причем?

— Девочка? И что с того?

— Я не могу отдать ее отцу… настоящему отцу. Понимаешь?

Люта смотрела так, как будто то, о чем она говорила, было очевидно. Но нет, не было. Может, местные и знали все, поголовно, почему нежеланную дочь от лесовика нельзя отдать лесовику и жить-поживать себе спокойно, но Ковь была родом из совсем другой части королевства, и у нее в деревне таких сказок не ходило.

Хотя ее деревня была примером неудачным. Там и нечисти-то обычной не водилось, она была территорией существа посильнее, чем обычный лесовик, но и в Академии ничего такого не изучали…

А дочь-то нежеланная, как пить дать, иначе бы Люта решила все гораздо проще. Такая легко запудрит мозги мужу, и тот даже кору примет за наследство от пра-прабабки жены со стороны матери.

— Нет. — Покачала головой Ковь. — Не понимаю.

Лучше сознаться в собственном невежестве, чем чего-то не понять. Особенно в таких ситуациях.

— Он ее убьет. — Зашептала Люта горячо, как будто боялась говорить в полный голос, — Убьет, убьет! Не потому, что плохой, просто накормит лес. Чтобы росло, плодилось, чтобы эпидемий не было… я правду говорю, ты-то должна верить: обычно для этой цели они таскают с полей младенцев женского пола — слабых, болезных: важна не только жизненная сила, а сам факт жертвы…Мать отвлечется, заработается, они хвать! А дочь — это гораздо большая жертва, чем чей-то чужой ребенок. И это гораздо больше силы.

Ковь пожала плечами: что же, это логично. Это в их природе. Конечно, увидь она, как кто-то крадется во тьме с чужим младенцем, или метнувшуюся на поле тень, она бы отбила ребенка, но осуждать не могла. Они просто другие, они гораздо более консервативны. В ее родной деревне уже несколько веков каждую весну закалывали курицу вместо девственницы, но нельзя забыть многочисленных девственниц только потому, что сейчас люди так не делают. Люди не лучше, просто изобретательнее. Научились платить меньше, а брать больше, а затем и вовсе сделали из жертвы символ…

Но для нечисти жертва — не символ, а плата. Людям на поля курицы хватает. Лес требует от своих созданий большего.

А дочь лесовика спасет немало таких вот детишек.

— Не хочешь отдавать — попробуй оставить себе. — Фыркнула Ковь.

Люта заглянула в ее лицо и тут же вжалась в спинку кровати, побледнев как мел. Ковь ткнула себя пальцем в щеку: вроде все нормально, не горит. Подавляемые эмоции бывало, прорвались огнем, но сейчас вроде не было такого… Или на женщину так подействовало именно спокойствие Кови? И хорошо, пусть считает ее бездушной тварью, пусть знает: нельзя вынудить помочь.

— Неужели тебе не жаль…

— Жаль. — Вздохнула Ковь. — Но что поделать?

И взять на жалость нельзя, когда у собеседника уже не осталось к тебе ни капли сочувствия. Думать надо, с кем кувыркаешься, и не вешать последствия на первых попавшихся прохожих… А то хороша: рыбку съела и теперь удивляется, чего же так обляпалась.

— Да как ты…

— Ты права, жертвенным младенцам приходится не сладко. — Согласилась Ковь, — но чего те от меня-то надо? Думаешь, я могу махнуть рукой, и спалить их деревянный алтарь нафиг? Могу. Но потом рукой махнут лесовики и построят на моих костях новый.

— Я хочу, чтобы ты приняла ребенка.

— Ну, приму я его, а дальше что? Может, позовешь кого-нибудь, кто взаправду умеет принимать детей? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что я соплюшка без опыта, ага.

Голос Кови дрогнул. Она отвела глаза, сделав вид, что очень заинтересовалась вышивкой на шторах. А та и правда оказалась крайне интересна. Народные мотивы, все больше обережные, вышиты тщательно, мелкими стежками темно-бурого цвета… да, Люта готовилась. Долго готовилась.

Крови не жалела.

Но это еще не повод жалеть Люту. Не будет от этой жалости толку.

Потому что у Кови кишка тонка, справиться с матерым лесовиком, желающим забрать своего ребенка. Да и Ха будет на его стороне, тут и сомневаться не в чем, это не ее плоть и кровь.

Поймав себя на том, что уже почти всерьез обдумывает, как победить лесовика, Ковь вскочила со стула и больно укусила себя за запястье, приводя в чувство.

— Нет!

— Ты не поняла. Я прошу тебя принять ребенка, как своего. Для тебя — малость.

— Малость? Хочешь, чтобы я рисковала из-за твоего отродья? Только потому, что имела дурость у тебя загоститься?

— Так. Именно так. Хоть ты и магичка, ты это сделаешь. Ты слишком человечна, чтобы мне отказать. Ты пытаешься спрятаться за браными словечками и обтрепанной одеждой с чужого плеча, но… Ты слаба. — Люта подняла на нее спокойные глаза, — Совесть — твоя слабость. А у твоего спутника достаточно денег, чтобы отдать стражнику серебрушку и достаточно гордости, чтобы отдать графскую пошлину. Его слабость — его честь и гордость. А еще — ты.

— …Что?

Конечно, она не будет ни в чем убеждать Васку, еще чего не хватало! Люта свихнулась, с какого… Да как она смеет говорить так, как будто как их знает как облупленных, как будто… Ну да. Знает.

— или смерть моей девочки будет на твоей совести. — Все так же спокойно сказала Люта.

Не ошиблась она. В Кови — так точно.

Куда только делся ее испуг? Жирная самодовольная морда. Как обожравшаяся сметаны лиса, которая нашла-таки крючок, на который можно подцепить жертву. Кто сказал, что лжецы — рыжие? Лжец.

Даже гримаса боли, исказившая эту харю на миг, не смогла заставить Ковь испытать хоть что-то, кроме отвращения и какой-то совершенно детской обиды. Подцепила же.

Девочка ни в чем не виновата. Ковь может сколько угодно ненавидеть ее мать, но уйти сейчас — как отпустить в лес косматое чудище, схватившее ребенка. Все одно, все едино…

Да, она может запретить себе жалеть Люту. Но ребенка — нет. Васка поймет, он ее слабости знает наперечет. Даже без дополнительных уговоров. А если не поймет, то Ковь не будет уговаривать, а сделает как он скажет, она хочет, чтобы он отказал! Нет, Ковь ни за что не будет говорить ему то, что ей посоветовала Люта, потому что если сделает — это будет гнуснейшим из предательств.

Она его прекрасная дама, а он ее рыцарь, и она имеет над ним эту власть ровно до тех пор, пока не решит, что может ей пользоваться…

Она отвернулась, прислонилась лбом к двери.

Вот бы Васка оказался здесь. Чтобы обозвал ее наивной, доказал ей самой, что она не виновата… На пальцах объяснил идиотке, что Ковь тут совсем не при чем, что она сможет уйти и не жалеть потом об этом…

— Ковь. — из-за двери Васкин голос звучал приглушенно, но Ковь все равно четко различала каждое слово: как он вовремя пришел, будто почуял! — Эта тварь тебя опоила.

А вот и первый весомый аргумент против. Жаль, что не сработает.

Ковь не стала спрашивать, как много он услышал. Сползла по двери вниз, уселась прямо на пол, упершись спиной в шершавое дерево.

— Я ничего не пила.

— Да? Тогда ладно. Она опоила хозяйку той гостиницы, помнишь? Это из-за нее та нас оскорбила.

— Вот оно как. Правда?

Люта пожала плечами.

— Я не могла упустить такой возможности. Но не опоила, просто… особая приправа. Могло дать осложнение на сердце, но обошлось. Видишь? Сейчас я совершенно искренна. Я раскаиваюсь, но я сделала бы это еще раз. Хочешь, дам рецепт? Я ж многому тебя научила…

Ковь уставилась на собственные руки, усилием воли гася загоревшиеся на пальцах огоньки. Вспомнила, как покраснело у хозяйки лицо. Обошлось, да. Чуть не убила ее своей кикиморой… Надо же ей было понтануться, покрасоваться: вот, какая переговорщица выискалась! С любой нечистью договорится, ей это как два пальца, ага!

Нужны ей эти рецепты… Как козлу молоко. Молоко. Младенцу будет нужно молоко.

— Да катись ты со своими рецептами к лешему… Мог бы и раньше сказать. — Упрекнула она Васку.

— Сам только додумался. Слушай… она просит забрать ребенка, правильно?

— Ты слышал?

— Нет, только подошел. — Признался Васка, — но это логично. Зачем ей еще устраивать такое? Это… мы можем говорить, ты не торопишься?

— Когда начнем торопиться, ты поймешь. — Невольно улыбнулась Ковь. — Чего тебе?

— Хорошо бы стребовать с нее пару золотых и герцогскую корону в придачу, но чего нам потом с этим богатством делать? — Ковь слушала его, не сильно вникая, что именно он говорит, Васкин голос просто успокаивал, даже перестали потрескивать волосы. — Если ты решишь принять ребенка, скажи ей, пусть сначала напишет бумагу.

— Бумагу? Зачем? Какую? — Удивилась Ковь, мигом заставив себя сосредоточиться.

Как она же хотела, хотела, чтобы Васка ее отговорил. Но он и вправду слишком хорошо ее знает и не тратит сил на бесполезные уговоры… У него всегда такой… практичный подход. Он и Кирочку в свое время не пожалел, русалка до дна иссушилась, а все равно пришлось сделать, как он хотел: деньгами… жемчугом, но какая разница, все равно ведь заплатить. Вот и сейчас, наверное, хочет дом или денег: логично, если так подумать. Услуга-то огромная, тут можно и жизнь попросить…

— Что полностью отказывается от прав на ребенка и вверяет его на наше попечение. — Ответил Васка совсем не то, что Ковь ожидала услышать, — Понимаешь, я уже разыскиваюсь за пару краж, избиение, изнасилованье, и, кажется, чье-то убийство?

— Двойное убийство. — Не отказала в себе удовольствии поправить Васку Ковь, и улыбнулась, услышав с кровати испуганное «ах». — Ты знатный маньяк, Васка и известный в парочке городов извращенец. Так и липнет к тебе эта погань…

— А еще — документированный безумец. — Согласились из-за двери, — не хочу в придачу заделаться похитителем детей, знаешь ли. Я запомнил накрепко: не стоит недооценивать силу бумаг.

— Ты прав.

Все-таки не деньги.

Ковь махнула Люте рукой — мол, пиши. Занавески она подпалила совершенно случайно, так, искорки с пальцев сорвались, и тут же потушила — под ее строгим взглядом огонь умер, не успев разгореться. Вышитые на занавесках обережные знаки, к счастью, не пострадали. Отлично, не хватало еще сжечь по дурости то, что могло еще послужить.

Действие обезболивающего, кажется, кончилось. От Лютиного спокойствия мало что осталось.

Наблюдая, как Люта суетится, выискивая среди связки ключей на поясе нужный, как не может попасть дрожащими руками в замочную скважину, как с трудом поворачивает ключ и все-таки открывает запертый ящик шкафа, почувствовала что-то вроде злорадства, но волевым усилием ее в себе задавила. Нельзя сейчас ей зла желать. Нельзя.

— Знаешь, кто счастливый папочка? — Спросила скорее для того, чтобы подбодрить саму себя, и Васка поддержал шутку.

— Какое-то блудливое отродье Ха?

Он всегда зрил в корень.

— Угадал. Лесовик. И он пойдет за нами.

— Мало того, что мы не в ладах с людьми, так еще и последнюю клиентуру потеряем?

— Ну-ну, не кипятись. Зато тебя перестанут доставать русалки… ой, наверное, это, все-таки, грустная новость?

Васка хмыкнул.

— Надену черное и буду рыдать по их хладным объятьям. Как думаешь, мне пойдет? А если глаза подведу черным, как тот парень из бродячего цирка? Помнишь, факелы глотал? — и, уже серьезно, — Ковь, ты решила?

— Угу.

— Тогда я пойду, разберусь с теми делами, что остались?

Ковь кивнула, потом поняла, что вряд ли Васка мог этот кивок увидеть, сказала:

— Хорошо бы. У тебя еще часов… пять, шесть, десять, двенадцать — роды, конечно, вторые, но тут как повезет. И… молока бы.

Будь она одна, она бы, наверное, сбежала. А потом жалела бы об этом. Лучше сделать, чем не сделать и жалеть. Хотя… как они справятся, как… может, ну его? Васка поддержит, но понимает ли он, что именно… а она — понимает? А…

Протяжный стон Люты выбил из головы все лишние мысли: она распахнула дверь, рявкнула в коридор:

— Горячей воды мне несите, быстро!

И занялась делом.

Но сначала, все-таки, тщательно пересчитала подписи в Лютиной писульке, а потом, воровато оглянувшись, надколола палец. Мало ли…

В голове было пусто-пусто.

Васка поднимался, уверенный, что уговорит Ковь на все плюнуть и уехать из этого поганого города. Спешил. Прочь, прочь, скорее прочь от как бы вроде бы добрых тетушек с их фальшивыми улыбками, фальшивым гостеприимством и дурной привычкой перекладывать на хрупкие (на самом деле нет) плечи случайно (тоже нет) попавшей к ним постоялицы самую настоящую ответственность.

Но где-то на полпути его осенило. Он встал как вкопанный, борясь с жутким желанием побиться лбом хоть бы и о перила.

Магичка, которую никто в городе не знал и не запомнил. Наемник тех же характеристик.

Ковь никто не видел рядом с домом Люты, потому что в последние несколько дней она их него не выходила. Его видели, но всегда можно сказать, что он чему-нибудь учил Фылека… да и про Ковь можно сказать тоже самое…

Повитух нет. Свидетелей рождения живого ребенка, то есть, тоже.

Вряд ли Люта хотела бы их убить, убить как раз проще обычную повитуху. С Лютиными-то познаниями даже так, что никто ничего и не заподозрит. Сердечный приступ, падучая — мало ли что случается с честными повитухами? Достаточно подобрать пожилую, и никто не будет докапываться до причин смерти старухи. Главная-то ясна — старость…

То есть что? Есть магичка, есть рыцарь, есть ребенок, про которого никто не знает, жив он или мертв. У рыцаря есть… ну, предположим, деньги: наверняка целая куча народа видела ту серебрушку, вовремя он решил показушничать, нечего сказать. Да и постоялый двор они выбрали не самый дешевый… У Кови… у Кови… Что Люте могло понадобиться от Кови? Навыки повитухи? Вряд ли только они, да и Люта не могла не понимать, что навыки, скорее всего, так себе. Значит, важно то, что Ковь — магичка. Может, ребенок волшебный? Почему бы и нет, ситуация настолько бредова, что можно предположить что угодно, лишь бы понять все правильно…

Рыцарь, магичка, волшебный ребенок в городе солнцепоклонников.

Волшебный ребенок не сможет долго жить в городе солнцепоклонников? Да уж, проблем у него будет побольше, чем у обычного…

А у рыцаря есть деньги, магичка и лошади — все это легко спасет волшебного ребенка от проблем.

Итого? Ну, тут элементарно. Волшебного ребенка милая женщина Люта всучит им не нытьем как катаньем. Даже не им: достаточно убедить сердобольную Ковь. Та, конечно, весьма цинична для девушки, но дети ее слабость. А Ковь — слабость рыцаря, у которого есть деньги, а значит — возможность вывести чужого волшебного ребенка из города солнцепоклонников…

А потом будет принимать соболезнования от соседок. Гарра дала — Гарра взяла. Что еще говорят? Слишком поздно, как она решилась, неудивительно, что ребенок родился мертвым… что поделаешь, жалко, горе-то какое…

Васка тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Нет на них времени.

Главное, что в гибели ребенка никто ничего подозрительного не увидит.

Вот почему Люта обрабатывала именно Ковь. Васка бы все равно от нее никуда не делся, так что зачем зря тратить на него время?

Биться о перила он не стал. Буквально взлетел по лестнице, услышал обрывок какой-то фразы, приник к двери и сообщил:

— Ковь, эта тварь тебя опоила.

— Я ничего не пила…

Васка многое расслышал в этом голосе. Растерянность. Страх. Неожиданную решимость. Очевидно было: он проиграл Люте в сухую и вряд ли сможет что-то сделать.

Слишком уж хорошо Люта подготовилась. Вряд ли он смог бы Ковь переубедить, так что он даже не стал пытаться. Поддержал как мог, уколол Люту напоследок, посоветовав Кови затребовать у нее бумаги, но это была жалкая попытка. Укус загнанной в угол полуживой крысы.

Что же, ладно. Их использовали. Ничего страшного, кроме, конечно, растоптанной гордости. Если все так, как он предположил, то они просто отдадут младенца какой-нибудь сердобольной женщине в близлежащей деревне вместе с остатками денег и забудут это дело как страшный сон. Пусть Ковь поступит по совести, он поможет.

Так что спускался он уже вихрем. Едва не споткнулся о топчущегося у входной двери мальчишку.

Мысли в голове бились назойливыми мошками. Плодились, бесполезные, пустые, лишние, перескакивали с предмета на предмет, с молитв всем известным богам на беспокойство о человеке.

Вот мальчишка… Васка посмотрел в его обескровленное лицо и понял, что не сможет пожелать его матери и не рожденной еще сестрице смерти. Это и избавило бы от многих проблем. Но нет. Потому что вот он, мальчишка. Стоит. Трясет его.

— Чего стоишь?

Куда он пойдет, если что случится? Останется с отчимом? Долго не выдержит…

— Это, ну…

Васка хлопнул себя по лбу.

— Твой отчим в бабье дело не полезет?

— Не-е-ет… — Всхлипнул мальчишка.

Васка взял его за плечи и легонько встряхнул.

— Значит, ты будешь главный, понял? Раз уж Кенсвен такая размазня и на дело… своей… своих рук… — Не стоит мальчишке знать про грехи своей матери, — смотреть боится, то ты должен быть главным. Не реви! Не реви, сказал, некогда.

Уверенность — главное. Фылек должен поверить. Васка старше, Васка укажет, что делать.

Сверху очень вовремя раздалось громкое: «Горячей воды мне несите, быстро!» — и Васка встряхнул Фылека еще раз.

— Слышал? Нужна вода. Кроме тебя этого никто не сделает. Пошел! — и проводил его тычком с спину.

Главное, не дать задуматься.

Мальчишка бросился на кухню.

Потом, конечно, прорыдается. Не придется драпать сразу, так Васка даже покивает сочувственно этим рыданиям. Есть с чего. Может, в кошмарах ему этот день сниться будет, а что делать? И правда же, кроме него и некому…

Надо было второй глаз Кенвену подбить. Какая подлость: кроме мальчишки — некому. Но — некогда.

Васка отвернулся, пинком открыл дверь и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Помедлил секунду… и побежал в сторону постоялого двора.

Хозяйка, кажется, хотела извиниться? Ну так пусть извиняется молоком. Вроде, за конюшней был небольшой овин. Должна быть коза или овца какая-нибудь, дойная. Лишь бы была, лишь бы была, Ха-милостливый, лишь бы была! Пусть будет у хозяйки такое маленькое забавное чудачество, хлев в черте города, а в нем дойная коза, пусть будет!

Даже если осенью козы вдруг не доятся (Васка мало что смыслил в сельском хозяйстве) так почему бы Ха не сделать для своего служителя, пусть и такого бесполезного, чудо? Не так уж часто он о чудесах просит…

Можно бы, конечно, завернуть на рынок, на животные ряды… но Васка почему-то упорно бежал на постоялый двор. Почему-то казалось, что там чудо обязательно случится.

Васка бы хотел, чтобы кто-нибудь его взял, как он Фылека, за плечи, встряхнул, сказал, что делать… Но некому.

И он уцепился за высказывание Кови про молоко. Хоть какая-то цель. Хоть что-то он сможет сделать.

Добежал. Мгновение помедлил у ворот.

Пришли в голову мысли, которые до того Васка тщательно отгонял. А если местной хозяйки нет дома, или Фылек что-то напутал, и эта милая женщина не захочет помогать?

Или хозяин окажется нравом крут и налысо брит?

Васка снова мотнул головой, совсем как Фылек, тоже, наверное, похож на жеребенка… только жеребенка-переростка. Надо взять себя в руки. Успокоиться.

У страха глаза велики, а служителям Отца-Солнца не дозволено жениться. Не договорится с хозяйкой, так договорится с кикиморой, не договорится с кикиморой — так с овинником столкуется, лишь бы овин был.

Хоть бы и самому придется налысо побриться, но козу он достанет. Дойную!

Не с коровой же драпать… Да и козье молоко, говорят, для детей полезнее.

Васка вздохнул поглубже и толкнул приоткрытые створки.

Народа в дворике было достаточно: шныряли туда-сюда слуги, помогали постояльцу, чья телега очень неудачно развернулась чуть наискось, перегораживая конным проезд, побыстрее перетащить вещи. Служанки тоже суетились, непонятно, правда, зачем, наверное, за компанию.

Васка обошел телегу кругом и присвистнул. Это же надо же так было исхитриться! Даже если бы Васка специально хотел поставить телегу так же, он бы не смог, наверное.

Одна надежда, что к тому времени, как Васка будет выводить коней, телегу откатят. Вручную, лошадей какой-то умник уже выпряг.

Вещей было уйма, целая гора дорожных сумок, тюков, тючков, узлов и прочего барахла.

Повезло, нечего сказать, прийти, когда все заняты по самое горло. Хотя, может, оно и к лучшему: хозяйке будет не до Васки, она быстренько извинится, отдаст козу… ну и все.

Васка хлопнул себя по лбу. Ну дурак, ей боги, дурак! Зачем выпрашивать козу, если можно просто так ее взять?

Она же приняла его за Ха знает кого, ну так он оправдает ожидания! Может, он всю жизнь мечтал оправдать хоть чьи-то, не упускать же возможность?

Он поймал за плечо какую-то служанку.

— Ей, девка, — Процедил он, многозначительно оглаживая рукоять меча, — Мне нужна ваша коза. — Подумал немного, — Корова, в принципе, тоже сойдет.

— Че? Какой еще козел?

— Коза. Обычная коза. Козел совсем не подойдет. — Васка отрицательно покачал головой и поцокал языком, — У вас есть коза?

Служанка растерянно захлопала ресницами.

— Господин хороший, с вами все хорошо? Какая коза?

— Дойная. — Нахмурился Васка. — Ну очень надо. Правда. — Шепнул на ухо, — У меня подруга роды принимает. Тайные-е-е… Так что без козы никак.

— Тайные роды?!!! — Воскликнула служанка, — Ого!

— У кого тут тайные роды? — Подлетела другая.

— Кто рожает?

— Мальчик или девочка?

Окружили. Васка вздохнул. А потом махнул рукой: Ха выведет!

— Все всем расскажу. Приведите мне козу вот прямо сюда и я все расскажу. Очень грустная история. В ней есть дама больших достоинств, и… э-э-э… любовь всей ее жизни. А кончится все… — Он смерил замерших девушек возмущенным взглядом, — Какие хитрые! Сначала коза, потом история! — и он с гордым видом взгромоздился на телегу, прямо на какой-то мягкий тюк, выпрямил спину и задрал нос повыше.

Внизу зашептались.

— Это тот, помните? Которого наша прогнала-то…

— Перегрелся?

— Свихнулся…

И, гласом разума, от которого сердце Васки запело:

— Да ну, девочки, интересно же! Он вроде с Лютой пошел, у нее живет, что у нее там, неужели не Кенсвен папашка-то? Ну девочки, давайте приведем козу, не съест же он ее!

— Не съем. — Подтвердил Васка. — Правда.

— и конюха приведем, если что он ему по шее надает…

Вот это понравилось Васке уже меньше.

— Да ну, глянь какой бугай, кто кому надает…

— Калька, Калька! Родненький! Поможешь если что? — и интонации такие игривые-игривые, обещали все и еще больше. — Ты же мой самый лучший друг, ты же если что задашь этому блаженненькому жару?

— Угу. — Ответили густым басом.

Васка хмыкнул. Нет, мужская солидарность требовала бедняге посочувствовать, но Васка взял в свое время за правило не сочувствовать тем, кого собирается однажды приголубить рукоятью меча по голове.

Не, даже ради его счастливого будущего и сотни тысяч детей… Васка склонил голову, внимательно рассматривая парочку. С этой-то невзрачной блондиночкой? Да тут же смотреть не на что, а он ради нее готов блаженного избить? Зве-е-ерь.

Не свезло человеку. Ну ничего, дружба — тоже хорошо.

— Подашь тючок, брат?

— Да не вопрос. — Васка протянул еще одному парню здоровенный мешок. — Ну, мне козу ведут, не знаешь?

— А мое какое дело? — Безразлично пожал плечами слуга, и уже в полголоса, — Ага, ведут. А что, правда?

Васка даже не стал спрашивать, что именно. Кивнул барственно:

— Чистейшая. Кстати, там еще конь и мул должны стоять… Этих тоже приведите, они мои. — Поднял палец, — Во имя пикантных подробностей.

И он коротко описал лошадей.

Животных привели подозрительно быстро. Не иначе как был, был у хозяйки овин… Свезло Васке: видимо, хозяйка была занята с владельцем телеги и объясняться не придется.

Он спрыгнул с телеги: знал, какое производит впечатление. Улыбнулся, обнажая даже нижнюю челюсть. Люди боятся тех, кого не могут предугадать.

— история проста: красивая женщина встретила мужчину своей мечты. Они поженились: буря, искры, дом коромыслом. — Начал он, приближаясь к козе. — Ребенок.

Взгляд на Кальку: ну как, полезешь геройствовать? Рука на мече, чуть прищуриться: это, стал быть, очень-очень грозный взгляд. Васка очень-очень неадекватен, непредсказуем и порубает всех в капусту чуть что, честно-честно.

Он очень сильный, очень опасный, он сейчас возьмет веревочку и уйдет. Главное, чтобы эта скотина не упиралась.

Скотина не упиралась. Кажется, она тоже не очень понимала, что здесь происходит. Васка привязал веревочку к стремени.

— Девочка. — Добавил Васка уже у самых ворот.

Звякнул чей-то кошелек: когда успели организовать ставки?

— Конец. — и Васка тихонько закрыл ворота.

Хлопнул себя по лбу — скоро у него шишка будет, если так и дальше пойдет, сунул голову обратно.

— Передайте хозяйке, что блудливое отродье Ха ее простило.

Взлетел на коня и шагом поплелся к дому Люты. Галопом — оно вернее, но он побоялся, что коза не поспеет…

Ковь смотрела на козу. Коза смотрела на Ковь. Нагло так.

Кажется, она издевалась.

— Васка, ты ее купил? Скажи мне, я тебя умоляю, ты ее купил?

— Ну, не совсем. — Запустил Васка пятерню в рыжую свою шевелюру, — Но не думаю, что она будет жаловаться. Теперь моя очередь: мы же вот это не оставим, а?

И указал на сверток.

Ситуация была дурацкая: они отъехали от города совсем недалеко, когда Васка остановил коня и потребовал объяснений. У него были все основания их требовать, а вот Ковь понятия не имела, как ей объяснять. То есть Васка, конечно, не тот человек, который затопает ногами, заплачет и убежит, бросив ее наедине с ситуацией. И молча не уедет. И вообще — не уедет…

Но как же стыдно за такую подставу!

Вот что Ковь могла сказать, как объяснить? Ну, она и сказала. По существу.

— Оставим…

Васка улыбнулся как-то страшно. Как-то… сразу верилось, что он и правда — документированный безумец.

— Мы. Оставим. Девочку? Мы точно не можем отдать ее в ближайшую деревню? У нас достаточно денег, чтобы…

— Если мы отдадим ее в ближайшую деревню, она погибнет. — Просто сказала Ковь. — Слушай, я тоже хочу себя удушить, я понимаю… правда… В общем… — Она набрала побольше воздуха и выпалила:

— ЕезовутЭха!

— Эха?

— Эха. — Кивнула Ковь.

Как-то бросать ребенка у которого имя есть — совсем не то, что бросать безымянный орущий сверток, который как-то совершенно случайно попал им в руки.

— Ты же это только что придумала? — Подозрительно спросил Васка.

Ковь развела руками. Только бы не зареветь, только бы не зареветь. Только бы не зареветь… Боги, зачем она в это ввязалась, надо было отдать девочку Люте и уехать… руки болят… интересно, она еще жива? Он придет сразу же? Боги, там же остался мальчишка! Она совсем забыла про мальчишку… как его, Фылек, Флек? Фыльк?

Васка сел прямо на дорогу, уткнулся лбом в руки. Потер виски.

— Я, кажется, забыл… Амулет. — Сказал он после невыносимо долгой паузы. — Призыва… сестер.

— К лучшему… — Выдохнула Ковь. — Может, повезет кому… Как забыл! Как можно было его забыть, чтоб тебя?!

— Отдал Фылеку, чтобы он к синяку приложил. — Васка пожал плечами, — А потом, знаешь, Люта… коза… Спешка… Как-то так. Извини.

Фылек… Забыла и забыл — лишь бы сложилось в «повезло».

— Квиты. Мы же теперь… Не сможем… дальше?

Васка резко встал, подошел к коню, погладил Шалого по точеной морде.

— Нам все равно пришлось бы где-то зимовать, Ковь. Не извиняйся.

Дальше они ехали в молчании.

Ночью к костру вышли двое.

Васка узнал в них Фылека и Кирочку. Фылек снова отворачивал голову, а Кирочка не скрывала своего недовольства.

— Какого! Вы… Я погибнуть могла! — Рявкнула она, — Совсем совесть поимели? Сами бросили — маленькая девочка разгребай, да!?

За спиной у Васки встала Ковь, дошла нетвердым шагом до Кирочки. Сползла — именно сползла, на колени, ухватила ее за руки.

— Как?

— Как, как! — Всхлипнула Кирочка, — Я просто… Я… Он заплатил цену. И я…

— Фылек. — Перебил Васка жестко. — Повернись другим боком.

Тот неохотно повернул к нему голову: на месте правой глазницы зияла не слишком аккуратная дыра. Приложил амулетик… фингала и правда больше нет.

Кирочка зарыдала, уткнувшись Кови в плечо.

Фылек протянул амулет Васке — растрескавшийся, как будто покрытый вековой пылью. Вряд ли он еще хоть на что-то годен.

Ну что же. Зато Васка теперь может ответить на заданный вопрос.

Куда?

Домой.

Даже если для того, чтобы сделать это место домом, Васке придется проломить головой брата каменную стену.

После недавних потрясений дышалось как-то удивительно легко.

Кирочка сказала, что леший пойдет за Фылеком, но ничего не найдет: уходили водой. Ковь не стала выяснять точно, что именно произошло.

Главное, вроде бы, оторвались.

Она смотрела в небо. Там, высоко-высоко, кружила какая-то птица: ни забот, ни тревог, птенцы уже улетели из гнезда…

— Ковь, выходи за меня. — Как бы между прочим предложил Васка.

— Типа, ты заделал мне столько детей, что теперь просто обязан на мне жениться? — Меланхолично спросила Ковь.

На это спокойствие ушла вся ее выдержка. Вообще ничего не предвещало подобных внезапных предложений. Хотя… он как пришибленный после объезда из Гелликена, кто знает, что он там себе надумал?

— Кто еще кому заделал! — Возмутился Васка.

Эха на его руках протестующе пискнула, как будто догадалась, что речь зашла о ней.

Фылек пришпорил своего конька, чтобы оказаться поближе. Ковь привстала на стременах и лениво щелкнула мальчишку по лбу.

— Уши не грей, тут взрослые разговоры разговаривают. Знаешь что? Забирай-ка Кирочку и скачите-ка отсюда. Погуляйте.

— Вот всегда-а-а так. — Заныла Кирочка, которая до того буквально не дышала, притаившись за спиной Кови: надеялась, наивная, что про нее забудут, — как взрослые разгово-о-оры, так детей прочь! Мы требуем оставить нашего представителя!

— Тоже мне, дите. — Добродушно хмыкнула Ковь. — Оставим, как не оставить. Вы с Фылеком скачите себе, резвитесь, а Эха вас… попредставляет. Потом спросите у нее, что да как.

— Ну ты же не серье-е-езно!

— Еще как серьезно. — Поддержал Ковь Васка. — Смотрите, какое у вашего представителя лицо сердитое, еще немного помедлите и она ничего вам не расскажет.

— Фыль, ну скажи-и-и им!

Фыль, что, впрочем, совершенно неудивительно, высказываться не спешил. Ковь заметила беспокойство на лице Васки: с тех пор, как мальчишка их догнал, он не сказал ни слова. Кирочка тоже не торопилась делиться произошедшим, все, что из нее удалось выцедить — только первые ее слова про плату…

То, что молчаливость мальчишки связана с его приобретенной одноглазостью, было очевидно. Но узнавать детали Ковь не собиралась: ей хватало возни с обработкой воспалившейся раны, не хватало еще вскрывать гнойник в его душе. Пусть этим Васка занимается.

Кирочка покорно пересела к Фылю, ухватилась за его пояс и попросила:

— Ну, резвиться, так резвиться, давай галопом? Пожалуйста-пожалуйста, я крепко держусь! — Как будто и вправду была маленькой пятилетней девочкой, упросившей брата покатать ее на лошадке.

Фылек зябко передернул плечами и пришпорил коня.

— Хороший наездник. — Вздохнул Васка вслед. — Талантище. Ну, так что скажешь?

— из него еще может получиться неплохой лучник. — Согласилась Ковь и, поймав укоряющий взгляд Васки делано возмутилась, — Ну что?!

— Выйдешь за меня замуж?

— Нет.

— Ладно. — Согласился Васка, привстал на стременах, прижимая себе сладко сопящую Эху, у Кови всегда сердце ронялось в пятки, когда она такое видела, все казалось, не удержится — или, что страшнее, не удержит, — Еге-е-ей, возвра…

— Да тише ты! — Шикнула Ковь, — Она только заснула, а туда же, орать. Пусть скачут, пока дорога ровная и нет никого в округе. — Подумала немного, и добавила, скорее для порядка, — А почему не спросишь, почему?

— Почему что? Почему заснула?

— Почему не выйду.

Васка фыркнул, не выдержал, расхохотался в полголоса, башку от Эхи отвернул, чтобы не разбудить, наверное. Чего он смеется, гад? Вот вечно, нет чтоб как все нормальные люди, в любви там признаться, песенки попеть… Ну хотя б вопросить в горькой печали, чем он не хорош, поплакать там, пострадать, помереть от тоски… А он, гад, пятками коня тронул, с мулом поравнялся и спросил, как будто большое одолжение делает:

— Ну, почему? — и все ржет, как этот его конь.

— Не скажу.

— и не надо. — хмыкнул Васка.

— Ты меня не люби-и-ишь.

Интонации Кирочки бывали крайне заразительны, а Ковь еще и выпятила нижнюю губу, в глубине души надеясь, что похожа на капризную маленькую девочку больше, чем на впавшую в детство идиотку.

— Ну так это же взаимно! — Жизнерадостно ответил Васка.

— Обычно этому так не радуются. — Ковь поправила Эхе чепчик, — А еще ты меня не хочешь.

Васка поперхнулся и заалел ушами. Пришел через Кови улыбаться, и она улыбнулась что надо, злорадненько так.

— А?!

— Бэ! Ну что ж ты трепетный такой, прям юная дева. Брак — это ж не только бабочки…

— …и единороги, я понял. — Поспешил закончить Васка.

— За долгие месяцы наших отношений, — глубокомысленно продолжила Ковь, — ты меня ни разу ни облапал. Хотя поводов было за-ва-лись. Зато тебе не понадобилось повода, чтобы облапать… Следи внимательно, я буду загибать пальцы, — Ковь даже засучила рукава, — Служанку рыжую — три шт, служанку брюнетистую две шт, подавальщицу плоскую семь шт, пышную — две шт…

— Что-то ты не загибаешь… — Подозрительно протянул Васка. — Зачем я, спрашивается, Эху держу?

— Ну так ни одной порядочной же, все мочалки драные какие-то. Нет, чтобы у меня спросить, я б тебе посоветовала… — Вздохнула Ковь, — ну никакого вкуса у человека.

— Это у меня вкуса нет?! — Возмутился Васка, — А кто заглядывался на хромого дровосека? — и мстительно добавил, — одна шт!

— Ничего ты в мужской красоте не смыслишь!

— Не представляешь, ка-а-к я этому рад.

— Вот и я тебя не хочу. И что это за брак такой?

— О, ты не знаешь, да? Неужели у вас все исключительно по большой любви женятся — да не верю! Фиктивный брак это называется. У тебя — моя фамилия, у меня — жена. Нас перестают принимать за сбежавших из отчего дома малолеток, мы удочеряем Эху…

— Усыновляем Фылека и Кирочку до кучи. — Подхватила Ковь, — Отжимаем у цыган кибитку и живем дружной рыцарской семьей.

— Вот, я знал, что ты проникнешься идеей! — Восхитился Васка, — Мне нравится ход твоих мыслей.

— Нет.

— Ладно.

— Хотя бы сделай вид, что тебе грустно, гад! — Рявкнула Ковь, — Я девушка впечатлительная, дай получить удовольствие от отказа!

— Мне очень, очень грустно. — искренне сказал Васка.

— Что, не получится брата позлить?

Васка рассеяно провел рукой по волосам: в последнее время он заплетал их в косичку.

— Кстати, у тебя краска осталась? — Вздохнул он, — А то сама видишь. Корни.

Ковь давно заметила в Васкиных волосах пару подозрительных светлых пятен, и в этот раз удержаться не смогла.

— Вижу, перец с солью. Ты поэтому у меня хну тягаешь? Ранние седины? Комплексуешь? Может, тебе еще масочку от облысения?

Васка улыбнулся.

— В нашей семье волосы до старости густые и шелковистые, хоть на парики продавай. А вот седеем мы и правда рано… Так что перец с солью это скорее про моего брата. У него шикарная коса до попы, с кулак толщиной, правда-правда, но наполовину седая и это ее портит.

Ковь фыркнула. Почему-то брат Васки представлялся ей мрачным брутальным мужиком со злобным прищуром и жесткими морщинками в углах рта. Обязательно такая же квадратная фигура, как у Васки, только еще массивнее, оскал наемного убийцы… с «косой до попы» образ не вязался никак.

Нахватался Васка у Кирочки детского лексикона. С Эхой гугукает с удовольствием. Фыля растормошить пытается… А чем дальше едут, тем громче говорит и натянутей улыбается.

— Я не спрашивала, но… куда мы едем-то? Где это твое «безопасное место»? — Спросила Ковь, догадываясь, впрочем, что будет ответом.

Не зря же Васка про брата заговорил. Да и про свадьбу, в общем-то.

— Домой. Ко мне домой.

Они немножко помолчали.

— Не мое дело, конечно. — Первой не выдержала Ковь, — Но сколько с тобой… работаю? Путешествую? Не важно. Ты мне так и не сказал, почему с братом поссорился.

— Все просто. — Ответил Васка, — Сначала он исчез. Я доучивался в Треххрамии — это рыцарская школа, знаешь, оттуда с титулом выходят… можно, конечно, по старинке, в оруженосцы, служить-служить и получить меч напрямую от сюзерена, но отец хотел, чтобы я выучился грамоте. Он был амбициозен, мой отец, и ценил образование. Поэтому отправил меня именно в Треххрамие. Это, как ты догадываешься, храмовый комплекс недалеко от столицы. Храмы Старших. Отца-Солнце есть, потом Храм Гарры Отнимающей и Храм Ррахи, богини войны. Все три рядышком стоят, дверьми в одну квадратную площадь, и четвертый угол — пустой, через него телеги заезжают, всадники, кареты, дорога там…

— Богини любви. Ррахи если. — Машинально поправила Ковь.

— и любви тоже, — согласился Васка, — но для рыцаря важнее война.

Ковь пожала плечами, продолжай, мол, я в таких тонкостях не разбираюсь.

— До того как пропал, брат учился в Столице. Блистательное образование, по судейской, знаешь, части. Я-то что, я-то до двенадцати в замке болтался, но братишка старший, ему отец очень хотел дать самое-самое наилучшее образование, которое только мог дать при нашем-то уровне дохода, так что в десять лет он уехал в какой-то корпус… не помню, чего. Он старше меня на пять лет, так что в детстве я его почти не помню, да и… ему всегда было со мной скучно. У нас еще и каникулы не совпадали…

— То есть вы почти не знакомы? — Удивилась Ковь.

— именно. Фактически мы разговаривали пару-тройку раз в год, случайно. «Передай солонку, дорогой братец», — Передразнил Васка, — «Конечно, дорогой братец, с превеликим удовольствием, дражайший братец!» «Не видели ли вы моего песика, братец?» «Мне кажется, он зарывал что-то вон в ту клумбу, братец, идите в сад и ищите!» — В голосе Васки звучала какая-то детская обида.

— А еще ты любил собак — а он кошек, и если бы вам пришлось сосуществовать вместе, вы поцапались бы в первый день. Но потом бы обязательно помирились. Нормальные братские отношения: у меня трое братьев, я знаю, о чем говорю, — успокоила Ковь.

— Ага. Обязательно. Но, к несчастью не пришлось. — Мрачно согласился Васка. — Отец заболел, все деньги уходили на оплату учебы и лекарств, мы влезли в долги… Потом брат, наконец, доучился, открыл адвокатскую практику. Мы наконец отбились от кредиторов, выкупили замок, дела пошли на лад, даже у отца ремиссия была… Я доучивался, собирался возвращаться домой счастливым служителем Ррахи… Боялся, й-й-йюнец, что теперь, когда у нашей семьи есть деньги, меня откупят от армии и я не смогу покрыть свое имя неувядающей славой. — Васка махнул рукой, — Потом брат пропал, как в воду канул. Ну, кое-какие деньги оставались, но я все равно выбрал Ха. Вернулся — отец умер. Я похоронил, распустил большую часть слуг…

— Загрустил?

— Некогда было. Спрашивали добро на посевную, я сказал старостам: пусть делают, что хотят, но объяснят, как это работает. Брат знал, а я что… Вон, — Васка коснулся рукояти меча, — Железкой махать умел. Молитвы читать. Разобрался кое-как, тут гонец в мыле: очередная войнушка с куксами. Я к тому времени уже понимал: либо войнушка с куксами, либо я смогу хотя бы на налоги наскрести и надел сохранить. Как-то поохладел к подвигам и воспылал к репе, да… Взял парнишку за грудки, сказал: я, конечно, пойду, но и ты только попробуй мое письмишко до командования не донести. В письме расписал: так и так, один, брат пропал уже год как, денег нет, наследника нет, пощадите древний рыцарский род… ну или хотя б освободите от налогов.

— Что, сработало? — Ахнула Ковь.

Вроде и знала, чем все кончится, а все равно почему-то переживала.

— Год письмо шло… может, год читали. — Вздохнул Васка. — За это время я поучаствовал во взятии Кьяксона, в осаде Кьяксона, в паническом бегстве доблестных королевских войск из Кьяксона… Молодец, герой, у-у-у, по горло нагеройствовался! Когда стало совсем тошно, письмишко дошло куда надо, брата наконец признали без вести пропавшим, меня отозвали, демобилизовали, вернули в замок, как последнего в роду.

Ковь осенило.

— То есть ты поэтому в рыжий красишься? Вина перед куксами, типа?

— А что, куксы рыжие? — В непритворном удивлении воззрился на Ковь Васка, а потом хлопнул себя по лбу, — ну конечно, а я-то думал…

— Ты совсем блаженный? Ты же с ними воевал!

— Я же говорю, меня Ха хранил: я участвовал ровно в двух битвах. Сначала мы вернули под крыло короны славный город Кьяксон. Потом куксы вернули тот же город под крыло другой короны… А между этими событиями я просто, ну… знаешь, жил там. Пограничный городок, кочует из рук в руки чуть ли не каждый год. Житель Кьяксона тебе не скажет точно, кто он — кукс или наш. Они это, кажется, по флагу на ратуше определяют… Языка знают два, даже младенцы, и оба для них — родные.

Ковь покачала головой. Как-то уж очень просто Васка об этом говорил: никакого негодования, скорее легкая зависть слышалась в его голосе. Маловато в нем была патриотизма для верного рыцаря короны. Впрочем, в Кови и того не было.

— Знаешь, Ковь… — Протянул Васка, — Я, пожалуй, плохой воин. Как только мне представилась возможность, я изменил сиятельной Ррахе с репой. И не жалею. Рыжий не вызывает у меня ровным счетом никаких негативных ассоциаций: в Кьяксоне каждый второй рыжий, как кукс, но не кукс. Знает язык куксов… Но зовется «освобожденным гражданином королевства». Легко запутаться. Я решил, что проще всего об этом не думать. Какая разница, кто перед тобой, если он угощает тебя пивом? Вот если он в шлеме и доспехах, если нападает, то все просто — враг. Но, пожалуй, в чем-то ты права. Я так привык к рыжему цвету, что здесь, в родной Йолле, мне стало его не хватать.

— А где тогда моя благодарность? Ну, ты можешь целовать мне сапог и носить на руках! Прямо таки должен, как честный человек! — Безапелляционно заявила Ковь.

— С чего это? — Опешил Васка, — Как честный человек я предлагал на тебе жениться!

— Ну, так я добавила в твою жизнь ярких красок, не отпирайся. Ты просто не достоин такой замечательной жены, это будет мезальянсом. — Хмыкнула Ковь. — Так что было дальше? После того, как тебя отпустили?

— О, я горжусь этим временем! Полгода я сидел спокойно себе в замке, даже доход был, представляешь? Меня на пять лет от налогов, оказывается, освободили, в связи с тяжелым финансовым положением… если с казенного на человеческий — окончательно обнищал род Диерлихов. И тут он… пришел.

Васка замолчал.

Противно заблеяла гадина-коза. Ковь поймала Васкин взгляд и отрицательно покачала головой: нет, кормить Эху рано, подоят позже. Боялась, что он сейчас замкнется в себе и все, добавила поспешно:

— Фыль с Кирочкой вернутся… Покормим.

Васка спорить не стал.

— Ты знаешь язык жестов? — Спросил он внезапно.

— Не-е-ет. — Протянула Ковь, — А что, он глухой вернулся?

— Немой. Язык ему кто-то отрезал — чуть не под корень. — Вздохнул Васка, — А я его, дурак, пожалел. Сидел три дня, не разгибаясь, язык учил — ты бы его правую руку видела, на ней кто-то будто поплясал, а он все равно такие штуки из пальцев крутит, посложнее твоих пассов… ну и я научился — не показывать, так понимать. С пятого на десятое, но все лучше… Думал — ну что, инвалид, что он мне сделает? Я ж не в обиду, я ж добром просил… Не додумался тогда, что за просто так никто ничего не режет и на руках не пляшет, за аристократа и вздернуть могут, не портовый же бродяга… А братцу расщедрились. Наивный я был… Ни о чем думать не мог, так к куксам не хотелось… Ты бы знала, как я не хотел к клятым куксам! И я предложил не объявлять, что он вернулся. Подождать хотя бы, пока все наладится. А знаешь, что он мне показал?

Васка сложил из трех пальцев неприличный жест, и Ковь неодобрительно покачала головой.

— Ну не рядом с ребенком же, совесть имей! Это он откуда нахватался, твой очень образованный брат? Этот жест один мой друг у шлюх столичных подсмотрел… Что, небось, еще и прыщавый пришел, а?

— А я на войне. Ходил, знаешь ли, со скуки к обозам… — Васка смущенно кашлянул, — А где нахватался… вот где три года мотался, там и нахватался, наверное, кто его знает? Неважно. Кончилась наша бурная дискуссия тем, что он обещал о куксах позаботиться. И позаботился. Помнишь, я говорил, что я документированный псих? Это абсолютная правда. У братишки хранится бумажка с двенадцатью лекарскими печатями, ни один рекуртер не подкопается… Думаешь, это он от чистого, доброго сердца? Ага! Любой юрист сразу скажет, к кому отходит моя доля наследства, раз уж я недееспособен. Младший по закону получает крупицы, но даже эти крупицы уже не мои. Старший брат — мой опекун, такие дела. Двенадцать лекарей тому свидетели. Братишка готов был заботится обо мне денно, нощно, выдавать содержание… А если уж не уследит и я упаду с высокой башни — так у сумасшедшие на то и сумасшедшие, что у них с головой проблемы, они вечно то вены режут, то с башен прыгают. Очень бы, наверное, плакал братик…

— и ты схватил турнирные доспехи…

— Единственное, что я еще не успел продать. — Кивнул Васка.

— и сам пропал. Сколько, получается?

— Да где-то год.

— У вас это что, семейное? — Фыркнула Ковь. — Представляешь, возвращаешься ты, с младенцем, неведомой бабой нижайшего происхождения, одноглазым мальчишкой…

— и маленькой мертвой девочкой… — Подхватил Васка.

— Слушай, я представляю его лицо!

— Да. — Рассмеялся Васка, — Я тоже не откажусь это увидеть!

— Научишь?

— Чему?

— Языку жестов, конечно.

Ковь взглянула на солнце: почти вечер. Коза блеяла уже почти без передышки, устала. Сбоку от дороги тянулось льняное поле, лесок маячил далеко-далеко, деревья отсюда казались птичками.

Остановила мула.

Ковь кое-как сползла на землю. У нее-то не было никакого таланта, она не умела элегантно. Взяла у Васки Эху, и тот единым плавным движением оказался на земле. Вот весело было б, если бы она сегодня согласилась! Где бы еще кто увидел знатную даму, которая плюхается с коня мешком картошки?

— Научу. Привал?

— По рукам. Отлично. А я, в свою очередь… м-м-м, чем же мне отплатить?

Ковь всмотрелась в две маленькие черные точки на горизонте, которые медленно увеличивались. Фыль с Кирочкой как ускакали, так всю дорогу держались едва-едва на виду, а теперь, видимо, заметив, что Васка с Ковью остановились, возвращались.

— Может, сегодня вместо меня с Эхой посидишь? — С затаенной надеждой спросил Васка.

— Ну нет, твоя очередь! — Нахмурилась Ковь. — Не могу же я лишить тебя радости общения с дитем. Придумала! Научу тебя доить козу. Хорошо придумала?

— Да пошла ты… — Простонал Васка.

Коза отошла щипать травку, и вообще выглядела как миленькая безобидная козочка с лубочной картинки, но не стоило обманываться ее невинным видом. Копыто у нее было поставлено: могла, конечно, убить, но предпочитала мучить несчастных, подошедших слишком близко. У Кови на плече расплывалась целая куча синяков один поверх другого.

Ковь хищно оскалилась, ничего-ничего, теперь она будет страдать не одна. Васка, конечно, надеется, что она отвлечется и забудет, но не-е-ет.

Не отвертится.

И жестовому языку Ковь научит, и сам постигнет нехилую науку дойки. А то что, каждая деревенская баба умеет, а рыцарь, образованный-преобразованный, нет? Прямо таки несправедливость…

Испортит она Васку — или уже испортила. На месте его старшего брата она бы крепко себя невзлюбила.

Но когда это еще будет?

Пока они в дороге, осеннее солнце днем еще греет, Эху есть чем кормить и денег хватит на завтра и на послезавтра, и еще не на одну неделю.

Пока все хорошо.

А там видно будет.