Варяжский десант

Москва решила этот вопрос по телефону, приказав организовать тройное охранное кольцо вокруг «Лебединого озера», выдав заодно – по телефону же – право стрелять караульным на поражение без предупреждения и безо всякой уверенности в том, что попавшийся им на глаза действительно является нарушителем. Естественно, тем самым караульные обрели право палить и друг в друга, а каждый из них, взятый в отдельности, – в себя самого.

Однако, так как Москва, по своему обыкновению, выдав право, не выдала ничего материального, способствующего его реализации, – ни письменного приказа, ни людей, ни оружия, ни финансов, – все жили спокойно, по-прежнему, кроме разве что полковника Астахова – виновника происшествия, вынужденного в одиночку нырять, искать, найти и искупить.

Понятно, что такая ситуация не могла сохраняться долго: вскрытое «Лебединое озеро» благоухало, казалось, на весь район.

Выйти из положения помогли три штуки старых двигателей от АНТ-24, которые, будучи установленными на специальные стойки, денно и нощно молотили по очереди воздух, сгоняя запах с «Лебединого озера» в лес, причем со скоростью не менее пятисот километров в час.

Двигатели работали по вахтенному методу – восемь через шестнадцать, – один работал, два отдыхали или проходили регламент.

Запах на полигоне, конечно, сразу исчез – проблема была решена.

Однако круглосуточный рев авиационного движка создал на территории всей воинской части некое аэродромное, чемоданное настроение. Все – и военнослужащие, и вольнонаемные стали ощущать себя находящимися в огромном зале ожидания пассажирами какого-то неизвестно куда уходящего рейса с задержкой вылета на неопределенное время.

На подсознательном уровне все ждали начала регистрации и посадки – ждали уже давно, с начала девяностых, если не раньше, – но теперь, после того как личному составу пришлось многие и долгие часы дышать дерьмом, это ощущение подчинило себе всю жизнь прославленного Краснознаменного – в прошлом – полка.

Мало того, из-за грохота моторов стало трудно разговаривать нормальным голосом; все начали, естественно, кричать друг на друга. Такая форма общения на практике оказалась весьма коварной, ведь форма, как известно, диалектически связана с содержанием. Говорить друг другу комплименты, следуя мудрому совету Булата Окуджавы, стало трудно, адресат их просто не слышал, не мог расслышать. Поэтому все стали орать, а орать на Руси полагается матом, иначе никак.

В итоге орать стали все – и по поводу и без повода.

…Устав от матерных криков, полковник Астахов, слегка наклонившись, поднял с земли две двухпудовые гири: спецы-техники сказали ему, что без двухпудовок поток, рождаемый пропеллером, снесет его с ног.

Коротко про себя помолившись, полковник сделал первый шаг в сторону «озера», второй, третий, постепенно входя в зону шквального вихря, порождаемого старым, опытным, отслужившим свой срок сполна (причем раза два, наверное) четырехлопастным пропеллером.

Войдя в основной поток воздушной струи, Астахов внутренне ужаснулся от того, как тяжело оказалось поставить на землю поднятую вверх ногу – вихрь поддерживал ее в горизонтальном положении, оттягивая ласту, словно по команде «тяни носок», стремясь едва ли не оторвать ногу вместе с ластой.

С трудом «приземлив» ногу, полковник вдруг с облегчением осознал, что сделал шаг длиной не меньше пары метров; за короткий миг, пока его связь с матушкой-землей была минимальной, вихрь пронес его метра на два, как пушинку.

Поверив в свою звезду, он совершил роковую ошибку: выпустил из рук двухпудовые гири, дабы усилить «эффект летящего шага».

Результат превзошел самые смелые ожидания полковника: поток тут же подхватил его, понес по воздуху, но, не пронеся и трех метров, внезапно уронил и покатил кувырком по траве, сосредоточив свои усилия на его ластах, то ли стремясь сломать ему ногу, изогнув ее неестественным образом, то ли просто используя ласты как паруса, придающие поступательному движению жертвы особый напор.

Влетая в «Лебединое озеро», Астахов ощущал себя уже пустой упаковкой от картофельных чипсов, несомой по лужам шквальным грозовым ветром. Во рту внезапно возник железистый привкус крови, из чего полковник сделал вывод, что акробатика в его возрасте и при его уровне физической подготовки не столь полезна, как могло бы показаться в результате чтения рекламных листков шейпинг-клубов и фитнесс-центров…

Пронеся по поверхности озера и изваляв в жиже всеми боками и гранями, воздушный вихрь потащил его дальше и, стукнув с размаху о невысокую бетонную ограду бывшей курилки, оставил в покое.

Внезапно ощутив немыслимую вонь, Астахов понял, что шланг, идущий к загубнику от акваланга, скорее всего, надорван. Попытавшись встать на четыре кости, он понял вдобавок, что акваланг, видимо, сломал ему спину, отчего – при открытом-то переломе позвоночника! – его теперь вконец замучит, загребет проклятый радикулит.

Он отдышался и решил: надо срочно возвращаться к людям. Следовало ползти сначала в сторону, уйдя из зоны свирепствования воздушного вихря, прижимаясь вплотную к бетонной ограде бывшей курилки, а потом повернуть и ползти, ползти что есть силы.

Как он выполз, он не помнил.

Очнувшись уже в санчасти, после укола, первое, что увидел Астахов, был пристальный взгляд командира полка, Михалыча, склонившегося над ним и смотрящего ему прямо в глаза.

– Ну как, Саныч?

– Живой, Михал Михалыч.

– Это главное.

– Игрушку я пока не нашел.

– Да уж куда там! – вздохнул Боков. – Я видел в бинокль, как ты трепетал черным лебедем… Гуттаперчевый мальчик – и только! Так не жалеть себя, так ломаться, корячиться!

– Со стороны если жуть, то мне-то каково?

– Со стороны не жуть. Мы штабом всем смотрели, с гордостью. Вот человек – возможности неограниченны. Можно в почтовый ящик его умять, а можно и на километр растянуть. Все равно, в любом виде человек остается собой – человеком!

– О-о-о! – застонал, вспоминая, Астахов.

– И жив же! Ничего. Все стерпит. Все преодолеет!

– И не говори…

– Тебе сначала в аэродинамической трубе надо было обдуться.

– А есть такая?

– У соседей есть. Здесь недалече авиационное КБ с опытным производством. У них большая труба. Хорошая. Договоримся. Устроим! Я лично на контроль возьму.

Астахов открыл рот, порываясь что-то сказать, но Михалыч опередил его:

– А вот корыто уж… С дерьмом, в трубу… Ты это, надеюсь, сам организуешь… Верно?

Три ладьи шли бок о бок, едва не задевая друг друга веслами, дружно исчезавшими в темной воде и столь же дружно вырывавшимися из нее, взлетавшими в воздух для того, чтобы, стремительно прочертив над самыми гребнями волн половину эллипса с немалым эксцентриситетом, снова врезаться в воду – точно, под нужным углом, почти не вздымая брызг.

Ярлы, сложив руки кренделем на груди, стояли на самом носу своих ладей, глядя на приближающуюся береговую кромку спокойными суровыми взглядами.

До берега оставалось не более двухсот весельных взмахов.

Ладья Сигурда отставала; идущая левее ладья Кальва шла на четверть корпуса впереди, а идущая справа ладья Бьярни вырвалась уже почти на корпус.

Они договорились просто, как встарь договаривались их отцы, деды и прадеды: чья рука первая коснется земли, тот и станет единственным и полноправным властелином края.

Слово было сказано, клятва произнесена. И старый Один, и сын его рыжебородый Тор слышали эту клятву, а значит, теперь, безусловно, являлись гарантами ее неукоснительного выполнения.

Гребцы налегали на весла, выкладываясь без остатка: каждый ярл объявил своей команде, что в случае победы гребцы получат бочку хмельного, а рабы будут отпущены на свободу.

И хотя все знали, что последняя бочка хмельного, сохранившаяся у ярла Кальва, была выпита еще дней сорок назад, в честь праздника Середины Лета, – дай бог здоровья ярлу Кальву, щедрость которого потребовала угостить хмельным все экипажи! – гребцы очень старались. Им изо всех сил помогали и рабы, уже четыре раза отпущенные на свободу за этот поход. Рабы гребли вовсю кто чем мог – доской, шестом, секирой или щитом.

Однако, несмотря на неимоверные усилия, в гонках с призом в два континента – Северную и Южную Америку – сохранялся статус кво. Справа и первым шел Бьярни, слева, отставая от него на три четверти корпуса, – Кальв, в середине, отстав еще на четверть корпуса от Кальва, – Сигурд.

До берега оставалось уже не больше ста пятидесяти весельных взмахов.

Сигурд почувствовал, что он не в силах наблюдать, как победа, безусловно обязанная принадлежать ему – в полном соответствии с его достоинствами, качествами и предназначением, – дразнит его разум, упорно прикидываясь все ближе надвигающимся на него позорным поражением.

Сигурд покинул нос и, подойдя поближе к гребцам, крикнул:

– Гребите, деревья бури оружия!

– Что он кричит? – спросил юный Бард вполголоса, склоняясь к уху Торхадда Мельдуна, сына Вулкана, старого шкипера.

– «Буря оружия» – это означает битва. «Деревья бури оружия» – воины.

– Ярл стал изъясняться языком саг! – восхищенно шепнул Бард.

– Да, – согласился старик. – Совсем ледником двинулся. Сейчас айсберг отколется. Еще сто – сто двадцать гребков – и звездец.

– Что, Торхадд, – обратился Сигурд к шкиперу, – бормочешь? Молишься?

– Ты близок к истине, ярл, – кивнул Торхадд.

– Я знаю, что делать! – вдруг вскрикнул Бард. – Я вспомнил! Есть сага, в которой был найден способ победить, отставая!

– Есть такая сага, – кивнул, подтверждая, Торхадд Мельдун, сын Вулкана.

– Поведай ее, раз ты вспомнил! – Сигурд повернулся к юноше.

– С радостью! – Бард махнул рукой, призывая к вниманию, и начал: – Олавом Белым звали одного конунга. Он был сыном конунга Ингьяльда и сыном Халльдоры, внуком Хальвдана Белая Нога, конунга уппландцев. Он был женат, и его сыновей звали Торбьерн и Торгейр. Оба они выросли у него в доме и подавали большие надежды прохожим пилигримам, просившим подаяние. Однажды Олав Белый и оба его сына умерли. Но у Олава была еще и дочь. Дочь Олава звали Гудрид, она была красива и замечательна во всем, что она делала, когда ее никто не видел. Гудрид с детства жила на воспитании у Орма, друга Олава, жившего у Орлиной Скалы. Она жила у Орма, так как он ее с младенческих лет очень любил, любил по-настоящему, не так, как отец, а покрепче, в то время как она, красавица Гудрид, жила у него, у Орма, потому что, когда выросла, не хотела работать, но выгнать себя не давала…

Мощная оплеуха кинула Барда к самому борту, остановив поток его красноречия.

– Все! – отрезал Сигурд. – Заткни водопад. Торхадд, расскажи ты!

– Есть сага о твоем деде, который также участвовал в гонках за земли, названные позже «Острова Тюр». Он отставал в гонке, твой дед, великий конунг Одд… Но он отрубил себе кисть руки и кинул ее вперед, на приближающийся берег… Его рука первая коснулась земли! – Старик закрыл глаза, вспоминая. – Я помню. Я был на ладье твоего деда, когда это случилось…

Сигурд задумался.

До берега оставалось еще взмахов семьдесят.

– И что? – прервал молчание ярл. – Чем кончилась эта замечательная сага?

– Твой дед стал владыкой земли Острова Тюр.

– Это я знаю. Но какое отношение имеет земля Острова Тюр к этим новым землям? Никто не поверит, что это еще один остров Тюр.

– Подумай еще, – посоветовал шкипер. – Ты уже на верном пути!

До берега осталось сорок взмахов. Загадку надо было решить не откладывая.

– Я понял! – вскричал вдруг Сигурд и, рухнув на колени перед колодой для разделки мяса, положил на нее руки. – Руби! – крикнул он только что пришедшему в себя от оплеухи Барду. – Руби мне руку! Кисть! Кисть отруби!

Бард обалдело посмотрел на Торхадда Мельдуна, сына Вулкана, старого шкипера. Тот печально кивнул, одобряя:

– Только кисть отруби ему, понял?! – Старик, нащупав за колодой секиру, протянул ее Барду рукоятью вперед: – Только кисть!

Сигурд, не вставая, стремительно оглянулся: берег наплывал, наезжал, накатывался: тридцать гребков, не больше!

Тридцать!

– Чтоб с одного удара! Руби!!!

Секира сочно хряпнула и, отрубив кисть, врезалась на треть лезвия в колоду.

Сигурд, еще не ощутивший боли, поднял изуродованную руку.

Мгновение можно было разглядеть белеющие торцы разрубленной локтевой и лучевой кости, но тут же кровь, хлынув из обрубка, скрыла их.

– Смотри! – крикнул кто-то тревожно на ладье Кальва, слева и спереди. – Сигурд победит, не Бьярни! Сигурд отрубил себе руку!

Сигурд стиснул зубы.

Кровь из обрубка хлестала ручьем.

Ужас от содеянного вместе с волной боли накатил на ярла; губы его мгновенно посинели, на лбу выступил пот.

Сигурд пошатнулся и, широко распахнув глаза, посмотрел на свои руки: целую и искалеченную.

Скрипнув бессильно зубами, он повернулся к Барду:

– Ты же мне правую отрубил! Нумудак!* Я что, левша разве? Как я теперь левой кидать буду?!. А??! Прикинь!

Бард отшатнулся, поднеся скрюченные пальцы обеих рук к полуоткрытому рту, будто собрался отгрызть самому себе пальцы.

Старый шкипер Торхадда закрыл ладонью лицо. Плечи его сотрясались – то ли от смеха, то ли от рыдания.

Подскочивший сзади викинг, выполнявший, видно, роль лекаря, быстро перехватил руку Сигурда жгутом из толстой пеньковой веревки.

Оставалось пятнадцать гребков…

– Эй! – крикнули слева, с ладьи Кальва.

Все посмотрели туда.

На баке, возле своего правого борта, стоял торжествующий Кальв.

Торжествующий Кальв держал свою левую кисть в своей правой руке.

– Кальв умный! – крикнул Кальв. – Кальв отрубил левую руку! Кальв победит!

Высунув язык, Кальв поболтал им, дразня Сигурда, а затем, спрятав язык назад, в рот, покрутил себе у виска пальцами своей отрубленной кисти.

Сигурд, покраснев от ярости, как помидор, судорожно глотал воздух, не в силах найти нужных слов и подходящих случаю выражений.

Кальв подмигнул ему и, надув щеки, издал губами неприличный звук…

Сигурд отвернулся, скрипя от злобы зубами.

Оставалось меньше десяти гребков.

Все взоры были устремлены на быстро приближающуюся кромку прибоя.

Все ждали финала, развязки.

Кальв, уже замахнувшись своей левой кистью, стоял на баке у правого борта, весь изогнувшись, напружинясь, готовый, разогнавшись, в три прыжка метнуть руку с самого носа, – только в последний момент, только наверняка.

– Нет! – взревел вдруг Сигурд. – Не быть тебе властелином!

Крутнувшись на месте раненым носорогом, он с потрясшей всех очевидцев мощью метнул свою кисть, работая левой рукой как пращой.

Однако то, что Сигурд кидал левой, не могло не сказаться: могучий бросок оказался неточен. Вместо того чтобы полететь прямо по курсу, на берег, опережая ладью, кисть полетела сильно левее – в сторону ладьи Кальва, идущей по-прежнему впереди на четверть корпуса.

Ударив изо всех сил Кальва по уху, кисть Сигурда отрикошетила под острым углом, упав метрах в пяти впереди Кальва на палубу-днище его ладьи.

Удар по уху был настолько силен и внезапен, что Кальв, едва не упав, от неожиданности и боли разжал слегка правую руку и выронил кисть левой за борт…

– Ой!

Но было поздно.

До берега оставалось пять гребков.

Лидирующий Бьярни, взяв свое личное, украшенное охрой и кисточками беличьих ушей весло, начал грести – не столько чтобы придать дополнительный импульс ладье, сколько играя на публику.

Кальв поднял с палубы-днища кисть правой руки Сигурда и, показав ее Сигурду, жестом спросил: кинуть ее, твою руку, на берег?

Брови Сигурда взлетели вверх, изумленно изогнувшись. В глазах вспыхнуло неверие, непонимание, враждебность…

– Кинуть? – Кальв повторил жест и, пользуясь тем, что ладьи сблизились на три длины весла, громко крикнул: – Будешь властелином?! Кинуть?

Во взгляде Сигурда засветилась надежда, сменившись отчаянной радостью.

– Кинуть! Кинуть!!! – Сигурд закивал головой яростно, как цирковая лошадь, принимающая аплодисменты зрителей.

Кальв понимающе кивнул Сигурду в ответ и, положив кисть его руки на брус фальшборта, демонстративно брезгливо смахнул ее в море, как мусор: «Что здесь за гадость лежит?» После чего, глядя Сигурду прямо в глаза, Кальв весь напрягся, набычился и, сделав до ужаса страшное лицо, оглушительно громко испортил воздух.

– Ой-я-я! – крикнули справа гребцы.

Форштевень ладьи Бьярни чиркнул по гальке; ладья на полкорпуса вылетела на берег, и в ту же секунду Бьярни нырнул с ее носа рыбкой – на пляж.

Совершив изящный кувырок через голову, Бьярни сел и радостно застучал ладонями обеих рук по гальке:

– Это – Земля Бьярни!

Кальв и Сигурд стояли каждый на своем баке. Обычай требовал, чтобы Владыка Земли пригласил их на берег, к себе, – погостить…

Старый шкипер Торхадд склонился к уху Сигурда:

– Ты совершил большую ошибку, ярл. Зачем ты сам кидал руку? Приказал бы кинуть мне или Барду. Важно ведь было, чья рука коснется земли первой, но совсем не важно было, как это произойдет…

– И что же с того? – сухо спросил Сигурд, сохраняя каменное выражение лица.

– Нумудак… – ответил старик и отошел.

Через пару минут Бьярни уже обнимал Кальва с Сигурдом на берегу, утешая их:

– Главное – не победа, главное – участие!

– Что ж? – Николай откинулся в кресле хронопилота, обдумывая увиденное. – По-моему, все неплохо. Они, конечно, забавные ребята, эти викинги.

– На Руси их звали варягами.

– Я знаю.

– Что будем делать дальше?

– Дальше? Пока я не видел самого главного: где они прокололись. Почему высадка не удалась? Все, что ты мне показал, ничего не объясняет – их действия были естественны и вполне понятны.

– Не удивляет… Они ж твои прямые предки: ведь слово «Русь» происходит от древнешведского roths, ruotsi – гребцы. Войско Олега, с которым он отправился в поход на Киев в 882 году, состояло из варягов и прочих ребят, называвшихся «русью». Олег Киев захватил – вот и возникла Киевская Русь, и русские, конечно, одновременно с нею возникли – новая национальность – «русские». В девятом веке новые «русские» были просто помесью викингов со славянами. А значит, русские – это, в первую очередь, лень, понты… плюс жажда справедливости – славянские черты, а кровавые разборки, тяга к странствиям и воровство – от викингов. Вот это Русь и есть – сплошная мутота и распальцовка. Верно, Николай Николаевич?

– Да! Почти в самую точку.

– А что, ты разве не обиделся? – поинтересовался поросенок.

– Ничуть. Это правда. Но только одна ее половина. Ведь есть еще и романтизм, и неискоренимая вера в лучшее, есть терпимость, житейская смекалка, способность погибнуть за идею. И доброта. И вера в то, что Бог не в церкви, не на небе, а в душе. Наоборот, ты четко сформулировал задачу. Если бы викинги, они же варяги, осели бы тут, в Америке, ассимилировались бы так же, как у нас, в Киеве, то есть породнились бы с местными… Могло бы выйти что-то разумное… А сколько, кстати, времени продержались варяги на североамериканском берегу?

– Данная экспедиция? Чуть меньше двенадцати часов.

– Не может быть! – удивился Аверьянов. – Скажу честно, мне показался опасным лишь один момент: они причалили в замкнутой бухте, очень маленькой, не больше ста метров в глубину и закрытой от всего остального берега скальной стенкой. Место, конечно, уютное, есть и ручей, да. Но с боевой точки зрения – тут естественная западня, каменный мешок. Прижмут со всех сторон, деваться некуда.

– Вот так и вышло! – кивнул поросенок. – Но было еще одно существенное обстоятельство…

Посреди галечного пляжа бухты ярко горел огромный костер, сложенный из пяти сухих деревьев, вынесенных, видно, в океан ближайшей большой рекой в весенние половодья, но выкинутых весенними штормами на сушу: из земли вышли, в землю же и уйдут…

Пир шел горой: ярл Бьярни «случайно» нашел у себя на ладье две бочки хмельного, о которых «забыл» среди тягот последних переходов.

Всем было ясно, что Бьярни, нуждавшийся в сильных рабочих руках для освоения новой земли, начал сразу же после высадки сманивать к себе гребцов и рабов Сигурда и Кальва.

Среди владельцев этих сильных рабочих рук, занятых в данный момент кубками и черпаками, уже витали предполагаемые цены на только что возникшем рынке труда: воину следовало платить эйрир серебра, а старшим и рулевым на ладье – в полтора раза больше.

После четвертой братины этого показалось мало.

– Что есть эйрир? – спросил Аверьянов поросенка, нажав на штрих-кодере «Пауза».

– Двадцать семь граммов.

– Всего-то ничего, как гайка. Не густо, я согласен! – кивнул Николай, нажимая «Пошел».

Выпив пятый раз за здоровье Бьярни, решили увеличить плату: эйрир золота каждому воину и три с половиной эйрира золота – рулевым.

– И пусть всем построит дома и выдаст припасы бесплатно! – крикнул вдруг кто-то.

Пирующие на мгновение замолкли, обдумывая выступление, а затем, стараясь перекричать друг друга, стали выражать восторг, единодушно соглашаясь с разумным и уместным дополнением.

– И вот еще что! – перекрывая всех, продолжил тот же заводила, предложивший пункт о домах и припасах. – Эйрир золота воину и три с половиной рулевым – это правильно, это разумно… Осталось решить, деревья бури оружия, – это плата за год, за сезон – лето, зима, весна, осень – или за день?

Пирующие притихли, погрузившись в раздумья. Вопрос, поразительный, каверзный, неожиданный, заинтересовал всех пирующих, не оставив никого равнодушным.

После долгой дискуссии, быстро переросшей в перебранку, решено было прения временно отложить, но обязательно продолжить их после десятого ковша.

Праздник катился, все убыстряясь; было так радостно сидеть у большого костра, с чарой в руках, что никто, разумеется, не обратил внимания на две фигуры, уже давно стоящие наверху, на скале, возвышавшейся над бухточкой.

Это были фигуры старика, крепко за семьдесят, и девочки лет восьми.

Так полагается встречать почетных гостей: старый и малая первыми провозглашают встречу и поют «Счастье в охоте вместе сидевшим!».

Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок – литров на пять.

Туесок содержал в себе самое вкусное лакомство – то, чем положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, – сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови.

Что может быть лучше, вкуснее, уважительнее в этом мире? Ничего. Любой скажет вам: это – лучшее!

Кто найдет в себе силы отказаться от такого деликатеса, изобразив брезгливое недовольство? Никто!

Возле ног старика и девочки начиналась известная только местным крутая тропинка, спускающаяся хитрым серпантином вниз, в бухточку.

Старик и девочка, посланцы коренного населения, ждали, когда их заметят, ждали удачного момента, чтобы, запев величальную песню-приветствие, начать спуск к гостям.

А спуск к гостям был очень не прост для старика, если учесть, что в руках у него был тяжелый туесок с угощением.

Еще более сложен спуск был для девочки, так как ее сердце, разум и душа должны были петь от радости, ни разу не спутав слова, коих в величальной песне-приветствии ровно столько, сколько пальцев на руках и ногах у бога земли, бога Солнца, бога Луны, бога воды, бога огня, бога лесов, бога гор, бога деревьев мессур и бога оленей… А рук-ног у них, у каждого, – известно любому ребенку – ровно столько же, сколько стрел у бога грома. Ну, значит, вот и считай – мало не покажется.

Спуск обещал быть сложным еще и потому, что уже совсем стемнело; теперь спускаться придется при свете луны и неверных отсветах костра внизу, мешающих скорее, чем помогающих.

Однако чудесные гости не замечали их, ведя себя все более и более странно – словно в них, через непрерывно говорящие рты, медленно вливал свое невидимое смерть-тело Самаркуш – ядовитый дух низинных болот.

Конечно, и они, дети бога Огура, знали секрет приготовления веселящего напитка «Дайдай», да. Но от «Дайдая» люди становятся глупее и счастливее; здесь же, как подозревал старик, гости пили «Дайдай», смешав его с «Озверином» – соком болотного растения псур, который воины принимают перед боем. Употребление этой смеси могло привести к чему угодно.

Руки старика, устав держать туесок, затекли, но он знал, что дух его сердца куда сильнее духа тела и он до конца с честью выполнит роль, порученную ему племенем.

Взгляд старика притягивали к себе три самых знатных гостя, сидевшие немного в стороне от остальных гостей. Два главных гостя были ранены – правая рука одного и левая рука другого были замотаны шкурами и представляли собой меховые шары, испачканные кровью.

– Мой дед был без руки, – рассуждал Сигурд, держа в левой руке полный черпак, – но был велик и почитаем. Что правая рука? Пустяк! Была бы цель! А если цель имеется, тут можно как всегда – одной левой!

Советник и шкипер Кальва склонился к его уху и прошептал ему что-то.

– Ага! – улыбнулся Кальв. – Отлично, я благодарен тебе! – Он поднял правой рукой черпак, предлагая тост: – Наше дело правое, победа будет за нами!

Ярлы, кивнув друг другу, выпили.

Поставив между ног опустошенный черпак, Бьярни ехидно улыбнулся:

– Ты говорил про цель, Сигурд, а ты, Кальв, про победу… – Обернувшись, Бьярни кивнул своим слугам, давая знак. – А я отвечу вам вот что: победа будет у того, кто сможет точно направить стрелу в цель… – Взяв лук и стрелу из рук подскочившего слуги, Бьярни не спеша приложил стрелу к тетиве и натянул лук, подчеркнуто демонстрируя необходимость обеих рук при стрельбе из лука. – Вот так!

Натянув лук изо всех сил, Бьярни краем глаза взглянул на собеседников и убедился, что его прозрачный намек вполне дошел до их тупых голов: Сигурд набычился, покраснев, а Кальв высунул язык, что, как известно, он делал всегда, когда волновался.

Испытав чувство удовлетворения, Бьярни вдруг слегка как бы споткнулся – его советник не сказал ему, что теперь делать с натянутым луком.

Разрядить и отдать лук и стрелу слугам обратно? Тогда удачная демонстрация-намек превратится в откровенную издевку над увечьями соплеменников, которые в данный момент являются его гостями на этой новой земле. Издеваться над ранеными гостями? Немыслимо!

Нет, нужно выстрелить! Но куда? В кого? Во что?

Бьярни огляделся. Не стрелять же в пирующих гребцов?

В поисках подходящей мишени взор Бьярни заскользил по утесам, поднимаясь все выше и выше…

На макушке самого высокого утеса он увидал две худые фигурки, едва освещенные отблеском его гигантского костра.

– Вот они!!! – торжествующе вскрикнул Бьярни на всю бухту, вскидывая лук.

Почти не целясь, он спустил тетиву, просто стреляя вверх, под углом, в сторону фигур.

Стрела, блеснув наконечником, пронеслась над костром и через мгновение точно впилась в горло девочки, стоящей на скале. Вонзившись снизу, в гортань, стрела пробила шею и нижнюю часть головы и, выйдя концом наконечника из затылка, в районе мозжечка, убила девочку, что называется, наповал.

Старик выронил туесок, полетевший со скалы вниз, на гальку.

Опустившись на колени, старик поднял обезумевшие глаза к небу и душераздирающе завыл, глядя на луну.

Бьярни резко встал, огляделся. Все сидели совершенно неподвижно, словно окаменев.

Только языки огня по-прежнему плясали, обнимая стволы и крупные сучья в костре.

Шум прибоя. Редкие потрескивания в костре.

И вой. Вой, леденящий душу.

Сам не зная зачем, Бьярни решительной, смелой походкой подошел к туеску, упавшему возле основания скалы и, оглядев место падения, подкинул слегка ногой кусок мозга оленя, вылетевшего из туеска при падении.

– Старик мозги от горя потерял, смотрите! – прокомментировал свою находку Бьярни, но никто не рассмеялся в ответ на его остроумную шутку.

Пауза слишком затянулась.

– Ну?! – свирепо крикнул Бьярни, перекрывая вой, несущийся, казалось, с небес. – Пейте! Ешьте! Первый раз, что ли?

Люди задвигались, выведенные из оцепенения злобой, прозвучавшей в крике Бьярни.

Вой старика вдруг оборвался, словно его выключили, и в тот же самый миг в двух шагах от Бьярни раздался страшный, тяжелый шлепок с хрустом.

Отпрыгнув и оглянувшись, Бьярни увидел на гальке старика, лежащего на животе, раскинув руки. Старик еле заметно попытался погрузить концы своих пальцев в гальку, но это ему не удалось.

«В крупную гальку трудно впиться пальцами, – подумал Бьярни. – Галька – это тебе не песок».

Придя, видно, к такому же выводу, старик оставил попытки и, распрямив пальцы, замер. Между белоснежными густыми усами его и бородой запузырилась какая-то розово-алая рванина вперемешку с оранжево-красной кровяной пеной.

«Никогда такого не видел, – подумал Бьярни. – Легкие изо рта полезли. Вот это да! Ну и…»

Его размышления вдруг прервал короткий тяжелый звон в ушах, от которого тьма мгновенно закрыла ему глаза. Звон был такой сокрушительной силы, что Бьярни сразу почувствовал, что от него, от звона, раскалывается голова, его рвет, он не может удержаться от мочеиспускания с одновременным бурным справлением большой нужды.

Из Бьярни брызнуло все, что только могло брызнуть.

Бьярни даже не смог устоять на ногах – в глазах беспросветный мрак, резко тянет назад… нет, вбок… вперед… повело, не сохранить равновесия – ведь ничего не видно, ничего, ничего!

Не видно совсем, ничего!

Конечно, ведь кровь из его расколотой напополам головы уже залила все лицо, а правый глаз, лопнув, вытек наполовину и перемешался своим студенистым прозрачным телом с серовато-белесой, выдавленной ударом правой частью мозга.

Сверху, со скал, летели огромные камни.

С моря, от многих десятков пирог – легких, каркасных, обтянутых шкурами тюленей лодок, – несся поток стрел с каменными наконечниками…

Минут через десять все было кончено.

Несколько сотен аборигенов, спустившиеся со скал и высадившиеся в бухточку с пирог, собирали добычу, заодно приканчивая раненых.

Больше всего их интересовало оружие: они еще не знали металла и не умели качественно обрабатывать дерево. Даже такая ерунда, как буковая рукоять меча с вживленной в нее серебряной проволокой – для красоты и лучшего сцепления с рукой, – приводила их в неописуемый восторг.

Увлеченные сбором добычи, они слишком поздно заметили, что прилив приподнял недостаточно далеко вытащенные на берег ладьи…

Хватившись, аборигены успели поймать и вернуть к берегу только два корабля непрошеных гостей.

Среднюю ладью, старую и немного кривую, вернуть не удалось. Самые сильные охотники на четырех пирогах догнали ее в море и даже поднялись на борт, но справиться с гигантским парусом, который они увидели впервые в жизни, не смогли.

Мертвый седовласый старец с широко открытыми голубыми глазами – один из незваных гостей, сидевший на палубе-днище, спиной к сараю, рядом с колодой, – помочь им ничем не мог.

– Счастливый, – сказал обнаруживший его охотник Козодой, накрыв старику голову шкурой, как того требует обычай. – Сам умер. Прожил жизнь до конца!

Остальные охотники приложили пальцы к щекам, отдавая должное Уснувшему: боги позволяют уснуть навсегда только лучшим; обычных людей, не дав им дожить до конца, боги беспощадно убивают.

Ладью отнесло уже довольно далеко от бухты, она вышла из-под прикрытия прибрежных утесов. Ветер отжимал ее все дальше в океан.

О том, чтобы вернуть ладью с помощью весел, не снимая паруса, не могло быть и речи. Снимать паруса скрилинги не умели, а времени на обучение не было.

Дожидаться же смены ветра было смертельно опасно – в конце лета ветер с берега, ветер бога Аршву, мог дуть и три, и четыре, и восемь дней кряду. За это время их отнесет на самый Край, то есть туда, где океан рушится гигантским водопадом в Бездну, в страшное Царство мук и безумия.

Оставалось одно: обыскать корабль незваных гостей и, забрав все самое ценное, покинуть борт, предоставив ладью океану. Сделать это надо было как можно быстрее – крепчающий ветер мог не пустить назад даже легкие пироги.

Аборигены знали, что при ветре Аршву им придется грести изо всех сил все утро и весь следующий за ним день; только при приходе нового ночного мрака им суждено, возможно, достигнуть родного берега на тяжело груженных добычей пирогах.

Быстро покидав в пироги самое ценное: оружие, металлическую утварь, веревки и бочонок вкуснейшей белой глины, которые пировавшие гости называли «сыр», охотники отчалили, бросив ладью на произвол судьбы.

Ветер крепчал и крепчал, заставляя охотников выкладываться из последних сил.

Тот же ветер гнал покинутую ими ладью в направлении южной оконечности Гренландии. Ладья, вихлявшая под властью незакрепленного руля и паруса, то наполнявшегося, то звонко хлопавшего при рыскающих резких сменах галса, быстро удалилась, потерявшись у горизонта среди осенних, темно-серых с синим отливом, волн.

Только теперь, далеко в океане, когда негостеприимный берег Северной Америки скрылся из виду, ладья твердо встала на курс: Торхадд Мельдун, сын Вулкана, старый шкипер, надежно закрепил руль и нижнюю рею на мачте.

Старик смотрел вдаль и благодарил Одина и сына его, рыжебородого Тора, за то, что они с детских лет наградили талантом его прикидываться мертвым.

Скандинавский обычай строжайше запрещал заниматься такими делами, привлекая к себе смерть. Торхадда в детстве не раз били, когда он пугал своим талантом взрослых. Но странно, этот дар уже седьмой раз в жизни отгонял от него гибель, спасал в совершенно безнадежных ситуациях. И ведь несложно понять: какой с трупа спрос? Кому нужен труп? Даже голодный медведь-шатун не станет жрать мертвеца.

Да разве могут знать эти сорокалетние недотепы, что означает талант прикинуться мертвым? Этому нельзя научиться, это дар свыше. Малейшая фальшь, неточность в детали может сыграть роковую роль. Если хотя бы один зритель скажет: «Не верю!» – тут все, тут финал.

Да, в жизни часто бывает, что только то, что ты – труп, дает тебе шанс остаться в живых.

Молодым не понять.

Старый шкипер знал, что еды и воды осталось на борту предостаточно – скупой Сигурд не выставил на пир ни крохи, ни грамма: пусть победитель угощает всех! Бочонок сыра, что унесли охотники? Да это пустяки! Еще осталось два.

То, что для сорока человек носило называние «впроголодь», для одного стало «в избытке».

Внутри сарая, возле постели Сигурда, Торхадд заметил немало золотых эйриров, загнанных глубоко в щели днища – не достать.

Как, почему они там оказались, Торхадд даже не представлял себе. Однако он знал, что если распустить, ослабить слегка шпангоутные стяжки палубы, то целое состояние окажется в его руках – хватит полторы деревни купить!

Он это сделает в спокойной обстановке, не спеша, идя южнее Гренландии.

Дойдет до родного фьорда богатым человеком.

И все! Потом – все! Нельзя больше искушать судьбу. После того что видел уже, пережил, судьбу нельзя искушать.

Поведав людям фьордов о том, что случилось, он продаст ладью – теперь она его добыча! – и уйдет навсегда.

Уйдет туда, где тепло, туда, где нет этого безжалостного ледяного моря и где почти не бывает снега – даже зимой.

Туда, где живет его дочь, которой купил он там дом, еще десять лет назад, после боя у Синей горы, в то кровавое лето, когда ему удалось хорошо заработать в трех мясорубках подряд – с готами, норманнами и с бешеными саксами.

Он купил дом в то лето. Большой и просторный дом. Белый. Вот туда он и двинет – где этот дом. Где дом есть, а зимы нет.

Туда, где растет его внучка.

Последний раз он был у них пять лет назад. Тогда внучке было шесть. Он помнит, как она ходила все время с ним за руку, как к подолу пришитая, и тараторила, тараторила без умолку, причем не на языке матери, его дочери, а на языке отца, на местном наречии: «Дідусь, ти довго по морі плавав? Тато говорить, що ти не вікінг, а варяг! Дідусь, а сусіди мене питали: твій дід тільки грабував або грабував і вбивав теж? Дід, а ти після лазні будеш пити горілку або спотикач?» И так без конца, без остановки и роздыху, до упора…

Вот туда-то он и уйдет.

Чтобы там умереть.

В тепле!

– Вот так вот! – подвел итог поросенок. – Что скажешь?

– А что сказать? Случайность. История совершенно не показательная для обобщений и выводов. Нелепая, ужасная трагедия. Но – случай. Просто случай!

– Остальные истории точно такие же, – заверил поросенок.

– Что, тоже сплошные случайности? – удивился Николай.

– Да. Вот, например, пожалуйста: случайное убийство рыбаков в устье Потомака. Случайное массовое убийство на мысе Код. Случайное убийство с ограблением… Случайное убийство сборщиц кореньев… Случайное убийство на водопое… Случайное двойное убийство с изнасилованием. Со случайным двойным изнасилованием, пардон… – поправился поросенок. – Нелепая цепь случайностей, – закончил он с невинным видом. – Трагических случайностей.

– Понятно, – задумался Аверьянов. – А все же в этом есть закономерность…

– Есть, – согласился поросенок. – Эта закономерность называется «убийство без особой причины». Варяги относились к смерти просто, как к бытовому событию. Для них убить было как для нас зевнуть. Рот прикрываешь слегка, для приличия. Ну, и зеваешь. Ни к чему не обязывает. С кем не бывает? А ведь многие не разделяют такого простого отношения к жизням своих родных, друзей, соплеменников. Око за око. Зуб за зуб. А то и пять зубов за один… Словом, агрессивность викингов – главная причина их неудач. И это, увы, неисправимо…

– Да почему же? – удивился Николай. – Ты же сам полчаса назад подсказал решение этой «проблемы».

– Я?

– Да не в прямом смысле ты, конечно. Жизнь. Планируя операцию, не надо что-то сочинять, накручивать. Надо, как говорил мой первый комвзвода, «не бегать, а рыть, на чем стоишь». Золотые слова! Образовалась же в девятом веке Киевская Русь? Образовалась! Отсюда-то и надо плясать.

– Пляска мне по душе! – мгновенно сказал поросенок. – Разрешите приступить?

– Погоди! – кивнул Аверьянов. – Я тебе еще вводной не дал.

– Так давай. Время идет!

– Первое. Все начинается с инвестиций. Глянем, что там у Алешки в сейфе в качестве неприкосновенного запаса… – Аверьянов заглянул в бортовой сейф хронотопа, предназначенный, как и на любом другом судне – морском ли, воздушном – для хранения ценностей и оружия. – Двадцать пачек. Двести тысяч долларов и мелочевка разная… Брильянты, изумруды… Ну, это на взятки в прошлых веках… Немало…

– А ты прикинь, сколько сейчас за подзарядку торсин-батарей берут? И почем сейчас ТО хронотопа? А страховка этого… утиля – не в обиду тебе будет сказано – тоже чего-то стоит… – запричитал поросенок. – А в другие миры, я имею в виду другие галактики, если лететь? Сейчас проход мембраны Мохоровича в обход черных дыр эти козлы из созвездия Козерога платным сделали! Да и вообще, после Большого Взрыва уже пятнадцать миллиардов лет, как существует Вселенная, все только дорожает, дорожает, дорожает…

– Ладно, на первый момент денег хватит, – остановил его излияния Аверьянов. – А при случае я восполню.

– Так, с деньгами мы разобрались, – мигнул поросенок.

– Разобрались. Даю первую вводную. Выясни, почему в месте высадки Бьярни, Сигурда и Кальва так быстро оказалось много местных. Второе. Найди новое место для высадки – открытое место, и с суши и с моря. Чтоб местных там не было километров на двадцать вокруг и в помине, понял? А дрова и пресная вода чтобы были в достатке. И место чтоб было прекрасное.

– Да может, такого места и нет? – вдруг заупрямился поросенок. – Дрова, вода, место прекрасное – это куда ни шло. Но и местных в таком месте ни души нет?! Как такое может быть?

– Объясню. Хороших мест на любом побережье много. Найти не сложно. А после того, как найдешь, сделать в нем «ни души» еще проще. Понял? Если не справишься, я помогу.

– Новая высадка, новое место на побережье – готовим для кого?

– Для высадки викингов, разумеется.

– Каких?

– Да все для тех же: Бьярни, Сигурда и Кальва.

– Чем же ты нейтрализуешь их агрессивность?

– А ты не понял, что ли, до сих пор? Конечно, женской нежностью и обаянием!

«Повод убить всегда найдется!» – это было первое, что пришло Николаю в голову после знакомства с неудачной высадкой.

В данной, конкретной истории убийство было трагической случайностью, но и без статистики высадок, приведенной поросенком, было ясно, что в те дикие, суровые времена чувство враждебности к незнакомому племени было гораздо сильнее, чем мысль о возможном совместном процветании.

Окружающий мир был слишком жесток к людям того времени: редкий простолюдин доживал до тридцати. Конечно, любой относился к незнакомому человеку как к опасному врагу.

Примеров же счастливого сотрудничества племен, народов история практически не знала. Нет, племена, разумеется, порой объединялись в союзы, но для войны. С целью разгромить, уничтожить, изгнать кого-то третьего. А после победы союзники обычно схватывались друг с другом, деля добычу.

Обдумывая предстоящую операцию, Николай сразу откинул идею «не дать им подраться». Тут не уследишь: погасишь сзади, вспыхнет спереди.

Точно так же никуда не годилась и стратегия «силового въезда» викингов. Десант, прикрываемый заградительным огнем, захват плацдарма, строительство укрепрайона, силовая экспансия с последующим установлением блокпостов, гарнизонов, торгово-проверочных пунктов на захваченной территории…

Такой вариант, самый распространенный в истории, разъединял население края на долгие годы, десятилетия, столетия, сохраняя и репродуцируя две касты – аборигенов и пришлых, колонизаторов. И это не погасишь: касты почти не сливаются со временем.

Разумным виделся только один вариант – перевести проблему в бытовую плоскость, уничтожив военно-политический аспект на корню, в зародыше.

«А-а, вы тут грибы собираете? А мы здесь рыбку ловим. Вон, садитесь, братцы, на бревнышко, к огоньку поближе. Егор, налей ребятам…» – вот в этом духе надо действовать.

А чтоб случайно чуть позже, после шестой, не вспыхнула вдруг поножовщина, нужно убрать ножи-топоры подальше и ввести мощный смягчающий фактор.

«Ребята, смотрите: прям к нам в бухту девки отдыхать приплыли… И сколько! Десять лодок! Миллион!.. У нас есть еще что-нибудь бухнуть и зажевать? Навалом! Мы ж на неделю запасались!»

Военно-политический аспект уничтожается враз, всерьез и надолго резким понижением боеспособности войск. Желательно до нуля. Начинать нужно именно с войска.

Когда армии, как таковой, нет или она деморализована начисто, жизнь течет плавно. Все заняты просто жизнью. Кончается бряцанье, начинается быт. Спокойный быт, без похоронок с каждой пятой почтой.

Итак, получаем решение: понизить до нуля боеспособность. Как это сделать?

Проще пареной репы. Бабы, водка и закуска. Три источника, три составные части краха любого военного подразделения.

Взять «битву народов» у Лейпцига, например. Там в 1813 году схлестнулись войска коалиции – русские, австрийцы, пруссаки и шведы – с армией Наполеона, в которой, кроме французов, были поляки, саксонцы, голландцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. К началу битвы у Наполеона было 155 тысяч, у коалиции – 220 тысяч человек. На поле после трех дней сражения осталось 125 тысяч убитых. Не было никакой возможности оказать помощь раненым: стоны сотен и тысяч раненых, которых некому было спасать, подбирать, продолжались даже тогда, когда ближайшие окрестности уже душил смрад разложения убитых во время боя.

Но если бы перед самой битвой в противостоящие армады привезли маркитанок – из расчета пятнадцать девочек на десять солдат, плюс выпивки-закуски – пей-ешь сколько влезет, то на поле, через те же три дня, лежали бы не 125 тысяч трупов, а все 375 тысяч солдат обеих сторон – вполне живых, а если стонущих, то не от смертельных ран, а с похмелья…

– Но где же взять-то его? – удивился поросенок. – Нежное женское обаяние-то?

– Учитывая сжатость сроков, известно где… Москвичи говорят, в Москве их навалом, девушек, так сказать… без комплексов.

– Ага.

– Отсюда вытекает второе задание для тебя. Вернуться в стартовое время. В Москве найти загс, в который жених и невеста приедут расписываться на «линкольне». Как раз суббота там сегодня – день свадеб. И еще. Перед загсом должно быть место, куда можно посадить хронотоп. Все понятно? Все ясно, говорю?

– Да не совсем… – забормотал ошалевший поросенок. – Загс, «линкольн» тут при чем? Ты что ж, считаешь, все московские невесты – все «девочки без комплексов»?

– Нет, не считаю. Да мне невесты даром не нужны. Мне нужен он, а не она!

– Жених? – вконец обалдел поросенок.

– «Линкольн»!

– А жених?

– А по соплям? – задал встречный вопрос Аверьянов, кладя пальцы на кнопку с надписью «По соплям!» на пульте штрих-кодера.

– Вопросов больше нет! – отчеканил абрикосовый поросенок.

– Исполнять!

– Есть! – ответил поросенок и, уже начав таять, быстро проговорил скороговоркой: – Ты сам такой же викинг, солдафон, голенище казарменное.

– Нумудак… – укоризненно покачал головою в ответ Аверьянов.

Алексей, стоя у витрины компьютерного отдела супермаркета «Корзины счастья USA», не выпускал из глаз Олену, следя за ней боковым зрением. Пустить ее в свободный поиск по современному многоуровневому торговому центру с эскалаторами, стеклянными лифтами, фонтанами, полиэкранами и льющейся с многометровых плазменных панелей ритэйл-рекламой означало просто бросить ее на произвол судьбы.

Водить же ее под руку, показывать, указывать, объяснять-наставлять было и утомительно для него, и оскорбительно для нее: все ж в восемнадцать лет, хоть и из тринадцатого века, можно уже начать что-то соображать и самой.

По тому, как она вела себя, как смотрела, опасливо озираясь, по сторонам, было видно: она не ощущает себя покупательницей, пришедшей в сельпо за покупками. Скорее она выглядела как Золушка, попавшая внезапно на бал и только тут, на балу, в центре золотой и серебряной сияющей круговерти, вдруг обнаружившая, что она забыла снять с лица сметанно-кефирную маску, а также, уж заодно, забыла надеть юбку.

Был один момент, когда Алешка уже решил было взять ее за руку и вытащить из магазина – пока у нее в глазах еще стояли круги от знакомства с ценами на часы «Роллекс» и потники от «Кутюрье» в комплекте с онучами от «Вероны», но она так жадно вдыхала воздух, остекленев лицом от ужаса, что Алексей не решился. К тому же по пути к выходу им следовало пройти мимо «МакНедонеса», а там прыткие менеджеры младшего звена могли попытаться сунуть ей в рот на ходу свой «биг-недонес» или «чиз-недонес», – в рекламных целях, зазывая. Понятно, что такое происшествие могло закончиться для Олены смертью от асфиксии, ведь ни на что другое «биг-недонесы» не пригодны.

«Пусть уж живет», – решил Алешка, не спуская со своей будущей прекрасной и юной мачехи глаз.

Вместе с тем Катерина тоже создавала для него некий напряг. Разумеется, покидая автомобиль, Катя снимала паранджу, заменяя ее на старую отцовскую пилотку. Тем не менее люди шарахались от нее. В черном, строгом, длинном платье, до самой земли, и старой пилотке на голове, Катя, выглядевшая лет на пятнадцать, представлялась посторонним людям юной, начинающей бомжихой, сиротой, потерявшей отца-офицера, которая либо вот-вот попросит кредит на неотложные текущие расходы типа похорон, либо предложит услуги, воспользоваться которыми не столь дорого, сколь небезопасно.

Катя представляла собой угрозу для населения даже своим возрастом: все знали, что именно внутри таких розанчиков особо часто бушует вирус иммунодефицита человека, спирохета и гонококк, умноженные на комплекс лютого человеконенавистничества.

Внезапно он заметил, что к Олене подрулил какой-то столичный хмырь, лощеный и добропорядочный, лет тридцати, при галстуке, с хорошо поставленной мимикой и пластикой рук: жестикулировал он мастерски, а речи слышно не было.

Алексей решил немедленно рвануть к Олене на помощь, но опоздал: хмырь, что-то продав Олене, уже оставил ее, забурившись в соседний отдел. Олена же, сияя от счастья, стала искать глазами Алексея, зная, что он где-то рядом.

«Слава богу! – подумал Алешка. – Ну хоть немного оттаяла!»

– Ну? Можно поздравить с покупкой? Чем отоварилась?

– Вот!

В руке девушки был походный столовый «Набор туриста» – нож, вилка и две ложки, суповая и чайная. Прибор был аккуратно разложен по карманам специального чехольчика со стилизованным изображением транспортных средств массовой перевозки – самолетом, автобусом, поездом и пароходиком. Чехольчик был снабжен даже веревочкой, позволявшей носить его на шее.

– Какая замечательная вещь! – деликатно, но с долей искренности в голосе похвалил Алексей.

– Да! Мне тоже очень понравилось! – закивала Олена с таким выражением лица, будто только что нашла в букинистическом отделе прижизненное издание Гомера на русском языке. – И на сенокос, и на лесоповал, и в монастырь паломничать пойдешь… Да куда угодно! А можно и лекаря отдарить – не дай бог заболеешь тяжело – не стыдно!

– Ну да, – согласился Алешка, мгновенно представив, как после блестяще выполненной операции по коронарному шунтированию благодарные родственники вручают этот незамысловатый подарок профессору-кардиохирургу вместо чемодана зелени.

– Ты чего смеешься?

– От радости. Я так рад, что тебе удалось такую хорошую вещь купить.

– Я вот только не знаю, что здесь нарисовано?

– Самолет, автобус, пароход и поезд.

– А это что такое: самолет, автобус, пароход и поезд?

– О, что купили! – подплыла Катя, избавив Алексея от длинных объяснений.

– Еще и подарок получили! – похвалилась Олена, разворачивая бумажку, торчавшую в скрученном виде между ложками. – Вот!

– «Поздравляю Вас с выигрышем: Вы, как миллионный покупатель „Столового набора путешественника“, получаете в награду роскошный дом на экзотических островах!» – прочитала Катя. – Ах, вот оно что…

– Коля обещал меня к морю свозить, показать мне море, – объяснила, торопясь и сбиваясь, Олена. – А я, я – вон как! Выиграла, получила дом – целый дом – и пруд к нему, с прямыми берегами, поглядите…

– Это бассейн, – авторитетно пояснила Катя. – Прямоугольной формы.

– Тем более! – с жаром кивнула Олена. – И пруд, и бас-сейн… Прямоугольной формы! Вот Коля обрадуется!

– Да, наверное… – дипломатично кивнул Алешка, не стремясь приближать развязку.

– А ты до конца-то эту фитюльку прочла?

– До конца? Нет! Я так обрадовалась сразу!

– «…Вы получаете в награду роскошный дом на экзотических островах…», а дальше – мельче идет – «если примете участие в нашей лотерее, купив у нас чайный сервиз на сорок восемь персон и мебельный гарнитур в комплекте с месячным тайм-шером в зимовье на Земле Франца Иосифа в бухте Цинга».

– Что-то не то? – поинтересовалась Олена. – Я что-то неверно сделала? Я зря истратила Колины деньги?

– Да нет, все верно. Папа будет рад, – кивнул Алешка. – Вот увидишь!

– Сколько же ты заплатила? – поинтересовалась Катя.

Боясь ошибиться, Олена достала деньги и, отобрав, показала Кате нужное количество бумажек:

– Вот столько же…

– Сто долларов, если в баксы перевести… – Катя осмотрелась по сторонам, поправила прическу, а затем выдохнула: – Недорого. Все ж дом! У моря. С прудиком!

– И набор! – напомнила Олена. – Ты не забывай!

– С набором-то вообще… – кивнула Катя, соглашаясь.

Полчаса спустя, уже из машины, едущей по северному участку Большой московской окружной, им повезло увидеть редкое зрелище: поезд, несущийся то ли по Ленинградке, то ли по Савеловке, пароход, медленно ползущий по каналу, и «семьсот сорок седьмой» «боинг», только что взлетевший из Шереметьева-2. Ну а автобусов-то было кругом навалом…

– Смотри, Олена, все сразу и одновременно: поезд, автобус, пароход и самолет… – кивнул Алешка Олене, подмигнув через зеркало заднего обзора. – Как на твоем «Наборе туриста».

Так как Олена не ответила, Алексей решил повернуться назад.

Олена сидела на заднем сиденье, вся сжавшись в комок и дрожа.

– Ты что, красна девица?

– Я боюсь, – едва не стуча зубами, ответила Олена. – Мне страшно… И по воде, и по земле, и по воздуху… Ведь всем куда-то надо, куда-то – здесь им не так… И все хотят что-то… Каждый – свое. Другое хотят, чего тут нет… Мне очень страшно! Я здесь боюсь!

– Ну брось… – успокоил ее Алексей, но сердцем почувствовал, что она начала понимать слишком много.

Белоснежный лимузин «линкольн» на одиннадцать мест, 2001 года выпуска, содержащий TV, видео, бар, караоке З-AN System С2004, был вычислен поросенком за четыре минуты.

Вычисленный «линкольн», с женихом и невестой, только что подрулил к загсу, расположенному рядом с архитектурно-историческим памятником и музейным комплексом «Коломенское». Загс располагался на просторной в этом месте набережной Москвы-реки, и места для посадки хронотопа было более чем достаточно.

Время начала регистрации – 18.30, последняя свадебная пара: суббота – короткий день.

Жених, невеста, родители, свидетели и гости устремились в вестибюль, дабы, побыстрее отмучившись, рвануть наконец к столу. «„Линкольн“ свободен, люди уже в загсе, восемнадцать тридцать две», – доложил поросенок.

– А сейчас – рывок! – скомандовал сам себе Аверьянов, кладя руки на штурвал хронотопа и выставляя на дисплей целеуказания точный момент прибытия – 18.32.

Он уже успел переодеться: в хронотопе был целый гардероб – на все случае жизни.

Зная, что ему предстоит много приключений, как в родной столице, так и еще бог весть где, Коля втиснулся с строгую гражданскую тройку, надев, впрочем, под пиджак наряду с жилеткой еще и наплечную кобуру с давно-давно списанным и спертым в родной армии, в тире, любимым спортивным «марголиным».

Совершая мгновенный рывок на несколько часов вперед, Аверьянов, во-первых, крепко нарушал ПХД – правила хронодвижения, а кроме того, терял свое личное биологическое время, кусочек жизни, иными словами. Но он не жалел о потерянных часах.

Ведь, пребывая в прошлом десятки, а то и сотни часов, возвращаясь затем точно в то же самое время, из которого убыл, ты возвращаешься постаревшим.

Там, в былом, жизнь ведь течет так же, как и в настоящем, – часы стучат, кровь пульсирует в венах-артериях, сердце борется то с систолой, то с диастолой, нервные клетки гибнут, не восстанавливаясь, шарики все хуже цепляются за ролики, мозг рюхает жиже и жиже, а старческая шиза все чаще стучится в подкорку, интересуясь свободной площадью для подселения…

В результате каждый старится в прошлом ровно на то количество часов, которое там провел.

Рывок вперед по времени, в пределах своей собственной жизни, с полным вычеркиванием временно2го интервала перелета, позволял скомпенсировать эффект старения в прошедшем времени.

Однако простые люди, живущие часто по принципу «пассажира»: «мы сейчас пока что не живем, а едем, а вот доедем – там и заживем», не могли рассчитывать на это – прыгнуть сразу в новую квартиру, в генеральскую должность, в маститые корифеи, в мировые знаменитости, – нет!

Мгновенный прыжок вперед проходил лишь у тех, кто уже отдал большой кусок жизни Великому Прошлому, включая корпение над старыми документами, давным-давно изданными книгами, отдал много сил схваткам со старинными и часто извечными проблемами, был в прошлом известен работой над собой и своими былыми ошибками.

Только отдавшему прошлому дань либо отдавшему дань в прошлом законы хронотопической физики разрешали броски, обгоняющие время, оставляющие всех остальных позади, мгновенные броски вперед – на дни, а кой-кому – на годы и годы!

Но даже таких могли крепко штрафануть, а то и вовсе прав лишить, как М. Ю. Лермонтова, например, в двадцать восемь.

Выйдя из хронотопа, нарисовавшегося вдруг на набережной напротив Коломенского загса, Аверьянов тут же зафиксировал двух ментов, лейтенанта и сержанта, дежуривших метрах в ста от входа в этот самый так называемый Дворец бракосочетания.

Менты явно пасли загс с целью пресечения возможных конфликтных ситуаций, неизменно сопутствующих свадьбам.

«Естественно, – подумал Аверьянов. – В России ведь если свадьба прошла без драки, то брак впоследствии не будет признан законным даже в Верховном Суде».

О том, что он сам без двух минут жених, он почему-то даже не подумал.

– Добрый день! – поздоровался Коля со стражами порядка и, предъявив им свое служебное удостоверение, тут же сунул знатный отмазняк. – Как служба-то, стрельцы?

– Мы у тебя ничего не стреляли, ты сам дал, – спокойно ответил лейтенант.

– Кто ж спорит? – миролюбиво согласился Николай. – Все так. Все по закону.

– Никак иначе, – подквакнул сержант, пытаясь влезть в разговор.

– Мы здесь кино снимать сейчас будем. – Коля кивнул в сторону хронотопа. – Научно-фантастический блокбастер. Съемочная группа сейчас подтянется. Все документы в порядке, разрешение на съемку имеется, директор картины или исполнительный продюсер подвезет все бумаги.

– Хорошо.

– Так я пойду пока с женихом и невестой поговорю. И еще с водилой вон, «линкольна»…

– Он за машину шестьдесят баксов в час берет, – предупредил сержант.

– Да мне по барабану, – пожал плечами Коля, направляясь к лимузину.

Сержант, задумчиво проводив взглядом удаляющегося Аверьянова, вдруг заметил, что лейтенант аккуратно убирает всю отмазку в свой бумажник.

– А мне? – ошарашенно и обиженно полуоткрыл было рот сержант. – Делиться не будешь?

– Я не амеба, чтобы делиться, – ответил лейтенант. – Сейчас продюсер привезет разрешение на киносъемку – вот и проверяй. Как понял?

– Что понял?

– Ну, печати, подписи… Проверил, блин, придрался – получи на сахарок, – пояснил лейтенант, убирая бумажник. – У нас теперь не социализм тут, как в деревне у вас. В столице, запомни, каждый за себя.

С водителями «линкольна» и еще двух тачек помельче, привезших в загс гостей и родителей, Николай должен был договориться двояко.

«Линкольн» был нужен ему самому, чтобы собрать девочек на Тверской без лишних хлопот, а «линкольн» обеспечивал представительность.

Кроме того, требовалось свезти всех девиц в одно место, до кучи, сформировать в отряд для дальнейшей транспортировки в одиннадцатый век.

Викинги шли к побережью тремя отрядами общей численностью сто сорок душ. Значит, и встречающих их морячек должно было быть тоже где-то под полторы сотни. «Линкольн» вмещал сразу одиннадцать душ. Хоть не автобус, но пойдет – челночным методом – десятками.

Но параллельно с этой проблемой, кадровой, решавшейся приданным к оперативной группе «линкольном», была и вторая сторона – материальная: чем встречать и как встречать?

Эту задачу призваны были выполнить водители двух оставшихся автомобилей.

– Ребята, вам сразу не сказали, но я вас, думаю, не огорчу. После венчания и банкета здесь, в Москве, молодые рванут в деревню, под Углич, на берег Волги, на мыс Узкое Раздолье – может, слышали… хотя едва ли… – самозабвенно врал Аверьянов. – Там тоже будет поддавон тот еще – на несколько суток и человек на триста. Мне нужно все: шамовка, выпивка, посуда, на что сесть, на что лечь, что слушать, чем развлечься, куда уставших спать завалить. Исходите из расчета – в среднем триста баксов на человека. Вот девять пачек – девяносто тысяч. За два часа управитесь – каждому по пять тонн премия. Исчезнете с деньгами, достану в ноль секунд и крепко накажу. Все ясно? Вопросы есть?

– Ты об этом, о гулянии в деревне, только что узнал, что ли?

– А что?

– Производишь впечатление сумасшедшего.

– Нет, братцы, – объяснил Коля. – Бабы меня просто перед свадьбой со всех сторон затрахали. Ну, как вот животное есть такое – Тянитолкай. Его с двух сторон, и до гланд… Читал Чуковского? Так он вот, Тянитолкай, – я самый и есть…

– Баб перед свадьбой, дня за три, за неделю, вообще убивать надо, – кивнул водитель. – И тещу будущую, и свекровь.

– Причем одним ударом! – подхватил второй водила.

– Знать-то я и раньше знал про деревенскую гулянку. А вот деньги получил только что. Наличности столько собрать – проблема, согласитесь?

– Сто тысяч долларов? Еще бы! Где ж ты взял-то, если не секрет?

– У сына и у самого себя как бы занял…

– Квартиры заложил, понятно… – вздохнул один водила.

– В банк! – подтвердил другой.

– У вас все? – нетерпеливо поинтересовался Коля.

– Нет, не все. Куда скидывать-то, что заказал?

– Вот здесь прям разгружайте грузовики, на набережной. Ментура знает, я предупредил – киносъемка!

– Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера?

– Ну, точно! – согласился Николай и, видя, что водил «закусило», успокоился.

Известно, чем нелепее, чем неопределеннее задача, подпертая неисчислимыми финансами, тем с большим жаром за нее берется русский человек!

Переглянувшись и кивнув друг другу, водители достали мобильники…

Теперь оставался водитель «линкольна». Его нужно было уломать слевачить, перевозя не совсем обычный для свадебного лимузина контингент.

Но это оказалось проще, чем два пальца об асфальт: вопрос упирался в деньги и только в деньги.

Водиле «линкольна» было все равно, кого и куда возить: хоть мертвых в загс, хоть живых на кладбище: плати вперед и салон не запачкай.

И все.

Выходивших из регистрационного зала жениха с невестой и гостей-свидетелей-родственников Николай встретил в зале ожидания, выступив им навстречу с широко распахнутыми руками.

– Желаю вам долгой и счастливой жизни в мире, любви и согласии. Поздравляю вас от всей души с вступлением в брак, а также и с тем, что вы, сами того не подозревая, стали обладателями нашего главного приза – поездки на экзотические острова!

Жених склонился к невесте, делая вид, что целует ее в щеку:

– Сейчас предложит резинку от своих трусов купить за десять баксов…

– Для того чтобы воспользоваться нашим призом, вам не придется участвовать в каких-либо розыгрышах, лотереях, покупать у нас заваль и неликвид, нет! Вам достаточно выйти из этого здания и сесть в наш уникальный челнок «Викинг», только что пришедший с атлантического побережья США! Будьте любезны! – Аверьянов распахнул перед брачной процессией двери, ведущие на улицу.

Увидев хронотоп во всей его красе, процессия остановилась, ошеломленная.

Жених, принявший сегодня первую стопку едва проснувшись, еще перед тем, как ехать за невестой, – по поводу продевания левой ноги в трусы при вставании с постели и, разумеется, повторивший эту процедуру при продевании затем в трусы правой, – задумался.

Сейчас, к семи часам вечера, в нем плескалось уже не менее восьмидесяти стопок, которые он махал с шести утра при каждом удобном случае. Не удивительно, что он и далее готов был махать и махать.

– А что, махнем, Светка, а? Да на Канары, ну?

– Ты, Петька, с ума сошел! – ответила Светка. – Нам в церковь к восьми! Какие тут экзотические острова?!

– Сто раз уложимся! – заверил Николай, заметив, что один из гостей, одутловатый мужик, лет под шестьдесят, уже беседует с ментами, мельком оглядываясь на хронотоп.

– Вот видишь, он говорит, уложимся!

– Я тебя не понимаю.

Одутловатый мужик подошел к жениху и невесте и неожиданно разрешил ситуацию в нужном для Аверьянова направлении:

– Здесь все нормально. Товарищ из кино.

– О-о-о… – пошатнулся от нахлынувшего озарения жених Петя. – Ас-старожно, вас с-с-снимают скрытой кам-ми-р-рой!

– Не «осторожно», а «улыбнитесь», болван, – поправила его новоиспеченная супруга.

– Вперед! – пригласил всех Коля в распахнувшийся люк хронотопа.

Фату-Хиву в Полинезийском архипелаге был необитаем еще в молодые годы прямого потомка викингов Тура Хейердала – в конце тридцатых годов двадцатого столетия. Ясно, что в семнадцатом веке он пустовал еще в большей степени.

Полинезийцы, известно, народ сытый и жизнерадостный – даже если и наскочат случайно, приплыв с соседнего острова, за час эту малину не сожрут. Дело было верное.

Конечно, Николай понимал, что свадебный коллектив, уже поставленный на первый взвод, успеет и за десять минуть начудить тут всласть – в будущем не огребешь последствий.

Однако Фату-Хиву довольно замкнутый мирок, сильно отдаленный от любой цивилизации.

Мало того, семнадцатый век – это не два с половиной миллиарда лет назад, тут одно сломанное деревце не разрастется в обширный букет последствий. Даже если эти слегка поддатые козлы сожрут всю траву на ближайшей поляне и заломают три десятка пальм, то уже через полгода, после сезона дождей, джунгли полностью скроют, поглотят плоды российских свадебно-запойных художеств.

Пес с ними, пусть гуляют!

– Дамы! Прошу на выход!

– Какая прелесть! – ахнули женщины, увидев океан, не менее синий, чем на рекламных проспектах, светло-зеленую чистейшую лагуну, взлетающий в небо над островом бывший вулкан, окутанный веселой темной зеленью лесов с боков и с шапкой-облаком на макушке. – Какая прелесть!

– У вас час времени! – подчеркнул Коля после высадки, даже не выходя из хронотопа. – Час, и ни минутой больше. Держаться кучно, никуда не расходиться! Через час я вернусь, и в ту же секунду – в церковь, под венец! Чтоб я вас здесь, бегая, не искал! Один час! Время пошло. Наслаждайтесь!

Николай задраил лик, и хронотоп, у всех на виду, растаял в ту же секунду.

Тихо шелестел теплый океан, дул легкий бриз, ласково светило солнышко… Обстановка была в высшей степени располагающая.

– До чего ж повезло вам, ребята, с этой скрытой камерой: свадебное путешествие, и еще до свадьбы!

– А после свадьбы они в Хургаду полетят на неделю – на всю жизнь запомнится!

– Да и этого, того, что здесь, на всю жизнь хватит вспоминать!

– Какая прелесть!

– Шикарно!

– Мужики, а у кого бутылка?

– Принять по случаю!

Хлопнув треть пластмассового одноразового стаканчика, одутловатый мужик сразу пошел шарить по кустам в поисках скрытой камеры. Он хотел убедиться лично, так как верил, конечно, ментам, но не так, чтоб уж совсем без оглядки.

– Сказка, просто сказка!

– А купальников-то нет!

– Да и черт с ним, я вот что решила, девочки! Попросим отвернуться.

– А-бал-деть!

– Никогда не думала!

– Что «никогда не думала»?

– Что Ритка – дура.

– Ритка – дура?!

– Конечно! Она ж решила не мотаться в загс и в церковь, а сразу в ресторан! Во дура-то!

– А то я смотрю: что ее нет?

– Такая дура! Какая прелесть!

Времени было в обрез, и Николай принял решение действовать смело, если не сказать предельно нагло, сажая хронотоп в самом центре Москвы, на Пушкинской, сразу за одноименным памятником.

Однако сделать он этого не успел; хронотоп, окутанный зеленой возврат-луковицей – атмосферным явлением не вполне понятной природы, всегда возникающим при прибытии хронотопа в настоящее время из других времен, – только начал прорисовываться в вечернем воздухе, осторожно вытесняя своим появлением публику, назначившую здесь, возле Пушкина, встречу, как перед лицом Николая, над пультом, нарисовался абрикосовый поросенок, анимированный интерфейс.

– Место нашел… – затараторил, докладывая, поросенок. – Изумительное… Открытое… Рядом: оттуда и место неудачной высадки видно. Вход в бухту – как на ладони. Когда викинги еще только подходили к бухте, их засекли, запеленговали… Место, кстати, красивое – обалдеть!.. С одной стороны – море, ну как на ладони, а с берега – горы вдали, и лес есть, рядом, но не очень близко, с полкилометра… Озеро прекрасное – полкилометра, тоже у леса, река – триста метров, у подножия холма протекает, рукой подать, – два естественных рубежа обороны, если что… Относительно сухопутных сил, конечно. А место высокое, на холмике, ветерок днем оводов-слепней сносит – и обзор отличный, и третий рубеж, если что… Дров – навалом, без счету, стволы – толще меня, без сучьев, в кучи сложены, но… но… – Поросенок запнулся.

– Что «но»?

– Место занято. Там у них стойбище. Что, впрочем, совершенно естественно.

– А местные – какие?

– Да ты ж их видел! Те же, наверное, которые Бьярни, Сигурда и Кальва перебили.

– Невысокие, смуглые… – задумался Николай.

– Варяги их скрилингами называют. Что это значит – трудно сказать. В норвежском и исландском языках есть слова «scraela» – «крик» и «scraelna» – «сморщить». «Сморщенный крикун» получается. А может, это слово означает у варягов просто «абориген», «местный». По-нашему-то эти скрилинги – индейцы, помесь с эскимосами. Но точно не скажу, я не антрополог. Да и вообще, кто они генетически – это дело десятое. Стойбище у них на этом месте. На лучшем месте.

– Ну и что ты?

– А я – к тебе, с рапортом. Ты ведь сказал, помнится, что хорошее место ты сам опустевшим сделал бы. Вот, можешь попробовать.

– И ты с этим явился? Только узнав и ничего, в сущности, не сделав? Ты что, ребенок?

– Я поросенок. Анимированный интерфейс. Я, конечно, мог бы раскраситься как коммандос – ну, черные полосы по роже… И с роторной пушкой в руках… Или с баяном, да? Только я голограмма, и морду мне выкрасить трудно – нет материального носителя для краски, а кроме того, у меня ни роторной пушки, ни баяна нет. На фига свинье баян?

– Свинье баян не нужен, – согласился Аверьянов. – Ладно, помчались, – кивнул он. – Сейчас сделаем.

– А что ты собираешься делать?

– Делать будешь ты. Я-то умею, а вот тебе нужно учиться. Я у тебя уроки теории работы в параллельных мирах беру, а тебя научу за это использованию передовых достижений науки и техники на практике – так нормально ведь?

Прекратив процесс медленного своего проявления возле памятника Пушкину, хронотоп на долю секунды как бы зафиксировался в своем разреженном состоянии.

Зеленоватая возврат-луковица, пробежав по спектру, превратилась в розовую, краснеющую старт-луковицу… Кто-то в толпе восторженно ахнул, и, словно дождавшись этого звука, хронотоп резко растаял в воздухе.

Жизнь в стойбище скрилингов на Оленьем Холме шла своим чередом.

Кругом вигвамы, костры, между ними грубо сделанные огромные нарты, перевернутые днищами вверх пироги…

Всюду расхаживали мохнатые ездовые собаки, похожие на очень крупных лаек, невдалеке паслось стадо оленей – голов сто пятьдесят – двести…

Трое охотников жарили на вертеле тушу какого-то животного, небольшого, но с длинным и толстым хвостом, загнутым и засунутым поварами в выпотрошенное брюхо через задний проход, глубоко, чтобы хвост не вывалился и не подгорел на углях костра.

Возле другого костра три женщины в шесть рук очищали чью-то мохнатую шкуру от мездры.

А вот старичок, «воспитатель», собрав вокруг себя кучу детей, демонстрирует им фокус.

Э-э-э, да это тот самый старик-парламентер, выходивший на торжественную встречу эскадры викингов, а затем бросившийся со скалы!

Показав детишкам свой совершенно беззубый рот, старичок закрывает его, что-то бормочет, отрыгивает и тут же, осторожно открыв рот вновь, достает из него на глазах у изумленных детишек совершенно целое глазное яблоко какого-то крупного животного… Радужная глаза желтая, с вертикальной черной прорезью зрачка… Детские нетерпеливые возгласы подбадривают фокусника.

Старичок снова икает…

Его восьмилетняя внучка, та самая, убитая наповал дурным выстрелом Бьярни, испуганно напряглась, с восторгом ожидая очевидного…

Старичок снова достает изо рта крупный змеиный глаз…

Дети визжат от восторга…

Метрах в ста от костров, у подножия Оленьего Холма, у ручейка, сидят трое мужиков, очевидно часовых, наблюдающих за озером. Неся караул, мужики попутно заняты важным делом: пьют из мехового бурдюка какую-то густую мутную жидкость.

Хлебнув по очереди, скрилинги прибегают к ничуть не приедающейся им от раза к разу шутке: один из них ставит босую грязную ногу во влажную прибрежную глину ручья и, вдавив, отдергивает. Двое остальных, указывая то на четкий отпечаток босой ноги, то на создателя его, весело и заразительно смеются…

Увлеченные этим удачным сочетанием дружеской попойки с интеллектуальной забавой, часовые не заметили, как вдали, на противоположном от них берегу озера, материализовался хронотоп.

– Вот и приехали, – сказал Аверьянов, выглядывая в мгновенно раскрутившийся ирисовой диафрагмой люк. – Давай, брат, действуй.

– Честно говоря, я не очень представляю, с чего начать.

– Когда не знаешь, начинай сначала. Лети к ним, покажи им себя и спой им что-нибудь.

– Что спеть-то? Я знаю много песен. Терабайты в памяти.

– Спой что-нибудь забойное, известное.

– Да они ни одной нашей песни не знают и слов не поймут.

– Слова совершенно не важны. Важен ритм, мелодия и энергетика. Армейское спой им чего-нибудь… Во, блин! «Болванку» спой! Ты ее знаешь?

– Да кто же не знает «болванку»?! – удивился и доже немного обиделся поросенок. – Известнейшая песня. Классика!

– Валяй! – махнул рукой Николай.

Над костром, рядом с которым сидели старичок-«воспитатель» с детишками, раздался громкий колючий шорох с щелчками, похожий на треск вокзального репродуктора – в паузе, на холостом ходу.

Повернувшаяся на звук детвора была поражена и зачарована увиденным: прямо в пламени их довольно большого костра висел упитанный поросенок, желто-оранжевый, с нежно-розовым пятачком, висел, хлопая голубыми глазами и облизывая губы…

«Вот какой новый фокус придумал дедушка Рахтылькон!» – решили дети.

внезапно полились из поросенка несчитанные децибелы, а внутри него вспыхнул, засветился, замигал ярчайший предмет размером с гусиное яйцо.

Дедушка Рахтылькон выронил из раскрывшегося от ужаса рта очередной змеиный глаз и заорал на все стойбище. Конечно, не понимая слов, он не мог сочувствовать молодому лейтенанту, которому пробили голову неизвестно за что и непонятно кто, но неподдельный трагизм, звучавший в песне, исполняемой поросенком от всего, так сказать, сердца, не мог оставить старика Рахтылькона безучастным. Он даже чуть не свалился от переживания с березовой чурки, служившей ему сиденьем.

«Этот фокус придумал не дедушка Рахтылькон, – поняли дети. – Этот фокус сам собой придумался!»

Повторив последние две строки в качестве припева, поросенок стремительно понесся к женщинам, обезжиривавшим шкуру. Пройдя привидением сквозь шкуру, не оставив на ней не только дыры, но и мало-мальски заметного следа, поросенок, зависнув прямо перед лицами обезумевших от суеверного страха женщин, поведал с прискорбием:

Собаки, сначала было залившиеся на солиста лаем, лаем свирепым – до остервенения, до хрипа, до покраснения глаз, – вдруг сбились в плотную стаю и завыли с поросенком в унисон…

В стойбище началась паника. Скрилинги, засуетившись, стали сметать с земли вигвамы, бросать вещи на нарты – кучей, не разбирая, вповалку…

Часовые, игравшие внизу, возле ручья, стремительно взлетев на вершину холма, в стойбище, сразу, почти без рекогносцировки, идентифицировали цель и, взяв ее на сопровождение слегка пьяноватыми взглядами, одновременно вскинули луки.

Три стрелы с каменными наконечниками, пущенные меткими часовыми – талант ведь, известно, не пропьешь, – просвистели сквозь поросенка.

Мгновение спустя его пронзили одно за другим семь копий, брошенных мужчинами, прикрывавшими сборы и отход.

– Оленей, оленей отводи! – крикнул пастухам старший охотник арьергардного прикрытия и метнул копье прямо в сердце поющему поросенку.

Копье, пронзив сердце, полетело дальше, слегка обугленное по поверхности, не причинив поросенку ни малейшего вреда, но ранив, слава богу лишь вскользь, вождя скрилингов – плечистого мужика лет сорока пяти, упакованного в светло-коричневый кожаный прикид с навешенными на него широкими полосами отпадной темно-коричневой кожаной же бахромы, украшенный шкурками белых полярных песцов вперемешку с хвостами черных белок самопальной, шароварной выделки.

Старший охотник, столь неудачно метнувший копье, бросился к вождю, чтобы выказать ему свое сожаление в совокупности с лояльностью и оказать, в случае необходимости, первую или последнюю медицинскую помощь.

Не упустил свой шанс и поросенок. Пользуясь возникшим замешательством, он подлетел к вождю и старшему охотнику на расстояние вытянутой руки и громогласно, во всеуслышание, сообщил:

Никто, конечно, не стал разбирать, как танкисты, не имевшие сил вылезти из машины, разлеглись трупами возле танка от удара болванки по броне, под которой их уже не было, – паника превратилась в неуправляемое бегство. Скрилинги-мужчины сами тащили, толкали нарты по траве – нечего было и думать заставить работать сбившихся в стаю, осатаневших собак.

Женщины метались между уходящими вниз, к подножию холма, нартами и брошенным стойбищем, подбирая забытое или оставленное впопыхах «на потом». Женщины знали по жизни, что «потом» никогда не случается.

В движущиеся нарты через головы охотников непрерывным потоком летела дрянь, барахло, которое, по здравом размышлении, давно полагалось бы выкинуть вовсе, а то и сжечь: клубок жил, служащих нитками, сильно подгнивший с одного бока, покривившаяся скалка, треснутый деревянный черпак, деревянные скребки с полувыщербленной кремневой кромкой, ворох трута, который какой-то умник обвязал крест-накрест сырыми рыбьими кишками, торба с фундуком позапрошлогоднего сбора и даже собачье корыто со стопками еще не обметанных по краям подошв для мокасин.

Ударившись об груду жердей, кож и шкур, бывших еще полчаса назад то ли вигвамом, то ли пирогой, торба с орехами треснула, фундук посыпался, разлетаясь по барахлу, скатываясь щедрыми пригоршнями на землю.

Охотник, толкавший нарты, не вынес вида рассыпающихся и пропадающих для общества высококалорийных даров леса с немалым процентажем растительных белков. Он оставил толкаемый им борт нарт и, стремительно догнав женщину, столь неудачно кинувшую на нарты торбу с орехами, повернул ее назад, к нартам, и негодующе указал ей на результат ее неловкости. Видя, что женщина не вполне его поняла, охотник крикнул ей что-то в лицо – что-то короткое, возможно заговор или пожелание на будущее. Женщина тоже что-то ему пожелала в ответ. Не стремясь в обстановке острого дефицита времени углубляться в дискуссии, охотник молча сунул собеседнице кулаком в самое чмокало, слегка, для закрепления в ее памяти своей точки зрения, как более прогрессивной. Баба заголосила, студя кровь у присутствующих, – сначала на низких тонах, а затем, через цепь витиеватых коленец, перейдя на умертвляющий разум визг.

Собаки мгновенно затихли, услышав звук, напомнивший им рев бизонов на весенних случках.

Стащив нарты с холма, охотники присоединились к пастухам, решившим запрячь в нарты оленей – по тридцать – сорок голов в каждые.

Собаки, вскипев каким-то странным, ревностным чувством, бросились на оленей, отгоняя их от «своих» нарт. Лай, визг получавших копытом в бок или по лбу собак, испуганное похрапывание оленей, клочья шерсти, кружащиеся над местом схватки, усугубляли апокалипсичность происходящего.

Затрещали ломаемые нарты…

Поросенок, влетев в самую гущу борьбы копыт и зубов, воспарил над ней и, сияя между оленьими рогами ярчайшим эллипсоидом Эйри, громогласно врубил эпилог:

Последнее вмешательство поросенка в череду событий сыграло успокаивающую, организующую роль. Олени, обезумев от источника нестерпимого жара, носившегося у них меж рогов, и оглушительного звука, хлеставшего их сверху по ушам, рванули к озеру и там, зайдя в ледяную воду по шею, выпучили огромные, по-детски наивно-испуганные глаза, продолжая нервно фыркать.

Собаки же, победившие в схватке за право тянуть лямку, с охотой дали себя запрячь, подтверждая тем самым старую мысль о том, что чем умнее животное, чем более организованна и тонка его психика, тем выше проявляет оно неодолимую, непонятную тягу к безропотной рабской доле.

Почти на каждые нарты, способные к движению, были водружены нарты, сломанные в оленьей-собачьей разборке, причем вместе с грузом… Погонщик крикнул, свистнул толстым, свитым из кожаных лент ремнем…

Кавалькада конвульсивно дернулась и медленно пошла, начав движение вдоль берега озера, а затем повернув в сторону леса – подальше от Оленьего Холма, подальше от океанского побережья.

– Ну, вот и все дела! – подвел итог Коля, проводив взглядом последние нарты, скрывшиеся за лесом.

– Я первый раз ощутил себя полезным людям! – восторженно признался поросенок. – Действительно полезным: они ведь так давно не разминались! А тут, считай, спартакиада, многоборье! Я оказался полезным!

– Причем простым людям! – заметил Николай.

– Трудовому народу! Редкий анимированный интерфейс может этим похвалиться!

– Бесспорно! Представляешь, как они сейчас счастливы – под прикрытием леса!

– Это я сделал их счастливыми! – подчеркнул поросенок. – Ведь я мог бы продолжать… Летал бы сейчас над лесом…

– Да нет, ты совершенно верно поступил. Мы выполнили свою задачу. Раз. И мы сделали целое племя – попутно – счастливым. Два.

– Я понял, Коля, понял! – восторженно тараторил поросенок. – Счастье – это не когда тебя понимают. Счастье – это когда тебя нет!

– Что верно, то верно. – Коля потянулся, зевнул и, решительно плюхнувшись в кресло хронопилота, положил руки на штурвал. – Второй этап нашей программы – подготовка к встрече варягов.

– А что только что было? Сейчас? – растерялся поросенок.

– Зачистка территории. Теперь предстоит уборка мусора, создание интерьера встречи, экстрима и интима. Что в этом случае играет ключевую роль? – спросил сам себя Аверьянов и сам же себе ответил: – Кадры! Кадры решают все!

Девочки – Варя и Елизавета, – остановившиеся возле кока-кольно-хот-догского киоска на Тверской, искали хорошую тему, чтобы здесь, на свободе, всласть поговорить о своем, о наболевшем.

Они всего месяц назад приехали в Москву: Варя – из-под Полтавы, а Елизавета – из-под Кишинева, так что наболевших тем у них было более чем достаточно. Но большинство тем общего содержания, объединяемые одним названием: «А у нас еще хуже!» – были давно уже замылены до жути и находились под негласным запретом. Конечно, они портили настроение, кровь, а значит, и кожу, и рожу, увеличивая и шелушение, и «секучесть» волос, всех волос, в том числе и волос на голове, то есть видимой всем прически.

Говорить на работе следовало только о приятном.

– Слышала, в среду Ольгу братаны сняли, вывезли в шикарный пансионат, там всю ночь вчетвером пялили, а утром, по дороге назад, подарили ей тонну баксов, а когда взяла, остановили джип, вытащили и дали ей прямо у трассы таких кренделей, что она уже вторые сутки в реанимации отсыпается на пента… пента… забыла! Ее там колют, чтоб спала. Вот мне бы так… – Лиза потянулась, зевая.

– А баксы?

– Тут самое смешное. Братки ее так в восемь ног метелили, что даже баксы потом отобрать забыли! И отоспится теперь, и с приданым!

– Ну, брось – в больнице, конечно, украли.

– А может, нет? Ее какой-то фермер случайный в больницу привез. В кювете валялась, а он подобрал! Он не дурак, раз он фермер. Небось обыскал ее сразу, первым делом, верно? Ну и бабки-то себе – он-то знал, куда ее везет! А Олька выйдет из больнички, он ее разыщет и отдаст ей! Ну что ты ржешь? Ты что, «Алые паруса»-то не читала?

– Нет.

– Ну да?! Ты и книжки-то в руках не держала небось ни разу в жизни?

– Держала. Медицинскую. Когда продавщицей на рынок устраивалась.

– Чего ж ты ушла-то оттуда? На рынке с черными-то – золотое дно, если уметь.

– Да мне эти черные как раз недостачу и подставили. На восемьсот сорок баксов.

– И что? – Лизка задумалась на мгновение и тут же удивилась: – А им зачем нужно-то? С тебя же, кроме трусов, и снять-то нечего!

– А вот они трусы как раз и сняли. Ты угадала.

– Ну, первый раз, что ли?

– Тебе бы так. Вшестером… – Варя замолчала, явно не желая продолжать.

– А потом? – заинтересовалась Лиза.

– А потом вдвоем, ногами, как Ольку. Месяц кровью ссала…

Лизка вздохнула, сочувствуя.

– Я тоже грубых мужчин не люблю. Я бы вот вышла замуж только за доброго парня.

– Добрые все импотенты.

– Ну, не добрые, а такие, которые относятся к тебе не как к куску мяса в кружевах, а как к божественному созданию, как тоже к человеку. Ведь девушка – такая же, как и ты сам…

– Если он считает, что девушка – такая же, как он сам, то сам он – пидор!

– Почему ты, Варя, так плохо относишься к людям? Что, скажешь, не бывает таких мужиков, которые все несут в семью? У которых красивый дом или роскошная квартира? С утра до ночи которые работают, домой приносят цветы и подарки? За ними, как за каменной стеной: любой из них и за себя постоять может, и тебя никому в обиду не даст. Что, скажешь, нет таких?

– Есть. Это бандиты. Домой жене – цветы, а тебя на обочину вытащит с друганами из джипа, поставит в стойку…

– Даже слушать тебя не желаю! Возьми, Варя, Грина, прочти «Алые паруса». Там простая девочка, рыбачка, Ассоль, ждала все свое детство Принца. А когда ей исполнилось восемнадцать, Принц приплыл на паруснике с алыми парусами и взял ее к себе на палубу…

– …Привязал к мачте и – всей командой, по очереди! А потом отмудохал, конечно… Да так, что паруса у ей в глазах позеленели… – закончила Варя.

– Я ненавижу тебя, Варька!

– Ай, брось ты! Все они одинаковые. Вон, смотри лучше, какая машина едет! Свадебная! Вся в цветах! Жених-невеста, куклы на капоте!

– Вот видишь, живут же люди!

– Люди-то живут. А мы с тобой, Лизок, существуем…

– Здравствуйте, девочки! – поздоровался Аверьянов, выходя из белоснежного лимузина «линкольн» на одиннадцать мест, содержащего TV, Video, бар, караоке З-AN System С2004. – Как вы насчет с ветерком прокатиться?

– А далеко катиться-то? – поинтересовалась практичная Варя.

– Не близко, врать не буду. До понедельника, на трое суток. К морю.

– К морю?! – восторженно ахнула идеалистка Лиза, но тут же спохватилась: – А бить вы нас будете?

– А надо? – поинтересовался Коля.

– Не надо! – Лиза махнула рукой примирительно. – Мы ведь и без битья на все согласны…

Но Варя оказалась не столь сговорчивой:

– А что так – к морю, трое суток? Какая в том необходимость?

– Ну, мы на море фильм снимаем как бы… – пояснил Николай. – Художественный. Скрытой как бы камерой…

– И мы сниматься тоже будем?! – ахнула от восторга Лиза.

– Что значит это ваше «как бы»? – сухо поинтересовалась Варя, не разделявшая восторг подруги.

– Это ничего не значит, девушка… так просто теперь молодежь говорит: «Однажды Красная Шапочка пошла в темный лес как бы к бабушке, чтобы отнести ей молочка, творога и пирожков как бы с мясом…» Неужели не слышали? Я, кстати, тоже не понял, девушка, в свою очередь, – Коля галантно поклонился Варваре, – вы как бы за или вы как бы против поездки к морю? Ведь если вы не хотите, то ничего как бы страшного не произойдет, я найду вместо вас как бы других…

– Ну-ну-ну-ну! – пошла на попятную Варя. – Я не сказала, что отказываюсь!

– Тогда – вперед! – распахнув дверь лимузина, пригласил Николай.

– Ты что? – удивилась Варя. – Сначала надо заплатить.

– Садись в машину – сразу заплачу. Не здесь же мне платить, на людях? – Коля оглянулся на густой поток прохожих, многие из которых с интересом кидали взгляд в их сторону и в тот же миг отводили. – Или вы что, не верите?

– Не нам платить-то! – Варя скосила взгляд в сторону кока-кольно-хот-догского киоска. – Ты что же, первый раз, что ль?

– Ну, как бы да, – уклончиво ответил Коля. – Я из провинции.

– Вот то-то я смотрю…

– А ты, смотрю, совсем не при делах, – хмыкнул киоскер, продавец хот-догов, принимая от Николая шестьсот долларов. – Сам посчитай: на трое суток, двух девок. По сто за сутки. Потому что оптом. Потому что – срок. А на ночь одну дробь одну было бы двести. Да ты поезди, спроси у других: найдешь дешевле, я разницу отдам…

– Да ты не понял, я как раз и сказал именно это – недорого.

– Оптом всегда дешевле.

– Чем больше, тем дешевле, что ли?

– Конечно.

– То есть рота втрое дешевле взвода обойдется?

– Особенно если на несколько ночей сразу.

– Не знал. А то ведь мне много надо…

– А «много» – это сколько?

– Штук сто пятьдесят.

– Ого!

– Ну, сто сорок это точно, за этими морем придут… И еще, конечно, скрилинги привалят, – прикинул Коля. – Давай двести.

– Ты так бы и сказал сразу. – Продавец взял мобилу. – Ты клиент очень серьезный. Глядишь, мы тебе сами еще заплатим.

– Не понял?

– Ну, не ты нам, а мы – тебе. Я шучу, конечно. Но вроде того – знаешь ведь: в каждой шутке есть доля шутки. Сейчас коллегам-конкурентам позвоню, друзьям заклятым… Если действительно двести возьмешь, да на трое суток, тебе, поди, баксов по пятьдесят за шалашовку выйдет, не дороже… Привет, Тимур Альфредыч! – Продавец уважительно кивнул, прижимая мобилу к уху. – Здесь оптовый заказ подплыл… на свадебном «линкольне», понимаешь, шутка ли… На трое суток двести девок… Я сам сначала не поверил. Конечно, налом, какой кредит? Я разве с дуба рухнул? Только кэш. Стопроцентная предоплата. Ваш подход понял! Я с ним согласен. Конечно! Хорошо! Придержимся того же мнения. И ему поклон передавайте. Рад за него: должность завидная. Салют! Ну вот что, дорогой, – обратился продавец к Аверьянову, спрятав сотку. – Берешь двести и на трое суток – мы отдаем по сорок баксов за шалашовку в сутки. А если всех их замуж там выдашь, так сказать, – приезжай, еще две тонны получишь назад от Тимура и от меня, – ну, если ни одна из них больше сюда не вернется.

– То есть? – насторожился Коля.

– То есть приз. Нас новые девки подпирают, новый товар – два поезда на той неделе приехали.

– Откуда приехали?

– Да из ближнего зарубежья. Ты что, больной? Там же вообще жить невозможно. И жить невозможно, и сдохнуть дорого. Все сюда летят.

– Понятно…

– А девочки – чудо! Их ставить надо, клиенту ж новье все время подавай. А эти… – продавец кивнул в сторону Елизаветы и Варвары, – это уже сервизы фарфоровые… эпохи Дзынь, ты понял? Они уже – все! Отговорила роща золотая. Примелькамшись клиенту. Так что… завезешь их куда и бросишь, убьешь, замуж выдашь или в рабство продашь – нам все равно. В течение месяца не вернулись – все! – тебе две штуки, без базара.

– Да я не киллер! – возмутился Аверьянов.

– И я не киллер! – радостно подхватил продавец. – Я сутенер. И я тебе дело говорю. А ты уж думай сам. А то вон – «киллер»! Да разве киллер за две тонны… Насмешил! Да двести шалашовок в Подмосковье с «калаша» тебе любой москвич за пятьсот баксов в ближайший ров теплотрассы положит с радостью! А киллер – человек серьезный, ему сто тысяч дай. Но киллер шушеру мочить не станет, лицо терять. Вот ты и думай, если ты на «линкольне» свадебном приехал… Тебе зачем самому-то двести девок надо?

– Ну, замуж выдать, если честно.

– За иностранцев – угадал?

– Ну, угадал!

– Причем, мне кажется, за скандинавов – верно?

– Шерлок Холмс в тебе умер…

– Видишь, опять попадание! А почему? Северные «горячие парни» от наших южных балдеют – от украинок, молдаванок… Какую ни возьми – огонь девки, а если у нее к тому ж и жопа как тормозной парашют – ну, тут вообще – руби концы! Арабам, что им? Им нужно белочек, понимаешь? «Со снопом волос твоих овсяных…» Шииту, ваххабиту и прочему рахат-лукуму подавай тростиночек, шахидочек, он на бабу с пiд Полтавы, с грудями как у сфинкса, не полезет. А я смотрю, ты на Варюху глаз положил – все ясно, норвежцы либо шведы у тебя в прицеле!

– Точно.

– А вот хочешь знать, кого китайцы ценят больше риса и собак?..

– Слушай, ты прости, мне некогда. – Николай протянул в окошко восемь тонн баксов. – У меня тут как бы самолет…

– Понятно. Тогда вон Варьку и Лизку сажай, они тебе все точки дислокации покажут. Отбираешь двести, какие на глаз лягут, на выбор, на свое усмотрение! Там дальше, увидишь, стоят, ну ва-аще, есть таки-и-е! Ахнут твои викинги! От счастья обделаются!

– Хотелось бы! – согласился Аверьянов.

– Да мы ж с тобой профессионалы, я гляжу!

– Спасибо! Вот так комплимент!

– Тебе спасибо!

Сев рядом с водителем «линкольна», Николай поставил ему задачу:

– Едем, собираем девиц, ну таких, которые…

– Да понял. Их одно время во дворы с тротуаров сдвинули, но теперь, смотрю, опять повылезли. Отстегнули, видать, – опять вернисаж!

– И везем их к памятнику Пушкина, на Пушкинскую. Как двести девок соберем – за двадцать ходок приблизительно, – так едем к загсу.

– Ух! – Водитель «линкольна» уважительно качнул головой. – Планы у тебя – громадье, чувствуется, как у Ленина в семнадцатом…

– А то!

– Ну тогда как бы и у тебя такая же херня не вышла бы…

– Не волнуйся. Если и будет хреновато, то как бы не здесь…

– Так все говорят сначала, – кивнул водитель и тронул свой белоснежный лайнер уолл-стритов и бродвеев вдоль Тверской. – «Ах вернисаж, ах вернисаж… Какой портрет, какой пейзаж… Вот кто-то в профиль и анфас… А у меня один лишь бакс…»

– А вы вот про «Красную Шапочку» рассказывали, – спросила Лиза у Николая, когда машина тронулась. – Вы ее сами читали или по телику видели?

Николай обернулся:

– Сыну читал, лет десять назад.

– Импотент, – глядя в пол, прислонившись плечом к Лизке, прошептала Варя.

– А сами вы режиссер? – спросила Лиза Николая. – Фильм, вы сказали, снимаете…

– Режиссер… – согласился Коля. – Но и сам тоже играю роль.

– Ой! А какую?

– Я играю роль капитана.

– Капитана корабля или подводной лодки?

– Капитана спецназа.

– А-а-а… Боевик…

– Блокбастер.

– А блокбастер – это про что?

– Даже не знаю, – признался Николай.

– Блокбастер – это не про что. Это фильм с неопределенным жанром, – пояснил водитель. – Если с английского перевести, то блокбастер – это просто фильм с огромным успехом. Специально выяснял. Вся наша жизнь – блокбастер.

– Ага, – кивнула Варюха. – Это у тех, кто, как ты, на «линкольнах» разъезжает. А у меня жизнь – один фильм ужасов с комедией под мышкой.

– А зачем для одного фильма так много героинь понадобилось? – спросила Лиза громко. – Зачем вам двести девушек нужно?

– Лично мне девушки совершенно не нужны, – кинул ей, не оборачиваясь, Аверьянов.

– Педик, – с грустью в голосе констатировала Лиза.

– Пожалуйста, вот вам и шлюхи, товарищ бандит, – повернулся водитель к Аверьянову, останавливая лимузин.

– А это главная улица Москвы – Тверская, – объяснил Алеша, подмигнув Олене сквозь стекло заднего обзора. – И тоже, видишь, сплошь все магазины.

– Куда все люди так спешат? – поинтересовалась Олена, ласково поглаживая свой «Набор туриста», который она уже повесила себе на шею. – Как будто у них у всех недоеная корова дома осталась.

– Такой ритм жизни тут. Шальной немного, верно?

– А вот смотри, девушки стоят и никуда не спешат! И ничего не покупают! Ох, какие красавицы!

– Это точно…

– Они, как и мы, приезжие?

– И да и нет… В основном приезжие. – Катя решила больше не закруглять углов. – Это проститутки.

– И вот, и вот, и вот! Тоже? Очень красивые!

– Естественно! Им надо продать себя повыгоднее, подороже.

– Куда продать? – испугалась Олена. – В рабство?

– Конечно, нет! Вернее, не совсем в рабство.

– На поденщину?

– Да вроде. Только «поденщина» от слова «день», а они на ночь продаются. – Катя запнулась, не зная, как объяснить. – Ну, блуд по-вашему, или я не знаю, как сказать… Ну, за денежки, с мужиком… Понимаешь?

– Чего же не понять? – вздохнула Олена. – У нас это тоже есть… Есть, есть! Не такие уж мы от вас отсталые. В каждом крупном селении, почитай. А уж на ярмарке, осенью, сплошь все скоморохи да блудницы…

– Ну да, – кивнул Алексей. – Древнейшая профессия. Да и, кроме того, у нас всю жизнь сплошная ярмарка, вот тебе и пожалуйста…

– Только ведь им ворота-то дегтем намажут! – со слегка торжествующей интонацией сказала Олена. – Возьмут ночью и вымажут.

– У них нет ворот. Они в квартирах живут, как мы. Кто – в своих, а кто у других людей квартиры снимает…

– Квартирную дверь, значит, и вымажут дегтем! – пожала плечами Олена. – Какая разница?

– Да где ты деготь-то возьмешь? – удивился Алексей. – Его уж лет пятьдесят в помине нет!

– Вот поэтому у вас их так и много – ворот нет, дегтя нет, – констатировала Олена. – И страха, значит, нет, раз Бога куполами ослепили!

– Ну хватит, ты не заводись. Вон, смотри, свадебный кортеж нам навстречу едет!

– Ух ты, какая машина! Вся в цветах!

– Это «линкольн» на одиннадцать мест, со встроенным телевизором, видаком, баром и с караоке – З-AN System С2004! – дал справку Алеша.

– У нас на такой машине жених за невестой в день свадьбы приезжает, сажает ее рядом с собой и в церковь под венец везет! – похвалилась Катя.

– Ну уж не все так, – поправил ее Алексей, скидывая скорость, чтобы Олена успела как следует рассмотреть чудо-автомобиль. – А только очень богатые. Ну, или если невеста уж очень красивая! – подмигнул он Олене в зеркало заднего обзора.

В свою очередь и «линкольн», словно желая себя получше показать, снизил скорость, подплыл к тротуару и замер.

– Ой! – охнула Катя. – Смотрите!.. – и в тот же момент прикусила язык.

Но было поздно. Все увидели, как из «линкольна» бодро выскочил Николай и, подцепив трех девушек, быстро охмурил их, что-то воркуя всем трем сразу. Затем, подсаживая и придерживая каждую за талию, он усадил девиц в машину…

Явно довольный уловом, Николай потер руки, посмотрел вверх, то ли что-то считая, то ли прикидывая, а затем удовлетворенно, видно, хмыкнул и нырнул вслед за девочками в чрево свадебного лимузина.

В ту же секунду «линкольн» тронулся.

Все было исполнено в четком, стремительном темпе: ребята не знали, что эти трое были уже из четырнадцатой группы и что, усадив в «линкольн» за последний час более ста тридцати девиц, Коля, конечно, успел набить руку и поставить вступительно-ознакомительную речь на высочайший профессиональный уровень.

Ему предстояло сделать еще много до вечера, и он торопился.

В салоне «опеля» повисла тишина.

«Вот это да! – подумал Алексей. – Поехал к викингам – очень похоже, ха-ха!.. „Нужно на время скрыться от Коптина, от хроноразведки…“ – Алексей процитировал отца по памяти. – Ну и ну!.. А ведь он натянул нос Коптину: тот-то считает, что отец в десятом веке, в Америке, на хроноразведку пашет, а он… Вот уж и вправду в голову-то не придет его тут искать. Молодец, папа! Ничего не скажешь! Хотя ведь, может, он и не скрывается, а просто оттянуться решил. Лицо у него довольное до соплей… Да и вообще, как капитана получил, так словно его подменили. А дальше ведь… Если дальше подумать – к чему все это ведет? В целом-то, если подумать, – просто кошмар!»

Чувствуя, что ему надо отдышаться, Алешка резко свернул в Малый Гнездиковский и встал, проехав метров сто по этому тихому переулку.

Мысли в голове носились вихрем. Картины детства, связанные с отцом, только с отцом и больше ни кем, кроме отца, грозили выпрямить все мозговые извилины и разорвать мозги изнутри.

Внезапно все мысли, все картины исчезли, погасли в сознании.

Алексей увидел вдруг себя самого сидящим во дворе за столиком, прямо напротив Коптина.

Коптин молчал, но взгляд его был испытующим.

«Нет, – решил Алексей. – Здесь что-то не то. Не то! И, во-вторых, так нельзя! Каждый имеет право на объяснение. Заочно осуждать может только гад, только тот, кто хочет осудить, кто осудил уже в душе».

«Психологически здесь действует стремление поднять себя самого в своих же глазах, безнаказанно, а может, и безвинно топча другого. Обычная тяга к самовосхвалению, если разобраться, – сказал в его сознании Коптин. – Такие штуки надо пресекать в себе в корне, если ты мужик».

– Нет, это не отец был! – сказал Алеша вслух. – А как похож! Ну просто копия, близнец! Я тоже сначала попался: смотрю, да это ж батя! Нет, ни фига! Просто похож.

Сильный шорох вдруг прозвучал прямо за его спиной.

Чуть наклонившись вбок и вскинув глаза вверх, на зеркальце заднего вида, Алексей увидел Олену, выхватывающую из «Набора туриста» нож и бьющую им себе в сердце…

Он ничего не мог сделать – он не успевал никак.

Катя, сидевшая рядом с ним, по диагонали от Олены, успела выбросить руку между спинками передних кресел и ухватить двумя пальцами Олену за рукав: удар, потерявший на излете силу, был сорван.

В ту же секунду Катя отлетела на заднее сиденье.

В полете, наваливаясь на Олену, Катя успела увидеть, как та, откинувшись всем телом назад, уклоняясь от ее броска, крепко зажмурив глаза, успела с нечеловеческой силой полоснуть себя ножом по горлу…

«Все! – Поймав и подмяв под себя руки Олены, Катя почувствовала, что от напряжения вдруг ослепла: в глазах был только серый фон с черными пятнами и мелкими яркими головастиками. – Если сонную артерию вскрыла – ничто ее не спасет!»

Высвободив руку, Катя завела ее вверх, за затылок Олены, и пригнула ей голову, чтобы хоть как-то снизить кровопотерю: сейчас кровь рванет – обильно, бурно.

Рука Катерины не ощутила влажности. Не было и ощущения тепла чужой крови.

«Крови почти что нет. Отлично!» – мелькнуло в сознании.

Зрение вернулось к Кате так же резко, как и пропало секунду назад: будто кто-то включил ее глаза.

«Как странно!» – подумала она.

Крови на груди Олены не было ни капли.

Где кровь? И что теперь делать?

Первое – это лишить Олену инициативы. Если она сейчас вскинет голову, то тут же кровь хлынет ручьем. А если нет, то, может, удастся дотянуть до «скорой».

Ее надо шокировать, обессилить!

Катя знала по рассказам отца о буднях горячих точек, что в подобном состоянии можно и нужно молоть что угодно, хоть полную чушь, сбивая с настроения, растормозить, свести с «тропы», хоть что, ну, хоть ударить по щеке – нет-нет, нельзя: по роже дашь – из горла брызнет… Лучше наврать, укусить за нос, нет-нет, тоже плохо: за нос укусишь – мордой мотнет, и хлынет тут же… Вот, блин, субботка выдалась!

– Держи ее, Катька! – Алексей уже открывал дверь и выскакивал из машины. – Лепи ей что-нибудь!

– Что? Ничего не приходит на ум!

– Да что угодно. – Алексей, раскрыв заднюю дверь, схватил Олену сзади, склоняя ей голову вперед. – Неси что хочешь, надо вывести ее из тупика, из ступора!

– Ты дура! – взорвалась Катя, впадая в какое-то пограничное состояние между истерикой и сумасшествием. – Ты больная! Ты бы сначала узнала, зачем он проституток ловит!

– А зачем он проституток ловит? – еле слышно прошептала Олена, не открывая глаз.

– Зачем-зачем! Зачем все, за тем и он! Вчера родилась, что ли? С луны свалилась? Из Чикаго приехала?! Чокнутая! – Катя почувствовала, что ее несет не туда, и круто сменила направление мысли: – Зачем все, абсолютно все проституток ловят?! И у нас, и за Уралом?! Начальство требует – лови!!! Приказ! Закон! Статья седьмая Конституции: ловить-поймать! Тут равноправие! Устав! Он офицер! Он служит Родине! Он ловит проституток, раз сказали! Страна сказала – солдат поймал! Население когда еще дубину народной войны найдет-поднимет! А офицер уж тут как тут!

«Во, Катька! – подумал Алексей, выпадая в осадок от напора демагогии и пустобрехства. – Папина дочка: от четырех комиссий отбрехаться – как делать нечего!»

– Он в действующей армии! На действительной службе! – продолжала Катерина в режиме скорострельной роторной пушки. – Кадровый состав! Он выполняет приказ! Он должен, обязан уметь! Стрелять, копать, владеть ножом, зажечь пожар и тут же потушить, на барабане бренькать, танк под водой водить и самолет, по всем рулежкам и без тягача, – да-да! И проституток должен снять уметь российский офицер – причем в одно касание, бесплатно, с первого захода, – ты поняла?! И бабок срубить, и дом сварить, и роды принять-передать-завещать, и лес прочесать, и в метро воровать, с парашютом плясать, на спину – и вприсядку плясать, а не только прыгать с самолета, лечить коров должен уметь, причем по памяти, без подглядывания! Он капитан теперь, он литр выпить должен – и ни в одном глазу! Даже если пивом запивал! Ты поняла?

– Да, он говорил… – слабым голосом призналась Олена, – что русский офицер должен все уметь делать…

– Ну вот! А ты ему не поверила! Какое ты право-то имела Николаю Николаевичу не поверить?!

– Никакого… – согласилась Олена.

– Ведь он экзамены сдавал по проституткам! А ты подумала – на самом деле?!

– А я подумала… – кивнула Олена и заплакала.

Крови на груди у Олены не было – ни капли!

– А теперь горло покажи, идиотка!

– Не надо! – взмолился Алексей, тупо соображая, как вызвать по мобиле «скорую», чтоб она мобильно приехала? Мобильно, но не виртуально? Эсэмэску, что ли, на ноль-три послать?

– Погоди звонить… – остановила его Катя. – У нее… Она цела.

Осторожно приподняв Олене подбородок, Катя внимательно осмотрела ее горло и констатировала:

– Ни-че-го!

– Вот это нож! – восхитился Алешка. – «Набор туриста»!

– Ты забыл про дом на экзотических островах… – слабым голосом напомнила Олена. – С бас-сейном.

– В бассейне можно утопиться, понял, Алексей? – пояснила Катя.

– А я считаю, это верно! – Алеша хлопнул ладонями по рулю. – Турист поел? Поел. И решил вдруг зарезаться, представляете? Ну нет – и это учтено!

– Все учтено… – тихо кивнула Олена.

– Что ты имеешь в виду? – подозрительно спросила Катя, отвязав «Набор туриста» от шнурка и изымая его из обращения.

– У вас есть все, – кивнула Олена, судорожно сглатывая подступающие из горла слезы. – Все! У вас в этом мире есть все, что только можно желать… У вас одного только нет…

– Чего? – спросил Алексей, вдруг сильно заинтересовавшись.

– У вас, ни у кого из вас… нет счастья! – ответила Олена и разрыдалась.

– В Америке ты еще не была… – сухо сказал Алексей и, захлопнув заднюю дверь, не оборачиваясь, пошел, уселся на свое место – водителя. – Тебя бы в Штаты бы…

Олену трясло от рыданий.

– Так, девушки, вас здесь ровно двести душ, – обратился Николай к толпе девиц, собранной им возле памятника А. С. Пушкину за двадцать три ездки вдоль главной улицы страны. – Давайте все ко мне поближе, кричать не хочу. Вставайте полукругом, как на экскурсии. А я вот буду как бы экскурсовод. – Коля сплюнул себе под ноги: – Вот привязалось же это «как бы»!

– Скажите сразу, что с нами будет?

– Ничего плохого с вами не будет. Слетаем на пару дней, киносъемка там… скрытой камерой как бы, тьфу! Поработаем, все получат премиальные. Хорошие деньги, уверяю вас. И лично в руки – вам, а не «дяде», я договорился. Будете довольны, обещаю.

– Мужики-то хоть культурные, интеллигентные?

– Нет. Врать не буду. Такие артисты – ой-ой-ой…

– Известные?

– Нет. Неизвестные. Никому не известные, кроме меня. Но в отношении всего остального вполне ничего, солидные – у некоторых морда даже в зеркале не поместится… Уши на рамку придутся. Шкафы, одним словом. Серьезные. Хорошие ребята. Вам понравятся.

По женской толпе прошел облегченный шорох:

– Не импотенты, значит…

– И не голубые! Ведь пидоры, они либо заслуженные, либо народные, либо депутаты…

– Верно, девочки, педераст, он всегда в люди выбьется.

– А эти – все неизвестные… Значит, нормальные мужики.

– Вы нас в пансионат везете?

– Нет. Отдыхать будете в комфортных шатрах.

– Вы нас за город, в качестве культурной программы, на закрытие какой-то конференции сняли, так ведь?

– Нет, не так. Никакого закрытия. Скорее открытие.

– А куда?

– На море. На побережье.

– Вот это да!

– А поточнее – куда?

– В Америку.

Какая-то девица присвистнула, воцарилась тишина.

– У нас же паспортов почти ни у кого нет… Мы ж с Украины большинство, часть из Молдавии…

– А загранпаспорта с собой вообще ни у кого нет…

Это был острый момент, и Аверьянов задумался.

Сказать, что он их всех вывезет в Америку десятого века без всяких паспортов, означало признаться в привычке действовать нелегальными методами, если не сказать, что в торговле живым товаром… Что это за вывоз без паспортов? Подпольная торговля живым товаром? Разумеется, первая же мысль, которая их посетит, – как им потом возвращаться оттуда, куда он их без паспорта доставит? Как? При первой же попытке выезда назад встанет вопрос о нелегальном въезде. То есть такая поездочка – это заведомо дорога в один конец. Такой сюжет всем известен: выжмут как губку, используют на все сто и в бетон через год-другой закатают. Нет-нет! Признаться, что он увозит за кордон без всяких документов, – все равно что признаться в том, что он намерен их продать в рабство либо, использовав, убить.

Конечно, можно наплести, что он про документы не подумал как-то, что он этого обстоятельства не учел… «Садитесь, девочки, пока что вот посидите на лавочках, а я подумаю и чего-нибудь решу». Сказать такое означало бы косвенно подтвердить, расписаться всеми копытами и рогами в том, что все делалось как обычно, в режиме «не починим, так сломаем». А такое признание – потеря авторитета, сразу и навечно.

Времени на решение – секунда.

«Аверьянов, секунда пошла!» – скомандовал он сам себе, сжимая кулак до хруста.

– А паспорта-то вам зачем, в «Америку» ехать? – удивился Николай вслух. – «Америка» – это же на Оленьем Холме! Бывший цековский заказник. Неужели не слышали? А Барвиха, Соколиная гора, Горки-7 – знаете? Слышали! Ну, хорошо. Бочаров Ручей тоже, наверное, знаете? Под Сочи. Недалеко от «Красной поляны». Крыша еще там четырехскатная… Ну, а «Америку», ну, не вспомнили? Олений Холм? Ну?

– Ну… – нерешительно повторила одна из девиц.

– Баранки гну! В общем, я сейчас на сорок минут отлучусь за автобусом как бы… А вы все стойте здесь: не драться, не митинговать, и прохожих не задевайте… Любуйтесь Пушкиным, дышите воздухом…