Варвара не-краса без длинной косы

Глава 2. Навь, Явь, Правь

Похолодело у Вари дыхание. Даже парок изо рта пошёл. Только не до него сейчас совсем. Деревья на Варю так и двигаются. И не шагают, а по воздуху будто плывут. Тихо. Бесшумно. Не единый листик не шевельнётся. Может, это сама Варя им идёт навстречу? Та аж под ноги глянула. Нет. Стоят, родимые. Не несут никуда. Даже не убегают.

Страх Варе, видно, глаза прочистил — растопырились получше, и увидела Варя, что не деревья это вовсе. Похожи только в темноте ночной очертаниями тонкими и вытянутыми. А будто фигуры высокие, в плащи дождевые замотанные. И как только дорогу-то видят — глаз-то у них вроде нету. И лиц тоже.

Вроде и темно вокруг, а хорошо Варя видит. Как наступают на неё фигуры. Грозные? Нет. Плывут не боязненно. Но печально так, покачиваясь размеренно. Будто и не хотят идти, а приходится. Будто не ждёт их дальше ничего хорошего. А и на месте остаться нельзя. Будто сам Числобог [1] им шевелиться велит, а у самих желание подавленное.

Не боится их больше Варвара. Только, глядя на них, грустить начинает. Отчего? И сама не ведает. Только будто снегом сердце изнутри покрывает. Ему и шевелиться что ли лень становится? Всё лень становится…

Близко уж совсем к Варе фигуры. И не страшно ей больше. Не тронут её фигуры странные. Чтобы тронуть кого — умысел нужен, желание живое. А у этих ничего нету. Смерть только. Собственная.

Глаза у Вари заслезились. Собрались капли по краям. И не вытекают, и не высыхают. И дышать тяжело становится. Не от того, что душит кто или воздуха мало. Просто желание такое из тела улетучивается. Уснуть бы вроде надо. Или не надо? Не знает толком Варя.

Уже совсем рядом с ней фигуры высокие. Просвет между ними Варя видит — как раз ей поместиться, чтоб не зашибли её. Холоднее становится. Тише. Только крик далеко где-то раздаётся. Журавлиный. Что по осени улетают.

Будто и всё равно Варе. И фигуры мимо уж проходят. Нет в них тел. Нет размера. Даже ткани Варя не чувствует. Только безысходность какая на плечах девичьих лежит.

И миновали её вроде ряды ровные. И дышать вроде полегче стало — стал воздух согреваться. А тут голос из-за спины у Варвары раздался. По имени позвал:

— Варька!

Сразу Варя припомнила, кто голосом звонким хозяйничал.

Жила у них в селе Агнеша. С детства её Варя помнила — статная, ходит ровно, что лебёдушка, смеётся звонко. Веснушки, что огонь по лицу всему горят. Коса до пояса — не обхватишь. Цвета листвы осенней, перезревшей. Смелая была, каждому перечить могла, что молодому, что взрослому если не по её что. Работящая. Песни звонко петь умела. Да с малышнёй типа Вари тогда дружить умела. У той от этого «Варька!» аж в затылке зажглось. Так и захотелось оглядеться — чтоб Агнешу увидеть. Радостное что-то она несла, как солнце на заре.

Да только не было уж Агнеши в мире людском. Пропала она, когда Варе седьмой год минул. Думали, сбежала куда — как раз парень из села соседского начал к ней наведываться. Вроде и не привечала его Агнеша, да и не гнала от себя. Даже веселее ещё делалась. Как пропала — так и подумали: сбежала с ним, паршивка. Родители-то Агнешины против отчего-то были жениха такого. Так никто и не удивился, когда девки не стало.

А потом её в лесу охотники нашли. Неживую. Задушенную. Так и решили, что жених её то сотворил. Да не нашли только его.

У Вари тогда вроде и не случилось ничего. Всё по-прежнему в жизни отроческой осталось. Только грустно что-то без причины долго было.

— Варька! Глаза твои что блюдца! — снова Агнеша смеётся над ней. Всегда про глаза Варины так говорила — уж больно большими они ей казались.

Теперь Варя уж по возрасту с Агнешей сравнялась — девятнадцатый пошёл. И Агнеша навсегда девяти годов осталась. И теперь зовёт её.

Вроде и нельзя оборачиваться… Хотя это вроде, когда нечисть зовёт. Агнешу-то разве с нечистью равнять можно? Ведь уйдёт сейчас.

Не сдержалась Варя. Обернулась на зов Агнешин. Коротко, чтоб бежать быстро, если что.

Не было уж за ней фигур никаких. Только Агнеша всё дальше уходила. В сарафане цветастом. Всё такая же стройная да ладная. Только коса уж не до пояса — не видать вообще её. Только платок на голове повязан. Как у замужней. И идёт она не одна — под руку с парнем статным. Вроде и похож на того даже, кто к Агнеше из соседнего села ездил.

Обернулась к Варе Агнеша и глазами светлыми в неё стрельнула. И будто в голову Варе мысли чужие сами собой пришли.

Не при чём жених её — зря на него тогда все подумали. Бориска это — мельника сын с умом слабым сотворил. Он-то давно на Агнешу засматривался, а та смеялась только над ним.

Умом слаб, а Агнешу, когда она на свидание к Горемиру через лес шла. Выследил да задушил. Он же и Горемира сгубил. Да так спрятал, что того и не нашли. У мельницы закопал.

Снова тоска на Варю набросилась. Уже причинная. Мало Агнеша с Горемиром пожили. Зла никому сделать не успели. А загубил их Бориска глупый да завистливый.

Не по справедливости это. Вот, наверное, Числобог и позволил Агнеше с Горемиром после смерти противной вместе остаться. Да разве это то же, что в мире Яви семьёю зажить?

А Варя, на пару уходящую глядя, Велижанку вспомнила. Та, глядишь, ведь тоже приставится скоро ненароком. Враз Варя припомнила, чего на перекрёсток-то тот ночью пошла, да чёрта ловить вздумала. Снова кровь по телу у неё разогналась, силы появились. Агнеше с суженым уж не помочь. А Велижанка пока живая. Так что надо Варе чего-то делать. Чего только? Чёрт-то уж отвязался…

Огляделась Варя по сторонам повнимательнее. Нет больше деревьев движущихся. Будто и в поле она. А лесные очертания поодаль полоской поднебесной виднеются. Небо уж посветлело вроде. Или нет? Просто цвета непривычного?

Словно васильком его подкрасили. Ровно так — ни единого перелива или пятна светлого. Вроде и светится небо изнутри, легко так, а солнца нет. И света особого вокруг нет. Тёмной кромка лесная стоит. Дружить не хочет. А остальное поле чистое. С травой зеленушной. Не шелохнётся только трава. Да и ветра никакого нет, чтоб движения ей придать.

Думает Варя. Никого вокруг нет. Пусто. Голо. Только и остаётся, что к лесу идти. Осторожно. Бочком почти пробираясь. На случай всякий.

А дышать легко — воздух будто сам грудь забивает. И усталости не чувствуется совсем. Даже бока намятые не болят, по которым Варя будто через трубу пролетала. Да и где труба-то эта?

Испуг будто на Варвару накатился. Если думать начать о том, что происходит — это же и окочуриться недолго. Так что старается Варя мысли всякие из головы прогнать. Бредёт только поспешнее. Про себя мудрость сказочную припоминая, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Подошла Варя к лесу вплотную. Вроде и не страшный совсем. И не тёмный — каждое деревце видно. Обычные совсем. Как игрушки детские. Ровные, тонкие. Аккуратные.

Не бывает таких на свете — чтоб ни одной ветки против ветра не загнулось. Как по жерди все выстроенные. И красивые какие-то, сказочные. Того и гляди где-то избушка Бабы-Яги появится.

Варе и череп светящийся не нужен — и так всё видно. Спокойно так в лесу. От того и жутковато внутрь заходить. Так что Варя на зло — и себе, и лесу — за пазуху полезла и светец[2] с лучиной достала.

Достать-то достала. Только зажигать его как? В лесу-то человеческом можно костерок развести. А здесь боязно.

Не успела Варя толком задуматься — тёплом опасливым щёки ей обдало. Это сама собой лучина загорелась. Обычным, жизненным огнём.

— Спас-иже-бог, — поблагодарила Варя, сама не зная кого. И в лес всё-таки шагнула.

Идёт. Земля с травкой светлой под ногами шуршит. Вроде и птица где запела осторожно. Иволга что ли? Или пеночка? Спокойно так, радостно. Усыпляя будто. Насекомки закопошились где-то, слаженно и уверенно. Огоньки светлячные в дали замелькали. И деревья не двигаются даже, а будто и сами собой вперёд пропускают.

Радушным лес кажется. Только запах не свежий совсем. А будто водой застоялой и зеленью болотной. Того и гляди лягушки заквакают.

Стала на всякий случай Варя осторожнее ступать и под ноги смотреть внимательнее. Лучиной подсвечивать. Не провалилась бы земля ненароком.

А только нет нигде болота опасного. Вода только впереди плещется.

Пошла Варя на звук этот. И вышла скоро к озеру лесному. Кувшинками заплыло. И на взгляд даже вода — студёная. Огоньки разноцветные над озером шныряют. Мелькнёт так один к кувшинке пышной, поцелует её будто и обратно отпрянет. Играется будто. И Варю будто завлекает.

Вспомнила Варя, как в детстве ожерелья из кувшинок таких делали — надо было только стебель осторожно частями делить, чтобы как бусы получался. А вдалеке и плеснуло что-то. Как рыба огромная.

Насторожилась Варя. Спрятаться что ли? Не успела только. Из-за кустов как раз девушки вышли.

Рослые такие. Красивые. В платьях белых да лёгких. С косами длинными, распущенными. Босиком. На головах — венки пёстрые.

Увидели они Варю. Да только виду не подали — посмотрели и обернулись друг к дружке. Смеяться начали. Звонко так, будто колокольчики переливаются. И Варе будто самой весело становится от смеха такого.

Запели девушки песню. На разные голоса, которые между собой сливаются. Незнакомую Варе. Слов даже толком не разобрать. А будто сердцем её услышать можно. И то ли тоску песня девичья навевает, то ли весельем радует. А всю душу глубокую будто задевает мелодия.

Даже внимания Варя не обратила, что погаснуть успела лучина. Да и всё равно светло же.

А девицы в хоровод уже собрались. Кружатся, только волосы светлые по спинам переливаются. Красотой и здоровьем пышут. Платья лёгкие в движения пришли, фигуры стройные облегают. Подолы ноги голые показывают. Да только не разглядеть их особо — так быстро кружатся девушки. И как не упали только? Ловкие, видать. А так-то перемещаются, то ближе к воде подходят, то дальше в лес углубляются. И петь продолжают. Смеяться радостно.

Раскраснелись лица девичьи. Будто и глаза шальными сделались. Будто знают чего интересного. Игру какую. Даже и поиграть будто зовут с собой.

А Варе вроде как и самой хочется. Да в груди печёт чего-то — не даёт мыслями толком отвлечься и в танец погрузиться. Поправила Варя под рубахой медальон мамкин — нагрелся отчего-то металл.

Перестали девицы танцевать и к Варе подскочили.

— С нами пошли! — самая смелая, видно, крикнула. И за руку её цап! Только не успела Варя холода толком почувствовать — отпрянула девка сразу.

Да лицо такое страшное состроила: во сне увидишь — не проснёшься. Не лицо даже, а рожа это злобная: глазюки углём загорелись, нос чуть до побородка не дорос, а зубы… Зубами корову бешеную порвать можно — острые такие!

— А-а! Засланная! — заверещала образина болотная. Даже позеленела от злости. И на Варю прыгнула. А подружайки её, тоже оборатиться успевшие, за ней ринулись.

Да только Варю так просто не возьмёшь. Ловкая девка да прыткая. Так на полсажени в сторону и отлетела, да на ноги прыгнула. А стая страшная за ней. Прокатиться пришлось Варе на боку в сторону — чтоб от зубов гнилостных уйти. Тоже ведь ловкие, мымры болотные.

Некогда Варе думать и соображать. С земли палку только схватить успела, да так одну — рыжей оказавшуюся — по хребтине и оходила. Второй по губами толстым досталось. А третья изловчилась-таки, да за плечо Варю цапнуть сумела. Пинок, конечно, под рёбра получить успела, а всё равно больно — аж искры из глаз у Вари посыпались.

— Ах, ты ж, мавка[3] проклятущая! — заголосила Варя. И чтоб боль криком разогнать, и чтоб не дать уж совсем себя съесть. — Ты ж ласкою должна заманивать, окаянная! Я ж тебе голову дурную снесу!

Сама и отходить успевает, и палкой от выдр речных отмахиваться. А те будто крови отведав, сильнее стали — напирают. Весёлые даже.

— Сил не хватит, — засмеялась рыжая. — А ласкою только путников уставших заманивать надобно. А не тебя — кобылу здоровую. Ишь ты — Триглавом[4] ещё обвешалась!

— Так и не трогай кобылу! — чует Варя, плохо дело — сил всё меньше становится и дышать труднее. Всё-таки, трое на одного.

— Трогать-то не буду, — другая от радости беснуется. — Так сожру, а косточки на бусы пущу.

Ох, не хочется Варваре с косточками расставаться.

— Подавишься! — хоть какого куража себе придать пытается.

Не помог он ей только — коряга проклятущая под ноги неловко попалась. Так и завалилась Варя кверху тормашками.

Видать, так и помрёт здесь — эти уж сверху рожами противными мелькают.

Схватилась Варя тогда за что-то, что под руку попалось — сук какой-то деревянный. И двинула перед собой. Хоть глаз заразе мавочной выколоть напоследок. А ежели повезёт, то и два.

Сама Варя не поняла, отчего загорелся сучок. Искры что ли, что из глаз у неё сыпались, долетели? Или медальон, что Триглавом зовётся, на груди разогрелся? И не сучок это вовсе — лучину Варя упавшую подобрала. Которая засияла огнём жарким, чуть рукав Варе не подпалила.

А мавки как свиньи резаные завизжали. При глазах своих остались хоть, а огня живого испугались. Попрыгали, как зерно в печке, да поближе к воде понеслись. Лягушками в озеро попрыгали — одни глаза над водой торчат.

— То-то же вам, пигалицы неживые! — радуется Варя, что не съели её мавки. А сама по сторонам ненароком оглядывается — мало ли, вдруг увидали кого за её спиной, от того и попрятались.

Вроде нет никого. Варя тогда мавкам язык показала. И медальон из-за пазухи вытащила и к губам прижала — в благодарности.

Подняла суму свою торопливо и подальше от озера поспешила.

Мавок-то вроде победила. Только кто ещё живёт в лесу зачарованном?

Пошла Варя дальше, от озера лесного. Не оглядываться старается. И шагать потише — кураж-то с неё под воздухом ночным сходить начал. Опасливо стало, чего мавки рассерженные натворить могут. Только на Триглава да иных хранителей вся надежда. Больше уж не кажется Варе лес сказочным — как представятся перед лицом рожи зубастые. Настоящие… Не из пугалок детских, а едва Варю и не съевшие. Как вспомнит Варя запах их гнилостный и злость лютую, натуральную. Когда без вины Варя будто виноватая. Когда натурально враг перед тобой. И чего эти утопленницы на всех людей ополчились? Видно, разум у них из особенного теста слеплен.

Вроде и размышляет Варя, а сама глаз торопливых с окрестностей и не сводит. И глаза вдруг будто особенные стали — каждую деталь малую видят и в голову отправляют. Глаза закрой — всё равно всё видеть будешь. Так и увидела Варя, что лес вроде и кончается — редеть начинает, небо бирюзы цвета лучше видать становится.

Было обрадовалась Варя, да спохватилась быстро — чему радоваться-то, если не выхода она ищет. А чего ищет-то?

Что-то Варю мысли стали одолевать невесёлые. Назло им потрясла она косами — нечего в мысли погружаться, когда вокруг непонятно чего произойти может. Оно и произошло уже будто, а Варя этого и не заметила.

Смотрит, а перед ней прямо — на ветке берёзовой птица сидит. Чего, казалось бы, особого? Только птица это примерно с Варю саму размером. Гордая такая, красивая. С пёрышками чистыми, палевого цвета — одно к одному. С узорами диковинными, будто если побольше их сделать, можно и в жар-птицу навтыкать. Не светятся только. Обычные перья. И лапы обычные. Крупные только — при желании Варину руку и обхватят. И голова у птицы обычная. Почти. Человечья просто.

Замерла Варя на месте, не зная, за какого Триглава хвататься. А тот холодный и есть — не нагревается, как от мавок появления. А птица сидит, спокойная. Только на Варю смотрит. И голову человечью к плечу птичьему склоняет. Интересуется будто.

Варя ей кивнула в знак приветствия. Говорить не стала — мало ли, не владеет птица необычная речью человеческой? А птица на неё глядит. Глазами тёмными, что угольки. Сразу видно — умная. И будто насквозь Варю видит. Засмущалась она даже, как если б умысел злой имела.

А чудо-птица тут рот настежь открыла — обычный, человеческий, со всеми зубами, языком. И видит Варя — горло у неё зашевелилось. Как если бы сама птица говорила чего. Только… Не слышит Варя голоса птичьего. Слышит лишь… Как будто с неба пылинки золотые летят. Кружатся, в танце запевают песню дружную. Слаженную такую, как если б хор чистый пел. Льются на Варю звуки нежные, будто самое сердце обнимают. И тепло Варе становится хорошо так. Будто и лиха в мире этом нет и не было никогда. Не только у Вари — у всех. Счастливы все, радуются, цветами цветут. Памятью полнятся. Силой лучатся. Подрастают, в расцвет входят да не старятся. Живут в мире да согласии.

О том птица поёт, души струнами задевает. Аж слёзы на глаза наворачиваются. Почему только дышать тяжело становится? Сжимает будто в груди что-то. Тоска невероятная. Что неправда вся в песне поётся. Что не бывает так. И не будет никогда.

Чего-то Варе стоять стало трудно? Толкнул что ли кто? Почему она на колени-то упала?

Холодом от земли повеяло. Или это от Вари холод такой исходит? Счастие с тоской перемешается, кровушку из сердца выгоняет. Уж и губы будто колоться стали, когда воздух через них проходит. Больно. Даже дышать не хочется. А птица поёт всё… Будто душу вытрёпывает.

Кольнуло Варю в руку. Она, оказывается, уж наземь ложиться собралась — руки тоже не держат. Голову туманом обволакивает. Видят глаза только, как на репей напоролась, как паутиною обмотанные колючки. Глазками красными на неё указывая.

Сил-то всё меньше. Уж и не спать от слабости хочется. А помереть будто. Родителей только жалко…

Тут качнуло Варю. Прорезался разум через пелену дурную. Сообразила Варя руками уши заткнуть. Вроде тише стало пенье птичье, а всё равно слышно. И поняла Варя, что с Гамаюном связалась — птицею, что песнею своей душу вынимать умеет. Да только делать с ней чего? Хоть убей не помнит Варя. И, сама не зная зачем, руки от головы отрывает да за репей хватается. Отрывает круглые головки мягковатые и себе в уши и запихивает.

Царапают, собаки такие уши девичьи, как когтями раздирает. Зато до самой головы боль доходит. И разум проясняется. И уж не слышно песни прекрасной — только карканье какое-то ободранное.

А Гамают всё на ветке сидит, надрывается. Трясётся у неё грудь пернатая, а лапы всё по ветке перебирают друг за другом. Вроде как к Варе подбираясь поближе. Будто и зубы у той во рту заострились, как у волка стали?

Подскочила Варя на ноги — силы враз появились. От Гамаюна-то зубастого спасаться. Со страху даже камень с земли подобрался.

Бросила его Варя, в рот метя, а попала или нет — и не узнала уже, так быстро ноги прочь её понесли. Прям через кусты, между деревьями, в ветках путаясь. И наверх не глядя — мало ли, сколько там ещё таких сидит.

Сама Варя не заметила, как окончился лес. На поляну Варя выскочила. Шаг не сразу сбавила. Оглянулась только — не бежит ли за ней кто?

Никого опять нет. Только полоса лесная удаляется. Сбавила Варя тогда ход. Притомилась — быстро больно бежала. Отдышаться никак не может. Глядит только — на поляне дерево перед ней. Думала Варя — поваленное, уж больно близко по земле стелется. А ближе подошла — нет же, с корнями в землю уходит, видно силу оттуда пить продолжает.

Что за дерево — непонятно. Ни веток на нём, ни листьев. Только кора бурая, складками, как морщинами пошедшая. А гибкий-то какой ствол! В середине самой так загибается, что кольцо делает. Ни разу такого Варя не видела. Подошла ближе, аккуратно загиб самый потрогала — может, чудится ей? Или мягкий да гибкий наощупь окажется? Нет, твёрдый, как самое обычное дерево. Тепло только под шкурою одеревенелой чуется. Как сердце постукивает.

Обошла Варя кругом дерева непривычного. Вроде и обычное совсем, если кольца не считать. И хочется что-то Варе в кольцо это пролезть. Будто проверить — влезет ли, не застрянет?

Да ну его, с другой стороны. Мало ли, чем окажется. А то в мавками уже дралась. Гамаюн чуть душу её слопать не успела. А вдруг ствол диковинный её и придушить захочет? Но трусихой всё же казаться не хочется. Так что всё равно села Варя прямо на ствол, в сторону чуть от завихрения древесного. В конце-то концов и мавок она одолела, и Гамаюну не далась.

Села и задумалась. В сказках завсегда у героев проводники случались — Волк ли Серый, Баба-Яга ли. А тут… Сама вроде как пришла, сама и ходи. Не ждёт здесь никто, помогать не спешит. Всяк своим делом занимается.

А и ладно. Не вечер ещё — вон только в небе синева всё теплится. И небо само будто от воздуха подрагивает, потрясывается будто холодец оно немного. Смешно даже Варе стало — небу-то чего бояться?

Тут в траве чего-то затрещало, захрустело. Как мышь если бы завозилась. Только мыши не видно почти, а зверяку-то этого — вполне. Размером с кошку примерно. Спинка чёрная, шерстяная. Только двигается не по-кошачьи — неловко как-то, неумело. Будто с боку на бок его заваливает. И сам будто ёлочкой бежит — от уголка к уголку. И всё в сторону Вари направление держит.

Не испугалась она — показалось ей чего-то, что не будет от существа этого опасности большой. А он её уже и выследил — наклонись да руку протяни — до макушки звериной и достать можно.

Приподнял зверёк мордочку из травы. Маленькая такая, с носиком живым, подрагивает. Запах явно чует. Не Варин, видно — мимо Вари всё глядит своими глазками мелкими. На козьи похожими. И вообще голова у зверька козью напоминает — вытянутая, с ушками-листиками, даже рожки небольшие имеются. Тельце только тщедушное и без копыт — пальчики мелкие на лапках видно. И хвостик тонкий, кисточкой кончающийся.

Чёртик маленький. Не похожий на того, которого Варя ловила. Так, анчутка, видно. Бабка всегда Варю учила анчуток не бояться — мол, маленькие, сами тебя боятся. Хотя бабка и всех учила не бояться, что людей, что нечисти. Говорила, дашь слабину — сразу одолеют. А кто духом крепок, того силой не возьмут.

Анчутка вроде на неё и не глядит, так по сторонам лениво озирается. Ушками, как козлёнок натуральный подёргивает. И носик всё сильнее морщит — запах ищет. Приник к земле мордочкой и выслеживает будто кого вокруг Вариной ноги — обходит, значит, осторожненько. Тельцем лохматым шевелит, лапками перебирает, чтобы Вари не задеть.

Вокруг одной ноги походил. Вокруг другой. Не нашёл видно, чего искал. Отошёл, подальше уселся. Боком к Варе теперь. И всё равно не уходит. И попросить вроде как стесняется.

Улыбнулась Варя. Поняла, чего анчутка-то учуял. Оладьи, которыми чёрта Варя заманить хотела, при ней остались. Вот меньшой брат его и выследил угощение. Подумала Варя да и полезла в суму — всё равно самой-то есть не хочется, а чего добру пропадать. Жаль, конечно, что чёрта нормального ими приманить не вышло. Но так чего теперь.

Достала Варя из свёртка два оладушка — пальцы маслом аппетитным сразу покрылись. И подальше от себя на землю положила.

Дёрнулся анчутка. Заходила спинка его ходуном. Глазки малые враз оладушки выцепили. Да не кинулся поскорее к угощению. Ещё внимательнее на Варю посмотрел. Мол, не поймаешь ли, как брата старшого, на верёвку теперь?

А чего Варе анчутку-то ловить? Не он же Велижанку губить вздумал. Так что мелкий ей без надобности. Отодвинулась она только ближе к кольцу стволяному. Показывая, что без надобности ей и чертёнок, и оладушки.

Вроде поверил анчутка. Рысцой маленькой к угощению кинулся. Ручками один оладушек подхватил и, воровато на Варю глянув, назад попятился.

— Ешь, ешь, — улыбнулась Варя. — Питаться-то всем живым надо. Мне не жалко. Ты ж маленький, много не съешь. Может, и большие обижают тебя, куски лучшие себе забирают. А тебе и остаётся вот так выискивать чего осторожно. Или ты притворяешься просто? Тоже ладно — притворяться уметь надо. Чтоб поверили — это ж не просто.

А анчутка вроде слушает Варю, а сам жуёт — торопливо так, щёчки только тёмные надуваются. Лапками поудобнее оладушек переворачивает. Один сжевал, и за вторым сразу кинулся.

— Ещё будешь? — вроде и умилил Варю анчутка. Полезла к суму последний оладий достала.

Да рано видать, расслабилась — только ладонь протянула, как едва анчутка её и не отгрыз!

Нет, не прямо зубами вцепился — но близко, около пальцев самых щёлкнули. И моргнуть Варя не успела, как пропал оладий в лапах анчуткиных загребущих.

— Ишь ты, — только и хмыкнула Варя. — Видать, ваша братия только хапать и умеет! Ладно, чего уж.

А анчутка доедает да на Варю хитрыми глазами поглядывает. Будто так и говорит: а ты чего — приручить меня хотела? Так я тебе не кошка.

И прав ведь.

Снова Варе взгрустнулось. Да напомнила она себе, что слезами горю не поможешь. Обратно, что ли идти пора? Чтоб отсюда выбираться. Или дальше идти чертей искать. А может анчутка её к чертям тем самым и выведет?

Хитренький анчутка оказался — только Варя к суме потянулась, сразу смекнул, что не за новым угощением полезла. Ушки козлиные навострил, да так подорвался, только Варя его и видела!

— Стой! — только и успела Варя крикнуть, да поздно уж.

Решила всё-таки она в лес вернуться. Поискать, может подскажет чего, что с Велижанкою делать надо.

Как вдруг голос около неё раздался. Густой такой, тяжёлый. Да грозный.

— Нечего тебе там делать, — говорят, а у Вари каждое слово в голове отзывается. — Не поможет тебе никто.

Глядь, а не одна она уже на стволе деревянном. Там как раз, где кольцо образуется, ещё кто-то сидит. Здоровый такой — Варя сначала подумала, что медведь. Только похож в самом деле не очень. Ноги длинные, на человечьи похожие. Голова шерстью вся заросла — лица аж не видно. Сидит, на коленки опирается. А спиной к кольцу прислонился, как к трону.

И сила от него будто во все стороны по воздуху стремится. Тяжёлая такая. На веки опускающаяся и всё прикрыть их старающаяся. Все звуки заглушающая. Пусто. Нет больше их. Будто вообще ничего нет.

— Там нечего делать — значит дальше в чисто поле пойду! — заставила Варя себя языком ворочать.

— Зачем? — голос грузный буквально в голове у неё спросил.

— Потому что… — задумалась Варвара. — Потому что не могу иначе.

— Сгинешь только в чистом поле. И в лесу тоже сгинешь, — без жалости тени Варе сказали. То, о чём и без того она догадывалась. — Не дело это — из Яви в Навь [5] лезть.

— А Правь [6] как же?! — взбеленилась Варвара. — Разве дело это — душу из живого человека утаскивать?! Ладно бы Велижанка чёрное чего совершила! А то всего-то — погадала! В зерцало со свечкой заглянула да суженого позвала! Обычно же не приходит никто. Или тень какая. А может и лицо парня молодого мелькает. Так надо просто свечку загасить и зерцало вниз лицом перевернуть! А Велижанка зазевалась просто… Может, лицо не то увидала. А может и то… Да только чёрт ей сразу верёвку на шею и накинул! Нашли её уж после… Придушенную. Не до конца — к жизни ведунья местная вернуть смогла. Сказала, не всю жизнь чёрт выпить успел, осталось маленько. Только мало! Теперь и не Велижанка это! Ходит только, глазами пустыми, что у коровы по сторонам глядит. Есть что дают. На вопросы не отвечает. Не признаёт никого. Не Велижанка это, понимаешь! Не Велижанка! Да и что за жизнь такая — когда одна шкура от тебя… Нельзя человека такого лишать! Если уж погубить до конца не вышло… Так и отдай обратно, что взял!

Дух перевела Варя, всю историю существу непонятному вывалив.

Видать, не проняло его. Ровно голос его прозвучал, без души.

— И что же… За подругу просить пришла?

Кивнула Варя.

— Не у кого просить. Не возвращают чёрти забранного. Оно и правильно — затеял чего, так не трусь потом. Имей смелость до конца дело довести. А не вышло — расплачивайся.

— И… Поделать совсем ничего нельзя? — упал у Вари голос.

— Нельзя.

К ней незнакомый начал поворачиваться. Медленно. Лениво. И на каждое движение всё поганее будто у Вари на душе становится. А как развернулся и лицо Варя его увидела… Так чуть сердце у неё не оборвалось.

На лицо у него глаз один. Не выбит второй, не хворает. Просто отсутствует. И не загадывалось его. Просто один глаз, по самому центру на Варю глядит. Без ресниц, без века. Страшный.

Лихо это одноглазое. Самый страшный дух. Встретишь его — и не сдобровать уже. Никто от него целым и невредимым не уходил. Нет у лиха жалости. Не делает оно различий — прав или виноват. Просто зла всему живому желает.

Сама Варя ощутила, как побелела вся. Против Лиха рецептов да заговоров нет. Не прикормишь и огнём не запугаешь. Сильнее оно человека простого.

Опустила Варя голову.

Вот и допрыгалась. Смелой себя больно возомнила. А теперь холодом могильным на неё накрадывается.

— Не принесёт тебе вылазка сюда счастия. Пожалеешь ещё, — снова Лихо заговорило

— Ну и пусть, что пожалею, — одними губами Варя прошептала. — Всё равно права я. За своих бороться нужно.

Ничего Лихо ей не ответило. Глядь Варя, а его и нету уже. Только земля вдруг задрожала вся, затряслась. Искрами вокруг Вари посыпалась. И голос Лиха одноглазого всё вокруг неё затряс.

— Полезай, — говорит, — в петлю теперь!

А Варя и не собирается счёты с жизнию сводить! Потом только догадалась, что про петлю древесную Лихо говорит. Только стоит ли слушать его? Сгубить ведь наверняка хочет.

А тут вслед за голосом грозным зарево в небе мелькнуло. Оранжевое, яркое. И вниз будто ухнулось. Смотрит Варя — уж горит всё! И лес за ней, и трава, и будто само небо синее коптиться начинает. Языки огненные в вихри закручивает, голод огненный всё вокруг пожирает! Только дерево, у которого Варя стоит, и гореть не думает. А со всех сторон к нему пламя подскакивает. Да быстро так — вот только что не было ничего, а тут с разу стена выше Вари!

Поняла Варя, что немного ещё, и её это пламя и пожрёт. Руки сами тогда в ствол древесный, что петлёй изогнулся, вцепились. А тело само пополам согнулось и уж голову внутрь двигает. Некогда Варе уж думать — руки с ногами сами по себе работают. Просовывают Варю через кольцо.

Ахнуть не успела, как вся опора из-под неё ушла. Повисла Варя в воздухе — а дальше и вниз сила неведомая потащила. Быстро так, аж ветер в ушах свистит. Опомниться Варя не успела, как бухнуло её обо что-то. Даже подкинуло. И перед глазами всё кувыркается. Насилу заставила себя ровно смотреть.

И видит — поле пред ней пшеничное. Рядом — луг зелёный просыпаться начинает. И небо светлеет, утро чувствуя. А сама Варя внутри круга неровного лежит, на земле нарисованного. И тихо. Нет вокруг никого.

Ужели вернулась?

[1]Числобог — бог чисел, времени, миропорядка.

[2] Светец — приспособление для укрепления горящей лучины.

[3] Мавка — русалка.

[4] Триглав — славянский триединый бог.

[5] Явь — царство живых, наш мир. Навь — царство мёртвых.

[6] Правь — славянские законы мироздания.