Вам же нравятся истории помрачнее

СНОВИДЦЫ

Я не знаю, как устроена Вселенная. У меня есть лишь догадки. У вас, возможно, тоже. А может и нет. Все, что я могу вам сказать – берегитесь снов. Они опасны. Я это выяснил.

Я оттрубил два срока во Вьетнаме. Вернулся в июне 71-го. Когда я вышел из самолёта, никто не плевал на меня, не называл убийцей детей. Впрочем, никто и не благодарил меня за службу, так что, думаю, всё честно. Эта история – мемуары? исповедь? – не имеет никакого отношения к Наму, но всё-таки связана. Да, связана. Если б я не провёл двадцать шесть месяцев в той долбанной дыре, я мог бы попытаться остановить Элджина, когда мы увидели зубы. Сомневаюсь, что у меня получилось бы. Учёный-джентльмен намеревался довести дело до конца, и в каком-то смысле ему это удалось. Но я мог хотя бы уйти. Я этого не сделал, потому что молодой человек, что вернулся из Вьетнама, был уже не тем, кто туда отправился. Этот молодой человек был опустошён. Эмоции на нуле. Так что случилось то, что случилось. Я не считаю, что ответственность на мне. Он продолжал бы, несмотря ни на что. Но я сознательно остался, даже поняв, что мы перешли грань разумного. Наверное, я хотел снова разбудить себя. Возможно, так и было.

Я вернулся в Мэн и некоторое время жил в Скоухегане у матери. Дела у неё шли неплохо. Она работала помощником менеджера в «Банановом киоске Джорджа» – звучит, словно это придорожный ларёк, но на самом деле – бакалейный магазин. Мама сказала, что я изменился, я ответил – сам знаю. Она спросила, чем я собираюсь заняться, а я сказал, что попробую найти работу в Портленде. Сказал, что буду заниматься тем, чему научился у Сисси, и мать согласилась, что это неплохая идея. Похоже, она была рада, что я вернулся. Думаю, она переживала за меня. Однажды я спросил, по кому она больше скучает – по моему отцу или отчиму? Она ответила, что по отцу. О Лестере она отозвалась, мол, скатертью дорога.

Я купил подержанную машину, отправился в Портленд и подал заявление в контору под названием «Темп-О». Женщина, принявшая заявление – её звали миссис Фробишер – сказала:

– Не вижу, какие курсы вы закончили.

– Я не заканчивал.

– Что?

– Не заканчивал курсы.

– Вы, похоже, не понимаете, молодой человек. Нам требуются стенографисты на замену, когда кто-то заболевает или увольняется. Некоторые из наших временных сотрудников работают в окружном суде.

– Испытайте меня, – предложил я.

– Вы знакомы с системой Грегга?[71]

– Да. Я научился у своей сестры. Помогал ей с учёбой, а потом оказалось, что я справляюсь лучше её.

– Где работала ваша сестра?

– Она умерла.

– Очень жаль это слышать.

Не похоже было, что миссис Фробишер и правда жаль, но я её не винил. Людям нелегко справляться с собственными трагедиями, не хватало ещё переживать из-за чужих.

– Сколько слов в минуту?

– Сто восемьдесят. – Она улыбнулась. – Правда.

– Сомневаюсь.

Я ничего не ответил. Она протянула мне блокнот и карандаш «Эберхард Фабер #2».

– Хочу увидеть, как у вас получится сто восемьдесят. Это было бы впечатляюще.

Я раскрыл блокнот. Вспомнил, как мы с Сисси сидели в её комнате – она за письменным столом, в круге света от лампы, я – на кровати. Она утверждала, что я способнее её. Она говорила, что я словно учусь во сне, и это было правдой. Похоже было на освоение вьетнамского языка, включая диалекты Тай и Мьен. Дело не в знаниях, а в сноровке. Я видел, как слова превращаются в крючки и палочки. Толстые штрихи, тонкие штрихи, завитки. Они строем маршировали по моему сознанию. Если вы спросите, нравилось ли мне это занятие, я отвечу – временами. Так же, как человеку временами нравится дышать. Обычно ты просто дышишь.

– Вы готовы?

– Всегда готов.

– Это мы ещё посмотрим.

Затем, очень быстро она прочла:

– «Не действует по принужденью милость;

Не можешь с улицы прийти ты и сказать,

Что делаешь сто восемьдесят слов.

Как тёплый дождь, она спадает с неба

На землю и вдвойне благословенна:

Тем, кто даёт и кто берет её».[72]

Следом она попросила меня прочитать ей, что получилось. Я прочитал, не став говорить, что она сделала несколько ошибок в последней части речи Порции. Миссис Фробишер задержала на мне взгляд, затем произнесла:

– Чтоб меня черти взяли!

Следующие десять месяцев или около того я работал в «Темп-О». Мы проигрывали во Вьетнаме. Не обязательно быть гением, чтобы это понять. Иногда людям надо бы остановиться, но они этого не делают. Говоря это, я вспоминаю Элджина. Учёного-джентльмена.

Поначалу нас было четверо, потом шестеро, затем трое и снова шестеро. Временная работа всегда означает «текучку». Все сотрудники были женщинами, за исключением Пирсона – высокого мужчины с лысиной, которую он пытался скрывать, и экземой вокруг носа и в уголках рта. Вокруг рта она выглядела, как засохшая слюна. Пирсон работал, когда я пришёл, и остался, когда я ушёл. Он выдавал не более шестидесяти слов в минуту. И то в удачный день. Если ему диктовали слишком быстро, он просил: «Помедленней, помедленней». Я знаю, потому что иногда, когда выдавалась свободная минутка, мы устраивали гонки. Две минуты телерекламы. Жидкость для мытья посуды. Зубная паста. Бумажные полотенца. То, что покупают женщины, которые смотрят телевизор днём. Я всегда выигрывал. Через некоторое время Пирсон перестал даже пробовать. Он называл это детскими играми. Не знаю, почему миссис Фробишер держала Пирсона. Она с ним не трахалась, ничего такого. Думаю, он был чем-то таким, к чему привыкаешь, вроде стопки рождественских открыток на столике в прихожей, которые валяются там до Дня святого Валентина. Я Пирсону не нравился. Но к нему никаких чувств не испытывал, потому что так себя вёл в 71-м и 72-м годах. Но именно Пирсон познакомил меня с Элджином. Если можно так выразиться; у него не было такого намерения.

Мы приходили к половине девятого и сидели в задней комнате дома на Биржевой улице, пили кофе с пончиками, смотрели маленький переносной телевизор или читали. Иногда устраивали гонки. Обычно там лежали два-три экземпляра «Пресс Геральд», и Пирсон читал один из них, что-то бормоча себе под нос и растирая экзему, так что её хлопья сыпались, как снег. Миссис Фробишер вызывала Энн, Диану или Стеллу, если намечалась обычная работа. Меня вызывали в суд обычно в тех случаях, если кто-то заболевал. Мне пришлось освоить стенограф и носить стеномаску,[73] но всё было путём. Иногда меня отправляли на важные совещания, где записывающие устройства были под запретом. Тогда в строю оставались лишь я и мой блокнот. Эта работа нравилась мне не меньше любой другой. Подчас после завершения стенограммы я должен был сдать свой блокнот. Это в порядке вещей. Иногда я даже получал чаевые.

Пирсон, читая газету, имел привычку бросать прочитанные листы на пол. Как-то раз Диана назвала это паршивой манерой, а Пирсон ответил, что если её это не устраивает – она может свернуть эти бумажки в трубочку и засунуть себе в задницу. Через неделю или две Диана ушла. Иногда я подбирал брошенные Пирсоном листы и просматривал их. Когда не было работы, в задней комнате, которую мы называли «кутузкой», становилось скучновато. Викторины и ток-шоу по телевизору надоедали. Я обычно носил с собой книжку в мягкой обложке, но в тот день, когда я узнал об Элджине (хотя тогда я ещё не знал его имени, его не называли в объявлении), книга не захватила моё внимание. Она была о войне, но написана человеком, который ничего в этом не смыслил.

Я решил просмотреть раздел объявлений в газете. На одной странице продавались автомобили, на другой были предложения работы. Я окинул взглядом этот раздел; не то чтобы я хотел сменить работу, мне нравилось в «Темп-О». Просто хотел скоротать время. Слова «учёный-джентльмен» выделенные жирным шрифтом, бросились мне в глаза. Как и слово «флегматичный». Такое слово не часто встретишь в объявлениях.

УЧЁНЫЙ-ДЖЕНТЛЬМЕН ищет ассистента для проведения серии экспериментов. Обязательное требование – владение стенографией (60-80 слов в минуту или больше). Отличная оплата при наличии отличных рекомендаций. Конфиденциальность и флегматичный характер обязательны.

Ниже был указан телефонный номер. Из любопытства – кому понадобился флегматичный ассистент? – я набрал его. Просто скоротать время. Это было в полдень четверга. В субботу я преодолел на своём подержанном «Форде» семьдесят с лишним миль до Касл-Рока, и выехал на Лейк-Роуд, заканчивающуюся у озера Дарк-Скор. На берегу стоял большой каменный дом с отдельной подъездной дорожкой, а за ним – маленький каменный домик, где я проживал, пока работал на Элджина, учёного-джентльмена. Дом почти тянул на особняк. На подъездной дорожке стояли «Фольксваген Жук» и «Мерседес». У «Жука» были номера штата Мэн, наклейка в виде цветка на люке бензобака и наклейка «НЕТ ВОЙНЕ» на бампере. Я узнал его. «Мерседес» имел номер штата Массачусетс. Я подумал, что он, вероятно, принадлежит учёному-джентльмену, и оказался прав. Я так и не узнал, откуда у Элджина состояние. По-видимому, джентльмены о таком не распространяются. Думаю, он получил наследство, потому что, насколько я мог судить, у него не было никакого занятия, кроме джентльменской науки, и он называл этот не-совсем-особняк своим местом для летнего отдыха. Понятия не имею, где он проводил зиму. Возможно, в Бостоне, или в одном из тех отдалённых пригородов, где чернокожих и азиатов можно увидеть только толкающими газонокосилки или накрывающими на стол. Я мог бы навести справки, поспрашивать в городе, ведь городские умеют держать нос по ветру и, если задавать правильные вопросы – они всё что угодно вам расскажут. Онихотят рассказать вам, потому что ничто так не скрашивает время, как сплетни. А я знал, как правильно себя вести, поскольку сам вырос в маленьком городке и глотал «р» как истинный янки. Но это не моё собачье дело, как говорится. Мне было всё равно, где он жил – в Вестоне, Бруклине или Бэк-Бей. Я даже не знал, хочу ли я получить эту работу или нет. Я не был психом или типа того, но что-то со мной было не в порядке. Может, вы понимаете, а может и нет. Я не спал большую часть ночи, и тьма тянулась долгие часы. Почти всю ночь я сражался с войной, и война побеждала. Знаю, это старая история. Такое можно увидеть по телевизору раз в неделю.

Я поставил машину рядом с «Жуком». Из дома вышла молодая женщина в юбочном костюме, с портфелем в одной руке и блокнотом в другой. Это оказалась Диана, ранее работавшая в «Темп-О».

– Привет, незнакомка, – пошутил я.

– И тебе привет. Ты, наверное, следующий. Может, тебе повезёт больше.

– Не взяли?

– Он сказал, что перезвонит. Я понимаю, что это значит. Пирсон всё ещё работает?

– Ага.

– Вот дерьмо.

Она села в «Жука» и уехала. Я нажал кнопку звонка. Ответил Элджин. Он оказался высоким и худым, с копной белых волос, как у пианиста на концерте. Белая рубашка и брюки цвета хаки висели на нём, как на вешалке, словно он недавно похудел. На вид ему было около сорока пяти. Он спросил, не Уильям ли я Дэвис? Я ответил, что он и есть. Он спросил, есть ли у меня стенографический блокнот? Я ответил, что их у меня полдюжины на заднем сидении.

– Возьмите один.

Я взял блокнот, думая, что меня ожидает повторение истории с миссис Фробишер. Элджин провёл меня в гостиную, будто всё ещё хранящую призрак зимы, когда дом стоял пустой, а озеро было скованно льдом. Он спросил, есть ли у меня резюме? Я достал бумажник, показал приказ о моём увольнении из армии с почётом и сказал, мол, вот моё резюме. Сомневаюсь, что Элджина интересовало, как я подрабатывал после школы на заправке и официантом в «Безголовой женщине».

– После увольнения из армии я работаю в агентстве «Темп-О» в Портленде. Ваш предыдущий соискатель тоже оттуда. Можете позвонить, если хотите. Спросите миссис Фробишер. Может, она даже позволит мне сохранить работу, зная, что я подыскиваю другую.

– Почему?

– Потому что я лучший из тех, кто у неё есть.

– Вам действительно нужна эта работа? Потому что вы кажетесь мне, так сказать, равнодушным.

– Я не против перемен. – Это было правдой.

– А как насчёт оплаты? Хотите узнать о ней? Или то, как долго придётся работать?

Я пожал плечами.

– Вы что, «перекати-поле»?

– Я не знаю. – Это тоже было правдой.

– Скажите, мистер Дэвис, вы можете написать слово «флегматичный»?

Я написал.

Он кивнул.

– Девушка перед вами не смогла, хотя наверняка прочла это слово в моём объявлении. Сомневаюсь, что она понимает его значение. Мне она показалась взбалмошной. Она такой и была, когда вы работали вместе?

– Я бы предпочёл не говорить.

Элджин улыбнулся. Губы тонкие, складки по бокам рта были как у куклы чревовещателя. Очки в роговой оправе. Он не очень-то походил на учёного. Казалось, он пытается выглядеть учёным.

– Где вы служили? Вьетнам?

– В основном.

– Приходилось кого-то убивать?

– Не хочу об этом говорить.

– Награды есть?

– И об этом я тоже не хочу говорить.

– Справедливо. Когда вы сказали, что лучший в «Темп-О» – а я встречался с парой людей оттуда, не только с Дианой Биссонет – о каком количестве слов в минуту шла речь?

Я сказал ему.

– Я собираюсь вас проверить. Обязательно. Если вы лучший – то вы тот, кто мне нужен. Стенография будет единственным методом записи. За редким исключением. Я не планирую делать никаких аудиозаписей своих экспериментов. Никакого видео. Будут полароидные фотографии, которые я сохраню, если захочу опубликовать, или, в противном случае, уничтожу.

Элджин ожидал заинтриговать меня, и я был заинтригован, но не настолько, чтобы задавать вопросы. Он либо расскажет сам, либо нет. На журнальном столике покоилась стопка книг. Элджин поднял верхнюю и проверил меня по ней. Эта книга называлась «Человек и его символы». Он говорил в хорошем темпе, но до миссис Фробишер было далеко. В тексте попалось несколько технических жаргонизмов, вроде «активации синтеза», и несколько сложных имён и названий, например, Аниэла Яффе[74] и Университет Брешии, но я передал их правильно. Это было своего рода озарение. Я справился с этими словами, несмотря на то, что Элджин ошибся в фамилии Яффе, произнеся её как Джафф. Я перечитал ему всё от слова до слова.

– Вы напрасно теряли время в «Темп-О», – сказал Элджин.

Мне нечего было возразить.

– Во время моих экспериментов вы будете жить здесь, в гостевом домике. Есть ли у вас какие-либо навыки в медицине, полученные во время службы?

– Кое-что умею. Могу вправить кость или сделать искусственное дыхание. Если человека вовремя достали из воды, конечно. Не думаю, что вам здесь понадобятся пакеты с сульфоксидом.[75]

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– Выглядите старше.

– Возможно.

– Вы, случайно, не были в Май Лай?[76]

– Это произошло до меня.

Элджин взял ещё пару книг из стопки. Одна называлась «Архетипы и коллективное бессознательное». Другая – «Воспоминания, сны, размышления». Он держал по книге в каждой руке, словно взвешивая их на весах.

– Знаете, что общего у этих книг?

– Обе написаны Карлом Юнгом.

Элджин поднял брови.

– Вы правильно произносите его имя.

«Лучше, чем вы – имя Аниэлы Яффе», подумал я, но промолчал.

– Полагаю, по-немецки вы не говорите?

– Ein wenig,[77] – ответил я, слегка раздвинув большой и указательный пальцы.

Он взял из стопки ещё один том. Название гласило «Gegenwart und Zukunft».[78]

– Это моё сокровище. Редкое первое издание. «Настоящее и будущее». Я не могу прочитать, но рассматриваю иллюстрации и изучаю графики. Математика – это универсальный язык, как вы наверняка знаете.

Я не знал, потому что универсальных языков не бывает. Числа можно научить делать трюки, как и собак. А название той книги на самом деле было «Присутствие и будущее». Между настоящим и присутствием огромная разница, целая пропасть. Мне это было безразлично, но книга, лежащая под «Gegenwart und Zukunft», меня заинтересовала. Единственная книга, написанная не Юнгом. «За стеной сна» Г.Ф. Лавкрафта. У одного парня, которого я знал в Наме – бортового стрелка – была эта книжка в мягкой обложке. Она сгорела вместе с ним.

Мы ещё о многом поговорили. Плата, что предлагал Элджин, была столь высока, что я засомневался – законны ли его эксперименты? У меня была возможность спросить об этом, но я ей не воспользовался. Наконец, он перестал ходить вокруг да около и спросил, рискну ли я предположить, с чем связаны его эксперименты? Я ответил, что, вероятно, со снами.

– Да. Но, думаю, я до поры до времени сохраню при себе точную природу моего интереса, направление, так сказать.

Я не стал расспрашивать о направлении – ещё одной вещи, на которую не потрудился обратить внимание. Элджин сфотографировал мои документы об увольнении своим «Полароидом» и предложил мне работать на него.

– Конечно, вы можете остаться работать в «Темп-О», а можете помочь мне исследовать области, в коих ещё не побывал ни один психолог, даже Юнг. Девственные территории.

Я согласился. Элджин сказал, что работа начнётся в середине июля, и я снова согласился. Он попросил мой телефонный номер. Я дал, предупредив, что это телефон в холле общежития. Элджин поинтересовался, есть ли у меня девушка? Я ответил, что нет. Он тоже не носил обручальное кольцо на пальце.

Переехав в маленький гостевой домик, я обходился без помощи, сам готовил себе еду или питался в городском кафе. Не знаю, кто готовил еду Элджину. Он выглядел неподвластным времени, словно у него не было ни прошлого, ни будущего. Он жил в настоящем, но будто в нём не особо присутствовал. Элджин курил, но я никогда не видел его выпивающим. Всё, что им двигало – навязчивая идея о снах.

На обратном пути я спросил:

– Вы ведь хотите проникнуть сквозь стену сна, да?

Он рассмеялся.

– Нет. Я хочу пройти под ней.

Элджин позвонил мне первого июля и напомнил, чтобы я предупредил об увольнении за две недели. Я так и сделал. Как я и ожидал, миссис Фробишер не стала настаивать, чтобы я катился колбаской сразу, забыв про двухнедельный срок. Я был её лучшим сотрудником, и она хотела использовать меня на всю катушку. Восьмого июля Элджин позвонил ещё раз и велел мне переезжать, как только я закончу работу четырнадцатого. Как он предположил, раз я живу в общежитии – вещей у меня не много. В этом он был прав. Ещё он добавил, что у него сразу будет для меня небольшое задание.

Последним, с кем я пообщался в «Темп-О», был Пирсон. Я сказал ему, что он мудила. Он не ответил. Возможно, согласился с такой оценкой. Может, боялся, что я ему врежу. Не знаю. Я подъехал к гостевому дому и увидел, что в замочной скважине двери торчит ключ, и ещё два болтаются на этой же связке. Четыре комнаты. Опрятные. Тут было теплее, чем в большом доме, возможно, потому, что гостевой дом построили позже, когда уже появилась теплоизоляция для стен. В гостиной имелся камин, а на заднем дворе – куча дров, накрытых брезентом. Мне всегда нравился огонь в камине. Я пока не стал заходить в большой дом. Решил, что Элджин увидит мою машину и сообразит, что я приехал. В маленькой, как на корабле, кухне был установлен домофон, а рядом – факс. Мне раньше не доводилось видеть факс в доме, но я представлял, что это такое, потому что видел несколько в штабах во Вьетнаме. На кухонном столе лежало что-то похожее на альбом для газетных вырезок. К нему крепилась записка, гласящая: «Ознакомьтесь с этим. Возможно, вам захочется сделать заметки».

Я пролистал альбом. Заметок не делал. У меня и так хорошая память. В альбоме было двенадцать страниц и на каждой – фотографии под прозрачной плёнкой. Два фото были как на водительских правах. Два – портретные снимки. Шесть мужчин и шесть женщин. Все разного возраста. Самый младший выглядел старшеклассником. Под фотографиями указаны их имена и профессия. Двое были студентами колледжа, двое – учителями, вероятно, в летнем отпуске. Один пенсионер. Остальные – те, кого люди далёкие от этих профессий называют «синими воротничками»: официантка, продавец в магазине, плотник и длинноволосый дальнобойщик.

В холодильнике я нашёл яйца и бекон. Я поджарил четыре яйца на жире от бекона. Сбоку дома имелась небольшая веранда с видом на озеро. Я ел и смотрел на воду. Когда солнце вошло в клин между горами Вашингтон и Джефферсон и залило гладь озера золотом, я вернулся в дом и лёг спать. В ту ночь я спал лучше, чем когда-либо за последние четыре года. Десять часов бездумной, лишённой образов тьмы. Вот, должно быть, каково быть мёртвым.

Субботним утром я спустился к берегу озера. Там стояла скамья. На ней сидел и курил Элджин. Он был всё в той же белой рубашке и брюках хаки. Может и в других таких же. Я никогда не видел, чтобы он носил что-то другое, словно это было что-то вроде униформы. Он пригласил меня сесть рядом. Я сел.

– Хорошо устроился?

– Да.

Он достал из кармана бумажник и протянул мне чек. Чек был выписан на моё имя от «Корпорации Сна ООО». Сумма составляла тысячу долларов.

– Можешь отнести его в «Кей-Банк» в Касл-Роке. Там я держу свои счета, как личные, так и корпоративные. Можешь и свой счёт открыть, если хочешь.

– Могу я просто обналичить его?

– Конечно. Помнишь первого испытуемого из альбома, что я тебе оставил?

– Да. Алтея Гибсон. Парикмахер. На вид около тридцати.

– Хорошая память. Эйдетическая?[79] С учётом твоей скорости работы и знания вьетнамского, думаю, да.

Выходит, он провёл кое-какие раскопки, как говорится. Сделал несколько звонков.

– Я тоже так думаю. Я перенял стенографию у своей сестры. Помогал ей с учёбой.

– И у тебя получалось лучше, чем у неё.

– Наверное. Но она тоже неплохо устроилась. Получила работу в отделе кадров в медицинском центре Восточного Мэна. Там хорошо платят.

Элджину не обязательно было знать, что моя сестра умерла, и я не стал об этом говорить.

– Ты был переводчиком во Вьетнаме?

– Иногда.

– Не хочешь об этом рассказывать? Что ж, ладно. Хорошо здесь, не правда ли? Мирно. Ближе к вечеру появятся отдыхающие. Шум от лодок раздражает; он продолжается с Дня памяти до Дня труда,[80] но пикники обычно устраивают дальше по берегу.

– Ваш участок уединённый.

– Да. Люблю уединение. Дэвис, я верю, что способен изменить мир.

– Вы имеете в виду представление в мире о снах?

– Нет. Сам мир. Если я добьюсь успеха. – Он встал. – Я пришлю вам факс. Ознакомьтесь с ним. Миссис Гибсон прибудет сюда во вторник, в два часа дня. Я оплатил ей вынужденный выходной в её парикмахерской. Ты встретишь её и проводишь в дом. Перед этим я покажу тебе, как там всё устроено. Скажем, около полудня, на тот случай, если она приедет раньше.

– Хорошо.

– Прочти факс. Если будут замечания – используй домофон. В остальном ты свободен до вторника.

Элджин протянул мне руку. Я встал, чтобы ответить на рукопожатие. Меня снова поразил его неподвластный времени облик. Чувствовалось в нём некая безмятежность. Он верил, что изменит мир. Он и правда верил в это.

Пока я готовил кофе, пришёл факс. Он представлял собой бланк для испытуемых. Я вновь задумался о законности этих исследований. В документе следовало указать имя, адрес и номер телефона испытуемого. Дальше говорилось, что нижеподписавшийся проинформирован и согласен на введение лёгкого гипнотического препарата перед началом эксперимента. Упоминалось, что действие препарата закончится через шесть часов или меньше, после чего испытуемый будет чувствовать себя нормально. Поскольку вводить препарат будет Элджин, а я не буду нести ответственность за возможные проблемы, я не стал ничего комментировать. Должен признаться, я слегка заинтересовался. Мелькнула мысль, что Элджин, возможно, спятил. После Вьетнама у меня нюх на такое.

Я съездил в центр города и закупил продукты. Банк работал до полудня. Я открыл счёт и положил на него сумму с чека, оставив сто долларов наличными. Ждать, пока чек проверят, не пришлось; в банке заверили, что с ним всё в порядке. Я пообедал в закусочной Касл-Рока, вернулся в гостевой домик и подремал. Без снов.

В полдень во вторник я пришёл в большой дом. Элджин встретил меня на крыльце. Слева от двери находилась гостиная, где он просматривал мои документы об увольнении и показывал свои книги Юнга. Направо вели двойные двери; Элджин распахнул их. Раньше тут была столовая, а теперь он собирался проводить свои эксперименты. Помещение разделяла пополам перегородка, похоже, из фанеры. Одна половина предназначалась для испытуемых. Там стояла кушетка с высоким подголовником, как в кабинете у психолога. По одну сторону от кушетки – штатив с фотоаппаратом «Полароид», направленным вниз. С другой стороны, размещался маленький столик с блокнотом «Блю Хорс», открытым на первой чистой странице, и ручкой. Видимо, Элджин предполагал, что испытуемые будут записывать свои сны, пока воспоминания о них свежие, или делать заметки. На стене закреплены колонки, а по центру фанерной перегородки находилось зеркало. Не обязательно быть любителем полицейских сериалов по телевизору, чтобы догадаться – зеркало одностороннее, прозрачное с изнанки. Со стороны Элджина у стены стоял стол и второй «Полароид» на штативе, направленный сквозь фальшивое зеркало на кушетку. На столе микрофон. Там же ряд кнопок. Ещё пара колонок на стене. Стереосистема «Филипс» с пластинкой на проигрывателе. Рядом с зеркалом – кресло.

– Это для тебя, – пояснил Элджин, указав на кресло. – Твой пост, где ты будешь сидеть и наблюдать. Есть чистый блокнот?

– Да.

– Будешь записывать всё, что я скажу. Если миссис Гибсон что-либо произнесёт, ты услышишь её слова из колонок по эту сторону и запишешь. Если не получится разобрать, что она говорит – люди во сне часто говорят неразборчиво – поставь двойной прочерк.

– Будь у вас диктофон… – начал я, но Элджин отмахнулся.

– Я же сказал, никаких аудио или видеозаписей. Только «Полароид». Я могу управлять звуковой системой и обеими камерами со стола.

– Ни аудио, ни видео, понял, – ответил я.

В комнате не было никакого медицинского оборудования, ничего для записи мозговой активности испытуемых в фазе БДГ.[81] Все это выглядело бредово, но чек не отклонили в банке, так что я смирился. Я не заметил на лице Элджина ни волнения, ни нервозности. Лишь спокойствие. Он собирался изменить мир, и был уверен в себе на все сто.

Алтея Гибсон прибыла на пятнадцать минут раньше. Она была из тех двоих, кто прислал Элджину фотопортрет, сделанный профессионалом; он использовал лампу кольцевого света, чтобы немного омолодить лицо клиентки. На самом деле ей было около сорока, полновата. Я встретил её у машины, представившись ассистентом мистера Элджина.

– Я немного побаиваюсь, – призналась она, пока мы шли к дому. – Надеюсь, всё будет в порядке. Со мной всё будет в порядке, мистер Дэвис?

– Конечно, – ответил я. – Пройдёт без сучка, без задоринки.

Говорят, правда бывает причудливее вымысла. Взять женщину, говорящую с мужчиной, которого видит первый раз в жизни, на подъездной дорожке, упирающейся в частный пляж. Встречалась ли она с Элджином, или разговаривала с ним только по телефону? Она надеялась, что с ней не произойдёт ничего плохого, хотя знала, что ей предстоит принимать так называемый «лёгкий гипнотический препарат». Она так думала, потому что плохое случается только с другими людьми, о чём потом рассказывают в новостях по телевизору. Говорило ли это о недостатке воображения – то, что она никогда не думала об изнасиловании и смерти в неглубокой могиле, или дело было в слишком близком горизонте её восприятия? Это поднимает вопрос о том, что же такое воображение и восприятие? Возможно, я думал по-другому, потому что побывал на другом конце света, где с людьми постоянно происходило что-то плохое, иногда даже с парикмахерами.

– Это ж восемьсот долларов, как я могла отказаться? – Алтея понизила голос. – Я что, буду под кайфом?

– Честно говоря, не знаю. Вы наш первый… – Кто? – …наш первый клиент.

– Вы же не собираетесь воспользоваться мной, правда? – Это прозвучало шуткой, потому что она надеялась, что это и есть шутка. – Или он?

– Ни в коем случае, – сказал Элджин, выходя в холл, чтобы поприветствовать миссис Гибсон. На ремне через плечо у него висел небольшой плоский портфель, похожий на офицерский планшет для карт. – Я безобиден насколько это возможно, и Билл тоже. – Он протянул обе руки, взял в них ладони гостьи и слегка сжал. – Вам понравится. Обещаю.

Я подал Алтее Гибсон бланк, который, вероятно, был столь же законен, как трехдолларовая купюра. Она бегло просмотрела его, заполнила пустые графы вверху и поставила подпись внизу. Миссис Гибсон жила своей жизнью, не веря, что она может закончиться или даже измениться. Слепота в отношении возможных последствий – то ли благословение, то ли проклятие. Выбирайте сами. Элджин подвёл миссис Гибсон к кушетке в бывшей столовой и достал из портфеля флакон с прозрачной жидкостью. Вытащил резиновую пробку и протянул ей. Женщина взяла флакон с осторожностью, словно боялась обжечься.

– Что это?

– Лёгкое гипнотическое средство, как я и говорил. Оно введёт вас в безмятежное состояние, а затем убаюкает так, что вы уснёте. Никаких побочных эффектов и похмелья не будет. Это совершенно безвредно.

Алтея взглянула на флакон, затем сделал жест в мою сторону, словно поднимая тост, и произнесла:

– Через зубы, через рот – попадает всё в живот.

Она с лёгкостью отбросила сомнения – правда оказалась причудливее вымысла – затем посмотрела на Элджина.

– Я ожидала чего-то, но не почувствовала. Вы уверены, что это не простая вода?

– В основном вода, – улыбнувшись ответил Элджин. – Вы сядете за руль и вернётесь домой… Где вы живёте, напомните?

– Норт-Виндхэм.

– …вернётесь домой в Норт-Виндхэм к четырём часам, с чеком на восемьсот долларов в сумочке. А пока расслабьтесь, и я расскажу, что от вас требуется. Всё очень просто.

Элджин взял флакон, закрыл его пробкой и убрал в портфель, где для него имелась удерживающая лямка. Затем достал из портфеля ещё один предмет. Картинку с изображением маленького домика в лесу, выкрашенного в красный цвет. Дверь была зелёная, к ней вели две каменные ступеньки, а над крышей возвышался дымоход. Он протянул картинку Алтее.

– Я включу музыку. Очень тихую и спокойную. Хочу, чтобы вы слушали её и смотрели на картинку.

– Ооо, теперь я что-то чувствую, – улыбнулась Алтея. – Вроде как от курения косяка. Мягко!

– Смотрите на картинку, миссис Гибсон, и убедите себя, что вы хотите увидеть этот дом изнутри.

Я всё записывал. «Г» – означало «Гибсон», «Э» – Элджин. Крючочки прыгали по девственно-чистой странице стенографического блокнота. Я делал то, за что мне платили.

– А что там внутри?

– Это зависит от вас. Возможно, вы попадёте туда во сне, тогда всё увидите сами. Попробуете это сделать?

– А если мне не приснится что внутри дома, я всё равно получу восемьсот долларов?

– Безусловно. Даже если вы просто приятно вздремнёте.

– Если я засну – разбудите меня к четырём? – Алтея начала клевать носом. – Соседка забирает мою дочь из школы, но я должна вернуться к шести, приготовить ей… приготовить ей…

– Приготовить ей ужин?

– Да, ужин. Взгляните-ка на эту зелёную дверь! Мне бы в голову не пришло выкрасить дверь красного дома в зелёный цвет. Слишком по-рождественски.

– Смотрите на картинку.

– Я смотрю.

– Помечтайте о доме. Попытайтесь войти в него, – голос Элджина звучал гипнотически.

– Хорошо.

Думаю, она уже под гипнозом. Если бы Элджин попросил её залаять, как собака – Алтея попыталась бы.

– Войдите внутрь и осмотритесь.

– Хорошо.

– Идите в гостиную.

– Хорошо.

– Не сразу внутрь, просто загляните за дверь.

– Вы хотите, чтобы я рассказала, как выглядит гостиная? Какая там мебель и обои? Что-то в этом роде?

– Нет. Я хочу, чтобы вы опустились на колени и поискали трещину в полу. Прямо тут, у двери в гостиную.

– А она есть?

– Я не знаю, миссис Гибсон. Алтея. Это ваш сон. Если трещина есть, засуньте в неё пальцы и приподнимите пол в гостиной.

Она одарила Элджина мечтательной улыбкой.

– Я не смогу поднять пол, глупенький.

– Может, не сможете, а может – наоборот. Во сне возможно то, что невозможно наяву.

– Например, полёт. – Мечтательная улыбка стала шире.

– Да, например, полёт.

В голосе Элджина слышалось некоторое раздражение, хотя мне идея полёта во сне представлялась не менее логичной, чем что-либо другое. Если верить Юнгу, сны о полётах указывали на стремление психики человека освободиться от ожиданий других людей, или от ещё более трудных, зачастую невозможных, собственных ожиданий.

– Поднимите пол. Посмотрите, что находится под ним. Если будете помнить, когда проснётесь – запишите в блокнот, что я вам дал. Я задам вам несколько вопросов. Если не вспомните – ничего страшного. Мы скоро вернёмся, да, Билл?

Мы покинули половину бывшей столовой, предназначенную для испытуемых, и перешли в свою половину. Я занял место перед односторонним зеркалом, положив блокнот на колени. Элджин сел за стол и нажал одну из кнопок. Включился проигрыватель, тонарм опустился на пластинку и зазвучала музыка – Дебюсси.[82] Элджин нажал на другую кнопку, и музыка на нашей половине экспериментального помещения смолкла, но я по-прежнему слышал её с половины миссис Гибсон. Вглядываясь в картинку, она хихикнула, и я записал (не по системе Грегга, а обычным образом): «Г смеётся в 14:14».

Время шло. Минуло десять минут по моим часам. Женщина изучала картинку с домом так сосредоточенно, как бывает с теми, кто всерьёз под кайфом. Мало-помалу картинка стала клониться в её руке. Я видел, как откинувшись на спинку кушетки Алтея то закрывает, то вновь открывает глаза. Её губы, выкрашенные ярко-красной помадой, расслабились. Элджин теперь встал рядом со мной, наклонившись к зеркалу и уперев руки в колени. Он походил на полковника, которого я помнил по тому, другому миру. Тот наблюдал в бинокль, как F-100D 352-ой эскадрильи, обременённые грузом напалма, снижаются над Бьенхоа, готовые разрешиться от бремени оранжевой завесой, сжигающей зелень дотла и оставляющей после себя лишь пепел и превращённые в скелеты пальмы. Мужчин и женщин ждала та же участь. Они звали: nahntu, nahntu,[83]но никто не мог их услышать и никого не заботило, что с ними будет.

Картинка дома опустилась миссис Гибсон на живот. Она засыпала. Элджин вернулся к столу и выключил музыку. Должно быть, он прибавил громкость звука для нашей половины, потому что я расслышал негромкий женский храп. Затем Элджин вернулся на прежнее место. «Полароиды», как на нашей половине, так и по другую сторону перегородки, повинуясь таймерам, выдавали вспышки через каждые полминуты. После каждой вспышки фотография выезжала с тем особым звуком, похожим на кошачье урчание, и падала на пол.

Я заметил что-то странное через три или четыре минуты после того, как миссис Гибсон заснула, и наклонился ближе к стеклу. Я не мог поверить своим глазам, как не веришь тому, что противоречит привычному ходу вещей. Но это происходило. Я провёл поверх глаз ладонью, но ничего не поменялось.

– Элджин. Её рот.

– Я вижу.

Губы миссис Гибсон раздвинулись, и между ними показались зубы. Это напоминало рождение вулканического острова из глубин океана, только меньше острых краёв, не считая, пожалуй, клыков. Это были не звериные клыки, а её обычные зубы, но длиннее и больше, чем раньше. Губы завернулись, обнажив розовые дёсны. Руки подёргивались, двигались туда-сюда, пальцы шевелились. «Полароиды» продолжали урчать и вспыхивать. Два снимка с той стороны, два снимка с нашей. Фотографии падали на пол. Потом в фотоаппаратах закончилась плёнка. После этого, зубы миссис Гибсон стали втягиваться обратно. Её руки всё ещё дрожали, пальцы словно играли на невидимом пианино. Потом это прекратилось. Губы сомкнулись, но под носом остался едва заменый отпечаток красной помады от завёрнутой и прижатой губы.

Я взглянул на Элджина. Он выглядел невозмутимым, но таковым не был. Я на мгновение увидел, что скрывала его невозмутимость, подобно тому, как облака на исходе дня расходятся, показывая кровавые блики заходящего солнца. Если раньше я сомневался, что учёный-джентльмен – это безумный учёный-джентльмен, то теперь сомнениям пришёл конец.

– Вы знали, что это произойдёт? – спросил я.

– Нет.

Двадцать минут спустя, в 14:58, миссис Гибсон заворочалась. Мы подошли к ней и Элджин тряс женщину, пока она не проснулась. Она вышла из сна без промежуточного смутного состояния, потянулась, раскинув руки так широко, будто собиралась обнять весь мир.

Г: Это было чудесно. Такой замечательный сон.

Э: Хорошо. Что вам снилось? Вы помните?

Г: Да! Я побывала внутри. Это оказался дом моего дедушки! Такие же часы «Сет Томас»[84]в прихожей. Мы с сестрой называли их дедушкины тик-так.

Э: А как насчёт гостиной?

Г: Она тоже была дедушкина. Такое же кресло, диванчик, туго набитый конским волосом, та же модель телевизора с вазой на нём. Невероятно, что я всё это помню. Но вы сказали, что для вас это не имеет значения.

Э: Вы пытались поднять пол?

Г (после долгой паузы): Да… У меня немного получилось…

Э: Что вы там увидели?

Г: Темноту.

Э: То есть, подпол.

Г (после долгой паузы): Я так не думаю. Я опустила его обратно. Пол. Он был такой тяжёлый.

Э: Что-нибудь ещё заметили? Когда вы поднимали пол.

Г: Оттуда шёл противный запах. Вонь. (долгая пауза) Смрад.

Тем же вечером я спустился к пляжу, где на скамье сидел Элджин. Я сел рядом с ним.

– Расшифровал свои записи, Уильям? – Он щёлкал крышкой зажигалки, то открывая, то закрывая её.

– Займусь попозже. Что было в том флаконе?

– Ничего особенного. Флуразепам.[85] Даже не клиническая доза, сильно разбавленный.

– Ни один наркотик не мог вызвать то, что мы видели.

– Нет. Но препарат сделал её внушаемой. Я сказал ей, что делать, и она подчинилась. Открыла доступ к реальности по ту сторону сна, если угодно. Если допустить, что реальность такова, какова она есть. Или нет.

– То, что произошло с её зубами…

– Да. – Безмятежность вернулась. – Поразительно, не находишь? И есть доказательства. «Полароиды» не врут, на тот случай, если ты думаешь, что у нас были галлюцинации.

– Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Чем вы занимаетесь?

– Теперь ты спрашиваешь.

– Да, теперь я спрашиваю.

– Ты задумывался о существовании, Уильям? Задумывался ли по-настоящему? Мало кто так поступает.

– Задумывался и видел его конец.

– Ты говоришь о войне.

– Да.

– Но война – дело человека. В масштабах Вселенной, охватывающей все сущее, включая прошлое и будущее, человеческие войны значат не больше, чем те, что можно разглядеть в муравейнике при помощи увеличительного стекла. Земля – вот наш муравейник. Звёзды, что нам светят по ночам – лишь первый дюйм вечности. Когда-нибудь космические телескопы, запущенные до орбиты Луны, Марса и дальше, покажут нам галактики за галактиками, туманности, скрытые за туманностями, невообразимые чудеса, тянущиеся до края Вселенной, за которым может ждать другая Вселенная. И мы осознаем, куда уходит другой конец этого спектра.

Отложив в сторону свою «Зиппо», Элджин наклонился, набрал в ладонь песок с пляжа и пропустил сквозь пальцы.

– Десять тысяч крошечных песчинок в моей руке. Может, двадцать тысяч или даже пятьдесят. Каждая из них состоит из миллиардов, триллионов или гуглоплексов[86] атомов и протонов, вращающихся по своим орбитам. Что удерживает их вместе? Что является связующим звеном?

– У вас есть теория?

– Нет, но теперь у меня есть возможность заглянуть. Вы видели это сегодня, как и я. Допустим, наши сны – барьер между нами и бесконечной матрицей существования? Это и есть связующая сила? Предположим, она обладает сознанием. Предположим, мы можем преодолеть барьер, не пытаясь прорваться насквозь, а приподняв и заглянув под него, как ребёнок, заглядывающий под полог циркового шатра, чтобы посмотреть идущее внутри представление.

– Барьеры обычно стоят не просто так, – заметил я.

Элджин рассмеялся, словно я сказал что-то смешное.

– Вы хотите узреть Бога?

– Я хочу узнать – что там. Я могу потерпеть неудачу, но виденное нами сегодня убеждает меня, что успех возможен. Пол во сне миссис Гибсон оказался слишком тяжёл для неё. Но у меня есть ещё одиннадцать испытуемых. Кто-то из них может быть сильнее.

Тогда мне следовало бы уйти.

В июле у нас было ещё два испытания. В одном участвовала женщина-плотник по имени Мелисса Грант. Ей приснился дом, но не удалось войти внутрь. По её словам, дверь закрылась перед ней. Другим из испытуемых был владелец книжного магазина из Нью-Глостера. Он говорил, что его магазин на грани разорения, но он не собирается сдаваться, а восемь сотен долларов хватит на оплату месячной аренды и на партию книг, которые вряд ли кто-то купит. Он проспал пару часов под музыку Дебюсси и сказал, что ему снился вовсе не дом, а отец, умерший двадцать лет назад. По его словам, во сне они ходили на рыбалку. Элджин вручил мужчине чек и проводил к выходу. В июле у нас была назначена ещё одна встреча, с человеком по имени Норман Билсон, но он так и не явился.

Первого августа в доме в конце Лейк-Роуд побывал человек по имени Хайрам Гаскилл. Он был строителем, потерявшим работу. Скинув ботинки, он сел на кушетку и сказал: «Приступим к делу», после чего без всяких вопросов выпил содержимое флакона. Хайрам смотрел на картинку, и поначалу я решил, что наркотик на него не действует – он был крупным парнем, весом фунтов 270[87] – но в конце концов он отключился и начал похрапывать. Элджин застыл в своей обычной позе рядом со мной, склонившись вперёд, как стервятник, так что его нос почти касался запотевающего от дыхания стекла. Почти час ничего не происходило. Затем храп прекратился, и всё ещё спящий Гаскилл нащупал ручку, лежащую на открытом блокноте «Блю Хорс». Не открывая глаз, он что-то написал.

– Отметь это, – велел Элджин. Но я уже записал, только не системой Грегга, а обычным языком: «В 15:17 Гаскилл писал примерно 15 сек. Уронил ручку. Снова заснул и захрапел».

В 15:33 Гаскилл проснулся самостоятельно и свесил ноги с кушетки. Мы вошли к нему, и Элджин спросил, что ему снилось?

– Ничего. Простите, мистер Элджин. Я всё равно получу деньги?

– Да. Всё в порядке. Вы уверены, что ничего не помните?

– Нет. Но я хорошо поспал.

Я взглянул на запись в блокноте и спросил, служил ли Гаскилл в армии.

– Нет, сэр, не служил. Проходил медкомиссию, но мне сказали, что у меня повышенное кровяное давление. С тех пор принимаю таблетки.

Элджин тоже заглянул в блокнот. Когда Гаскилл уехал на своём стареньком пикапе, пустив по ветру синее облако выхлопных газов, Элджин постучал пальцем по единственной строчке, аккуратно написанной, хотя державший ручку человек не открывал глаз. На лице учёного отражалось волнение и триумф.

– Это не его почерк. Ничего общего.

Он положил бланк, заполненный Гаскиллом, рядом с блокнотом. Имя и адрес на бланке были написаны рукой человека, который не привык много писать и для него это не простое занятие. Хотя информации о испытуемых Элджина у нас было не больше, чем у самого Элджина научного оборудования для экспериментов, натужный почерк Гаскилла наводил на мысли о человеке, получившим минимально допустимое в штате Мэн образование, да и то через силу, не считая курсов покупателей. Надпись в блокноте была аккуратной и чёткой, хотя над словами не было диакритических знаков там, где полагалось, и орфография хромала. Создавалось впечатление, что Гаскилл записывал то, что услышал. Под диктовку, как это делает любой стенографист. Возникает вопрос: кто диктовал?

– Вьетнамский? Он и есть, не так ли? Поэтому ты спросил, служил ли он в армии?

– Да.

Конечно, это был вьетнамский. Mattrangdadaycuamaguy.

– Что это означает?

– Это значит: «Луна полна демонов».

Вечером, когда я спустился к воде, Элджин снова курил на скамье. Вода была серой, как шифер. На озере не было ни одной лодки. Небо затянули грозовые тучи. Я сел. Не глядя на меня, Элджин произнёс:

– То послание предназначалось тебе.

Конечно, кому же ещё.

– Он знал, что ты побывал во Вьетнаме. Более того, он знал, что ты знаешь вьетнамский язык.

– Да, что-то знал.

Молнии били в воду в миле от нас, поражая разрядом рыб, случайно оказавшихся у поверхности. Рыбы всплывали кверху брюхом и служили кормом для чаек. Того и гляди польёт дождь. Холмы на противоположном берегу озера Дарк-Скор скрыла серая пелена, скоро она доберётся и до нас.

– Возможно, пора остановиться. Нечто по ту сторону барьера говорит: «Не пытайся меня наебать».

Элджин покачал головой, не отрывая взгляда от надвигающейся пелены дождя.

– Вовсе нет. Мы на рубеже. Я чувствую. Я знаю. – Он повернулся ко мне. – Пожалуйста, не бросай меня, Уильям. Твои навыки сейчас нужны мне, как никогда. Если я опубликую свою работу, мне понадобятся твои замечания, а не только фотографии и расшифровки записей. Ты – свидетель.

Не просто свидетель. Гаскилл или то, что вселилось в Гаскилла, обращалось именно ко мне. Не к Элджину. Учёный-джентльмен вляпался во что-то опасное и знал об этом, но либо не хотел остановиться, либо не мог – разницы в итоге не было. Я мог остановиться, идти дальше было глупо, но имелся ещё один фактор. Я изменился. Во мне проснулось любопытство. Это радовало и ужасало в равной степени. Я испытывал чувства, а в моём мире их было кот наплакал. Представьте человека, которому оторвало ноги, а кожа его лица сползает, пока он орёт в агонии. Вы видите его выбитые зубы на рубашке, словно бусины варварского ожерелья, и понимаете, что всего несколько секунд назад стояли на том же месте, где он получил своё. И это ошеломляет вас, как ошеломляет кролика удар палкой. А убитый оседает на землю, заваливаясь набок; его глаза уставились вдаль. И когда чувства начинают возвращаться к вам, вы осознаёте, что ваша человечность не испарилась, как вам казалось.

– Я остаюсь.

– Спасибо, Уильям. – Элджин протянул руку и сжал моё плечо. – Спасибо.

Полил дождь, капли которого жалили, словно пчёлы. Элджин вернулся в большой дом, а я в маленький. Град стучал по стёклам. Завывал ветер. В эту ночь мне приснилась полая Луна, наполненная демонами, пожирающими друг друга. Пожирающими заживо, как червь Уроборос.[88] Я видел красный дом под полой Луной. И зелёную дверь.

Прежде чем наступил конец, мы поработали ещё с двумя. Женщина по имени Аннет Кросби, шестая по счёту, разбудила сама себя криком. Успокоившись, она рассказала, что ей приснился красный дом, она открыла зелёную дверь… и больше ничего не могла вспомнить, кроме темноты, ветра, дурного запаха и бесплотного голоса, произнёсшего что-то вроде tantullah или tamtusha. Это привело Аннет в ужас. Она заявила, что не собирается больше видеть во сне этот красный дом даже за восемьсот долларов. Или за восемь тысяч. Но она взяла чек Элджина. Почему бы и нет? Она его заслужила.

Затем к нам прибыл Берт Деверо, преподаватель математики в Академии святого Доминика в Льюстоне. Он заполнил бланк, но, прежде чем его подписать, задал Элджину несколько вопросов – больше, чем другие – о «легком гипнотике», что ему предстояло принять. Элджин удовлетворил Деверо, ответив на все вопросы. Тот подписал бланк, улёгся на кушетке и осушил флакон прозрачной жидкости. Я занял своё место перед односторонним зеркалом, положив блокнот на колени. Элджин сел за стол и включил музыку. В помещении для испытаний мистер Деверо изучал изображение красного дома с зелёной дверью. Наконец, его глаза стали закрываться, а картинка в руке клониться. Всё шло, как при предыдущих экспериментах, пока не пошло прахом.

Я сидел в своём кресле, Элджин стоял рядом. Прошли десять минут. Деверо, не открывая глаз, потянулся к открытому на пустой странице блокноту и ручке, затем отдёрнул руку. Пальцы стали сжиматься и разжиматься. Другая рука поднялась, затряслась, быстро задвигалась. Я записал: «15:29 Дев. поднял правую руку, сжал в кулак и ударил себя по щеке».

– Он пытается себя разбудить, – сказал я.

Деверо содрогнулся всем телом, как человек в агонии. Ноги дрожали и сучили. Спина выгибалась дугой, так что туловище приподнялось над кушеткой, шлёпнулось обратно, вновь поднялось. Ноги выбивали чечётку, а изо рта слышалось: мумп-мумп-мумп, словно его губы слиплись, и он пытался разжать их и что-то сказать.

– Мы должны разбудить его.

– Постой.

– Господи Иисусе, Элджин!

– Постой.

Полыхнули вспышки «Полароидов». Заурчали их хитроумные внутренние моторчики. Снимки сыпались на пол по обе стороны перегородки, начиная проявляться. Веки Деверо стали оттопыриваться, пока глаза под ними не раздулись почти до размеров мячей для гольфа, словно от вливания гидростатической жидкости. Веки не открылись обычным образом, но разъехались в стороны. Глаза Деверо до начала эксперимента были серыми. Те глаза, что продолжали выпячивались из орбит на его лице сейчас, стали мертвенно-чёрными. Они росли на лице, как нарывы. Рука Элджина сжала моё плечо, но я этого почти не чувствовал. Никто из нас не спрашивал: «Что происходит?», не потому, что мы не могли в это поверить, а потому что могли. С тем же успехом мы могли наблюдать появляющийся из камина паровоз. Деверо закричал, его глазные яблоки лопнули, и из них взметнулись вверх тонкие усики, словно пушинки одуванчика, только чёрные. Сквозняка не было, но они склонились в сторону одностороннего зеркала, как будто почуяли нас.

– Боже мой, – выдавил Элджин.

«Полароиды» сделали по снимку. Чёрные нити отделились от породивших их чёрных сфер и поплыли к нам небольшим облаком, но, приближаясь, стали таять и исчезать.

– Они мне нужны! – вскричал Элджин. – Они мне нужны! Это доказательства! Доказательства!

Он бросился к двери. Я обхватил его и удержал. Он вырывался, но я был сильнее. Я не позволил Элджину войти на другую половину не потому, что заботился о нём и хотел спасти его от самого себя, а потому что не хотел, чтобы он открыл дверь и выпустил их.

Чёрные лопнувшие глазные яблоки стали втягиваться в глазницы на лице Деверо, как в видео, пущенном в обратную сторону. Он произнёс мумп-мумп-мумп. Промежность его брюк потемнела, когда опустошился мочевой пузырь. Лопнувшие глазные яблоки зажили сами собой; сперва образовался шов, а затем он исчез и глаза стали гладкими, только выпуклыми, как наросты, что можно увидеть на старых деревьях. Потом глаза втянулись, веки закрылись, а Деверо извернулся, словно под действием тока, и рухнул с кушетки на пол. Белая рубашка Элджина разорвалась и благодаря этому он выкрутился из моей хватки. Он выскочил за дверь, обогнул перегородку и оказался на другой стороне. Упав на колени, Элджин обхватил Деверо за плечи.

– Помоги мне, Уильям! Помоги мне!

Даже будучи в шоке, я понимал, что если Деверо умрёт – это частично будет и на моей совести. Я не смогу сказать, мол, я был просто свидетелем, а не соучастником. Поэтому я обогнул перегородку, вошёл в комнату эксперимента и спросил Элджина:

– Он дышит?

Учёный склонился над Деверо и поморщился.

– Да, но его дыхание смердит.

Смердело не только дыхание Деверо. Его сфинктер расслабился. Я огляделся по сторонам. Не все чёрные нити исчезли. Частички того, что Деверо принёс из красного дома, когда поднял пол в гостиной и нечто прилетело к нему из тьмы, заразив после первого же непроизвольного вдоха, плавали в дальнем углу помещения, под одной из колонок. Если они двинутся в нашу сторону, я собирался удрать, бросив учёного-джентльмена на произвол судьбы. В конце концов, это же его эксперимент. Но даже в эти бесконечно тянущиеся мгновения, я не мог избавиться от мыслей о далёких звёздах, недоступных никаким телескопам и об атомах, кружащихся внутри каждой из ста тысяч песчинок. Я понимал, что это и мой эксперимент. Я не ушёл. Мог бы, но не ушёл. Я чувствовал, как ко мне возвращается покалывающее ощущение принадлежности к нормальному человеческому существу, что бы это ни значило, и если такое бывает. Как онемевшая после сна конечность, которая начинает отходить. Я на крючке, как говорили мы в джунглях. Или ПХЕД. Похуй, едем дальше.

– Нам надо вытащить его отсюда. – Я указал на чёрные усики. Они слегка пошевеливались, беспокойно. Похоже, они наблюдали за нами.

– Мне нужен образец.

– Вам нужно подумать, как вы будете смотреться в тюремной робе. Помогите мне.

Мы подняли Деверо; Элджин за лодыжки, я за туловище. Вытащили за дверь, пересекли коридор и положили на пол в гостиной. Изо рта Деверо текла слюна. Я вернулся и закрыл двойные двери в бывшую столовую, отгородившись от этих чёрных тварей из другого места, из подпола. Хоть бы они не пробрались в щель под дверью вслед за нами. Надеюсь, оставшиеся просто исчезнут. Если Элджин хочет с ними возиться – это его дело. С меня хватит.

Но сначала нужно разобраться с Деверо. Я попросил Элджина помочь мне усадить его, чтобы он не задохнулся. Мы приподняли верхнюю часть его тела, Элджин с одной стороны, я с другой; наши руки встретились и переплелись за спиной Деверо. Из уголков его глаз стекали чёрно-красные слёзы – кровь и что-то ещё. Я не хотел даже думать о том, чем может быть это «что-то ещё». Шлёпнув Деверо по щеке, я наклонился к его уху, тому, что с моей стороны, и велел ему очнуться, выныривать оттуда, где он был, со страхом ожидая увидеть его глаза, когда он, наконец, проснётся.

Деверо разлепил веки. Глаза были налиты кровью и серыми, как прежде, но в них не проглядывало сознание. Элджин пощелкал пальцами перед лицом Деверо, но ничего не изменилось. Я поводил пальцами перед его глазами, но и это не помогло. Деверо превратился в дышащую куклу в натуральную величину.

– О, Боже, он очнётся?

– Понятия не имею, очнётся ли. Вы же тут учёный.

Элджин поднял руку Деверо. Она так и болталась, пока он снова не опустил её.

– Дадим ему часок, – сказал Элджин.

Мы дали два. Большинство чёрных нитей к тому времени исчезли, но несколько остались, и Элджин, надев нитриловые перчатки и маску, извлечённую из ящика стола, собрал их в пластиковый пакет. Я пытался остановить его, но Элджин не слушал. Я думал, нити растают у него в руках, но этого не произошло. Одна из них обернулась вокруг его пальца в перчатке, пришлось соскребать о внутреннюю поверхность пакета.

– Вы совсем спятили – связываться с этими штуками, – сказал я, но Элджин ответил:

– Это доказательства.

Паршиво, что я оказался повязан с ним одной цепью. Учитель математики превратился в пускающего слюни болвана, не подающего никаких признаков возвращения, и мне ничего не оставалось, как смирится с этим. Не ради Элджина, ради себя. Хорошо хоть бывший учитель и нынешний идиот не был женат и не имел детей.

«Я на крючке, – подумал я. – Похуй. Едем дальше».

– Вы отдали ему чек?

– Что? Нет, я всегда держу чек при себе, пока эксперимент не завершится и испытуемые не собираются домой. Ты же знаешь.

– Сожгите чек. Он так и не пришёл. Как тот, другой. Билсон.

Ну и способ проснуться в мире.

Я вытащил ключи Деверо из кармана обоссаных штанов. Мы дотащили его до машины, мокрого и тяжёлого, как куль с бельём, и усадили на пассажирское сидение. Он склонился вперёд и упёрся лбом в приборную панель «Шевроле», словно возносил молитву Аллаху. Я велел Элджину оттолкнуть его обратно и пристегнул ремнём безопасности. Не во всех машинах есть такие, но в этой был. Трёхточечный ремень, проходящий через грудь, удерживал Деверо в более-менее вертикальном положении, хотя его голова опустилась и подбородок касался груди. Я подумал, что ничего страшного; любой, кто увидит человека в такой позе, подумает, что тот спит. Одна из чёрных нитей появилась из ноздри Деверо и потянулась ко мне, но Элджин всё ещё был в нитриловых перчатках. Он поймал нить в воздухе и сдул в сторону. Я задумался, что ещё может быть внутри у Деверо?

– Что ты собираешься с ним делать?

– Не знаю.

Я сел за руль «Шеви» и поехал обратно по Лейк-Роуд. В зеркале заднего вида я видел Элджина, стоящего на подъездной дорожке и провожающего меня взглядом.

Я ехал с открытыми окнами и включённым на всю катушку кондиционером. На руках у меня были нитриловые перчатки Элджина, я выпросил их, прежде чем сел в машину. Ещё два раза чёрные твари вылезали из носа Деверо, и один раз из его приоткрытого рта, но встречный поток воздуха уносил их в пассажирское окно. Я направлялся в сторону Льюстон-Оберна, но не собирался заезжать так далеко. Мне был известен адрес Деверо, он был указан на бланке – Минот-Авеню – но я ни за какие коврижки не собирался везти его в города-близнецы, учитывая, что мне ещё предстоит пересаживать его на водительское сиденье. Для этого мне нужно было найти безлюдное место.

Я ехал по шоссе 119, ведущем в Уотерфорд, когда поравнялся с зоной отдыха «Волчий Коготь». В разгар дня там никого не было. Я припарковался под деревьями, обошёл машину, подойдя к пассажирской стороне, открыл дверь и отстегнул ремень безопасности. Деверо вновь наклонился вперёд, упёршись лбом в приборную панель. Я пожалел, что не попросил у учёного джентльмена одну из его масок, но что толку закрывать нос и рот? Чёрные усики лезли из глаз Деверо, с тем же успехом они могли попасть в мои. Оставалось только надеяться, что они исчезли. За последние десять миль я не видел ни одного, хотя они могли появиться и улететь через открытое окно, пока я следил за дорогой.

Я наклонил тело Деверо на себя, вытащил его из салона и поволок через капот. Один из его мокасинов слетел. Пустые, как у рептилии, глаза уставились на солнце. Я усадил Деверо за руль, но это оказалось нелегко и заняло время. Этого следовало ожидать. Деверо дышал, но был мёртв внутри, а я знал по Наму, что мертвецы тяжелеют. Так не должно быть, но есть. Гравитация жаждет мертвецов, хочет, чтобы они упокоились в земле. Таково моё мнение, но многие его разделяют.

Деверо снова стал крениться вперёд, я схватил его за волосы и потянул, прежде чем его лоб ударился о клаксон. Я пристегнул его ремнём; голова опустилась, пока подбородок не упёрся в грудь. Думаю, сойдёт. Надеюсь, никто не появится до того, как я уберусь отсюда к чёрту. Я вставил ключи в замок зажигания, закрыл дверь и пошёл прочь по шоссе 119. Пройдя около четверти мили, я вспомнил про упавший ботинок и вернулся. Кто-нибудь уже нашёл его, думал я. Кто-нибудь заглянул в открытое окно «Шеви» с наклейкой святого Дома на бампере и сказал: «Эй, мистер, проснитесь. Эй, мистер, вы в порядке? И, кстати, мистер, что за чёрные штуки лезут у вас из носа?»

Но никого там не было. Я поднял мокасин, открыл водительскую дверь и натянул ботинок Деверо на ногу. Потом я замёл следы, оставленные его каблуками у передней части машины, и снова отправился восвояси. Примерно через пять миль, когда моя тень уже стала вытягиваться позади меня, я вышел к магазину при заправочной станции, с телефонной будкой на обочине. У меня хватало мелочи в карманах, так что я не стал заходить в магазин, где кто-нибудь мог меня увидеть и запомнить. Вероятно, всё обошлось бы, но к этому моменту я уже стал мыслить, как вор или убийца. Я позвонил Элджину, чтобы попросить забрать меня. Элджин не ответил, и я ощутил укол страха. У меня был план, возможно, позволяющий нам с учёным-джентльменом выйти сухими из воды, но планы имеют свойство меняться. Я все вспоминал, как Элджин бормотал: «Доказательства, доказательства». Подумал, что он свихнулся, а потом вспомнил, что знал это с самого начала, но решил – похуй, едем дальше.

Я направился в другую сторону вдоль шоссе, моя тень теперь всё больше вытягивалась передо мной, а не сзади. Появилась машина и я оттопырил большой палец. Она проехала мимо. Следующая тоже, но затем проехал пикап, который замедлил ход и остановился. У мужчины за рулём было красное обветренное лицо с седой щетиной.

– Тебе далеко ли?

– Касл-Рок. Там живёт мой папаша.

– Ну, забирайся. Ты служил? Вид у тебя такой и по возрасту подходишь для этой нынешней хренотени.

– Да, сэр, служил.

– Я тоже. Около десяти тысяч лет назад. Semper fi,[89] если ты не против, и semper fi, если против.

Он рывком переключил сцепление и пустился в рассказ о Корее. Спросил меня, как насчёт этих миролюбов? Я ответил, что норм. Он сказал, что отправил бы их всех в Хейт-Хренберри[90], и я ответил, что и это норм. Он предложил мне банку пива из-под сиденья, и я взял. Когда он сказал: «Возьми ещё, солдат», я взял ещё. Через полчаса пикап остановился на Майн-Стрит в Роке.

– Мы ещё покажем этим сучьим гукам.

– Да, сэр.

– Береги себя, сынок.

– Так точно.

И он уехал. Уже наступил вечер, на западе громоздились грозовые тучи. Я прошёл пешком шесть миль до Лейк-Роуд. К тому времени, как я туда добрался, дождь снова хлестал по воде озера. Сверкали молнии. Раздавались раскаты грома. В воздухе висел запах озона, словно что-то подгорело. Моя машина по-прежнему стояла рядом с «Мерседесом» Элджина. Я зашёл в дом. Свет не горел, в холле царил полумрак.

– Элджин?

Ответа я не получил. В гостиной пусто, книги разбросаны. «За стеной сна» лежала лицом вверх. На журнальном столике стояла стеклянная пепельница, рядом пачка «Винстона» и зажигалка «Зиппо» Элджина. Я взял зажигалку и положил в карман. Затем я направился в бывшую столовую. Хотел зайти в помещение с кушеткой, но, к счастью, передумал. Вместо этого прошёл в комнату со столом, сел в кресло и посмотрел сквозь одностороннее зеркало. На кушетке лежало то, что осталось от Элджина, учёного-джентльмена. Штатив с «Полароидом» был опрокинут. Осколки флакона блестели среди фотографий на полу. Его голова была в чём-то напоминающем чёрный мешок. На некоторых фотографиях, лежащих изображением вверх, было видно, как чернота постепенно окутывает лицо спящего Элджина. Картинка красного дома с зелёной дверью также валялась на полу, как и пластиковый пакет, в который Элджин сложил образцы. Теперь пакет был пуст. Чёрный «мешок» на голове образовывали эти нити. Он надувался и сдувался в такт дыханию Элджина, гоняя воздух через то, что осталось от его рта. Я вспомнил о том, как он рассказывал мне о бесконечных вселенных, окружающих нас со всех сторон. Я вспомнил лицо человека, сползающее по черепу. Вспомнил вертолёт, тонущий в море напалма, который он же и сбросил. Я вспоминал о том, как надевал ботинок на ногу Деверо. Я задумался о всех неизвестных и непознанных созданиях, что могут обитать под барьером сна. Я подумал, что да, планы имеют свойство меняться. Элджин уже не мог выпутаться, но я могу.

Некоторые из чёрных нитей заметили меня, поднялись из чёрного «мешка», проплыли через комнату и распластались на стекле. Их становилось всё больше. И ещё больше. Я смотрел, как они извиваются, пока они не образовали моё имя: УИЛЬЯМ ДЭВИС.

На кухне стояла газовая плита. Я включил все конфорки и задул голубые цветы горящего газа один за другим. Включил духовку и открыл её дверцу. Загорелся дежурный огонёк, но я затушил и его. Создавая эту газовую бомбу, я постоянно оглядывался через плечо в поисках чёрных усиков. Мной овладел sựkinhhải. Страх. Я был в rùngrợn. В ужасе.Я закрыл окна. Я закрыл двери. Обойдя гостевой дом, я собрал все свои вещи в вещевой мешок и чемодан. И то и другое я положил в багажник машины. Затем я вернулся на крыльцо и стал ждать, щелкая крышкой зажигалки. Вспышка молнии осветила озеро, прогрохотал гром. Минут через десять начался дождь. Сначала просто капель, прелюдия к грозе. Я открыл дверь. Запах газа ударил в нос. Я щелкнул зажигалкой, высек пламя, бросил её за дверь и побежал к машине. Когда я уже решил, что ничего не получилось, кухня вдруг взорвалась. Пока я отъезжал от дома, дождь превратился в ливень. В зеркало заднего вида я наблюдал, как дом полыхает, словно свеча, под чёрным небом, прорезаемом молниями. На Лейк-Роуд стояли другие дома и коттеджи, но никто не выходил на улицу во время грозы, а если кто и смотрел в окно, то заметил лишь размытое пятно в форме автомобиля, да свет фар. Я выехал из Касл-Рока и направился в Харлоу. Дождь ослабел, затем перестал. Прежде чем солнце скрылось за горами Нью-Хэмпшира, в зеркале заднего вида я заметил радугу. Потом солнце зашло, и радуга погасла, как неоновая вывеска. На ночь я остановился в мотеле в Гейт-Фоллз, а на следующее утро поехал в Портленд, в общежитие, где я жил, когда работал в «Темп-О». На окне висела табличка о сдаче комнаты внаём. Я позвонил и ответила миссис Блейк.

– Снова ты.

– Да. Судя по табличке у вас сдаётся комната.

– Верно. Но это не твоя бывшая комната. Она на третьем этаже и без кондиционера.

– Она дешевле, чем на втором?

– Неа.

– Я согласен.

На следующий день я вернулся в «Темп-О» и снова получил работу. Я не собирался тратить слишком много времени у миссис Фробишер, но хотел иметь работу, когда придут копы. В комнате отдыха сидел Пирсон. И Диана. По телевизору шло какое-то ток-шоу. Диана криво улыбнулась мне и сказала:

– Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом.[91]

Пирсон уткнулся в газету, прочитанные листы валялись вокруг его ботинок. Он бросил на меня взгляд и снова закрылся газетой.

– Значит, ты вернулась, – сказал я Диане.

– Как и ты. Не сложилось у Элджина?

– Какое-то время получалось, потом – нет. Он начал чудить, когда его эксперименты не удавались.

– И вот мы здесь. Все дороги ведут в «Темп-О».

Вошла миссис Фробишер.

– Кто хочет поработать в «Брюн и Кэткарт?» – Не дожидаясь ответа, она указала на новенькую незнакомую мне женщину. – Ты, Жанель. Живо.

Пирсон закончил читать местные новости в газете, и я поднял её. Внизу первой страницы была заметка с заголовком: «ЖИТЕЛЬ КАСЛ-РОКА ПОГИБ ПРИ ВЗРЫВЕ ГАЗА В ДОМЕ НА ОЗЕРЕ “ДАРК СКОР”». Далее говорилось, что дело расследуется как несчастный случай или возможное самоубийство. Упоминалось, что из-за сильного дождя огонь не распространился.

– Вот дерьмо, мой предыдущий босс мёртв, – сказал я и показал Диане газету.

– Не повезло ему, повезло тебе. – Она прочитала статью. – Он и правда был самоубийцей?

Мне пришлось поразмыслить над этим вопросом.

– Я не знаю.

Следующий день я провёл в суде. Вернувшись в общежитие, я застал в вестибюле двух полицейских. Один был в форме, другой в штатском – детектив. Они представились и спросили, как долго я работал на Элджина? Я рассказал им то же самое, что Диане – мол, Элджин стал слетать с катушек, когда его эксперименты шли не по плану, и я ушёл. Да я жил в гостевом домике, но съехал, когда бросил работу. Нет, меня не было там во время взрыва дома. Меня спросили, не знаю ли я человека по имени Бертон Деверо? Я ответил, что мне знакомо это имя – оно было в списке испытуемых. Но его самого я никогда не видел. Детектив оставил мне визитку и попросил позвонить, если я что-то вспомню. Я сказал, что позвоню. Затем я спросил, верит ли детектив, что Элджин покончил с собой?

– Вас это удивляет, мистер Дэвис?

– Не особо.

– Он включил газовую плиту, а на том, что осталось от кухонного пола, мы нашли расплавленную зажигалку. Что вы сами-то об этом думаете?

Я думал, что достаточно проницательный детектив мог бы задаться вопросом: почему остатки зажигалки найдены на кухне, если сам Элджин находился на кушетке для испытуемых в бывшей столовой? Но, видимо, этот детектив был не из проницательных.

Я проработал в «Темп-О» до сентября, потом уволился и переехал в Небраску. Не было причин выбрать именно Небраску, я ехал куда глаза глядят. Временно устроился на ферму, на один из тех огромных агрокомплексов, и бригадир предложил мне остаться даже после сезона сбора урожая. И вот я здесь. Шумит снежная буря. Шоссе I-80 перекрыто. Я сижу за столом и думаю о галактиках за галактиками. Через пару минут я закрою блокнот, выключу свет и лягу спать. Шум ветра убаюкивает. Иногда мне снятся джунгли и люди, кричащие в огне. Иногда в огне кричат женщины. Дети. Nahntu, кричат они. Nahntu, nahntu. Это хорошие сны. Вам трудно в такое поверить, но это правда. В плохих снах я стою у зелёной двери красного дома. Если я попробую открыть дверь – она откроется. Я это знаю. Как знаю и то, что однажды войду в дом и встану на колени у двери в гостиную. Nahntu, закричу я, nahntu, но когда придёт этот последний сон – пощады не будет. Не для меня.

Вспоминая Кормака Маккарти и Эванджелин Уолтон