Вальпургиева ночь

Приключение второе: Вийка, упыри и Главный Инквизитор

— …безрезультатно…— видимо, это сказал бы Ленечка, будь у него возможность договорить. Впрочем, этого мы никогда не узнаем — обозревая ошарашенные лица вокруг него, я не заметила…

Что случилось, никто так и не понял. Еще секунду назад мы все, сгрудившись над картонным ящиком из-под болгарского лечо, наблюдали, как шаловливые ручонки Тяпы и Ляпы роются в его содержимом. Вот корявые лапки вытащили железный ящичек…

А теперь мы, все такие красивые и загадочные, стоим, переминаясь с ноги на ногу, в совершеннейшей грязи, видимо гордо считающейся дорогой. (Или я не я, или это не след от велосипеда. Четырехколесного, судя по всему. Причем это особая модель — с растопыренными колесами. М-да, мадам Холмс, вы, конечно, можете хоть ушами землю рыть, но банальная женская интуиция нагло мне подсказывает — не велосипед это, а что-то похуже, вроде телеги.)

Дорога с грязевым покрытием не совсем заметно проходила аккурат посередине поля, в меру заросшего травой и зелеными сельскохозяйственными насаждениями. Воздух был неприлично свеж и столь же неприлично припахивал деревней. Поле, русское поле расстилалось на многие километры вокруг! Только очень вдали виднелось что-то похожее на неуклюжие запятые домиков.

В воздухе рядом со мной мелькнуло нечто бело— голубое, до аппендицита знакомое. Я скосила глаза — Ула в глубоком обмороке плавал вокруг меня, как дохлый толстолобик. В том смысле, что кверху пузом.

Из-за Мишкиной спины показалось бледненькое и перепуганное личико Виталиса. В ручонках бывший паж, а теперь Помощник моей Мишани, сжимал мелкую гитарку, сам весь такой в белом (хреновый прикидец, кстати, штанишки ни разу не подрублены). И с этим тоже ничего не сваришь…

— Юлия Секунда, перестань таращить глаза, как жертвенная овца, и соберись наконец! — прозвучал гневный вопль из-за спины Тяпы.

— Кто из нас Секунда, мы еще разберемся! — вторил ей такой же пронзительный голос.

В районе Тяпы-Ляпиных спин материализовались две абсолютно одинаковые девушки, архитектурно замотанные наподобие римских статуй в тряпочки, с высокими рельефными прическами. В руке у одной был жезл, у другой свиток.

— Сколько раз повторять — мне носить имя Юлии Примы!

— Ой-ой, такой ослице и быть Примой! Позор славной семье Макакциев!

Вот подвезло-то! И эти две клюшки с порога в свои личные перетирки кинулись! А то, что мы стоим в какой-то сомнительной грязи по самое-самое, никого не колышет. А стояли мы красиво — скульптурно, хоть сейчас на Красную площадь! Миня моя, как обычно, — глаза по шесть копеек, остальное все в глубокой нирване. Тяпа и Ляпа в кои-то веки молча любуются деревенским пейзажем, глаза у них потихоньку начинают сползать с темечка, но, как говорится, «путь далек до Типпе-рери…». Сюнневе в домашнем халатике с рыбками и веселеньких шлепанцах с громадной ромашкой меланхолично переступает с ноги на ногу. И я в центре просто как мать-Россия, в маечке с надписью: «Убей бобра — спасешь дерево!» и драных джинсах безо всяких надписей (в принципе, там и писать-то было уже не на чем).

Положение спас брюнетистый мачо-мучачо, в диком припадке выскочивший из-за спины Сюнневе. Все аж вздрогнули от его воплей, Сюнька даже не почесалась.

— О Мадонна, о Святая Дева! Что случилось? Мы погибнем, мы все погибнем! Хватит! Сорок лет из-за этой отмороженной я провел черт знает где, прости Мадонна! О мама, где меня носило, себе и представить невозможно! Там не слышали о равиолях, о мама, о твоих божественных равиолях! А слово «пицца» эти кукурузники рифмуют только с «утопиц-ца» и «застрелиц-ца»! А вообще вы все влипли, — добавил он неожиданно спокойным тоном, переходя от итальяно драма к деловому обсуждению деталей. — Так что давайте шевелитесь, вам до темноты надо добраться во-он до тех славных домиков. О Мадонна миа, да не стойте же вы, как пробка в узком горлышке.

После таких воплей все как-то опомнились. Миха даже голос подала:

— Что-то случилось?

— Да, у меня пицца подгорела! — огрызнулся итальянец. — Случилось то, что не видно! Занесло вас опять куда-то, а меня вместе с вами.

— Не куда-то! — подал слабый голосок очнувшийся Ула. — А в 1818 год, в окрестности села Ведьмеево…

Это называется культурно заявить протест…

— ЧЕ-ЭГО? — хором спросили Тяпа и Ляпа. — Это еще что за передача «Очевидное — невероятное»?!

— Эй, чувак, у тебя штаны, как у моего папули пижама!

— А это что… за дон Макароне?!

— А чего вы все летаете?!!

— МАМА!!! — орали мы уже все. Громко и с надрывом, потому что нервишки после истеричных выкриков Мишкиных братанов отказали сразу у всех.

Из зарослей сорняков, чихая и обиженно потявкивая, выполз Жупик. Ползла умная псина на брюхе, попластунски, вертя лысой башкой в разные стороны. Если бы все не было так грустно, я бы откатилась в дикий гогот. Собакина морда была вся в черных грязевых полосах наподобие боевой раскраски крутых парней из американского спецназа, а сам он весь в зеленом травяном камуфляже страсть как походил на специальную собаку этих самых парней.

Ну все, бравая команда в сборе. Пятеро в чистом поле, не считая собаки и толпы Помощниц и Помощников… Интересно, а эту зондер-команду бес плотных, но громко матерящихся сейчас духов за полноценных считать? Ведь если посчитаешь, с ними и пайкой делиться придется…

Миня сгребла в охапку грязную тушку своего горячо любимого були и застыла, подумывая, кажется, по традиции со вкусом откатиться в истерику. По крайней мере, моргали они с буликом синхронно. И одинаково растерянно…

— А ну-ка лети сюда, рыжий трескоед! — угрокающе вопила одна из римских девах. — На пять двинут ведь отлучились, попросили по-человечески за детьми приглядеть!!!

— А я че? — мазал пятки жиром мой хитрый рыжик. — Я Витю культурненько попросил… Витя, молотом Тора тебе в ухо, ты где был, дубина средневековая?!

— А у меня… у меня поэтическое вдохновение… Я их на Паоло оставил. Ну не думал же, что так случится…

— Мама миа, клянусь Колизеем, я в бессрочном отпуске по состоянию здоровья! У меня срок хранительства продлился на сорок лет безо всякого трудового соглашения, без выплат за вредность, льгот на проезд и банального аванса!!! А-а, вам рассказать, как надо мной измывались мелкие чины изЧерного Департамента?!

— ЗАХЛОПНУТЬСЯ ВСЕМ!!! А не то всех положу как бубликов в духовку!!! — заорала я, не выдержав склочных воплей.

Духи послушались и даже выстроились в шеренгу, слегка прижав уши.

— Значит так, вы, хранители типа… Слушать мою нервную команду! Без моей артикуляции (Миша, верно же?) даже не сопеть!!! Ула, рыжуля, лети сюда, сурдопереводчиком будешь, чтоб до всех дошло! Всем сразу появляться только в экстренном случае (Ула выкатил большие глаза и поставил кудри дыбом), если вдруг вылезете все сразу — изображать хор глухонемых ветеранов древнегреческой сцены (Улик зажал одной рукой рот, второй прикрыл ухо и в таком положении принялся ловко откалывать сиртаки по периметру). Улу оставляю за старшего (рыжий гордо приосанился, продемонстрировал бицепсы, посверкал улыбочкой в шестьдесят зубов), если что — он крайний, его бьем все вместе (Ула стух и изобразил конвульсивные подергивания). И меня слушаться, вон рыжий подтвердит, что в гневе я ужаснее некормленой гидры (Ула истончился, выразительно завернулся в штопор и побелел). — Вопросы есть?!

Толпа Помощников растерянно топталась в воздухе. Шелестели драпировками древние римляночки, тренькали струны Виталисовой гитарки, развевался изящный галстучек итальянца Паоло. Я и сама оторопела от собственной прыти и размаха, но чувствовала, что взяла верный тон — иначе массовой истерики нам не миновать,

— Мой верный Ула Недобитейший из Скальдов! Доложи ситуацию…

Рыжий услужливо вывалил свою амбарную книжицу-шпаргалку и зачастил:

— Ну че сказать, барыня, все как обычно. Мы чуток позагорали — нам черные подляну кинули. Перенесли вас в не совсем далекое прошлое — 1818 год, Россия, слава богу, почти родные места — деревня Ведьмеево, будущий Семипендюринск…

— Чего-о? — заорал, кажется, Тяпа. — Мы чего, в прошлом?!

— Данчик, главное, не облажаться, сувениры и цацки кладем в мешок, потом загоним антиквару…

Минька выпустила бульку из рук и, размахнувшись, отвесила братишкам два филологических подзатыльника (со стороны — внушительно, а на деле — даже не чешутся) и взвизгнула:

— Молчать, вы, огрызки! Мамы тут нету, моя вежливость кончилась!

Тяпа и Ляпа тихонько прижухли. Ляпа уважительно протянул:

— О женщина…

— Поскольку легенду о Вийке знают все, то поясню — сегодня как раз тридцатое апреля 1818 года, то есть очередная судьбоносная Вальпургиева ночь в жизни вашей Семьи, Мишенька. Пока что задача-минимум — добраться до дома Вийки. Там будете решать, что делать с ее персональным услужливым покойничком, а к тому же с толпой упырей, что бродят по округе…

Прекрасно! Михина родня вляпалась, а я не могла утерпеть, чтоб не примазаться! Что мне, своих проблем мало?! Да у меня после майских — первое вскрытие!!! Куратор сказал, что даже даст подержаться за тарокальную пилу… Хотя понимаю, Мишаня без меня не справится. Вон какая у нее поддержка — Сюнька в глубокой заморозке и ребята-акробаты, только и думающие, как бы какое поганое дельце провернуть…

Виталис осмелел и нерешительно вякнул из-за римских драпировок:

— Черные надеются, что с вами что-то случится и, таким образом, они разделаются с двумя самыми сильными ведьмами в роду…

— У мэн-ня ничего нэ осталось! — протестующе завела Сюнневе.

— Мадонна, а кто от Главного ушел, а? Кто сорок лет меня по разным эпохам мотал? Я пересмотрел все громкие процессы над ведьмами, четыре раза седел, о моем перманентном несварении желудка диссертацию написать можно!!!

Сюнневе вдруг зашевелилась, даже чуток заволновалась, я бы сказала, и вдруг завопила, хватанув себя за косы:

— Вспомнила!!! Вспомнила, где была!!!

— От молодец так молодец! — завопила я тоже. — Рада аж по самые волосяные луковички!!! Что за разговорчики в строю?! Дайте же Уле договорить!!!

— Ситуация сложная…— Рыжий серьезнел прямо на глазах. — Потому что неизвестная. Очередной форс-мажор. Пока не узнаем, что конкретно удумали ребята-чертенята, придется попотеть… Поэтому настоятельно советую не топтаться здесь, а двигаться по направлению к деревне. Напоминаю — упыри активизируются по ночам…

Повторять нам не надо, и так понятливые. Мы резво снялись с места и зашлепали по грязи. Мишка тащила Жупика, тот трогательно пристроил брылястую головку у нее на тощем плечике.

Две древние римлянки не переставали выяснять отношения, шепотом правда, но все равно доставали, как две обожравшиеся вареньем мухи:

— Я Прима, а ты — Секунда! Я родилась раньше.

— Ты просто нагло отпихнула меня ногой еще в утробе матери! Я должна была вылезти первой!

— Ну, кто не успел, тот опоздал…

— Чего они собачатся? — спросила я Миньку, будучи абсолютно уверенной, что ответ она знает…

Миха откинула рыжие кудри со лба:

— Видишь ли, в римских семьях родившихся дочерей не мудрствуя лукаво называли по имени отца. Причем всех, независимо от количества. У этих, как я понимаю, папеньку звали Юлием, вот и они тоже — Юлии. Различали дочерей только по порядковым номерам. К имени первой добавляли Прима, второй — Секунда, третьей — Терция и так далее…

— А мы — близнецы! — вклинилась какая-то из Юлий. — И я вовсе не намерена делиться званием Примы…

Я остановилась. Ничего, эту проблему мы быстро решим.

— Эй, ребята! — окликнула я Тяпу и Ляпу. — Кто из вас родился первым?

— Я! — откликнулся Тяпа. — У Янчика окорока застряли, его еще с час из мамки выковыривали…

— Вы, горячие итальянские девахи! — обратилась я к Юлиям. — Кто из вас охраняет Дана?

— Я! — вскинула руку Юлия с жезлом.

— Вот ты и будешь Примой! Все,на этом базар прикрыли, а не то я буду злиться!!!

Сестрички замолкли, видимо обдумывая, честное ли решение я им предложила. Ладно, пока молчат — и на том спасибо.

До деревни мы добрались быстро, с матерком… с ветерком то есть. Еще бы — грязи по колено, да еще и Помощнички все разом вспомнили о своих прямых и непосредственных обязанностях и ка-ак кинутся наставлять нас на тропу истины. Полезные советы и поучения сыпались на нас, как гречка из дырявого пакета:

— Упыри — это не сказка. Упыри — это серьезно. Вот у нас в Древнем Риме…

— …я видел настоящего вампира…

— Врешь, рыжий трескоед! Ты в Риме ни разу не был!

— Roma aeterna!!! Там есть арена одного древнего цирка… Весной там расцветают тюльпаны, а между ними бродят фазаны…

— Паоло, хрен же ты из себя Бедекер[6] изображаешь?! Расскажи лучше детям об упырях!

— Упыро? Вампиро?! О Мадонна!!! Кровососо!!!

— …устроят День донора и отвалят. Хотя вампиры и упыри — это все-таки не одно и то же. — Опять Ула, уж его возмущенное хрюканье ни с чем не спутаешь…

— Я, кажется, сказала ходить по одному и молча! — Я только глаза гневно скосила — все Помощники испарились, сзади трепыхался в воздухе один Ула…

А вот и деревня — красота, да и только, хоть сейчас фоткай и в Третьяковку! Кто там большой и великий сказал, что, мол, в России только две проблемы — дороги и дураки, которые эти дороги строят? В деревне, таким образом, жили только очень умные люди… После тщетных попыток найти хотя бы намек на тропинку мы махнули на это всеми конечностями и радостно забурились в чей-то огород. «Задами бы-ыстренько дойдем! — уверял нас рыжий. — Только быстренько, я сказал… Собак тогда все держали…» Слава богу, что жителей не было видно. Темнело уже явственно, поэтому туземцы тихо сидели себе в избушках, потому как упыри могли ведь и с пути сбиться, к ним завернуть, от Хотяевки-то близко… Номы все равно старались не шуметь, перепрыгивая с грядки на грядку, и вообще пытались как можно меньше обращать на себя внимание местных собачек. Со стороны все, по-моему, напоминало, известный анекдот: «Эстонские разведчики пытались незаметно окружить избу, в которой затаился враг… Посмотреть на это сбежалась вся деревня».

Пока мы топали к избе этой самой Вийки, без приключений не обошлось. А как иначе — это же мы!

Мишка раскисла окончательно.

Жупик пару раз застревал башкой в кротячьих норах, но после того, как один крупненький крот неоднозначно закатал бульдогу лапой по морщинистой морде, Жупик предпочел вернуться на руки к хозяйке.

Сюнневе, устав выскакивать из шлепанцев, сняла их и сунула Ляпе. Тот попытался возникнуть, но Сюнька грозно цыкнула на того: «Неси! А то буду бить рыба!» Так вот она какая, самая страшная финская ругань!!!

Но я бодрячком, впереди планеты-всей, Тараном пру к светлому будущему…

Полинка бодро шлепала по грядкам, мурлыкая себе под нос: «Ой, мо-ороз, моро-оз, не мо-орозь меня-а, а я… уже и та-ак отмороженна-а-я». Я с завистью поглядывала на нее, неохотно переставляя ноги и перепрыгивая через ямы и кротовины. Да Полли хоть в Африку к крокодилам отправь, она и там не растеряется!

— Ми-иня, шевели ножками! Что к земле гнешься? Прынца из капусты хочешь выковырять?

— Стоп! Пришли! — Ула затормозил, и мы тотчас же обступили единственного видного Помощника…

Впрочем, уже не единственного. Остальные мгновенно проявились и застыли единым фронтом на заднем плане. Я еще раз мельком подумала о том, за какие же прегрешения мне достался этот недокормленный менестрель (Виталиса уныло полоскало ветром). Вот Ула гораздо лучше… И поактивней как-то, и посимпатичней. Да, что ни говори, нравились мне мужчины с ярко выраженной скандинавской внешностью… Вот и сосед наш новый… Кстати, почему его нет с нами? Видимо, наверху решили, что он будет лишним на этом большом празднике жизни. Положительно, мне не везет…

— Изба! — Ула на всякий случай еще и пальцем потыкал в направлении большой, несуразно выстроенной избы со множеством пристроек и маленьким задним двориком, плавно переходящим в огород, на котором мы и стояли.

Мы переглянулись. И что? Ну постучимся… «Здрасьте, мы из будущего. Вот, запачкались немножко, можно у вас тут обсохнуть… тетя Вия?!»

— Надо постучать! — догадалась Сюнневе. Проста дева, как паровозик…

Стучать не пришлось. Дверь заскрипела, мигом распахнулась, и на двор выскочила рыжая босая молодка в длинном черном платье. Голосом не менее зычным, чем у тетки Розы, она заорала:

— Так и растак, что стоите тут, красуетесь, как куры перед петухом?! Быстро в избу, пока не видел никто!

Ула ошарашенно потух. Мы от неожиданности тоже застыли на месте. Очнулись только, когда молодка начала мощными пинками загонять нас в избу.

— Стоят, ох господи, стоят… Не хватало еще, чтоб завтра нас всех в избе спалили за бесовство! Мол, сама Вийка — ведьмачка чертова, дак еще и бесенят к себе на посиделки притащила…

Пролетев сенки, мы ввалились в просторную комнату, слегка задымленную, но хорошо освещенную. Там и сям были прилеплены горящие плошки, а в окна било закатное солнце. Боязливо глянув в окно, Вийка быстро задула огоньки и повернулась к нам. Мы плотной массой сгрудились у дверей — я с Жупиком одесную и Полли ошуюю на переднем плане. Тяпа и Ляпа робко дышат, Сюнневе, присев на корточки, невозмутимо играет с худой черной кошкой.

С лавки поднялась невысокая плотная фигурка. Оказалась — старенькая бабулька, ровесница еще, может быть, райскому яблочку. Сверкнув на нас неожиданно яркими зелеными глазками, бабка скрипнула:

— Чего встали, садитесь… гости дорогие. — И бабуська захрипела, как старинный матричный принтер. Похоже, смеялась.

Мы озадаченно переместились на лавку возле стены. Нас что, ждали? Ни Вийка, ни бабка Варвара (так, по-моему, звали старую ведьму) не казались удивленными нашим появлением. «Все чудесатей и чудесатей…»

Тяпа и Ляпа, поняв, что есть их на обед не будут, быстро освоились.

— Смотри, Янчик, печка…

— А что в печке-то? Даня, чуй, там же кура!!! Может, две…

Бабка раскурила черную, как головешка, трубку и, задымив, захрипела дальше:

— Думала, блажит Вийка… Какие к нам гости, кроме попа да болезных? Ан нет, — родня пожаловала… Занесло же вас, ребятки…

— Карты читала, в воду глядела, — напевно продолжила Вийка, накрывая на стол. — Взъелась на нас темная сила… Вон вас откуда забросило. Садитесь, поешьте, потом подумаем, что делать дальше.

Данчика и Янчика дважды уговаривать не пришлось — метеорами мои кузены метнулись за стол. Полина с Жупиком тоже не отставали. Сюнневе потянула меня за полу сарафана:

— Поедым, что л-ли?

Но мне есть совсем не хотелось. Присев на лавку и глядя, как работают челюстями мои кузены, я принялась расспрашивать Вийку:

— Что же, вас совсем не удивляет наше появление?

— Э-э, милка, — хмыкнула ведьма, покрывая голову темным платком. — Я такого навидалась уже, черта лысого и того видала, что дивиться своей родне, хотя бы и из будущего… Кстати, эти два оглоеда, ай тоже наши?

Я кивнула:

— Мои двоюродные братья. Только Полина нам не родственница, она случайно попала…

— Я человек посторонний, — поддакнула Полли, грызя соленый огурец, — в случае чего понятой могу выступить.

С полатей послышался хриплый кашель, потом что-то заскрипело, и к нам спустился высокий худой мужчина. Выглядел он неважно — лицо бледное, под глазами синяки; сам еле двигается…

Шаркая ногами и держась за бок, мужчина (судя по всему, это и был Янко-литвин, Вийкин муж) заковылял к двери.

— Ты куда? — вскинулась Вийка, засверкав глазами.

— До ветру я…

— От убогий же! Да тебя ж унесет этим ветром… Давай ведро принесу!

— Что ты, Виюшка…

Подскочив со скамьи, Вийка бросилась к мужу. Вместе они вышли в сени. Мы деликатно притворились, что ничего не слышали.

Варвара вздохнула, выдыхая колечко дыма:

— И вправду убогий… Хорошо ему бока-то наломали; прости господи. Уж с год лечим травами да заговорами, никак не отойдет. Эх, жалко Ханна, сестра моя, померла. Вот та хорошо травами лечила, покойников у смерти отымала. А у Вийки этого нету, да и я не умею. А Ханна, та — да, та много чего умела. Эх, рано к Господу-то она отправилась. Только-только ей сто лет справили, ей еще бы жить да жить… Когда ж она преставилась? — Бабуля принялась деловито высчитывать что-то на пальцах. — Ага, аккурат когда моя девка Польку нам подкинула, тому уж лет двенадцать.

Я уже ничему не удивлялась. Просто предпочла не думать о том, сколько же лет самой Варваре, если ее столетняя сестрица преставилась двенадцать лет назад. Читала я про эту Ханну — действительно, она была одной из самых сильных травниц в роду. После нее осталась куча таких невообразимых рецептов, что приходилось только диву даваться, как она лечила такими зельями. Но лечила же…

Из темного угла послышался хрипловатый, но явно детский голос:

— Не двенадцать… Я бабку Ханну еще помню.

Ляпа подавился куриным крылышком:

— Че за засада?

На лавку рядом с Сюнневе взгромоздилось странное существо. Существо было одето в просторную рубаху, длинные вязаные носки и вид имело настороженный. Я открыла рот от удивления — вот уж не думала, что в нашем роду когда-то, могли родиться такие… Юная ведьмочка, еще настолько маленькая и угловатая, что не сразу поймешь — мальчик это или девочка, имела внешность для рода самую нетипичную. Она была смуглой, черноволосой и черноглазой. Причем глаза были именно черными, а не какими-нибудь темно-карими. Остановив на мне блестящий угольно-черный взгляд, девочка мотнула головой (из-за ворота выскочили две темные косицы) и спросила:

— Ба, они че, все сожрут или ты и меня покормишь?

— Што, ноги отсохли? — заворчала Варвара. — Чай, не больная, корыто не разевай, сама пододвигайся да лопай.

Сюнневе пододвинула девочке миску. Та, залустив туда руку и выудив вареную картошку, невозмутимо принялась жевать.

— Вот бесово отродье, — беззлобно вздохнула бабка Варвара.

— Ба, не злобься, — пробубнила девочка с набитым ртом. — Всеравно ты меня любишь…

— У-у, головешка. — Бабка Варвара для виду погрозила девочке пальцем. — Вот ведь хитрюга! Не наших она кровей, а все равно родная. И довелось же Таирке, девке моей, с этим… чертом спутаться!

— Он не черт, — поправила Пелагея бабушку, одновременно прицеливаясь Тяпе в лоб костью, — он — князь…

— Князь! — возмущенно фыркнула Варвара. — Сроду о таких не слышала… Глаза-то у него желтые, как у кошки, были да зрачки, чуть что, так вытягивались. Ты молчи, ворона, тебя еще не было, а я все помню-у!!!

— Вот закаркали опять! — заорала Вийка с порога, затворяя дверь и помогая Янко сесть на лавку. — Тетка Варвара, доколе девку мучить будешь? Скажи лучше, где у нас семена папоротника лежат…

— Да там и лежат, в чулане на верхней полке, — проскрипела бабка, опять принимаясь за трубку. — За каким они тебе сдались?

Вийка не отвечала, старательно укутывая ноги Янко теплой дерюжкой.

— Куды собралась, кликуша блажная? — повысила голос Варвара. — Ай на кладбище собралась, дура литовская? А мне за мужиком твоим задохлым смотреть до конца лет моих прикажешь? Хватит того, что и девка на мне!

— Сказала — пойду, значит, пойду. — Вийка упрямо вскинула подбородок. — Может, еще и отобьюсь…

— Виюшка…— прошелестел Янко.

— Крокодилица, прости господи! — пыхнула трубкой Варвара. — Не пушшу!

У Вийки нервически задергался уголок рта, совсем как у тетки Розы. Мы поняли, что пора вмешаться. Но что мы могли сделать?

— Девица Михайлина! — зашептал Виталис мне на ушко. — Идти на кладбище следует вам, а не Вийке. Так нужно…

— Мне одной?! — завопила я на всю избу.

— Нет, можете взять остальных, если согласятся, но вы — самая сильная…

Так, понятно. Опять я и опять… Впрочем… Я глянула на тихо кашляющего в углу Янко и бледную Вийку и замялась. Картина, конечно, трогательная, но неужели я чем-то могла помочь? Я даже ужасы смотреть по телевизору боялась, всего «Графа Дракулу» просидела под одеялом, боясь и ресничку высунуть. Что ж делать, как мне справиться с толпой упырей?

Полина решительно отодвинула тарелку и громко заявила:

— Чего за проблемы-то? Мы и пойдем с упырем на стрелку, а вы, гражданочка, в вашем-то очевидном положении (Виска слегка зарумянилась) сидите дома и пейте валериану.

— Чтой-то она говорит? — Вийка всплеснула руками. — Как же я вас пущу-то, вы ж еще дети малые!

— Обижаете, тетенька! — Тяпа прислонился к стене и похлопал себя по круглому пузу. — Я еще ходить не умел, а такое отмачивал, что мать моя орала: «Это не ребенок, это акуленок!»

— Но это же УПЫРЬ! С ним сложно справиться даже очень сильному колдуну!

— Настоящие упыри, — изрекла Полина, вставая, — работали в моей школе. И я вышла оттуда живая и даже местами здоровая. Так что ваших-то мы быстро на лопатки откинем…

Сюнневе педантично составила посуду на столе в одно место и сказала:

— Ми здесь неспроста. У меня совсем не осталось силы, но я по-прежнему вижу… Ми должны пойти.

— Мы идем вместо вас, тетя Вия! — Я даже встала, осознав торжественность момента. — Только… у нас нет ничего, дайте нам хоть соли, чтобы круг очертить.

Вийка еще попыталась нас отговорить, но было видно, что делает она это только по необходимости. В самом деле, на ней сейчас держался весь дом, да и, кажется, она и вправду… беременна, а мы… но ведь неспроста же нас сюда забросило. Сюнневе вообще держалась с потрясающим спокойствием. Обшарив полки чулана, финка выгребла оттуда все нужное, старательно увязала в мешочки и вообще та-ак приготовилась, что мне даже стало завидно. И откуда она все знает? Ведь пропала девятнадцатилетней девушкой, неужто на каких-нибудь курсах для ведьм все сорок лет училась?

Натягивая какое-то Вийкино платье (не думаю, что упыри оценят халатик с кислотными окуньками) и раздолбанные башмаки, Сюнневе нас поучала:

— Упыря не бояться, пока мы в круге, он нам ничего не сделает. Микелина его только чуть-чуть стукнет психокинезом, чтоб залез обратно и не показывался. А я заговор отводящий почитаю… Дан и Ян,нэ вздумайтэ его ловить и в мешок класть!

— А че, нельзя, что ли?

— Дома в зоопарк загоним!

— Бабла срубим…

— Предкам подарок к годовщине свадьбы купим…

— А то отец знаешь что мамке готовит…

— Ой, обмочиться со смеху…

— «Камасутру» на латынь переводит…

— И перевод все время на диване забывает…

— Мамка, когда в первый раз увидела, хохотом чуть все стекла в доме не повыбивала…

— Прикинь, как патер мучился с подписями к картинкам?

Я представила себе, как дядя Алексиус, в своих вечных очках и пушистых тапочках с осликами, с высунутым языком корпеет над «Камасутрой», обложившись русско-латинскими словарями… То-то тетку последнее время ни с того ни с сего на хохот пробивает!

На дворе меж тем уже основательно стемнело, да и похолодало. Вийка, кутаясь в теплый вязаный платок, вышла нас проводить до калитки.

— До кладбища недалече… налево до околицы, а там по тракту. По правую руку рощица, а за ней и погост. Ох, чада малые, боязно мне вас отпускать. Ну как с вами что случится?

Мы старательно успокоили Вийку, хоть самим было страшновато. Спокойнее всех держалась Сюнневе. Можно подумать, всю жизнь с упырями разбиралась…

Стоило нам отойти от дома, яркими фонариками засияли наши Помощнички.

— Во что детей втягиваем?! — орала какая-то Юлия.

— Молчи, мартышка, сказано — вести на кладбище…

— Чтобы сразу закопать было где? — Это Полина храбрится.

— Давайте проясним ситуацию. — Это Ула, ярче всех светясь, размахивает своим талмудом. — Значит так, что на кладбище произойдет — нам неизвестно. Но этот упырь не такой уж и простой, так что будьте начеку. Главное — его разговорить…

Полинка хмыкнула:

— Ага, за жизнь перетрем… Что это у вас, товарищ упырь? Ух ты, вторая степень разложения и воняете соответственно… дезодорантик могу присоветовать!

— Так я не понял, он нас кусать будет или нет? — подал голос Тяпа (или Липа, фиг в потемках разберешь, гнусят одинаково).

— Упырь — это не обязательно вампир, — наставительно произнес Ула. — Упырем в России называли ожившего мертвеца, при этом сами по себе упыри из могилок не выскакивают. Для этого надо их позвать, что и сделала нечаянно ваша, Мишенька, родственница. Иногда упыри могут нападать на людей, но это если они слишком долго бродят по земле… и, скажем так, проголодались.

Ой, не надо! У меня коленки и так заходятся в мелкой дрожи. Нет, не получится из меня ведьма — мне уже сейчас в обморок хочется хлопнуться. Вон Сюнька, энергии — пшик, зато храбрости выше макушки.

— При этом странно то, что упыря ваша родственница специально не звала, — продолжал Ула. — Может быть, за всей этой ситуацией стоит нечто большее, чем банальное упыриное одиночество… Вам нужно быть крайне осторожными, особенно тебе, Миша. Нужно помнить о Черных Инквизиторах…

Беспокоиться было положительно не о чем. Я слишком долго жила на этом свете, чтобы бояться какого-то там упыря. Теперь, когда я все вспомнила… В самом деле, мне довелось пережить столько, что ночь на кладбище в компании ожившего мертвеца представлялась мне чем-

то вроде задушевной беседы. Жаль, что силы у меня не осталось. Но я сама так решила, теперь нечего плакать и хватать себя за косы. Зато я, смогу прожить еще одну жизнь. И прожить ее нормально. А этого стоит вся моя сила…

Микелина, конечно, еще маленькая. В ее-то годы обрести такой дар — это слишком серьезно. Помню сама, как орала, когда карты начинали со мной разговаривать…

Забавный рыжий крепыш в веселых штанишках что-то говорит о Черной Инквизиции. Ну с этой-то организацией я успела хорошо познакомиться, слабые места и y них есть, сладить можно. Только бы Микелина не растерялась… Безее силы мне не выстоять.

Смешные они, все эти ребятишки. Такие боевые, особенно Полина. С нее станется еще самой пощупать упыря, проверить — настоящий ли… А за братьями вообще глаз да глаз нужен, по-моему, они всерьез обдумывают план похищения упыря с последующей продажей. Интересно, они думают о чем-нибудь еще, кроме как заработать деньги и досадить Микелине?

Паоло весьма некстати занервничал, шепча мне на ухо:

— Синьорина, ты опять нарвешься! Ох, чует мое сердце — нарвешься! О Мадонна, а мне опять по морде надают!!

Нервный он, мой Паоло, истеричный не в меру. Одно слово — итальянский темперамент. За что мне его подобрали? Нет чтоб дать спокойного финского парня… Как вспомню, какие сцены он мне закатывал, пока мы с ним от этих охотников на ведьм улепетывали! Правда, когда его поймали, мне стало даже скучно…

Показалась луна. Ну хоть какое-то освещение… давно уже на Вальпургиеву ночь я не видала луны. Эта, правда, какая-то странная, вся в красных пятнах, как младенец в краснухе. Говорят, что кровавые пятна на луне — плохой знак, но я этому верить — не склонна. Папочка после контрабандной водки и не такое видел: и синие руки на стенах, и глаза на потолке…

И даже собачий вой, такой дружный и слаженный, ни о чем не говорит…

— Сюня! — всхлипнула Микелина, подбираясь поближе и хватая меня за руку. — Сюнь, это волки?

— Милая, — спокойно ответила я, осторожно отцепляя ее потную ручку от своего локтя, — настоящие волки уже бы тебя обгладывали. Они воют, так сказать, после… А это, похоже, окрестные псы на луну собачатся.

— Луна в кровавых пятнах! — продолжала Мика.

— В глазах рябит, деточка, — отрезала я. Не хватало еще детей пугать… По правую руку, как и говорила Вия, постепенно нарисовалась рощица, в глубине которой недвусмысленно так темнели кресты… Микелина повисла у меня на руке обморочной треской. Я встряхнула девочку:

— Соберись! С такой-то силой, как у тебя, бояться нечего…

— Я так и не поняла. — Это Полина, ее бодрый голос. — Мы чего делать-то будем? Бац-бац, наваляем упырю в табло? Какой там вообще сценарий?

— Посмотрим, — серьезно ответила я. — Главное — никому не выходить из круга…

Кладбище оказалось достаточно большим. По крайней мере, кресты торчали кругом, куда ни кинешь взгляд, и терялись далеко во мгле. Идя по следам колес и ориентируясь на развороченные ограды и сломанные кресты (это Вия улепетывала от толпы мужиков), мы наконец отыскали могилу некоего… Федора Костомарова — кажется, именно это имя называла Вия. Могила выглядела почти заброшенной, надпись на плите читалась с трудом, крест вообще уныло клонился на сторону, и, если бы не подозрительно свежие кучки земли вокруг, я бы решила, что мы ошиблись.

Не мешкая, я принялась сыпать соль по кругу. Круг решила сделать достаточно большим. Знаю я этих деток, сейчас стоят, а потом — ой, ноги затекли, ой, а можно на плитку присесть, ой вредная Сюнька, чего жилплощадь такую маленькую нарисовала… Соли хватило впритык, но хватило. Разбросав вокрут семена папоротника (на всякий случай, они покойника с пути собьют, заморочат, если вдруг удирать придется), я еще раз окинула взглядом круг. Вроде все нормально, круг замкнут со всех сторон… Теперь только ждать.

Помощники сбились вокруг нас, ярко мерцая. От этого было почти светло, по крайней мере, нужная могила была достаточно ярко освещена.

— Что теперь-то, Сюня? — робко спросила Мика, по-прежнему пытаясь схватиться за мой подол.

— Ждем! — Я, скрестив ноги, уселась на мешок. Холодновато, конечно, но что-то мне подсказывало, что ждать придется долго…

Дан и Ян, не раздумывая, хлопнулись на землю рядом со мной. Полина и Мика остались стоять… Жупик подумал и заполз ко мне на колени, без ошибочно определив самое теплое и уютное местечко.

Луна медленно пятнела, вот уже и весь диск багрово-красный, как хороший помидор. Воздух пропитан сыростью. Интересно, почему это на кладбищах всегда какая-то влажность ощущается? И ветер какой-то неприятный, щекочущий, и листья шуршат, так отвратительно похрустывая. Кресты скрипят, собаки вдалеке воют — в тишине посидеть не удастся.

— Может, анекдоты потравим? — неуверенно предложила Полина. — А то ждать неизвестно сколько…

— До полуночи еще часа полтора, — вмешался рыженький земляк. — Не думаю, что мертвяк раньше наружу полезет. Им тоже законы жанра соблюдать надо… Ночь сегодня антуражная, вполне подходящая.

— В такую ночь, — мечтательно продолжила одна из Юлий, — фессалийские[8] колдуньи слетались на оргии…

— Или собирались на кладбищах… — Чтобы прикусить язык мертвеца… — И передать ему послание для владыки мертвых Плутона…

— Несчастные дурочки…

— Половина из них умирала от заражения крови…

— И несоблюдения правил гигиены…

Мика заверещала. Дан и Янпокатились со смеху.

— Не пугайте девочку, вы, римские кликуши! — строго сказала я. — Лучше расскажите что-нибудь более нейтральное. Может, песню кто споет?

Земляк с готовностью вытащил нечто похожее на удлиненные гусли.

— О! — завопила Полина. — Улька ща про горячих скандинавских пацанов волыну заведет!

— Тебе что, не понравилось в прошлый раз? — обиженно спросил… Улька. (Что за имя для такого большого мужчины?!)

— Понра-авилось! — закивала Полина. — Там такая веселуха была, прикиньте, Ула

конкретно расписывал, кто, когда и кому и каким образом по морде надавал! Там

столько экспрессии! Но, Улик, а про чего-нибудь другое ты петь умел?

Ула засопел, пощипывая струны.

— Вот… может, это? — наконец предложил он и затянул чуть в нос, но приятно…

Как-то утром могучий Тор проснулся…

До хруста зевнул сын Йорд[9], потянулся…

И затряс волосами, застучал бородою,

Молота не найдя рядом с собою!

Вот так собаки, вот прыткие нерпы…

Увели, не оставив даже серпа!

Ну а кто же такой смелый?

Йотун[10] Трюм, от наглости ошалелый!

Кликнул Тор Локи, сына Лавейи,

Тот ушлый ас, тот все умеет!

Погнали к Фрейе, пали в колена:

Дай, асиня, нарядец волшебный!

Слетаем к Трюму, пошукаем трошки,

Не надо ли йотуну перебить ножки?

Полетел Локи, шелестя крылами,

Полетел к йотуну и йотуновой маме…

Йотун сидит, важничает,

С мужиками бражничает…

Ты ли йотун, ты ли рог Аудумблы[11],

Стырил молот у Тора из тумбы?

Я, говорит наглый йотун,

Я взял молот, да, типа, и вот он.

Пока Фрейя мне женой не станет,

Молота никто не достанет…

Полетел Локи, шелестя крылами,

Обратно к Тору и Йорд, его маме.

Тор тряс волосами и стучал бородою,

Щелкал зубами, крутил головою…

Нет, не пойдет за йотуна Фрейя,

Надо мозгами шевелить скорее.

На Тора надели наряд невесты,

В таком виде и топал до места…

Трюм увидал, глядит больным окунем,

Мощна что-то Фрейя для йотуна.

Хитрый Лавейсон вокруг лисой вьется,

Ой да невеста, мол, ждет не дождется…

Только подарок давай сюда, суженый,

Молоток нам в хозяйстве ой как нужен…

Развесил тут уши глупый йотун,

Тащит молот, вот он, вот он…

Тут невеста-то скок из платья,

Как хватит-йотуна и йотуновых братьев!

Ох ужо вам, потомки Имира[12],

Еще у меня вы запросите мира…

Так вернул себе потомок Йорд молот,

А Скальда Недобитого мучает голод,

Отдайте хоть мясом, хоть деньгами,

А по ребрам не надо сапогами…—

плачущим выкриком закончил свое повествование рыжий скальд.

Дети лежали вповалку, корчась от хохота. Даже я улыбнулась. Забавно все расписал певун, да и сыграл недурно…

— Во, Уличек! — вопила Полина. — Умеешь же, рыжий мух!

— Очень интересное вольное переложение песни о Трюме, двенадцатый век, если я не ошибаюсь, — вставила Мика. — Кажется, это поздний слой эддических песен…

— Какой там слой, — засопел Ула. — Ее все так и пели, эту песенку-то. А переписчик вредный попался, ханжа, облагородил по мере возможности…

Глаза у Микелины стали как две зеленые фары (в том смысле, что большие и круглые).

— Да-а?! О, но… тогда это представляет большой научный интерес… Я должна это записать!

— Лежи, где лежишь…

— Не грузи ученостью…— загундосили Дан и Ян.

— Огрызки! — прошипела Микелина.

— Может, сменим тему, — вмешалась Полина. — Вот, вдруг кто еще чего споет или станцует, хоть хип-хоп с выходом? Ула, сколько у нас там еще времени?

— Где-то с час…

— Ну так чего, еще самодеятельность какая будет? — вопросила капризно Полина. — А то я уже так замерзла, что прямо сама готова позвать этого… тухленького из-под земли.

Мелодично зазвенели струны лютни. Переливчато светясь и помогая себе румянцем в обе щеки, в круг вылетел Помощник Микелины, тоненький мальчик в белом. Кажется, его звали Виталисом…

— Могу спеть…— признался он. — Если хотите…,

— Идет, чувак, — милостиво кивнула Полина. — Давай, зажги, порви зал! Но предупреждаю, если че не так — вырубаю быстро!

Виталис провел изящными пальчиками по струнам, сделал мечтательное лицо… Полилась прекрасная мелодия. В унисон заскрипел крест на могиле Костомарова, зашуршала земля…

Ах, в пухлых пальчиках резвушки Греты

Скрываются все прелести планеты…

Как ловко она режет колбасу,

Сейчас ее схвачу и унесу…

Из темноты раздалось вдохновенное подвывание. Виталис осекся и потух. Мы резко развернулись…

На покосившейся могильной плите сидел… мужик. Ну мужик как мужик, в общем, чуть протухший, подгнивший, а так ничего, в хозяйстве сгодится. Обеими руками мужик обнимал крест и хрипловато подвывал в такт звону струн Виталисовой гитарки. Когда Витя от испуга выключился, мужик оторвал романтический взгляд от луны, похожей на колбасу наоборот, и уставился на нас:

— Чего, и все? — кашлянув, осведомился покойничек и стеснительно признался: — А мне так занравилось…

— А мне тоже, — не растерялась я. — Вить, а Вить, ну-к обскажи подробнее, чего ты там с этой фройляйн собирался мутить?

Молчание. Я воздела очеса к небу. Виталис обморочной белой тряпочкой колыхался на соседней ветле. Чудеса, да и только — покойник покойника испугался…

— Извини, мужик, про Грету попозже… А-а ты чего вообще вылез-то? У вас, гражданин, время-то после двенадцати!

— Да знаю я, — потупил глаза предполагаемый упырь. — Только вы тут пели так хорошо, я и полез послушать. Скучно там знаете как… Ну иногда в гости к кому схожу, а так все лежу… большей частью. Левая пятка только отвалилась… Меня и проведывать-то никто не ходит… Я так обрадовался, думал, вы специально для меня поете… А что та молодка-то не пришла, уж до того хороша бабенка! Я своих свистнул, мы всех душегубов-то погнали, а она вона как все повернула…

— Заболела она, смекаешь? — принялась выкручиваться я. Простудилась, голос пропал… ну как бы она тебя молча бы развлекала? А тут мы в гости приехали, она и попросила, мол, не в службу, а чисто типа сердечно с тобой посидеть!

Упырь задумался, посопел:

— А чего круг нарисовали? А папоротник зачем рассыпали? А ведьм зачем привели? У-у, горят, горят глаза-то, как у кошек!!! Тьфу, бесовки!

— Э-э, дядя, ты сам-то рули, не тормози! — влез Данчик (или Янчик).

— Охрана-то какая-никакая нам нужна…

— А ну как ты нас есть станешь…

— Кусать за всякие места…

— А мы еще молодые…

— Нерожавшие…

— Янчик, чего несешь-то, сандаль оторванный?! (Громким шепотом )

— Не знаю, но это всегда прокатывает! (Таким же шепотом.)

— Чем? — прервал нестройное гудение покойник. — Чем мне вас кусать прикажете?

Мужик ощерился щербатым ртом, в котором сиротливо колыхались два коренных зуба. Действительно, дяде давно пора на протертые супчики переходить…

— Нема зубов-то! — пожаловался покойник. — Половина от цинги вывалилась, вторую половину жена моя, Манка Поросиха, мне вилами повыбивала. У-у, дурища! Не видели вы мою Манку-то? Еще та прохиндейка, прости господи! Думает, не знаю я, что среднего нашего, Харитошу, она от заезжего арапа родила. Обгорел на солнышке он, как же… Посреди зимы ить родила, какое там солнышко! Да и чернявых у нас в роду сроду не бывало… Ну, будете вы меня развлекать или нет?

— А тебе чего нэ спится? — спросила Сюнневе. — Все ваши вон тоже бродят по округе… Чего стряслось-то?

Покойник вдруг боязливо оглянулся, поежился:

— Ох и не знаю, красавица, не ведаю… Лежали мы себе тихохонько, души наши летали себе… Вдруг слышу, кличет кто-то. И сила неведомая меня из-под земли тащит! Странно так, душа-то уже давно наверху, а вот поди ж ты… Стоит человек странный, в темном плаще, улыбается так недобро… Чего он сделал — не помню, только с тех пор нет мне покоя. Украл он что-то у меня из могилки-то, вот и не могу я упокоиться— с миром. А случилось это давно, я и остыть еще не успел в могилке-то… А намедни мужики приходят, много их пришло. Хотяевские все, знакомцы. Только синие все, распухшие, вода с одежек ручьями бежит… Воют страшно, говорят, пойдем, Федя, с нами, его найдем, хоть морду набьем… Украл он наш покой, нету мира нашим душенькам, ох, горе горькое…— Упырь пригорюнился, зашмыгал дырками, оставшимися от носа.

— Кто украл? — приподнялась Сюнневе. — Проповедник тот?

— А не ведаю, девонька, они того и сами знать не знают. Горе, бают, великое на том человеке, злоба вселенская. А лет ему ой как много, потому как помереть не может…

Упырек все оживлялся, входил в роль. Оседлав крест, он замахал кулаками, завыл:

— Э-эх, похерил я жизню за копеечку!.. Хоть вы со мной посидите, не бросайте, ноченька-то сегодня какая!

Круглый и жирный, как масло, диск луны плавно пересекла тень женщины с распущенными волосами верхом на метле. Послышался игривый хохоток, и тень исчезла.

— Аринка Косая на шабаш полетела, — со знанием дела прокомментировал упырь. — Каждый годок ее вижу. Опять ведь не долетит, бедовая. Как обычно, в Липатовцах навернется… Ну так что, может, еще чего споете? Дюже душевно малец-то выводил…

Мы все злобно покосились на Виталиса, пребывавшего в глубоком параличе.

— Отрекусь! — злобно прошипела Мишка.

— М-м, дядь, ты не обессудь, пацанчик типа в творческом отпуске… Вот, может, мы чего сообразим?

На первый план решительно выперлись Юльки. Размахивая свитком, Юлия Секунда заявила:

— Я…

— Мы…

— Я и сестрица продекламируем вам отрывки из трагедии «Федра»! Сюжет избитый, переложение наше…

Юлька Первуха приняла томную позу, опершись на жезл, Юлька Вторая развернула свиток:

— Роли исполняют: Федра — Юлия Прима Макакция, кормилица — Юлия Секунда Макакция, остальные по очереди, как придется.

Мишку вдруг скорчило. Да, точно, помню, как она на Новый год страдала над этой самой «Федрой»…

Кормилица, поди сюда, родная,

Сижу и слезы лью, стеная…

Я в пасынка влюбилась, в Ипполита…

Утечь меня, о старое корыто!

Не надо убиваться недостойно,

Обделаем все тихо и пристойно…

Обманом завлеку я Ипполита…

— Не-э, — зевнул упырь, махнув рукой. — У нас барин, помню, любил такой театр показывать. Всех крепостных сгонял обычно… Насмотрелся я этакой тягомотины…

Юлии обиженно испарились, что-то ворча о том, что плебеи все равно не поймут высокого искусства. Я яростно заскребла репу, придумывая, что бы еще такое выкинуть. Со стороны, конечно, представляю, как сюрреалистично все смотрелось. Толпа духов сверху и неплохая тусовочка снизу пытается развлечь полусгнившего упыря. Надо это нам, а? Он вроде чувак мирный, зубами не клацает, сам весь пацифист такой…

Жупик вдруг закрутил лысой головой, вытянул морду вверх и деликатно так пару раз тявкнул. Мы тотчас же задрали головы кверху… ОГО! Вот это спецэффекты… Пятна на луне расползались багровыми потеками, как будто кто банку с вишневым вареньем грохнул… Вот бордовая лужица расползлась во все стороны, совершенно закрыв уютный сырный цвет. По кладбищу поползли дымные красные тени… Так, это что за непристойные намеки, я вас спрашиваю? У них что — до двенадцати территория как кладбище функционирует, а после как район красных фонарей?! Нехилый наезд…

Жупик опять тявкнул, возвращая нас на землю. Мы огляделись. Упырь неожиданно исчез, впрочем, как и все наши Помощнички. Вшестером мы растерянно толклись на небольшом пятачке земли, обнесенном солевой оградой.

— Нэ понимаю…— озадаченно протянула Сюнневе. — Что-то… Здесь какая-то ловушка… Будте осторожны…

— Сюнь, может, пойдем, а? — постучала я финке по плечику. — Вон мужика как от римского театра скрючило, сам отвалил на фиг! Все,миссия выполнена, можем грести валенками к Вийке с чувством исполненного долга!

Но Сюнневе задумчиво трясла рыжими косами и потирала лоб, изображая при этом на личике всю небогатую эмоциональную гамму. Перестраховщица, что с нее возьмешь…

Рядом с крестом что-то затемнелось, зашевелилось… А-а, упырюга в буфет отлучался, типа на антракт. Или в мужскую комнату — галстучек поправить, косточки поддернуть.

Но в красном свете луны рядом с крестом стоял вовсе не упырь. А один оч-чень знакомый нам молодой человек.

— Ленька! — выкатила я красивые глазки. — Ты откуда?!

Леонид стоял, безумно озираясь по сторонам, переступая с ноги на ногу. При этом раздавалось странное позвякивание.

— Ребята…— наконец выдавил он. — Где я? Что… вообще случилось?

Выглядел он уже не так свеженько, как при первом знакомстве. Джинсы выпачканы, рубашка вообще отсутствует, открывая нашим жадненьким взорам накачанный торсик (м-м, сможет ли мой Васенька подняться до таких высот… широт…), волосы растрепаны… На ногах зачем-то цепь чугунная!!! Это я разглядела, когда он подошел поближе. Причем скован пацан был странно — за большие пальцы ног.

— О мама-пилорама! — завопила я. — Лень, ты где так потусил мощно?!

— Вам больно? — запищала подружка.

— Обычай сковывать за большие пальцы ног…— Сюнневе вдруг решила переквалифицироваться в энциклопедиста и порадовать нас небольшой лекцией, но мы ее не дослушали. А жаль…

— Да, пацан, а у нас даже и плоскогубцев не валялось!

— Может, пошарить по периметру?

— Дебил, думаешь, кому в могилку набор «Юный техник» подсунули?!

— Обычай сковывать…

Вдруг налетел мощный ветер. Окончание фразы как Шоколад слизнул… Или Зефир? Путаюсь я в древнегреческой мифологии, даром что Мишка учила.

— Круг! — вдруг истерично воскликнула Сюнневе.

Слева от нее ветер разметал соль — образовался разрыв сантиметров в пять. Финка шлепнулась на колени и принялась трясущимися руками равнять линию. Ветер вырывал соль у нее из рук, белые струйки разлетались вокруг, Сюнневе вдруг начала всхлипывать…

Рядом с разрывом звякнула цепь.

Обычай сковывать за большие пальцы ног известен давно. Так поступали с ведьмами… и колдунами. Потом их подвешивали на специальной лопате над водоемом и окунали в воду. Утонет — значит, невиновен.

Сомневаюсь, что он бы утонул. Я очутилась в большой светлой комнате. Стену прорезали разноцветные стекла витражей, посередине стоял длинный стол с тремя высокими стульями.

Больше мебели не было. Если, конечно, не считать того милого стульчика, на котором я сидела, стараясь не прислоняться к его игольчатой спинке. Хороший, кстати, способ сохранить осанку. Для большей верности я была привязана, а ноги мои украшали грубые деревянные чурки. Ой, вот врут все об изяществе испанской обуви…

Рядом на стульчике поменьше съежился Жупик, боязливо подтянув под себя хвостик и испуганно косясь на иголки. Лапы у него были связаны крест-накрест.

— Жупинька, неудобно тебе, сладенький? — хлюпнула я, отчаянно силясь не раскисать. Полли поблизости не было.

Жупинька почти по-человечески кивнул головой с тоскливо обвисшими ушами.

Леонид задорно, по-мальчишески, вспрыгнул на стол передо мной, поболтал ногами, позвенел цепью. Поморщился, щелкнул пальцами — цепи как не бывало.

— Мерзкий предатель, — с достоинством выговорила я.

Серые глаза с необычно удлиненными внешними уголками (не отвлекаться!) смеялись.

— Вот уж не думал, что ведьме отвести глаза так просто! — усмехнулся он, болтая ногами. — Хотя ведьмы-то из вас никакие. Почему доверили круг делать этой… финке обесточенной? Его же сломать — как плюнуть. Вот если бы ты сделала, тогда… Насладились бы борьбой равных. А так…

Он разочарованно присвистнул и покачал головой.

— Ты кто? — спросила я, изо всех сил пытаясь говорить четко и не выделывать зубами реквием. — Ты — Великий Инквизитор?

— Был им, — отозвался Леонид. — Пока Достоевский не выпендрился. Ненавижу повторы, пришлось сменить титул. Теперь я — Главный Инквизитор, простенько, конечно, зато отражает суть.

Я тоскливо вздохнула, глядя на идеальное, по моему мнению, мужское лицо. Ну почему единственный встретившийся мне обладатель высоких скул, длинного носа, лошадиной челюсти и бычьей шеи, а также бровей вразлет и серых глаз с удлиненным разрезом… Ох, оказался, в общем, инквизитором, мечтающим насадить меня на вертел и поджарить?!

Инквизитор оглядел себя и сдвинул брови:

— Вижу, эта личинка тебя смущает… Отвлекает от мыслей о вечном, к примеру о греховности твоей души…

Бах! С тяжелым стуком тело Леонида свалилось со стола и растянулось прямо у моих ног. М-м, если я все-таки выживу, то смогу рассказывать внукам, совсем не краснея, о том, как мужчины падали к моим ногам.

На столе скалился знакомый упырь. Застенчиво показывая остатки зубов, он кокетливо помахал мне ручкой:

— Здравствуй, девонька, здравствуй, бесовочка… А я вот какой красивый, так тебе больше нравлюсь?

— Совсем не нравитесь, — честно сказала я. Ощущение было такое, что терять уже нечего, так что я потихоньку охамевала. — От вас пахнет… нехорошо.

Дырки носа задвигались.

— Смердю, — грустно согласился упырь.

— Кому сейчас легко? — поддакнула я. — А что же вы… все в чужих телах прячетесь? Свое-то у вас имеется?

— Имеется, — осклабился упырь. — Только сначала его прятать приходилось. Представляешь, все знакомые — глубокие старики, а ты все в одной поре. Потом… иногда необходимо бывает отыскать себе другое тело. Вот как с этим…— Упырь кивнул зеленой вонючей башкой в сторону лежащего на полу Леонида. — Купилась ведь, не заметила, что аура двойная? Ну, согласись, не заметила ведь? А еще сильная ведьма называется… Да твоя тетка Роза меня бы в два счета уделала, как Бог черепаху…— Упырь мечтательно закатил глазные яблоки. — Ах, что за женщина! Сколько в ней шарма, изящества… Не тебе чета, худоба конопатая! Если б не обстоятельства, в кино б, наверное, пригласил или на выставку там какую… Одно жаль — ведьма, а все ведьмы должны гореть на костре!

— А воры сидеть в тюрьме, — механически продолжила я, напряженно обдумывая, что бы еще сказать такого, чтобы Инквизитор продолжал трепаться. Не дай бог, ведь перейдет к прямым обязанностям, что я тогда буду делать?

Сила не работала, это я уже проверила. Неужели у меня отняли дар, как у Сюнневе? Господи, а где же все остальные, что с ними-то случилось?

— Что-то ты морщишься? — недовольно скривил упырь остатки личика. — Ай нехорош?

— А вы на себя в зеркало-то смотрели? — поморщилась я в ответ.

Упырь развалился с грустным вздохом.

На столе сидел высокий мужчина в черном плаще. С таким, знаете, комедийно-голливудским лицом… Длинные волосы до плеч, орлиный нос, пронзительный взгляд…

— А так? — приятным баритоном осведомился Инквизитор.

Я медленно покачала головой:

— Мне хотелось бы видеть… самого Главного Инквизитора.

Тело проповедника медленно сползло на пол растаяло синеватым дымком.

На столе сидел и подергивал явно коротковатыми ногами… обычный дядька с простым лицом, редкой растительностью на черепе и к тому же сутулый. Одет он был в кургузую мантийку, мятое жабо со следами не то яичницы, не то апельсинового сока, коротковатые штаны поверх разбитых сапог.

Голос у него был сипловатый, суетливый.

— Ну раз так хотите…— вздохнул он, почесываясь и нервно поправляя жабо, пытаясь скрыть пятна. — Тогда приступим сразу к делу… С процедурой-то ознакомлены?

— Ни разу! — завопила я. — Требую свидетелей, адвоката, и вообще — даешь открытый процесс!!!

— Баловница, прости господи! — погрозил мне Инквизитор пальчиком, неуклюже и медленно усаживаясь в среднее кресло. Спинка была явно высока для него, не говоря уже о подлокотниках. Он тоскливо огляделся и спросил:

— Может, я все-таки сменю тело?

— Ни за что! — настырно отрезала я, начиная входить во вкус борьбы со страхом, и, припомнив Полину, добавила: — Будьте любезны, без дешевых понтов, пожалуйста.

Инквизитор закивал, раскрыл перед собой растрепанную тетрадь и, скрипя ощипанным гусиным пером, начал что-то записывать. Перо нещадно визжало, разбрызгивая вокруг чернила. Одна темная капля повисла на лбу Инквизитора… Я хихикнула про себя, но сердце сжалось.

Если бы здесь сидел тот эффектный проповедник, или даже упырь, или сам граф Дракула, мне не было бы не так страшно. Все они при своей ужасающей внешности вид имели весьма ненатуральный. А настоящий Страх квот он. Дядечка с самым простым лицом… лицом, которое может стать чем угодно.

— Где остальные? — спросила я, видя, что Инквизитор увлекся правописанием.

Тот гаденько хихикнул:

— У каждого свое испытание…