В тени отца

Глава 1

Пятничная вечеринка плавно подошла к свей кульминации, когда настало время принимать решение: остаться и схлопотать все последствия на пятую точку или тихо-мирно свинтить, не прощаясь с хозяевами. Пара знакомых спин, предпочетших второй вариант, в дверях уже мелькнула.

Обычно я таким вопросом не задавался, ведь когда еще веселиться, если не в юности? Но сегодня, в годовщину смерти матери развлечение шло через силу. Не помогали ни коктейли, ни пущенный кем-то по кругу косячок, разве что голова стала тяжелее.

– Мин херц! Я тут такое услышал! – Сашка Меньщиков плюхнулся рядом на диван, неосторожным движением выплескивая себе на брюки пунш из двух бокалов, которые принес от бара. – Епть! Вот за что?!

– Ну, ты в своем репертуаре! Трудно, что ли, было заранее на стол поставить? – достал из кармана платок-очиститель и бросил ему на колени, – На, помни мою доброту!

– Мин херц! Ты мой мин херц! – обрадовано воспользовался он моим широким жестом, избавляясь от последствий собственной неосторожности. Еще бы! Простите за тавтологию, но те артефакты, что водились по моим карманам, не каждому князю были по карману! Платок сработал как надо, удалив лишь винное пятно. А гораздо более дешевый аналог, принадлежащий Сашке, мог заодно с пятном и краску в испачканном месте свести. А совсем дешевые могли еще и часть ткани захватить. Не всегда, конечно, иначе бы их никто не покупал, но прецеденты имелись.

– Мин херц! Я тут такое услышал! – повторил Меньщиков, приведя себя в порядок.

– Саш, тебе еще не надоело? – раздраженно спросил его в который раз. Фильм о Петре Первом вышел в прокат года два назад, и с тех пор Сашка ко мне только так и обращается. Да, меня зовут Петр Романов. Да, его зовут Александр Меньщиков. Через «щ», кстати, а не через «ш», как оригинала. Но я тому Петру никоим образом не родственник, а иногда так и хочется сказать, что даже не однофамилец! – Шутка затянулась, уже не смешно!

– Мин херц, ты чё? Не с той ноги встал?

– Проехали! – Сашка считался моим другом, но делиться с ним причинами плохого настроения не тянуло, – Что ты там услышал?

– Давно бы так! Короче, я тут подслушал, что Ленка из Б-класса забилась с Тонькой из меда, кто с тобой сегодня переспит. Как тебе новость?

– А которая Ленка? – заинтересовался я, потому что у бэшек их училось целых три, – Титова, Макаева или, упаси господь, Жеренина?

– Фр-р-р! – поскольку Меньщиков не успел закончить глоток, содержимое его рта окатило многострадальные брюки, – Ёпть! – я опять протянул ему отобранный платок, – Какая Жеренина?! Она ж заучка, по таким мероприятиям не ходит! Макаева, конечно! Титова была в начале, но уже ушла давно, как только Маф косяк начал набивать.

– Макаева… – разочарованно протянул я. Ленка Макаева, как и Тонька-медичка, в отличие от недосягаемой Лены Титовой, были известными шалавами, и обе уже успели познакомиться с моим меньшим братом. Ни та, ни другая на роль постоянной подруги не тянули, но эпизодически в моей постели оказывались. Ну, как в постели… Домой я их не водил, ограничиваясь почасовыми апартаментами, или, как сейчас, гостевыми комнатами хозяев вечеринок. Домой я вообще никого не водил, даже друзей-приятелей никогда не приглашал. Из-за отца – он не любил посторонних.

Отец… А ведь он, наверное, ждет меня сегодня…

К черту!

С отцом мы уже давно не ладили, собственно, все пять лет со смерти матери мы с ним не жили, а с трудом сосуществовали на одной площади. И я, что тогда, что сейчас, готов сказать ему в лицо, что это он виноват в ее гибели!

Потому что!

Жена!

Величайшего! – его имя даже в учебнике новейшей истории уже упоминается!

Арктефактора Империи!

Профессора, академика, мирового светила, лауреата туевой хучи премий и кавалера трех орденов!

Не могла!

Погибнуть!

В ОБЫЧНОЙ АВАРИИ!!!

Но ни полиция, ни органы опеки с моим мнением согласны не были.

В двенадцать я впервые сбежал. Полицейский, поймавший меня на вокзале, наотрез отказался сдать меня в приют. А ведь я вопил всю дорогу до дома как порося на скотобойне!

С тех пор у меня появился телохранитель, точнее, надзиратель, – невиданное дело для нашего сонного городишки!

Ко второму побегу я тщательно и планомерно готовился почти полгода – и это несмотря на круглосуточный присмотр и занятость! Нанятый отцом отставной морпех Иван Вершинин изматывал меня тренировками так, что первое время я спал без задних ног, а часы, проведенные в школе или домашней лаборатории, считал за отдых! Но постепенно тело привыкло к нагрузкам, и второй побег состоялся. На сей раз мне удалось пробыть на свободе восемь часов, удалившись от дома на жалкую сотню километров.

К извергу-Вершинину добавилась бывшая наемница Аглая-Кошка.

К четырнадцати годам счет попыток перевалил за два десятка. А количество надзирателей увеличилось до семи. Все они были профессионалами, все чему-то, да обучили меня, но как же я их ненавидел!

Свой двадцать первый побег я запомнил в мельчайших подробностях.

Оторваться от дежурного конвоира и добраться до пригорода? После месяца целенаправленного изучения расписания и маршрутов транспорта? Легко!

Одним незаметным жестом испортить движущий элемент на мотоцикле у главы банды байкеров? Для сына Петра Романова, который его же и придумал? Тьфу!

Починить его?

Ну, типа, та же фигня.

«Ночные волки» (не стану комментировать фантазию их главаря, «ночными волками» звалась в империи каждая третья тусовка владельцев двухколесного транспорта) не отказались подвезти помогшего парнишку до границы округа.

Вокзальный туалет, парик, помада, каблуки, набитый ватой лифчик – до сих пор вспоминать стыдно, но сработало! Я даже ногу ставил и бедрами вилял не хуже модели, не зря же Аглаины повадки высматривал, а потом репетировал ночами! А то, что плечи широкие – так пловчиха я! Джинсы оставил свои, а футболку напялил с портретом Медо – певца и кумира всей женской части империи.

И если бы не тот урод, что привязался ко мне в автобусе, набиваясь в ухажеры, могло бы получиться! Старпер, сволочь, лет сорока, выполз из-под каблука жены и пристал к молоденькой девочке! Как же он матерился, сорвав с меня чертов парик, под которым чесалась потная голова! И как сверкал глазами, когда уже не мог говорить из-за сломанной в трех местах челюсти!

Из «обезьянника» полицейского участка спустя три часа меня забирали Вершинин с Аглаей. Молчаливая Кошка – серьезно, это была женщина, не любящая болтать! – только окинула от решетки оценивающим взглядом, особо остановившись на лице с плохо оттертой помадой, на разукрашенном стразиками и пайетками принте Медо и туфлях с уже отломанными к тому времени каблуками, а Иван покачал головой, доставая из рюкзака нормальные кроссовки, и укоризненно произнес:

– Тридцать косарей, Петя!

– Что? – вскинулся я.

– Тридцать косарей, чтобы все это замять. Тридцать тысяч маленьких серебряных кружочков. Не жалко?

Впервые я задумался, во сколько отцу обходится мое содержание и регулярные поиски. А ведь зарплата семи не последних по опыту бойцов тоже наверняка влетала в копеечку. И эти траты никак не сказывались на нашем быте!

До дома я ехал тихий-тихий, потому что обдумывал новый план

– Я больше не буду сбегать! – первым делом объявил отцу при встрече.

– Мм? – наверняка заранее заготовленная речь свернулась, так и не начавшись.

– Тысяча в месяц, ты убираешь своих надзирателей и не вмешиваешься в мою жизнь!

– И какие же гарантии ты мне дашь? – хмыкнул отец в ответ на мое наглое заявление.

– Если договоримся, то мое слово!

Не путать слово и слово! Как и родитель, я был магом, правда слабеньким, но и он был не особо силен. Впрочем, не представляю ни одного «венценосца» в нашей империи, да и в мире, пожалуй, который рискнул бы бросить ему вызов. Пара идиотов, что так не считала, давно гнила в сырой земле. Их, говорят, даже не сразу на кладбище похоронить согласились – места для самоубийц находились за оградой. Личная ненависть не мешала признавать, что в папани мне достался чертов гений.

Но сильный маг, или слабый, а слово, подкрепленное собственной магией – это серьезно. И отец мне поверил.

Аппетиты всё же пришлось поумерить. Тысяча целковых в месяц – это слишком много для подростка, каким я был тогда. Даже сейчас, при всех своих безумных тратах, я редко когда расходовал больше пятисот рублей – зарплаты очень высококвалифицированного специалиста – просто не на что в нашем городке, а выторговать себе право поездок в столицу или еще куда-нибудь я тогда не догадался.

Семерка надзирателей тоже не до конца исчезла из моей жизни – тот же Иван Вершинин купил себе дом неподалеку, женился на Аглае и открыл в центре секцию рукопашного боя для всех желающих. Дядька Раф – Рафаэль Фатхуллин – остался у нас поваром, за доработку его протеза до неотличимого от натуральной руки он был по-собачьи предан отцу, и тот просто не смог от него избавиться. Да и не захотел, наверное. Дядька Раф даже меня злил меньше остальных, подкупая кулинарными талантами. А что он вытворял с ножами! Песня! Наблюдать за его работой на кухне было истинным удовольствием: точные выверенные движения, ни единого лишнего, а как он готовил!

Еще один из цепных псов – Коняев Коля тоже не ушел, а остался у нас кем-то вроде домоправителя. У Николая была та же проблема, что и у дядьки Рафа, только с ногой. Для отца – две недели расчетов и полдня корпения над протезом, а для бывшего десантника – возможность нормально ходить и жить полноценной жизнью. Отец, кстати, потом свои расчеты и схемы выгодно пристроил кому-то в армейском ведомстве, но туда ушел усредненный универсальный вариант, а дядьке Рафу и Николаю достались эксклюзивные, полностью учитывавшие их личные параметры.

С Коняевым у меня на сегодняшний день сложился холодный вооруженный нейтралитет: он считал меня неблагодарным засранцем и не стеснялся в отсутствие отца поддеть или подколоть (при отце-то он ничего такого себе не позволял), я за словом в карман тоже не лез, но дальше нечастых словесных баталий у нас не заходило. Я же не дурак всерьез лезть с кулаками на взрослого матерого убийцу, если это не учебный спарринг, разумеется. А он слишком ценил отца, чтобы распускать руки на сына нанимателя. Хотя, надо признать, в последнее время Николай все реже пытался меня воспитывать, видать, махнул рукой.

Трех остальных головорезов я тоже изредка видел на улицах, но обычно случайно и издали. То ли они не стремились попадаться мне на глаза, то ли встречи были действительно случайными. Городишко-городишкой, а обитало тут почти полсотни тысяч народу, и вполне можно было кого-то ни разу не повстречать на протяжении всей жизни.

– Мин херц! Ау! – Сашка, устав дожидаться ответа, растопыренной пятерней помахал перед моим лицом, – Ты, чёт, сегодня совсем никакой!

– А? – очнулся я от своих раздумий.

– Мин херц! Ленка и Тонька! Бэшка против меда! На кого мне ставить?

Возвращаться в погруженный в фальшивую тоску дом? Поминать мать в компании ее убийцы? Я что, на самом деле думаю над этой перспективой? Да, гори оно все огнем! Осталось-то продержаться всего два месяца, а дальше, хоть мне еще и шестнадцать, школа закончится, и уеду я в столицу, в университет! В кои-то веки есть плюсы от того, что начал учиться с шести лет, а не с семи, как все. Иначе бы еще на год пришлось здесь задержаться.

– Ставь на обеих! – я хищно усмехнулся.

– Ты чё? Реально?! – но, сообразив, Сашка расплылся в понимающей ухмылке, – Мин херц, ты крут!

– Не стану спорить! – я горделиво приосанился, – И спроси у Мафа: есть еще трава? Я угощаю!

Байк, ведомый нетрезвым телом, вихлял и постоянно так и норовил завалиться то на одну, то на другую сторону. Туман, неожиданно выползший этим майским утром, задачу добраться до дома тоже не облегчал. В конце концов удалось сосредоточиться на разметке и ехать прямо по ней – риск встретится с кем-то в пятом часу утра стремился к нолю.

Накаркал!

Летя в кювет, оставалось только надеяться на личную защиту, не спасшую мать.

«И шлем, придурок, не надел!» – успела мелькнуть мысль перед ударом, выбившим дух.

Повезло.

Ощупывая исцарапанные, но целые руки-ноги, а главное – шею и голову, вынужден был признать – на мне отец не сэкономил. А у байка – его же подарка на шестнадцатилетие – только зеркало заднего вида треснуло. Он даже не заглох, все с тем же едва различимым гулом продолжая работать на холостых.

– Эй! – раздался сверху испуганный девичий голос, – Вы там живы?

– Не твоими молитвами! – огрызнулся я, выдергивая ботинок из жижи, скопившейся у основания обрыва.

– Простите, я вас не видела! – дрожащим голоском отозвалась причина аварии, – И не слышала!

Ну, еще бы! Свои, да и соседей, тишину и спокойствие отец ценил больше всего, поэтому мой байк был оснащен самой лучшей звукопоглощающей защитой, неснимаемой в принципе. Снимаемой, конечно, но когда я убедился, что для ее отключения придется разобрать и переделать полдвигателя, плюнул и оставил как есть. А свет я сам вырубил, потому что в сплошной стене тумана толку от него не было. Но это не мешало мне сейчас злиться на неожиданно выскочившую под колеса велосипедистку.

– Я сейчас спущусь, помогу!

– Стой, дура! – Со своим окриком я запоздал – девчонка храбро ринулась на помощь, поскользнулась на первом же влажном кусте травы и кубарем полетела вниз. Пришлось бросаться наперерез и подхватывать эту катастрофу. И пусть я был тяжелее, но высота обрыва, а также масса, помноженная на ускорение, сделали свое коварное дело, опрокидывая меня обратно в грязь, заставив защиту сработать вторично. – Вот бывают же такие дуры! Какого… ты сюда полезла?! Руки-ноги лишние?!

Во второй раз увяз в грязи основательнее – и упал неудачнее, и дополнительный вес, разлегшийся у меня на груди, сказался.

– Слазь с меня! – девчонка ойкнула и завозилась, поддав коленом по самому ценному, – Ё…! – протяжно застонал я, не имея даже возможности согнуться.

– Ой, простите-простите! – зачастило чучело, добавляя мне локтем по челюсти.

– Замри, коза! – скомандовал я, уже всерьез опасаясь за собственную жизнь – голова все глубже погружалась в отнюдь не теплую жидкую грязь, – Медленно и аккуратно отползаешь назад и в сторону!.. Аккуратно, я сказал! – рявкнул, когда острое девичье колено снова прошло в опасной близости от паха. – Так! Крепко стоишь? – тишина, – Я спросил – крепко? Чего молчишь, твою дивизию?!

– Я кивала! – разобрал я сквозь всхлипы.

Она кивала!!! А сообразить своим умишком, что через забрызганные грязью стекла очков я ничего толком разобрать не могу – это выше ее понимания!!!

С ощутимыми усилиями повторно выбрался из холодной хляби.

– Нда!.. – свет стоящего в конце улицы фонаря в канаву сквозь туман почти не добирался, но и так было понятно, что видок у меня тот еще. Холодная грязная вода текла с волос за шиворот, да и пока лежал, ее под куртку набралось немало. Джинсы на жопе промокли насквозь, трусы тоже, и через пояс похоже еще черпнул, и теперь жижа текла меж ягодиц, создавая впечатление, что я жидко обделался. Идти в таком прикиде домой – верный пересмотр нашего с отцом соглашения. Он еще как-то мирился с моими загулами, а пьяным на глаза ему я старался не попадаться, но такое происшествие без внимания с его стороны точно не останется! И хваленый платок-очиститель тут, пожалуй, бессилен.

Кстати! Потянувшись за чистящим артефактом, оного на привычном месте не обнаружил, а перед глазами как наяву встала сцена: вот Сашок вытирает брюки, вот, складывает аккуратно платок по стрелочкам – только в таком положении он заряжался, а вот… я отворачиваюсь, отвлекшись на шум, а он вороватым жестом складывает его себе в карман! И ведь если напомню завтра, то скажет, что машинально!

Дуреха-катастрофа выглядела немногим лучше меня. Пусть в саму лужу она не упала, но путешествие по склону обрыва для нее не прошло бесследно: подол платья порван, измазан землей и травой, на одном гольфе не хватало завязочки с помпошкой, на рукаве куртки в районе локтя зияла прореха. Девчонка, оглядывая себя, шмыгала носом.

– Не реви! – прикрикнул я на нее, не желая иметь дело с женскими слезами, грозившими вот-вот политься потоком, – Считай, сегодня дважды со смертью разминулась. Один раз, когда я свернул, а один раз, когда поймал. Оба раза могла шею свернуть.

– Ты тоже, – тихо произнесла она. То ли узнала, то ли просто поняла, что я ее немногим старше, но хоть выкать перестала.

– Я? Вряд ли. Давай выбираться отсюда.

Чуть дальше от нас обрывистый склон становился более пологим, и мы, пыхтя (она) и ругаясь (я), вылезли обратно на дорогу. Учитывая, что кроме байка, мне приходилось постоянно подталкивать это несчастье, то к концу восхождения о хмеле напоминало только несвежее дыхание. На кромке дорожного полотна остановился перевести дух и с ужасом заметил, что туман, подхваченный утренним ветерком, постепенно редеет. Ёпта! Как же все одно к одному-то складывается! Под прикрытием тумана я еще мог рискнуть вернуться в таком виде домой, но если он уже здесь в низине расходится, то в нашем квартале, стоящем значительно выше, наверняка уже не скроет! И даже если дядька Раф с Николаем промолчат, то любопытные соседи точно не пропустят такое событие и доложат отцу, еще и приукрасив детали – на нашей улице сплошь жили кумушки, которых хлебом ни корми, а дай только сунуть нос в жизнь других! И вставали они обычно рано-рано, нет чтобы поспать подольше!

Брошенный велосипед валялся на обочине. Из опрокинутой банки, стоявшей раньше в корзине у руля, на землю натекла приличная лужица молока, которое нагло лакала приблудившаяся кошка. Девчонка при виде этой картины опять собралась реветь.

Дура! За одно утро дважды чуть не попрощалась с жизнью, а собиралась устроить трагедию из-за пары литров молока!

– На! – выгреб из кармана мелочь и протянул плаксе, – Купишь еще.

– Ты что?! – отпрянула она.

– Из-за меня же, – мотнул головой на причину слез и брезгливо поморщился, когда грязные пряди хлестнули по лицу.

– Пойдем ко мне, отмоешься хоть немного, – произнесла она, затравленно глядя на протянутые монеты.

А это мысль! Ухватил девчонку за руку, насильно вложил в холодную перепачканную ладошку деньги и скомандовал:

– Веди!

Ехать оказалось недалеко – буквально три дома. Запустив меня в еще теплую со вчерашнего вечера баню, девчонка исчезла, пропищав, что скоро вернется. И на фига она мне? Спинку потереть, что ли? Но вскоре забыл обо всем, добравшись до теплой воды. Кайф!!! На отходняке, да еще пока двигался, не замечал, как продрог, а тут разом застучали зубы, и с ног до головы покрылся мурашками.

На приведение себя в порядок потратил все остатки воды из нагретого бака, домываться и полоскать одежду пришлось в холодной. Кожаную куртку, как мог, оттер хотя бы снаружи, рубашку теперь только на выкид – жижа оказалась на редкость стиркоустойчивой, но добраться до дому – сойдет. Зато ткань на сорочке воду не задерживала, и достаточно было пары энергичных встряхиваний, чтобы она стала почти сухой. Открытым остался вопрос с джинсами. Полоскание в трех тазах им мало помогло, разве что грязь теперь не концентрировалась на задней части, а равномерно распределилась по всей поверхности. И, разумеется, сколько их ни выжимал, с них по-прежнему продолжала капать вода.

Для оценки результатов затраченных усилий выбрался в предбанник – светильник в парной явно знавал лучшие времена. Протягивая штаны к чуть более яркой лампочке, нос к носу столкнулся с малявкой, раскладывавшей на лавке ветхое застиранное полотенце. Мелкая жалобно взвизгнула и покраснела так, что я начал волноваться за ее здоровье, а потом пулей вылетела за дверь, выронив темный сверток. Покосившись на прополосканные и зажатые в руках трусы и джинсы, пожал плечами: не думала же она, что я в одежде мыться буду? Но вскоре переменил о девчонке мнение в лучшую сторону: брошенный сверток при поднятии оказался штанами от робы. Дешевыми, поношенными, великоватыми, зато сухими и чистыми. А если не приглядываться, то и за джинсы издали сойдут.

Несчастье звали Маша, и училось оно в восьмом классе нашей же школы.

– Чаю выпьешь? – спросила она меня, когда с короткой церемонией знакомства было покончено.

Посмотрел на занимающийся рассвет, на передумавший расходиться туман и сказал:

– А, давай!

Скрыть ночную отлучку дома уже вряд ли удастся, а минутой больше – минутой меньше – роли не играет. Зато слегка убрать запах перегара не помешает.

В летней кухне – а в дом меня не пригласили – оглядел приготовленный натюрморт: два стакана, закопченный чайник и блюдце с четырьмя черными сухариками. И еще полный молочник – видать успела, пока я отмывался, по новой сгонять за молоком. Сама Маша, кстати, платье переодела, но гольфы на ней остались те же – с грязными разводами и одной сиротливой кисточкой. И почему-то эта кисточка так и лезла на глаза, вызывая иррациональные угрызения совести.

В утренней промозглой сырости чай остыл моментально, и я почти залпом выхлебал свой стакан, не притронувшись к сухарям. Если честно, в нормальное время я бы и собаке постеснялся такое дать, но не взял не поэтому. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что семья здесь живет бедная – об этом кричала и сервировка стола, и Машина одежда, и общая обстановка. Объедать тощую девчонку показалось мне кощунством.

– Спасибо за чай, – отставил я стакан, – Поеду. Когда удобно будет штаны вернуть?

– Ммм… – почему-то без труда догадался о ходе ее мыслей – любопытные соседки жили не только в моем квартале.

– Завтра с утра за молоком поедешь? – уж один-то день могу и встать спозаранку.

Маша, покраснев, кивнула.

– Тогда до завтра.

– До завтра, – еле слышно прошептала она.

Незамеченным проникнуть домой не удалось – в прихожей среди рассыпанной с полки обуви и пустых бутылок сидел пьяный в зюзю старик и плакал.

– Сынок! – обрадовано встрепенулся он, взмахивая унизанными перстнями кистями рук и безуспешно пытаясь подняться с пола, – Живой, слава богу!

У стенки, отчаянно переминаясь с ноги на ногу, стояли два громилы и не решались к нему подойти. Могу их понять: пусть им по сороковнику, а отцу почти восемьдесят, пусть они в прошлом тренированные убийцы, а он никогда к физической силе не стремился, но Петр Исаевич Романов и сейчас считался одним из самых опасных людей в империи, наравне со старой аристократией. А какое-нибудь из его колечек могло от непонравившегося ему человека и пепла не оставить. Прихватив, правда, пару кварталов заодно, но кто из нас совершенен? И даже если отнять его перстни, пуговки, цепочки и браслеты, он, вполне вероятно, был артефактом сам по себе. Это, конечно, только мои домыслы, но проверять я бы не взялся. И другим бы не советовал.

Да, этот с виду немощный старик – мой отец, единственный и неповторимый Петр Романов собственной персоной, чьим жалким подобием я являюсь. Когда-то давно шестидесятитрехлетний профессор артефакторики женился на собственной несовершеннолетней студентке, что повлекло за собой грандиозный скандал, переезд в глушь и через девять месяцев – меня. Надо впрочем признать, что до смерти матери он так не выглядел: одаренные в большинстве своем после определенного возраста смотрятся не на прожитые года, а так, как себя ощущают. И пять лет назад этот человек в одночасье из цветущего мужчины превратился в ту развалину, что я вижу сейчас.

Долгое, очень долгое время я считал, что это справедливо.

Но все-таки…

Машкин обрыв – назван, конечно, не в честь сегодняшней Машки, а по имени какой-то другой несчастной, – он регулярно собирал дань из человеческих жизней. Шесть метров высоты, острые камни внизу… В мэрии давно идут разговоры, чтобы как-то его оградить, обезопасить, но пока там до сих пор ежемесячно бьются машины. А на мне, не считая мелких царапин, ни одного ушиба. Сделанная им защита спасла.

Так может быть это я неправ? И может быть есть что-то, непосильное и ему?..

– Папа! – давно и прочно забытое слово тяжело протолкнулось сквозь горло, – Пап, ну что ты сидишь на холодном полу!

Опустившись перед отцом на корточки, я стал закидывать его руку себе на плечи. При всей своей ненависти мне никогда не приходилось сомневаться в том, что я – тот единственный человек, кому он никогда не причинит вреда.

– Папа… – свободной рукой он погладил мои мокрые волосы, – Как давно ты меня так не называл, сынок…

– Пап! Тебе вредно тут сидеть, пойдем спать!

– Мне уже все вредно. – Но он не сопротивлялся подъему и походу в сторону спальни. Николай с дядькой Рафом облегченно переглянулись, Коля бросился подставлять свое плечо с другой стороны, а Рафаэль придерживал перед нами двери.

– Точно! И пить столько вредно! Вот зачем ты пил?

– Сынок… – уже лежа в постели, он никак не выпускал мою руку из своей, – Когда-нибудь я умру с твоим именем на губах…

– И нафига мне такое счастье? Живи, давай! Умирать он собрался!.. – проворчал я напоследок, покидая отцовскую комнату.