В руках врага

Глава 21

Охрана на борту шаттла носила не зеленые с серыми брюками мундиры Народного Флота и не коричневые с серым, полагающиеся морской пехоте, а черные мундиры и красные брюки – Бюро госбезопасности. Стражников было столько же, сколько и пленных, и каждый из них был готов пустить в ход оружие. С удовольствием.

Хонор сидела с Нимицем на коленях, стараясь скрыть за маской напускного спокойствия неприятное чувство, вызванное буравящими спину недоброжелательными взглядами. Ей с трудом удалось сохранить эту маску, когда выяснилось, что караул несут не морские пехотинцы, а служащие БГБ, а пленных вдобавок разлучили. На одном шаттле с Хонор летели офицеры ее штаба и командный состав с «Принца Адриана». Остальные офицеры и старшины, которых Турвилю также приказали препроводить на Барнетт, находились на втором катере, и Хонор очень сомневалась в том, что после посадки на планету обе группы воссоединятся.

По правде сказать, она даже надеялась на обратное, ибо полагала, что ей лично хевы не уготовили ничего хорошего, а остальным, если есть такая возможность, лучше держаться от нее подальше. Через напряженно съежившегося на ее коленях Нимица она воспринимала весь спектр наполнявших палубу транспортного суденышка эмоций. На неуверенность и страх пленников накладывалось злорадное нетерпение головорезов из БГБ. А в том, что это настоящие головорезы, сомневаться не приходилось. Разведывательные агентства Мантикоры подвергли работу Бюро государственной безопасности и его роль в поддержании власти Комитета скрупулезному анализу, и Хонор была знакома с отчетами разведчиков. Аналитиков адмирала Гивенс больше интересовало влияние карательных органов на боеспособность Народного Флота, а не на гражданское общество, однако они отметили, что персонал этой зловещей конторы рекрутировался не только из социальных слоев, оппозиционных прежнему режиму, но и из числа сотрудников старого Министерства внутренней безопасности, упраздненного нынешней властью. Эти чуждые какой-либо идеологии циничные профессионалы, сумевшие вовремя переметнуться на сторону победителей, старались доказать свою верность новому режиму, усиленно делясь опытом с новичками, которые во многом превзошли учителей благодаря наличию обширной практики.

Одной из причин падения режима Законодателей явился несистематический характер проводившихся ими репрессий. Так, после бесследного исчезновения в течение недели десятков смутьянов на следующей неделе правительство могло в стремлении снискать популярность у долистов объявить всеобщую амнистию. А вот Комитет общественного спасения подобных ошибок не допускал. Корделия Рэнсом заявила, что «…первейший долг государства – не останавливаться перед самыми крайними мерами, служащими защите интересов народа», и Бюро госбезопасности претворяло эту идею в жизнь ежедневно – ревностно и неустанно. Официальные средства массовой информации Республики не только не отрицали фактов массового террора, но и всячески восхваляли эту политику, заявляя, что врагов народа надлежит выявлять и безжалостно уничтожать.

Прежде Хонор не задумывалась, какие люди должны проводить в жизнь подобную политику, но сейчас поняла это с ужасающей отчетливостью. Просто не могла не понять, ибо их эмоции – злоба, жестокость, властолюбие – буквально захлестывали ее. Однако даже не это было самым худшим: некоторые из охранников взирали на пленных, не испытывая вовсе никаких чувств. Безразличие пугало сильнее самого жуткого садизма, ибо, относясь к другим, как к насекомым, они и сами перестали быть людьми, превратившись в механические орудия убийства. Сделала их такими служба в БГБ, или же врожденные психические особенности привели их на эту службу, не имело значения.

Как не имело значения, со злобой или с холодным безразличием смотрели охранники на Хонор: все они, так же как и она сама, прекрасно знали, что ее участь предрешена, и определена она отнюдь не Денебскими соглашениями.

Челнок вошел в атмосферу, и Хонор закрыла глаза, покрепче прижав к себе теплое, пушистое тело Нимица. Никаких иллюзий относительно своего будущего она более не питала.

Уголком глаза Томас Тейсман взглянул на гражданина контр-адмирала Турвиля. Рэнсом вызвала к себе Турвиля, Хонекера, Богдановича и Форейкер, когда Харрингтон еще не отконвоировали на планету. Тейсман на этой встрече не присутствовал, а увидев после нее Турвиля, обычно веселого и жизнерадостного, поразился его напряженному побледневшему лицу. Потрясенным выглядел и Хонекер. Правда, насчет Турвиля Тейсман засомневался, чего в этом напряжении больше: страха или ярости, а вот насчет Хонекера не было никаких сомнений: он был напуган. Не лучшим образом выглядели и Богданович с Форейкер: такие же бледные. Хотя начальник штаба владел собой лучше, чем народный комиссар, его окаменевшее лицо выдавало испуг, тогда как Форейкер явно обуревало желание рвать и метать. Разумеется, ей хватало ума держать себя в руках, однако отсутствие всякого выражения на продолговатом узком лице не могло замаскировать бушевавшего в голубых глазах пламени ярости.

Шаттл опустился на посадочную полосу, и Тейсман задумался о еще одном фигуранте разыгрывавшегося смертоносного представления, Уорнере Кэслете. Этого человека участь Харрингтон волновала еще сильнее, чем самого Тейсмана, волновала настолько, что он, ворвавшись в кабинет адмирала, наговорил в присутствии Ле Пика множество слов, игнорировать которые народный комиссар просто не имел права. Однако, судя по тому, что Уорнера до сих пор не арестовали, он все-таки пропустил их мимо ушей, а Тейсман, со своей стороны, чтобы уберечь офицера, отослал его проводить инспекцию сенсорных платформ по периметру системы. В сложившихся обстоятельствах и это можно было считать победой.

Челнок остановился, и едва отворился люк, адмирал понял, что БГБ уже прибрала пленных к рукам: все охранники были в черных мундирах, да и сам катер имел бортовой номер «Цепеша». Более того, караул на взлетно-посадочной полосе тоже был составлен из громил госбезопасности: ни флотских, ни морпехов нигде не было видно. Вооруженных до зубов костоломов, напротив, собралось видимо-невидимо. Впрочем, они никогда и нигде не появлялись в одиночку и без оружия, что недвусмысленно обозначало их отношение к народу, интересы которого эти люди якобы оберегали. Губы Тейсмана едва не скривились. Он боялся, что знает, почему сюда нагнали такую прорву охранников.

Покосившись в сторону, адмирал приметил Рэнсом, непринужденно беседовавшую с капитаном «Цепеша» Владовичем. Присутствие этого человека являлось для и так крайне взвинченного Тейсмана дополнительным раздражителем. Адмирал считал Владовича недостойным капитанского звания, ибо присутствовал на последнем предвоенном заседании аттестационной комиссии, отказавшей этому человеку в присвоении звания лейтенант-коммандера в… семнадцатый раз. Владович прослужил лейтенантом двадцать шесть стандартных лет – слишком много даже для флота, в котором получение звания выше капитанского обеспечивало лишь наличие связей с правящей кастой. Было совершенно очевидно, что карьера ему не светит, и он сам это понимал. Знания, опыт и профессиональная компетентность не позволяли командованию просто спровадить его в отставку, но явные садистские склонности делали его повышение неприемлемым. Владович ухитрялся изводить всех, кто оказывался в его подчинении, откровенно издеваясь над ними, но не нарушая при этом ни единой буквы Устава. Если Законодатели и могли закрывать глаза на подобное поведение, то только ради своих, и хотя Тейсман не раз возмущался кастовым подходом к флотской карьере, его радовал тот факт, что Владовичу не удалось высоко подняться по служебной лестнице. При этом сам Владович приписывал незадавшуюся карьеру исключительно отсутствию нужных связей и искренне считал, что выходцы из семей Законодателей не допускают его к ответственным постам исключительно из зависти к его знаниям и навыкам.

При старом режиме он так и прозябал бы в лейтенантах, но случившийся переворот открыл для него путь к продвижению в квазивоенных формированиях БГБ. При всех личных недостатках флотское дело он знал, а его рвение в выкорчевывании «врагов народа» вошло в легенду. Правда, получив под начало корабль и экипаж, он, похоже, так и не осознал, что это налагает на него особую ответственность. Владович не пользовался популярностью даже среди персонала БГБ. По слухам, он управлял кораблем как своей вотчиной, а к подчиненным, за исключением нескольких любимчиков, относился как к крепостным. При этом, прикрываясь демагогической трескотней насчет служения народу, капитан поощрял наушничество и усиленно настраивал одну часть команды против другой.

Тейсмана мутило от одной мысли о такой подлой, а вдобавок еще и недальновидной политике. Разумеется, учитывая специфическую роль «Цепеша», Владович не без оснований полагал, что его кораблю едва ли придется принимать участие в боевых действиях, однако, мрачно подумалось адмиралу, от случайного столкновения с противником не застрахован никто – и случись такое, Владовичу придется несладко. Этот человек просто не понимал, что, культивируя на борту взаимную вражду и подозрительность, он тем самым делает команду неполноценной. Без взаимного доверия воевать так же трудно, как и со связанными руками.

Впрочем, в данный момент Владович, несмотря на цвета мундира, выглядел настоящим бравым капитаном, с которым Рэнсом вела под объективами голографических камер подчеркнуто оживленную беседу, повернувшись спиной к посадочной полосе. Ни он, ни она не выказывали ни малейшего интереса к прибытию катера… Тейсман стиснул зубы, ибо понял, что таким образом облеченная огромной властью женщина хочет публично продемонстрировать свое презрение к пленным. Опасения адмирала усугублялись и хищной ухмылкой Владовича.

Отвернувшись от гражданки секретаря и ее капитана, Томас перевел взгляд на посадочную площадку, где охранники, не жалея грубых тычков, уже выстраивали в колонну по одному покинувших катер грейсонцев и мантикорцев. Под прицелом охранников пленные прошли по керамобетонной площадке, а когда стали подниматься к терминалу, Тейсман разглядел шедшую впереди женщину. Женщину, которую он узнал бы, даже не будь у нее на руках кремово-серого кота. Узнал адмирал и шедшего за ней широкоплечего мужчину, еще одного мантикорца, чьим мнением он весьма дорожил. Что подумает о нем капитан Алистер МакКеон после сегодняшних событий? Тейсман считал, что его вины в происходящем нет, но все равно, осознавая бессмысленность своей ярости, злился и на Рэнсом, и на МакКеона, и на Харрингтон. В отличие от него двоим последним не приходилось выбирать между долгом перед родиной, оказавшейся во власти маньяков, и совестью.

Его гнев являлся оборотной стороной стыда за собственное бессилие: он очень хотел быть достойным уважения этих людей, однако понимал, что, выказав неповиновение Рэнсом, ничуть не облегчит их участь, а сам окажется в том же положении, что и Харрингтон. И хотя какая-то часть его «я» твердила, что лучше принять достойную смерть в такой компании, чем служить безумцам, разум не соглашался. Пусть он сейчас и бессилен, но его долг – остаться в живых и делать все возможное – все, что в его силах, чтобы хоть как-то уменьшить творимое этими безумцами зло.

Теперь, когда он отчетливо осознал это, холодный рассудок задался вопросом: почему репрессивные режимы не понимают, что сами, собственной политикой, создают для себя врагов? Как могут люди, распознавшие подобно Робу Пьеру или той же Корделии Рэнсом эту недальновидность в Законодателях, не замечать того же самого в самих себе?

Цепочка пленных достигла верхушки эскалатора, и мысли Тейсмана оборвались, когда один из охранников направил Харрингтон к большому VIP-залу, где находились Рэнсом и ее свита. Сделал он это грубо, подтолкнув пленницу прикладом дробовика, и лицо Алистера МакКеона – с такого расстояния Тейсман мог разглядеть даже это – исказилось от гнева. Но и этот нескрываемый гнев пугал меньше, чем отсутствие какого бы то ни было выражения на лице шедшего рядом с ним мужчины в зеленом грейсонском мундире. Как догадывался адмирал, одного из личных телохранителей Харрингтон. Ему случалось видеть такие лица, он знал, что за ними кроется, и сейчас мог лишь молиться о том, чтобы рыжеволосому грейсонцу не изменило самообладание. Вокруг находились тяжеловооруженные охранники, и любое неосторожное действие могло обернуться кровавой бойней.

Начальник стражи выкрикнул команду, колонна остановилась, и Тейсман впервые присмотрелся к лицу Хонор Харрингтон.

Сказать, что она выглядела хуже, чем он ожидал, значило не сказать ничего. Ему доводилось встречаться с ней во время и сразу после злосчастной для Республики операции на Ельцине, когда всю левую сторону ее лица покрывали шрамы, а левый глаз был прикрыт повязкой, – но даже тогда это лицо было живым. Сейчас оно не выражало ничего, решительно ничего, и это была лишь маска. К тому же плохая маска, ибо Тейсман без труда разглядел спрятанный за ней страх. И не просто страх, а ужас и отчаяние.

Лишь почувствовав солоноватый привкус, он осознал что до крови прокусил себе губу. В первое мгновение он удивился тому, что отважная женщина не может скрыть своего испуга, но уже мгновение спустя, увидев, как прижимает она к себе пушистое существо, понял все.

– Итак…

Единственное, нарочито небрежно брошенное слово заставило его перевести взгляд на Корделию Рэнсом, прервавшую разговор с Владовичем и взиравшую теперь на пленных. Взгляд ее голубых глаз был исполнен того же демонстративного презрения, что и голос. Насмешливо скривив губы, она громко, так чтобы этот звук слышал каждый из пленников, хмыкнула и, повернувшись к начальнику караула, спросила:

– Итак, что это за сброд, гражданин майор?

– Враги народа, гражданка член Комитета! – рявкнул майор.

– Вот как?

Рэнсом неторопливо прошлась вдоль колонны, выступая со столь напыщенным самодовольным видом, что Тейсману стало стыдно уже не за себя, а за то, в каком свете предстает из-за ее нелепого самодурства руководство Республики. Неужели до нее не доходит, какой мелочной и недалекой она выглядит? И как ее поведение будет воспринято в Народном Флоте? Пленные были врагами, но они сражались за свою родину так же самоотверженно и отважно, как Тейсман за свою. Демонстрируя презрение к ним, Рэнсом тем самым оскорбляла и его. И чем, спрашивается, заслужила она права смотреть с пренебрежением на неприятельских воинов? С каким врагом встречалась она лицом к лицу? Даже до переворота, будучи мятежницей, Рэнсом не сражалась с поборниками режима открыто, а организовывала террористические акты, взрывы и убийства из-за угла. Возможно, не будучи солдатом, Корделия видела действительность по-иному, но это не меняло самой действительности. Понимала она это или нет, театральная демонстрация презрения унижала не пленных, а ее саму. Операторы Комитета по открытой информации вели съемку, и очень скоро это постыдное зрелище увидит вся Народная Республика. А затем, – при этой мысли адмирал стиснул зубы, – материал попадет в эфир Мантикорского Альянса и Солнечной Лиги.

Но он не мог ничего поделать и лишь с окаменевшим лицом смотрел, как Рэнсом остановилась перед МакКеоном.

– Кто ты такой? – спросила она, словно это он являлся старшим по званию среди пленных.

МакКеон замешкался: сначала он бросил взгляд на Харрингтон и только после того, как та, не поворачиваясь, едва заметно кивнула, металлическим голосом проскрежетал:

– Капитан Алистер МакКеон, Королевский Флот Мантикоры.

В его серых глазах мерцал гнев, но Рэнсом лишь хмыкнула и с важным видом двинулась дальше. Пройдя до конца колонны, она так же неторопливо вернулась к ее голове и, выждав, чтобы операторы сумели взять удачный ракурс, указала на Харрингтон.

– Гражданин майор, а почему здесь находится это животное? – требовательно спросила она.

– Оно принадлежит пленной, гражданка член Комитета.

– А почему его не убрали? – вкрадчиво осведомилась Рэнсом, уголком глаза следя за реакцией Хонор.

Та не дрогнула, но Тейсман ощутил ее сверхчеловеческое напряжение. Ощутила его и Корделия, упивавшаяся страхом и болью, словно редкостным вином.

– Поскольку животное принадлежит старшей по рангу из военнопленных, нам было приказано оставить его с ней, гражданка член Комитета, – доложил майор БГБ.

– Что?

Рэнсом перевела взгляд на Турвиля, и арктический лед в ее глазах засверкал нескрываемым торжеством. Сердце Тейсмана упало: он решил, что сейчас Рэнсом посчитается с Турвилем за попытку оградить Харрингтон тем, что прикажет убить кота прямо перед камерами. Однако, как выяснилось очень скоро, даже худшие его опасения не дотягивали до того, что в действительности затевала гражданка секретарь…

– Правильно ли я поняла, гражданин майор, что вы назвали эту женщину старшей по рангу из военнопленных? – мягко спросила она.

– Так точно, гражданка член Комитета.

– Боюсь, произошла какая-то ошибка, – прямо-таки промурлыкала Рэнсом, не сводя глаз с бледного лица Турвиля. – Эта женщина вообще не принадлежит к числу военнопленных.

– Прошу прощения? – переспросил майор.

Если раньше у Тейсмана и были какие-то сомнения, то теперь он окончательно убедился в том, что Корделия разыграла заранее подготовленное представление. В голосе майора не прозвучало ни малейшего оттенка удивления, а несколько его охранников, переглянувшись, переместились так, чтобы, находясь позади пленных, держать их на прицеле.

– Именно так, гражданин майор, – холодно заявила Рэнсом. – Эту женщину зовут Хонор Харрингтон. Сегодня утром я дважды проверила все относящиеся к ней материалы и могу точно сказать, что в деле имеется выданный гражданскими властями ордер на ее арест. Причем выданный до начала военных действий.

Даже сама Хонор вздрогнула от неожиданности, и Рэнсом злорадно ухмыльнулась.

– Хонор Харрингтон, – отчетливо произнесла она, – была обвинена в массовом убийстве граждан Республики, ставшем результатом совершенного ею в системе Василиска одиннадцать лет назад ничем не спровоцированного нападения на мирное невооруженное транспортное судно «Сириус». В соответствии с законом ей была предоставлена возможность опровергнуть выдвинутые обвинения, однако она не пожелала предстать перед Народным судом, а правители-плутократы отвергли требование Республики о ее экстрадиции. В такой ситуации Министерству юстиции не оставалось ничего другого, как распорядиться о проведении заочного процесса. Народный суд, разумеется, признал ее виновной… и приговорил к смертной казни.

Она с издевкой уставилась на Турвиля, сжимавшего кулаки и растерянно переводившего взгляд с Харрингтон на Рэнсом и обратно. Тейсман молил Бога о том, чтобы у контр-адмирала достало ума попридержать язык, однако ярость заставила Турвиля забыть об осторожности.

– Гражданка член Комитета, я должен выразить категорический протест! Коммодор Харрингтон является флотским офицером, и в качестве такового…

– Она не является офицером! – отрезала Рэнсом, словно ударом хлыста. – С точки зрения закона, гражданин контр-адмирал, она является приговоренным к смерти убийцей, и тебе следовало бы это усвоить.

– Но…

– Поберегись, гражданин контр-адмирал! Советую тебе одуматься!

Турвиль и вправду одумался, но не из-за угрозы секретаря, а потому, что Хонекер, к немалому изумлению Тейсмана, не ожидавшего от комиссара такой смелости, осторожно коснулся локтя контр-адмирала. Это прикосновение напомнило Турвилю о том, что, вступая в конфронтацию с членом Комитета, он ставит под удар не только себя, но и Богдановича с Форейкер, не имевших даже той относительной защиты, какую давало ему контр-адмиральское звание. Он прекратил спор.

– Так-то лучше, – сказала Рэнсом, смерив его долгим, многозначительным взглядом, после чего, видимо, сочтя Турвиля более не заслуживающим внимания, обернулась к начальнику караула. – Как я понимаю, гражданин майор, поскольку ордер на арест этой особы был выдан гражданским судом, ее дело не находится в юрисдикции военных властей, не так ли? Каковы бы ни были отношения между Народной Республикой и Звездным Королевством (два последних слова были произнесены таким тоном, что их можно было счесть бранными), они не могут оказать никакого воздействия на довоенное решение органа гражданской юстиции, точно так же как флотский мундир не освобождает его носителя от ответственности за деяния, совершенные в мирное время. Я полагаю, что Сорок первый подраздел Двадцать седьмого раздела Денебских соглашений регулирует как раз такого рода вопросы.

Произнеся все это, она бросила быстрый взгляд на Тейсмана, каким-то чудом ухитрившегося не выдать своих чувств.

– Напомню, – продолжила она, – что названный раздел постулирует неприменение оговоренных Соглашениями прав и привилегий военнопленных к лицам, виновным в совершении до начала военных действий уголовно наказуемых проступков. Таким образом, эта женщина никоим образом не вправе претендовать на статус военнопленной. Надеюсь, что вы, как представитель гражданского правосудия, примете ее на свое попечение.

– Так точно, гражданка член Комитета! – отчеканил, вытянувшись в струнку, майор. – Жду ваших распоряжений.

Тейсман заскрежетал зубами, представляя себе, что за «распоряжения» приготовила Рэнсом для этого костолома. Ужас ситуации заключался еще и в том, что это он, Тейсман, надоумил Корделию использовать в ее дьявольском плане Денебские соглашения. Разумеется, она, так или иначе, нашла бы способ добраться до Харрингтон, но в настоящий момент ее позиция выглядела юридически безупречно. Помянутый ею Сорок первый подраздел был включен в Соглашения в связи с тем, что во время войны Керсейской Ассоциации с республикой Манитоба, в ходе которой керсейцы толпами принимали на службу осужденных на Манитобе преступников для проведения «спецопераций», и те, воюя против родины на стороне врага, в случае пленения оказывались защищенными статусом военнопленных. По сути, сама Керсейская Ассоциация представляла собой огромную пиратскую шайку, однако она являлась субъектом межзвездного права и участником Денебских соглашений. Этот казус заставил пополнить Соглашения дополнительными пунктами. И вот теперь другая банда межзвездных убийц намеревалась использовать принятые поправки в своих злокозненных целях. Разумеется, тот довоенный процесс представлял собой фарс, но в настоящий момент освящал все действия Рэнсом авторитетом закона.

– Гражданин майор, – сказала Рэнсом, не сводя полных холодного торжества глаз с лица Харрингтон, – арестованную необходимо поместить в тюремную каюту на борту «Цепеша» для препровождения в тюрьму БГБ на Цербере. В дальнейшем ты передашь ее начальнику лагеря «Харон» для приведения приговора в исполнение.

Частью сознания Хонор воспринимала происходящее как какой-то немыслимый кошмарный сон, но в глубине души понимала, что это суровая реальность. Это подтверждал и мучительный стыд в глазах Тейсмана. Злобное торжество Рэнсом, воспринимаемое через Нимица, терзало ее, словно нож, медленно проворачивающийся в ране, однако именно отчаяние адмирала заставило распрощаться со всякой надеждой.

А ведь она и думать забыла о том давнем процессе, представлявшем собой неуклюжую попытку режима Законодателей убедить и собственный народ, и, главное, Солнечную Лигу в том, что Республика является невинной жертвой агрессии со стороны Мантикоры. Им не оставалось ничего другого, кроме как кричать о расстреле мирного судна: не могли же они признать, что направили в территориальное пространство Звездного Королевства боевой корабль в семь с половиной миллионов тонн! Правда, тогда этому нелепому судилищу никто не придал значения, и, уж конечно, никому и в голову не могло прийти, что через столько лет фарс может обернуться трагедией.

Однако, ощутив источаемый Рэнсом яд, Хонор поняла, что дело не в процессе. Рэнсом страстно желала ее смерти, причем вовсе не из-за того, что Хонор нанесла немалый урон Народному Флоту. Нет, даже в столь отчаянном положении Харрингтон почувствовала, что ненависть Корделии окрашена чем-то личным.

И это был страх! Рэнсом боялась Хонор, ибо видела в ней воплощенную угрозу своему положению. При чем угрозу не только военную – нет, ненависть члена Комитета питал и другой страх, природу которого Харрингтон поняла, взглянув на Турвиля. Попытки гражданина контр-адмирала помочь пленникам напомнили о том, что военные могут обратить оружие против Комитета общественного спасения.

На Мантикоре было известно, что в самой системе Хевена, на Новом Париже, фанатики-экстремисты подняли восстание, подавил которое, к немалому удивлению аналитиков разведслужбы, Народный Флот. Однако из этого отнюдь не следовало, что военные пресекут и любую другую попытку переворота или не выступят против Комитета самостоятельно. Рэнсом в силу своего видения мира могла расценивать действия Турвиля как первый шаг заговорщика по подрыву власти. Простую порядочность она вообще не рассматривала в качестве возможного мотива столь рискованного поступка: подобными категориями Корделия не мыслила. С ее точки зрения, заступничество Турвиля было частью некоего коварного плана, иезуитской игры, пешкой в которой являлась Хонор. Козни контр-адмирала следовало пресечь в зародыше. Ну а если гибель ненавистной Харрингтон, сама по себе желанная, поможет еще и поставить на место возомнивших о себе военных, то тем лучше.

Все эти мысли промелькнули в голове Хонор за одно мгновение. Когда Рэнсом отвернулась от Турвиля и снова с издевательской усмешкой воззрилась на Харрингтон, та не дрогнула. Чего нельзя было сказать об остальных пленных.

Это не укрылось от Рэнсом, и она, указав на Нимица, с ледяной яростью произнесла:

– И прежде всего, гражданин майор, заберите у арестованной животное. Оно подлежит немедленному уничтожению.

– Есть, гражданка член Комитета, – гаркнул майор, отдав честь, и обернулся к двум ближайшим подручным. – Вы слышали приказ гражданки члена Комитета? Выполняйте!

– Есть, гражданин майор.

Двое охранников направились к Хонор, приказавшей себе не сопротивляться. Сопротивление было чревато лишь большей бедой, ибо кто-то из ее людей непременно последовал бы примеру своего командира, а учитывая многочисленную вооруженную стражу, это повлекло бы за собой гибель людей – которые в отличие от нее самой и Нимица, в любом случае обреченных, еще имели надежду спастись.

Только вот выполнить собственный отданный себе приказ она оказалась не в силах. В какой-то миг связь с Нимицем сделалась сильнее и глубже, чем когда бы то ни было: они превратились в одно существо, с общим сознанием… и единственной целью.

Охранники были предупреждены о том, что Хонор может быть опасна, но то ли их убаюкала ее пассивность, то ли они просто не могли тягаться с рефлексами уроженки мира с высокой гравитацией… Так или иначе, при их приближении она поднялась на цыпочки и, подняв руки, выпустила Нимица, как сокольничий выпускает ловчую птицу.

Древесный кот, превратившись в размытое кремово-серое пятно, пролетел по дуге над головами охранников, и лишь изданный им в полете воинственный клич стал единственным предупреждением, какое успел получить гражданин майор. Когда шесть вооруженных острыми изогнутыми когтями лап превратили его лицо в кровавое месиво, начальник стражи истошно взвыл, но крик его тут же утонул в бульканье и хрипе: последним ударом кот вспорол ему яремную вену. Однако майор являлся для Нимица лишь одной из пересадочных площадок, позволявшей добраться до намеченной жертвы. Кот перескочил с умирающего офицера на другого стражника, между делом располосовав ему грудь и живот, и прыгнул в направлении Корделии Рэнсом.

Разумеется, охрана тоже не сидела сложа руки. Еще до того, как Нимиц расправился с гражданином майором, ближайший стражник с размаху ударил Хонор прикладом дробовика, однако она отвела удар в сторону, а когда охранник, увлекаемый инерцией, упал на пол, подпрыгнула и, ударив одновременно обеими ногами вышибла из легких упавшего воздух. К ней устремились еще двое. Она успела перекатиться, увернулась от их прикладов и, привстав на колено, с силой врезала левым кулаком в незащищенный пах одного из противников. Тот сложился пополам, подставив физиономию под основание ее правой ладони, вбившее его носовую перегородку прямо в мозг. Левой рукой Хонор выхватила у упавшего врага оружие, однако воспользоваться им не успела. Другой охранник, подскочив сзади, обрушил приклад на основание шеи, а когда она, оглушенная, упала на пол, приложился еще пару раз по ребрам и почкам. Вокруг слышались крики, суматошные приказы и пронзительные вопли второй жертвы Нимица. Хонор не могла поднять головы, но краем глаза увидела, как МакКеон заехал одному из охранников коленом в промежность, но и сам упал под ударами прикладов. Лафолле вертелся волчком, почти не уступая в скорости коту, и каждый его удар повергал наземь очередного противника. Один рухнул с перебитой гортанью, другой со сломанной шеей, после чего гвардеец устремился к женщине, только что ударившей Хонор прикладом и уже собиравшейся нанести второй удар.

Однако добраться до нее майор не успел: два сокрушительных удара, один за другим, повергли его прямо на ноги Хонор. В то же самое время с полдюжины охранников, навалившись скопом, погребли под тяжестью своих тел Андреаса Веницелоса и Марсию МакГинли.

Остальных пленных поставили на колени с поднятыми руками, прежде чем они успели сообразить, что происходит. Над местом схватки все еще звучал боевой клич Нимица, однако между ним и Рэнсом оказалась одна из охранниц. По правде сказать, эта женщина вовсе не стремилась прикрыть собой гражданку секретаря – наоборот, больше всего ей хотелось оказаться от кота как можно дальше, но секундное промедление стало для нее роковым. Она рухнула с располосованным горлом, а в следующий миг кто-то из стражи сумел-таки дотянуться до Нимица прикладом.

Хонор вскрикнула одновременно с котом, ибо чувствовала его боль так же, как если бы удар пришелся по ней, по ее плечу и ребрам. Вместе с полуоглушенным Нимицем она оскалила зубы и зарычала. Приклад поднялся снова, но кто-то вырвал оружие из рук охранника. Тот в бешенстве развернулся, намереваясь расправиться с помешавшим ему пленником, и остолбенел, увидев перед собой не монти, а офицера Народного Флота.

– Если погибнет кот, погибнет и она! – воскликнула Шэннон Форейкер, обращаясь к Рэнсом, и оттолкнула охранника. – Между ними существует связь! Нельзя убить одного из них, не убив другого!

Рэнсом прищурилась: она, разумеется, задумала расправу с котом, чтобы побольнее уязвить пленницу, однако не думала, что это может убить и Харрингтон. Все произошло так быстро, что она не успела правильно отреагировать, но теперь время у нее имелось. Правда, при виде полудюжины распростертых тел и недобитого кота, едва не дорвавшегося до ее горла, ей очень захотелось вышвырнуть Форейкер вон, однако к ней уже начала возвращаться способность соображать. Закрыв глаза, гражданка секретарь глубоко вздохнула, а когда открыла глаза и заговорила снова, голос ее звучал холодно и спокойно.

– Что ты имеешь в виду, гражданка коммандер?

– Только то, что сказала… мэм, – ответила Форейкер, опускаясь на колени рядом с Нимицем.

На такое решился бы не каждый уроженец Сфинкса, ибо даже тяжелораненый древесный кот мог оказаться смертельно опасным.

– Древесные коты вступают с избранными ими людьми в особую, телепатическую связь, – продолжила она, – и смерь одного из связанных, кота или человека, влечет за собой смерть либо кататонический паралич другого.

– Вздор, – буркнула Рэнсом.

– Нет, это чистая правда, – послышался другой голос.

Рэнсом обернулась на голос. Как и все остальные пленники, Фриц Монтойя стоял на коленях, и в его затылок упирался ствол дробовика, однако на воротнике у него поблескивали эмблемы медицинской службы.

– Об этом говорится в специальной литературе, – заявил Монтойя, подкрепляя вымысел Форейкер авторитетом врача. – Связь древесных котов с людьми изучена плохо, и нам известно об этом меньше, чем хотелось бы, но относительно последствий смерти кота мы обладаем достоверными сведениями. Кататония более вероятна, однако смертность, по статистическим данным, достигает сорока процентов.

Рэнсом скривилась и едва не сплюнула, но заставила себя сдержаться, ограничившись глубоким вздохом. Страх уже отступил, сменившись радостью от того, что ей удалось спастись, и сейчас она вызвала в памяти изучение ею досье на Харрингтон. Припомнив содержание документа, Рэнсом пришла к выводу, что оценила ситуацию верно: Харрингтон должна была отреагировать на приказ уничтожить животное именно так. Другое дело, что в файлах имелось много пробелов, и ей трудно было судить, права Форейкер или нет.

Мысленно Корделия выругалась. Основным источником информации о древесных котах служили записи передач с Грейсона, однако на этой планете и Харрингтон и ее кот считались героями: их связь восхищала народ, не имевший, однако, ясного представления о природе такой связи. Из этих программ Рэнсом удалось уяснить, что коты разумны и более опасны, чем может показаться с виду, и что кот очень дорог и ценен для Харрингтон, однако не обладала сведениями, позволявшими точно сказать, что последует за смертью зверя.

Сощурившись, она перевела взгляд на скорчившуюся на полу Харрингтон. Та лежала на боку почти в той же позе, что и кот, только вот конечностей у нее было не шесть, а четыре. Будучи оглушенной, пленница не могла принять эту позу сознательно, что свидетельствовало в пользу правоты Форейкер. С другой стороны, Форейкер считала себя чем-то обязанной этой Харрингтон, и Рэнсом не знала, хватит ли ей смелости – или глупости! – чтобы попытаться защитить монти наглой ложью.

– А могу я поинтересоваться, гражданка коммандер, – спросила Корделия, – как ты ухитрилась все это узнать?

– Гражданин контр-адмирал Турвиль поручил мне курировать содержание пленных на борту «Графа Тилли», – не колеблясь ответила Форейкер. – Во исполнение возложенных на меня обязанностей я проконсультировалась с доктором Монтойей по индивидуальным особенностям каждого из пленных, имеющих отношение к их здоровью. Он счел необходимым проинформировать меня относительно телепатической природы связи пленницы с котом и возможных последствиях ее насильственного прерывания.

– Понятно, – медленно произнесла Рэнсом.

Внутренний голос подсказывал ей, что Форейкер спелась с врачом монти и пытается ее провести, однако уверенности не было. Что, если они не лгут, и убийство этого отвратительного животного и вправду повлечет за собой смерть пленницы?

Поразмыслив еще несколько секунд, Рэнсом, изобразив холодную (заставившую Тейсмана поежиться) улыбку, обратилась к пленному врачу:

– Хорошо, доктор Монтойя, в таком случае я поручаю это животное твоему попечению.

Жестом она приказала охраннику убрать ствол от его затылка, и Фриц поспешно склонился над Нимицем рядом с Форейкер.

– Сделай все возможное, чтобы привести его в норму. Я хочу, чтобы к тому моменту, когда она поднимется на эшафот, зверь был совершенно здоров.

Рэнсом представила, что почувствует Харрингтон, увидев своего драгоценного Нимица в клетке и зная, что в момент ее смерти он последует за ней, – и ее ледяная ухмылка сделалась еще более жуткой. Потом она повернулась к мускулистой женщине в звании капитана БГБ, являвшейся заместителем погибшего майора.

– Гражданка капитан… де Сангро, – сказала она, прочитав имя на нагрудной табличке. – Думаю, для вас очевидно, что действия этих… людей не были ничем спровоцированы. – Она обвела жестом стонавших и уже затихших сотрудников БГБ. – Наши доблестные бойцы подверглись нападению, которое не может быть оправдано. Даже Денебские соглашения признают, что лица, совершившие нападение на караул не в целях самозащиты и не при попытке побега, лишаются привилегий, полагающихся военнопленным.

Обернувшись, она улыбнулась Тейсману, и тот стиснул зубы: уже не в первый раз Рэнсом точно цитировала Соглашения, обращая их букву против их сути.

– Правда, Соглашения не дают нам право казнить их за совершенное преступление на месте, но мы в любом случае не допустили бы расправы без суда, – сказала она капитану, не сомневаясь в том, что каждое ее слово записывается операторами. – Однако в свете случившегося мы должны поместить их под более надежный надзор и изменить условия содержания на более строгие. Как член Комитета, я от имени Бюро государственной безопасности приказываю препроводить этих людей в лагерь «Харон» на одном корабле с их бывшим командиром.

– Есть! – ответила капитан, приложив пальцы к козырьку, и Тейсман едва не застонал от бессильной ярости.

Удивляться было нечему, но он даже сейчас чувствовал себя удивленным. Поразительно, как он мог сам обмануться надеждами на хотя бы полуцивилизованное поведение представителя высшего руководства. С самого начала ему следовало ожидать чего-то подобного. Рэнсом разыграла свою партию умело и хладнокровно. Члену Комитета не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: приказ уничтожить кота вызовет сопротивление Харрингтон, а когда нападут на нее, возмутятся и ее офицеры. Просчитав вполне предсказуемую реакцию этих людей, Корделия устроила провокацию и получила «законный» предлог для отправки их на Цербер вместе с Харрингтон.

– Что же касается вас, гражданин контр-адмирал, – продолжила она, со злорадной улыбкой обращаясь к Турвилю, – то, по-моему, вам следует вернуться на Хевен со мной. Случившееся здесь позволяет усомниться в правильности ваших взглядов на отношения с пленными врагами народа, и мне кажется, в штабе с вами проведут на эту тему разъяснительную беседу.

Турвиль промолчал. Взгляд Рэнсом он выдержал не дрогнув, но ее это устраивало. Пусть бравирует, недолго осталось.

– Да, – добавила Корделия, – не лишним будет захватить с собой и весь ваш штаб, включая гражданина комиссара Хонекера. Гражданин адмирал, – она повернулась к Тейсману, – потрудитесь отдать приказ о командировании гражданина контр-адмирала Турвиля и его флагманского корабля для сопровождения «Цепеша» к системе Цербера.

– Есть, гражданка член Комитета! – ответил Тейсман, чувствуя себя оплеванным.

– В таком случае, мы закончили, – жизнерадостно заявила Рэнсом и кивнула де Сангро. – Этих… – она презрительно махнула рукой в сторону стоявших на коленях пленников, – отведут на корабль. Надеюсь, гражданка капитан, вы подберете для них подходящее помещение.

– Так точно, гражданка член Комитета!

Капитан в очередной раз козырнула, подала знак подчиненным, и те, ударами прикладов подняв пленных на ноги, погнали их к выходу. Неспособных идти тащили.

Тейсман смотрел им вслед, думая о том, что от такого позора ему не отмыться никогда.