- Вот и я,- сказал Пауль Шмидт и кивнул головой. Он сказал и кивнул так, будто всего на несколько минут отлучился в поселок за сигаретами и сейчас возвратился.
- На улице дождь?
- Что ты! В небе звезды, каждая величиной с кулак. Где мой стул? Одни кресла, отдохнуть негде!
- Твой стул на месте, - показал Бергсон.
Но Пауль не сел. Он поспешил к полкам с книгами, а от них к окну. Прижался лбом к стеклу, всматриваясь в темень.
Бергсон следил за ним и думал, что Пауль совсем не изменился - подвижный, с полными розовыми щеками и седыми развевающимися волосами, в черном фраке и снежной манишке, больше похожий на композитора или дирижера симфонического оркестра, чем на ученого-математика,- таким он был и тридцать, и десять лет назад, таким он был и сейчас. Бергсон хотел сказать ему об этом, но передумал: насколько он понял, Пауль решил сделать вид, что его приезд - дело обычное, между ними ничего не произошло. В сущности, так оно и было. Пауль всегда оставался его единственным другом.
Жизнь не раз проверяла их дружбу.
Бергсон помнил, как в двадцатом году он, тогда скромный ассистент великого Макса Планка, приехал из Берлина к Паулю в гости, в Геттинген, на каникулы - Пауль работал в местном университете на кафедре профессора Давида Гильберта.
Вечером друзья отправились в кафе «Серебряный олень». Бергсон обратил внимание, что Пауль нервничает. Войдя в кафе, они задержались на пороге, и Пауль беспокойно огляделся по сторонам, но, увидев кого-то в дальнем углу, вдруг заулыбался, закивал голо-вой. Полные щеки из розовых стали густо-малиновыми. Едва Пауль и Макс сели в скрипучие плетеные кресла, к их столику подошел очень красивый мальчик в белом свитере и в лыжных брюках. Черные глаза с любопытством посмотрели на Макса. Макс вдруг понял, что перед ним молоденькая девушка. - он увидел в коротко подстриженных волосах чуть привядший цветок. Малиновый Пауль вскочил на ноги и торжественно выпалил: «Познакомься, Макс. Это фрейлен Линда Гофман, дочь хозяина кафе. Моя невеста». Линда села в свободное кресло и, время от времени внимательно всматриваясь в Макса черными глазами, стала слушать, как Пауль расхваливает друга, пророчит ему великое будущее.
Так они встретились - Линда Гофман и Макс Бергсон. Через полгода Линда переехала в Берлин уже в качестве фрау Бергсон.
Они прожили вместе тридцать лет.
Не всякая дружба выдержала бы такое испытание, но их с Паулем дружба - выдержала!
Через два года Пауль тоже переехал в Берлин. К этому времени он уже успел жениться и потерять жену - фрау Шмидт умерла от неудачных родов. Пауль остался вечным вдовцом. Увлекся теорией множеств и деятельностью в демократическом союзе немецких ученых.
Свободные часы он проводил у Бергсонов. Бергсон не знал, продолжает ли Пауль по-прежнему любить Линду, но до конца дней своих она сохраняла над ним магическую власть - достаточно было ей войти в комнату во время их спора, как Пауль, как бы он ни горячился, сейчас же стихал, смирялся.
В тяжелом тридцать третьем году Пауль вновь доказал Максу и Линде, что умеет быль верным другом. В тот год в Германии к власти пришли фашисты, и профессора Макса Бергсона, только недавно получившего Нобелевскую премию, уволили из университета за неарийское происхождение. В знак протеста доктор Пауль Шмидт подал в отставку. Вскоре все трое они эмигрировали в Америку.
Что и говорить, Пауль Шмидт настоящий друг! Другое дело, что он бывает ядовит, любит поспорить, навязать другому свою точку зрения. Вот и сейчас, отбежав от окна и показывая руками вокруг, он язвительно говорит об ультрасовременной башне из слоновой кости - в шесть этажей, со сверкающими окнами. Он говорит, что имеет в виду его, Макса, лабораторию. Пожалуй, из частных лабораторий - второй такой нет в Америке. Он не знал, что Макс разбогател, пока они не виделись.
Бергсон улыбнулся. Не усмехнулся, как обычно, сардонически-горько, опустив левый уголок губ, а именно улыбнулся. Пауль не изменился ни в чем. Оказывается, он и не собирался делать вид, что между ними ничего не произошло. Напротив, он сразу же заговорил об этом - иначе Пауль не был бы Паулем! На Макса повеяло молодостью. Глупо, что они разошлись на целых десять лет. Такие ссоры - непозволительная роскошь в их возрасте.
Бергсон часто думал об этой ссоре, и каждый раз приходил к выводу, что никаких серьезных причин для нее не было; было случайное стечение обстоятельств. Пауль принес тогда какое-то воззвание, кажется, насчет запрещения атомной бомбы, и попросил: подписать его. Макс Бергсон принципиально ничего не имел против запрещения бомбы, но подписывать не стал. Пауль безусловно знал заранее, что Бергсон не подпишет, так что если бы Макс отказался спокойно, они, как всегда, поспорили бы и разошлись. Но Бергсон, обычно исключительно выдержанный, неожиданно нагрубил Паулю.
Это случилось потому, что Бергсон был в то утро в смятении - накануне он получил важное письмо: некий анонимный Фонд помощи американской науке сообщал, что согласен взять на себя финансирование строительства лаборатории для профессора Макса Бергсона, а также финансирование исследований, которые будут в ней производиться.
Было отчего разволноваться!
Вместо спора о воззвании, Бергсону не терпелось серьезно поговорить с Паулем, посоветоваться, не ограничит ли он, профессор Макс Бергсон, как-то свободу своего творчества, согласившись на предложение Фонда. Но Пауль не стал его слушать, убежал рассерженный. Бергсон был рад, что выбрал тогда правильное решение.
Прошло десять лет. Если у него и были когда-то какие-то сомнения насчет своего соглашения с Фондом, то теперь этих сомнений не было. Все десять лет он работал над тем, над чем хотел, никто ни разу не вмешался в его дела. Теперь уже было очевидно, что без Фонда, а, следовательно, без лаборатории у него не было бы линда-микроскопа.
Улыбаясь, Бергсои предвкушал удовольствие, которое испытает, увидев, как восхитится Пауль, узнав про линда-микроскоп,- Пауль умеет не только спорить, но и от всей души радоваться его удачам.
- Ну что ты все время улыбаешься? - Пауль остановился перед Бергсоном, маленький и сердитый.- Неужели смешно, что начавшиеся налаживаться отношения между Востоком и Западом наши генералы сорвали, послав в Россию воздушного шпиона Пауэрса? Ты любишь говорить, что веришь только фактам. Разве случай с Пауэрсом не факт?
- Факт, бывший где-то за десять тысяч километров, - для нас, Пауль, уже не факт, а газетная заметка,- спокойно возразил Бергсон.- А газетная заметка может либо точно отразить факт, либо исказить его до неузнаваемости - это зависит от многих обстоятельств.
Бергсон обошел стол, сел в кресло и, разглядывая свои костлявые, в темных пятнах руки, продолжал.
Пауль всегда немного сгущает краски. Неверно, что сегодня в Америке люди, имеющие деньги, думают только о наживе и новой войне. Он, Бергсон, знает факты - для него они совершенно бесспорны, - которые противоречат мнению Пауля. Бергсон говорит о своей лаборатории. Разумеется. У него никогда не хватило бы средств создать что-нибудь подобное. Он мог лишь мечтать. Как-то в интервью с корреспондентом «Чикаго Сан» он рассказал о своей мечте, Пауль должен помнить. И что же? Фонд помощи американской науке предложил ему необходимые средства для создания лаборатории.
Бергсон рассказал Паулю о своих сомнениях, которыми хотел поделиться с ним еще десять лет назад, и о том, как жизнь рассеяла эти сомнения - Фонд оказывал помощь совершенно бескорыстно.
Пауль засмеялся звонким тенорком. Потом стал возражать. Он понес какую-то чепуху насчет того, что благотворители из Фонда знают, что делают. Когда Макс умрет, они предъявят свои права на его научное наследство и т. д.
- Я еще не собираюсь умирать, Пауль, - серьезно ответил Бергсон.
Бергсон попросил оставить разговор о Фонде и о мировой политике. О мировой политике он может сказать только то, что говорил не раз - детали ее его не интересуют: одно дело послать в Россию самолет Пауэрса, другое - Клода Этерли. В наш век науки и техники последнее исключено, только безумец способен рисковать будущим человечества.
Пауль Шмидт, который все еще стоял посреди кабинета, снова сорвался с места и забегал по ковровой дорожке. Он был согласен с Максом только в одном пункте - наука и техника развиты сейчас, как никогда. Войны нужно избежать.
- Дело не в том, что, освободив силы природы, ученый имеет право на распоряжение ими, - говорил Пауль, небрежно отмахиваясь рукой.- Ученый имеет на это не больше прав, чем рабочий, который выплавил сталь, пошедшую на сооружение синхротрона, или, скажем, бизнесмен, финансирующий эксперимент. Дело в том, что сегодня только ученые с их знаниями понимают, как страшны силы, освобожденные ими, если их использовать во вред человечеству, и как они могут облагодетельствовать людей, если будут применяться разумно. Вот почему ученым легко договориться друг с другом.
Атомная эра может и должна стать эрой международного сотрудничества, а затем и создания единого мирового правительства ученых.
Макс Бергсон весело следил за розовеньким Паулем - он чувствовал себя сегодня более сильным, чем Пауль, и потому аргументы Пауля не раздражали его. Пауль Шмидт - великий математик, но в политике он так же беспомощен, как и он, Макс Бергсон. «Ученым легко договориться». Разве все ученые похожи друг на друга? Макс Бергсон не забыл циничное заявление создателя водородной бомбы Эдварда Теллера, сделанное им на процессе профессора Опенгеймера: «Я думаю, - сказал Теллер, - что людей влечет к пацифизму потому, что они не способны понять войну, как одну из возможных форм мирового развития». Попробуй, договорись с таким! Нет, все не так просто, как представляет себе дорогой Пауль.
Вслух Бергсон сказал примирительно:
- Ты, Пауль, всегда лучше меня разбирался в политике. Возможно, ты и прав.- Он поднялся с кресла и подошел к холодильнику. Открыл дверцу.- Тебе, как обычно, баварского пива?
- Спасибо, Макс. Уже пять лет, как я не пью пива. Печень.
Бергсон обернулся. Пауль наконец сел на стул, настольная лампа хорошо освещала его лицо - оно было вовсе не розовым, как считал Макс, а серовато-желтым. Да, Пауль тоже сдал. Они оба сдали. В сущности, шестьдесят пять - это достаточно много!
- Чего же ты выпьешь?
- Если можно, виноградного соку. Бергсон налил в стаканчики сок.
- Не надо больше ссориться, Пауль, - сказал Бергсон и поднял свой стаканчик.
- Не надо.
Они выпили - и рассмеялись. Сначала Пауль, за ним Бергсон.
Больше они не спорили. Они вспоминали молодость - Берлин, старика Планка и, конечно, Линду. Бергсон торжествовал. Десять лет он бился над линда-микроскопом, чтобы доказать Паулю, что тот неправ. Он рассказал о своем открытии.
…Если размеры предмета меньше, примерно, половины длины световой волны, говорил Бергсон, его нельзя разглядеть даже в самый сильный микроскоп. Вот почему для более мелких исследований используют микроскоп электронный. Из квантовой механики известно, что чем больше энергия движения частицы, тем короче длина ее волны. В электронном микроскопе луч света заменен пучком электронов такой энергии, что длина их волны меньше световой. А что, если в этом микроскопе обычный пучок электронов заменить пучком частиц, разогнанных в большом ускорителе до огромных энергий? Длины волн этих частиц и вовсе малы, и с их помощью можно надеяться проникнуть в самые головокружительные глубины материи.
Эту идею Бергсон и решил осуществить - и осуществил, используя свой ускоритель и линда-частицы. Ему удалось построить микроскоп, с помощью которого он может изучать электрон так, как если бы изучал нашу планету с высоты пятидесяти километров.
- Вот что такое линда-микроскоп,- заключил Бергсон.
Доктор Шмидт решительно поднялся со стула:
- Я должен все увидеть сам.
- Сейчас?
- Да. В конце концов, я не могу в таких вопросах верить тебе на слово.
- Что ж, пойдем, - сказал Бергсон. Настала минута, которую он ждал все последние десять лет. И хотя он и ликовал и волновался, внешне он был спокоен и сдержан, он был именно таким, каким его всегда привык видеть любимый ассистент Сэм Бридж.