В поисках Сэма

В поисках Сэма Глава 1

«Не знаю, смогу ли я».

Вслух мне этого не произнести ― я слишком слаб, чтобы говорить. Поэтому я отвечаю мысленно. Но Первая все равно слышит. Меня она слышит всегда.

― Ну давай же, ― уговаривает она. ― Ты должен проснуться. Борись.

Я лежу на дне оврага с вывернутыми под себя ногами, камушки больно врезаются между лопаток. Бедро облизывает водный поток. Я не могу осмотреться, так как для этого нужно открыть глаза, а у меня на это нет сил.

И если честно, я не хочу их открывать. Хочу плюнуть на все и сдаться.

Отрыть глаза, означает ― столкнуться с правдой.

Означает, осознать, что меня вымыло на сухой участок берега. И влага, которую я ощущаю на ноге, не река. А кровь. Кровь из отрытого перелома, где кость торчит из лодыжки.

Означает, принять, что собственный отец бросил меня умирать за семь тысяч миль от дома. Что Иваник, тот, кого я считал братом, почти убил меня, столкнув с крутого обрыва.

Означает, примириться с тем фактом, что я ― могадорец, представитель инопланетной расы, зацикленной на уничтожении народа Лориен и последующем порабощении Земли.

Зажмуриваюсь сильней, лишь бы только избежать этой правды.

Пока глаза закрыты, я могу ускользнуть в более дружелюбное место: калифорнийский пляж. Зарываю голые ступни в песок. Первая присаживается рядом, смотрит на меня с улыбкой. Мы в одном из ее воспоминаний о Калифорнии, хотя сам я там никогда не бывал. Но после долгих трех лет «жизни во сне», когда мы делили ее память, воспоминания Первой воспринимаются как собственные.

― Так бы и сидел здесь весь день, ― говорю я, греясь на солнышке.

Первая мягко улыбается, словно показывая, что более чем со мной согласна. Но когда она начинает говорить, выражение ее лица мало соответствует словам: они резкие, жесткие, приказные.

― Ты не можешь тут остаться, ― чеканит она. ― Ты должен очнуться. Немедленно.

Открываю глаза. Я в своей постели, в спальной хижине лагеря службы гуманитарной помощи. Первая стоит в ногах кровати.

Как и во сне, она улыбается, правда вовсе не мило. А дразняще нахально.

―Обалдеть! ―закатывает глаза Первая. ―Ну ты и соня.

Смеюсь и сажусь в кровати. В последнее время я и впрямь сплю, как сурок. Прошло уже семь недель с тех пор, как я заставил себя выбраться из оврага, и, если не считать остаточной слабости в правой ноге, я полностью восстановился. Только сон никак не войдет в норму: я до сих пор сплю по десять часов в день.

Осмотревшись, обнаруживаю, что остальные кровати в хижине уже пусты. Ребята из гуманитарной помощи давно проснулись и разошлись по своим утренним делам. Встаю с постели и слегка покачиваюсь, когда наступаю на правую ногу. Первая ухмыляется, глядя на мою неуклюжесть.

Не обращая на нее внимания, сую ноги в сандалии, натягиваю футболку и выхожу на улицу.

На меня тут же обрушивается палящее солнце и влажность, а я и так потный спросони― убил бы за возможность принять душ, но Марко с остальными ребятами уже по уши в работе. Так что плакала моя ванна.

Первый рабочий час в лагере посвящен готовке завтрака и ежедневной уборке: стирке, мытью посуды и тому подобному. Потом прикатит джип и отвезет нескольких из нас вглубь деревни. В данный момент мы работаем там над проектом водоснабжения, модернизируя местный допотопный колодец. А оставшиеся рабочие займутся обучением деревенских детей в школе по соседству с лагерем. Я пробовал выучить суахили, но до уровня преподавателя мне еще учиться и учиться.

И пусть в лагере мне приходится вкалывать, я получаю огромное удовольствие, помогая деревенским. Хотя в основном я так стараюсь из чувства благодарности.

После того, как я вытащил из оврага свое переломанное тело и еще четверть мили полз по джунглям, меня, в конце концов, обнаружила деревенская старушка. Благодаря прикрытию, которым я пользовался для выслеживания Ханну, третьего лориенца, старушка приняла меня за одного из рабочих гуманитарной службы и поспешила в лагерь. Через час она вернулась с Марко и заезжим доктором. Соорудив импровизированные носилки, они перенесли меня в лагерь, где доктор совместил мне кости на ноге, наложил швы и поставил гипс, который я снял лишь недавно.

Марко выделил мне койку, сначала на время восстановления, а теперь уже как волонтеру гуманитарной помощи ― и все это без единого вопроса. Единственное, чего Марко ожидал в ответ ―это то, что я буду выполнять свою работу и не стану требовать ничего сверх того, что положено всем работникам службы.

Не представляю, к каким выводам пришел Марко, оценив мое состояние. Могу лишь предположить, что он догадался о том, что Иван имеет к этому непосредственное отношение, так как тот без всяких объяснений исчез в тот же день, когда со мной произошел «несчастный случай». Не исключено, что такое великодушие Марко продиктовано его жалостью ко мне. Может, он и не знает, что в точности произошло, но ему известно, что меня бросила семья. А раз уж Марко в большей степени прав, чем нет, то я не против ― пусть жалеет меня себе на здоровье.

К тому же, как оказалось, быть брошенным собственной семьей, да и расой тоже, не так уж и плохо.

В жизни не был так счастлив.

Восстановление деревенского колодца довольно кропотливая и тяжелая работа, но в отличие от других рабочих у меня есть преимущество. Первая. Во время работы я мысленно болтаю с ней, и, не смотря на жжение в мышцах и боль в спине, день пролетает незаметно.

Как правило, Первая «подбадривает» меня бесконечными придирками типа: «Так никто не делает, это неправильно», «По-твоему, так швы затирают?», «Будь у меня тело, я б уже давно все доделала». Она насмехается над моими усилиями, развалившись на краю рабочей площадки, словно богатенькая бездельница на пляже.

«Может сама попробуешь?»―рявкаю я мысленно.

― Не могу, ― как всегда отвечает она. ― Боюсь сломать ногти.

Конечно, приходится проявлять осторожность и не разговаривать с нею открыто, особенно когда поблизости находятся другие рабочие. А то уже на третьей неделе здесь я заработал репутацию слегка ненормального, болтающего с самим собой парня. Пришлось выучиться общаться с Первой молча, просто думая в ее сторону, а не говоря вслух. К счастью, это исправило ситуацию, и остальные перестали коситься на меня, как на полного психа.

Сегодня вечером я вместе с Элсвитом дежурю по кухне ― недавнее нововведение в лагере. Мы готовим «гитери» ― простое блюдо из риса и бобовых. Элсвит занимается кукурузными початками, чистит, снимает зерна, а я замачиваю и промываю бобы.

Элсвит мне нравится. Он все время интересуется моим прошлым: откуда я, как сюда попал. Конечно, я не такой дурак, чтобы отвечать правду, да и к счастью, Элсвита, кажется, вполне устраивают мои расплывчатые и подчас выдуманные ответы. Элсвит еще тот любитель почесать языком, он постоянно перескакивает с вопроса на вопрос, даже не замечая, что я не ответил, вечно сопровождает свою болтовню отступлениями и замечаниями о собственной жизни. Из рассказов Элсвита я понял, что его отец богатый американский банкир, человек, не одобряющий склонности сына безвозмездно помогать людям.

Мне самому с раннего детства было сложно соответствовать требованиям отца, а уж после жизни в памяти Первой, это и вовсе стало невозможным. Я вырос мягким, научился сочувствию и заботе, и я уверен, мой отец никогда этого не поймет и тем более не станет терпеть. В этом плане мы с Элсвитом похожи: оба разочаровали наших отцов.

Однако очень скоро я понял, что на этом наша с ним схожесть и заканчивается. Что бы там Элсвит ни говорил о своем «уходе из семьи», он продолжает общаться со своими богатенькими родителями и даже имеет неограниченный доступ к их не малым денежкам. А несколько недель назад его отец даже заказал частный самолет для доставки сына из Найроби домой на празднование его дня рождения. В то время как мой отец считает меня мертвым и, я вряд ли ошибусь, если предположу, что он весьма этому рад.

После ужина, приняв заслуженный душ, отправляюсь на боковую и застаю Первую, сидящую с ногами в плетеном кресле в углу спальни.

― Спать? Время детское! ―канючит она.

Быстро оглядываю хижину. Никого, значит, можно говорить вслух, только тихо. Живое общение для меня несравнимо естественнее мысленного.

― С завтрашнего дня попробую вставать вместе со всеми.

Первая одаривает меня недовольным взглядом.

―Что? Гипс сняли, хромота почти прошла… я восстановился. Мне пора работать как все.

Первая хмурится и начинает убирать со своей футболки невидимые соринки. Мне и без слов понятно, что ее беспокоит.

Где-то там остатки ее народа ходят под прицелом моей расы. А она торчит тут, в Кении. Причем торчит по моей вине, застряв бестелесным духом внутри моего сознания и не имея возможности действовать самостоятельно. Если б это было в ее силах, она бы уже давно была бы далеко отсюда ―неважно где ― главное, она бы сражалась.

― Как долго нам еще тут торчать? ―мрачно спрашивает Первая.

Кошу под дурачка, делая вид, будто не понимаю каково ей сейчас, и пожимаю плечами. Расстилаю кровать и заваливаюсь на бок.

― Мне некуда пойти.

Мне снится сон.

Та ночь, когда я пытался спасти Ханну. Покинув лагерь, я бегу через джунгли к его домику, изо всех сил стараясь опередить Ивана и отца. Я знаю наперед, чем все закончится ― Ханну убьют, а меня бросят умирать― но в этом сне наивная спешка той ночи полностью возвращается, заставляя меня нестись вперед, не обращая внимания на лианы под ногами, хлещущие по лицу ветки, странные тени и хруст веток под лапами животных.

Передатчик, который я стащил из нашей с Иваном хижины, хрипит помехами, болтаясь у меня на бедре, и этот звук не предвещает ничего хорошего. Он означает, что другие могадорцы уже близко.

Я должен успеть туда первым. Обязан.

А вот и поляна. Хижина Ханну и его Чепана стоит на том же самом месте. Напрягая зрение, пытаюсь разглядеть что-нибудь в темноте.

Тогда-то я и замечаю отличия.

Поляна, да и хижина тоже, густо заросли травой и лианами. Одна из стен домика выбита наружу, и крыша над этим местом просела. Полоса препятствий, на которой Ханну, вероятно тренировался, заросла настолько, что сразу и не догадаешься, что передо мной.

― Прости, ― доносится из джунглей голос.

Резко оборачиваюсь:

― Кто здесь?

Первая выходит из-за деревьев.

― За что ты извиняешься? ― Я озадачен, запыхался. И ноги ноют от бега.

В тот же миг все встает на свои места.

― Я не сплю, ― говорю я.

Первая кивает.

― Угу.

― Ты перехватила контроль. ― Слова вырываются раньше, чем я успеваю их осознать. Но судя по лицу Первой, я попал в точку: пока я спал, она захватила мое сознание и привела меня сюда ― к месту гибели Ханну. Раньше Первая никогда себе подобного не позволяла. Да я и представить не мог, что она вообще на такое способна. Но ее существо уже настолько переплелось с моим, что по идее подобное и не должно меня удивлять. ― Ты мной управляла!

― Адам, ну прости, ―говорит она. ―Я думала, если ты окажешься здесь, это напомнит тебе…

― Зря старалась! ― Я в замешательстве, зол на Первую за ее манипулирование моей волей. Но, едва произнеся эти слова, понимаю, что сказал неправду. Трюк Первой сработал.

Адреналин бурлит в крови, сердце бьется как сумасшедшее, и чувство всепоглощающей необходимости довести до конца то, что я не закончил несколько месяцев назад, вернулось. Угроза, которую мой народ представляет для Гвардии и всего остального мира, все еще существует.

Могадорцев необходимо остановить.

Отворачиваюсь от Первой, чтобы она не заметила сомнений на моем лице.

Но мы делим один мозг. Скрывать от нее что-либо ― бесполезно.

― Я знаю, что ты тоже это чувствуешь, ― говорит Первая.

Она права, но я задвигаю подальше назойливую мысль, что, оставаясь в Кении, я забиваю на свое предназначение. Только у меня все начало налаживаться! Мне нравится моя жизнь в Кении, нравится приносить пользу. И пока Первая не ткнула меня носом в убийство Ханну, легко было забыть о надвигающейся войне.

Отрицательно качаю головой.

― Первая, здесь я делаю хорошее дело. Помогаю людям.

― Я и не спорю, ― соглашается она. ― Но как насчет действительно важных дел? Ты можешь помочь Гвардии спасти целую планету! Да и вообще, неужели ты всерьез думаешь, что могадорцы пощадят эту дыру, когда их ужасно потрясный план осуществится, а? Неужели до тебя не доходит: все твои труды в этой деревеньке пропадут даром, если ты не присоединишься к битве и не поможешь остановить свой народ?

Ее слова попадают точно в цель, и Первая подходит ближе:

― Адам, ты можешь сделать намного, намного больше.

― Я не герой! ― кричу я, к горлу подкатывает ком. ― Я слабак. Дезертир!

― Адам, ― умоляюще произносит Первая, у нее тоже перехватывает голос. ―Признаю: мне нравится тебя подначивать, и я правда не перевариваю, когда ты умничаешь и все такое. Но таких, как ты ― один на миллион. Нет ― на десять миллионов. Ведь ты единственный могадорец, посмевший открыто не повиноваться вашей власти. Ты даже не представляешь, насколько ты особенный, сколько пользы ты можешь принести!

Больше всего на свете я хочу, чтобы Первая считала меня особенным, видела во мне героя. Мне безумно хочется поверить ее словам. Но я знаю, что она ошибается.

― Ты не права. Кроме тебя, во мне нет ничего особенного. Если б Ану тогда не подсадил тебя мне в мозг, и я не провел в твоих воспоминаниях целых три года… убийцей Ханну, вот кем бы я сейчас был. Наверняка, еще и гордился бы этим.

Первая вздрагивает.

«Так-то лучше», ― думаю я. ―«Похоже, мне удалось донести до нее свои сомнения».

― Это ты ― Гвардеец, а не я. Сила в твоих руках, ―продолжаю я. ― А я всего лишь тощий, хилый экс-могадорец. Кроме как выживать, я ничего не умею. Прости.

Разворачиваюсь и бреду обратно к лагерю.

Первая остается стоять на месте.