В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.

Глава первая

Вернув документы, лейтенант угрюмо откозырял:

— Ничего не могу поделать. Отгоните машину к дому и ждите.

У него было темное, обветренное лицо. Слова он не произносил, а выдавливал. За его спиной от канала через всю улицу тянулась цепь солдат — ноги расставлены, на груди автоматы.

Я достал удостоверение. Если оно и произвело впечатление на лейтенанта, то внешне это никак не отразилось.

— Хорошо, — так же угрюмо сказал он. — Вы можете пройти, но я бы советовал обождать.

Набережная за оцеплением была пустынной. Доносилась стрельба — справа, из глубины квартала.

— Хорошо, я дам сопровождающего, — еще угрюмей сказал лейтенант. Мотнул головой.

Вразвалку подошел низкорослый сержант.

— Проведешь, — приказал лейтенант. — Я сообщу по рации.

Сержант критически оглядел мой светлый выутюженный костюм:

— Испачкаетесь, уважаемый.

Я знал, как обращаться с десантниками, и двинулся вперед, не сомневаясь, что он последует за мной. Так оно и оказалось.

Мы пошли по набережной. Вода в канале блестела.

— Вы все-таки держитесь сзади, — уже нормальным голосом сказал сержант, догоняя. — И ни в коем случае не отходите от меня далеко.

— Что тут у вас происходит? — спросил я.

— Операция.

Больше он ничего не добавил, и я не стал спрашивать.

Мы свернули во двор — узкий, извилистый. Стены в черных потеках смыкались, вытесняя небо. Все время казалось, что сейчас — тупик, но открывался новый проход. Стрельба слышалась очень ясно. Сдвоенно тыкнул карабин, затем, сплетаясь, хлестнули автоматные очереди, и, наконец, неторопливо, солидно застучал тяжелый пулемет, судя по звуку — «гочкис», стреляющий пулями размером с небольшой огурец.

Это было уже серьезно. В последний раз я слышал «гочкисы» год назад во время мятежа в Порт-Хаффе.

Тогда сепаратисты из «Феруз» в первые же часы очень грамотно развернули напалмовые обоймы вдоль пригорода и, блокировав огненным полукольцом войска МКК[1], двинули танки прямо на Ролиссо, где находились международные армейские склады. Расчет был на внезапность. Если бы они захватили оружие, то могли бы отрезать весь Север и держать жесткую оборону на границе равнины по крайней мере несколько месяцев.

Главнокомандующий вооруженных сил страны то ли растерялся, то ли действительно был связан с мятежниками, как говорили потом, ко вместо того, чтобы взорвать склады, он выслал наперехват артиллерийскую школу — необученных курсантов, придав им саперный батальон из резерва, — штурмовые танки «мант» прошли как сквозь масло, — я уже потом, после гибели Аль-фаиза, видел на шоссе груду исковерканных орудий и тел.

Нас выбросили на исходе ночи. Небо начинало светлеть. Десятки капсул неторопливо вываливались из пузатых, с маленькими крыльями, неуклюжих на вид транспортных самолетов, долго, уменьшающимися точками, летели вниз и у самой земли эффектно распахивали зонты — пружинили на воздушной подушке. Сверху все было отлично видно. И огненный полукруг, опоясавший порт, и серебрящуюся спокойную Ниссу, и артиллерийские вспышки за мостом, который уже был захвачен сепаратистами, и ближе к земле — пропитанные флюорофором, зеленые, светящиеся знамена передового полка «Меч пророка».

Мы садились прямо на склады. Вдали ухали разрывы, но мы все-таки надеялись закрепиться, — у нас были податомные базуки, которые если и не пробивали броню, то, во всяком случае, после попадания останавливали «манты» на минуту-две, пока меняется сплавившаяся оптика, а за две минуты можно было навести канальную мину, и вот когда капсулы начали раскрываться, а мы — выпрыгивать на ноздреватую бетонную площадку перед складом, оттуда со сторожевых вышек тяжелыми басами заговорили «гочкисы». Оказывается, Аль-Фаиз еще за четыре часа до выступления выслал вперед ударную группу; она без шума вырезала охрану и заняла ключевые посты. Но мы этого не знали и, когда вспыхнула первая капсула, закричали им, показывая нашитые голубые полосы, и командир десанта, югославский майор, приказал осветить себя прожектором, чтобы была видна его форма с надписью: «Международные войска», но вторая очередь, поразившая его и опрокинувшая прожектор, доставила все на свои места.

Я очнулся только утром в госпитале, когда Аль-Фаиз и двенадцать его имамов, окруженные в здании аэровокзала, покончили самоубийством, выбросившись на мостовую.

Трудно было понять, кто устроил стрельбу из «гочкисов» здесь, в центре густонаселенного города.

Двор вывел нас на боковую улицу.

— Теперь осторожно, — предупредил сержант.

И сразу же над нашими головами прошуршало, будто пилой по дереву, посыпались крошки. Мы отшатнулись, — чуть выше в темном кирпиче появился десяток красных лунок со сколотыми краями.

— Весело тут у вас, — сказал я, отряхивая пиджак.

Сержант блеснул зубами.

— Это ничего. Это пугают. А вот есть у них один с карабином, так бьет, подлец, как в тире, — на выбор.

— Откуда у них «гочкисы»? — спросил я. — Или это ваши стараются?

— У них есть все, что хочешь, — сказал сержант. Вытер лицо, оставив на нем красные полосы. — Ладно, надо перебираться на ту сторону. Видите подворотню?

До подворотни было метров сорок.

— По одному, быстро, — сказал сержант.

Выскочил, будто нырнул, почти падая, перебежал улицу. Запоздало ударила очередь, выбила искры из асфальта, зазвенело разбитое стекло. Я кинулся, не дожидаясь, пока очередь кончится, рассчитывая, что все внимание сейчас сосредоточено на сержанте. По мне даже не стреляли.

— Вот мы и на месте, — сказал сержант. Он закуривал.

— Хороший автоматчик уложил бы нас запросто.

— Под хорошего автоматчика я бы и не полез.

Он открыл обшарпанную дверь на первом этаже. Мы быстро прошли по темноватому коридору и оказались в квартире. Там царил хаос. Двери между комнатами были выломаны, на полу сверкали сотни зеркальных осколков, полированную стенку наискось прочерчивала пулевая дорожка, стол был почему-то перевернут ножками кверху. По бокам окна с выбитой наружу рамой стояли капитан-десантник и совсем молоденький лейтенант. У обоих в руках были портативные рации.

— По приказу начальника охраны… — шагнув вперед, начал докладывать сержант.

Капитан повернул к нему белое, перекошенное лицо.

— К стенке, к стенке! — закричал он сорванным голосом.

Мы едва успели отскочить. Автоматная очередь метлой прошла по полу, брызнули зеркальные фонтаны.

— Засекли все-таки, сволочи, — сказал капитан.

— Надо менять позицию, — сказал лейтенант. Он ежесекундно вытирал лицо ладонью — нервничал.

— Поздно. Уже поздно, — сказал капитан. Закричал в рацию: — Хансон, слышишь меня? Хансон! Что там у вас?

— Заняли чердак, — донеслось из рации. — Через минуту начинаем. Я сообщу.

— Балим! — закричал капитан. — Через минуту закроешь окна. Плотно закроешь, понял? Чтоб носа не могли высунуть!

— Не высунут, капитан, ничего не высунут, — неторопливо сказал голос с сильным южным акцентом.

— Видишь, где у них пулемет?

— Вижу.

— Вот. Чтоб больше ни я, ни ты его не видели.

— Понял, капитан. Все будет в ажуре, капитан.

Капитан повернулся к нам:

— Ну?

Сержант доложил.

— Какой Август? Август на той стороне, — неприязненно сказал капитан. Посмотрел на мой костюм, ужасно сморщил лицо, не давая опуститься воспаленным векам. — Сейчас туда не пройти. И здесь вам делать нечего. Отправляйтесь во двор. Он не простреливается.

Я достал удостоверение. Капитан даже не взглянул на него. Из рации закричали:

— Начинаем, капитан!

И он тоже закричал:

— Балим! Балим! Огонь!

Бешено захрипели стволы. Мой сержант перекинул автомат на руку и лег у соседнего окна, раскинув ноги. Следил.

Переулок хорошо просматривался — широкий, пустой. Стены были исцарапаны пулями. Стекла большей частью разбиты. У тротуара дымилась покореженная легковая машина. Ветер переворачивал зеленые бумажки, словно листья, усыпавшие асфальт. В конце переулка, напротив нас, из высокого дома с зарешеченными окнами выдавалась узкая, на два этажа, полукруглая башенка, насквозь пронизанная солнцем.

Стреляли по ней.

На крыше дома появился человек — во весь рост, замахал руками. Слева выскочил взвод десантников — побежали мимо догорающей машины.

— Быстрей, быстрей! — застонал капитан в рацию.

И вдруг откуда-то сверху, перекрывая автоматный стрекот, отчетливо застучал «гочкис». Пули его со сверлящим визгом рикошетировали от мостовой. Обрушился целый пласт штукатурки. Поднялась белая пыль. Двое бегущих сразу упали, остальные, помешкав секунду, нырнули в ближайший подъезд. Один десантник то ли растерялся, то ли не сразу сообразил — застыл на середине переулка. Ему кричали. Момент был упущен.

«Гочкис» отсек его от подъезда. Десантник рванулся в другую сторону. Там была глухая стена. Вжался в нее спиной, глядя, как быстро-быстро по асфальту приближаются к нему выщербленные лунки.

Сержант у окна выругался, и автомат в его руках заколотился нескончаемой очередью.

— Балим, я тебя расстреляю, — страшным голосом сказал капитан.

— Они перешли на третий этаж! — закричал Балим.

Десантник у стены наконец решился — прыгнул вперед, надеясь перескочить через смертельные лунки. Очередь поймала его в воздухе. Он переломился.

— Балим, что ж ты, Балим? — горловым шепотом сказал капитан.

И вдруг все стихло. Только сержант бил и бил вверх по башенке. Я потряс его за плечо, он очумело оглянулся, бросил автомат и высморкался на пол.

— Капитан! Хансон передал — они уже в квартире!

— Ага! — сказал капитан.

Выбрался через окно, постоял и зашагал к дому с башенкой. Лейтенант молодцевато выпрыгнул вслед за ним. У меня оборвалось сердце, но выстрелов не было.

Я тоже вылез. И отовсюду появились десантники, заполнили переулок. Ждали. Негромко переговаривались. Некоторые поднимали зеленые бумажки. Это были купюры по сто крон каждая. Высокий черный человек что-то темпераментно объяснял капитану, помогая себе руками.

Подошел Август. Я не сразу узнал его застывшее лицо.

— Одного все-таки взяли, — сказал он.

Из парадной дома с башенкой двое в комбинезонах волокли третьего — бьющегося, кричащего, — тащили по мостовой.

— Ведут, ведут, — заговорили рядом.

Август увидел меня — моргнул голыми веками.

— Ты? Откуда ты здесь? — И, забыв обо мне, пошел вперед, к тому, третьему, задыхающемуся в конвульсиях.

Глава вторая

Выдержки из доклада Постоянной инспекционной комиссии при Международном контрольном комитете (МКК.) по обследованию объекта 7131 (биология), научно-технический комплекс «Зонтик», штат Аризона, США.

Основание для инспекции — заявление профессора Чарлза Ф. Беннета, Принстонский университет, штат Нью-Джерси, США, о восстановлении комплекса «Зонтик» и возобновлении в нем исследований в нарушение «Декларации о разоружении», части пятой — «Медицински не оправданное воздействие на психику человека физическими, химическими или иными средствами с целью модификации его поведения» и части второй «Декларации прав гражданина» — «Насильственное изменение индивидуальных качеств личности» (см. Приложение к докладу).

…Инспекцией научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США, установлено наличие проводящихся в нем в настоящее время исследований химического воздействия на психику человека препаратами группы «Октал» с целью модификации поведения по типу реакций «Страх» (лаборатория профессора И. Липкина) и «Ненависть» (лаборатория профессора У. Олдингтона).

…Шестая лаборатория объекта (бывший руководитель — профессор Ф. С. Нейштадт), на которую указывал заявитель, в настоящее время не восстанавливается, в планах реконструкции не значится, и тематика ее исключена из предполагаемого направления исследований.

…Суммируя вышеизложенное, комиссия считает установленным наличие в научно-техническом комплексе «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США, исследований, нарушающих часть пятую «Декларации о разоружении» и часть вторую «Декларации прав гражданина», и рекомендует МКК:

1. Полностью расформировать научный персонал комплекса «Зонтик».

2. Демонтировать оборудование комплекса и передать его МКК.

3. Привлечь директора комплекса «Зонтик» профессора Г. Микоэлса к судебной ответственности в рамках международных правовых норм по статье «Личная ответственность за создание и разработку запрещенных систем вооружений».

Мнение членов комиссии единогласное.

Подпись: председатель комиссии профессор Л. Кхамлинг (Лаос).

Приложение

Выдержки из заявления профессора Чарлза Ф. Беннета, Принстонский университет, штат Нью-Джерси, США

…Обращаю особое внимание МКК на исследования в шестой лаборатории комплекса «Зонтик», руководитель — профессор Ф. С. Нейштадт. Я лично не был знаком с профессором Нейштадтом, но примерно за год до подписания «Декларации о разоружении» у меня состоялась доверительная беседа с одним из его сотрудников, моим близким другом, имени которого я здесь не привожу по причинам этического характера. Мой друг сообщил мне, что профессором Нейштадтом разработан принципиально новый способ модификации психики человека. Речь идет о создании в коре головного мозга, в среде уже действующих нейрофизиологических связей, локального, совершенно автономного блока управления с четкой реализацией записанной в нем программы. В отличие от существующих к настоящему времени способов модификации, которые, подавляя эмоциональные или логические функции коры головного мозга, влекут за собой частичную деформацию психики, новый метод позволяет полностью сохранить сложившуюся к моменту воздействия психофизиологическую картину личности с ее мировоззренческим, социальным или бытовым содержанием. При этом явления амнезии или диффузии психики отсутствуют. Способ, которым производится запись программы, мне неизвестен. Включение программы осуществляется индивидуальным или общим словесным шифром.

Мой друг, в искренности которого я не сомневаюсь, сообщил мне также, что профессором Нейштадтом в сотрудничестве с научным отделом министерства обороны создается техника серийной записи подобных блок-программ, могущая быть использована для модификации психики военнослужащих или гражданского населения.

Первые опыты в этом направлении на добровольцах из ВВС прошли успешно.

Считаю своим долгом человека и гражданина сообщить эти сведения МКК и просить МКК провести тщательное расследование деятельности профессора Нейштадта.

Примечание к приложению

При существующем уровне нейрофизиологических исследований как в США, так и в других странах считаю невозможным:

1. Осуществление записи подобной блок-программы требуемой частоты.

2. Полное сохранение при такой записи личностных качеств объекта воздействия.

Подпись: профессор Арт Д. Поол, директор Института нейрофизиологии (Англия), эксперт МКК (биология).

Выдержки из показаний профессора Г. Микоэлса, бывшего директора научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США, в Международном суде в Гааге.

Верховный судья процесса Э. Штритмайер (ФРГ)

Вопрос. Подсудимый, знали ли вы, что исследования, которыми занимался ваш комплекс, запрещены «Декларацией» и могут проводиться только с особого разрешения и под контролем МКК?

Ответ. Мы никогда не ставили перед собой военных целей. Наши исследования носили сугубо медицинский характер. Они необходимы при изучении некоторых шизоидных и параноидных состояний психики человека и для успешного лечения таких состояний.

Верховный судья Э. Штритмайер. Подсудимый, вы не ответили на вопрос.

Ответ. Да, я знал. Но я хочу подчеркнуть, что исследования проводились исключительно на добровольцах. Испытуемые предварительно знакомились с программой эксперимента и его возможными результатами. В настоящее время все они чувствуют себя удовлетворительно и получили оговоренную правилами денежную компенсацию.

Вопрос. Что вы можете сказать о работах шестой лаборатории, руководимой профессором Нейштадтом?

Ответ. О работе шестой лаборатории я ничего сказать не могу.

Вопрос. Не кажется ли вам странным, подсудимый, что, будучи директором комплекса, вы не знали о характере работы подчиненной вам лаборатории?

Ответ. Шестая лаборатория только формально входила в комплекс. Фактически она подчинялась не мне, а непосредственно министерству обороны. Лаборатория имела собственные средства, самостоятельно закупала оборудование и самостоятельно планировала свои исследования. Я, как директор института, не знал даже примерных результатов работы этой лаборатории. Мельком слышал, что испытуемых там называют фантомами.

Вопрос. Фантомами?

Ответ. Да.

Вопрос. Почему?

Ответ. Не имею представления. Все отчеты шестой лаборатории, минуя меня, шли сразу в министерство. Могу только сказать, что профессор Нейштадт был безусловно очень талантливым ученым, имел строгие моральные принципы и понимал свою ответственность перед человечеством. Мы все сожалеем о его гибели. Он никогда не позволил бы себе ничего противозаконного.

Выдержки из показаний генерала А. Д. Кромма, бывшего начальника отдела научных исследований министерства обороны, в Международном суде в Гааге.

Верховный судья процесса Э. Штритмайер (ФРГ)

Вопрос. Подсудимый, научно-технический комплекс «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США, находился в ведении вашего отдела?

Ответ. В определенной мере.

Вопрос. Поясните суду ваши слова.

Ответ. Мой отдел действительно контролировал некоторые институты, но в большинстве случаев мы лишь предоставляли дотации научным центрам для выполнения необходимых исследований. В этих случаях я осуществлял только общее руководство работами, не вдаваясь в их конкретные детали.

Вопрос. Исследовательский комплекс «Зонтик» относился к этим случаям?

Ответ. Да.

Вопрос. Что вы можете сказать о шестой лаборатории, руководимой профессором Нейштадтом?

Ответ. О шестой лаборатории я узнал только после происшедшей там катастрофы. С профессором Нейштадтом — знаком не был.

Вопрос. Вы здесь слышали показания профессора Микоэлса. Он утверждает, что шестая лаборатория подчинялась министерству обороны и доклады о результатах ее исследований получал непосредственно ваш отдел.

Ответ. Я могу повторить: о деятельности шестой лаборатории я ничего не знаю. Если такие доклады и существовали, то я их не видел.

Вопрос. Что вы можете сказать о причинах гибели шестой лаборатории?

Ответ. Сразу после катастрофы мы провели соответствующее расследование. У экспертов нет единого мнения.

Вопрос. А ваше личное мнение?

Ответ. Я не эксперт.

Без указания источника

Сведения о профессоре Ф. Нейштадте, бывшем руководителе шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США

Фредерик Спенсер Нейштадт родился в 1961 г. (недостоверно) в США. Конкретное место рождения неизвестно. Сведения о родителях отсутствуют. Сведения о детских годах отсутствуют. Предположительно — окончил нормальную среднюю школу в г. Сан-Паул, штат Огайо. Окончил Гарвардский университет (штат Массачусетс) по специальности биология (нейрофизиология).

Уже в первые годы учебы проявил незаурядные научные способности и склонность к экспериментальной работе.

По окончании университета около пяти лет работал в лаборатории профессора Н. Хэйла (недостоверно, профессор Хэйл умер в 1997 г., данные о штате лаборатории в архиве университета отсутствуют). Направление исследований — «Патофизиологические состояния головного мозга человека» (недостоверно, данные о плановой тематике в архиве университета отсутствуют), статьи в специальных журналах (список прилагается), монография «Активная нормализация патофизиологии головного мозга» (монография отсутствует во всех зарегистрированных библиотеках). С 1994 г. (недостоверно) работал в научно-техническом комплексе «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США. С 1998 г. (недостоверно) — руководитель шестой лаборатории этого комплекса. Предполагаемое направление исследований — волновая резонансная регуляция психики человека. Открытые публикации по результатам исследования отсутствуют. Данные о сотрудниках лаборатории отсутствуют. После подписания «Декларации о разоружении» в МКК стали поступать заявления, свидетельствующие о проведении профессором Нейштадтом запрещенных «Декларацией» исследований, влекущих за собой судебную ответственность по международным правовым нормам. Осенью того же года (за две недели до прибытия инспекции МКК) в лаборатории профессора Нейштадта произошел взрыв, сопровождавшийся интенсивным многосуточным горением не поддающихся тушению зажигательных смесей типа напалм-кремний, что блокировало применение спасательных средств. Восстановить документы или оборудование лаборатории после кремниевого выгорания оказалось невозможным.

Человеческие останки не идентифицировались. Предположительно — профессор Нейштадт и его сотрудники погибли в момент взрыва.

Данные о возобновлении аналогичных исследований в каких-либо странах отсутствуют.

Без указания источника

Предположительные проявления деятельности лиц (фантомов), кодированных в шестой лаборатории (руководитель — профессор Ф. С. Нейштадт) научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США

ПОПЫТКА ПЕРЕВОРОТА В ПАРАБАЙЕ

В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое толя часть средних офицеров генерального штаба Парабайи, опираясь на взводы охраны, арестовала и расстреляла весь руководящий состав генштаба и военного министерства. Были подняты по тревоге гарнизон города и офицерское училище. От имени расстрелянного военного министра танковому полку, находящемуся в летних лагерях, был дан приказ войти в столицу. К утру двадцать седьмого июля мятежники блокировали президентский дворец, захватили радиостанцию и обратились с воззванием к армии и народу. Мятеж был поддержан частью офицеров ВВС, которые, не объясняя рядовому составу причин, подняли в воздух подчиненные им подразделения и барражировали в небе над столицей. Утром двадцать седьмого июля после отказа президента страны сложить с себя полномочия и сдаться дворец был подвергнут интенсивному артиллерийско-пулеметному обстрелу. Основная часть войск не поддержала мятежников. Рядовые ВВС и курсанты офицерского училища заявили о своей верности правительству. Командование принял на себя начальник оперативного управления генштаба. К вечеру двадцать седьмого июля мятежники были рассеяны, руководители мятежа окружены в здании генштаба и покончили самоубийством.

По данным министерства обороны Парабайи, офицеры, возглавившие мятеж, в разные сроки проходили подготовку в военных институтах США.

ВИНДЗОРСКИЙ ИНЦИДЕНТ

Девятого августа группа военных техников станция слежения «Виндзор» (Марс, Эритрейское море), расстреляв большую часть обслуживающего персонала, в том числе командира станции полковника Нигата (Япония), захватила пульты управления и в течение четырех дней требовала передачи под свой контроль всех станций слежения на планете, угрожая в случае отказа начать ракетный обстрел крупнейших столиц Земли. Переговоры с террористами оказались безрезультатными. Боевой крейсер «Амур», высланный Советом МКК, получив прямое попадание ракетой «Земля — космос», тем не менее сумел направленными радиолучами парализовать работу систем и высадил десант, который захватил станцию слежения «Виндзор». Часть террористов была уничтожена во время перестрелки, трое, блокированные в диспетчерской, покончили самоубийством, около десяти человек на бронетранспортерах прорвались на космодром и, захватив пассажирский лайнер «Мико», вышли в открытое пространство. Интенсивный лучевой поиск корабля оказался безрезультатным. Лайнер «Мико», захваченный террористами, относится к типу малогабаритных пассажирских лайнеров и опасности для Земли и передовых станций не представляет.

Документацию аналогичных проявлений деятельности фантомов см. в картотеке спецотдела информации, литера А (красная), шф, 156, on. 12–19.

Признаки, позволяющие отнести указанные инциденты к проявлению деятельности лиц, кодированных в шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США

1. Внезапность выступления.

2. Отсутствие предварительной подготовки.

3. Опора исключительно на узкий круг посвященных лиц (предположительно — только на фантомов).

4. Чрезвычайная беспощадность к любого рода противодействию.

5. При неудаче выступления — самоубийство всех членов руководства (предположительно — фантомов). Участники указанных инцидентов являются гражданами США, проживают в США или находились на территории США продолжительное время с той или иной целью.

Глава третья

Замысловатым ключом я открыл дверь и присвистнул.

Квартира была разгромлена, причем громили ее долго и тщательно. Мебель не просто сокрушали, а предварительно разбирали на части и каждую часть ломали отдельно. Пружины дивана были выдраны и разбросаны. От люстры осталось белое растоптанное пятно. Книги, вероятно, сначала разрывали по корешку, а потом рассеивали страницы. Обои висели печальными языками, открывая ноздреватую штукатурку. Кухонный агрегат был превращен в груду мятого металла.

Такая работа требовала громадного времени и сил.

Она вызывала уважение.

В одной из комнат точно посредине стояла совершенно нетронутая низкая лакированная тумбочка. На ней лежал лист бумаги — странно аккуратный среди разгрома. От руки, печатными буквами, крупно было написано одно слово: «Убирайся». Вместо подписи стоял значок — полукруг с поперечными черточками.

Я сел на тумбочку. У меня было несколько версий.

Первая — здесь всем представляют квартиры в таком виде. Эта версия была удобна тем, что разом все объясняла.

Версия вторая — хулиганство. Версия третья — маньяк. Версия четвертая… Версия пятая… Версия сто сорок шестая — звездные пришельцы. Изучали земную жизнь.

В комнате тяжело вздохнули. Это вздохнул я. Я знал, что мне сейчас предстоит, и заранее не радовался.

Но делать было нечего. Я разделся, повесил одежду на сохранившийся гвоздь и принялся за работу.

Обыск занял ровно три часа. Я перемазался в известке, в машинном масле, разодрал себе локоть. Сильно мешало стекло под голыми коленями. Но в итоге через три часа я положил все на ту же тумбочку два серых тонких кружочка с острием для втыкания — наподобие кнопки.

И, глядя на эти два высокого класса, сверхчувствительных дистанционных микрофона, я вдруг понял, что ни одна из версий не подходит.

Разве что первая и сто сорок шестая.

Я оделся и поехал в Дом.

Дом стоял на тихой зеленой улице. Вход в него украшали шесть колонн, по которым, ослепительно вспыхивая, бежали вверх хохочущие и плачущие лица, встающие на дыбы кони и написанные разноцветными буквами короткие и загадочные слова.

Я не сразу понял, что это афиши.

Навстречу мне вывалилась стайка молодежи — все в радужных куртках, в рубашках, рисунок которых менялся в зависимости от освещения. Шли, будто плясали, высоко подпрыгивая. У девушек при солнце светилась на губах золотая помада. Одна из девушек, оступившись, упала на колонну — та лопнула с печальным звоном, обнажился блестящий решетчатый круг в асфальте. Все захохотали. Упавшая вскочила — визжа, повисла на высоком парне. Над кругом задымился голубой туман — колонна восстанавливалась.

С некоторым сомнением я потрогал свой галстук, но потом подумал, что для инспектора строгий и чуть старомодный вид даже обязателен.

На этаже, где помещалась администрация, народу оказалось неожиданно много. Сновала та же молодежь.

Все — танцуя. Меня обтекали, как столб. Друг друга они тоже не замечали. На гудящих воздушных карах проплыла пустая рама для мнемофильмов. Ее поддерживали двое мужчин в синих халатах. Бородатые ребята — по пояс голые, лоснящиеся — делали лепку на стенах. Пена из декорационных фломастеров застывала, образуя причудливые узоры.

У двери с надписью «Дирекция» невероятно тощий, изнуренный человек размахивал, как ветряк, руками.

Одет он был наподобие новогодней елки — цветные тряпочки, бляшки, зеркальца; просвечивали желтые ребра.

Его собеседник пятился на коротких ногах.

— Нет, нет, нет! — фальцетом кричал тощий. — Я не позволю! Никаких драконов — ни трехглавых, ни огнедышащих! Сугубый реализм. Учтите это! Я так вижу.

— Витольд, — пытался говорить собеседник, — ну совсем маленький дракончик. Вроде ящерицы. Пусть себе летает…

Тощий его не слушал:

— Ни драконов, ни ящериц, ни морских змеев. Запомните! — И потряс пальцем перед носом толстяка. Тот воззвал:

— Бенедикт, хоть ты скажи…

Третий участник разговора — высокий, громоздкий, сонно прикрывая веки, думал о своем.

Тощий застыл с пальцем у носа.

— Ни одной запятой не дам переставить. Все. Я сказал! — высокомерно уронил он и пошел по коридору, вихляя всем телом.

— Могу я работать в таких условиях, Бенедикт? — возмутился толстяк.

— М-да… — подумав, изрек высокий. Заметил мой взгляд: — Вы ко мне?

Я предъявил удостоверение.

— Вот, очень кстати, — сказал высокий. — Инспектор из Столицы. По вопросам культуры.

— От сенатора Голха? — растерянно спросил толстяк.

— Не только. Возникла необходимость общей инспекции, — туманно ответил я.

— Боже мой, это же нелепо! — Толстяк всплеснул руками. — Какой инспектор? Зачем нам инспектор? Я вчера говорил… Он ни словом не обмолвился об инспекторе.

— Герберт, — предостерегающе сказал высокий. — Инспектор разберется сам. — Повернулся ко мне: — Разрешите представиться, директор Дома, Бенедикт. Вежливой улыбкой поднял верхнюю губу, показал крепкие зубы. — Наш финансовый бог-советник Фольцев.

— Очень, очень приятно, — сказал советник. По лицу его было видно, что он испытывает совсем другие чувства.

— Как здоровье сенатора? — заботливо спросил директор.

— Неплохо, — отрезал я.

— Как же так… — растерянно начал советник.

Директор его перебил:

— Прошу вас. — Указал на дверь, распорядился: — Герберт, пришли Элгу.

В кабинете он усадил меня за обширный стол-календарь, испещренный множеством пометок.

— Итак, господин Павел?

— Может быть, без господина? — предложил я.

— Отлично, — сказал директор. — Я для вас просто Бенедикт.

— Меня интересует ваш Дом, — сказал я. — Хочется познакомиться поближе. Гремите.

— Да. Дом у нас замечательный, — сказал директор. — Уникальный Дом. К нам приезжают специально из других стран, чтобы принять участие в Спектакле. Знаете, в Италии есть фонтан Грез: если бросишь туда монетку, то обязательно вернешься. Так к у нас. Кто хоть один раз участвовал в Спектакле, тот обязательно приезжает еще.

Директор все время улыбался, а глаза его оставались холодными. Мне это не нравилось. Он вполне мог оказаться фантомом. Впрочем, торопиться не следовало.

Фантомом мог оказаться кто угодно. Даже я сам.

— Разумеется, это далось не сразу, — сказал директор. — Кропотливая работа. Пристальное изучение вкусов молодежи. Ее духовного мира. Вы знаете, у молодежи есть свой духовный мир! Что бы там ни писали каши социологи!

Мне очень хотелось прочитать записи на столе. Такие торопливые пометки — для себя — могут сказать многое. Но директор как бы невзначай нажал кнопку, и поверхность очистилась.

— Чрезвычайно интересно, — сказал я.

— Мы ведь не просто копируем историю, — еще доброжелательней сказал директор. — Мы воссоздаем ее заново. Разумеется, в чем-то отступая от действительности, но в рамках. Иного я бы и не допустил. — Он поднял широкие ладони. — Какой смысл рассказывать! Сегодня у нас сдача нового Спектакля. Надеюсь, вечер у вас свободен?

— В какой-то мере, — сказал я, не желая себя связывать.

— Обязательно приходите! — с энтузиазмом воскликнул директор. — Мы делаем восемнадцатый век. Морское пиратство. Я распоряжусь, чтобы вам оставили марку.

В это время в кабинет вошла светловолосая женщина, очень симпатичная.

Директор обрадовался:

— Элга! Наконец-то! Познакомьтесь. Павел — Элга. Она как раз занимается этой… культурой.

Элга обещающе улыбнулась. Ее короткая юбка едва доходила до середины бедер, декольте на блузке располагалось не сверху, а снизу, открывая живот и нижнюю часть груди.

— Элга вам все покажет, — сказал директор. — Тем более что она специалист. А меня извините, Павел, Спектакль. Ни одной свободной минуты.

— Буду рад, — ответил я, поднимаясь.

— Пойдемте, — сказала Элга и посмотрела на меня многозначительно.

Я поймал взгляд директора — тоже многозначительный, мужской. Очевидно, предполагалось, что теперь новый инспектор поражен в самое сердце. Они не знали, что я год работал в Скандинавии среди «вольных фермеров» и видел не такое.

В коридоре топтался мрачный парень в синем халате. Увидев директора, он произнес инфракрасным голосом:

— Бенедикт…

— Я уже все сказал, — недовольно ответил директор.

Парень посмотрел на Элгу, потом с откровенной ненавистью на меня и высказал свою точку зрения:

— Ладно. Монтировать камеру — Краб. Записывать фон — Краб. Ладно. Вы Краба не знаете. Ладно. Вы Краба узнаете.

— Я занят, — сдерживаясь, сказал директор.

Парень напирал грудью.

Я хотел послушать этот захватывающий диалог, но Элга увлекла меня вперед. Мы прошли мимо бородатых ребят, занимающихся лепкой. Один из них коротко свистнул и сказал довольно явственно:

— Элга опять повела барана.

Бараном был, конечно, я. Я спросил:

— Кто это?

— А… художники. Хулиганят — непризнанные гении. — Элга фыркнула. У нее это получилось на редкость привлекательно.

— Нет, этот парень с лицом гориллы.

— И верно, похож. — Она легко рассмеялась. — Это Краб, мнемотехник. Странный какой-то парень. Все время что-то требует. Бенедикт устал с ним.

Я оглянулся. Мрачный парень весьма агрессивно втолковывал что-то директору. Тот, морщась, кивал.

Вид у него был затравленный. Бенедикт действительно устал.

— Что бы вы хотели осмотреть? — спросила Элга.

— Элга… а дальше?

— Просто Элга.

— Просто Павел. Я бы хотел осмотреть как можно больше.

— Благодарю. — Она прямо-таки обдала меня синевой. Я подумал, что радужка глаз у нее подкрашенная. — Все-это очень много, Павел. Может быть, мы сначала посидим где-нибудь, Павел?

Мое имя таяло у нее во рту.

— Сначала, может быть, все-таки посмотрим? — сказал я.

Элга пожала плечами:

— Вот, например, режиссерская. Там готовят сегодняшний Спектакль.

Режиссерская представляла собой громадную комнату без окон. Под светящимся потолком были развешаны десятки волновых софитов для стереоокраски, а в центре на беспорядочных стульях сидели пять или шесть человек. Режиссер, похожий на елку, жестикулировал. Сбоку от него я увидел Кузнецова. Гера задумчиво курил. Он то ли не обратил внимания на открытую дверь, то ли сразу сориентировался и «не узнал» меня.

По легенде мы были незнакомы.

Больше я ничего заметить не успел. Режиссер повернул к нам изъеденное до костей лицо, закричал, срываясь.

— В чем дело?! — И, не слушая объяснений: — Я занят, занят, занят! Сколько говорить — я занят!

Элга закрыла дверь, словно обожглась.

— Сдача Спектакля, — смущенно пояснила она. — Витольд всегда так нервничает…

Я промолчал. Я думал: как хорошо, что в паре со мной работает Кузнецов. Спокойный и рассудительный Гера Кузнецов, на которого можно положиться при любых обстоятельствах.

Элга провела меня в техотдел. Я не разбираюсь в голографии и тем более в волновой технике, но, по-моему, оборудование они имели первоклассное, выполненное в основном по специальным заказам. Несколько агрегатов устрашающего вида были, как пояснила Элга, сделаны своими силами в собственных мастерских.

Потом мы ознакомились с секцией танца. Ею руководила энергичная женщина средних лет, двигавшаяся с пластикой, которая дается годами упорных тренировок. Она толково ответила на мои не слишком вразумительные вопросы. Элгу не замечала — принципиально.

Там же, в зале, в толстом прозрачном кресле, возведя черные глаза к потолку, полулежал парень в шикарном тренировочном костюме — затягивался тонкой, как спица, сигаретой, выпуская зеленый дым. Парень даже не глянул на нас, но сигарета замерла в воздухе, и я понял, что он слушает разговор самым внимательным образом. Выходя, я равнодушно обернулся и поймал его мгновенный, пронзительный, сразу погасший взгляд. Мы словно сфотографировали друг друга.

Вообще Элга оказалась неплохим гидом, особенно когда забывала о своей задаче — прельстить инспектора из Столицы. Я искренне интересовался ею, а когда интересуешься искренне, то рассказывают много и охотно. В результате я узнал, что ей двадцать семь лет, что она не замужем — все попадались какие-то хухрики, что она хотела бы иметь самостоятельную работу, а ее держат ассистентом, что она давно бы ушла, если бы не Спектакли, что все в Доме держится на Витольде, что директор и Витольд ненавидят друг друга, но почему-то работают вместе, хотя давно могли бы разойтись, что Элге приходится выполнять некоторые особые поручения — какие, она не уточнила, — и в результате многие относятся к ней плохо.

Все это в какой-то мере дополняло картину, но ничего существенного не проясняло. Элга была очень мила, и мне приходилось ежесекундно напоминать себе, что фантом, пока не включена программа, ничем не отличается от обычного человека.

Кроме того, у меня не выходил из головы погром в моей квартире. Погром означал одно — я засветился.

Сомнений не было. Но каким образом это могло произойти, если я приехал в город только вчера и о моем прибытии знали три, от силы четыре человека? И потом.

Если ставить микрофоны, то зачем громить квартиру, а если громить квартиру, тогда и микрофоны ни к чему.

Получалась какая-то ерунда.

Из-за двери слева донесся сдавленный хрип. Так хрипят загнанные лошади. Я посмотрел на Элгу. Она пожала плечами. В маленькой, похожей на кладовку комнате, где стояли рулоны бумаги и высокие бутылки коричневого стекла, угрюмый Краб, оскалясь, стиснув квадратные зубы, душил зажатого в углу советника Фольцева. Тот уже посинел, вывалил язык. Слабыми, пухлыми руками рвал кисть, сдавившую горло.

— Отпустите, — сказал я.

Краб повернул заросшее лицо:

— Чего?

— Вполне достаточно.

— А ну исчезни! — рявкнул Краб.

— Я ведь могу вызвать полицию, — сказал я. — Есть двое свидетелей.

Отпущенный советник кашлял, давился слюной, сгибался, насколько позволял круглый живот. Лицо у него из синего стало багровым. Вдруг замахал руками:

— Оставьте нас! Пожалуйста! Я вас прошу!

И опять согнулся, выворачивая легкие в кашле.

Мы пошли дальше. Я деликатно молчал. У Элги был такой вид, словно ее осенило.

Я спросил:

— Может быть, я вас задерживаю?

— Нет, нет…

Мы спустились в библиотеку.

Библиотека располагалась в подвале. Светился матовый потолок. Уходили вдаль деревянные стеллажи.

Было очень тихо, за барьером у раскрытой книги сидела девушка с таким печальным лицом, словно всю жизнь провела в этом подвале.

Элга меня представила.

— Анна, — сказала девушка. Она была в сером платье с белым кружевным воротничком — как в старом фильме.

— У вас, наверное, много читателей? — спросил я.

И мне вдруг стало стыдно за свой бодрый тон.

— Нет, — сказала она, — почему же… Сейчас мало читают, больше — видео. А с тех пор как начались Спектакли — тем более.

Я перевел взгляд на раскрытую книгу.

— А я привыкла, — сказала она. — С детства читаю.

Это отец меня приучил.

Элга фыркнула. Теперь мне это не показалось привлекательным. Я смотрел на Анну. Она смотрела на меня. Я спросил о чем-то. Она что-то ответила. Элга начала нетерпеливо пританцовывать.

Послышались шаркающие шаги.

— А вот и папа, — сказала Анна.

Из-за стеллажей появился старик в вельветовой куртке, поправил старинные роговые очки.

Мы немного поговорили. Я сильно спотыкался, вдруг забыв, какие вопросы должен задавать инспектор. Кажется, этого никто не заметил.

Старик любовно гладил корешки:

— Книги — это моя давняя страсть. У меня и дома неплохая библиотека. Старая классика. Есть издания прошлого века. Конечно, сейчас принято держать звукозаписи — знаете, группа артистов читает «Войну и мир». Не спорю, есть удачные трактовки, но я привык сам. Чтобы не навязывалась чужая интонация. А мода — бог с ней, с модой!

Я все время смотрел на Анну. И она тоже смотрела — без смущения. Элга перестала улыбаться.

Когда тянуть дальше стало неудобно, я спросил старика:

— Сегодня у вас новый Спектакль?

Он вздохнул:

— Не любитель я этих Спектаклей. Но директор требует, чтобы присутствовали все. Так сказать, на месте изучали дух молодежи.

— А вы там будете? — спросила Анна.

— Обязательно, — заверил я.

— Я приду, — сказала она.

Мы вышли. Элга обиженно молчала. У нее исчезло все оживление. Мы поднялись на второй этаж, и она сказала грустно:

— Вот так всегда. Разные хухрики липнут, а стоит познакомиться с серьезным человеком, так он смотрит только на нее.

— Я не серьезный. Я веселый и легкомысленный, сказал я.

— И ничего в ней нет, — сказала Элга. — Подумаешь — книги. Чихала я на эти книги!

Мы расстались. Я не назначил Элге свидания, и она ушла разочарованная.

Глава четвертая

Днем было проведено короткое радиосовещание. Я доложил о квартире. У Августа мое сообщение восторга не вызвало.

— Случайность? — буркнул он. — Ладно. Разберемся. Подключим полицию. Пусть обеспечат твою безопасность.

Я выразительно промолчал. Конечно, полиция могла бы кое-что выяснить, но, с другой стороны, тут же начались бы вопросы: кто, зачем, почему?

— Ладно, — сказал Август, догадываясь, о чем я думаю. — Посмотрим. Это я беру на себя. Как ты считаешь, имеет смысл менять квартиру?

— Нет, — сказал я. — Я засветился еще до входа в операцию. Утечка информации где-то на самом верху.

— Ладно. Что еще?

Я рассказал о своих впечатлениях от Дома, сделав акцент на директоре и черноглазом парне, которого видел в танцевальном зале.

— Значит, ничего нового, — подытожил Август. Покашлял. — Работа по раскрытой группе тоже ничего не дала.

— Вы же одного взяли! — напомнил я.

— Включенные фантомы в случае провала кончают самоубийством, — сказал Август. — Ты это должен был понять из документов. У них это в программе.

— Но ваш жив.

— Пока жив. Попытка выброситься из окна, попытка разбить голову о стену. Сейчас его держат в специальном помещении под непрерывным контролем. Кормят насильно. И конечно, он молчит. Это тоже в программе. И будет молчать. У МКК пять живых фантомов — они молчат уже полгода. — Он опять покашлял и сказал жестко: — Плохо работаем. Прежде всего нем нужен старший группы. Не фантом. Не блокированный. Старший, который знает код включения программы.

— Или слово власти, — сказал я.

— Нам нужен старший, — повторил Август.

Потом мы немного поговорили с Кузнецовым. Он был настроен гораздо оптимистичнее, хотя и не объяснил почему. Мне казалось, что он чего-то не договаривает, и я прямо сказал ему об этом.

— Имей терпение, Паша, — засмеялся Кузнецов. — Мне самому многое неясно. Не хочу тебя сбивать — смотри свежими глазами.

Я слегка подумал и решил, что ничего он не знает.

Просто морочит мне голову.

Вечером я поехал на Спектакль.

Говоря о популярности Дома, директор не преувеличивал. Уже за несколько кварталов до него движение было закрыто. Улицы заполняла разноцветная толпа. Я плечом раздвигал покорные спины. Стояли удивительно тихо. Как вода. В глазах у всех была тоска.

При входе дежурила полиция: расставленные ноги, дубинки, из-под надвинутых касок торчат неподвижные квадратные челюсти. Между оцеплением и толпой было метров десять свободного пространства. Чувствуя, как на мне концентрируются взгляды, я пересек его, назвал свою фамилию. Мне открыли турникет, и в это время из толпы выскочил длинный парень в комбинезоне с сотнями молний. Лицо у него было раскрашено флюорофорами: правая щека мерцала красным, левая — желтым. Он пронзительно закричал: «И меня! И меня!» растопырив ладони, кинулся в проход. Его перехватили. Он забился, разбрасывая синие волосы. Толпа смотрела безучастно. Полицейские переговаривались.

Я поднялся в зал.

Зала не было. В три несуществующие стены его било море. Тяжелые, зеленоватые изнутри волны обрушивались на песок. Дул порывистый, пахнущий йодом ветер. Соленые брызги летели в лицо. Море простиралось до горизонта и сливалось там с синим южным небом. Вместо четвертой стены тянулась широкая песчаная отмель. Ее окружали буйные джунгли — сплошное переплетение узловатых стволов, корней и глянцевитых листьев. Скрипуче кричали невидимые птицы. Доносился неторопливый перекатывающийся рык тигра.

По отмели прогуливались зрители, поглядывали на часы. Некоторые забредали в воду и долго смотрели на горизонт.

Сбоку от вдающейся в море песчаной косы стояло приземистое старинное судно с двумя мачтами. Борта его, украшенные причудливой резьбой, побелели от воды, медная обшивка позеленела, из квадратных амбразур выглядывали дула пушек. Деревянная женщина на носу с распущенными волосами подалась вперед, открыв рот в беззвучном крике.

Судно тяжело покачивалось, скрипело, на передней мачте его хлопал черный флаг с черепом и костями.

Меня окликнули. Особняком стояла группа людей во главе с директором.

— Как вам нравится? — спросил он.

— Чудесно, — ответил я.

На директоре был черный плащ до пят и черная шляпа с большими полями. Такой же костюм был и на советнике, который напоминал в нем скорее не пирата, а толстого, всем довольного средневекового лавочника.

— Маскарад необязателен, — сказал директор. — Это для лучшего вживания в роль, вполне можно обойтись и без него.

— Ну что они тянут? — спросила Элга. Она морщила губы. На ней было красное бархатное платье, расшитое жемчугом.

— Я не знаком со сценарием, — сказал я.

— И не нужно! — сказал директор. — Это же не стереофильм с привлечением зрителей. Там — да, требуется знать сценарий, выучить реплики. А здесь вся прелесть в том, что сценарий неизвестен. Даже я его знаю только в общих чертах. У нас зритель — активное лицо сюжета. Он сам создает его.

— Что я должен делать?

— Что хотите, — сказал директор. — Абсолютная свобода! И к тому же учтите: при любой, самой острой ситуации вам гарантируется полная безопасность. Поэтому — что угодно. Что взбредет в голову, то и делайте. Вот Герберт, например, — он обнял советника, — Герберт в прошлый раз женился на африканской принцессе и был объявлен королем Сесе Секо Омуа Первым.

Ему вставили в нос кольцо и воткнули перья в разные части тела. У него родилось шестеро детей.

Директор захохотал, показав гортань. Советник сердито высвободился из объятий.

— Вечно ты, Бенедикт, выдумываешь. Какая женитьба в мои-то годы! — И расправил плащ на толстых, покатых плечах.

— Он у нас любит изображать огнедышащих драконов, — как бы по секрету сказал мне директор. — Просто страсть какая-то! Хлебом не корми, дай дохнуть огнем. Правда, Геб?

Советник буркнул что-то и отвернулся.

— Могу дать совет, — сказал директор. — Если вам не понравится тот сюжетный ход, в который вы попали, можете легко перейти в другой. Просто сделайте шагов десять — пятнадцать в любую сторону. На стены, море и прочий антураж внимания не обращайте.

— Ну когда они начнут? — простонала Элга и взяла меня под руку. Чувствовались ногти.

Сильная волна докатилась до наших ног и ушла, оставив шипящую пену. Я с удивлением обнаружил, что брызги на лице настоящие.

С нашего места хорошо просматривалась вся отмель.

Я быстро нашел черноглазого парня. Он стоял в кольце хохочущих золотоволосых девушек. Недалеко от них Кузнецов озабоченно разговаривал со стариком библиотекарем, хмурился. Я скользнул по ним равнодушным взглядом.

Тут же находилась Анна — в коротком белом платье, совсем одна.

— Если хотите пройти сюжет еще с кем-нибудь, многозначительно сказал директор, — то держитесь ближе к партнеру: будет большая суматоха.

На бриге ударил колокол — медным голосом. Все зашевелились. Элга сильно сжала мою руку. На верхней палубе появился человек в черном камзоле, махнул кружевной манжетой.

— Пошли, — сказал директор. — Удачи вам, Павел.

Я кивнул на прощание, и его тут же заслонили чьи-то спины. Элга потащила меня к бригу. Толкались. Было очень тесно. Я оглянулся: лицо Анны мелькнуло и пропало в толпе.

— Скорей! — сказала Элга и дернула меня совсем невежливо.

По липкому, смоленому трапу мы вскарабкались на борт. Остро пахло морем. Палуба оказалась неожиданно маленькой — я не представлял, где мы тут все разместимся, зрители лезли один за другим. Второй раз ударил колокол. Кто-то восторженно закричал. Крик подхватили. Колокол торжественно ударил в третий раз.

Корабль закачался сильнее, застонало дерево, выгнулись паруса, берег начал отодвигаться.

Я неоднократно участвовал в голографических фильмах и прекрасно знал, что вижу имитацию: мы никуда не плывем, бриг стоит на месте, да и самого брига нет — на какой-то примитивный каркас наложено объемное изображение. Но здесь что-то случилось — странное ощущение легкости и веселья вошло в меня. Я как бы забыл обо всем, что знал раньше.

Мы находились в открытом море. Кругом, сколько хватало глаз, была вода. Ветер крепчал, срывал пенные гребни, волны перехлестывали через палубу, корабль заваливался с боку на бок, я схватился за ванты, на губах была горькая соль, Элга повернула ко мне мокрое счастливое лицо, говорила неслышно за шумом волн. Я поцеловал ее. Она откинулась. «Веселый Роджер» плескался над нами.

— Па-арус! — закричали сверху.

На капитанском мостике стоял человек. Плащ и длинный шарф его развевались на ветру. За поясом были пистолеты. Мне показалось, что это директор. Вытянутой рукой он показывал в море. Там, за волнами, ныряли белоснежные паруса.

Элга завизжала, забарабанила по моей спине.

— К орудиям! — скомандовал капитан.

Полуголые, повязанные цветными платками пираты побежали по скобленой палубе, ловко откинули замки пушек. Я не видел ни одного знакомого лица. Более того, я не видел ни одного зрителя из тех, что стояли на отмели.

— Ого-онь!

Дула дружно выбросили пламя и плотные клубы белого дыма. Запахло гарью. Элга не выдержала — кинулась к свободной пушке. Я ей помогал. Ядро было тяжелое. Мы забили заряд. Она, зажмурив синий глаз, наводила. Пушка дернулась, пахнула в лицо раскаленным дымом. На паруснике впереди вспучился разрыв, забегали темные фигурки. Элга все время кричала. Теперь она была не в красном бальном платье, а в разорванной тельняшке, брезентовых брюках и сапогах с широкими отворотами. Я не понимал, когда она успела переодеться. Мы заряжали, прицеливались и стреляли, сладко ожидая очередного разрыва. С парусника бегло отвечали. Ядро ворвалось на нашу палубу, оглушительно лопнуло — пират рядом с нами схватился за горло, хрипя, осел к мачте, между пальцев потекла кровь.

Корабли быстро сближались. Из трюмов нашего брига высыпалась абордажная команда — небритые, смуглые, свирепые, — горланили, перегибаясь через борт. Одноглазый верзила с рассеченным лбом взял в зубы кортик и ощерился — темная струйка потекла из порезанного рта.

Капитан выхватил короткую саблю:

— На аборда-аж! — Побежал вниз, на палубу.

Корабли сошлись с катастрофическим треском. На паруснике повалилась мачта, накрыв команду белыми крыльями. Наш борт оказался выше, пираты спрыгивали.

Элга уже билась внизу с офицером в серебряном мундире, ловко уклонялась, вспыхнув клинком, снесла ему эполет. Офицер схватился за плечо, и тут одноглазый пират, рыча, вращая желтым зрачком, погрузил кортик ему в грудь.

Я не помню, как тоже оказался на паруснике, — рубил, кричал. Вокруг хрипели яростные лица, плясала сталь, но ни один удар не задевал меня. Мы теснили.

Команда парусника отступала к рубке — падал то один, то другой. Их капитан палил с мостика из двух пистолетов, метко брошенный кинжал, блеснув рыбкой, воткнулся ему в горло, и он повис руками на поручнях.

Палуба очищалась. Наш капитан, потеряв плащ и шляпу, выкрикивал короткие команды. Элга восторженно вопила, глаза у нее были бессмысленные, она наскакивала на щуплого матросика, который, забившись за бухту каната, с ужасом на лице сжимался под ее ударами. Я обхватил Элгу за пояс. Она яростно прижалась ко мне. Матрос перевалил птичье тело за борт.

Элга оторвалась — бледная, сияющая, — высоко подняла саблю.

Из кают послышались крики. Выбежали несколько женщин и заметались по палубе. За ними гнались пираты. Одноглазый сгреб в охапку одну из них, она била ногами, взметывая пышную юбку, — вырвалась, прижалась к борту, озиралась, растрепанная, испуганная.

Одноглазый подошел неторопливо, сильным движением разорвал на ней платье — от горла. Женщина прижала руки к голой груди… Пираты захохотали.

Я увидел Анну. Она стояла у другого борта — тонкая и презрительная.

— Боже мой, какая скука… — сказала она. — И вы тоже! И вы — как все.

Я посмотрел на свою окровавленную саблю: кого я убил?

Ощущение веселья пропало. Я бросил саблю. Была грязная, затоптанная, залитая кровью палуба, небритые рожи пиратов, рваные мундиры… Длинными шагами, расталкивая команду, прошел капитан, остановился возле женщины в разорванном платье, широкой пятерней взял ее за волосы. Женщина запрокинула голову, заблестели сахарные зубы.

Анна вздрогнула.

— Уйдем отсюда, — сказал я.

Она пошла, отворачиваясь. Я не знал, куда идти.

Директор говорил: десять-пятнадцать шагов в любую сторону. Я помнил, что море не настоящее, но прыгнуть за борт не мог. Из кают доносились пьяные крики. Вывалился матрос с черпаком, пил, обливая себя красным вином. Я считал шаги: девять, десять, одиннадцать…

На двенадцатом шаге словно лопнула струна. Свет на секунду померк. Мы оказались в полутемной комнате. Было душно. Трещали трехрогие свечи на стенах.

За длинным неоструганным столом сидело человек десять — в завитых париках, в темных камзолах с крахмальными отворотами. На столе лежала большая лохматая карта, прямо на ней стояли кубки с вином и высокая серебряная фляга, изображающая льва, поднявшегося на задние лапы.

Мы сели, и Анна уронила голову на руки. На нас никто не обращал внимания. Холеный человек без парика вел ногтем по карте. На смуглом равнодушном лице его поблескивали светлые глаза.

— До Картахены двести миль, — негромко и властно говорил он. — При благоприятном ветре мы придем туда утром. Войдем в залив и высадимся на холмах, против города. Вот здесь самое удобное место.

Грузные люди в париках вглядывались в карту, сопели. Среди них я увидел черноглазого парня. Он вдруг хитро подмигнул мне и, сделав озабоченное лицо, склонился над картой.

— Город со стороны залива не защищен, — продолжал главный. — Нам придется иметь дело только с гарнизоном. Пушки покрывают это расстояние — нас поддержат корабли.

— Капитан Клайд забыл, что при входе в залив сооружены два форта по двадцать пушек в каждом, — сказал толстый человек, очень похожий на советника.

— Мы их подавим, — небрежно ответил капитан Клайд. — Два фрегата, восемьдесят орудий, час хорошей бомбардировки.

— Перед фортом мели, близко не подойти, — не сдавался толстый.

— Гром и молния! — прорычал его сосед с фиолетовым шрамом от лба до подбородка. — Наплевать! Высадим десант на шлюпках. Мои ребята пойдут первыми…

Черта с два их кто-нибудь остановит! — Он стащил парик, тряхнул рыжими волосами.

Толстый что-то зашипел в ответ. Я не слушал: у меня на груди, под рубашкой, слегка закололо — вызывала «блоха». Я незаметно сжал ее — вызов принят. Парики, склонившись над столом, рычали друг на друга.

Рыжий стучал кулаком, текло вино. Капитан Клайд, откинувшись на спинку, надменно поднимал бровь.

На меня не смотрели. Вместе с платком я захватил в кармане «блоху» и поднес к уху. Голос Кузнецова внятно произнес: «Повторяю — Великие Моголы. Великие Моголы… — И затем другим тоном: — Что? Нет. Сейчас…» — и короткий стон, сдавленный и отчаянный.

Свободной рукой я безуспешно сжимал «блоху» под рубашкой. На вызов никто не отвечал. Черноглазый парень беспокойно заерзал. Наши глаза встретились. Он поспешно опустил веки. Я чувствовал — что-то случилось с Кузнецовым, шепотом сказал Анне:

— Нужно идти.

Она, не подняв головы, ответила:

— Идите.

Я незаметно встал. У дверей застыл негр в тюрбане, с саблей наголо. Блестели молочные зрачки, Я не знал, где искать Кузнецова, пошел по коридору между каютами. Двое пиратов, жадно разглядывавшие золотой браслет, расступились, пропуская меня.

В этот раз переход произошел на четырнадцатом шаге. Свет мигнул. Был полдень. Неистовое южное солнце выжигало из земли тонкую белую пыль. Она покрывала булыжник. Улица уходила в гору. Снеговая вершина ее плыла в небе. По обеим сторонам стояли низкие серые дома с окнами-бойницами. Старые камни крошились от жары. Из проломов глухих стен пробивались пряно пахнущие цветы.

Я послал вызов еще несколько раз. «Блоха» молчала. Я зашагал по пустынной улице. Насколько я понимал технику переноса, простая ходьба мне ничем не грозила: чтобы перейти в другой сюжет, надо было этого хотеть.

Город словно вымер. В горячей пыли копошились облезлые куры. Пробежала собака — скелет, обтянутый шерстью. Откуда-то слышалась гулкая пушечная пальба. Улица вывела меня на площадь — знойную, выгоревшую. Часть ее обрывалась вниз громадным спуском.

Хорошо было видно море. По неправдоподобной синеве его медленно, как игрушечные, передвигались кораблики с раздутыми парусами, время от времени окутываясь клубами дыма. С берега при входе в залив им редко отвечала крепость. Она была как на ладони — обе башни ее обвалились, из низких продолговатых строений в центре валил черный дым. Через стены упорно, как муравьи, лезли крохотные фигурки.

Я понял, что смотрю действие с другой стороны, из Картахены. И еще я понял, что судьба города решена: корабли подавят форт, войдут в залив и начнут бомбардировку.

Метрах в двухстах подо мной по кремнистой тропе от моря карабкался отряд пиратов человек в тридцать.

Блестели пряжки на амуниции. Я толкнул камень. Он покатился вниз. Меня заметили. Один из пиратов поднял руку, и раздался слабый хлопок выстрела. До площади они должны были добраться через полчаса.

Я пошел обратно в город, думая, как найти Кузнецова. Навстречу мне хлынула толпа — солдаты в латах, с алебардами, растерзанные горожане, женщины с детьми. Все это кричало и неслось по улице. Меня вмиг подхватило, кто-то чувствительно ударил в спину. По крикам можно было догадаться, что пираты ворвались в город. Вероятно, бой с фортом был обманным — стянул к себе весь гарнизон, а капитан Клайд тем временем высадил десант и ударил с тыла.

Остановиться в толпе было невозможно. Работая локтями, я продирался к краю. Какой-то офицер без кирасы, придерживая лоскут кожи на щеке, срывающимся голосом звал солдат. Его никто не слушал. Меня прижало к дому, я вцепился в дверную скобу. Толпа схлынула. Бежавшие в хвосте стали перелезать через стены. Появились пираты — ободранные, злые, — с гиканьем понеслись по улице. Все были с мешками.

Двое тащили деревянный ящик, полный золотых монет.

Из-за угла, воздев руки, хохоча, шла женщина в черном монашеском одеянии.

— Элга! — закричал я.

Женщина опустила руки.

— Кто? — повела безумными зрачками. Узнала: — Павел! — И захохотала опять.

Я схватил ее за плечи, тряс:

— Элга, опомнись!

Она поцеловала меня, ударила зубами о зубы, сказала спокойно:

— Вот ты где! Я тебя искала.

От нее пахло вином.

— Элга, где Кузнецов?

Она не понимала.

— Кузнецов, практикант из Советского Союза? — Я решил наплевать на конспирацию.

Элга пожала плечами:

— Здесь где-то. А я вот захотела увидеть тебя — и увидела.

— Элга, мне нужен Кузнецов, — внятно сказал я, сжимая ее запястья. Она скривилась. — Элга, где он?

— Пусти, больно, — сказала Элга. Я отпустил. — А ты совсем не тот, за кого себя выдаешь, — погрозила мне пальцем. — Мне еще Бенедикт сказал: таинственный инспектор. Кузнецов тебе нужен. В телецентре Кузнецов, где ж ему быть! Они сейчас всей бандой впрыскивают нам молодежный отдых.

— Идем, — приказал я.

Элга повисла у меня на руке, тыкала пальцем: туда. Лепетала:

— А ты мне нравишься. Хоть Бенедикт и сказал, что ты… чур, молчу… ты мне все равно нравишься.

Мы остановились перед одноэтажным домом, окна которого закрывали железные ставни.

— Здесь, — сказала Элга. — Только туда нельзя. Пока идет трансляция, туда никому нельзя. Даже Бенедикту нельзя.

Дверь была заперта. Я постучал. Мне никто не ответил.

— Пойдем выпьем, — сказала Элга. — Не будь таким скучным!

Я рванул дверь. Замок слетел. Внутри было темно.

Мерцали экраны настройки — палуба корабля, горящий город, горящий форт. Я нащупал выключатель. В потолке заметался, запрыгал бледный свет — вспыхнул. Комната была небольшая. Все четыре стены ее представляли собой пульты со множеством кнопок и тумблеров. Не в лад мигали десятки зеленых глазков. На полу, порвав сплетение проводов, опрокинув табуретку, лицом вверх лежал Гера Кузнецов. Стеклянные глаза смотрели в потолок.

Элга заглянула через плечо.

— Пьян вдребезги, — сказала она и захихикала.

Глава пятая

Кузнецов был убит примерно за час до моего прихода. В клинике «скорой помощи» ему заменили сердце, провели регенерацию сосудов и нервов, аэрировали мозг. Все было бесполезно. Он пролежал слишком долго.

Подробности я выяснил по «блохе». Стреляли болевой иглой, вызывающей паралич сердечной мышцы.

Я знал эти болеизлучатели — легкие, компактные пистолетики, стреляющие волновыми разрядами. Они применялись в медицине для интактных операций — блокировали нерв в точке укола. Превосходное оружие, совершенно бесшумное, не оставляющее следов. Одно время такие пистолеты были прямо-таки повальным бедствием в западных странах: убивали на улицах среди бела дня, убивали в кинотеатрах, убивали в парламентах во время заседаний. Полиция сбилась с ног: после выстрела пластмассовый, однозарядный, весящий всего сто граммов пистолетик бросали на пол, и определить, кто убийца, было невозможно.

Болевые иглы послужили решающей причиной для введения международного закона, запрещающего частное владение оружием любого рода, — закона, который, на мой взгляд, следовало принять лет на пятьдесят раньше.

Август запретил мне вмешиваться в это дело. Было ясно, что Кузнецов раскрылся и убит кем-то из фантомов, поэтому я не должен был иметь к нему никакого отношения. Расследования решили не проводить. По официальной версии, смерть наступила от сердечной недостаточности. Несчастный случай.

Я доложил о последней связи.

— Великие Моголы? — переспросил Август. — А ты не ошибся?

— Он повторил два раза очень отчетливо.

— Ладно, разберемся, — сказал Август. — Прошу тебя, Павел, будь осторожней — без самодеятельности.

На похоронах я появиться не мог. Я понимал, что конспирация необходима, но было очень горько. С Герой мы дружили давно — вместе кончали Школу, четыре года наши кровати стояли в одной комнате, каждый день в шесть утра он стаскивал с меня одеяло и гаркал в ухо: «Вставай, защитник планеты!» Я тогда очень гордился своей профессией и считал, что именно мы, сотрудники МКК, обеспечим Земле спокойствие и безопасность.

К тому же у меня было свидание с Анной. Я пытался убедить себя, что это нужно для дела. Получалось плохо: для дела было нужно, чтобы я встретился не с ней, а с Элгой и осторожно выяснил, почему директор не поверил в мою легенду. Этот вопрос меня тревожил.

В конце концов я махнул рукой и направился в городскую библиотеку. Там после небольших уточнений мне выдали толстенный том по средневековой истории.

Оказалось, что Великие Моголы — это династия, которая правила в Индии с шестнадцатого до середины девятнадцатого века. Ее основал некто Бабур Тимурид.

Он происходил из Моголистана — отсюда и наименование династии (по-индийски — Мугхал). Собственно, Великими Моголами их назвали европейские путешественники в семнадцатом веке.

Наибольшего расцвета государство Великих Моголов достигло при Шах-Джахане. Оно было централизованной феодальной монархией и в семнадцатом веке включало в себя почти всю Индию. Однако уже в то время, несмотря на внешнее могущество, в стране стал назревать внутренний кризис, приведший в итоге к междоусобице и распаду государства. Влияние Великих Моголов падало, и находившаяся под их властью территория быстро сокращалась. К середине восемнадцатого века они фактически владели только Дели и прилегающими районами, а к концу века стали марионетками в борьбе крупных феодалов Северной Индии. Этим воспользовались англичане и в 1803 году захватили Дели. Формально Великие Моголы продолжали считаться правителями Индии до 1858 года, когда английские колониальные власти упразднили династию.

Представители Великих Моголов: Бабур, Хумаюн, Акбар, Джахангир, Шах-Джахан, Аурангзеб, Бахадуршах, Джахандар-шах, Фаррук Сийяр, Мухаммед-шах, Ахмед-шах, Аламгир, Шах Алам, Акбар II, Бахадуршах II.

Какое отношение все это имело к фантомам, я не знал. На всякий случай я выписал основные моменты и зазубрил их.

Потом я поехал к Анне.

На перекрестке, где мы договорились встретиться, куря красную женскую сигарету, лихо топталась девица — из тех, что ищут партнера на один вечер. Каблуки ее серебряно звякали при каждом шаге, из сережек неслась популярная мелодия.

Анны не было. Я посмотрел на часы.

— Павел, — позвала девица.

— Да-а… — глубокомысленно сказал я, окидывая ее взглядом.

Анну было не узнать. Волосы она зачесала вверх, столбом, — самая модная прическа, «Нефертити», косметика светилась: на глазах — синим, на губах — зеленым, вместо обычного платья она надела переливающуюся радугой футболку и джинсы, на которых вспыхивали живые картинки.

— Вам не нравится?

— Очень эффектно, — сказал я. Взял ее под руку: Куда мы пойдем?

Анна закусила зеленую губу.

— Вы не подумайте, это я в первый раз так. Потому что надо быть как все. А то меня пригласит кто-нибудь, посмотрит — и больше не показывается. Я боялась, что и вы.

— Вам не требуется быть как все, — искренне сказал я.

— Правда?

— Правда.

Она обрадовалась:

— Я сбегаю, переоденусь. Я тут недалеко живу. А то словно это и не я…

— Не надо, — сказал я. — Сегодня не надо. В следующий раз.

— А будет следующий раз?

— Вы хотите этого?

— Да. А вы?

— Да.

Последние фразы мы произнесли шепотом, остановившись. Рядом никого не было. Только какой-то мужчина в блестящем, будто металлическом, костюме читал новости на стене, время от времени нажимая кнопку, чтобы сменить кассету.

Я сказал излишне весело:

— Так куда же мы направимся? В концертном зале сегодня гала-представление. Билетов не достать, все равно как к вам на Спектакль, но, используя свое положение инспектора…

Грохот барабана заставил нас оглянуться. В улицу втягивалась длинная колонна. Шли ровными рядами — по десять человек. Плечом к плечу. Все — в черных галифе, в зеленых рубашках с закатанными рукавами.

Единым махом били в мостовую сотни увесистых сапог: «трум!.. трум!..»

По бокам не в ногу шагали равнодушные полицейские.

— «Саламандры», — без выражения сказала Анна. — Фашисты.

— Но фашистская партия запрещена, — сказал я.

— Разве дело в названии? — Она процитировала: — «Призовем молодых. Призовем жестоких. Призовем тех, чья вера — нация, чей долг — нация, чья совесть — нация».

Перед колонной несли тяжелое знамя. На черном бархате травяным соком зеленела громадная буква «С». Из нее вырывалось пламя. Эту букву я уже видел.

Она стояла под запиской, которую я нашел в своей разгромленной квартире. Интересная новость. Значит, мною занимаются «саламандры». И даже хуже. Мной занимается сенатор Голх. Тот самый сенатор, по чьему поручению я якобы произвожу инспекцию.

Я почувствовал себя неуютно.

— Если «саламандры» кого-нибудь убивают, то полиция никогда не находит убийц, — сказала Анна.

— Вот как?

— Вы же не инспектор, Павел.

— А кто?

Она пожала плечами:

— Не знаю.

«Трум!.. трум!..» — били сапоги. Невидимые палочки рокотали по барабану. Молодые каменные люди смотрели вперед. Только вперед. «Трум!.. Трум!..» Сегодня нам принадлежит эта страна, а завтра весь мир!

— А вы знаете, что Краб — «саламандра»? — сказала Анна. — Он у них даже какой-то начальник. И Элга ими очень интересуется. Бегает на собрания. Истеричка. Напрасно я устроила ее к нам в Дом.

— Вы не любите Элгу? — спросил я.

— Это моя сестра, — сказала Анна.

Темнело. Зажглись голубые панели на домах. В кромке тротуара проступила сиреневая линия. Мы шли вдоль улицы. Был слабый ветер. Деревья шелестели, словно бумажные. Прозрачные, хрупкие такси бесшумно скользили над мостовой, в их желтой скорлупе сидели по четверо, по шестеро — беззвучно смеялись. У многих в пальцах светились иглы «Анарко».

— Она, конечно, наврала вам, что она инженер, сказала Анна. — И вы поверили. А она работает всего полгода. Но удивительно вписалась. Словно рождена для Спектаклей. А вот я не вписалась. У меня все получается не как у других. И не нарочно. Просто не выходит. Наверное, я не ко времени. Мне бы родиться в двадцатом веке…

— Время не выбирают, — ответил я чисто машинально, так как в этот момент оглянулся — привычка далеко не лишняя — и заметил того же мужчину в посверкивающем металлическом костюме. Он шел за нами.

Случайность или слежка? Для подобных случаев ношу с собой сигареты. Зажигалка, разумеется, не работала. «Сел аккумулятор», — объяснил я Анне. Стал заряжать вручную, нажимая рычажок большим пальцем. Анна что-то рассказывала. Мужчина приближался.

Подзарядка аккумулятора — дело длительное. Ему пришлось пройти мимо нас. Я его хорошо рассмотрел.

— …Очень странные сны, — сказала Анна. — Большой сад. Тропический. Пальмы, магнолии, орхидеи. Да-да, растут орхидеи. Распускаются по ночам. Песчаная дорожка, я бегу по ней, спотыкаюсь, падаю — плачу.

Меня поднимает женщина. У нее доброе лицо. И мы идем с ней к морю. Она держит меня за руку. Море очень теплое, а песок горячий. Вам приходилось видеть непонятные сны, такие, что даже не знаешь, откуда они взялись?

— Нет, — сказал я, краем глаза следя за улицей.

Как я и ожидал, мужчина немного прошел вперед и свернул в первую же парадную. Все стало ясно — за мной следили. Разумеется, это могли быть наши сотрудники. Вряд ли меня пустили без всякого прикрытия. Но я сомневался, чтобы люди Августа работали так прямолинейно. Во всяком случае, портрет мужчины зафиксирован в зажигалке и завтра его установят.

— …Самая настоящая пустыня, — сказала Анна. — Это ведь странно, — я никогда не была в пустыне. Ровная, как стол. Барханов нет. До горизонта серый песок.

Дует обжигающий ветер, и песок змеится под ногами. А потом вскидывается столбиком. И далеко, у самого неба, озеро. Так — вода. А мне кто-то говорит сзади: «Мираж». И голос очень знакомый.

Мы прошли за парадную метров сто, и мужчина вынырнул, приклеился сзади. Я решил больше не обращать на него внимания.

— Правда, не могут сниться такие сны нормальному человеку? — сказала Анна.

— Вполне обычное явление, — немного невпопад ответил я.

— Я читала, что сон — это небывалая комбинация обыкновенных фактов. Но не могу же я видеть во сне то, чего никогда не видела в жизни. Нет. Это ненормально. Вы знаете, я ходила к врачу. Он провозился со мной целый день — надел шлем, а там то свет, то темнота, то пятна цветные плавают. Совсем меня замучил.

А потом сказал, что это воспоминания о детстве. А какие могут быть воспоминания, если я родилась здесь, в городе, и всю жизнь жила только в нем?

— Вы могли видеть такие картины в ваших Спектаклях, — сказал я. — И потом во сне они преобразовались…

— Нет! — Анна возмущенно тряхнула головой. — Нет.

Это не Спектакли. Ненавижу наши Спектакли. Суррогат.

— Вчера было интересно, — сбитый ее горячностью, пробормотал я. — Даже трудно отличить, где голограммы, а где настоящее.

— Там все ненастоящее, — уже спокойней сказала Анна. — От первой нитки до последней. Вот вы сначала чувствовали, что это выдумка?

— Да.

— А потом вдруг поверили. Не до конца, но поверили. Я следила за вами.

— В какой-то мере, — помедлив, ответил я: странная мысль пришла мне в голову.

По пустынной улице навстречу друг другу неслись два такси, набитые дергающимися юнцами. Водители рулили лоб в лоб. Сближались они стремительно. Анна прижала мой локоть — глядя. За несколько метров до неминуемого столкновения включились автопилоты, и машины, вильнув, прошли буквально в сантиметре друг от друга. Девицы внутри визжали.

Захватывающее развлечение. Особенно если учесть, что всегда существует хотя бы миллионная вероятность, что автопилот не сработает.

Анна отвернулась.

— Не переношу, — сказала она сквозь зубы. — А еще знаете, что делают? Надевают антигравы и прыгают с телевизионной башни. У кого не сработает. И я прыгала… Что с вами, Павел?

Оказывается, я стоял с открытым ртом. Я вспомнил то ощущение легкости и веселья, которое я испытал в Спектакле.

— Ненавижу убожество, — сказала Анна. — Надо драться, а они сидят у телевизоров. Надо стрелять, а они развлекаются в Спектаклях. Картонные люди и картонные декорации. Куклы на пружинах. Кровь из малинового сиропа. И словно никто не видит. В газетах — слюни, по радио — идиотская патока. Приезжают инспекторы, вот вы, например, — одобряют. Бенедикт как-то уламывает. Он всех как-то уламывает. Павел! Взяли бы и запретили.

— Это не так просто, — почти не слушая, ответил я.

В позапрошлом году мы вели дело «Нищих братьев». Они организовали несколько общин в Манаре — около десяти тысяч человек. Руководители общин, духовные отцы Саймон и Арпангейл, называвшие себя архангелами, кстати оба выпускники технического колледжа, магистры наук, частью купили, частью смонтировали сами волновой генератор для направленной передачи эмоций. Им удалось записать экстатические состояния и довольно чисто положить их в усилители.

Каждый вечер проводился час молитвы. Я и сейчас будто видел, как тысячи людей стоят на залитой водой плантации коленями в расползающейся, мокрой земле и, дергаясь, словно эпилептики, подняв руки к небу, возносят восторженную молитву задрапированному под часовню генератору с золотым крестом на вершине, а два архангела в белых мантиях, куда была вшита иридиевая мозаика для изоляции, упираясь головами в низкое кровавое солнце, торжественно и величаво благословляют покорную паству.

Чтобы попасть на час молитвы и испытать благодать божью, люди были готовы на все — жили в землянках, работали по двадцать часов в сутки без еды, в грязи, в ледяной воде, окучивая голубые марсианские маки, которые громадными партиями шли на экспорт, расценивались на вес золота, — отдавали жен, детей, могли убить кого угодно, чтобы испытать еще раз — хотя бы один-единственный раз — блаженство господней любви.

И вот когда мы шли между молящимися, а они хрипели и бились, как слепые, и грязь текла по бескровным лицам — вот тогда я испытал точно такое же чувство легкости и веселья, а вслед за этим — огромного, всепоглощающего, нечеловеческого счастья.

— Вы не слушаете меня, Павел, — сказала Анна.

— Я слушаю, слушаю, — сказал я.

Мы пошли дальше. Впереди сиял проспект. Над домами в чутком ночном воздухе, чуть не задевая крыши, кружились два исполинских серебряных шара. Оттуда лилась музыка.

«Значит, у них в Доме стоит волновой генератор, — подумал я. — Надо же, с ума сойти — волновой генератор».

Глава шестая

Всю ночь я писал доклад, стараясь сделать его убедительным, а уже в пять утра вышел из дома. Встречу назначили на квартире у Августа, и я хотел избавиться от наблюдателя, кем бы он ни был. Поэтому я взял такси и поехал в Южный район. Вчерашнего мужчины на улице не было, но какой-то ранний прохожий поехал за мной — его такси двигалось в некотором отдалении, точно повторяя мой маршрут.

Фотографировать на таком расстоянии не имело смысла.

Южный район представлял собой громадный комплекс — с собственными предприятиями, больницами и кинотеатрами. Стодвадцатиэтажные дома, разделенные садами в каждом из шести ярусов, снежными пирамидами поднимались на горизонте. Утреннее оранжевое солнце стояло прямо между ними. На вершинах пирамид посверкивали башенки связи. Многим эти громады нравились — за последние годы центры старых городов значительно опустели.

Подрулив к подножию, я вошел в лифт и через десять минут оказался на площадке междугородной аэробусной станции.

Тотчас передо мной вырос дежурный внутренней службы, судя по погонам — младший лейтенант.

— Ваш билет?

— Позовите начальника!

Дежурный, видимо, понял, кто я, потому что без промедления прошептал что-то в наружный карман.

— Вы подождете здесь? — спросил он.

— Я подожду здесь.

Дежурный исчез.

Я вышел на площадку. Бетон был влажен. Стояли два пустых аэробуса, похожие на громадные серебряные капли. Начинало припекать. С пятисотметровой высоты город был не виден. Небо прочертила огненная точка — покидал атмосферу рейсовый лунник. Позади меня на стене красовался стереоплакат — молодой парень, подняв щиток шлема, шагал по красной пустыне. Брови его были сдвинуты, непреклонные глаза устремлены вдаль.

Перед ним, смешно подпрыгивая, пробуя песок длинным клювом, перекатывался чибис.

Плакат призывал работать в Аркадии. Он был лишним. Желающих попасть в марсианскую Аркадию хватало — отбирали одного из десяти. Мне стало грустно.

По роду своей деятельности я редко сталкивался с нормальной жизнью, разве что в отпуске. На мою долю выпадали в основном эксцессы. Могло показаться, что весь мир состоит из них. А мир был другим. Осваивалась Голконда на Венере; вокруг Плутона, готовя первую высадку, крутился орбитальный стационар; шла чистка генофонда Земли — элиминация аномальных генов, что должно было привести к исчезновению всех наследственных болезней. В этой самой Аркадии я просидел две недели на базе у Дягилева — сразу после появления песчанок, которых сгоряча объявили разумными обитателями Марса. Бактериологи, выходившие в пустыню высаживать штаммы для освобождения кремнийсвязанной воды, клялись, что через двадцать лет в Аркадии появится настоящее озеро, а через пятьдесят на всем Марсе можно будет дышать без шлема, как тому парню на плакате. Потом, в карантине, я четыре дня рассказывал им о своей работе — они слушали разинув рты, а я им завидовал: они занимались большим и чистым делом, они работали в будущем Земли, я же — в ее прошлом.

Со значительным лицом подошел начальник станции.

Я объяснил, что мне нужно, и значительное лицо вытянулось.

— Это невозможно, — сказал он. — Только рейс на Париж.

— Я вас очень прошу, — ледяным голосом сказал я.

— Но…

— Очень прошу.

Зачастую правильно выбранный тон действует лучше, чем любые удостоверения. Через пять минут я стартовал — в рулевой кабине стоместного междугородного аэробуса. Пилота я попросил закинуть меня в Северный район. Он был предупрежден, и возражений не последовало.

Теперь я был спокоен. На такси аэробус не проследишь, а запеленговать его, выявить место посадки и выслать хотя бы патрульный вертолет за такое время не успели бы и в Управлении полиции.

— А правда, что у нас высадились пришельцы? — кося глазом, спросил пилот.

— Не слышал, — сказал я.

— Ну да, скрываете. Говорят, высадились по всей планете. И маскировочка высший класс — не отличить от людей. Ходят, наблюдают. А если пришелец посмотрит тебе в глаза, то падаешь мертвым. Говорят, на днях одного все-таки взяли — целое сражение было: пушки, пулеметы, лазеры. Дивизию солдат пригнали. Значит, не слышали? — недоверчиво спросил он.

Больше пилот не сказал ни слова. Мы приземлились на Северной станции, я взял такси и поехал к Августу.

Он открыл мне сам:

— Опаздываешь…

На нем была мятая рубашка и такие же мятые брюки. Под глазами мешки, словно неделю не спал. В комнате сидели трое. Молчаливый Симеон — офицер полиции для связи с местными органами, незнакомый мне строго одетый человек с мертвыми от контактных линз глазами и третий — тот самый черноглазый парень из Дома. Он опять безразлично курил, выпуская аккуратные кольца зеленого дыма.

— Познакомься, — сказал Август. — Жан-Пьер Коннар, сотрудник МКК, работает параллельно с тобой.

После гибели Кузнецова назначен старшим группы.

— С приятным свиданием. — Коннар протянул мне руку. Я замешкался. Тогда он добавил: — Не надо меня бояться…

Не люблю выглядеть дураком. Я кивнул и сел. Коннара это не смутило. Он свободно закинул ногу на ногу.

Пиджак переливался радугой при каждом движении.

Ногтем постучал по часам:

— Давайте начинать, господа. Не знаю, как вы, а у меня времени нет. Утреннее свидание с дамой.

Я думал, Августа хватит удар, но он сдержался, помалиновев тяжелыми щеками. Раздул ноздри.

«Плохо работаем», — подумал я.

— Плохо работаем, — сказал Август. — Непрофессионально. Потеряли Кузнецова. Глупо потеряли. Даже непонятно на чем. Обидно. Что дальше?

Он поочередно смотрел на всех. Никто не возразил.

У Коннара на лице была скука. Август сел в раздавшееся кресло.

— Прошу вас, Симеон.

— Даю справку, — сказал Симеон. — Политическая организация «Саламандра» создана примерно пять лет назад. В настоящее время насчитывает около сорока тысяч членов и около двухсот тысяч сочувствующих. Имеет два места в парламенте. Представителем организации в правительственных учреждениях является сенатор Голх. Политическая платформа организации — «возрождение нации» — в политическом или социальном плане не конкретизируется. Деятельность организации протекает в основном в рамках закона.

— Это все? — спросил Август.

— Это все, — сказал Симеон.

— Дорогой Симеон, — ласково сказал Август, — не считайте, что в МКК одни дураки. В МКК знают, что делают. МКК выбрал вашу страну не случайно.

Предыдущие действия фантомов не носили целенаправленного характера. МКК склонен думать, что имело место изолированное, спонтанное включение программы.

— Дорогой Август, — ласково сказал Симеон, — я согласен, что ограбления банков, шантаж, политические убийства-то есть организующая деятельность фантомов происходит именно здесь. Я могу вас заверить: полиция сделает все, что в ее силах.

— Дорогой Симеон, меня интересуют два вопроса.

Первый: как засветили моего сотрудника? Второй: почему им заинтересовалась «Саламандра»?

— Дорогой Август, у «Саламандры» бывают очень неожиданные интересы.

Мне это надоело. Август яростно скреб ногтями голый череп. Симеон барабанил пальцами по столу. Оба говорили вежливо, вежливо-язвительно, голоса дрожали от злости. В общем, наметился конфликт между МКК и местными властями.

Чтобы разрядить обстановку, я сказал:

— За мной хвост.

Они оба замолчали.

— Я ведь работаю без прикрытия? — осведомился я.

Август перекатил зеленые глаза на Симеона.

— Без, — подтвердил тот.

Я достал фотографию человека в стальном костюме.

— Не мой, — сказал Симеон.

— А сегодня утром был еще один, я его не смог сфотографировать.

Коннар дунул на кольца и пересел к Симеону на диван. Наморщил лоб.

— А может быть, они какое-то время наблюдают каждого новичка? — предположил я.

Август перевел взгляд на. Коннара. Тот подтянул длинные ноги.

— Нет. Ничего подобного. За мной — чисто.

Август продолжал смотреть из-под голых век.

— Я бы заметил, — нервно сказал Коннар. — С моей-то квалификацией… Нет. Не думаю.

Тон его мне не понравился.

— Хорошо, — сказал Август. — Будем рассматривать обе версии.

Симеон изучал фотографию. Чуть ли не нюхал.

— Готов поклясться, что этот тип из второго отдела, — осевшим голосом сказал он.

Август повернулся всем телом:

— Военная контрразведка?

— Да.

— Мне кажется, дорогой Симеон… Мне почему-то кажется, будто вы жалеете, что связались с нами.

— Вы не знаете, что такое второй отдел, — хмуро сказал Симеон. Бросил фотографию. Предупредил: На меня больше не рассчитывайте.

— Только не надо драматизировать, — неуверенно сказал Август.

Вместо ответа Симеон прикрыл глаза.

— И еще новость. — Я рассказал о своих ощущениях во время Спектакля и подробно изложил историю «Нищих братьев», объяснив аналогию.

Когда я кончил, все довольно долго молчали.

— Волновой генератор? — с сомнением сказал Август.

— Здесь, пожалуй, что-то есть, — задумчиво сказал Коннар. — Я не знаю материалов по «Нищим братьям» и не сталкивался с направленной передачей эмоций, но вживание в Спектакль было именно таким. Сначала — отчуждение, неприятие его, словно смотришь со стороны, а потом — вдруг, сразу — полная достоверность, сопереживание. Находишься будто в центре событий. Эмоциональный фон — легкость, веселье, вседозволенность.

— Ваше мнение, доктор? — сказал Август. Представил: — Доктор Або, нейрофизиолог, специалист по блокзаписям, занимается медицинской стороной фантомов.

— Человек с мертвыми глазами приветственно кивнул.

— Доктор, есть ли какие-нибудь медицинские средства, чтобы отличить обычного человека от фантома? — спросил я.

— Пока нет, — не сразу ответил доктор. — Мы сейчас работаем над этой проблемой.

— А нельзя ли подобрать спектр — волновой, фармацевтический, который бы выключал или стирал программу?

— Мы работаем, — повторил доктор.

— Не отвлекайся, Павел, — сказал Август. — Если медицина даст результаты, ты узнаешь об этом первым.

— Вторым, — скромно заметил Коннар, выпуская зеленый дым.

— Вторым, — согласился Август. — Мы слушаем вас, доктор.

— Я не думаю, что в Спектакле существует передача эмоций, по крайней мере в том виде, как ее изложил ваш коллега. Волновой генератор — установка чрезвычайно сложная и дорогая, собрать ее частным образом без молекулярных микросхем, без биодатчиков, которые выращиваются только индивидуально, по заданным параметрам и требуют громадного количества времени, невозможно. Скорее всего, указанный эмоциональный фон был создан атмосферой Спектакля. Зрительные образы чувственны сами по себе и, апеллируя к уже существующему эмоциональному резерву, вызывают соответствующее переживание. — Доктор говорил округло, уверенно, видимо привыкнув выступать на конференциях. — Что касается «Нищих братьев», то я знаком с материалами. Они имели самый примитивный передатчик и транслировали очень узкую часть экстатического спектра, примерно одну сотую, правда при большой интенсивности. Если бы что-нибудь подобное имело место в Спектакле, то вы просто не смогли бы участвовать в нем — лежали бы в состоянии острой эйфории. — Он положил руки на острые колени. Замер.

— Ладно, работаем дальше, — сказал Август. — Коннар, ставьте вашу ленту.

— Я не согласен, — сказал я. Август поморщился. — Да, я не согласен. Я единственный из присутствующих, кто испытал действие генератора, и поэтому заявляю со всей ответственностью: генератор там есть. Вы даже не представляете, какая это опасная штука — волновой генератор эмоций. (Коннар усмехнулся. Август почесал лоб, доктор слушал спокойно, готовя возражения.) Да! Наши фантомы — детская игрушка по сравнению с ним. В конце концов, что могут фантомы — убить, взорвать… Их немного против всего мира. Мы с ними справимся.

Прежде всего потому, что они уже не люди: человеческая сущность заменяется программой. А генератор не изменяет человека, он лишь предлагает ему наслаждение в тысячу раз более сильное, чем то, которое человек может испытать в обычной жизни. Фактически он саму жизнь заменяет иллюзией — более яркой, более радостной. И вкусивший плод может не захотеть отказаться от него, может не найти в себе силы или желания для этого.

— Чего же ты хочешь? — проворчал Август.

— Закрыть Дом, изъять аппаратуру, выявить всех людей, участвовавших в Спектаклях, провести обязательную психотерапию. Через МКК взять под контроль аналогичные Спектакли в других странах.

Коннар присвистнул.

— Дискуссию прекращаю, — сказал Август. — Дом будет открыт до окончания операции. Там посмотрим.

— Я вынужден подать официальный рапорт, — сказал я и положил перед ним папку со своим ночным докладом.

— С тобой невероятно трудно работать, — сказал Август. — Ты все усложняешь.

— Мы можем послать кого-нибудь из технического отдела осмотреть аппаратуру под видом плановой профилактики, — безразлично сказал Симеон, не открывая глаз.

Август с кислой миной отодвинул мою папку:

— Ладно. Максимум два человека. Всякие расспросы, выяснения, расследования категорически запрещаю. Даже если обнаружится этот… генератор. Что ты улыбаешься, Павел? Имей в виду: фантомов мы должны взять в кратчайшие сроки. Неизвестно, что они могут натворить, если будет отдана команда. Коннар, у вас все готово? Включайте. Доктор! Уберите свет — там, справа.

Мы смотрели запись, сделанную Коннаром на Спектакле. Она была очень забавной. Лента фиксировала лишь то, что было на самом деле, исключая достройку деталей, произведенную нашим сознанием. Так, оказалось, что борт корабля настоящий, а на палубе стоят два фанерных куба — грубая имитация капитанского мостика и кают. Пираты — голографическое изображение — были словно восковые и передвигались вдвое медленнее, чем мне тогда казалось. Вместо пушек лежали толстые металлические трубы, время от времени извергающие клубы пара.

Совещание пиратов во главе с капитаном Клайдом происходило во вполне современной комнате, лишь чуть-чуть тронутой голограммами. А улица города и площадь его были весьма удачно наложены на коридор Дома, который вел в дирекцию.

И среди этих примитивных декораций нелепо бегали, падали, сражались с невидимым противником фигуры зрителей в модных костюмах. Выглядели они карикатурно. Несколько раз я видел на экране себя: дергаясь, как марионетка, я прыгал по палубе, и лицо у меня было глупо-восторженное. Август смотрел на экран бесстрастно. Но потом мы прокрутили ленту, снятую мной, я увидел точно такого же Коннара и немного успокоился.

Обе ленты в основном совпадали. Различия начинались к концу. Коннар не был в осажденном городе, он высадился с десантом и находился в отряде, который карабкался по тропе к площади, — я видел их сверху.

Мой показ завершался комнатой настройки в телецентре, где мертвый Кузнецов смотрел вверх остановившимися глазами.

Зажгли свет.

После паузы Август сказал:

— Мы, конечно, постараемся идентифицировать каждого зрителя, попробуем установить их присутствие в районе телецентра. Но это вряд ли что-нибудь даст.

Участвовало более двухсот человек.

— А лента Кузнецова? — спросил Коннар.

— На нем не было ленты.

— Зондаж мозга?

— Сплошные помехи, — ответил Август. — Чернота. Смерть наступила внезапно. Он ни о чем не думал.

В комнате стало тихо. Жужжал невыключенный проектор. Август потрогал себя за массивную щеку, словно болел зуб.

— Кто такие Великие Моголы, теперь представляете?

— Да, — сказали мы с Коннаром.

— Специалисты, — кивок в сторону доктора, — полагают, что одно из имен в том или ином сочетании может быть словом. Вводит Моголов Павел, Коннар — наблюдатель.

— Можно еще раз посмотреть середину второй пленки? — неожиданно попросил доктор. — Там есть одно любопытное место — когда вы выходите…

Я погнал ленту, фигуры на экране заметались как сумасшедшие. На совещании я притормозил. В объектив попали надменное, брезгливо сморщенное лицо капитана Клайда, парики над картой, Анна, уронившая голову на руки. Все двигались замедленно, словно в воде. Август увидел, как Коннар подмигнул мне, и недовольно кашлянул.

Потом изображение запрыгало — я вышел в коридор.

Там стояли два пирата. Один протягивал другому золотой браслет.

— Стоп! — сказал доктор. Изображение застыло. Он ткнул пальцем: — Синэргетический блокатор нервных волокон АСА-5 многоразового использования, проще говоря — болеизлучатель.

— Крупно! — гаркнул Август.

Я повернул ручку. Браслет заполнил экран. Сомнений не оставалось.

— Время?

Я посмотрел на цифровку:

— Двадцать один одиннадцать.

— Значит, через четыре минуты после убийства, сказал Август. — Дай лица. Вот они, фантомы!

Оба лица были усатые, в париках. Совершенно незнакомые. Мне что-то в них не понравилось.

— Ну и глаз у вас, доктор, — уважительно сказал Коннар.

— Вот этот, левый, убил Кузнецова, — сказал Август. — А почему маскарад, это ведь не голограмма?

Я понял, что мне не нравится, и сказал зло:

— Мы их не определим. Это люди, одетые под голограмму. Они в биомасках.

— Свет! — черным голосом приказал Август.

Глава седьмая

Зал походил на оранжерею. По стенам тянулся вверх узорчатый плющ. Его прорезали огненные стрелы бегоний. В длинных аквариумах в зеленой густой воде висели толстые пучеглазые рыбы, подергивали шлейфами плавников.

— Очень рад, что вы нашли время, — сказал директор. — Мы, знаете ли, всякий раз отмечаем премьеру небольшим торжеством. Элга, поухаживай за гостем.

Элга налила мне в узкий бокал чего-то лимонно-желтого, плотным слоем всплыла коричневая лопающаяся пена. Я пригубил. Это был приправленный специями манговый сок со слабыми признаками алкоголя. Такой же напиток стоял и перед остальными, только режиссер, опустив голову, рассматривал прозрачную жидкость в своем стакане.

Даже на полу росла трава. Я нагнулся. Трава была настоящая. Заодно я оглядел зал. Коннар сидел через столик от меня; как воробей, вертел головой, смуглыми пальцами чертил воздух. Три симпатичные девушки за его столиком переламывались от смеха.

Анна была с отцом. Встретила мой взгляд — отвернулась. Какой-то долговязый тип горячо говорил с ней, взял за кисть, поцеловал кончики пальцев. Волосы его, меняя окраску, непрерывно шевелились. Будто черви.

— Мы потанцуем? — спросила Элга на ухо.

Сегодня она была одета удивительно скромно — в серую накидку с прорезами для рук.

— Обязательно, — сказал я.

— Наш Спектакль, — говорил директор, — является не разновидностью искусства, как иногда полагают, а, скорее, синтезом всех искусств. Ничего подобного не было прежде, разве что на заре цивилизации, когда музыка, слово, движение тоже были объединены. Я вижу в этом глубокий смысл: мы повторяем то, что уже было найдено человечеством, но повторяем иначе — отобрав лучшее, органически сплавив его в Спектакле, создавая тем самым некую высшую и, возможно, окончательную форму.

Режиссер хрюкнул в стакан. Директор бросил на него непонятный взгляд:

— Разумеется, многие этого не понимают.

Советник, поедавший тушеное мясо с грибами, изрек желудочным голосом:

— Я лично без Спектаклей не могу, — уткнулся носом в подливку.

— Ваше мнение, Павел, было бы чрезвычайно интересно, — сказал директор.

Все вдруг впились в меня глазами.

— Вообще мне понравилось, — осторожно сказал я. — Реалистично. Ярко. Действие захватывает — не успеваешь думать.

— В ваших словах слышится большое «но». — Директор раздвинул губы — улыбнулся.

Советник вдруг не донес мясо до рта. Капал соус, Элга прошептала мне в ухо:

— Ну, говори, Павел.

Зал вдруг раздвоился, как в неисправном телевизоре. Оба изображения подрожали и медленно, с трудом совместились.

Я помотал головой. На меня смотрели.

— Такое «но» есть, — сказал я. — Простите за прямоту. Я усматриваю в ваших Спектаклях некоторую опасность.

Действие моих слов было неожиданным. Советник уронил мясо в тарелку, отвалил мягкую челюсть. Режиссер дернул стакан так, что из него плеснулось. У Элги остановилось дыхание.

Впрочем, все тут же опомнились.

— Не совсем понимаю вас, — настороженно сказал директор.

Внезапно я увидел, что он боится. Пытается скрыть это, облизывает темные губы.

— Вы соединяете различные искусства, — сказал я.

— Так…

— Берете из каждого наиболее сильную компоненту и на основе их создаете новый мир. То есть вы используете эссенцию. Эссенция входит в искусство, но заменить его не может. (Режиссер открыл было рот, но ничего не сказал.) И поэтому мир, который у вас получается, — суррогат. А опасность в том, что этот суррогат намного ярче и доступнее обычного мира. Главное — доступнее. Потому что ваш мир человек в какой-то мере создает сам, согласно своим потребностям. Далеко не каждый может эти свои потребности контролировать.

Не каждый может отказаться от них во имя достаточно абстрактных этических принципов.

И тут что-то произошло. Напряжение пропало. Элга расслабленно вздохнула. Режиссер потянулся к стакану. Советник занялся салатом. Словно от меня ждали чего-то совсем другого и, не дождавшись, обрадовались.

— Я не говорю, что вы обращаетесь к низменным инстинктам, — сказал я. — Но вы заполняете сферу между ними и сознанием, заполняете настолько плотно, что сознание уже не регулирует их.

— Очень оригинально, — вежливо ответил директор.

Он делал вид, что слушает. Я почему-то упал в их глазах. Режиссер помахал кому-то и сказал рассеянно:

— Искусство во все времена являлось заменителем обычного мира, суррогатом, как вы говорите, — начиная с ритуальных танцев первобытных людей, где участвующие впадали в транс, и кончая современными галамистериями на сто тысяч человек.

Он глотнул своей жидкости, поморщился. Сверху зазвучала тихая, вязкая музыка — обволокла зал. Свет изменился, стал серебряным. Элга тянула сок, коричневая пена лопалась на губах. Хрупкие полупрозрачные стебли свешивались ей на плечи. Она обрывала их, бросала — тут же отрастали новые.

Подошел парень, похожий на гориллу, кажется Краб, наклонился и пошептал настойчиво. Элга зло сказала:

— Уйди! И больше не подходи ко мне сегодня.

Парень скрипнул зубами.

У меня звенело в голове. Зал покачивался, словно в опьянении. Я чувствовал, что говорю слишком много, но как-то не мог остановиться.

— В любом виде искусства право выбора принадлежит человеку. Он волен — принять предлагаемую ему сущность или отвергнуть ее. А ваши Спектакли настолько втягивают человека, что полностью порабощают его — выбора не остается. Человек может лишь варьировать навязанную ему конструкцию.

Директор благодушно кивал. Лицо у него было отсутствующее. Я разозлился.

— Вы навязываете псевдокультуру, насильственно внедряете ее в сознание, руководствуясь при этом лишь собственными критериями, считая только их правильными. Это рабство. Это тирания культуры. Она ничем не отличается от исторических тираний — фараонов, Чингисхана или Великих Моголов.

Слово было сказано. Я продолжил спокойней:

— Раньше человек жил под экономическим диктатом или под диктатом милитаристским. Сейчас вы хотите навязать ему диктат культуры — более опасный, потому что он неосознаваем. Под властью вашего Спектакля хуже, чем под властью Великих Моголов, — повторил я.

И опять ничего не произошло. Никто не вскочил. Никто не попытался меня убить. Свет в зале потускнел.

Музыка заиграла громче. Появились танцующие — стояли неподвижно, обнявшись. Из черноты выплыло лицо режиссера — ходило влево и вправо, как маятник. Донесся вялый голос:

— Кто это вам рассказывал о Великих Моголах?

— Я образованный, — ответил я, пытаясь удержать глазами эту качающуюся маску.

— Ну это вы бросьте — образованный…

— Витольд, — предостерег директор.

Режиссер неожиданно оттолкнул стакан.

— Надоело, — злобно сказал он. — Если я считаю, что надо ставить Великих Моголов, то надо ставить Великих Моголов.

— Не понимаю вашего тона, — сказал я.

Темнота вокруг сгущалась, становилась осязаемой.

Непрозрачный воздух уплотнялся, замуровывая меня.

— А идите вы все! — крикнул режиссер. Встал и зашагал между окаменевшими парами — худой, взъерошенный, в нелепой одежде из переплетенных лент.

Элга потянула меня танцевать. Свет струился с потолка мягким серебром. Цветы казались черными. Я обнял ее — под ладонями было голое тело. Элга смотрела насмешливо: серой накидки не существовало. Это была сложная, фигурная запись — мои руки вошли в ткань. Элга была безо всего. Глупо оглянувшись, я поцеловал ее. От нее пахло душной сиренью. Она мне Очень нравилась. Мне все очень нравились. И директор, и советник, и долговязый режиссер. Он странно одевается. Но это ведь ничего. Может же человек странно одеваться! И напрасно они меня боятся. Им совершенно незачем бояться меня.

— Они боятся, потому что ты не инспектор, — сказала Элга.

— А почему я, собственно, не инспектор? Откуда известно, что я не инспектор?

— А потому, что Бенедикт все министерство наизусть знает.

— Ну и правильно, я не инспектор. Может же человек не быть инспектором?

— Они решили, что ты специалист-психоэмоциолОг или волновик. Боялись, что запретишь Спектакли.

— Ну и глупость, почему я должен запретить Спектакли?

— Там эмоциональный фон выше нормы. Вот они и перетрусили. Дураки.

— Подумаешь, фон выше нормы. Это еще не причина, чтобы запрещать такие чудесные Спектакли. Может же фон быть выше нормы. А собственно, почему он выше нормы?

— Ну уж этого я не знаю!

— Ладно, пусть он будет выше нормы. Я разрешаю. Все равно они мне все нравятся. И Анна мне очень нравится. — Я, наверное, ее люблю. То есть тебя я тоже люблю. — Я поцеловал Элгу. У меня кружилась голова.

— Она же дура, — сказала Элга. — Истеричка. Упросила, чтобы я устроила ее в Дом.

— А разве не она тебя устроила?

— Я же говорю: она тебе все наврала. Дура. Связалась с «саламандрами», бегает к ним на собрания.

— А что плохого в «саламандрах»? Это прекрасные ребята. Они немного заблуждаются, но может же человек немного заблуждаться? И потом, у нее такой приятный отец.

— Он ей такой же отец, как я тебе… Что же, выходит, я его дочь?

— А кто же он тогда?

— Муж; Ей зачем-то понадобилось выйти за него.

— Муж? Как странно! Значит, она замужем? Но я все равно ее люблю.

Мы стояли на террасе. Терраса была громадная, темная, окутанная зеленью. Элга нажала кнопку, и передняя стена опустилась до половины. Хлынул прохладный воздух. Город был черен. Мерцали крыши. Светлячками ползли такси. Вдали, в новостройках, подымались пирамиды света.

— Обещали дождь с десяти до десяти ноль трех, сказала Элга, — Тропический ливень. Я люблю дождь.

— И я люблю дождь, — сказал я. — Я вас всех люблю. И еще я люблю Августа. Он вытащил меня из воронки для пауков в Синей пустыне. Ты видела когда-нибудь воронки для пауков? А самих пауков ты видела? У них восемнадцать ног, Я лежал два дня без воды, а они сидели вокруг и ждали. У меня губы растрескались. И я еще люблю Кузнецова.

— А ты знал Кузнецова?

— Конечно, знал. Мы четыре года жили в одной комнате, каждый день в шесть утра он стаскивал с меня одеяло и каркал в ухо. Или я это уже рассказывал?

— Нет, ты этого не рассказывал.

— Нет, мне кажется, что я все-таки рассказывал. Ну все равно, Гера — мой друг. Жаль, что его убили.

— Его убили? Говорили — сердце.

— Да, его убили, какие-то сволочи, фантомы, нелюди. И еще жаль, что он ошибся. Весь Дом говорил о Великих Моголах, и ничего не происходит. Придется отказаться от этой версии. Но тогда нам даже не за что зацепиться. Должен же человек за что-то зацепиться? Вот вы зацепились за Спектакли. Кстати, у вас в Доме есть волновой генератор?

— Нет у нас генератора, генераторы запрещены.

— У вас есть волновой генератор. Я это знаю. Если ты меня любишь, ты должна сказать, что у вас есть генератор.

— Но у нас в самом деле нет генератора…

Разверзлось небо. Зашумело, затрещало и рухнуло ревущим водопадом, сплошной стеной сумасшедшей воды. Струи захлестывали веранду. Элга протянула обе руки в дождь.

— Здорово! — крикнула она.

Метался мокрый плющ на стене. Я ртом ловил воду.

Меня мутило. Стремительно тяжелела голова, из желудка поднимался тошнотворный комок.

Но грохот оборвался. Струи лопнули. Остановился сырой воздух.

Элга вытерла лицо.

— Ты меня не любишь, — сказала она, отжимая волосы. — И никогда не полюбишь. Пойдем сушиться.

— Слушай, Элга, — сказал я. — Так у вас в Доме есть волновой генератор?

— А? Что? Не знаю. Ну и ливень — красота!

Я пощелкал по стеклу аквариума. Пузатые рыбы устремились к пальцу, вытаращив пустые глаза. Элга взяла меня за руку:

— Пошли.

Между нами в зеленом стекле аквариума совершенно бесшумно появилась аккуратная круглая дырка — вода постояла мгновение и хлынула струёй. И сразу же рядом появилась вторая — такая же круглая. Я толкнул Элгу в бок, мы покатились. Я старался прикрыть ее сверху. Кобура была под мышкой. Элга барахталась и мешала. Я ждал новых выстрелов, но их не было. Наконец я вытащил пистолет, дулом фиксировал дверь.

Спросил:

— Где включается свет?

— Там, — слабо показала она, еще не понимающая, ошеломленная.

Свет вспыхнул неожиданно резко. В дверном проеме никого не было.

— Вставай, — сказал я.

Она с трудом поднялась, дико посмотрела в аквариум: на обнажившемся золотом песке били хвостами, растопыривали жабры толстые, уродливые рыбы.

Глава восьмая

Я велел Элге ехать домой и молчать. Она только кивала. Ушла, оглядываясь.

Затем я вызвал Коннара. Он явился — элегантный, веселый, в облаке пряных духов. Увидел дырки и присвистнул:

— Забавная история. Ты видел, кто стрелял?

— Нет.

Коннар дугой поднял бровь:

— Это точно?

Я не стал отвечать. Меня мутило все сильнее, я сглатывал. Бровь вернулась на свое место. Коннар ощупал ровные края, потрогал влажный песок и сказал задумчиво:

— Стреляли из «кленового листа», в крайнем случае — «элизабет», армейская серия.

Я был согласен с ним.

— И стрелял лопух: промахнулся с десяти метров.

Я опять согласился. Он соизволил обратить внимание на мой вид:

— Тебе плохо?

— Подсыпали какой-то дряни.

Коннар сочувственно причмокнул. Тема была исчерпана. Он спросил:

— Великие Моголы?

— Да! — уверенно ответил я, хотя только что был так же уверен в обратном.

— Это показывает, что мы ходим где-то близко, сказал Коннар. — Вероятно, тебе имеет смысл постоять здесь — он вернется.

— Иди, пока нас не засекли вместе, — ответил я.

— Я мог бы приказать, — напомнил Коннар.

— Мот бы.

Коннар прищурил южные, масляные глаза. Я решил, что он сейчас действительно прикажет, но он сказал:

— Хорошо. Работай сам. Контроль через «блоху» каждые пять минут. — И скользнул в темный проем.

Я больше не мог терпеть. Меня выворачивало. Горло запечатал комок, отдающий желчью. Натыкаясь на стулья, я проскочил зал, где слабый свет едва серебрил головы и плечи неподвижных пар, в коридоре пошел медленнее: я словно чувствовал себя сосудом, до краев полным воды, — боялся расплескать.

Чем меня напоили — «сывороткой правды»? Или чем-нибудь вроде роценона, который вызывает неудержимую болтливость? Надо будет тщательно проанализировать разговоры — кому выгодно? Но все-таки хорош парень этот Коннар: оставить меня как подсадного — пусть стреляют!

Впрочем, он не так уж и не прав. Включенный фантом обязан реализовать программу. Стрелявший действительно мог вернуться. Но нам нужен был не он. Брать рядового фантома не имело смысла. Он не даст значимой информации. Все не имело смысла. Кузнецов каким-то образом выудил Великих Моголов. Это ключ!

Но мы не знаем, как этим ключом воспользоваться. Работаем вслепую. Фантомы проявляют себя только в действии. Значит, нужно вызвать их на действия. А это может лишь старший. А он не будет этого делать, пока не получит реальных шансов захватить власть. Да, конечно, я бы на его месте так и поступил — сидел бы тихо, затаился, забился в щель, ждал бы, пока подчиненные фантомы не пройдут наверх достаточно далеко — в МКК, например. Да, затаиться и ждать. Никакой активности.

Меня все-таки вытошнило. Прямо на пол. Я едва успел согнуться — кашлял и давился, выталкивая изнутри горчайшую зеленую пену. Нет, это не «сыворотка правды» и не роценон — от них, как я знаю, не бывает последствий. Это что-то новое. Меня вытошнило еще раз — одной желчью. Желудок содрогался в болезненных спазмах.

«Стоп! — сказал я себе. — Но ведь кто-то же убил Кузнецова! И стрелял в меня. Значит, активные действия они все-таки ведут. Почему? Из-за того, что Кузнецов нашел ключ? Чихали они на этот ключ — он ничего не открывает».

У меня не связывалось. Я понимал, что зашел в тупик. Единственное — если Кузнецов нашел не ключ, а нить к нему, слабую такую ниточку, и теперь эту ниточку стараются оборвать. Тоже проблематично: они не могут не знать, что имеют дело с государственной организацией, — все факты, добытые мной или кем-то другим, немедленно передаются в центр. Нас просто не имеет смысла убивать. И все же нас убивают.

Во рту жгло так, словно язык обсыпали перцем.

Неимоверно хотелось пить. Я двинулся в конец коридора, к душевым. Поспешно, звонко щелкнула дверца лифта, и сразу же за поворотом кто-то побежал.

Я нащупал под мышкой рифленую рукоятку пистолета.

Шаги приближались. Бежал пожилой человек, и бежать ему было трудно — он тяжело дышал. Вылетел из-за угла и остановился в растерянности.

Это был советник.

Я шагнул к нему.

— Еще раз здравствуйте, господин Фольцев.

В его глазах застыл испуг.

— Куда-нибудь торопитесь? — заботливо спросил я.

— Я… я искал вас, — обрывающимся голосом сказал советник.

— Пожалуйста.

— Мне очень нужно сказать вам — так, чтобы никто не знал. Тайно, понимаете — тайно.

Я оглянулся. Коридор был пуст. Я убрал руку.

В конце концов, даже если он фантом, то за моей реакцией ему не успеть: пока он вытаскивает пистолет, я его голыми руками положу четыре раза.

Советник загадочно покивал лицом в красных пятнах.

— Я хочу вам сказать, что я ничего не знаю.

— Содержательное сообщение, — ответил я. — А о чем именно вы ничего не знаете?

— Ни о чем. Честное слово! Мое дело — финансовое. Я перевожу деньги, я оплачиваю счета. Они сами все делают.

— Кто они?

— Бенедикт и Витольд. И еще этот, Краб, техник.

— У вас в Доме есть волновой генератор? — напрямик спросил я.

— Не знаю, — испуганно сказал он. — Похоже, что есть. Наверное, есть. Знаете, ощущение очень близкое, я пробовал…

— Господин Фольцев, мы же все равно установим, если вы имеете дело с волновыми наркотиками.

Советник выпустил воздух, как проколотый.

— Я пробовал «веселый сон», — обреченно сказал он.

Я недоверчиво посмотрел на него. История с «веселым сном» была мне известна. Эти аппараты предназначались для общей анестезии. Считалось, что они должны полностью снимать болевые явления при операциях, вызывая вместо них ощущения легкой радости.

Но уже в процессе испытания опытных образцов было обнаружено, что они обладают наркотическим действием с длительным привыканием к наркотику. Аппараты вернули на доработку — меняли спектр, резонансную частоту, — деталей я не помнил. Пострадало человек двадцать — в слабой форме.

— Почему сразу не заявили? — спросил я.

— Я… мне сказали, что во второй раз не излечивается… — упавшим голосом ответил он. — И ведь я финансировал Дом через мэрию. Мог быть скандал. Но я хотел прекратить, я серьезно поговорил с Бенедиктом…

— А «саламандры» дали вам понять, чтобы вы не вмешивались?

Советник осекся и, как черепаха, втянул голову.

— Смелее, Фольцев, — сказал я. — Вы же сообщаете мне это не из любви к согражданам. Вы хотите, чтобы полиция избавила вас от «саламандр». Так? Кто конкретно вас доил?

— Краб, — еле слышно сказал советник. — Но, наверное, есть и другие. Я не обращался к местным властям, потому что…

— Понятно. Это все?

— Все! — Он впервые поднял на меня глаза: — Чистая правда.

— Идите.

— Я могу быть уверен…

— Да, — сказал я. — Закон гарантирует анонимность заявителя.

— Спасибо.

Он, потоптавшись, повернулся, побрел — мятый и поникший. Шаркал ногами.

Я устремился к душевым. Меня не интересовал советник Фольцев. Пусть рэкетом занимается полиция.

В основном ясно — генератор в Доме выявят, а Дом закроют. Их не спасут ни Бенедикт, ни «саламандры», ни сам сенатор Голх. Тут — закон. Это хорошо. Значит, я могу больше не тратить время на Спектакли. Только главное — искать старшего группы. Нам нужен старший.

Дверь в душевую была заперта, но я сообразил это, лишь сорвав хлипкую задвижку. Влетел внутрь. Внутри было очень уютно. Посередине душевой, там, где каменный пол понижался к зарешеченному стоку, двое незнакомых мне ребят с сильно развитой мускулатурой держали под мышки обвисшего, согнувшего колени библиотекаря. Измученное лицо его было в свежих ссадинах, зрачки — глубоко под веками, в углах губ — кровяная слюна. Видимо, шел крупный разговор. И разговор этот продолжался, — как раз в тот момент, когда я влетел, третий человек неторопливо и сильно ударил библиотекаря тяжелым ботинком под ребра. Умело ударил. Привычно. Библиотекарь ёкнул нутром, качнулась неживая голова, изо рта выпал сгусток крови.

Мне очень не хотелось ввязываться. Я зачем-то мягко и бережно прикрыл дверь. Защемило сердце, — их было трое.

Тот, который бил, обернулся.

— Добрый вечер, — вежливо сказал я.

— Надо же, еще один, — удивленно ответил Краб.

Его напарники сразу же отпустили библиотекаря.

Он мешком, словно был без костей, повалился на мокрый пол. Начали придвигаться ко мне с боков.

Шумела вода. Почему-то все души у стен были включены. Я лишь мельком подумал о пистолете. Я был в этой стране частным лицом и совсем не хотел превратиться в центральную фигуру шумного процесса на тему «Сотрудник МКК расстреливает мирных граждан».

У нас в отделе не одобряли скоропалительных огневых контактов. Из такого процесса меня могли и не вытащить.

— Не бойся, — ласково сказал Краб, потряхивая волосатыми кистями рук. — Мы тебя не убьем, мы тебя изувечим.

Он еще не кончил говорить, как я, нырнув, ударил его головой в челюсть. Краб вскрикнул. Но настоящего удара не получилось. На мне уже повисли. Стало душно и тесно. Грязные пальцы с обкусанными ногтями полезли мне в рот. Каждый из этих ребят был вдвое сильнее меня, но они совершенно не владели боевой техникой и только мешали друг другу. Они вцепились в меня и отпрянули. Я стоял у стены. Мой пиджак лопнул по шву, а рубашка лишилась всех пуговиц. Болел бок, и ныла шея. Это были пустяки. Я еще мог работать. Тем более что обстановка не благоприятствовала расслаблению. Правда, один из моих противников сидел на полу, скуля, раскачиваясь и баюкая сломанную руку, но двое других вполне прилично держались на ногах. Если бы они были профессионалы, мне пришлось бы трудно. Но они не были профессионалами. Краб, раздув широкие ноздри и хрипя, сплевывал кровь из прокушенного языка. Второй парень — низкий и квадратный — смотрел на меня с явной опаской.

Дух был сломлен.

— Убирайтесь! — Я пнул ногой дверь, открывая.

— Ну, мы тебя еще встретим, — невнятно пообещал Краб, морщась от боли.

— Давай, давай, — сказал я.

— Мы тебя поприветствуем…

Они подхватили сидящего, не обращая внимания на жалобные всхлипы, грубо потащили в коридор.

Я сунул голову под ближайший душ, в холодную воду. Пил, чувствуя, как оседает внутри горькая пена.

Боль в боку усилилась. Наверное, сломали ребро.

Славный денек выдался! Веселый.

Из соседнего душа торчали чьи-то ноги. Косясь на неподвижного библиотекаря, я заглянул за кафельную перегородку. Мелко и часто дыша открытым ртом, как в агонии, скребя вытянутыми пальцами по камню, там лежал Коннар.

Меня словно толкнуло. Я пошарил у него за пазухой и вытащил пистолет. «Элизабет» — армейская серия.

Из дула попахивало свежей, кисловатой пороховой гарью, а в обойме не хватало двух патронов.

Вот значит как. Была попытка к бегству. Неудачная попытка. Вот, значит, какая получается каша.

Контрразведка и «саламандры». Многим же хочется ощутить в своих руках незримую нить власти. Бедному библиотекарю просто не повезло: его все это время держали в коробке. Глухо держали. Не подпускали близко ни одного постороннего. Ну что ж, теперь ясно. Разгром моей квартиры — это «саламандры». А вот микрофоны — это уже второй отдел. И час назад на террасе, прикрывая побег, Коннар стрелял не в меня. Он стрелял в Элгу.

— Получается, что ты фантом, Коннар, — сказал я тихо.

Коннар сразу же ужасно застонал, не открывая глаз, пощупал волосы:

— Сволочи, всю голову мне разбили! — Оторвал руку. Она была в крови.

— Потерпи немного, сейчас будет врач, — сказал я ему. Осторожно передвинул, чтобы голова оказалась на возвышении.

— Где он? Да где же он? — в беспамятстве бормотал Коннар.

Мне было жаль его. В конце концов, он не был виноват ни в чем.

Я утерся ладонью и вызвал Августа.

У него даже голос осекся от новостей.

— Ты уверен?

— Да. Библиотекарь.

— Дай бог, — сказал Август. — Я сейчас свяжусь с полицией, пусть произведут задержание согласно всем правилам. Как ты себя чувствуешь?

— Жив, что мне сделается, — ответил я, удивленный такой заботой.

Он и сам, видимо, смутился, потому что торопливо сказал:

— Полиция будет минуты через три-четыре. Не волнуйся, Павел. Теперь уже все.

Я и не думал волноваться. Операция шла к концу.

Сейчас приедут и заберут библиотекаря. Он, несомненно, старший, если включил Коннара. Он даст нам ключ и остальные группы. Может быть, он даст нам и слово власти — одинаковое для всех фантомов.

Теперь следовало заняться библиотекарем. Он лежал лицом вниз, обтекаемый спокойной водой. Я его перевернул, ощупал карманы. Ни документов, ни оружия не оказалось. Мокрая одежда неприятно липла.

Правда, я и сам был весь мокрый. Мне не нравилось его неподвижное лицо. Я оттянул веко — показался синеватый белок.

— Поднимите меня, — ясным голосом сказал библиотекарь.

Держа под мышки, я его посадил. Он открыл глаза — злые, внимательные.

— Помогите мне. Кто вы — разведка или МКК?

— А есть разница? — спросил я.

— Предпочитаю военных, — сухо ответил он. Вдруг мигнул. — Послушайте, надо уходить. Они вернутся!

Я придавил его за плечи. Библиотекарь сучил ногами по полу, оскальзывался. Упер холодную, мокрую руку мне в подбородок.

— Они же нас всех убьют! Вы что, не понимаете?!

Оттолкнул меня и пополз на четвереньках. Я заломил ему руку, и он ткнулся лицом в струящуюся воду.

Сопел, пуская пузыри. Внятно сказал:

— Идиот! Боже мой, какой идиот!

— Мне нужен код включения программы, — сказал я.

Библиотекарь чудом вывернул расплющенное лицо.

Смотрел мимо меня. Я его сразу же отпустил. Что-то тяжелое и темное обрушилось сверху. Костяной болью пронзило затылок. Вспыхнули разлетающиеся искры.

В нахлынувших тенях я еще успел заметить черную фигуру Коннара. Он, оскалившись, поднимал дрожащими руками обрезок трубы. Потом руки опустились и свет погас.

Глава девятая

Телетайпные сообщения по второму каналу спецсвязи (международная безопасность)

1699. (Правительственное сообщение) Правительство республики Ассиаб официально сообщило, что в ночь на второе сентября произошло вооруженное выступление сепаратистов в провинции Махатан. Выступление было поддержано частью сил национальной армии.

К утру второго сентября мятежники овладели главным городом провинции. Днем второго сентября главарь сепаратистов полковник Сагеш выступил по местному радиовещанию с заявлением об отделении провинции Махатан и образовании самостоятельного государства Маха. Полковник Сагеш обратился к главам государств с призывом признать его правительство. Одновременно в Совет МКК направлена просьба ввести войска МКК на территорию провинции Махатан для разъединения правительственных и сепаратистских частей.

Просьба обсуждается в Совете. Наблюдатели МКК выехали в Ассиаб.

1700. (Отдел информации МКК) 2 сентября. В настоящее время большинство глав государств отказалось признать правительство сепаратистов, возглавляемое полковником Сагешем. Группой малых стран выдвинуто предложение о проведении в провинции Махатан плебисцита под эгидой МКК с целью определения ее государственной принадлежности.

Президент республики Ассиаб П. Шион заявил, что, по имеющимся у него данным, население провинции Махатан не поддерживает мятежников. Законное правительство прочно контролирует большую часть территории страны. Политические партии республики осудили действия сепаратистов. Утром второго сентября правительственные войска, сконцентрировавшись в долине реки Апша, нанесли удар по мятежникам и захватили плацдарм на противоположном берегу. Согласно последним сообщениям, войска сепаратистов отступают в глубь провинции.

Особое внимание!

1702. (Оперативный отдел МКК) 2 сентября. Некоторые действия сепаратистов указывают, что в руководстве мятежников могут присутствовать лица, кодированные в шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США, проходящие по розыску МКК — «Фантом».

1704. (Сообщения зональных агентств). Второго сентября в республике Бальге был совершен государственный переворот. В нарушение международного права группа лиц, пришедшая к власти, не обнародовала своей политической и социальной программы, не сообщила о составе сформированного правительства и не отвечает на запросы отдела информации МКК. Телефонная, телеграфная и телексная связь, вплоть до каналов МКК, прервана. Аэродромы закрыты. Железнодорожное сообщение отменено. Посольства и представительства, аккредитованные в республике Бальге, контактов со своими правительствами не имеют.

1705. (Отдел информации МКК) 3 сентября. Самолет с наблюдателями МКК, посланный в республику Бальге, был встречен над ее территорией военными истребителями, которые, открыв предупредительный огонь, вынудили его покинуть воздушное пространство Бальге.

1712. (Отдел информации МКК) 4 сентября. Совет МКК отклонил просьбу главы сепаратистов полковника Сагеша о введении войск в провинцию Махатан и предложил сепаратистам прекратить военные действия с целью разоружения под контролем наблюдателей МКК.

Президент республики Ассиаб П. Шион заявил, что мятежники отвергли ультиматум правительства о капитуляции. Правительственные войска продолжают наступление на столицу провинции. Президент Шион заявил, что в освобожденных районах отмечены множественные случаи зверских расправ отрядов сепаратистов с мирным населением.

Особое внимание!

1716. (Отдел информации МКК) 4 сентября. Самолет с наблюдателями МКК, вторично, после официального извещения, посланный в республику Бальге, был встречен над ее территорией истребителями ВВС республики. В ответ на радио- и световые сигналы с самолета по международному коду истребители открыли огонь на поражение, в результате чего загорелись оба ведущих мотора. Командир экипажа лейтенант Ван Клоог (Голландия) приказал пассажирам покинуть машину. В пятнадцать двадцать две по Гринвичу связь с самолетом прервалась. Пограничные посты воздушного наблюдения сообщили, что самолет упал в джунглях на северо-востоке страны. Судьба представителей МКК и членов экипажа неизвестна.

Особое внимание!

1719. (Оперативный отдел МКК. Только для служебного пользования!) 5 сентября. В ночь на пятое сентября оперативный отдел МКК с помощью боевых вертолетов «облако» высадил на территории республики Бальге две поисковые группы в составе пяти человек каждая с целью сбора информации о положении в стране. Командиры групп — капитан Ж. Майоль (Франция) и капитан М. Волков (СССР). Обе группы подтвердили успешную высадку и в настоящее время продвигаются к столице республики.

1720. (Правительственное сообщение) 5 сентября.

Государственная радиостанция республики Бальге передала сообщение, что в результате народного восстания против олигархической диктатуры к власти в стране пришло правительство национального спасения во главе с доктором Моисом Шуто. Целью нового правительства является установление в республике демократических свобод и преодоление экономического кризиса.

Доктор Моис Шуто заявил, что государственный переворот был поддержан подавляющим большинством населения республики. В настоящее время обстановка в стране спокойная, возобновляется нормальная жизнь.

Одновременно доктор Шуто заявил, что его правительство не потерпит никакого вмешательства во внутренние дела страны. Любые попытки пересечения государственной границы Бальге воинскими частями или отдельными лицами будут беспощадно подавляться. Доктор Шуто призвал все государства мира признать возглавляемое им правительство как единственное законное и выражающее волю народа Бальге.

1722. (Агентство АТН) 5 сентября. Глава сепаратистов полковник Сагеш опроверг сообщение, что правительственные войска продвигаются к столице провинции Махатан. По его заявлению, войска независимого государства Маха прочно удерживают позиции западнее городов Шомол и Барба.

1723. (Агентство Рейтер) 5 сентября. На стороне сепаратистов провинции Махатан («независимое государство Маха») сражаются воинские подразделения республики Бальге, где на днях был совершен государственный переворот. Провинция Махатан имеет общую границу с республикой Бальге протяженностью более четырехсот километров.

Особое внимание!

1724. (Оперативный отдел МКК) Справка. Доктор Моис Шуто, президент республики Бальге. Год рождения неизвестен. Предположительный возраст — сорок восемь — пятьдесят лет. Данные о родителях отсутствуют. Данные о первых годах жизни отсутствуют.

Окончил институт нейромедицины в Сорбонне (Франция) по специальности — нейрофизиология. Данные о научных работах в период учебы отсутствуют. После окончания института около четырех лет работал в Государственном нейрофизиологическом госпитале (недостоверно). Данные о научных работах за этот период отсутствуют. Длительное время работал в шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США. Был заместителем профессора Нейштадта. До настоящего момента считался погибшим во время катастрофы в лаборатории. Данные о семье отсутствуют. Данные о месте пребывания в последние годы отсутствуют.

Особое внимание!

1734. (Отдел информации МКК) 6 сентября. Две станции слежения-близнецы 11 и 12 внешнего пояса безопасности Солнечной системы — внезапно захвачены группой неизвестных лиц. Захват осуществлен изнутри.

Средств космических сообщений у станций не обнаружено. Акт захвата был установлен техником О'Доннелом (Ирландия), который при попытке приблизиться к обеим станциям на одноместном катере Т-2 был обстрелян из легких пулеметов. На запросы МКК станции не отвечают.

Отдел безопасности МКК отдал приказ всему персоналу станций-близнецов внешнего пояса Солнечной системы оставаться на станциях, заблокировать выходы в пространство и не принимать никаких средств космического сообщения, за исключением тех, о которые будет особо объявлено Советом МКК. Командирам станций-близнецов отдан секретный, не подлежащий обсуждению приказ разрушить головки синхронизаторов.

Эксперты считают, что ракетные системы станций-близнецов могут быть вручную, силами персонала станций, переориентированы на Землю со значимой вероятностью поражения (10–12 %; А. Пинаев, СССР). В связи с этим боевому крейсеру «Викинг» (командир — Н. Скалон, Швеция) отдан приказ выйти на орбиту внешнего пояса и предложить лицам, захватившим станции, сдаться, а в случае отказа или начала боевых действий — уничтожить станции-близнецы 11 и 12 внешнего пояса системы.

1735. (Агентство Сана) 6 сентября. Глава сепаратистов провинции Махатан полковник Сагеш официально заявил, что возглавляемое им независимое государство Маха подверглось неспровоцированной агрессии со стороны республики Ассиаб. Исчерпав все возможности мирного урегулирования конфликта, правительство государства Маха обратилось к соседнему дружественному государству Бальге с просьбой оказать ему военную и экономическую помощь. Полковник Сагеш подтвердил, что сейчас между обеими странами ведутся переговоры о включении государства Маха в состав государства Бальге на правах автономной провинции, так как этническая общность обоих народов не подлежит сомнению.

Особое внимание!

1736. (Оперативный отдел МКК. Только для служебного пользования!) 6 сентября. Связь с обеими группами, высаженными вчера на территории республики Бальге, утрачена.

1737. (Правительственное сообщение) 6 сентября.

Президент республики Ассиаб П. Шион заявил, что в случае оказания государством Бальге помощи мятежникам республика Ассиаб и республика Бальге будут находиться в состоянии войны.

Особое внимание!

1741. (Оперативный отдел МКК) 6 сентября. Сообщение К. Клодта, генерального представителя МКК в республике Бальге.

…Обстановка жесточайшего террора. Не соблюдаются ни гражданские, ни международные законы. Все члены прежнего правительства расстреляны. Военный министр убит сразу же, в момент переворота. Министр труда застрелен у себя дома на глазах всей семьи, убита его жена. Министр культуры укрылся во французском посольстве, солдаты вытащили его оттуда и расстреляли.

Английское и мексиканское посольства, пытавшиеся помочь беженцам, разгромлены. Судьба американского представителя неизвестна. Убивают всех иностранцев. Шведский режиссер Олафссон убит, итальянский спортсмен, чемпион мира по прыжкам в высоту Лациани убит, группа бразильских туристов погибла вся. По улицам столицы непрерывно курсируют танки и бронетранспортеры. Солдаты без предупреждения стреляют в прохожих. Вчера под нашими окнами убили женщину — на спор, с третьего выстрела, она бежала по улице. Все политические партии запрещены, профсоюзы запрещены, собрания, демонстрации запрещены.

Запрещено собираться группами более трех человек.

Идут повальные обыски, ищут радиопередатчики. Книги сжигают все. Меня прячут знакомые — если меня найдут, их расстреляют. Комендантский час с семи вечера до семи утра. Поголовная чистка в государственных учреждениях, любой заподозренный исчезает бесследно. О судьбе арестованных не сообщают. Два дня назад…

Примечание. Передача велась с медицинской рации направленного действия, приспособленной, видимо вручную, для передачи узким лучом. Начало и конец передачи не фиксировались.

Особое внимание!

1743. (Сообщение Интерпола) 7 сентября. Вчера в международном аэропорту Орли (Франция) при попытке вывезти за границу медицинское оборудование, подлежащее обязательной регистрации, задержан гражданин Голландии А. Фогт. Багаж общим весом в четыреста килограммов содержал аппаратуру, по мнению экспертов аналогичную той, которая использовалась в шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», объект 7131 (биология), штат Аризона, США.

Задержанный А. Фогт признался, что указанная аппаратура изготовлена по особому заказу фирмой «Медико» (Франция). Заказчиком ее является гражданин республики Бальге доктор Реджинальд Камма. Фотороботы доктора Р. Каммы с вероятностью в 78 % совпадают с портретом доктора Моиса Шуто, который возглавил государственный переворот в республике Бальге второго сентября сего года.

Особое внимание!

1745. (Оперативный отдел МКК. Только для служебного пользования!) 7 сентября. Сегодня ночью оперативным отделом МКК на территорию республики Бальге произведена заброска двух поисковых групп в составе пяти человек каждая. Учитывая неудачу предыдущей операции, группам дан строжайший приказ вести радиопередачи только направленными лучами, исключающими возможность пеленгации, и сообщать о своем местонахождении каждые два часа. Руководители групп — капитан Эль-Хасим (Сирия) и капитан Д. Мирзоев (СССР).

Особое внимание!

1746. (Отдел информации МКК) 7 сентября. Группа лиц, захвативших вчера станции-близнецы 11 и 12 внешнего пояса безопасности Солнечной системы, провела радиопередачу на международных волнах. Лица, захватившие станции, утверждают, что большая часть ракетных систем уже (якобы за сутки) переориентирована ими в сектор Земли. Руководитель террористов некто Ораган заявил, что отныне обе станции находятся в полном подчинении у доктора Моиса Шуто, возглавившего новое правительство республики Бальге. В случае применения Международным сообществом каких-либо санкций в отношении республики Бальге или в отношении доктора Шуто, а также в случае нападения на станции-близнецы 11 и 12 обе станции обстреляют сектор Земли ракетами планетного типа.

Примечание. Эксперты МКК считают такую быструю переориентацию ракетных систем станций-близнецов маловероятной.

Глава десятая

— По сводке на десять утра, группа неизвестных лиц захватила Международный экономический центр, без какого-либо предисловия, прямо с порога сказал Август. — Угрожают разрушить систему согласования цен. Полный хаос экономики Земли!

Он сел напротив меня, через стол. Симеон, в черном полицейском мундире, перетянутом белыми ремням», очнулся, как лошадь, мотнул длинной головой, фыркнул, отгоняя сон.

— Для начала они отключили линии учета валют, сказал Август. — На биржах паника. Каждый час простоя линий обходится в сто миллионов долларов.

— Чего они хотят? — спросил я.

Август открыл рот, и тут зазвонил телефон. Он взял трубку, молча выслушал и так же молча положил.

— Они заявили, что будут подчиняться только доктору Моису Шуто, президенту республики Бальге.

— Я поеду, — черным голосом сказал Симеон.

Встал — худой, истомленный бессонницей.

— Куда? — с интересом спросил Август.

Симеон подумал и сел — очень прямо. Ремни скрипнули.

— Не понимаю, почему выступления начались именно сейчас, — сказал я. — Логичней было бы подождать, накопить сил…

Август достал из красной, личной, папки фотографию, бросил на стол:

— Полюбуйся.

На фотографии был снят библиотекарь в своем вельветовом пиджаке, галстук-бабочка. Мне стало тоскливо.

— Внимательно смотри, — сказал Август. Он был зол и не скрывал этого.

Фотографию покрывала тонкая штриховая сетка, короткие стрелки в углах ее указывали в разные части головы и лица. А под ними мелко, от руки, были вписаны цифры.

— И где он сейчас? — мрачно спросил я.

— Фредерик Спенсер Нейштадт, профессор нейрофизиологии, бывший руководитель шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», — отчеканил Август. — Данные антропометрической экспертизы. Идентификация полная. Пятнадцать лет просидел здесь, в стране, — первоклассный ход. Вы объявляли его в розыск, Симеон?

— Считалось, что он погиб, — вяло сказал Симеон.

У него был какой-то отсутствующий вид.

— Если они получат государственную базу, ну это — Бальге, — сказал Август, — то за год, пожалуй, смогут закодировать два-три миллиона человек.

Я сидел оглушенный.

Опять зазвонил телефон. Август послушал.

— Ну вот. Специальный представитель МКК вылетел для переговоров с доктором Шуто. А тот, конечно, поставил предварительное условие; прекратить все операции против фантомов — не выявлять, не арестовывать. Вы меня слышите, Симеон?

— Слышу, — сказал Симеон, не поднимая век.

— Эти… в МКК согласились. Как же — угроза Земле. — Август хлопнул себя по колену. — Я прямо скажу: есть ли фантомы в МКК, я не знаю, но я знаю, что многие, очень многие там, у нас, приветствовали бы фантомов с радостью: до сих пор спят и видят — повернуть все обратно. Советский представитель заявил особое мнение. Да! Ты, Павел, не в курсе — уже сутки, как руководство по операциям против фантомов взял на себя Совет МКК. Непосредственно. Минуя все отделы.

Чертова говорильня! Теперь шагу нельзя ступить без их разрешения.

Симеон открыл один глаз.

— Кто вас информирует, Август? Если это не секрет.

Август долго смотрел на него. Сказал:

— Меня информирует консул Галеф. А что?

— Ничего. — Симеон закрыл глаз.

— Профессор от нас не уйдет, — сказал Август. Полиция проверяет город — негласно. Междугородное движение такси отменено. Частные машины под контролем. Из четырех аэробусных станций три на ремонте, одну мы оставили в качестве ловушки.

— Он может прийти в биомаске, — сказал я.

— Хоть в двух! Из города ему не выбраться. Не пойдет же он пешком.

— Почему «саламандры» его не убрали? — задумчиво сказал Симеон.

— Это вопрос? — Август поднял бровь.

— Мысли вслух.

— Ага! — Август повернулся ко мне: — Мы также ищем остальных — Элгу, Анну, Краба. Все они исчезли. Это, между прочим, твоя вина, Павел. Зачем тебе понадобилось лезть в драку? Ничего бы ему не сделали. Ты должен был сказать: «Извините» — и закрыть дверь. Голову тебе починили?

— Все в порядке, — неловко сказал я.

Он был прав. Задание я провалил. И то, что я сам чуть не погиб при этом, никого не интересовало.

— Плохо работаем, — сказал Август. — Сны, о которых тебе рассказывала Анна, это приманка, блесна, Она не фантом. У нее охранные функции.

— А зачем нужно охранять профессора? — сказал Симеон.

— Мысли вслух? — осведомился Август.

— Нет, вопрос.

Август смотрел, не мигая. Громадными глазами.

— Послушайте, Симеон, вы очень не хотите сотрудничать с нами?

— Да, — сказал Симеон.

— Боитесь военных?

— Я всего лишь полицейский, — сказал Симеон. — И за моей спиной не стоит МКК.

Август подумал. Пожевал толстые губы. Принял решение:

— Ладно. Дальше. Специалисты исследовали аппаратуру в Доме. Волнового генератора там нет.

Этого я не ожидал.

— Вы говорили с советником, с Фольцевым?

— Да.

— Нет, о Спектаклях?

— О Спектаклях не говорили.

Я коротко изложил свой разговор с советником. Август слушал без интереса.

— Все это хорошо, Павел, — нетерпеливо сказал он, по отношения к делу не имеет. Честное слово, если бы там и оказался генератор, то я все равно не позволил бы распылять наши силы. Есть главное, и есть второстепенное.

— Пошлите кого-нибудь на Спектакль, пусть замерят эмоциональный фон.

Август заворочался так, что кресло застонало.

— В конце концов, я начинаю думать, что у тебя идефикс, Павел…

— Я прошу вас…

— Ладно.

Я видел, что он не пошлет. И я чувствовал, что мне не доказать ему, что тихая зараза, которая, как болотный туман, расползается из обычного Дома, гораздо опаснее всех фантомов. Тут формально не с чем бороться. Спектакли не губят людей, не вредят их здоровью, не нарушают никаких гражданских законов. Они лишь замещают один мир другим. Мир реальный миром призрачным. Это, скорее, вопрос мировоззрения.

Но попробуй докажи, что мировоззрение — даже не выходящее за рамки обычной морали — может быть столь же опасно, как и стрельба из крупнокалиберных пулеметов. Попробуй докажи, что легкое развлечение может привести к тому, что человечество просто уйдет в другой мир — иллюзорный, удобный, сладкий, — не нужно будет искать, делать открытия, лететь к звездам: нажал кнопку и попал, куда хочешь, и ты — гений, диктатор или бесстрашный покоритель далеких планет.

Снова раздался звонок. Август поднял трубку и, забыл ее положить.

— Пожалуйста, — растерянно сказал он. — Станция-близнец одиннадцатая произвела показательный выстрел в сектор Земли. — Голос его окреп. — А эти болтуны, эти паникеры из МКК настолько перетрусили, что приказали международным частям покинуть территорию Бальге.

— Это не трусость. — Симеон так потер лицо, словно хотел содрать кожу.

— На орбите Марса десяток тяжелейших крейсеров, на самом Марсе две станции ближней защиты, — наливаясь кровью, говорил Август. — А эти… мало того, что вывели войска, они еще завернули «скальд» — ему оставался один день полета, завтра раскатал бы близнецов по всему пространству. Нет, вы послушайте — Шуто потребовал, чтобы профессора Нейштадта целым и невредимым доставили к нему. И сейчас они серьезно обсуждают этот вопрос. Кроме советского, кажется, только французский представитель против. Вместо того чтобы поднять по тревоге дивизию «призраков», накрыть всю Бальге куполом радиопомех, высадить десант и через два часа доставить этого Шуто в тюрьму МКК, они, видите ли, вступают с ним в переговоры. Паникеры!

— Они не паникеры, — сказал Симеон.

Август несколько секунд бешено глядел на него.

Рявкнул:

— Знаю! — и положил трубку.

Телефон тут же зазвонил.

— Да! Да! Делаем все, что можем. Нет, гарантировать не могу. А вот не могу, и все. Так и передайте. Помощь? Требуются детекторы генетических кодов — двести или триста штук. Их можно снять с аэродромных опознавателей. Ну так получите разрешение! Нажмите на правительство!

Бросил трубку, повернулся массивным телом.

— С кем вы, Симеон?

Тон был чрезвычайно опасный. Я выпрямился.

— Я ни с кем. Я наблюдатель, — обманчиво спокойно ответил Симеон.

Они прямо впились друг в друга глазами. Я был готов ко всему. Я знал Августа. Если он решил стрелять, то он будет стрелять. Его не остановят никакие законы, никакие процессы, никакие скандалы в газетах. Поэтому он и занимался особыми акциями. Но Август, вероятно, решил, что стрелять еще рано, — как-то потускнел, сказал брюзгливо:

— МКК запрашивает, можем ли мы гарантировать, что возьмем профессора в течение двух суток. На это время они собираются растянуть переговоры. Понял, Павел, почему начались выступления? Теперь профессор не в коробке у «саламандр». Теперь он работает на себя. И очень торопится, пока его не захлопнули снова.

Я молчал. А что было говорить? Ведь именно я, пусть невольно, способствовал освобождению профессора Нейштадта.

— По-настоящему, следовало бы тебя отстранить, сказал Август. — Но нет людей. И нет времени. — Сделал внушительную паузу, придавая вес своим словам. Займемся Коннаром. Сегодня утром его обнаружили. Симеон, у вас готово? Давайте!

Симеон притушил свет. На экране возникло лицо Коннара. Он улыбался. Рядом мигала дата.

— Ему было двадцать девять лет, — зачем-то сказал Август.

Я подумал, что мне тоже двадцать девять. Совпадение не радовало.

Фотографию Коннара сменила длинная, узкая улица для промышленного транспорта. По обеим сторонам ее поднимались гладкие стены из непрозрачного стекла, Камера показала их ничего не отражающую поверхность, потом — цифровой индекс под выпуклым глазом осветителя.

— Восточный район города, — сказал Август. — Заводской сектор, самая окраина. Линия скоростных перевозок. Не представляю, как его туда занесло.

Я тоже не представлял. На автоматических линиях люди, за исключением ремонтных бригад, практически не появлялись. Это было запрещено: поток шел с громадной скоростью, защитная автоматика не гарантировала безопасности случайного пешехода. Только очень серьезная причина могла заставить Коннара забраться в эту путаницу тоннелей, где каждые две секунды с ревом пролетал над землей громадный грузовой контейнер.

— Внешняя охрана его пропустила, — сказал Август. — Почему — это у автомата не спросишь. Внутренний контроль зафиксировал присутствие человека на полосе. Прибыл дежурный — уже поздно. Сразу вызвали нас.

Коннар лежал на мостовой ничком, выкинув руки.

Над ним согнулись полицейские.

— Самоубийство? — спросил я.

— Самоубийство, — сказал Август. — Он бросился между контейнерами.

— Все-таки он фантом?

— Да. Здесь мы ошиблись. Мы были обязаны предвидеть тот случай, когда кто-то из нас окажется фантомом. — Попросил, не оборачиваясь: — Симеон, будьте любезны, поставьте зондаж.

На экране появился город — старые, еще кирпичные дома бесшумно ломались, наезжая друг на друга.

— Это, вероятно, ретроспекция, — сказал Август. Скорее всего — детство. Конец двадцатого века.

Дома раздвинулись, образуя улицу. По гнутым рельсам прополз смешной железный трамвайчик, скрылся за углом. Из низкой подворотни, размазывая слезы по круглым щекам, выбежал мальчик лет десяти. Огляделся, сморщился, плача, уткнулся в стенку. Пошел косой дождь — крупный и страшный в своей беззвучности.

У мальчика подрагивали плечи под мокрой рубашкой. На стене были процарапаны детские каракули.

Мне хотелось отвернуться. У меня было предубеждение против посмертного зондажа головного мозга — словно подглядывают за человеком в замочную скважину. Все равно он мало что давал: редко кто чувствует ясными зрительными образами, обычно получается каша, которую невозможно анализировать. Правда, ходили слухи, что с помощью зондажа удалось успешно раскрыть несколько весьма запутанных дел. Не знаю.

Я бы не хотел, чтобы после моей смерти из мозга вытаскивали то, что я видел и чувствовал в свои последние минуты.

— Возьми «память», сидишь как глухой, — сказал Август.

Я без особой охоты надел браслет, прилепил на виски кристаллы, интенсивность эмоций поставил самую низкую.

На экране под осенним ветром яростно метались деревья — буря мокрых листьев. Временами они становились прозрачными, и тогда открывалась река — широкая, пустая, в сетке дождя. По ней, отчаянно дымя, плыл курносый буксир. Река без всякого перехода сменилась местом, где умер Коннар. Качались непрозрачные стены. Словно он был пьян. На экране прыгали то небо, то бетон — Коннар закидывал голову. И тут бесконечное, острое, смертельное отчаяние охватило меня — я едва не сорвал кристаллы. Были в этом отчаянии и жалость к себе, и стыд, и страх, и полная безнадежность, и еще что-то такое, что определить было нельзя.

Снова появилась улица. Мальчик. Каракули на стене. Что-то вроде «Ау». Плечи вздрагивали от рыданий.

Пахло гарью и смертью. Все было потеряно, все погибло, не было пути назад. Вот сейчас стены качнутся в последний раз и рухнут.

И стены рухнули.

Зажегся свет.

— Впечатляет, — кивнул Август. — Чрезвычайно острая передача эмоций. У вас, Симеон, отличная лаборатория.

Я сидел неподвижно. Неужели Август ничего не понял? Или, наоборот, он понял все, но не хочет говорить при Симеоне? У меня перед глазами стояла отсыревшая, темная штукатурка старого дома, на которой камешком, слабой рукой, вкривь было процарапано нелепое и древнее имя — Аурангзеб.

— Полагаю, что часа через два мы получим необходимую аппаратуру, — сказал Август. — Ведь у профессора лучевой передатчик? Как вы думаете, Симеон, мы сможем воспользоваться армейской базой?

— Я думаю… — начал Симеон.

И замер с открытым ртом.

В прихожей гулко, часто затопали сапоги. Дверь распахнулась — от удара. В комнату, толкаясь, ввалились солдаты в синих мундирах. Мгновенно по двое стали около каждого из нас — автоматы наизготовку.

Чувствовалась хорошая школа.

— Сидеть! — гаркнули мне в ухо.

Жесткие руки легли на плечи. Я упал в кресло, ощущая противную пустоту в груди. Напротив меня, схваченный за локти, медленно опускался Август.

Звонко, неторопливо щелкая каблуками, покачивая блестящий стек, вошел офицер. На плече у него были нашиты желтые молнии. Козырнул, резко откинув два пальца от высокой фуражки. Оглядел нас, сказал, высокомерно растягивая гласные:

— Должен быть еще один. Четвертый.

К нему сунулся сержант, зашептал в ухо.

Август опомнился:

— Сударь, что это значит?

— Привезите его, — сказал офицер сержанту.

Тот опрометью бросился из комнаты.

— Сударь, — очень холодно повторил Август, — соизвольте прекратить это. Я сотрудник Международного комитета по контролю над разоружением.

Офицер повернулся к нему.

— Неужели? — любезно удивился он. Хлестнул стеком по сияющему черному голенищу. — Выводите их!

Я впервые увидел, как Август растерялся. Он не находил слов. Теребил пуговицу на пиджаке — оторвал и бросил.

Двое солдат подняли Симеона. Он был бледен до синевы. Спокоен. Смотрел в пол. На скулах его горели красные пятна.

Август, словно прокашливая звуки сквозь деревянное горло, спросил его:

— С кем вы, Симеон?

Симеон обернулся в дверях.

— Я ни с кем. Я — наблюдатель, — сказал он.

Его толкнули в спину.

Глава одиннадцатая

Видимо, заранее было решено отвезти меня сюда, потому что в квартире прибрали, подмели, поставили новую мебель. В комнате работал телевизор. Напротив него в мягком кресле сидел уже знакомый мне человек в стальном костюме. Тот, что выслеживал. Когда я вошел, он даже не обернулся.

Я отправился на кухню. Второй охранник — белобрысый, отклеившись от косяка, последовал за мной.

Я заварил кофе. Настроение было кислое. Мне ничто не угрожало. Меня просто изолировали на некоторое время. Пока не найдут профессора. Через пару дней отпустят. В крайнем случае здешнее правительство извинится. Если только правительство поставлено в известность.

Кофе был горький.

Я немного подумал об Августе. Ему тоже ничто не угрожало. Его тоже отпустят. Он, наверное, в бешенстве. Меряет шагами комнату, заложив кулаки в карманы. Лицо у него малиновое. Он скребет череп ногтями — ищет выход.

И я подумал о Симеоне. Очень плохо, если он расшифровал слово власти. Нет, еще хуже, если он передал его второму отделу. А мог он расшифровать слово?

Вполне. Оно держалось на экране целую секунду. А передать военным? Не знаю. Может быть.

Тонкая чашечка треснула у меня в руках. Кофе потек по столу. Белобрысый охранник, как пружина, выпрямился на звук.

Значит, военные. Второй отдел. Контрразведка. Они, конечно, с самого начала знали, кто мы такие и чем занимаемся. Они нам не мешали — они просто ждали, пока мы не выйдем на профессора. А потом нас отстранили. Самым элементарным способом. Временное задержание. Вероятно, юристы роются сейчас в каталогах, ища оправданную законом формулировку. Так.

Здесь — понятно. Теперь «саламандры». Как это сказал Симеон? Он ведь очень интересно сказал. Почему они его не убили? Действительно, Ну, прежде всего «саламандры» не знали, что библиотекарь — это профессор Нейштадт. Они считали его рядовым фантомом. Или старшим группы. Иначе бы они вытрясли из него все.

Хорошо. Но они и так из него все вытрясли. По их представлениям. Он им просто не нужен. Однако его берегли, убирали каждого, кто к нему приближался. Например, Кузнецова. Значит, он им все-таки нужен. Зачем?

Не хватало какой-то детали, какой-то мелочи, чтобы все стало на свое место.

По радио читали сводку новостей. На Марсе произведены первые во внешней среде посадки штаммов, освобождающих связанную кремнием воду. Очередная партия транспортов отправлена для монтажа орбитальной станции над Плутоном. В Атлантиде, на дне Гвианской котловины, произошла авария. Жертв нет. В самом конце диктор мельком сообщил, что группа полномочных представителей Совета безопасности МКК достигла предварительного соглашения с новым президентом республики Бальге доктором Моисом Шуто.

Подробности соглашения не передавались.

Я выключил радио. Я желал доктору Моису Шуто провалиться ко всем чертям. Воздух за окном синел.

Стиснутый домами, полз двухъярусный поток желтых, прозрачных такси. По тротуару торопились редкие пешеходы.

Мне нечем было заняться. Я принял душ и лег спать.

Белобрысый охранник сел на стул около кровати.

Проснулся я от грохота. Уже рассвело. Прямые лучи пересекали комнату. Оба моих стража с пистолетами в руках стояли у окна. Оно было разбито, и в раме его, расщепив подоконник, застряло тяжелое длинное копье.

Давя стекло ногами, я подошел. Охранники оглянулись. Было такое ощущение, что сейчас они заговорят.

Но старший лишь мотнул мятым лицом, и белобрысый исчез. Я выглянул. По улице удалялся конский топот.

Из домов выбегали люди. Собралась изрядная толпа.

Белобрысый влез в самую середину, расспрашивал.

Я втащил копье в комнату. Оно было настоящее, деревянное, с треугольным металлическим наконечником, к шейке его был привязан пук разноцветных лент. Я просто не представлял, где сейчас можно достать такое копье. Разве что в музее.

— Ала-а!.. — раздался слитный, многоголосый крик.

Из-за поворота вылетел десяток всадников. Нагибаясь к гривам, понеслись вдоль улицы. Каждый держал несколько пылающих факелов; швыряли их в окна — звон стекла, и гудящее пламя вырывается наружу.

Толпа на мостовой секунду стояла в оцепенении.

Вдруг все закричали.

— Ала-а!.. — вопили всадники.

Люди полезли в парадные, вышибали рамы первого этажа. Улица мгновенно опустела. Белобрысый остался — один посередине мостовой. Всадники приближались. Он замахал на них пистолетом. Кажется, выстрелил. Передний конник в шляпе с красным пером коротко гикнул и проскакал мимо — белобрысый лежал навзничь, из груди у него торчало древко.

Я не помню, как очутился внизу. Второй охранник кубарем скатился вслед за мной. Всадники исчезли, Большинство домов пылало. Валил жирный дым. Улица заполнялась людьми. Женщины выбегали, прижимая детей. Мужчины торопливо выбрасывали вещи — почему-то медные котлы, сундуки, обитые железом. Полетели перья из треснувших перин.

Первым делом я занялся белобрысым. Он лежал вцепившись в древко посиневшими пальцами. Копье глубоко ушло в грудь. Руки у него были еще теплые, а лицо в грязных пятнах — неподвижное. Требовались срочные меры. Я схватил за рукав второго охранника.

Он в это время зачем-то взваливал на спину здоровенный холщовый мешок.

— Есть аптечка? Позвоните в «скорую» — из любой квартиры!

— Пусти! Пусти! — с неожиданной злобой закричал охранник. Лицо его перекосилось. Он замотался всем телом. — Пусти, тебе говорят!

— Ваш коллега умер, — как можно убедительнее сказал я. — Вызовите «скорую», я пока восстановлю сердце.

— Да пусти же, так тебя и так! — пуще прежнего закричал охранник. Рванулся. Тонкая материя легко разошлась. Он по инерции сделал шаг назад, упал.

Мешок лопнул. Полилось белое пшеничное зерно. Охранник охнул и стал торопливо собирать его пригоршнями, плача от злости.

— Здесь есть врачи? — громко спросил я.

Два-три бледных, испуганных лица обернулись ко мне — на мгновение. Все что-то делали: тащили, увязывали, складывали. Стоял гомон раздраженных голосов. Плакали дети. Я заметил, что одежда на людях какая-то странная — матерчатые грубые куртки, полосатые широкие панталоны, кожаные сапоги, туфли с металлическими пряжками.

Улица вместо силиконового асфальта была вымощена булыжником, кривые дома из неоштукатуренного камня тесно лепились друг к другу, в раскисших канавах текла зеленая омерзительная вода.

Это был средневековый город.

Худощавый человек во вполне современном костюме протолкался ко мне, показав плоскую металлическую коробочку, пристегнутую к запястью:

— Вы звали на помощь? Я врач. Что случилось? — Тут же присел над мертвым, потрогал веки. — Держите!

Упершись в грудь, сильно дернул копье. Обильно пошла кровь. Он достал из коробочки безыгольный инъектор, залил рану пенистой жидкостью. Она быстро уплотнилась, порозовела.

Ноздри белобрысого дрогнули.

— Все, — сказал человек, выпрямляясь. — Все, что могу, — глубокий сон. Остальное в клинике. Черт! Какая сейчас клиника! — Повернул ко мне нервное лицо: — Наконец-то вижу хоть одного нормального. Вы можете сказать, что произошло? Все словно с ума посходили.

Маскарад какой-то. Или это временной сдвиг, нас перенесло куда-нибудь в четырнадцатый век? — Он постучал по стеклу медицинского браслета: — Вот, ни одна больница не отвечает.

Я хотел ему объяснить — не вышло. Женский голос высоко, испуганно сказал: «Ах!» Все умолкло. В гнилом воздухе повисла тишина. И в этой тишине, перекатывая цокот по булыжнику, метрах в двухстах от нас, на перекресток выехал конный отряд. Всадники были в сверкающих на солнце латах, с опущенными забралами. Железные доспехи покрывали грудь и головы коней. Предводитель их с пышным черным султаном на шлеме поднял руку в металлической перчатке. Остановились. Смотрели.

— Господи, спаси и помилуй! — отчетливо на всю улицу сказал кто-то.

Предводитель махнул рукою: вперед! Всадники вразнобой опустили копья и затрусили к нам, убыстряя ход.

— Безобразие! — громко сказал врач за моей спиной.

Вдруг стало невероятно тесно. Меня сдавили так, что я не мог вздохнуть. Толпу крутануло водоворотом.

Кто-то застонал, кто-то упал под ноги.

— Да бегите же, идиоты! — изо всех сил закричал я.

Бежать было некуда. Люди лезли друг на друга.

Цокот нарастал. Я чудом уцепился за карниз, подтянулся и перевалился в окно второго этажа. Стон поплыл между крышами. Квартира горела. Сквозь разбитую раму выходил дым.

То, что внизу казалось мне хаосом и паникой, отсюда таковым вовсе не выглядело. Плакали и метались где-то сзади. А перед разредившейся толпой десятка три мужчин энергично наваливали в кучу шкафы, колеса, железные треноги. Росла баррикада. Женщины, оставив детей, помогали. Врач, скинувший пиджак, распоряжался, стоя на бочке, — махал посверкивающим топором.

И у многих тоже появились топоры, колья. Толпа ощетинилась. Передние всадники, доскакав до баррикады, замялись. В них полетели камни, палки. Булыжник задел предводителя с черным султаном. Шлем свалился. Второй булыжник ударил в лицо, брызнула кровь. Предводитель взмахнул железными руками и пополз с седла. Лошади ржали, вставали на дыбы.

Мне здесь делать было нечего. Кашляя от дыма, я перебрался на противоположную сторону и спрыгнул.

Переулок был пуст. Накренилась, попав в яму, телега с отвалившимся колесом. В оглоблях стояла низенькая мохнатая лошадь. У клешневатых ног ее лицом вниз валялся человек, опутанный соломой.

Итак, это был Спектакль. Спектакль, который затопил весь город. Вероятно, в Доме сняли экранировку и поставили аппаратуру на полную мощность. Не нужно было спрашивать, зачем это понадобилось: в таком хаосе никому не было дела до фантомов. Профессор Нейштадт спасал себя, открыв шкатулку Пандоры, Тысячи людей проснулись сегодня в раннем средневековье и, не рассуждая, включились в дикую, безумную, диктуемую сюжетом игру. Мне стало страшно. В представлениях, ограниченных стенами Дома, погибали не люди, а голографические изображения их — этим объяснялась вседозволенность, но в городе голограмм не было: игра шла всерьез, одна из жертв ее лежала сейчас недалеко от меня — лошадь косилась на труп и негромко ржала.

Хуже всего было то, что никто не мог посмотреть на это со стороны: созданный мир был слишком реален.

Вероятно, сознание сохранили те немногие, кто, как и я, уже участвовал в Спектаклях, или те, кто в силу профессионального долга обязан был контролировать себя очень жестко, например тот врач.

«Минуту, — сказал я себе. — А почему, собственно, я вижу средневековый город? Конечно, его достраивает мое воображение — согласно сюжету. Но я-то знаю, что его нет».

Тупая ноющая боль возникла в голове, кровь толчками застучала изнутри в череп. Грязные уродливые дома дрогнули, посветлели, заблестел силиконовый асфальт, появились огни дневных реклам. Боль нарастала. Я терпел. Я теперь знал, что мне делать. Вместо лошади с телегой у кромки тротуара стояло такси. Дверца его была отломана. У меня в глазах плыли разноцветные круги, но я кое-как втиснулся в кабину и нажал адрес.

Больше можно было не сдерживаться. Я отдался Спектаклю. Боль тут же исчезла. Я скакал на коне по разграбленному, дымящемуся городу. То и дело попадались убитые. В шапках дыма и взметывающихся искр проваливались крыши, пылающие головни перелетали через меня.

К счастью, автопилот был лишен эмоций, следовал точно по маршруту и затормозил в конце его.

Дом сегодня представлял собой высокую круглую башню из грубого кирпича. Ее штурмовали сотни людей — лезли по лестницам, обрывались, забрасывали канаты с крючьями на концах. Сверху, меж зубцов, по ним стреляли из луков — и лили кипящую смолу. Стоял ужасный шум.

Ценой сверлящей боли я увидел вместо кирпича входную дверь и спрыгнул с коня.

Внутри Дома был рай.

Густое синее небо куполом накрывало горы, поросшие пушистыми елями. На вершинах растопыренными лапами лежал снег, внизу, под ногами, зеленела горя чая трава. Кое-где блестели озера — круглые, черно-синие, сказочные.

Я пошел, вдыхая чистый запах смолы. Налетел ветер, зашуршали иглы. Пестрая птица, клевавшая шишку, упорхнула вверх. Вдалеке, на открытом склоне, был виден хутор — два кукольных домика, окруженные забором. Из труб вертикально подымался сизый дым.

Тропинка вывела меня на поляну. Там, взявшись за руки, по пояс в траве плясали тролли в смешных островерхих колпачках — трясли белыми бородами, выбрасывали колени. Заметили меня и попрятались в ельнике, высовывая испуганные лица.

Впереди раздавался лязг металла. Я продрался туда, безжалостно обламывая ветви. Лес кончился. На опушке его яростно, тяжелыми двуручными мечами, не на жизнь, а на смерть рубились директор и режиссер.

Директор явно брал верх, выкрикивал: «Хэк! Хэк!» — наступал. У режиссера по лбу текли струйки пота. Он приседал под страшными ударами.

— Прекратить! — командным голосом крикнул я.

Они оба обернулись. Потом директорский меч неожиданно описал блестящий полукруг, и режиссер, схватившись за виски, покатился под вывороченные корни.

Надсадно дыша, директор шагнул ко мне.

— Кто таков? — грозно спросил он.

— Проводите меня в техническую и немедленно отключите аппаратуру! — приказал я.

— Чей ты раб? На колени, собака! — голосом до небес закричал директор. Глаза у него побелели от гнева.

— Потрудитесь выполнять, — сказал я. — Вы рискуете сесть. И не на один год.

— А кровью своей упиться не желаешь? Вот он, огненный меч Торгсвельда!..

Интеллигентной беседы у нас не получилось. Директор то предлагал мне склонить голову перед владыкой своим, то грозился изрубить меня на куски, то начинал громко и хвастливо расписывать свои подвиги в дальних странах, где он сражался с великанами и шинковал трехглавых драконов.

Он, видимо, начитался приключенческих романов. Я смотрел в его величавое надменное лицо и испытывал сильное желание ударить — отключить болевым шоком.

Но тут невесть откуда набежала толпа крестьян в холщовых рубашках. Все дружно стали на колени и начали громко славить доброту и ум своего хозяина. Миловидные крестьянки на вышитых рушниках протягивали хлеб, соль и тонизирующие напитки. Директор пил и отдувался.

Я пошел дальше. Техническая была где-то рядом: возвращение в реальный мир сопровождалось все большей болью. Ели сомкнулись темным шатром и разошлись. Передо мной лежало бездонное озеро. Белесые мхи отражались в черном зеркале его. На другой стороне, сжатый холмами, поднимал узкие башни замок — мрачный приют тишины и забвения.

В замок можно было попасть только вплавь. Обходить слишком долго. Я знал, что это голограмма, но не решался. Озеро выглядело зловеще.

Странное старческое кряхтение раздалось сзади.

Прижимая к груди широкий светлый меч, из леса вышел сгорбленный карлик, одетый во все красное.

С ужимкой, будто танцуя, приблизился ко мне. Печально звенели бубенцы на мягкой шляпе. Протянул меч.

Сморщил гнилое лицо. Захихикал. Я взмахнул клинком. Полыхнула беззвучная молния. Озеро разошлось.

Я побежал по скользким от бурых водорослей камням между водяных стен. Пахло сыростью и терпким йодом.

Замок вырастал, пока не уперся игольчатыми башнями в самые облака.

Я ударил в кованые ворота. Они загудели медным басом. Встревоженные тучи ворон с пронзительным скрипом понеслись по небу. Чистый и долгий звук вплелся в их гам. Я опустил руки. Ясный, радостный голос пел третью сонату Герцборга — будто протягивал в синеве хрустальную нить.

Высоко у открытого окна сидела женщина.

— Рапунцель! — крикнул я.

Женщина выглянула. Золотой дождь хлынул вниз, солнечными брызгами расплескался на замшелых валунах, закипел у моих ног. Я полез, хватаясь за горячие пряди. Волосы пахли летом, медом, скошенной травой.

За окном был тесный коридор из неотесанных грубых каменных плит. Коптили железные факелы, воткнутые между ними. Навстречу мне, грузно ступая, двигался сумасшедший зверь. Голова у него была медвежья, а тело, как у ящерицы, покрыто коричневой чешуей. Он протянул длинные синие когти с запекшейся кровью под ними, утробно заурчал — я остановился, — алым языком облизал толстые губы. Глаза без зрачков были затянуты бельмами.

В этот раз мне будто завинтили в висок раскаленный штопор, но я узнал советника.

И он тоже узнал меня:

— Инспектор? Зачем вы здесь, инспектор?

— Дорогу! — потребовал я.

В узком коридоре было не разойтись. Советник улыбнулся. Так могла бы улыбнуться жаба.

— Не лезьте в наши дела, инспектор. Не надо. Тем более что генератора в Доме нет. Нет его! Значит, нет нарушения закона!

— Договорились с «саламандрами», Фольцев? Пропустите меня! — крикнул я, чувствуя, что больше не выдержу.

Советник с неожиданным проворством поднял затянутые в чешую лапы, наклонил выпуклый фиолетовый лоб. Передо мной опять был зверь.

— Мяса сладкого хочу! — прорычал он.

Я не успел закрыться. Лапы сомкнулись на мне.

Когти раздирали одежду, дохнуло смрадом — я отчетливо увидел близкое ребристое нёбо, рванулся, выкрутился из объятий. Зверь шел на меня, переваливаясь, выкатив молочные глаза.

В руках у меня все еще был светлый меч. Я поднял его. Зверь прыгнул. Удар пришелся в голову. Хлынула темная ядовитая кровь. Я переступил через тело.

Коридор казался бесконечным — поворот за поворотом. Копоть от факелов забивала горло. На обитой железом двери висела табличка: «Технический отдел».

Внутри что-то гудело и вспыхивало. Мне словно залили в виски расплавленное железо. Глаза заволакивал туман. Я нащупал в углу среди прочего барахла тяжелый лом и с размаху ударил им по ближайшему, сверкающему стеклом и никелем, звенящему мерцающему агрегату.

Глава двенадцатая

Толпа двигалась все медленнее и наконец совсем остановилась. Я наступал на чьи-то пятки. Мне тоже наступали. Напирали задние.

— Почему стоим?

— Проверяют документы.

— Нашли время наводить порядок! Тут все с ума посходили, а они — документы.

— Господин офицер! Когда нас пропустят?

— Не могу сказать, сударь.

— Полиция, так ее и растак?

Меня теснили спинами и локтями. Площадь не вмещала народ. Сюда собрались, наверное, со всех окраин.

И неудивительно: Спектакль продолжался чуть ли не половину дня.

Проверка документов меня не радовала. Несомненно, искали нас. Я скосил глаза на профессора. Он сильно осунулся, под слезящимися белками в морщинистых мешках скопилась синева.

— Отпустили бы вы меня, в самом деле, — устало сказал он. — Я старый человек, я этого не выдержу.

Слово власти вам известно. Ну дадут мне пожизненное заключение — что толку?

На левой руке, чуть ниже плеча, у него запеклась кровь — зацепил кто-то из «саламандр».

— Давайте-ка я вас лучше перевяжу, — сказал я.

Он поморщился:

— Ах! Оставьте, ради бога!

Продолговатый, пупырчатый, как огурец, вертолет с растопыренными лапами на брюхе прочертил небо.

Тысячи поднятых лиц проводили его.

— Военные, туда же их подальше, — сказал кто-то.

Вертолет приземлился на крышу Дома. Она еще слегка дымилась. В верхнем этаже чернело сплавившееся отверстие — попадание податомной базукой. Они оборонялись очень упорно, «саламандры». Поставили на чердаке два пулемета с автоматической наводкой и плотно, веерным огнем закрыли все пространство над Домом. Десантники сунулись было сверху и потеряли две машины. Один вертолет стоял сейчас на краю крыши — помятый, ткнувшийся винтом в ребристое железо.

Другому не так повезло. Он рухнул на асфальт, вспучив облако пламени, раскидал вокруг горящие обломки и тела. Кажется, из команды никто не спасся. И два взвода, ринувшиеся через пустую улицу к входной двери, откатились, встреченные огнем из автоматов. Оставили убитых на мостовой. Правда, военные быстро опомнились и повели бой по всем правилам: заняли крыши, подвезли базуки, непрерывным послойным огнем запечатали окна первого этажа. Непонятно, на что рассчитывали «саламандры», ввязываясь в бой с регулярными частями. Может быть, они надеялись на фантомов — портативная радиостанция непрерывно передавала в эфир труднопроизносимое слово из одних согласных. Но улицы были уже перекрыты. Базуки первым же ударом проломили стену, расшатав здание, а вторым напрочь снесли часть крыши вместе с пулеметным гнездом. И в то время, как оставшийся пулемет, торопливо захлебываясь, держал небо, десантники ринулись в образовавшийся проход. После выстрела базуки я не устоял на ногах — опутанная проводами мнеморама сшибла меня, и, пока я мучился, выдирая контакты из клемм, профессор навалился сверху, пытаясь разбить мне голову какой-то железякой. Я легко стряхнул слабое тело. Он завозился, как червяк, среди проводов, и тут Анна, не слышимая раньше за стрельбой и криками, приказала мне:

— Руки! К стене!

Ее всю корчило. Рот кривился. Платье было порвано.

— Брось автомат, тебя повесят, — сказал я.

Она, как сумасшедшая, трясла дулом:

— К стене! К стене!

Я подошел и вырвал автомат из сведенных судорогой пальцев. Магазин был пуст. Разумеется. Иначе бы она выстрелила сразу — без дурацких команд. Профессор опять попытался меня ударить, и я опять стряхнул его. У него не хватало сил.

— Уходи отсюда, дурочка, — сказал я Анне.

Она села прямо на пол, закрыла лицо ладонями, заплакала. И тут ударила вторая базука — по чердаку.

Стены качнулись. С визгом пронеслись осколки кирпича. Показалось белое полуденное небо. И дальше был только дым, ныряющие в нем неясные согнутые фигуры и надоедливая опасная автоматная трескотня.

— Почему Аурангзеб? — спросил я.

Профессор вздрогнул, но потным, измученным многочасовым стоянием под жарким солнцем людям было не до него.

Это была случайность. Выплеск памяти. Детская привязанность к великим властелинам прошлого. Он разглядывал книжку и видел там человека на троне.

В чалме, с алмазным пером. А тысячи других людей лежали перед ним ничком. И слоны стояли на коленях.

Он очень хотел иметь слонов. И чтобы они стояли на коленях. И алмазное перо он тоже хотел иметь. И дворец с белыми колоннами. И миллион рабов. Он вырос. Казалось, так и будет. Оставалось совсем немного. Но все рухнуло. Разоружение. «Декларация». Лаборатория погибла. И тогда он ошибся. Он связался с «саламандрами». Они сразу взяли его за горло. Они его так держали, что он едва мог дышать. Он отдал им всех фантомов в этой стране. Просто счастье, что они не догадывались, кто он такой. И они требовали, чтобы он собирал установку. И он собирал. Но он знал, что в первую очередь закодируют его самого. А по ночам ему снились алмазное перо, и сгибающиеся спины, и дворец, и широкая мраморная лестница, уходящая в небо.

Профессор замолчал и растерянно улыбнулся. Кожа на лице его собралась множеством добрых складок.

Он был очень старый.

Мужчина в пижаме, плотно притертый к нам, посмотрел на его плечо:

— Пулевое ранение?

— Да, — сказал я, тоном обрывая дальнейшие вопросы.

Мужчина воспринял мой тон по-своему:

— Озверел народ. И откуда они, скажи на милость, берут оружие? Что им надо? Живем — слава богу. Отдежурил свои пять часов — и никаких забот. А то можешь вообще не ходить на работу. Я вот год не работал, мне только письма присылали насчет общественного долга: боялись потерять голос на выборах.

Мужчина сильно пихнул локтем какого-то веснушчатого юнца, который, вставая на цыпочки, вертел цыплячьей, в пухе, головой.

— Ну ты, подбери сопли!

Юнец охнул, схватившись за бок:

— Чего, чего…

— Уматывай, говорю. — Мужчина пихнул его еще раз.

У юнца выступили слезы в синих глазах. Все отворачивались. Он побоялся возразить — полез назад, раздвигая стоящих острым худым плечом.

— Дом тебе нужен? Пожалуйста, муниципалитет построит. Машина? Любой марки, — как ни в чем не бывало продолжил мужчина. У него было хорошо откормленное лицо, выдающиеся скулы и квадратный подбородок. — Скажи на милость, чего им не хватает, гнидам длинноволосым? Нет, нужна власть. Такая, чтоб всех этих профессоров, писателей пострелять в первый же день. Самая муть от этой сволочи. Ученых там разных, инженеров — вон какую заваруху придумали: я в одной пижаме выскочил. Порядок нужен. Чтоб, как только кто высунулся, так его палкой по голове. Чтоб, значит, не высовывался…

— Заваруху эту устроили не от избытка ума, а, скорее, от его недостатка, — сказал я.

Мужчина запнулся, хотел сплюнуть — было некуда, проглотил слюну. Спросил, не глядя:

— А ты, значит, из этих?

— Из этих, — подтвердил я, жалея, что мы здесь не одни. Я бы с ним поговорил. Палкой по голове.

— Ладно, — после раздумья сказал мужчина. — Запомним. Еще придет время. Передавим всех. Никого на развод не оставим. — Толкнул соседа: — А ну пусти! — Уполз в толпу.

Было жарко. Солнце перевалило через зенит. Пахло потом и горячими телами. Люди, задыхаясь, открывали рты. Какой-то женщине стало плохо. Она закатила глаза.

— Расступись, расступись! — донеслись повелительные голоса.

Черепашьим шагом, облепленный по подножкам военными, проехал санитарный автобус с низкой посадкой. На крыше его в мундире с лейтенантскими погонами сидела Элга — курила и стряхивала пепел на головы. Я не прятался: вряд ли она могла различить нас в толпе. За автобусом, поблескивая металлическими эмблемами на зеленых рубашках, плотно окруженные солдатами, шли «саламандры» — руки на затылке. Я узнал Краба, сумрачного, перевязанного. Он усмехался.

— А если я сейчас закричу? — сказал профессор.

Я пожал плечами. Я не боялся. Что он, в самом деле ненормальный, чтобы кричать? Военная контрразведка — это ему не «саламандры» с их дилетантскими штучками. Военные выпотрошат его в два счета, выжмут из него слово власти, а потом ликвидируют — зачем он им нужен?

— Если бы знать, что установка даст такую интенсивность, — тоскливо сказал профессор. — Я же, как снял ограничитель, так больше ничего не помню.

— То есть Спектакли — это побочный эффект кодирования? — сказал я.

— Нет, — неохотно ответил он. — Это и есть кодирование. Первая ступень — без фиксации программы.

— Разве так бывает?

— Бывает.

— А зачем нужна сублимация сознания?

— Боже мой, вы же все равно не поймете, — раздраженно сказал профессор.

— Кто еще знал о наркотическом эффекте Спектаклей?

— Все знали.

— Директор?

— Да.

— Режиссер?

— Да. Я же говорю: все знали.

Вот так, подумал я. Все знали и все молчали. Страшная вещь — честолюбие, лишенное морали. Я решил, что позволят мне или нет, но я займусь Спектаклями сразу после фантомов. Если, конечно, останусь жив.

Последнее было весьма сомнительно. Силы безопасности слишком быстро закрыли район. При проверке меня безусловно опознают. Так же как и профессора.

У нас нет ни малейших шансов. Пробиться назад сквозь тысячное скопление людей невозможно. И наверняка там тоже ждут.

Проще было сдаться. Я не понимал, чего я тяну. Шаг за шагом мы приближались к оцеплению. Улицу перегораживали два бронетранспортера. На каждом был смонтирован стационарный генетический детектор. Между ними сочился узкий ручеек людей. Вот один из бронетранспортеров отъехал, освобождая дорогу санитарному автобусу. Я видел лица солдат — усталые, хмуронапряженные. За оцеплением в пустом пространстве, как журавль, выхаживал длинноногий офицер в синей форме. Вспыхивали желтые молнии на плечах. Какая-то женщина, одетая, несмотря на жару, в норковую шубу, ловко поймала его за рукав:

— Господин капитан, у меня муж в территориальных войсках. Полковник Гаперкамп.

— Ничего не могу поделать, сударыня, — вежливо ответил капитан.

— Но у меня сегодня гости! Доктор Раббе, действительный советник Цорн. — Она возводила частокол из имен.

— Весьма сожалею, сударыня. Таков приказ.

Капитан пытался освободиться от назойливых пальцев. Он совершил ошибку, вступив в объяснения, чего никогда бы не допустил полицейский офицер, обученный тактике действий на улице. Толпа почувствовала слабину. Вскипели возбужденные голоса:

— Господин офицер! Да что же это такое? Мы уже четыре часа стоим!

— Мне нужно немедленно пройти, немедленно!

— Приказ, сударь.

— А я не желаю подчиняться вашим приказам!

— Господин капитан, я член муниципального совета!

— Это издевательство, я на ногах не стою!

— Хорошие вещи позволяет себе полиция!

— А это не полиция.

— Тем более!

— В порядке очереди, господа! Соблюдайте спокойствие!

Перед машущими руками капитан попятился. К нему, придерживая дубинку, заторопился полицейский офицер в черном мундире. Было уже поздно. Цепь солдат выгнулась, подрожала секунду, как тугая струна, и лопнула, прорванная человеческой волной. Полицейский офицер благоразумно отскочил. Левый бронетранспортер попытался закрыть проход, заурчал мотор. Его тут же облепили сотни людей. Покатые бока в грязных маскировочных разводах качнулись раз, другой — под общее ликование бронетранспортер перевернулся на бок, еще вращая колесами.

— Назад! Назад! — тонким голосом закричал капитан, потрясая пистолетом.

Он, видимо, привык к беспрекословному подчинению в казармах и совершенно не умел обращаться с толпой — не обратил внимания, что полицейские сразу же побежали, даже не пробуя никого остановить. Пистолет мелькнул над головами, хлопнул выстрел, и фигуру в синем смяли. Пробегая мимо, я увидел неподвижное тело на сером асфальте.

Вырвавшись, толпа потекла медленнее; будто не верили тому, что сделали, — разговаривали нарочито громко.

— Я, как выбежал на улицу в пять утра, так больше и не был дома. Может быть, мои сейчас стоят где-нибудь там. Или — кто знает… Я такое видел…

— Бью, бью его о ступеньку, он уже хрипеть начал, а потом гляжу — господи, это же мой сосед с верхнего этажа, я ж его знаю, мы же с ним в прошлое воскресенье надрались в «Ласточке». А у него затылок разбит, кровь течет, — думаю: «Господи, что же это я.»

— Так оставлять нельзя. Все подпишемся. Эксперименты, видите ли. Люди им как мусор.

— И прямо к мэру.

— Чихал я на мэра! Президенту пошлем. Или пусть наводят порядок, или я презираю это правительство.

Я все время держал профессора за запястье. Он сказал, хватая воздух посиневшими губами:

— Пустите меня. Я не убегу. Некуда мне бежать.

Я его отпустил. Он сильно помассировал левую часть груди — где сердце.

— Ну зачем вы меня тащите? Я могу умереть каждую минуту.

Ему было плохо. У него складками обвисла кожа на лице — землистого цвета. Дрожали пальцы.

— Пошли! — велел я.

— Нас все равно не выпустят, — безнадежно сказал он, через силу шагая рядом.

К сожалению, он был прав. Впереди, на перекрестке, уже сели два вертолета, и из их пузатого нутра горохом посыпались солдаты. Еще два вертолета заходили на посадку. У меня не было никаких иллюзий. Улица шла прямо, как стрела. Подворотни были закрыты пластмассовыми щитами с надписью: «Полиция». Кое-кто из бежавших пробовал ломиться в парадные — бесполезно. Район был блокирован по всем правилам. Вырваться я и не рассчитывал. Все, что я хотел, — позвонить. Мне обязательно нужно было позвонить и сказать одно-единственное слово.

— Они нас убьют, — сказал профессор. И вдруг засмеялся, засвистел слабым горлом. — Ничего, ничего.

Просто вспомнил. Очень смешно. Вы знаете, что сенатор Голх — фантом? Да, да, сенатор Голх, глава «саламандр». Я сам его кодировал. Правда, смешно? Быть в подчинении у собственного фантома.

— Сенатор Голх? Почему же вы его не…

— Он до дьявола осторожный. Представьте, я его ни разу не видел. То ли он догадывался о чем-то, то ли просто так — не хотел рисковать. Но правда смешно? — И снова засвистел горлом.

Впереди был новый кордон. Лейтенант в синей форме громко сказал:

— В городе объявлено чрезвычайное положение. В случае беспорядков имею приказ стрелять. Проходи по одному!

Солдаты держали оружие наизготовку. Злые и решительные. Чувствовалось, что стрелять они будут. Толпа затихла. Подходили задние, им боязливым шепотом объясняли, в чем дело.

— Вот и все, — сказал мне профессор. — Жаль, что так получилось. Завидую вам: вас убьют сразу. А меня начнут потрошить. Прощайте, что ли.

Очередь шла быстро. Лейтенант смотрел документы, если они были, потом человека ставили перед детектором. Мигал зеленый индикатор, и его выталкивали за оцепление. Мною овладело какое-то тупое равнодушие — действительно, скорей бы уж кончилось.

Лейтенант кивнул профессору: следующий.

Он беспомощно оглянулся на меня. Из толпы вышел мужчина, тот самый, который палкой по голове. Что-то сказал лейтенанту. Лейтенант поднял брови:

— Интересно. Взять его!

Солдат толкнул профессора вправо, где стоял большой военный фургон с непрозрачными стеклами.

— Я протестую, — едва слышно сказал профессор.

Солдат лениво и сильно ударил его кулаком в лицо.

Мотнулась голова, из угла губ побежала струйка крови.

— Этого тоже, — сказал лейтенант, показывая на меня.

Меня подхватили под руки.

— Стой! Куда! — раздался злой голос.

Профессор, оттолкнув солдата, бежал по пустынной улице. Он бежал мешковато, медленно, хватаясь за сердце. Непонятно, зачем он это сделал. Ему все равно было не уйти.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул солдат. Вскинув автомат, дал очередь в небо.

Профессор упал как подкошенный. К нему подошли двое, перевернули: мертв.

Появился полицейский офицер, подтянутый и строгий:

— Что за стрельба?

— Вот эти, — махнул лейтенант.

Офицер обернулся. Это был Симеон. Наши глаза встретились.

— Пропустите его, — сказал Симеон.

— Нарушение законов чрезвычайного положения…

— Пропустите, я знаю этого человека.

— Пропустить! — неохотно приказал лейтенант.

Предупредил: — Всю ответственность вы берете на себя.

— Разумеется, — кивнул Симеон. Лицо у него было каменное.

Меня отпустили. Я прошел за оцепление, каждую секунду ожидая, что меня окликнут. Лейтенант сил безопасности мог и не подчиниться капитану полиции.

— Его даже не проверили на детекторе, — сказал кто-то.

Я старался не убыстрять шаги. Ай да Симеон! Для него это может кончиться очень плохо.

Метрах в ста от меня зеленела телефонная будка.

Солдаты потащили профессора к фургону. Я подумал, что его, наверное, можно спасти, если срочно заменить сердце. Мысль мелькнула и пропала. Мне нужно было пройти эти сто метров.

Телефон, к счастью, работал. Онемевшими пальцами я набрал номер. Трубку схватили на первом же звонке.

— Консул Галеф!

— Это я, — сказал я.

— Наконец-то! Где ты? Я сейчас приеду! — закричал Галеф.

Из будки мне было видно, как лейтенант ожесточенно спорит с Симеоном. Симеон с чем-то не соглашался, но лейтенант махнул рукой, и трое солдат побежали в мою сторону.

— Слушай меня внимательно, — сказал я торопливо. — Я получил слово. Это шестое имя в нашем списке. Понял — шестое.

— Шестое, — изменившимся голосом сказал Галеф. Слава богу. Тут такая каша…

— Меня сейчас арестуют, — сказал я.

— Пускай, — ответил Галеф. — Не вздумай сопротивляться. С этой минуты ты — иностранный подданный.

Потребуй связи с посольством или со мной. Все! До встречи!

Я отпустил трубку. Она закачалась на шнуре. Мне было плохо. Из меня словно выдернули стальной стержень, державший до сих пор. Я вдруг вспомнил, что двое суток ничего не ел, только вчера чашку кофе. По мостовой, стягивая с плеча автоматы, бежали солдаты.

Я открыл ставшую почему-то очень тугой дверь будки и пошел им навстречу.