В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.

ОЛЕГ ТАРУТИН МЕНЬШЕ — БОЛЬШЕ Рассказ

— Ну вот, с первым вопросом, кажется, разобрались. — Откинувшись на стуле, председатель товарищеского суда оглядел зал. — Факт залития Орловыми нижележащих Пазиковых установлен нашей комиссией, и сумма ущерба в ориентировочной сумме… словом, стоимость ремонта примерно восемьдесят — сто рублей. Так, Ксения Карповна?

— И сумма подлежит вручению пострадавшему, добавила ведущая протокол пенсионерка Ксения Карповна Крупнова, член товарищеского суда.

— Вот именно. Должна быть отдана Орловым Пазикову в срочном порядке. Товарищ Орлов, согласны?

— Значит, ремонтирует он за восемьдесят, а я ему — сотню?

— А это уж как «Радуга» определит, мне лишнего не нужно!

— Тише, тише, граждане! — возвысил голос председатель. — Ну что ж вы, Орлов? Пазиков представит вам квитанции «Радуги», а за «преднамеренное» он извинился, чего ж вам еще? Только время тянете…

— Ладно! Двадцатка туда, двадцатка сюда… Кончаем базар, согласен!

— Вот и отлично. Оба можете быть свободны. Остаетесь? Хм… Тогда ко второму вопросу? Или, может, перекур? — покосился председатель на второго члена суда — Хохлина, курящего человека.

Тот отрицательно помотал головой: продолжим, мол, потерпим.

— Второй вопрос… м-да… — Председатель крепко потер ладонью загривок, побарабанил пальцами по столу, покрытому красным, в чернильных пятнах плюшем, достал аккуратно сложенный носовой платок, аккуратно развернул его, высморкался. Явно тянул время председатель товарищеского суда…

— И вот что я вам, граждане, скажу, — отыскал он глазами уже разобранных Орлова и Пазикова, — не по-людски это как-то, граждане: чуть что — и заявления строчить, чуть что — и в товарищеский суд. Неужто без суда меж собой не договориться? Ей-богу, совестно!

— Я, что ли, писал, комиссии вызывал?

— Я, что ли, полсотни предлагал от силы? — поочередно откликнулись сутяги, но чувствовалось, что оба они пристыжены.

— Степан Гаврилович, — сказала старушка Крупнова, — давайте второй вопрос, а? Время. Мне еще в аптеку нужно и в булочную.

— Ясно, Ксения Карповна. Хм… Второй вопрос, товарищи, — еще два заявления. Оба заявления на одного человека — Селецкого Валерия Андреевича, Картонажная, восемь дробь три, квартира двадцать четыре. Прошу внимания, товарищи! — в мертвой тишине возгласил председатель. — Кто-нибудь у окна, откройте форточку, дышать же нечем!

И в самом деле, в небольшом помещении красного уголка жилконторы народу сегодня собралось уйма. И завсегдатаи из пенсионной вольницы составляли нынче лишь малую часть публики. Места позанимали загодя и сами работники жилконторы во главе с начальницей.

Сидел в зале мясник Сережа, известный всем продавец из гастронома, что напротив, сидел старичок Мильпардон — достопримечательность микрорайона, приемщик стеклотары, человек реликтовой вежливости; присутствовал молодой, милицейский лейтенант, сидящий рядом с молодой и яркой женщиной, так, в паре, они и появились невесть откуда. Подавляющую же часть публики в красном уголке составляли жильцы дома 8, корпус 3, по Картонажной улице — и подоконники позанимали, и стояли, подпирая спинами стены. Иные даже и домой не зашли с работы, так и заявились сюда с портфелями и сумками. А через сорок минут, между прочим, по телевизору «Третья пуля», вторая серия. Так в чем же дело? Товарищеские суды людям, что ли, в новинку?

Да тьфу! Великое удовольствие — выслушивать бытовые склоки! Ну кто бы, к примеру, притащился сюда сегодня ради тяжбы Орлова с Пазиковым? Шутите! А сами они почему не ушли, чего ради остались? А жилконторские здесь почему? А Сережа — мясник, а Мильпардон?

То-то и оно, что дело тут нынче слушается такое, что и «Третьей пулей» пожертвовать не грех. Который уж день по всей, почитай, Картонажной молва об этом: и нy-нy, и вслух… Селецкий-Супоросов, Супоросов-Селецкий… Да что вы говорите? Да надо же! Да не может этого быть!..

Ну, Супоросова Гертруда и до этого весь дом знал, даром что жилец недавний, по обмену, — больно уж личность приметная, А тут и незаметного Валеру Селецкого узнали. Вон он, голубь, сидит в первом ряду: курточка, свитерок, росточек не ахти. Не фигура он против Супоросова по внешним данным, не фигура… Тот-то прямо киногерой — что тебе пиджак кожаный, что рубашка, что галстук. И чист, и плечист, и могуч, и спортивен. Бобер.

И жена рядом — тоже вроде импортная. В общем, пара — есть на что поглядеть.

Однако большинство в зале смотрело на Супоросова с явной неприязнью, и неприязнь эту он, надо полагать, ощущал, а потому и оглядывался временами на публику из своего первого ряда с высокомерным прищуром. Во время предыдущего разбирательства — Пазиков против Орлова — он все переговаривался с женой, громко хмыкал, задирал кожаный обшлаг рукава и демонстративно смотрел на часы. Селецкий же, наоборот, проявлял такой живой интерес к процессу, словно сам бывал в подобной ситуации — то ли как залитый, то ли как заливший. И теперешнее внимание к нему публики Селецкого, видимо, не раздражало, а забавляло.

— Стало быть, два заявления, граждане! — возгласил председатель и постучал по графину шариковой ручкой. — Заявления от товарищей Супоросова Г. Р., Картонажная, восемь дробь три, квартира двадцать четыре, и Клименко В. Ф., тот же дом, квартира сто шестьдесят три…

— Написал-таки, обормот! — прервал председательскую речь возмущенный и горестный женский вскрик. Предупреждала ж тебя! Ох, смотри у меня, Фомич!

Председатель энергично застучал по графину, нахмурился и предостерегающе поднял руку:

— …квартира сто шестьдесят три. Имеются заключения нашей комиссии по этим вопросам в составе Крупновой Ксении Карповны, Перловой Н. И. и…

— …и Ячневой! — озорно подсказали из зала.

— …и Пшенниковой Н. К., — среди общего хохота невозмутимо закончил председатель. — Тише! Предлагаю начать с заявления Клименко, как более простого, но тоже, граждане, мутного.

— Ну обормот! Ну додумался!

— Тише! Огласите заявление, Ксения Карповна, — наклонился председатель к соседке.

Член суда Крупнова — чистенькая сухонькая старушка, оскорбленная смехом зала по поводу фамилий членов комиссии, — мелко теребила плюш скатерти.

— Пусть лучше Юрий Михайлович огласит, — враждебно качнула она головой в сторону второго члена товарищеского суда — Хохлина, смеявшегося вместе со всеми, — а то все смешочки…

Смешливый Хохлин с готовностью протянул руку к заявлению.

— Ладно, тогда я сам, — сказал председатель.

Он взял со стола верхний листок, дальнозорко отнес его от глаз и огласил:

— «В товарищеский суд ЖЭК № 124 от Клименко В. Ф., проживающего — ул. Картонажная, дом 8/3, квартира 163, с 1953 года…» Срок проживания указывать не требуется, Клименко, — отвлекся председатель и продолжил чтение, морщась из-за трудностей клименковского почерка: — Так. «Заявление. Прошу обуздать жильца Селецкого Валерия из временного фонда квартиры 24, каковой пусть прекратит ставить на мне свои опыты. Пусть Селецкий Валера расскажет, зачем он, хоть имеет свойство менять размер масштаба в обе стороны, в отношении меня действует односторонне и только все уменьшает, дискретируя…» Очевидно, «дискредитируя», Клименко?

— Вот именно, подрывает он меня, — откликнулся тот. — Там все верно написано, читайте!

— «…дискредитируя меня морально и материально. Клименко В. Ф. 11 июня 1980 года».

— Малопонятное заявление, — вздохнул председатель, кладя листок на стол. — Прямо скажем, совсем непонятное! Может, объясните, Клименко?

— Высказался, умник! «Дискретируя»! «Каковой»! Покрасовался перед народом — эвон все смеются! Забирай заявление, сейчас забирай!

— Молчи, Клавдия!

— Василий Фомич, — улыбаясь, обратился к старику Селецкий, — вам заявление случайно не Супоросов писал?

— Щенок… — сквозь зубы процедил Супоросов. — Цуцик. Я б тебе в другом месте…

Зал загудел. Вот оно, начинается…

— Ну-ну! — нахмурился Хохлин, в недавнем прошлом известный в городе хоккеист. — Так-то зачем?

— Угрозы — это не аргумент, — сказала старушка Крупнова, адресуя свое замечание одновременно и Супоросову, и жене Клименко. — Товарищ Клименко, объясните спокойно суду, какие у вас претензии к товарищу Селецкому.

— А такие претензии, — озлившись вдруг, вскочил с подоконника заявитель — старый, шибко изношенный жизнью человек, — такие претензии, что он мне который уже раз бутылки вермута в пузырьки превращает!

— А? Ха! — коротко хохотнул Хохлин. — Как же это? Зачем?

— А это уж вы Валерку спросите, как да зачем. А только глянет он, кобра вредная, на бутылку, и масштаб меняется: была бутылка вермута, а стал пузырек!

— Клименко! Вас же серьезно спрашивают, — сморщился председатель. — Серьезно спрашивают — серьезно и отвечайте!

— Куда уж тут серьезнее! И этикетка та же, и стекло толстое, зеленое, а размер — пузырек. И на пункте не берут.

— Потому что, голубчик, нестандарт! — ласково отозвалось из зала, и все повернули головы на этот голос. Со всей бы охотой принял бы у вас, голубчик, ваши удивительные пузырьки, но, к величайшему моему сожалению, не имею права!

— Вот и Мильпардон подтверждает! — обрадовался старик.

— Комиссией установлено наличие в квартире Клименко четырнадцати таких бутылочек, — в гробовой тишине зала сообщила старушка Крупнова. — Я думаю, Степан Гаврилович, акт проверки сейчас зачитывать не стоит. Потом уж, по обоим заявлениям…

— Ясное дело, — кивнул председатель. — Ну бутылочки эти, ну нестандарт, — вопрошал он истца, продираясь к истине, — а Селецкий-то тут при чем? Он-то при чем, спрашиваю?

— Так он же их и превращает, вот при чем! — ответствовал Клименко. — Хоть вовсе не покупай!

— Вот и не покупайте, Василий Фомич, — подхватил Селецкий, — чего ж нестандарт-то разводить?

Кто-то фыркнул, кто-то хохотнул, кто-то шумно перевел дыхание, и снова в зале напряженнейшая тишина — слова бы не пропустить.

— Ну что за чушь, — страдающим голосом проговорил председатель, — и устная чушь, и письменная! Я, впрочем, так и думал, что этого мутного заявления никакие объяснения не прояснят.

— Кстати, Степан Гаврилович, — вставила старушка Крупнова, — одна из этих бутылочек передана комиссии пострадавшим и находится у Перловой, которая почему-то не изволила сюда явиться.

— Да какой он, к лешему, пострадавший! — вновь раздался голос стариковой жены. — Слушайте вы его больше, товарищи судьи! Это мы с дочкой-внучкой через него, недолеченного, страдаем!

— Гражданка Клименко! — застучал по графину председатель. — Не вскакивайте и не кричите! Не глухие тут.

— А не глухие, так меня слушайте!

Дородная женщина начала было протискиваться из своего ряда, но махнула рукой и продолжала с места:

— Мы же Валеру с Валентиной и попросили, с дочкой моей. Сами. Это же Валера Фомича от выпивки отучал! Как первый раз случайно уменьшил, так мы потом его все время и просили, — объясняла она то судьям, то залу, поворачиваясь во все стороны. — Делай, говорим, милый, раз можешь, лечи ты его своим способом!

— Въехал ты на маневренный на мою голову, Валерка! — стоном подал голос с подоконника старик Клименко.

— На твою, на твою! — торжествующе закивала жена. — На твою голову да на наше спасение. Вермуту он ему убавил! Да он тебе, идолу, жизни прибавлял, печенку твою трухлявую спасал, а ты на него — донос… Эх, Фомич, продажная ты душа, с Супоросовым стакнулся! А все равно и с его бутылками такое же будет!

— Все сказали? — каким-то вялым голосом спросил председатель.

— Все сказала. По нашей, по семейной просьбе Валера действовал. — Женщина села и, застыдившись вдруг общего внимания, низко опустила голову.

Председатель тихо спросил что-то у члена суда Крупновой, и та отрицательно замотала головой; спрошенный председателем Хохлин хохотнул и пожал плечами.

— Ничего мы тут не поняли, — подытожил это краткое совещание Степан Гаврилович, глядя на Валерия Селецкого. — Может быть, вы, товарищ Селецкий, внесете ясность? Здесь вот говорят, что вы якобы бутылки уменьшали у Клименко каким-то способом. А вы вроде не возражаете, соглашаетесь вроде бы, а?

— Ну, предположим, уменьшал, — ответил вопрошаемый как бы с ленцой.

— Что? — подался вперед председатель. — Да как это?

— Что? Как? — полетели вопросы из взволнованного зала.

— Ну, допустим, существует такой способ, — с тою же ленцой сказал Селецкий.

— Вы это запротоколируйте! — вскочил с места Супоросов, энергично, как регулировщик на углу, вытянув руки: одна рука — в сторону судейского стола, другая — в сторону Селецкого. — Очень важное признание! Это и по моему заявлению признание! Запишите!

Поднялся шум. Председатель, кинув мимолетный взгляд на Супоросова, махнул рукой: сядьте, мол, — и снова в упор уставился на Селецкого.

— Ладно, насчет «как» — это мы потом будем выяснять. Я насчет материального ущерба. На кой черт вы это делали? Если только, — председатель вдруг непроизвольно, точно стряхивая с лица воду, замотал головой, если только в самом деле делали?

— А я не хочу, чтобы дед травился и семью травмировал, — ясным голосом отозвался Селецкий. — Жалко мне их стало — вот и все. Да старик еще сам меня потом благодарить будет.

— Обидел ты меня, Валера, обидел! — раздался горестный стариков голос. — Может, ты и хороший человек, а я кровосос семейной жизни, а только не могу я тебя простить и благодарить не буду! А Супоросов Гертруд все одно тебя доконает, мы с ним так и договорились: от меня вывернешься, так от него не уйдешь!

— Ты, алкаш, меня к своим делам не притягивай! — презрительно и угрожающе проговорил богатырь Супоросов. Он зло вырвал свой локоть из рук импортной красавицы. — Ну что «успокойся»? — рявкнул он на нее. — Это ж одна шайка-лейка, не видишь, что ли?

— Товарищ Супоросов, держите себя в рамках! — строго сказала старушка Крупнова.

— Тихо, тихо! — нахмурился Хохлин.

— Видал, Фомич, приятеля своего? — зловеще проговорила старуха Клименко. — Или и дальше судиться будешь?

— Товарищи суд! — вскочил с подоконника Клименко. — Заявление отменяю! Валерку не прощу, а судиться не буду!

— Так, так, — сказал председатель, — уже полегче… Клименко, ответьте нам, как автор этого заявления, — он ткнул пальцем в листок, — вы имеете претензии к Селецкому? Четко и ясно — ну?

— Аннулирую заявление, как не имевше!

— Очень хорошо. Разбирайтесь в ваших пузырьках сами, а у нас сейчас поважнее дела пойдут. Меньше кляуз — легче жить, — афоризмом завершил Степан Гаврилович клименковское дело. — Теперь вторая бумага… Председатель поднял со стола листок и, тоже отведя его от глаз, зачитал: — «В товарищеский суд… так… от Супоросова Г. Р. так… квартира 24. Заявление. Требую принципиального и сурового осуждения антиобщественного поведения жильца нашего дома Селецкого В. А. Селецкий В. А. систематически нервирует окружающих, постоянно затевает безобразные скандалы, нагло вмешиваясь в чужие дела. Испытывая патологическую ненависть к чужой, честно приобретенной собственности, он старается нанести ей вред и порчу, даже если эта собственность — животное». В скобках — «живая собака», — пояснил Степан Гаврилович. — «Такое безобразное поведение распоясавшегося хулигана Селецкого В. А. могут подтвердить многие жильцы нашего дома, понесшие материальный ущерб, в частности — всеми уважаемый инвалид войны, пенсионер Клименко В. Ф…»

— Вот ведь паразит! — почти восхищенно вскричал Фомич. — Тут я, стало быть, уважаемый, а тут — алкаш?

Зал, внимавший чтению в недобром молчании, рассмеялся.

— Тише! Читаю дальше. Так… «пенсионер Клименко В. Ф. В отношении меня лично хулиганом Селецким совершены следующие акции: 1) выведена из строя моя машина «Волга-24», модели «седан», 2) приведен в полную негодность металлический разборный гараж, 3) травмирована и искалечена собака — дог, чемпион породы. От своего имени и от лица общественности нашего дома требую сурового наказания хулигана Селецкого В. А., полного взыскания с него нанесенного мне материального ущерба, а также немедленного пресечения его аморальной деятельности, мешающей честным советским людям спокойно трудиться на благо нашей любимой родины. Супоросов Г. Р. 8 июня 1980 г.». Напечатано на машинке, — нашел нужным сообщить председатель, дочитав заявление.

Во время чтения зал сурово и неприязненно рассматривал Супоросова. Один только разоблачаемый Селецкий, едва приметно улыбаясь, смотрел на жену своего врага. Как она слушала произведение Гертруда! Как поэму, как волшебную сказку! Ах, почему, почему же остальные в этом зале так бесчувственны, так жестоки! Да, это была любовь…

— Завернул! — кричали из публики. — «Честный советский»!

— Пусть докажет! Сегодня в машине ездил, и гараж стоит!

— И дог шастает!

— Не пляшут уже такие заявления, опоздал!

Председатель поднял руку, пресекая шум;

— Кроме заявления, товарищи, имеются еще: характеристика с работы товарища Супоросова, копия товарного чека на машину, — перечислял он, перекладывая бумаги, — собачий диплом и ветеринарная справка. Но они, товарищи, существа дела не проясняют. Заявленьице-то, сами слышали, серьезное! Такие обвинения доказывать нужно, товарищи. Думаю, надо нам сейчас выслушать товарища Супоросова — что он может сообщить конкретно. Потом мы ознакомим собрание с актом комиссии, а потом заслушаем товарища Селецкого, а характеристики да дипломы — это дело десятое.

— А вот вы как раз зачитайте характеристику! — вскочив с места, крикнула красавица Супоросова. — Это вам не какая-нибудь бумажка! В «Оптснабе» зря характеристик не дают! Тоже мне! — От возмущения Супоросова порозовела и стала еще краше. — Гертруда Романовича все уважают и ценят! Заграницу доверяют! Что ж ты молчишь, Трудик? Скажи им! А если у нас все есть, и машина…

— Сядь! — дернул ее за руку супруг, силком возвращая на место. — Заграница… Не видишь, дура? — кивком указал он на враждебно гудящую публику.

Жена ойкнула от неожиданности и села, глядя на супруга с изумленно приоткрытым ртом. Супоросов поднялся. Спокойный, осанистый, великолепный, он словно бы и сам являлся чемпионом породы, ну коль уж не города, так района. Многим в зале пришла в голову эта мысль при взгляде на вставшего Супоросова.

— Я полагаю, — начал Супоросов породистым баритоном, обращаясь только к председателю товарищеского суда, — я полагаю, что разбор подобных уголовных дел, да, да, подчеркиваю — уголовных, вообще не входит в компетенцию товарищеского суда жилконторы, — он презрительно усмехнулся, — поскольку никто из членов этого суда даже не имеет юридического образования и где вместо серьезного разбора дела устраивается цирк на потеху разным безответственным элементам.

Переждав всплеск враждебных выкриков зала, председатель постучал по графину.

— Так вот, — еще пуще сгустил баритон Супоросов, — насчет сегодняшнего разбирательства я не обольщался. Вначале я подал заявление в нарсуд, тем более что методы, которыми орудует этот бандит, — кивок в сторону Селецкого, — должны заинтересовать и, уверен, еще заинтересуют кое-какие серьезные инстанции. Но… — Супоросов театрально развел руками, — но там сочли нужным направить мое заявление в товарищеский суд по месту жительства, хе!.. Это во-первых…

— Вы извините, Степан Гаврилович, — оскорбленно и взволнованно проговорила старушка Крупнова, торопливо роясь в своем портфеле. — Я сейчас, я относительно юридического образования, чтобы у собрания не возникло неясности… Да где же оно, боже мой? «Положение»… Ну пусть, я и так… — Старушка бросила копаться в портфеле, вскинув голову, посмотрела на Супоросова.

Лицо ее пошло пятнами. — Товарищ Супоросов, вам известно «Положение о товарищеских судах»? Известен вам порядок, выборов в товарищеские суды?

— Да на кой мне это нужно?

— Ах, «на кой»? Не «на кой», а не нужно дезинформировать собрание! В «Положении» ничего не говорится о юридическом образовании. Вот так!

— Ну и ладно, что вы взвинтились-то?

— Нет, не ладно! Там сказано об уважаемых и авторитетных товарищах, заслуживающих доверия граждан. Да, я не юрист, и Степан Гаврилович не юрист, а военный в отставке, и товарищ Хохлин тоже не юрист. А этого от нас и не требуется! И в «Положении» совершенно ясно сказано!

— Да не волнуйтесь вы, Ксения Карповна, — успокоил старуху Хохлин. — Юристы, не юристы… Мы в судьи не навязывались, а коли выбрали нас, так уж разберемся как-нибудь!

— Вот именно, — хмуро кивнул председатель. — Вы продолжайте, Супоросов.

— Товарищ Супоросов, — с нажимом на обращение поправил тот.

Выведенный из равновесия враждебностью зала и неожиданной перепалкой со старухой, он изо всех сил старался сохранить спокойствие и значительность.

— Так вот, в моем заявлении изложено все четко и ясно. Этим вот, — кивок в сторону Селецкого, — испорчена моя машина, испорчен мой гараж и покалечена моя собака. Вот факты, и на эти факты имеются свидетели.

— Комиссия располагает другими фактами, — сказала Крупнова.

— Ко-мис-сия! — передразнил старушку потерявший выдержку Супоросов. — Три старушенции на ладан дышат, еле соображают, а туда же — акты расписывать! А он мне, гад, машину уменьшает и гараж! Был гараж, стал ящик — полтора на два! Был «седан» — что с ним стало? Детская машинка! Сколько раз он мне, гад, такое делал? А к приходу старух все восстановил. Я же вам рассказывал, товарищ Витязев, — негодующе обратился Гертруд к Степану Гавриловичу. — Я ж объяснял вам, что есть у него такая возможность; уменьшать-увеличивать! Черт его знает, как он это делает, но делает же! В этом еще разберутся кому следует! Будьте спокойны, разберутся! Эт-то вам не шуточки, этим делом займу-у-тся еще! — грозно пообещал Супоросов. Он ведь этак и с золотишком орудовать может, и с камушками, да мало ли с чем? Вам факты нужны, да? Вот вам факты, только не из актика вашего липового! Все видели «микрогараж» этот, и машину все видели! Что, не видели? — повернулся Гертруд к залу. — И вы не видели, Людмила Акимовна? И вы, бабушка? Да, да, вы, в зеленом! При вас же он тогда уменьшал, да или нет? Да вы про детскую площадку да про то, какой я разэтакий, потом бубнить будете! Вы подтвердите — видели? Слава тебе, господи! И та вот, с клюшкой, на скамейке тогда сидела! И парень вот этот, колченогий! А машину осматривал товарищ Волков, работник милиции, — отыскал Гертруд глазами милиционера. — Вы то уж видели, Юра? Скажите им!

— Я скажу, не беспокойтесь, — усмехнулся в ответ Юрий Волков.

— Вот и скажите. Мне, кроме правды, ничего не надо! И комиссий, и актиков мне не надо! Ему ж, — кивок в сторону Селецкого, — плюнуть раз — восстановить все, как было! Где, мол, доказательства? А что у ханыги этого полна квартира нестандартных бутылок — не доказательство? Я ж с ним, с гадом, — имея в виду Селецкого, горько пожаловался Гертруд, — и так, и сяк, и по-хорошему: отвяжись ты от меня, не суйся ты не в свое дело! Так нет! Ну что, бить мне его? Так это я могу тебе устроить, понял ты? — Супоросов угрожающе дернулся в сторону улыбающегося Селецкого.

Зал грозно загудел.

— Поаккуратней, дядя, — нахмурился хоккеист Хохлин. — Без силовых приемчиков!

— Трудик! — дергала Супоросова за рукав супруга. — Ты про Султашу расскажи, про Султана!..

— А-а, Султаша! — отмахнулся Гертруд. — Век им тут не разобраться, не их это компетенция! Передайте дело в нарсуд, об одном вас прошу!

— Все-таки попытаемся разобраться без нервов, может, нам и хватит нашей компетенции, — сказал председатель, военный в отставке. — Вы утверждаете, что гражданин Селецкий привел в негодность вашу машину и ваш гараж путем их уменьшения? Так?

— Ну так…

— И что же он, я извиняюсь, пилил? Автогеном резал? Кувалдой плющил? Вы его заставали за этим занятием? И свидетели? И не ваша ли машина стоит сейчас тут, под окнами, и не в ней ли вы сюда приехали, товарищ Супоросов?

— Ничего он не пилил, не резал, а уменьшал. Уменьшал, как вот бутылки у старика. Да что ж это такое? Говорю — как об стенку горох! — Супоросов вяло махнул рукой и сел.

— Зачитайте-ка акт, Ксения Карповна, — предложил Хохлин.

— Да нечего его читать! Читал я уже актик этот! — запротестовал истец.

— Вот вы какой, оказывается, товарищ Супоросов! — вставши, сказала старушка, и лицо ее вновь пошло пятнами. — Вы читали! А кроме вас тут что же, и людей нет?

— Трудик, милый, спокойно…

— «Акт комиссии ЖЭК № 124 от 8 июня сего года, — звучно начала читать Крупнова, — по заявлениям товарищей Супоросова Г. Р. и Клименко В. Ф., проживающих… далее — адреса. Комиссией в составе… читали… так… установлено следующее. Первое по заявлению товарища Супоросова Г. Р. Пункт "а" — гараж. Принадлежащий тов. Супоросову гараж визуально не отличается от прочих гаражей, принадлежащих жильцам дома 8/3. Внешних и внутренних повреждений не имеет.

Расположен обособленно, занимая часть детской площадки, непосредственно примыкая к песочнице. По заявлениям ряда жильцов дома, при установке гаража рабочими, нанятыми тов. Супоросовым Г. Р., были спилены два дерева, посаженные ранее на субботнике по озеленению. Пункт "б" — автомашина…»

Но тут Ксении Карповые пришлось некоторое время пережидать возмущенный шум зала по пункту «а» — гараж. Многим была памятна безобразная история с песочницей и двумя загубленными деревьями.

— «Автомашина… — читала Крупнова. — В момент проверки автомашина "Волга" находилась в гараже. Внешних повреждений не имеет. По словам самого тов. Супоросова Г. Р., "сегодня она в порядке, но это ничего не значит". Пункт "в" — собака. Комиссии был представлен для осмотра дог по кличке Султан. Пол собаки — кобель. Зарегистрирован в районном клубе служебного собаководства. Регистрационный № 1171. Собака явно травмирована, нервна, прихрамывает на переднюю левую лапу, правое ухо кровоточит. По словам заявителя, подвергся нападению Джека — дворняжки, якобы не зарегистрированной, принадлежащей семье Медведевых (тот же дом, кв. 96). Факт нападения Джека на дога Султана представляется комиссии маловероятным, поскольку первый визуально в 2–2,5 раза меньше дога Султана. Фантастическим кажется объяснение тов. Супоросова Г. Р., что дог Султан был специально уменьшен тов. Селецким в размерах. Собака Джек в клубе собаководства зарегистрирована, регистрационный № 2433, справка о прививке имеется. Таким образом, по заявлению тов. Супоросова Г. Р. факты по гаражу и автомашине не подтвердились, в отношении собаки подтвердились частично».

— По заявлению Супоросова все, Степан Гаврилович, — подняла глаза от листа Крупнова. — Далее — по заявлению Клименко.

— С Клименко все ясно, — сказал председатель, массируя ладонью затылок. — С этим разобраться бы…

— Уж вы разберетесь, — съязвил Супоросов. — Комиссия, гляжу, уже разобралась…

— Скажите, это вы подавали заявление в товарищеский суд? — подчеркнул местоимение председатель. — Или это я за вас писал? — Он поднял со стола супоросовское заявление и, взмахнув им, шлепком припечатал к столу.

— Да пусть он уходит, Степан Гаврилович, разве же мы его держим? Уходите, сделайте милость! — воскликнула Ксения Карповна.

— Ваше дело — написать определение о передаче дела в нарсуд, — втолковывал Гертруд. — Они и разберутся, и экспертов пришлют компетентных, а не этих… Перловых…

Старушка Крупнова едва не расплакалась от обиды и возмущения.

— Это вы верно сказали: наше дело, — кивнул Супоросову Степан Гаврилович. — Уж мы решим, товарищ Супоросов, какое нам определение написать. И насчет детской площадки тоже…

— Ах, что за обстановка, боже мой! — горестно воскликнула вдруг красавица Супоросова. — Ах, что за отношение к нам! Требуем опроса свидетелей! Пусть товарищ Волков скажет, пусть скажет Диночка! — Повернувшись к залу, она призывно закивала милиционеру и его спутнице. И публика впилась глазами в эту парочку: что таит их присутствие, что готовит?

— Я скажу! — подняла руку и сама тяжко поднялась со стула та самая старуха в зеленом, которую призывал к свидетельству Гертруд Супоросов. — Как я свидетельница, как они с Валерием-то спорили. Тот говорит: что ж, мол, ты гаражом детскую площадку топчешь? А тот ему: не твое, мол, собачье дело, разрешение, мол, у меня от исполкома, иди, говорит, покуда ноги ходят, покуда я их тебе не повыдергал! А тот ему: липовое, говорит, у тебя разрешение! Инвалиды и те в сторонке гаражи поставили, а ты что же, блатная твоя душа? А тот рычит прямо: иди, говорит, покуда цел! Ну, думаю, изобьет он Валерия сейчас. Гертруд-то эвон какой бугаище! А Валера ему: ну, говорит, коли так, вот тебе гараж твой! Гертруд тут как вскрикнет! — схватилась старуха за щеку. — Страшно так, отчаянно! Ну, думаю, пырнул его Валера чем-нибудь, не иначе! А потом смотрю — это он гараж уменьшил. Смотрю — гаражишко-то стал как игрушечный! А у него «Волга» там запертая. Эвоно как.

— Прошу немедленно и дословно внести в протокол, товарищ Витязев! — вскинулся Супоросов. — Как ваша фамилия, мамаша?

— Фамилия моя, пожалуйста, — Маврина, Вера Аверьяновна. Видела, не откажусь. Заносите, коли хотите. Тот домой ушел, а тот вокруг гаража бегает, рукам и машет. Сам-то, почитай, раза в два выше гаража. — Старуха засмеялась воспоминанию. — Видела, не откажусь…

— Прошу запротоколировать показания!

— Протокол ведется, — сообщила Крупнова. Не оскорбителю — Супоросову, а собранию.

— Почему вы думаете, что это сделал Селецкий? — спросил Маврину председатель, снова массируя ладонью загривок. — Он что же, Селецкий, подходил к гаражу, прикасался к нему? На каком же основании вы утверждаете, что гараж уменьшил Валерий Селецкий?

— А кому ж больше-то? — удивилась старуха. — Что прикасался, не видела, не говорю, а что видела, то и говорю: самый тот момент. Посулил ему Валера, Гертруду-то, а гараж и уменьшился!

— «После этого» еще не значит «вследствие этого». Это юридическая аксиома, — звучно произнес милицейский лейтенант, и, резко повернувшись на этот голос, Гертруд Супоросов одарил лейтенанта удивленно-злобным взглядом. — Вот товарища Пазикова залило, например, и «после», и «вследствие» протечки у верхних жильцов, а здесь, товарищи, ситуация несколько иная.

— Вот именно, — подтвердил Степан Гаврилович. Итак, товарищ Маврина, четко и ясно: какие действия с гаражом на ваших глазах произвел Селецкий?

— Вот я пишу в протоколе с ваших слов, товарищ Маврина, — оторвалась от бумаг Крупнова: — «После перебранки с Супоросовым Валерий Селецкий ушел и к гаражу не прикасался». Так или не так?

— Именно, что так. Самая и суть, что не прикасался, а низвел. Стало быть, сила ему такая дана, Валерию, тем более за правду он стоял.

— Но это же сказки, товарищ Маврина, — мучительно морщась, сказал Степан Гаврилович. — Это же басни Крылова! По всему району, понимаете, ходят какие-то басни, какие-то слухи, человеку предъявляют какие-то совершенно бредовые обвинения… По-вашему, это возможно сделать, Маврина?

— Может, и сказки, может, и Крылова, — опускаясь на стул, охотно согласилась свидетельница. — А я эти сказки своими глазами видела. И «Волга» внутри… — Она достала платок и шумно высморкалась.

— Позвольте мне, товарищ председатель, — поднял руку вежливый милиционер. Он встал, привычным движением оправив китель. — Волков, Юрий Дмитриевич, назвался он Крупновой, ведущей протокол. И в дальнейшем говорил лейтенант неторопливо и четко — как раз под запись. — Работник милиции. К вашему участку служебного отношения не имею. Имею сообщить следующее. Первого июня я стал случайным свидетелем происшествия с гражданином Супоросовым. На углу Картонажной и Трамвайного он обратился ко мне, как к работнику милиции. Гражданин Супоросов был крайне взволнован: по его словам, он кинулся в поисках милиции, так как только что лишился машины и гаража. Я проследовал за ним к месту происшествия. Свидетельствую, что первого июня сего года гараж потерпевшего — буду условно так называть гражданина Супоросова, — сохраняя все типовые особенности металлических разборных гаражей, имел следующие размеры. — Лейтенант вынул из кармана кителя бумажку, глянул в нее: — Длина — сто восемьдесят два сантиметра, ширина — сто тридцать, высота — сто четыре. Поскольку потерпевший утверждал, что внутри «микрогаража» находится его автомашина, нами это сооружение было поднято и отнесено в сторону. Вес металлической конструкции, видимо, соответствовал ее размерам, — подчеркнул Юрий Волков. Внутри «микрогаража», товарищи, действительно находилась… м-м… ну, назовем ее моделью автомашины, что ли… Причем модель выполнена настолько профессионально, — лейтенант бросил короткий цепкий взгляд на Селецкого, который с большим интересом слушал протокольный рассказ, — настолько профессионально, с использованием таких материалов и технологических средств, что изготовить эту модель можно было бы, на мой взгляд, только в условиях хорошо оснащенного КБ. Говорю это как бывший автомоделист, — пояснил суду Волков. — Далее. Поскольку имевшийся у потерпевшего ключ от автомашины не подходил, да и не мог подойти к замку модели, модель эта была исследована мной только снаружи. Затем мы с потерпевшим поставили конструкцию на место. Гражданин Супоросов упорно утверждал, что полчаса назад гараж и машина имели нормальные размеры и уменьшены каким-то фантастическим способом жильцом их дома Валерием Селецким. Этому я, естественно, поверить не мог, — лейтенант усмехнулся, — и посоветовал потерпевшему, осыпавшему угрозами этого неизвестного мне Валерия Селецкого, помириться с ним и попросить восстановить статус-кво…

— Я его просил! Я его как человека просил! Унижался перед этим!.. — прорычал с места Гертруд.

— Давал я вам три дня на перенос? Восстановил я вам машину и гараж на эти три дня? — тоже запальчиво прокричал Селецкий, и лейтенант Волков опять бросил на него внимательный и цепкий взгляд. — Вы мне что обещали, а? А на третий день куда вы меня послали, припоминаете?

Зал замер, боясь пропустить хоть единое слово, хоть единый жест схлестнувшихся врагов. Вот оно, вот оно, и никакая это не фантастика!

— На следующий день, в субботу, — переждав перепалку, протокольно продолжал милиционер Волков, — я снова побывал на Картонажной. Гараж товарища Супоросова имел стандартные размеры, «седан» — в полной исправности и на ходу. На своей автомашине Гертруд Романович даже подбросил меня до метро. Необычными явились замеченные мной совпадения некоторых индивидуальных особенностей этой машины и тогдашней модели: царапина на заднем номерном знаке, нестандартный левый подфарник, брелок-обезьяна на ключе зажигания и тому подобное. Оч-чень, знаете ли, странно все это выглядело, товарищи, — лейтенант вдруг сбился со строгого протокольного стиля, — а далее, товарищи, и еще того хлеще! Четвертого вечером Гертруд Романович позвонил мне, сообщив, что повторилась первоиюньская ситуация. Крайне заинтересовавшись, я приехал на Картонажную. Автомашина гражданина Супоросова в нормальном состоянии стояла на асфальтовой дорожке, а на месте гаража опять присутствовала его уменьшенная копия! Размеры, — Юрий Волков вновь сверился с бумажкой, — длина — сто семьдесят сантиметров, ширина — сто двадцать девять, высота — сто один. Обратите внимание: размеры конструкции по всем параметрам отличаются от размеров первого июня. Дверь «микрогаража» была открыта, и потерпевший сказал, что только случайно оказался вне гаража в момент его уменьшения.

— Убийца! — с ненавистью крикнула Селецкому супоросовская красавица. — Бандит! А если бы Трудик был в гараже?

— Ничего бы с вашим Трудиком не случилось, хладнокровно ответил Селецкий. — Да и потом, я-то тут при чем?

— Я кончаю, — сказал Юрий Волков. — Вот факты. Добавлю, что сегодня, как многим известно, гараж и машина гражданина Супоросова имеют нормальный, неуменьшенный облик. И если бы не личный осмотр первого и четвертого июня, я бы никогда… Впрочем, — перебил себя лейтенант, — я все-таки не могу положительно утверждать, что не стал жертвой мистификации. Кстати, при осмотре четвертого июня присутствовала и Дина Владимировна Щекотова, журналист. Вы не хотите ничего добавить, Дина? — вежливо обратился к соседке интеллигентный милиционер.

— Ах нет, нет! Я с нетерпением жду объяснений Валерия Селецкого. Все это безумно интересно!

— Да, — подтвердил и Юрий Волков, — было бы чрезвычайно интересно заслушать объяснения товарища Сслецкого. Особенно в свете показаний гражданки Мавриной и заявления Клименко. Здесь существует совершенно определенная связь. У меня все. — Лейтенант сел.

Была мертвая тишина.

— Значит, так, — сказал председатель Степан Гаврилович, коротко перед тем посовещавшись с помощниками. — Самое нам время, граждане, заслушать товарища Селецкого. Что тут вокруг да около ходить? Машина — гараж, уменьшил-увеличил, уверен — не уверен… А заявление гражданина Супоросова очень даже конкретное: Селецкий-де хулиган, Селецкий-де вредитель, убийцей вот даже называют! Может, и в самом деле вредитель Селецкий? — Председатель закивал протестующему шуму зала. — Вот и пора ему дать слово — пусть он опровергнет все эти обвинения. Вот так. Давайте говорите, товарищ Селецкий!

Селецкий встал — невысокий и щуплый, как подросток, оттянул ворот свитера, повертел шеей, полуобернулся к залу.

— Ну что ж, судиться так судиться, — чуть ерничая, начал он. — Наверное, Гертруду Супоросову есть за что меня ненавидеть. Но и я таких терпеть ненавижу! И никаких моральных неудобств я, граждане, в борьбе с ним не испытываю. Вот собаку его мне жаль. Пострадала, можно сказать, из-за хозяина. Она же не виновата, что воспитали ее так. Был бы, допустим, у кого другого пес — ну дог, ну чемпион породы громадный, так ходи себе, гордись и радуйся! Нет, Супоросову не просто собака нужна, ему Баскервильская нужна, чтоб все вокруг тряслись да шарахались: разойдись, мол, народ, Супоросов идет!

На складную эту фразу публика ответила одобрительным смешком, а Гертруд глянул на оратора с какой-то даже томной ненавистью.

— Характер ведь такой у человека, — продолжал Селецкий, — на машине ехать — так встречного обрызгать, идти — так толкнуть, с собакой гулять — так испугать. Ну ни одной же собаки пропустить не может, чтобы Султана своего не науськать! Султану, может, и самому неловко малых собак обижать, да куда ж денешься, коли хозяин велит? Вот и на Джека Гертруд таким манером чемпиона своего науськал. Джек с мальчишкой гулял; я иду с работы как раз, слышу, Супоросов Султану: «Фас!» Тот в полный мах на Джека и помчался. Мальчишка испугался, я кричу Гертруду; оттащи, мол, пса, разорвет ведь Джека! А тот смеется: сами, мол, разберутся. Где ж, говорю, разберутся, если Джек и три раза меньше? А Гертруду это маслом по сердцу. Да и зол он уж на меня был тогда, были причины…

Что за причины, Селецкий уточнять не стал, но все почему-то подумали, что причины заключаются в каком-то не принятом Валерой предложении Супоросова, имевшем небось выгоду для Гертруда, ведь не зря же тот (это многие помнили) подходил, бывало, к Селецкому и заговаривал с ним улыбчиво. И посмотрели многие на мясника Сережу, супоросовского приятеля, а тот пожал плечами: не в курсе, мол…

Между тем Селецкий продолжал рассказывать:

— Джек-то, говорю, в три раза меньше! А Супоросов мне на это: что ж вы, сморчки, вовремя не выросли? Ах, думаю, вырасти? Ну это мы сейчас тебе устроим! Вот тут и устроил Джек Султану выволочку! Как тот, бедняга, не спятил от неожиданности? На трех лапах ускакал. А Гертруд в столбняк впал, рот разинул. Так кто же тут, граждане, виноват — мы с Джеком или Супоросов с Султаном?

— Значит, надо понимать, что вы, Селецкий, утверждаете, что… это… уменьшили собаку Супоросова? Что это было в действительности? Натурально происходило? — морщась, как от дыма, спросил Степан Гаврилович.

— Да нет же! — замотал головой хоккеист Хохлин. Джека он увеличил. Да, Валера?

— Вы что же, граждане, бредите? — Поворотясь к Хохлину, председатель шмякнул ладонью по столу: — Неужто вы всерьез?

— Всерьез! Именно всерьез! — восторженно вскочила в своем ряду Дина, милиционерова журналистка. Это же чистейшая парапсихология. Это, это… — Она упала на стул, задохнувшись от избытка чувств.

— Всерьез не всерьез, а признание-то протоколировать положено. Или это не предусмотрено в вашем «Положении»? — зазвучал мрачный баритон Супоросова. Это мне не здесь, это мне потом в другом месте пригодится. Было же признание, так что же вы?

— А в чем я признался? — спросил Селецкий и на миг задумался. — Признаю, что был свидетелем собачьей драки при науськивании Супоросова. Правда, я подумал тогда: поменяться бы им ростом — Джеку с супоросовским чемпионом…

— Вот око! Вот он — телекинез! — закричала, хлопая в ладоши, журналистка. — Бог с ним, с Супоросовым! Какая мелочь! Супоросов — только точка приложения уникального явления! Продолжайте, Валера, умоляю!

— Сами вы мелочь! — крикнула Дине красавица Супоросова. — А еще к нам приходила, сочувствовала! Еще «Камю» пила!

Злорадный хохот взметнулся в зале и вновь сменился напряженной тишиной. Селецкий продолжал:

— Вот что касается собаки. Теперь относительно машины и гаража, главное — гаража. Ведь это же факт, дорогие жильцы, — возгласил он почти патетически, факт, что Гертрудов гараж въехал на детскую площадку! Стоит он там? Стоит как миленький! Это ж надо, — вдруг, как новости, изумился Селецкий, — инвалидные гаражи и те за углом, на пустыре, а супоросовский — прямо под окнами его! Стоит по спецразрешению. Гертруд Сертификатович. У таких всегда ведь спецразрешения, спецобслуживание, спецкормежка. Везде у них лапы, везде нужные люди, и все у них по закону, и мер борьбы с ними вроде бы и нет, бесполезно вроде бы и рыпаться. — Селецкий вздохнул, и в зале завздыхали и головами закивали, и старушка Крупнова кивнула с умудренной скорбной улыбкой.

— Давай, давай, — грозным баритоном поощрил оратора Супоросов. — Припомним и это! Слышали? Коли он на суде так о наших законах вещает, так чего я от него в одиночку наслушался?

— Вот я и подумал, — продолжал Селецкий, — раз стоит гараж на спецместе, надо спецмеры принимать. А главное, первое июня — Международный день защиты детей. Ну вот и принял я спецмеры — тут до него и дошло…

— Валерий Александрович, — ломким голосом проговорила старушка Крупнова, — все это так, все это справедливо, но, умоляю, не нужно нас разыгрывать! Ведь вы же нас разыгрываете, дорогой? Не будете же вы всерьез утверждать, что в самом деле уменьшили этот проклятый гараж?

— А вы против уменьшения? — улыбнувшись, спросил Селецкий.

— Ах, — сказала старушка, — у меня кружится голова… Мне нехорошо, Степан Гаврилович… — Она потерянно улыбнулась и принялась рыться в портфельчике, ища какие-то лекарства.

— Вы протокол ведите, а не таблетки глотайте — грубо крикнул Супоросов, опасаясь, что признание врага не будет отражено в протоколе. — Ведите протокол или другому поручите! У-у-у богадельня!

— Сейчас мы перерыв объявим, Ксения Карповна, успокаивающе сказал старушке председатель, в то время как Хохлин, плеснув из графина, подал ей стакан. Тут еще разбираться и разбираться. Надо прерваться, товарищи, хоть на четверть часа, — обратился он к публике.

— Да погодите вы с вашим перерывом! — взъярился Гертруд. — Вы слышали, что он признался? Я требую занесения в протокол признания Селецкого! Он у меня в другом месте повертится!

Севший уже Селецкий поднялся, слегка побледнев.

— Да, пожалуй, вы правы. Ваши связи, Гертруд, все перетрут… Так вот, для протокола и к сведению присутствующих: никаких действий в отношении имущества гражданина Супоросова Г. Р. я не совершал, а увеличение или уменьшение предметов каким-то там способом считаю физически невозможным. Всякие фантастические показания свидетелей считаю плодом галлюцинаций, как правильно предположил товарищ Волков, милиционер. Ни в какой телекинез я не верю и вам не советую. Все!

— Четко, — одобрил хоккеист Хохлин. — Обычная кляуза и никакой фантастики. Правильно, Валера.

— Ну, перерыв? — спросил председатель товарищеского суда своих коллег, с несказанным облегчением выслушав заявление Валерия Селецкого. — Минут пятнадцать-двадцать? Объявляется перерыв! — объявил он всем. — Товарищи мужчины, курить только на лестнице и поаккуратней.

Публика, однако, совсем не спешила покинуть красный уголок. Никто тут не хотел смириться с категорическим заявлением Селецкого, справедливо считая его вынужденной мерой со стороны необыкновенного жильца. Зал волновался и гудел, полагая, что главное еще впереди.

Нахмуренный Селецкий двинулся к двери в полном одиночестве.

— Валера! — крикнула ему вдогонку журналистка. — Валера, умоляю! Ведь вас просто вынудили, правда? Ведь вы на самом деле можете? Умоляю!

Даже не оглянувшись на нее, Селецкий вышел за дверь.

— Его вынудили! — в отчаянии крикнула Дина. — Но все-таки это был телекинез! Его запугал этот хапуга Супоросов!

— Аа-а-уу! — неожиданно и страшно зарыдала в голос Супоросова, припав к мужниному плечу. — У-уу! Что ж это, боже мой! Все на нас, все! Мерзавец! Хулиган! И управы на него не найти! Уу-у!..

— Не найти? — зарычал муж. — Не найти, говоришь? — Он оттолкнул рыдающую супругу, вскочил — громадный и яростный. — Не найти, говоришь? А вот я его сам! Сам я его, сморчка поганого! Сам я его! Сам!

Выкрикивая это, Супоросов огромными шагами сокращал расстояние до двери, мимо рядов, в мертвой тишине потрясенного зала. И плач жены оборвался, как обрезанный.

— Минутку! — крикнул в спину Супоросова опомнившийся первым лейтенант Волков и стал торопливо выбираться из своего ряда. — Стоять, гражданин Супоросов!

Куда там! Яростный пинок в дверь, и Гертруд Супоросов выскочил из красного уголка. С опозданием выскочил из помещения и Юрий Волков. Но, как мгновенно подумалось всем, супоросовская фора была велика и вполне позволяла тому совершить расправу над Валерием Селецким до вмешательства милиционера.

— Кто-нибудь! — отчаянно крикнула старушка Крупнова, хватаясь за сердце. — Помогите! Ведь он же его…

Поздно, поздно! Даже Юрию Волкову, тренированному милиционеру, поздно! Оставалось только слушать.

Мертвая тишина рухнула на зал. Председатель Степан Гаврилович подался вперед за своим столом, весь багровый и набыченный, упер кулаки в столешницу. Вскочивший было Хохлин замер в трудной позе, вытянув шею. Все головы были повернуты к двери, за которой, как знали все, был коридор, кончавшийся лестницей. На лестнице сейчас курил ничего не подозревающий Валера, а по коридору, с жаждой свершить свой суд и свою расправу, стремительно шагал разъяренный, неуправляемый уже Гертруд Супоросов. Люди, сидя в мертвой тишине, прислушивались к тому, что происходило за стеной. Вот оборвались тяжкие шаги — Супоросов достиг врага. Предостерегающий вскрик лейтенанта. Рычание Супоросова. Голос Селецкого. Рычание. Вскрик! Вскрик Юрия Волкова. Еще чей-то вскрик, и еще. А затем — плач, испуганный, жалобный, какой-то детский…

В грохоте сдвигаемых и роняемых стульев публика вскочила на ноги, в едином порыве негодования закричала, заговорила, качнулась к выходу, торопясь и мешая друг другу, и вдруг попятилась, распалась на две стороны, давая проход вернувшемуся лейтенанту Волкову.

И такое бледное и растерянное лицо было у молодою милиционера, что в зале вновь воцарилась мертвая тишина.

Дойдя примерно до середины прохода, Волков остановился, оглянулся на дверь. И тотчас же в дверях показался какой-то плачущий мальчик лет десяти-двенадцати. Как слепой, он сделал несколько шагов по направлению к судейскому столу, остановился и, уткнувшись лицом в ладони, заплакал еще горше.

— Что с тобой, мальчик? — сострадая, спросила Ксения Карповна. — Кто тебя обидел?

— Я не мальчик! — прорыдал тот и убрал от лица ладони.

— Валера! Я аннулировал! — закричал в сторону двери вскочивший с подоконника старик Клименко. — Аннулировал я!

— Трудик! Маленький мой! — с невыразимой нежностью вскричала красавица Супоросова и, откинувшись на стуле, замерла с закрытыми глазами, по-видимому потеряв сознание.

— Я не мальчик! — рыдал мальчик. — Я Супо… росов! Ксения Карповна, запроко… колируйте, пожалуйста, ее-е-еее!..