В лапах страха

Днём

Юрка сидел за квадратным столом и брезгливо выбирал из супа противную капусту. В саду действовали садистские законы: пока не доешь первое, второе не получишь — так как последнее накладывается в тарелку из-под первого, дабы меньше посуды потом мыть. Если у молоденькой и не опытной Оксаны Григорьевны ещё можно было вызвать сострадание, то прокатить этот номер с остальными престарелыми бабками-Ёжками — даже пытаться не стоило. Ещё раскричатся, чего доброго, или возьмутся кормить насильно — тогда поминай, как звали! Уж лучше самому, пока никто не видит, — что-то в рот, что-то под стол, а совсем гадостное можно размазать по рукам или спустить по салфетке… Естественно, не похвалят, но и обратно в рот пихать не заставят.

Наконец показался вожделенный гномик на дне тарелки, который в сознании Юрки отождествлялся с этаким бездушным троллем, который лишь безучастно лицезреет его мучения, хотя может в любую секунду выбраться из кислой тарелки и запросто сожрать всех этих бесчувственных надзирателей! Пускай сидят в малюсенькой глотке и медленно перевариваются.

Юрка с неимоверным усилием проглотил последнюю ложку супа и отодвинул тарелку с капустой по краям прочь.

— Так, Юра, это никуда не годится, — Зинаида Прокопьевна, больше похожая на лысеющий одуванчик, нежели на обычную старушенцию, возникла, словно из-под земли, и принялась отточенными жестами вытирать мальчику щёки. — Вот мама придёт, обязательно ей всё расскажу. И про то, как не играешь ни с кем, и что есть отказываешься.

— Мама сегодня не придёт, — вздохнул Юрка, мысленно представляя, что его ждёт вечером дома.

— Как это, не придёт? — насторожилась воспитательница, но тут же опомнилась и хлопнула руками о подол халата. — Ну конечно, с вами и не такое позабудешь! Тогда сестре расскажу, а уж она, потом, маме передаст, будь уверен.

Юрка в очередной раз покорно вздохнул и надул блестящие губы.

— Ну что это такое? — продолжила назидать Зинаида Прокопьевна. — Посмотри сам: насвинячил, будто поросёнок и только! Вон, Вадик всё доел и наверняка сейчас добавки попросит. Правда, Вадик?

Пухлый Вадик, сидящий напротив, довольно вытер лоснящиеся от жира ладони о подложенную под воротничок салфетку и показал Юрке язык. Нет, это был вовсе не язык, а какой-то ненасытный слизень!

— Ну-ну, Вадик, — тут же пресекла подобную развязность Зинаида Прокопьевна, а Юрка не преминул самодовольно улыбнуться в ответ.

— А он дразнится, Зинаида Прокопьевна! Вы отвернулись, а он дразнится! — наперебой загалдели сидящие по бокам девочки: Целовальникова Лена — вечная жертва слухов относительно происхождения собственной звучной фамилии; да Голубина Анжелика — набалованное дитя богатого Семёна Семёновича, который подписывал на работе какие-то очень важные документы и каждый год заезжал в сад, привозя много новых игрушек. Семён Семёнович был хорошим человеком, не то, что его противная дочка. Семён Семёнович был ОЛИГАРХОМ.

Юрка вконец расстроился: трое против одного — это совсем нечестно!

— Так, ну-ка не ябедничать! — снова пресекла всяческие противоправные деяния сердитая Зинаида Прокопьевна и стала собирать со стола грязную посуду. — Вадик, не паясничай, сейчас я тебе добавки принесу. А мадмуазели наши, почему так плохо ели? Никак уже с малых лет за фигурой следят?

Девочки переглянулись и захихикали.

«Вот почему все воспитатели — женщины? — подумал Юрка. — Они набрасываются только на маленьких мальчиков, а девочкам при этом всё дозволено. Разжиревший Вадик не в счёт! Несправедливо. Вот если бы были мужчины-воспитатели, всё было бы наоборот!»

Юрка внезапно вспомнил картинку из телевизора, на которой был изображён невысокий дядечка со скрученными за спиной руками, которого то и дело колотили и пихали дубинками два коренастых милиционера, якобы за то, что тот проник в садик и хотел подружиться с детьми. Мама тогда побледнела, словно чего-то испугавшись, и поспешила переключить телевизор на другой канал. Юрка ничего не понял, но ему отчего-то стало жаль этого пришибленного дядечку. И почему ему не разрешили дружить с детьми? Разве это так плохо? Ведь он взрослый, а не какой-нибудь школьник, который и поколотить просто так может. Юрке показалось, что он бы уж точно смог подружиться с дядечкой, однако от подобного умозаключения в голове проснулся Сверчок и о чём-то тревожно застрекотал. Пузач явно чувствовал опасность, из-за чего Юрка окончательно растерялся.

Вадик образцово обслюнявил салфетку, так что чистого места не осталось, и самодовольно принялся уделывать рубашку. Лена и Анжелика снова захихикали, но на сей раз не злорадно, а как-то вкрадчиво, будто им нравилось, что проделывал с собственным одеянием этот толстозадый уродец.

— Вадик, перестань сейчас же! — строго произнесла Зинаида Прокопьевна, грозя толстячку крючковатым пальцем с иссохшейся прозрачной кожей.

Юрка раньше никогда не обращал особого внимания на руки старой воспитательницы; сейчас, вот, обратил… и ему показалось, что сквозь тонкую, словно промокашка кожу, проглядывают такие же тонкие кости, оплетённые узловатым узором дряблых сухожилий. Юрка поморщился и попытался унять стремительно накативший рвотный позыв; он схватился трясущимися пальчиками за губы, но опоздал самую малость, и, с таким усердием поглощённый суп, оказался на ничего не понимающих девочках… Вадик довольно хмыкнул и облизал пухлые губы. Это незамедлительно спровоцировало второй рвотный позыв, в результате которого на колени парализованных девочек капало уже со стола.

— Господи, ты, боже мой! — всплеснула руками Зинаида Прокопьевна. — Ну что ещё такое?

Юрка виновато покосился на воспитательницу, несмело оторвал ладошки от влажного подбородка. Анжелика молча трясла испачканными ручками, жмурилась, наподобие ослеплённой землеройки, и всем своим видом показывала, что с ней сейчас произойдёт то же самое, что и с нерадивым соседом. Лена сначала молча изучала тёмные пятна на платьице и колготках, после чего внезапно сорвалась с места и убежала в туалет. За остальными столами сгустилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь недовольным сопением ожидавшего добавки Вадика.

— Эх, вот и поели… — покачала головой толстая повариха тётя Оля и небрежно кинула огромную крышку на кастрюлю с остатками супа. — Приятного аппетита.

Юрка шмыгнул носом. Насупился.

— Ну чего сидишь, горе ты моё луковое? — причитала Зинаида Прокопьевна, без особой неприязни подтирая за мальчиком. — Иди, отмывайся, а я пока тут приберу, — она прервалась на секунду, выдохнула, промокнула лоб тыльной стороной руки. — И ты, Анжелика, тоже ступай.

Девочка отрицательно затрясла головой. По всему было видно, что если она вдруг пошевелится или, чего доброго, пожелает что-то сказать, то с ней непременно случится конфуз, который будет не так-то легко преодолеть или хотя бы попытаться сдержать до туалета, где никто ничего не увидит.

Юрка сполз со стула и, держа салфетку перед собой, чтобы, ко всему прочему, не заляпать в придачу и пол, обречённо поплёлся в туалет. Он старался не смотреть в попадавшиеся на его пути лица, поскольку знал, что на тех сейчас начертаны ехидные улыбочки, от одного вида которых захочется бежать без оглядки в поисках мамы!

В туалете его уже поджидала Лена. Она топнула ножкой в розовой туфельке и, кивком головы, указала на жирные пятна, которые сдобно пестрели на одежде.

— Дурило! — плаксивым тоном сказала девочка, силясь не разреветься по-настоящему. — Знаешь, что мне теперь от мамы будет? А папа вообще… — Бледное личико Лены исказила страшная гримаса, словно девочка мысленно нарисовала картину кровавой расправы над собой.

У Юрки эта гримаса вызвала странную ассоциацию с непроглядной тьмой, — Сверчок прострекотал, что это СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ!!!

— Так ты скажи, что это я во всём виноват, — Юрка потупил взор, осторожно прошмыгнул к раковине. — Пускай они меня поругают.

— И чего? — не унималась девочка. — Ну, поругают они тебя тут, при всех, а дома всё равно мне всыпят!

— Как это? — Юрка старательно отскребал с казённой салфетки суп, перемешанный с желудочным соком; от раковины распространялся сдобный аромат лука и капусты.

— А так: ремень возьмут и отстегают!

— Ремнём?

— А то чем же! — Лена смахнула первую слезу. — А тебя разве не так папа воспитывает?

Юрка решительно замотал головой: конечно не так!

Совершенно спонтанно мальчик вспомнил слова мамы на счёт того, что ему ещё повезло с родителями. Живи он в семье Целовальниковых, всё было бы иначе. В плане воспитания и наказаний за казалось бы безобидные шалости… А началось всё с того, что Юрка что-то там натворил, а когда его стали отчитывать, попытался надуться, словно озорство не стоило того, чтобы за него ещё и нотации выслушивать. А мама в тот вечер была непреклонна. Более того, принялась, по обыкновению, запугивать: вот будь Целовальников-старший его папочкой, непременно бы показал непутёвому сынку, где раки зимуют! Чтобы впредь неповадно было безобразничать. Тот тон, каким мама всё это озвучила, совсем не понравился нашкодившему Юрке. А уж представить какого-то там Целовальникова-старшего в роли родного папы, да в придачу, чтобы тот показал ему, где раки зимуют, он и вовсе не мог. Что это, вообще, за раки такие? Очередная страшилка для пугливых детишек, вроде него самого, или бяка куда пострашнее?..

Сейчас, находясь в туалете, у раковины, Юрка прекрасно понял, кто такой Целовальников-старший, и что подразумевается под этими самыми, зимующими не пойми где раками.

В голове одобрительно затренькали, отчего Юрка, сам того не желая, улыбнулся.

— Повезло тебе, — констатировала из-за спины Лена, про которую Юрка невольно забыл. — И чего, тебя вообще не трогают?

— Не-а, — вновь замотал головой Юрка, радуясь тому, как здорово он блеснул сообразительностью перед Сверчком.

— Хорошо тебе, наверное, живётся…

— Да не очень.

— Но ведь сам же сказал, что не бьют.

— Родители — нет, — Юрка тщательно отжал салфетку и на глаз оценил проделанную работу. — На меня сестра охотится.

— Сестра? — не поверила Лена. — Охотится?..

— Ага, — кивнул Юрка; он обречённо вздохнул и принялся оттирать личико.

— Врёшь. А сколько ей лет?

— Двенадцать, — поразмыслив, ответил Юрка, с благоговением прислушиваясь к стремительно нарастающему внутри головы гулу — Сверчок сегодня был явно доволен им. — Двенадцать с половиной! — воодушевился мальчик. — Скоро уже тринадцать будет.

— Аааа, — кивнула Лена. — Да, такая может.

— Откуда ты знаешь?

— Папа рассказывал, — медленно, будто что-то припоминая, ответила Лена.

— А он откуда знает?

Девочка замялась.

Юрка выковырнул из ноздри порядочный ломоть картошки и тут же брезгливо бросил в раковину. Вот так он и ел: практически не пережёвывая, силясь скорее протолкнуть неугодную пищу в желудок — там-то с ней запросто управятся! Жаль, сегодня не вышло.

— Не бойся, я никому не расскажу, — честно признался Юрка, с серьёзным видом изучая пятна на одежде.

— Я и не боюсь: просто слово вспомнить не могу — странное оно какое-то…

Юрка призадумался: он тоже знал много взрослых слов, которые казались ему странными и непонятными. Один СПИНОГРЫЗ чего стоил! Буковка «С» походила на серпик умирающей Луны. В страшных мультиках, как правило, на его верхнее остриё натягивают малиновый колпак с помпончиком, из-под которого таращится зловещий глаз, а нижний — хищно шныряет из стороны в сторону, выискивая, кого бы можно подцепить крючком за шиворот, чтобы утащить в своё логово за небесным горизонтом, откуда невозможно бежать. Если никто не попадался, месяц замирал на месте и устрашающе вращал единственным глазом, стараясь уловить взор сидящего у телеэкрана малыша… Затем чудовище вздрагивало, напрягалось и переламывалось в нижней трети, порождая на свет — точнее в ночи! — уродливый рот. В разные стороны летела серебристая крошка, а из пасти нарастал свирепый голодный рык, от которого замирало сердце, а ноги становились ватными, не способными унести тело прочь от рокочущего телевизора.

После того принеприятнейшего случая, Юрка зарёкся больше не подглядывать, что же там такого интересного смотрят родители, когда они со Светкой, якобы, уже спят.

А слово СПИНОГРЫЗ теперь отчётливо соотносилось с чем-то ужасным, подобным той страшной зверюге, что так походила на месяц, хотя на деле таковым и не являлась. Она просто прикидывалась, дабы подманить глупую жертву поближе.

Юрка знал: нарисованное существо всамделишное — как и Сверчок, что тоже жил в книжке, прежде чем СПУСТИТЬСЯ в реальность, — а все разговоры родителей относительно его буйной фантазии, не что иное, как элементарное непонимание происходящего. Ведь взрослым свойственно прятать собственные страхи под ширмой беззаботной жизни. Куда проще посмеяться над очередным кошмариком, пересказать его друзьям на работе или просто забыть страшный сюжет, списав дурное сновидение на непонятный СТРЕСС. А вот принять ужас, как есть, — это для них непосильная задача. Потому что нельзя объяснить его суть: откуда, зачем, почему? И чем всё закончится на той стороне…

Однажды Юрка посмотрел на ночное небо и увидел Луну. Небесное тело и впрямь следило за малышом своим мутным взором. На бледном лице застыла маска безразличия, но Юрка прекрасно знал, что это всего лишь показное притворство — он нужен чудищу, иначе зачем ещё так пристально следить? В тот вечер спасло лишь то, что объект был круглым — ему нечем было подцепить столь желанного мальчишку за ворот куртки. Юрка тогда не на шутку испугался, да так, что боялся до сих пор! Особенно когда Луна худела, и представала по вечерам в образе того самого плотоядного месяца… который со временем начинал толстеть, пока вновь не принимал круглые очертания. Мамочка твердила, что всё это законы природы: солнце, тень от земли, лунные фазы — но Юрка знал, что всё обстоит совершенно иначе! Это он такой осторожный, но улица полна и другими мальчиками, которым страшная тайна пока неведома… А взрослые даже не желают им помочь, потому что не верят в очевидное. Пришлось приспосабливаться самому. Юрка ходил пригнувшись — как раскаявшийся грешник, — изредка поглядывая на небеса: не затаился ли где над деревом или столбом хищный крючок…

— А, вспомнила! — радостно воскликнула Лена и даже захлопала в ладоши. — Школа жизни!

Юрка вздрогнул и с готовностью оторвался от неприятных размышлений.

— Чего-чего?

— Когда папа что-то объясняет мне или маме, — затараторила повеселевшая Лена, — то всегда говорит, что этому его научила Школа жизни!

— А что это за школа такая? Где она находится, и кого в ней учат?..

Лена прыснула, уткнула курносый носик в розовые ладошки.

— Дурачок! Это же так просто говорят: «Школа жизни», — а на самом деле никакой школы и нет!

— Как это? — Юрка был окончательно сбит с толку.

— Это просто выражение такое, — принялась объяснять девочка. — Когда человек что-то знает, опираясь только на собственный опыт. Вот ты прикасался когда-нибудь к включенному утюгу?

Юрка глупо кивнул — а кто не прикасался? Ведь прибор просто манит: ну же, потрогай меня!

— Вот! Так ты узнал, что утюг может быть горячим, даже когда штепсель не воткнут в розетку! Этому тебя научила Школа жизни — то есть, твой собственный опыт.

— Но я и так знал, что утюг может горячим быть… — Юрка озадаченно посмотрел на Лену.

Девочка погрозила пальцем — совсем как мамочка, когда рассказывала про добрую Луну.

— Но ведь всё равно решил проверить! А вдруг!.. Теперь знаешь, что «вдруг» лучше не доверять. И чем человек старше — тем больше у него опыт по выживанию в Школе жизни, а значит, такой человек намного умнее. Ему проще бороться с проблемами, и проживёт он дольше. Вот так-то. Понял?

— Как-то не очень… — Юрка разочарованно почесал затылок.

— Ну ведь у тебя есть родители, так? — не унималась вошедшая в раж Лена. — Они ведь старше тебя, верно?

— Ну да…

— Значит умнее, потому что больше твоего обжигалась! И ты, сам того не ведая, прислушиваешься к их наставлениям, — Лена замолчала, склонила голову на бок, будто прислушиваясь к собственным мыслям.

Как же, прислушивался… Нет, Юрка внимал наставлениям, но определённо не родительским. Последним он просто повиновался.

— Как-то так… — вздохнула девочка. — Я, если честно, и сама не до конца всего понимаю. Просто папа говорит: так-то и так-то, потому что этому научила Школа жизни.

— Ясно, — кивнул вконец запутавшийся Юрка, чтобы хоть как-то передохнуть. — А что твой папа говорит про старших сестёр?

— Ах да! — спохватилась раскрасневшаяся Лена. — Он говорит, что девочки в таком возрасте большие… — Одногрупница вдруг осеклась, покраснела ещё гуще и принялась спешно подбирать нужное слово, бегая глазёнками по потолку.

Юрка терпеливо ждал, но затянувшаяся пауза отчего-то нравилась ему всё меньше и меньше.

— Они злые, — кое-как вывернулась Лена. — Девочки в её возрасте. Этому папу научила Школа жизни.

— Злые? — нерешительно повторил Юрка и тут же добавил: — А почему злые твой папа не говорил?

Лена отрицательно мотнула головой.

— А ты не могла бы его спросить? — в полголоса спросил Юрка. — И как их можно снова добрыми сделать?

— Их надо ВОСПИТЫВАТЬ, — глухо произнесла Лена, упершись взором в пол; девочка помолчала, после чего робко посмотрела на нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу Юрку, словно ожидая ответной реакции на свои слова.

— А ты уверена? — спросил мальчик.

Лена кивнула. Затем снова покраснела. Состроила некое подобие улыбки.

— Уверена. Ведь я тоже девочка.

— И ты тоже станешь злой? — не поверил Юрка.

— Я — нет, — улыбнулась Лена. — Меня папа воспитывает.

Юрка не знал почему, но ему вдруг сделалось грустно. А одновременно, жаль всех маленьких девочек, которым судьбой предначертано, по истечении двенадцати лет жизни, превратиться в этаких злобных существ, ступивших на грешную землю с одной только целью — до смерти замучить своих младших братишек.

«Ну почему все папы не показывают своим дочерям, где раки зимуют?! Ведь так можно пресечь зло».

Сверчок как-то недовольно цокал под лобной костью — видимо у него на сей счёт было своё собственное мнение. Однако делиться мыслями насекомое не спешило — возможно, это была очередная игра.

Юрка, ничего не говоря, завернул кран.

Глеб заехал после обеда, как и обещал. Марина сидела в кафе на Полетаева и безучастно поглощала фирменный салат с каким-то экзотическим названием, которое было просто невозможно выговорить.

Зачуханная «десятка» словно побывала под потоком сели; автомобиль соскользнул с проезжей части и нерешительно вскарабкался на расположенную у дверей кафе парковку. На асфальте осталась дорожка из расплющенных каштанов, быстро смываемая усилившимся за последние два часа дождём. По тротуару текли полноводные реки, которые собирались у водостоков в бездонные озёра, и бурным, шипящим потоком низвергались в тёмные недра подземных коллекторов.

На днях Марина видела по телевизору, как где-то на юге под мамой с коляской разверзлась земная пучина — то ли коммунальщики чего не доглядели, то ли стихия так разбушевалась… то ли и не стихия это была вовсе. Женщина просто прогуливалась по улице, как ни с того ни с сего, земля ушла из-под её ног, поглотив ни в чём не повинного малыша. Из-под тротуара, в буквальном смысле, вылез сказочный Змей Горыныч, от которого попросту не было спасу. Да, Марина отчётливо помнила, как приехавшие на место происшествия репортёры передавали картинку с перепаханной землёй, вывороченным асфальтом, разбросанным по проезжей части гравием и беснующимися клубами раскалённого пара.

«Уж чем-чем, а безумным ужасом матушка земля полна-полнёхонька ещё с незапамятных времён! Много всяческой нежити было понапридумано ещё дряхлыми старухами, что сидели за ткацкими станками и, в полусонном состоянии, усмиряли всевозможными страшилками резвящуюся детвору».

Вот и та местность, что проецировалась на экран телевизора, больше походила не на эпицентр вполне рациональной трагедии, а на логово очнувшегося от многовекового сна чудовища. Особенно при резких порывах ветра, когда всклокоченные белые пары, принимали очертания невиданных доселе созданий.

«Хотя, возможно, так оно и было на самом деле, — подумала Марина, откладывая прочь салфетку и столовые приборы. — Это там у них — ЧП: не досмотрели, не доглядели, не предотвратили. А на самом-то деле, может, и нечего было досматривать, доглядывать и предотвращать? Это ведь всё страшная сказка: поди, предугадай, куда заведёт писанный невесть кем сценарий».

— Так, хватит! — одёрнула себя Марина вслух, осознавая, что разгрызенная перед обедом таблетка алпразолама чрезмерно взбудоражила её и без того взведённое сознание. — Это просто несчастный случай. Непредвиденное стечение обстоятельств. Случайность. Ведь по статистике, за момент времени, равный одной секунде, в мире гибнет порядка сотни ни в чём не повинных людей. Просто так. Потому что так устроена жизнь.

Из-за соседнего столика деликатно откашлялись; Марина вздрогнула и несмело оглянулась. Ухоженный старичок с лоснящейся лысиной, отменно отутюженный и сдобно накрахмаленный, — белые манжеты наверняка в жизни не знали следов грязи. Сквозь стёклышки интеллигентных очков в узенькой оправе недобро поглядывают два мышиных глазка. Буравят по правилам Буравчика…

«Бред».

Старичок покачал головой и, промокнув подложенной под воротник салфеткой блестящий лоб, принялся усердно изучить свежий номер «Российской газеты»; Марина даже на расстоянии ощутила сдобный запах типографской краски.

Салатик с экзотическим названием просто разложился.

«Никак из бывших управленцев, — подумала Марина. — Как их тогда величали?.. Директора? Председатели? Партийные руководители?.. Хотя и сейчас то же самое! Изменились лишь условия бытия, а определения остались прежними. Такие, вот, и кричат, когда уже ничего нельзя изменить или исправить, брызжа слюной, активно жестикулируя, спуская на кого не попадя собак: мол, это всё не мы! Мы бы такого уж точно не допустили! Это всё ОНИ!»

«ОНИ — это, позвольте спросить, кто? А, не важно. ОНИ — это в, первую очередь, виновные во всех смертных грехах. А таких, как правило, на верхушке нет. Селекция, естественный отбор, теперь, вот, ещё загадочная евгеника. Перевелись гады в управленческой среде. Они просто вымерли, закопались в землю, окаменели. Может, растворились или и вовсе распались на атомы… А виновные, все внизу. Под вратами эфемерного Олимпа. Например, всякие южные национальности — они просто созданы для того, чтобы валить в их огород всякий шлак. Рельсы заминировали — это экстремисты, метро взорвали — это шахидки, мама с коляской провалилась — так это и вовсе госторбайтеры, кои клали тут накануне тротуар, что с них взять! Да, про рельсы… «Невский экспресс» — был, кажется, такой поезд… Да в том-то и дело, что был. Кое-кто отмыл денег на ремонте пути: по законам жанра, лопнул рельс, состав поезда слетел под откос, погибли люди, а посадили двух чеченских братьев-террористов. Это оказалось легко — в те времена чеченцев ненавидели до боли в зубах, а ФСБ быстро подсуетилась: вырыла на месте крушения яму, оставшуюся, якобы, от взрыва. Так-то. Всё это правда, в которую мы до остервенения хотим верить. А на верхушке все, конечно же, святые».

Марина улыбнулась; старичок больше не обращал на неё внимания — газета засосала его вместе с потной лысиной, мышиными глазами и белыми манжетами.

Подошёл улыбчивый официант и, вкрадчиво выпросив на чай, удалился, довольный собой, будто оттяпал у Миллера половину акций «Газпрома».

Марина вышла на улицу; она немного постояла под козырьком, не желая ступать под дождь. Порывы мокрого ветра заставили мышцы неприятно содрогнуться. Под ногами вращались стремительные водовороты. Своими влажными щупальцами они сгребали с тротуара всевозможный мусор, спихивали его в основной поток и увлекали в глубины канализации. А там уже начиналась ритуальная ЖРАТВА: всё это гадостное безобразие перемешивалось, насыщалось нечистотами и подносилось к столу.

Марина брезгливо поморщилась. Собралась с мыслями и засеменила к парковке.

«Действительно, сколько ходим по тротуарам, а даже представить себе не можем, что именно творится в данный момент под ногами… Может там и впрямь кто-то уже скребётся, точно гигантский крот, всё с большим остервенением выгребая землю из-под асфальта, стремясь как можно скорее добраться до свеженькой плоти. Ведь уличная грязь, наверное, уже порядком приелась, а дождевые водовороты — всего лишь чопорное чаепитие на исходе дня».

— К чёрту таблетки, — прошептала Марина, уклоняясь от снующих машин. — Сегодня — к чёрту!

«А та мамочка ведь тогда выжила! Ошпарилась до не узнаваемости — даже по телевизору не показали, — но уцелела! Она ухватилась одной рукой не то за кусок арматуры, не то за перевернувшуюся скамейку и повисла над кипящей бездной, силясь не разжать обваривающиеся пальцы второй руки. Она даже умудрилась удержать коляску… однако, к сожалению, малыш выскользнул и угодил в самое пекло. Даже ни будь стремительного течения, утянувшего крохотное тельце вглубь коллектора, спасти ребёнка вряд ли бы удалось — он моментально сварился, возможно, даже не успев проснуться».

Марина забралась в машину и посмотрела на мужа.

— Ты чего? — насторожился Глеб.

— Ничего, а ты чего?

— Да так. Вид у тебя какой-то странный.

— Думаешь, у тебя лучше?

— Не уверен.

— Ну и не лезь тогда со своими наблюдениями!

Глеб вздохнул.

— Чего, не отпустили?

— Там некому отпускать, — отмахнулась Марина. — Начальство всё в Москву укатило и до конца дня вряд ли объявится. Если что, Лилька прикроет.

— Значит, можем ехать?

— Да, — кивнула Марина и принялась на ощупь искать ремень безопасности. — А ты разве в сервисе не был?

— Был.

Марина недоверчиво глянула на мужа. Покачала головой.

— А чего машина так уделана? Или механики вместо мотора в грязи ковырялись?

— Да причём тут это, — выдохнул Глеб.

На парковку, точно гигантский колорадский жук, заполз БМВ престижной Х-серии. Для порядка подрыгался из стороны в сторону, после чего принялся нерешительно сновать между припаркованными автомобилями. Такие авто обычно начальники дарят своим «сознательным» секретаршам и помощницам, дабы те потом, вот так, тупо кружили на ограниченном клочке пространства в поисках свободного места.

Глеб напрягся.

— Там дел… не при тебе будет сказано, до какого места. Если сейчас машину поставить, неизвестно, когда её починят. Если, вообще, починят.

— Значит, вдобавок ко всему, поедем на сломанной «десятке»! — Марина кое-как сладила с непокорной пряжкой ремня безопасности, пихнула ту в приветливо щёлкнувший замок. — Замечательно! Не хватало ещё заночевать где-нибудь на полпути!

— Да всё нормально будет, — отмахнулся Глеб. — Ребята на глаз посмотрели и ещё недели полторы резерва дали. Главное… — Глеб хлопнул кулаком по рулю. Нажал сигнал. — Давай, проваливай отсюда! — прокричал он в адрес пристроившегося сзади БМВ и принялся суетно насиловать рычажок коробки передач, ища задний ход.

— Главное что? — переспросила Марина. — Не ездить на ней?

— Вот ведь дура! — прошипел Глеб и, открыв дверь, принялся откровенно жестикулировать, гоня джип прочь.

— Ну, спасибо, — холодно проронила Марина, смотря в боковое окно.

— Да я не тебе, — Глеб вернулся в салон.

— Догадалась уже, не дура!

— Главное, не заправлять чем попало, — терпеливо разъяснил Глеб; он жалостливо посмотрел на индикатор количества топлива и решительно произнёс: — Я на Окружной 95-го залил, на всё что было. Думаю, бензонасос справится.

— Я даже не смею спрашивать, сколько ты за него отдал.

— Да, тебе лучше не знать.

— А тебе лучше привезти меня назад до полуночи! — парировала Марина, холодно смотря на мужа. — Потому что эти двое в квартире — похлеще инопланетного вторжения!

Глеб невольно вздрогнул.

— А ты не перебарщиваешь с ассоциациями?

— Ни капли.

У подружки была эпилепсия. Именно поэтому родители так рьяно и оберегали своего единственного ребёнка. Ведь случись приступ, малышка повалился бы наземь, где стояла и, чего доброго, могла задохнуться. Признаки надвигающегося приступа можно было определить заранее: девочка начинала часто моргать и с трудом фокусировала взгляд на предметах. Во время своего неведения относительно страшного недуга подружки, Марина не обращала на подобные знаки особого внимания, думая, что той что-то попало в глаза, или она просто так дурачится… Однако беспечность царила лишь до поры до времени. До того момента, пока не закончились шутки, а в голове Марины не поселился демон.

Что такое эпилепсия, вернее основные её метаморфозы, Марина узнала много позже. В школе, на уроке литературы, учительница рассказывала про сказку «Алиса в стране чудес», которую написал Льюис Кэрролл, якобы, в подарок своим знакомым, растивших трёх дочерей, — всего детей было пятеро. Именно с одной из девочек — Алисы Лиддел, — знаменитый в будущем писатель и срисовал, по мнению многочисленных исследователей его творчества, образ Алисы — девочки, очутившейся в странном мире, населённом не менее странными существами, от лицезрения коих порой пробирала дрожь.

Большинство критиков были уверены, что Кэрролл страдал некоей малоизученной формой эпилептического расстройства: «эпилепсией височных долей головного мозга». Он не впадал в каматоз, подобно давней подружке Марины, не падал как подкошенный, не писался и не исходил слюной. Он просто входил в некое заторможенное состояние, сродни забвению от сильнодействующего наркотика, — индуисты назвали бы его «нирваной». То был своеобразный форпост между реальным миром и фантазией! Именно там, скорее всего, и находилась та самая развилка с множеством указателей и путей, что нередко упоминается в большинстве сказок; выбор же пути оставался за отдельно взятым путником, очутившимся по воле рока за границами мироздания.

Писатель не спал, но и не бодрствовал, при этом он видел странные вещи и небывалых созданий, которые впоследствии и перекочевали на страницы его произведений, поражая разум и воображение многих читателей того, да и нынешнего времени. Кое-кто даже называл Кэрролла озабоченным педофилом: якобы он был не в своём уме, пристрастился к фотографии и частенько снимал нагишом десятилетнюю Алису Лиддел, в которую был тайно, а может и не только тайно влюблён.

Много позже, Говард Филлип Лавкрафт, так же перенёсший в детстве несколько сильнейших психических расстройств из-за необходимости смены места жительства ввиду обрушившейся на его семью бедности, назвал подобное состояние личности «расширением сознания», способным порождать на свет божий иррациональные образы из глубин подсознания, кои поступают в него из других миров и галактик, под воздействием силы мысли, однако остаются, до поры до времени, заточёнными в рамках рациональности. Сдерживаемыми сознанием, — если объясняться доступным для современного обывателя языком. Лавкрафт тоже видел всевозможных перепончатокрылых тварей, не дававших ему покоя ночи напролёт.

У Стивена Кинга так же не обошлось без подобных проблем. В детстве он серьёзно переболел воспалением среднего уха, из-за чего так и преуспел в своём творчестве запугивания простых смертных образами, порождёнными его изнывавшим от жара воображением. Ведь скопившаяся в голове за время болезни жуть не всегда вырывается скопом и сразу. Чаще она старается просто затаиться, дабы потом охватить куда большую аудиторию впечатлительных масс, страхи которых можно не спеша обгладывать на протяжении десятилетий.

На том уроке учительница ещё много о чём говорила, но Марина пребывала в том самом заторможенном состоянии, постепенно осознавая, как сходно протекали процессы у великих мыслителей, и как всё это было похоже на её теперешнее состояние. Про подружку Марина тогда на время забыла.

С обычной эпилепсией можно просто родиться. Она вроде как лечится при помощи электрических разрядов, которые, якобы, могут восстановить нарушенные нейронные связи в коре головного мозга, в результате чего человек моментально окажется здоров и никогда больше не вспомнит про свой страшный недуг. Достаточно даже любого стресса: как то, смерть близких, автомобильная авария, или рождение ребёнка. В случае с обычной эпилепсией — это, вполне возможно, и сыграло бы решающую роль, однако тот червь, что засел в голове Марины, отказывался подчиняться земной логике: она родила дважды — но ничего не изменилось. Только постороннее присутствие в голове сделалось ещё ощутимее. Особенно после рождения Юрки. Точнее момента, когда она впервые увидела фиолетовое тельце своего полуживого сына в стерильных пальцах врача. Затем она услышала крик, больше походивший на стрекотание недовольного насекомого, а уж никак не на плачь новорожденного. И это было пострашнее всего остального!

Марина вздрогнула, огляделась по сторонам. Глеб уже миновал улицы Гагарина, Спортивную, Халтурина и теперь скучно погазовывал у светофора на Циолковского. За лобовым стеклом простиралась артерия федеральной трассы М-5 и традиционная пробка на пересечении с Южной Окружной дорогой.

На небе по-прежнему не виднелось ни единого просвета; серая масса туч засасывала стояки заводских труб, металлические скелеты перегонных установок, недвижимые трупы деревьев. Казалось, ещё чуть-чуть, и сама земля вспучится, подернется сетью морщин и, стряхнув с плеч обязанности кормилицы всего человечества, устремится ввысь, в свинцовую бездну небес. Однако ничего не происходило. Фундаменты построек держали крепко — они походили на импланты, — а потому земля лишь смиренно впитывала слёзы дождя, надеясь на скорейшее избавление.

Многочисленные фабрики, цеха, склады, гаражи — всё это тесно ютилось на обширных территориях Южного промузла, раскинувшего свои индустриальные щупальца на многие квадратные мили вокруг.

В салоне машины нестерпимо пахло бензином.

Марина отыскала кнопку стеклоподъёмника. Нетерпеливо подождала, пока автомобильная дверца не всосёт в себя мутное стекло, после чего жадно втянула носом промозглый уличный воздух.

Пахло смертью.

И Марина это отчётливо уяснила.

Гниющая листва… Прелость деревянных построек… Непрекращающийся дождь… Серые облака, так похожие на хищных морских созданий — всё было точно так же, как тем летом, давным-давно, когда они с подружкой так резво и беспечно шагали навстречу многолетнему безумию, что поджидало своего часа. Её безумию, а подружка, помнится, и вовсе не вернулась… Но было кое-что ещё. Запах, который Марина и по сей день не перепутает ни с чем на свете.

Тогда, лёжа в сырой могиле, источавшей те же самые запахи, что сейчас рвались в приоткрытое окно автомобиля, Марина и предположить не могла, что же случилось с её подружкой на самом деле. Ещё она понятия не имела, что на земле существует такое страшное слово, как ЭПИЛЕПСИЯ. Марина лишь чувствовала под собой что-то вязкое и липкое, отчего в груди стремительно накапливался страх, а в голове, одновременно, проскальзывало множество путаных мыслей. Здравый рассудок гнал прочь. Было необходимо подняться на ноги и, не оглядываясь по сторонам, скорее карабкаться вверх по слежавшейся земле. Уже там, отряхнуться и бежать в деревню за помощью, потому что подружка…

Нет, тогда, лёжа на спине в сырой могиле, Марина и думать не думала о другой девочке, которая так решительно вызвалась сопровождать её в царство смерти. Марина просто забыла про подружку, ввиду ужаса собственного положения. Да, она верила, что ничего страшного под её крохотным тельцем нет. Однако воображение — не столь хороший союзник в подобных ситуациях, — упорно рисовало в голове страшные картины, написанные отнюдь не краской или маслом, а самой настоящей кровью! В нос бил трупный смрад, от которого слезились глаза, а под локотками пузырился продавленный живот мертвеца. Пахло тухлыми яйцами…

Шлейф минувших дней шагнул вместе с Мариной через десятилетия. Он не желал отступать просто так.

Марина вздрогнула, приложила трясущуюся руку к подбородку. За окном раскачивалась вывеска:

ЗАКРЫТАЯ ТЕРРИТОРИЯ!!! НЕТ, ВЫ ВИДЕЛИ?

«Вот если бы тогда на кладбищенских воротах висел замок — да побольше! — мы бы поревели, потопали бы ногами и поплелись бы обратно. И тогда б уж точно ничего не случилось! Но замка не было. Как нету теперь сил вновь и вновь возвращаться к тому давнему ужасу».

Маленькая Марина боялась даже пальцем пошевелить; она продолжала лежать на сырых, источающих трупный смрад человеческих останках, и безумно таращилась в провал над головой. Там было небо — горизонт другого мира, — видимая фаза которого медленно сокращалась. Отовсюду сыпались комья вязкой земли, так и норовя засыпать с головой. Пара пядей надгробного грунта свалились Марине на грудь, отчего тут же перехватило дыхание, а глаза — не то от дикого ужаса, не то от недостатка кислорода — полезли из орбит. Марина хотела закричать, но кричать оказалось нечем — лёгкие были пусты. Тогда девочка попыталась вдохнуть, однако вес земли на её хрупкой груди не позволил сделать и этого. Ноги что-то опутало, а круговерть перед глазами потянула сознание вниз, в глубинные недра, туда, где на чёрном троне восседает само безумие!

В глазах померкло, но Марина снова не знала из-за чего. Возможно земля окончательно завалила её, или она просто сходит с ума — ведь безумие ослепляет, — а может и вовсе умерла. Напоследок девочка слышала рядом со своим лицом злобное шипение, словно прежний хозяин могилы, приютивший её на изъеденной тленом груди, выражал таким образом своё недовольство столь наглым визитом, обрекая незадачливую посетительницу на вечные муки.

В последний момент Марина поняла, что вопреки логике движется не вниз, а вверх. Кто-то неимоверно сильный схватил девочку за грудки и, невзирая на вязкие путы, вытянул к жизни.

В тот день Марина всё же сошла с ума.

В обед, на большой перемене, Светка всё же отважилась подойти к Олегу, который всю первую половину дня просидел на своём месте мрачнее тучи, а её и вовсе не замечал, будто самолично застал за совершением чего-то ужасного и постыдного. Мальчик никак не отреагировал на подсевшую за столик девочку: только ещё тщательнее сосредоточился на обеде. Светка поставила разнос на замусоленную скатерть и принялась молча сгорать от стыда.

— Ты не возражаешь? — наконец пришибленно спросила она, вновь впивая ногти в старые раны.

Олег посмотрел на одноклассницу. Безразлично кивнул.

— Если не хочешь, я сяду где-нибудь ещё, — Светка собралась уже бежать, но Олег вновь уберёг её от конфуза.

— Подожди. Останься.

Светка облегчённо выдохнула, рухнула на пластмассовый стул, как подкошенная; непрочная конструкция натужно скрипнула, но выдержала.

— Спасибо.

— Не за что, — Олег неожиданно оторвался от тарелки и уставился на Светку. Та тут же покраснела. — А где эта твоя психованная подруга?

— Женька? — встрепенулась Светка, пропуская мимо ушей «психованную подругу».

— Да, она.

— Не знаю. Она ведь тут редко кормится. Фигуру бережёт. Ты разве не знал?

Олег снова переключился на обед.

— В школе больше восьмисот человек. Думаешь реально уследить за отдельно взятым индивидом?

Светка промолчала.

— Обиделась? — покосился Олег.

— Нет, что ты, — девочка нехотя принялась за остывающий обед. — Это правда. Тем более, если этот индивид тебе и вовсе безразличен.

Олег пожал плечами.

— Возможно, — он покончил со вторым и подвинул к себе стаканчик компота. — Так что вы в туалете курили?

Светка вздрогнула; вилка выпала из её трясущихся пальцев и со звоном грохнулась о кафель.

— Ну вот, сейчас кто-нибудь подвалит… — констатировал Олег, попутно недовольно косясь по сторонам.

Светка собралась с мыслями. Подобрала злополучную вилку.

— Так ты из-за этого со мной не разговариваешь?

Олег помедлил с ответом. Он долго смотрел в бледное лицо одноклассницы, пока на щеках той вновь не зарделся румянец.

Светка смутилась. Принялась спешно поглощать пюре грязной вилкой.

— А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?

— Знаешь, — нерешительно сказала Светка, вспоминая недавний разговор с Женькой, — от общения, наверное, людям легче становится, комфортнее, что ли… А я, вот, сейчас провалиться сквозь землю готова.

— Не выйдет, — усмехнулся Олег и постучал ногой по полу. — Кафель.

Светка ошалело уставилась на одноклассника, не понимая, шутит тот или говорит всерьёз.

— Шучу, — Олег словно прочитал её мысли; натужно улыбнулся.

Светка улыбнулась в ответ, но получилась испуганная гримаса.

— Так что у вас там было? «Спайсы»?

— Чего?..

Олег снова сделался непроницаемым.

— По-твоему, Женька себя адекватно вела, когда стулом в Палита запустила? А потом, в добавок, на Мороза полезла.

Светка вздохнула; она поковырялась в окончательно остывшем пюре, задумалась… затем решительно отодвинула тарелку.

— Олег, это ведь Женька. Думаешь, ей много надо, чтобы так вот взорваться? А курила она обычные сигареты. У неё ещё Жендос стрелял из параллельного. С ним-то ничего не случилось.

Олег слушал молча; его задумчивый взор мерно оседал на дно пластикового стаканчика.

— Да уж… Это всецело её оправдывает.

— Тем более, Вячеслав Сергеевич её родителей вызвал и грозился на сегодняшний вечер не пустить.

— А ты как же?

— Меня вроде пронесло… — Светка не знала точно: радует её данное обстоятельство или же нет. А потому голос предательски дрогнул.

— Вроде?.. — Олег пристально посмотрел на одноклассницу. — У тебя ведь и так проблемы.

Светка вздрогнула: ну вот, и этот туда же!

— Вы сговорились, что ли все?! — прошипела она, собирая недоеденный обед на разнос. — Физик сегодня тоже докопался!

— Чего он хотел?

— Узнать, как складываются взаимоотношения в моей семье! — Светка швырнула вилку в пюре и злобно проследила за тем, как вязкая масса степенно поглотила блестящий металл.

— И как же?

— Просто замечательно!

— Мы оба знаем, что это не так.

Светка напряглась.

— Чего ты злишься? Почему бы не рассказать, всё как есть? Или ты хочешь кончить как… — голос Олега сорвался, но Светка без особого труда определила, что пауза была сделана специально, дабы усилить и без того произведённый эффект.

— Как кто?

— Сама знаешь.

— Как Лена?

Олег дёрнулся: затронутая тема явно нравилась ему всё меньше.

— Слушай, не хочешь говорить — не надо! — быстро сказал он, словно опасаясь, что Светка может просто послать его, не в силах продолжать столь разоблачительную беседу и дальше. — Только если оставить всё как есть, то ни к чему хорошему это не приведёт! Ты этого хочешь?

Светка напряглась, да так, что даже вздулись вены на шее. Она понятия не имела, какие именно чувства главенствуют в её сознании в данный момент, а значит, целиком и полностью не контролировала ситуацию. Понимая, что впадает в очередной ступор, наподобие утреннего затухания после беседы с Вячеславом Сергеевичем, Светка снова принялась сжимать кулачки, в надежде, что боль непременно вернёт чувства в норму.

— У меня дома — всё отлично, — процедила Светка сквозь стиснутые зубы. — Единственное, чего я хочу, — это чтобы меня оставили в покое. Слышишь?!

Последние слова Светка буквально выкрикнула в лицо Олегу, отчего мальчик машинально отдёрнулся.

Светка схватила разнос, желая как можно скорее бежать прочь от этого предателя, который только и может, что прикидываться отзывчивым и добродушным, хотя на деле просто жалеет забитую до умопомрачения дурочку. Светку мало заботил факт того, что Олег догадывается о происходящем в её семье — если бы он хотел кому-нибудь рассказать, давно бы уже это сделал, не вызывая её на столь откровенный разговор. Куда больше девочку бесила эта показная забота.

«Мы всё знаем, сочувствуем, аж из кожи готовы выпрыгнуть, дабы оказать внимание! Ах, какие мы добропорядочные, это ведь где такое видано, чтобы мамочка и папочка колотили своё непослушное дитятко!»

ЧЁРТОВ УБЛЮДОК!!!

А ведь она ему доверяла!

Светка попыталась вскочить, но Олег успел схватить её за руку.

— Пусти! — гневно прошипела девочка, игнорируя косые взгляды из-за соседних столиков, однако Олег не послушался.

— Да подожди ты! — воскликнул он, но завидя кровь на ладонях своей пленницы, моментально разжал пальцы. — Что это?..

Светка тупо уставилась на рассечённую плоть и, громыхнув разносом о стол, вновь осела на стул.

В столовой повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь гулом люминесцентных ламп.

Светка чувствовала себя центром Вселенной, к которому в данный момент, было приковано внимание всего мирового сообщества.

— А, вот ты где! — Откуда не возьмись, возникла раскрасневшаяся Женя; она выхватила стул из-под почти присевшего за соседний столик первоклашки и стремительно пододвинула его ногой под себя. — Чего уставился? — обратилась она к ошарашенному мальчугану. — Щелкать не надо было!

За столиками снова зашушукались, а Светка лишь облегчённо выдохнула — теперь Олег уж точно отстанет.

— Ну и запахан тут! — поморщилась Женя. — А ты чего опять такая кислая?

— Я, наверное, пойду… — нерешительно произнёс Олег.

— Не-не! — тут же запротестовала Женя. — Посиди пока: у меня и к тебе дело.

— Ко мне? — Олег округлил глаза, но остался недвижим. — Думается, дела мои и вовсе дрянь.

— Да ладно, не очкуй, — успокоила Женя. — Я тут такую реальную тему придумала! Закачаетесь.

— Представляю, — Олег усмехнулся. — Всё же пойду…

— Да сиди ты! — отмахнулась Женя, смотря на подругу. — А ты чего всё молчишь?!

Светка отвела взгляд в сторону.

— Наговорилась уже.

Женя нахмурилась, окинула изучающим взглядом Светку, потом снова посмотрела на Олега.

— У вас тут ля муры, что ли?

— Чего? — не понял Олег.

— Отношения выясняете?

— Нет у нас никаких отношений! — вскипела Светка. — Нет и не было никогда!

Женя пожала плечами.

— Ну нет, так нет. Чего психовать-то сразу?

— Ладно, — сухо сказал Олег, — давай, говори, чего хотела, а то и так уже идти пора.

Женя схватила Светкин сок, к которому та даже не притронулась, озорно улыбнулась.

— У тебя ведь предков сегодня не будет! Так?

Светка опешила: подобного она не ожидала.

— Ну да… Они на похороны уезжают. Точнее уже уехали. Должны были уехать.

— На похороны? — подал голос Олег и заглянул Светке в глаза.

— Да. У неё родного дядьку поезд сбил, — выпалила Женька и, как ни в чём не бывало, отхлебнула соку.

Светка пожала плечами: слов почему-то не было.

— Это правда? — почти шёпотом спросил Олег.

Девочка кивнула.

— Прости, я не знал… Сочувствую.

— Да я его не очень хорошо знала, — так же шёпотом ответила Светка. — Он профессиональным игроком был, так что редко у нас показывался.

— Ничего себе! — Женька округлила нарисованные глаза, тут же позабыв про сок. — И во что он играл?

— В покер, кажется…

— Наверное, денег немерено было!

— Жень, хорош! — Олег снова был серьёзен. — Сейчас не время шутки шутить… да ещё в таком тоне.

— А чего не так в моём тоне? К тому же она сама сказала, что совсем его не знала.

— Да мало ли чего она сказала! — вскипел Олег. — Ты про правила хорошего тона что-нибудь слышала?

— Ой, иди ты, — отмахнулась Женя. — Тоже мне, борец за человеческую нравственность выискался.

— Только поезд его не сбивал, — задумчиво сказала Светка. — Он сам на рельсы выехал. На машине.

— Это как? — Женя была явно ошарашена. — Суицид?

Светка пожала плечами.

— Я не знаю. Только странно всё это.

— Ничего и не странно! — вновь разошлась Женька. — Если он и впрямь был игроком, тем более профессиональным, то вполне мог кому денег задолжать или, наоборот, какого-нибудь барыгу уделать! — Девочка перевела дух и закончила полушёпотом: — Тогда-то и могли тормоза обрезать — я сама по телику видела, как это делается.

— Всё, с меня хватит! — Олег решительно поднялся из-за стола и направился к раздаче.

— Да ну его! — отмахнулась Женя. — Зануда. Я только и предложила ему остаться, потому что думала, что тебе так приятнее будет…

— Вот и зря.

— Серьёзно? — усмехнулась Женя, допивая сок. — Ладно, сами разбирайтесь, голубки.

Светка ничего не ответила, только закатила глаза.

— Так вот, чего я придумала, — заговорщически зашептала Женька, двигаясь ближе к подруге, чтобы не дай бог кто не подслушал. — К чёрту эту школьную дискотеку! Тут всё равно оторваться по-настоящему никто не позволит — учителей понаползёт тьма, да и завучи эти… Что б их под тот же поезд!

— Оторваться?.. — испуганно переспросила Светка, недоверчиво посматривая на раскрасневшуюся подружку. — Что ты имеешь в виду под этим «оторваться»?

Женя вздохнула, покачала головой.

— Травку там покурить, пивком закинуться, с мальчиками потусить.

У Светки отвисла челюсть. Она попыталась что-нибудь возразить, но слова липли к пересохшему нёбу, не желая слетать с языка.

— Чё, повелась? — Женя расплылась в самодовольной улыбке, явно наслаждаясь тем, как запросто удалось развести доверчивую подругу. — Да шучу я.

— И совсем не смешно, — давясь, прохрипела Светка.

Женя вновь отмахнулась.

— Просто не нравится мне, когда по любому поводу, или совсем без повода, перед тобой вырастает кто-нибудь из этих тюремщиков Освенцима. Будто мы прав никаких не имеем, пускай и на территории школы!

— Чего?

— Вот не пойму, ты действительно настолько отсталая или просто прикидываешься? — Женя явно теряла терпение. — Просто же всё: раз твои предки до самой ночи не вернуться, так мы у тебя на хате и гульнём! Тем более, райончик-то у вас тихий! Там, вообще, живёт ещё кто?

Светка вздохнула.

— Да уж, тихий… — сказала она вслух, мысленно представляя Аллу Борисовну, нависшую трамвайной дугой над замочной скважиной.

— Ну так как? — ангельским голоском пропела Женя, желая вконец удобрить подругу. — Я тут ещё кое-кого подговорю из старших классов… чтобы они тоже на диско забили.

— Ты с ума сошла? — вспыхнула Светка.

Женя нетерпеливо затрясла чёлкой.

— Я же про парней тебе говорю, а не про монстров каких! А то уже больно смотреть, как ты за этим полуфабрикатом бегаешь.

— За каким ещё полуфабрикатом?

— Да за Олегом своим! — фыркнула Женя. — Правила хорошего тона, мир во всём мире, забота о братьях наших меньших…

— Прекрати!

— А чего?.. Неужели на нем весь свет клином сошёлся?! Тоже мне, редкий вид!

Светка побагровела, но постаралась сдержать эмоции.

— Ну, так что скажешь? — продолжила напирать Женя. — По рукам?

— Конечно, нет! — Светка попыталась встать, но ей снова не удалось этого сделать: Женька вцепилась в локоть, точно оголодавший клещ.

— Ну чего ты ломаешься? Знаешь, как здорово будет! Я даже жрачку на себя возьму. Ну и остальное всё тоже… С тебя только хата!

«Ба! — думала Светка, попутно силясь избавиться от Женькиных «присосок». — Если такие жертвы, то и впрямь намечается что-то выходящее за рамки приличия!»

— Нет, — решительно заявила она вслух, окончательно высвободив руку. — У меня же маленький брат дома и…

Светка вдруг осеклась, принялась отрешённо заламывать пальцы.

— И… — Протянула Женя, призывая подругу договаривать фразу.

— И всё равно нет! — заявила Светка, отбегая от стола, дабы окончательно избавиться от Женькиных словесных пут. — Вдруг Глеб с Мариной вернутся раньше обещанного — мне тогда точно конец!

Женя хлопала длинными ресницами, глядя в спину подруги. Затем отвернулась и закусила фалангу указательного пальца.

— Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого… — игриво промурлыкала она себе под нос. — Я ведь и сюрприз могу устроить. ИИИИИНТЕРЕСНО.

— Я вам честное слово даю: у них в квартире чудище закрыто! — Алла Борисовна восседала в своём закутке наподобие древнеегипетского фараона и благоговейно обмахивалась измусоленным номером «Спидинфо». — Я сама слышала, как оно там весь день бесится и на дверь кидается!

— Ну, не преувеличивайте, Алла Борисовна, — добродушно прокартавил Герман Полиграфович, стараясь не прищемить в дверях свой тромбон. — Ну какое может быть в наше цивилизованное время чудовище? Тем более в квартире таких милейших людей. У них ведь дети как-никак.

— А я вам про что толкую, — Алла Борисовна привстала со своего постамента и, вытянув шею, попыталась отыскать глазами собеседника. — Ой, Герман Полиграфович, вы там, смотрите, поаккуратнее с дверью. Вчера только новый домофон установили. Просили не хлопать, почём зря, а то что-то там, не то повиснуть, не то обвиснуть может…

— «Зависнуть», Алла Борисовна, — Герман Полиграфович кое-как совладал с тугим рычагом гидравлического амортизатора, возник перед консьержкой во всей своей красе: в распахнутом пальто, вязаном шарфе и лакированных туфлях с узкими носами. — Они обычно могут «зависнуть», — так, кажется, выражается тривиальное поколение «некст».

— Конечно-конечно! — расплылась в улыбке Алла Борисовна, стараясь и так и эдак вывернуться перед престарелым музыкантом. — Всё забываю это новомодное словечко. А вы, Герман Полиграфович, я смотрю, не отстаёте от жизни!

— Да уж куда мне, с моим-то радикулитом за временем гоняться.

— Ох, как вы это верно подметили!

Герман Полиграфович замер перед консьержкой, благородно улыбнулся, демонстрируя редкие зубы. Он обнял футляр тромбона, словно ребёнка, поправил миниатюрные очки-кругляши и, кивком головы, откинул с высокого лба седые кудряшки волос.

— Это не я, — принялся хорохориться истинный джентльмен, — это всё великий и могучий!

— Да ну! — оскалилась в ответ Алла Борисовна. — А кто же он такой? В моей-то газетенке, поди, такого умника и не сыщешь…

Герман Полиграфович застыл, точно изваяние, но тут же взял себя в руки и принялся выкручиваться, стараясь выставить всё так, чтобы его скалящаяся собеседница, чего доброго, не заподозрила собственной безграмотности.

— Да живал в старину на Руси один достопочтенный философ. Правда, лет с тех пор минуло предостаточно. Любил он говаривать на людях — и, надо признать, делал он это очень толково. О мировом порядке мог поведать, в историю капнуть, а то и о строении Вселенной задуматься. И всё выходило у него чин-чином. Только, вот, застенчивым был наш философ от рождения, а потому на все овации и похвалы в свой адрес отвечал просто: мол, извините, судари, но не моего разума сие мысли, да и куда мне, с моим-то скудным мышлением, с великими умами тягаться. Не под стать, значит. Так вот и не дошло его славное имя до наших дней, Алла Борисовна, потому что он всё на других ссылался, а жаль. Не то, какое бы подспорье для наших современных мыслителей было бы.

Консьержка аж всплакнула от подобных изречений: принялась усердно растирать крокодиловы слёзы по лоснящимся щекам.

— Ох, Герман Полиграфович, век бы вас слушала… Чем на этих пустобрёхов в телевизоре смотреть! Залезут на трибуну и ну из кожи лезть вон, будто наизнанку вывернуться хотят! Или вот эту гадость взять… — И Алла Борисовна постучала о стол толстым свёртком «Спидинфо». — Дрянь несусветная, а ведь больше нечего и не остаётся!

— Ну, полноте вам, Алла Борисовна, — тут же засуетился Герман Полиграфович, стараясь поскорее сменить интеллектуальную тему на что-нибудь попроще. — Так что вы на счёт чудовища говорили?

— Вот-вот! — воспряла духом консьержка. — Детей полна квартира, так они ещё эту крысу-переростка откуда-то приволокли: мол, ей жить негде!

— Подождите, Алла Борисовна, что за крыса такая? Вы вроде говорили в начале: бесится, кидается — разве крысу услышишь, если она по квартире бегать удумает?

Консьержка всплеснула руками.

— Ну, Герман Полиграфович, вы же сами только что мне лекцию по культуре речи читали, а сами никак не поймёте — ведь это я всё образно выражаюсь. Ну какая может быть крыса? Пёс там! Злобный, гадкий, слюнявый кабель!

— Ах, вон оно, как получается! — улыбнулся Герман Полиграфович, ставя тромбон на пол рядом с собой. — Признаться, что-то уж я совсем дурачка свалял, простите.

— Ой, господи, да я тоже хороша, — отмахнулась Алла Борисовна. — Напустила туману… Так ведь образованные люди нынче говорят?

Герман Полиграфович благосклонно кивнул, после чего консьержка и вовсе растаяла, превратившись в довольного всем миром крокодила.

— И что же там у них за собака?

— Ох… — Алла Борисовна напряглась в попытке расшевелить престарелые извилины, однако быстро сдалась и принялась спешно перелистывать страницы многострадальной газеты.

Герман Полиграфович терпеливо ждал; он снял с носа очки, достал из кармашка пальто носовой платок и сделал вид, что пытается стереть какую-то грязь, приставшую к линзе.

— Ах, вот же оно! — воскликнула Алла Борисовна. — Смотрю в книгу, как говорят, вижу фигу! Простите.

Герман Полиграфович добродушно улыбнулся в ответ, подышал на стёклышки очков.

— Буль… тырь… ер… — по слогам прочитала Алла Борисовна и посмотрела на безучастного собеседника. — Правильно назвала? — Она снова сверилась с газетными листами, выпятила нижнюю губу, кивнула, соглашаясь сама с собой. — Бультерьер.

Герман Полиграфович оторвался от своего занятия и робко произнёс:

— Боюсь, я не такой уж заядлый собаковод, — он откашлялся в кулак, отточенным жестом отправил очки на прежнее место, а платочек — в карман. — Этот, как бишь его… бультерьер — это такой маленький пёсик, с большими глазами? Их ещё в парках обычно много. Дело в том, что я люблю гулять в парках, и там всегда встречаются собаководы с этими милыми собачками…

— Милыми?! — взревела Алла Борисовна, отчего её собеседник даже попятился, чуть было не опрокинув тромбон. — Вы же сами только что мне про крысу говорили: мол, не может эта мелочь ничего плохого совершить! Неужто вы думаете, что я сама себе противоречу?!

Вконец растерявшийся Герман Полиграфович только развёл руками.

— Я же говорю, что не очень хорошо разбираюсь в породах собака… — промямлил он, стараясь скрыться от преследовавших его фигуру жёлтых белков глаз, покрывшихся сетью кровеносных сосудов.

— Я что ли в них разбираюсь?! — Алла Борисовна швырнула старику разворот газеты, упёрла трясущиеся от напряжения руки в пухлые бока. — Вот, полюбуйтесь на этого монстра!

Герман Полиграфович неуклюже поймал свёрток. Близоруко посмотрел на фотографию.

— Да уж… — выдохнул он спустя пару секунд и поспешил вернуть растрепавшиеся листы разгневанной Алле Борисовне. — Нелицеприятная прямо-таки зверушка.

— Ага, нелицеприятная! — Консьержка наугад раскрыла газету. — Эта зверушка, как вы любезно соизволили её величать, в конце прошлого лета, целую семью под Москвой за ночь вырезала! Младшего мальчика вообще не нашли, будто зверушка закопала его где про запас! А как все свои мерзкие дела утрясла, легла на пороге и дом сторожить стала. Каково, а?

— Да-да, — кивнул Герман Полиграфович, опасливо оглядываясь по сторонам. — Я что-то слыхивал про эту историю. И что же, прямо сейчас, в нашем доме заперт этот… я даже не знаю… Как вы сказали, называется эта порода?

— Бультерьер! — выпалила, будто из гаубицы Алла Борисовна и, для пущего эффекта, грохнула газетой по столу.

— И что же вы собираетесь делать?

— Как что! — возмутилась консьержка. — Дождусь этих «добропорядочных», по вашим, кстати, словам, родителей и вызову всех, кого положено в таких случаях вызывать! Пускай что хотят делают, но подобную тварь я в своём подъезде не потерплю!

— Что ж, это, наверное, правильно, — кивнул Герман Полиграфович, продолжая опасливо озираться по сторонам. — А то, не приведи господи, и у нас чего плохое случится…

Престарелый музыкант не любил конфликтовать с соседями. Он порой и сам становился объектом подобных гонений, потому что любил по вечерам, напившись «беленькой», дудеть почём зря в свой многострадальный тромбон, не прислушиваясь при этом к мнению жильцов соседних квартир. Поэтому он и предпочитал селиться в боковых апартаментах пустующих домов, невзирая на хронический радикулит.

Однако сейчас Герману Полиграфовичу сделалось по-настоящему страшно — так, что даже конфликты отошли на второй план.

Странно. Он никогда не верил в тварей, однако последние слова взбешенной консьержки, заставили музыканта взглянуть на окружающий мир иначе. Так что взору открылся новый горизонт, и населён этот горизонт был отнюдь не пушистыми котятами. Повсюду, куда ни глянь, лилась кровь.

Троица располагалась километрах в двадцати пяти от города — Марине ещё ни разу не удавалось определить точное расстояние до деревеньки, потому что она засыпала всякий раз, как только Глеб вывозил её за Южную окружную дорогу по федеральной трассе М-5. То ли свежий воздух был всему виной, то ли особенности её организма — Марина не знала. Однако доподлинно было известно другое: она никогда не засыпала днём в городе — в этом скопище бетонных изваяний, заключивших в себе корпускулы ненависти и разврата. Возможно, дело было в её сознании, исполосованном рутиной повседневности и запуганном отголосками прошлого. Сознании, внутри которого что-то постоянно шуршало и извивалось, не в силах предаться забвению в окружении себе же подобных запрограммированных тварей.

Глеб на полном ходу промчался мимо поворота на Троицу и стал перестраиваться в левый ряд. Трассу в этом месте недавно обновили — дополнили разделительной полосой, — в результате чего приходилось делать лишние два километра в обе стороны, для того чтобы развернуться и приткнуться во встречный поток. Подобные манёвры оставались затруднительными и в обеденные часы, когда, казалось бы, большая часть водителей и пассажиров вездесущих капсул смерти с московскими номерами должны были остановиться у какого-нибудь придорожного фаст-фуда, дабы набить свои обрюзгшие тела деликатесами из местной бездомной живности. Перед взором мелькали огромные фуры, обдавая замшелый транспортный поток вращающимися клубами придорожной грязи. Московские номера в ней просто растворились.

Глеб хмыкнул, пропуская очередной «лэнд-крузер», который в ответ приветливо помахал маленьким дворником на заднем стекле.

«Совсем как дружелюбный пёсик, задумавший оттяпать тебе половину ноги…» — спросонья подумала Марина и закусила нижнюю губу.

— Нет, ты видела? — подивился Глеб. — Она там красится за рулём.

— Глеб… — прошептала Марина. — А где пёс?

— Пёс?

Марина смотрела на мужа, точно удав на мартышку.

— Только не говори мне сейчас, что это животное до сих пор сидит в пустой квартире.

Глеб ударил кулаком по рулю.

— Что б тебя!..

— Это ещё чего?! — воскликнула Марина, срываясь на истерический визг. — Ты, вообще, понимаешь, что такое несёшь?!

— Слушай, не кричи на меня, а!

— А что мне, по головке тебя погладить?!

— Я закрутился с этим сервисом… и Умка просто вылетел из головы!

— Лучше бы у тебя что-нибудь другое вылетело из головы! — Марина в отчаянии саданула локтём по боковому стеклу, принялась нервно теребить влажными пальцами ремень безопасности.

— Хочешь вернуться? — сиплым голосом спросил Глеб.

— А ты не хочешь?! — передразнила Марина. — Хочешь, чтобы эта голодная тварь сожрала твоего единственного сына?!

В, казалось бы, непрерывном потоке машин обозначилась брешь; Глеб резко нажал педаль газа; передние колёса взвизгнули, протяжно засвистел ременной шкив, и «десятка», нервно вздрагивая, принялась рывками набирать ход.

— Я не понимаю, почему же сразу тварь?.. — недовольно проворчал Глеб, поглядывая в зеркала заднего вида. — Обычная собака, каких миллионы. Я думал, что мы вчера поняли друг друга и обо всём договорились.

— Договорились?! — вскипела Марина, чуть ли не бросаясь на мужа с кулаками. — Ты, кажется, тогда пообещал, что увезёшь эту ОБЫКНОВЕННУЮ собаку с врождённым инстинктом убийцы! Она меня сегодня ночью чуть до инфаркта не довела! — И Марина неприятно поёжилась, вспомнив тлеющие угольки, что пытались перекинуться на её полунагое тело сквозь муть кухонной двери.

— Как Умка мог напугать тебя этой ночью? — Глеб недоверчиво покачал головой. — Ни за что не поверю. Ведь я собственноручно закрыл его на кухне.

— По-твоему, я сейчас сочиняю?

— Я этого не говорил.

— Только что сказал!

— Марин, хватит! — Глеб почувствовал, как вспотели ладони, а руль попытался вырваться из трясущихся от напряжения пальцев. — Я, конечно, всё понимаю: новая квартира, незнакомая обстановка, ночная темнота — всё это кого угодно может с ума свести! Тем более эти наши постоянные разборки… Но и ты постарайся понять, что всё не настолько ужасно, как ты, вот, прямо сейчас, хочешь выставить. Конец света если и наступит, то совершенно по иным причинам!

— Значит, всё дело снова во мне, — сухо произнесла Марина, отворачиваясь. — Точнее в моей голове.

— Я не это хотел сказать, — Глеб попытался отыскать глаза жены, но рядом с «десяткой», откуда не возьмись, возник гигантский бензовоз «Сканиа», отчего видимость за бортом сделалась нулевой — пришлось отвлечься.

— Тебе не кажется, что всегда и во всём виновата, в первую очередь, я? — Марина равнодушно наблюдала за водным вихрем, вырывавшимся из-под колёс громадного тягача, будто всё в купе было безобидным киношным спецэффектом и ничем иным.

Глеб засопел; поток машин постепенно сгущался, скорость заметно упала.

— Марин, давай на счёт этого как-нибудь в другой раз поговорим, а?

Марина усмехнулась.

— Конечно, у тебя всегда заготовлен этот дежурный ответ. На все случаи жизни!

— Просто сейчас не время и не место.

— Переезд и новая квартира — это, конечно, мой бзик, чей же ещё, — продолжала в полголоса Марина. — Что Юрка такой… это тоже я.

— Марина!

— Что Марина?! Ты ведь именно так думаешь! Просто не говоришь.

Глеб кое-как вырулил к обочине и остановился у самого поворота на Троицу; грузовики сбились в плотную кучу и ползли дальше, наподобие одурманенных лобстеров-мигрантов, изнывающих от тоски, но продолжающих свой размеренный путь, повинуясь врождённым инстинктам.

— Марина, — произнёс Глеб, с трудом подыскивая нужные слова, — ты действительно думаешь, что нашим детям что-то угрожает?

Марина вздрогнула, но промолчала.

— Дело ведь вовсе не в собаке. Тебя тревожит что-то ещё…

— Думаешь, я окончательно свихнулась?

Глеб покачал головой, сказал вполголоса:

— Вовсе нет. Порой мне и самому кажется, что с нами происходит что-то неладное.

Марина искоса посмотрела на мужа. Усмехнулась.

— Наверняка это все из-за переезда. Да из-за всех этих ипотек, выплат и прочей сопутствующей нервотрёпки. Похоже, мы чего-то так и не учли… И в первую очередь, справимся ли мы со всем этим ворохом, — Глеб вдруг опомнился и огляделся. — Ну, так что будем делать? Домой?

Марина молчала.

— Ты ручаешься за пса? — вдруг резко спросила она.

— Я уверен, что всё будет в порядке. А Светку можно по телефону предупредить. Да она вроде бы и не особо Умку боится. Даже ребятам из школы показать хотела… — Глеб замолчал, уставился в серое месиво за лобовым стеклом.

Скрипнули дворники.

— Да уж… — процедила Марина, отслеживая взглядом работу механики. — Ладно, поехали, куда ехали. Только домой теперь — дотемна! — Она спешно огляделась и с досады хлопнула ладонью по коленке. — Ну, ё-моё! Я сумочку на работе оставила…

Глеб, ничего не понимая, уставился на жену; затем опомнился и принялся шарить по карманам пиджака, в поисках своего мобильника.

— А ты чего не сказал? — продолжала причитать вконец расстроенная Марина. — Видел же, что я безо всего вышла! Я ведь только в кафе спустилась… а тут ты всё запутал!

— Ничего я не путал, — отмахнулся Глеб. — Что мне тебя, под лупой каждый раз изучать? Вот, держи, — он протянул жене свой мобильник. — Или лучше мне самому?..

— Рули, давай, — Марина выхватила телефон, поспешила отвернуться.

Поток транспорта на шоссе окончательно застыл.

— Всё равно теперь назад не пробьёмся, — заключил Глеб, нервно теребя рычажок коробки передач. Он понятия не имел, с какой целью констатирует сей и без того очевидный факт, но от данного умозаключения на душе сделалось значительно легче, словно мозг напрочь отказывался вникать в суть проблемы, довольствуясь примитивной отмазкой.

«Странно. Очень странно…»

Марина никак не отреагировала, продолжая сжимать в трясущихся пальцах мобильник и, одновременно, созерцать грязные грузовики.

…Бабка тогда била её по губам и приговаривала: «Вот ведь неслуш, какой, в доме завёлся! Ты для него и так и эдак выворачиваешься, а у него одно на уме: как бы из дому улизнуть без спросу! Во-во, того и гляди, пятками засверкает — ходи, ищи, потом! А коли бы не дед Поникар — чего бы тогда было?.. Что бы я твоим папке да мамке сейчас говорила?»

Марина всхлипывала, никак не реагируя на монотонную тираду старухи, а в перерывах между оглушавшими её трепещущий разум потоками нравоучений пыталась исторгнуть из собственной груди нечто леденящее, что кристаллизовалось под сердцем — воспоминание о том, как мертвяк чуть было не утянул её в могилу!

Однако бабка ничего не желала слушать, и как только с липких уст Марины срывалось очередное «святотатство», девочка тут же получала ладонью по губам, отчего в голове кололись колючие стеклянные шары. На языке давно ощущался медный привкус крови, который методично отфутболивал сознание в глубинные недра всепоглощающего взрослого безразличия. Внутри черепной коробки гремел бубен.

Тогда-то, сквозь оглушающий звон в ушах, Марина впервые различила тот непонятный шёпот, который с годами перерос в молчаливое копошение под лобной костью. Ей сказали: «Пошли этих сраных сятошь куда подальше! Они просто боятся поверить в суть вещей! Они не верят только потому, что сами ничего не видят, не слышат, не чувствуют! Они верят только в своего бога, который забрал у них всё, поверг в нищету и страдания, повелевал на всякий новый удар подставлять другую щёку! Он забрал их сущности, оставив начинённые суетой тела — уродливые мешки, доверху наполненные гниющими внутренностями, в которых копошится вселенское зло! Зло, которое иногда прорывается наружу и овладевает светом!»

Вот тогда-то и начинается истинный кошмар. Потому что ночь воцаряется навечно!

Марина тогда онемела и за весь вечер не проронила больше ни слова. Даже когда приехали родители. А голос в голове продолжал нашёптывать всякую непонятицу, которую маленькая девочка совсем не понимала. Видимо в тот вечер демон лишь только устанавливал связь со своим новым носителем, прощупывая эфемерными щупальцами сознание испуганного ребёнка. С годами у него и вовсе отпала необходимость внушения, так как Марина практически не сопротивлялась, смирившись с уготованной ей участью. Прибывшее извне существо полностью контролировало Маринино сознание, изредка требуя пищи. Тогда-то она и начинала грызть дочь.

Причём тут был дед Поникар, и откуда он вообще взялся в доме, Марина не знала. Поначалу девочка была слишком напугана приключившейся с нею бедой, чтобы прислушиваться к разговору, что протекал между взрослыми. Она лишь на считанные секунды возвращалась к реальности, — всякий раз, как бабка переключала на неё своё нездоровое внимание и отвешивала очередной болезненный удар по губам, — чтобы внять информацию, после чего снова оказывалась во власти монстра. В эти коротенькие моменты просветления — после хлёсткого удара, до момента появления вкуса крови на губах, — Марина слышала обрывки фраз, от которых у неё до сих пор кровь стынет в жилах.

Тогда, давным-давно, дед Поникар так и сказал: девочку утянул мертвец; он схватил её за ноги и дёрнул вниз!..

Марина посмотрела на мобильник и с неимоверным трудом выбрала пункт «Дочь».

Гудков не было, только отчаянные стоны внутри головы.

«Внутри ли…»

Раньше Юрка никогда бы не стал прислушиваться к мнению ни одной девочки, так как считал последних противными плаксами, способными лишь злорадно пакостить. Даже Сверчок в его воображении выразительно кивал своей уродливой головой и растянуто пощёлкивал: «М-да… правильно говоришь, Дядя Фёдор…» Юрка и не подозревал, что в его, казалось бы, нерушимых принципах так скоро появится брешь, заделать которую чем попало, окажется не так-то просто.

Целовальникова Лена оказалась вовсе не такой мерзопакостной плаксой, какой должна была быть, повинуясь примитивной Юркиной логике. Девочка, может, и оставалась склонной к ябедничеству, но оставшись наедине с собеседником, вела себя вполне адекватно и даже чем-то нравилась Юрке.

Юрка не мог сказать, чем именно, однако самым невероятным образом он догадывался, что Лена может быть для него полезной. Девочка была нужна ему для какой-то конкретной цели, о сути которой он пока и сам мало что знал, — построению логической цепочки в голове осознанно что-то мешало.

Все эти возвышенные речи, относительно такой таинственной и загадочной «школы жизни», а также решительные меры по воспитанию маленьких девочек, чтобы те в будущем не сделались злыми, — всё это занимало сознание любопытного малыша, который больше всего на свете желал снова сделать сестру доброй. Только он не знал, что для этого необходимо предпринять в первую очередь. А вот Лена, кажется, знала. Однако… Сверчок на этот счёт помалкивал, будто Юркина затея ему совсем не нравилась.

После обеденного конфуза, Юрка старался держаться обособленно. Хотя по глупым детсадовским законам к нему и по доброй воле мало кто решался подойти: мальчишки, подстрекаемые противным Вадиком, при каждом удобном случае дразнили «слюнтиком», а девочки и вовсе морщились, убегая прочь, всем своим внешним видом демонстрируя неприязнь к «Юрику-дурику»!

Юрке было, конечно, обидно. В голове, по обыкновению, пощёлкивало. Мысли то и дело путались. И как-то совладать с ситуацией малыш попросту не мог — пять лет как-никак. Куда тут сунешься? Опираясь на что будешь стыдить распоясавшихся одногруппников? Какие доводы приводить в своё оправдание?.. Ещё и Сверчок ничего не советует, лишь только дуется на пару. А при чём тут он, Юрка?!

Пощёлкивание моментально стихло. Малышу показалось, что насекомое уловило ход его мыслей и всё же решилось что-то предпринять. А как иначе?.. Миг и оно, несомненно, выберется наружу, дабы незамедлительно встать на защиту своего лучшего друга! Юрка даже отчётливо представил происходящее: уродливая козявка высовывается из уха, вращает по сторонам фасеточными глазами, трёт друг о друга жвала, затем молниеносно выскакивает наружу и… резко увеличивается в размерах! После странной трансформации окружающее пространство заслоняется пеленой: звучат отчаянные детские крики, во все стороны летят брызги крови, а детсадовские стены стремительно алеют…

Вот паровозик, несущийся в бордовом вихре. Вот маленькая девочка с алым передником. Вот трясущаяся рожа ненавистного Вадика, на которой застыла гримаса истиной жути… Стоп!!! Ведь это просто мысли. Никто никому ничего не оторвал, не откусил, не, тем более, проглотил. Просто придумалось.

«А раньше разве думалось такое?..»

Юрка шмыгал носом, мысленно уговаривая друга никого не трогать. Сверчок вроде бы слушался, начинал вкрадчиво тренькать, распихивая страшные мысли малыша по потаённым полочкам. Подальше, чтобы, чего доброго, не вспомнил и не проговорился взрослым. Это опасно, потому что станут лечить, рыться в мозгах, искать первопричину кошмара. А первопричина не хочет, чтобы её находили раньше времени. Не для того всё затевалось.

Занятый размышлениями, Юрка не заметил, как сзади к нему кто-то подошёл и принялся усердно привлекать к себе внимание громким сопением. Мальчик вздрогнул, мысленно подготавливая себя к самому худшему: виду ухмыляющегося Вадика.

Вот уж кого-кого, а этого СУПОЖОРА, несомненно, нужно поскорее запихать именно туда, ОТКУДА он вылез! Уж он-то заслужил этого, как никто другой!

Мысль была настолько отчётливой, что Юрка чуть не подскочил от страха; он всё же совладал с желанием бежать прочь и без оглядки: медленно отложил карандаш в сторону и заёрзал на стуле.

После обеда малыш затаился в углу игровой группы, за столом, над которым навис дряхлый куст лимона, что никак не желал увядать окончательно. Престарелому деревцу было плевать даже на невесть как пробравшихся в здание садика муравьёв. Последние решительно оккупировали горшок, принявшись усердно размножаться, всем своим видом показывая, что тут теперь их дом. Попутно недальновидные козявки буравили ствол своего соседа, обустраивая бесчисленное множество лазов, нор и прочих отверстий, об истинном назначении которых оставалось лишь гадать. Естественно, место на отшибе группы, заселённое колонией насекомых, пользовалось дурной славой — сюда, как правило, бежали затюканные «мули», не снеся издевательств, как это проделал Юрка, не желая и дальше выслушивать насмешки в свой адрес.

Следует заметить, что муравьиная община существовала скрытно, приковывая к себе повышенное внимание лишь временами, когда в сад наведывались люди в белых халатах, с огромными чемоданами и кипами бумаг. Они начинали пристально осматривать всевозможные углы, чем-то звенеть в туалете, а в столовой, от их присутствия, и вовсе начинался самый настоящий кавардак! Хотя, с другой стороны, если отбросить переживания за будущее муравьиного семейства, Юрке эти неразговорчивые люди даже нравились, потому что от одного их вида злобные воспитательницы сжимались в маленькие трепещущие кулёчки и затравленно озирались по сторонам, всем своим видом олицетворяя полнейшее смятение.

«И поделом вам! — с наслаждением думал в такие моменты Юрка! — Будете знать, какого нам тут в неволе живётся, когда на всё про всё, метод один — вываленная в хлорке тряпка!»

А муравьиная община в моменты облавы, самым таинственным образом, словно оповещённая заранее, куда-то бесследно исчезала…

Юрка сам видел, как во время нашествия на плотном лимонном листочке гордо восседал рыжеватый муравьишка и внимательно зыркал по сторонам своими газами-бусинами. От его трудолюбивых сородичей, при этом, не оставалось и следа! Те будто распадались на шарики, из коих состояли их крохотные тельца, после чего стремительно раскатывались по всевозможным углам, теряясь в спасительных щёлках. После того, как люди в белом уходили, всё неизменно возвращалось на круге своя, а поражённый подобной тактикой выживания Юрка, ещё долго сидел за этим самым столом, наблюдая, как разведчик резко срывается со своего наблюдательного поста и бежит вниз по стволу деревца, чтобы поскорее оповестить соплеменников о том, что угроза миновала, и те могут вновь заниматься повседневными делами. Муравей в мгновении ока оказывался в горшке, передними лапками решительно откупоривал замаскированный вход в муравейник и бесследно исчезал под землёй, оставив после себя лишь еле различимую змейку микроскопических следов.

Раньше из всех известных ему насекомых — помимо Сверчка, — самыми умными Юрка считал майских жуков. Они большие, летают лишь в строго определённое время года, а самое главное: всегда высылают вперёд разведчика! Не утерпишь, сшибёшь такого жуколёта и всё, больше никого не будет, сколько не жди. Поэтому взрослые ребята, с наступлением сумерек, забирались под скамейки, кусты, балконы и томительно выжидали первого и такого желанного жучка, стараясь не выдать своих ужасных замыслов относительно дальнейшей судьбы беспомощных тварей.

Однако после многократного наблюдения муравьиной тактики выживания, Юрка всё больше склонялся в пользу умишки этих маленьких бескрылых существ, которые легко догнали в интеллектуальном развитии больших жуков, а может, и вовсе опередили тех.

Юрка кашлянул, прислушался к звуку собственного голоса. Сзади по-прежнему нетерпеливо молчали, словно предлагая ему самому решать, как быть дальше. Юрка ещё раз кашлянул, нерешительно обернулся. Позади него стояла Лена и беззаботно улыбалась. Юрка облегчённо выдохнул.

— Аааа, это ты, — протянул он, посматривая по сторонам.

Лена тоже огляделась, но, не заметив ничего подозрительного, снова сосредоточилась на запуганном Юрке.

— Чего рисуешь? — поинтересовалась она, пытаясь заглянуть в лежащий перед мальчиком лист бумаги.

— Да так просто… Ещё не решил толком, — соврал Юрка, скорее пряча свое очередное зелёное чудище.

— Это что, Сверчок? — воскликнула Лена, и тут уж её было не остановить. — Ну, покажи! Ну, пожалуйста! Я никому не расскажу!

— А откуда ты его знаешь? — удивился Юрка, подозрительно посматривая на только что начертанное чудо-юдо.

— Знаю! — не унималась Лена. — Покажи, а то не объясню ничего!

Глаза девочки заблестели и Юрка сдался.

— Точно никому не расскажешь? — спросил он сухим тоном. — Не врёшь?

Лена часто-часто замотала головой, что на её немом языке, означало нерушимую уверенность в своих силах, которую ничто не в силах поколебать даже самую малость!

— Скажи: могила, — продолжил наседать Юрка; Сверчок в его голове протяжно затрещал, явно не видя в предстоящем разговоре ничего хорошего.

— Что?

— Скажи: я — могила, — монотонно повторил Юрка, отчего под лобной костью началась полнейшая вакханалия.

— Где ты такого набрался? — ужаснулась Лена; выглядела она уже не столь решительно, как несколькими секундами ранее.

— По телику слышал.

Девочка улыбнулась и, изловчившись, выхватила листок бумаги из липких пальцев потерявшего бдительность Юрки.

— Эй, ты чего! — тут же возмутился мальчик, осознав, что сжимает в ладонях воздух. — Скажи сначала!

— Так, ну-ка не кричать, а то спать уложу быстро! — крикнула со своего места заспанная Зинаида Прокопьевна и тут же принялась снова клевать носом.

По группе пронеслась волна недовольного шушуканья: после обеда мало кто желал ложиться спать, а потому все предпочитали вести себя тихо и, по милости воспитателя, оставаться в бодрствующем состоянии.

— Я на тебя сейчас надышу! — грозно выдохнул из противоположного угла пухлый Вадик и расплылся в желтозубой улыбке; все знали, чем именно несёт из этой бездонной глотки, поэтому старались не перечить развязному авторитету, дабы тот и впрямь, чего доброго, не подверг экзекуции.

Юрка испуганно вздрогнул, поспешил спрятаться за миниатюрную фигурку девочки, которая в этот самый момент сосредоточенно изучала его безумное творчество.

— Фу… — поморщилась наконец Лена и вернула зелёного уродца законному владельцу. — Гадость какая-то.

— А вот и не гадость! — обиделся Юрка.

— Гадость-гадость, — улыбнулась Лена. — Причём ПЕРВОСОРТНЕЙШАЯ! Мой папа всегда так говорит, когда видит что-то не настоящее, что хотят выдать за всамделишное.

Юрка насупился.

— Да ладно тебе, я же не со зла, — девочка ловко оправила платьице, подтянула белые гольфы. — Просто не похож он того Сверчка из мультика.

— Из какого ещё мультика?

— Ну, про Буратино! Сверчок ведь там за холстом жил в коморке Папы Карло, — Лена искренне хлопала ресницами, явно подразумевая, что данный факт неизвестен лишь таким же деревянным мальчикам, как Буратино.

— Я знаю. Просто у меня книжка есть, а в ней картинки! И на этих картинках… — Юрка пристально всмотрелся в сотворённый шедевр, пытаясь сопоставить зелёные каракули с заключённым в сознании образом, после чего надул губы и натужно промычал: — Просто у меня времени мало было. Дома я бы намного лучше нарисовал!

— Дома бы ты не нарисовал, а срисовал! — тут же подколола Лена и прыснула в ладоши.

Юрка совсем расстроился. Он отложил неоценённый по достоинству рисунок в сторону, обиженно засопел.

— А дразниться, между прочим, ещё хуже, чем срисовывать.

— Вот ещё! — вспыхнула Лена. — Кто тебе такое сказал? А я, между прочим, и не дразнилась! Это шутка была. А если ты их не понимаешь — тогда ты просто ещё слишком маленький! — Девочка немного поразмыслила и окончательно добила вконец растерявшегося Юрку. — Плюша — вот ты кто!

Юрка надулся, чуть не лопнул от обиды.

— Я не маленький! На горшок, по крайней мере, не хожу!

Лена вздрогнула, покраснела ещё гуще.

С минуту они молча дулись друг на друга, потом стали мириться.

— А ты что же, сам читать умеешь? — поинтересовалась Лена, присаживаясь за стол напротив сопящего Юрки.

Муравьи на лимоне никак не реагировали на шумных собеседников, продолжая носиться по проторенным дорожкам, словно отчаянно не успевали в свершении своих дел.

— Нет, — покачал головой Юрка. — Я только название могу прочитать… — Он покосился в сторону, явно смущаясь своей безграмотности. — Мне мама обычно читает.

— А папа?

— Бывает — и папа. Только редко очень. Он на работе постоянно занят.

— Понятно, — кивнула Лена и сделалась какой-то задумчивой.

Юрка хотел спросить про родителей Лены, но тут же вспомнил про Целовальникова-старшего и решил, что откровений на сегодня и без того предостаточно. Может как-нибудь в другой раз… или и вовсе никогда.

Лена тоже сообразила, что их вроде бы беспечный на первый взгляд разговор, так и норовит перерасти в неприятную откровенность, и тоже дала обратный ход.

— А почему именно Сверчок? — одними губами спросила она, словно опасаясь, что их кто-нибудь подслушает.

— Что — почему? — не сразу понял Юрка и получил в ответ не совсем тёплый взгляд.

— Почему тебе больше Сверчок запомнился? Ведь ты его рисуешь, а не Буратино. Буратино ведь главнее.

Юрка вздохнул — знать бы, действительно, почему!

— Не знаю, — он виновато пожал плечами; затем всё же собрался с духом и договорил: — Наверное, потому что он похож на меня.

Лена прыснула.

— Чего? — не понял Юрка.

— На тебя? Похож?! — Девочка покосилась на рисунок. — Уж скорее на Вадика — вон он, какой здоровенный!

Юрка расплылся от удовольствия: наконец-то можно посмеяться над кем-то из одногруппников, тем более, над самим Вадиком — чащё всё обстояло с точностью до наоборот.

— Нет, просто я слышал, как мама меня так называла, когда думала, что я не слышу.

— Сверчком?

Юрка замялся.

Лена молча ждала ответа на свой вопрос.

— Нет, — Юрка принялся нервно ёрзать по стулу.

— Тогда как же?

— Она меня почему-то насекомым называет, — выдавил из себя Юрка. — А ведь Сверчок — это насекомое. К тому же он хороший, постоянно что-нибудь придумывает или просто рассказывает, почему надо делать так, а не вот так.

Лена слушала с широко раскрытыми глазами, в которых ясно отражалось непонимание.

Юрка внезапно замолчал. Замер. Уставился в ответ на Лену.

— Ничего себе… — прошептала девочка.

— Это ещё что! — продолжил Юрка. — Сестра вообще СПИНОГРЫЗОМ называет!

— Кем-кем?.. А это кто такой?

Юрка пожал плечами.

— Я думал, что ты хотя бы знаешь, — растянуто произнёс он. — Или твой папа. Ведь он много чего знает из этой его школы.

Лена недовольно поморщилась, махнула рукой.

— Нет, про этого твоего спиногрыза он никогда ничего не говорил — иначе я бы запомнила, — девочка неожиданно поёжилась, медленно обернулась, словно желая убедиться, что за её спиной не притаилось что-то страшное.

Юрка вздохнул.

— Жаль… Увидеть бы его хоть одним глазком.

— А я, вот — сроду не хочу! Наверняка какая-нибудь бяка страшная!

— Почему сразу бяка? Ведь меня так сестра называет, а я ей не чужой.

— Так ведь сам говорил, что она охотится на тебя. Разве нет?.. — Лена не утерпела и обернулась снова; сзади и на сей раз ничего не оказалось, девочка облегчённо выдохнула. — Я знаю, как тебе помочь, — зашептала она.

Юрка насторожился.

— Тебе нужна волшебная палочка!