Узник

IV

Я проснулась в половину седьмого с незначительной болью в пояснице. За окном, возле безмолвной дороги, уже разлились тёплые лучи утреннего солнца, и казалось, будто ничто в природе не помнило о вчерашнем ненастном вечере.

Так как окна гостиной выходили на запад, эта комната всегда казалась слишком затемненной, поэтому я не сразу поняла, что наступило утро. Встав со своего покачивающегося кресла, я отправилась на кухню, в которую, в отличие от гостиной, по утрам всегда проникали лучи утреннего солнышка, за что я могла благодарить окно, смотрящее на восток. Однако, не смотря на то, что каждое солнечное утро кухню озаряли тонкие, золотистые лучи, она всё равно никогда не наполнялась под завязку благовонным солнечным светом, из-за леса, преграждающего ему путь. Могущественные тополя, впившиеся своими мощными корнями в земную кору, красовались в пятнадцати шагах от дома и, своими грозными силуэтами, закрывали половину положенного кухне света. Я любила сидеть под этими тополями, особенно в период их цветения, когда в воздухе повисали сотни пушинок разных размеров и форм. Серовато-белые в тени и прозрачно-желтые на солнце, они запутывались в волнах моих густых каштановых волос, ненавязчиво прилипали к одежде, оставались между страниц моих любимых книг, чтобы я случайно находила их дождливыми осенними вечерами или холодными зимними рассветами. Я любила эти тополя, их величественность и лёгкий пух…

Проходя мимо онемевшей пары, сидящей в том же положении, в котором я оставляла их засыпая, я хотела сказать «доброе утро», но оно таковым не являлось, поэтому я лишь предложила им позавтракать. Элизабет отклонила предложение, чеканно сказав, что часам ранее она с мужем уже позавтракали. Её же муж, имя которого для меня так и осталось тайной, при этом не проронил ни слова. Если бы я не была свидетелем его вчерашнего перешептывания с женой, я бы всерьез задумалась о том, что он нем.

И всё же я посчитала странным тот факт, что не услышала их передвижения по комнате, ведь, как мне казалось, этой ночью я спала достаточно чутко. Но Элизабет перебила мои мысли, не дав забраться необоснованным подозрениям вглубь моей невыспавшейся души. Женщина сообщила, что похороны состоятся уже через два часа. На мой вопрос о том, кто будет присутствовать, последовал короткий ответ:

– Нас будет трое и священнослужитель.

Я бы возразила, если бы знала о каких-либо друзьях умершей, которые хотели бы присутствовать на её похоронах, но таковых я не знала даже среди соседей, потому молча согласилась. Нет, знакомые у моей тетки, безусловно, были, но это были лишь знакомые – не друзья. И если родная дочь умершей не захотела никого из них приглашать, я не намеревалась ей в этом препятствовать. Я вообще ничего не понимала в похоронах и во всём том, что с этим связано, так как ни разу в жизни еще не сталкивалась с данным процессом. Наверное, именно поэтому всё, что в данной ситуации делала эта пара, мне казалось правильным или, как минимум, приемлемым.

Я уже хотела войти на кухню, когда в одном из продолговатых витражных окон, расположенных по бокам от входной двери, заметила движение. Я знала, что это разносит утреннюю прессу мальчишка-почтальон, который устроился на летнюю подработку в помощь своей старухе. Он всегда начинает свою работу ни свет ни заря, чтобы поскорее покончить с прессой и оказаться дома наедине с сытным завтраком.

Изменив свой маршрут, я вышла на крыльцо. Хоть день и обещал быть тёплым, всё же утро было достаточно прохладным. Пройдя по газону, устланному густой росой, я пересекла черту массивной тени, которую отбрасывал дом, выкрашенный в серо-зеленый цвет, и дотронулась до почтового ящика, освещенного золотистыми лучами утреннего солнца. Взяв в руки прессу, я обернулась и, зажмурившись, посмотрела на солнце, которое медленно всплывало над крышей старого дома, не позволяя кривым ветвям деревьев зацепиться за своё золотистое одеяние и замедлить его ход.

Снова войдя в полосу тени, незаметно сдающую свои рубежи, я почувствовала прохладу, и мурашки, судорожно пробегающие по моей теплой коже, заставили меня ускорить шаг.

Еще не дойдя до порога дома, я раскрыла конверт, в котором должны были находиться результаты последнего экзамена для поступления в университет. В нем не было ожидаемых и так прежде желаемых восьмидесяти пяти баллов – в нем были все восемьдесят девять. С такими баллами я гарантированно могла поступить в любой университет страны на подходящую мне специальность.

Закрыв за собой дверь и сняв резиновые шлёпанцы, я отправилась на кухню, посмотрев в сторону немых гостей, которые даже взглядом не повели в мою сторону. Залив сухой завтрак молоком, я села на стул, подобрав под себя ноги и поставив подбородок на колени. Потирая замерзшие от утренней росы пальцы ног, я начала рассматривать уже знакомый результат прохождения экзамена. Спустя минуту я, средним пальцем правой руки, отодвинула документ на середину стола и поставила на его место глубокую белую тарелку с завтраком.

Тщательно пережевывая пищу, я смотрела на лежавшую передо мной бумагу. Закончив завтрак и вымыв посуду, я вложила обратно в конверт документ, уже не имевший для меня никакого значения, и положила его рядом с двумя идентичными ему, белоснежными прямоугольниками, которые также были заполнены уже бесполезной для меня информацией.

Я хотела отправиться в гостиную, но остановилась, чтобы еще немного насладиться лучами, играющими в кронах тополей. Неожиданно я словила себя на мысли о том, что возвращаться в тёмную гостиную к людям, которые буквально окаменели над стоящим посреди комнаты гробом, мне не хочется. Более того – меня напрягала их неизменная поза. Но самое отталкивающее, что могло бы вызвать во мне даже страх, если бы я только была слабонервной – это то, что эти люди застыли над гробом не от горя утраты, ни от боли и скорби, а от ожидания. Они словно дожидались того часа, когда можно будет избавиться от содержимого этого ящика и, сев в обтянутые кожей сиденья своих серебристых автомобилей, с легкой душой, наконец смогут умчаться за сотни километров от оторванного ото всего мира города.