Утонувший великан

Место Ожидания

Не могу сказать, знал ли о Месте Ожидания Генри Таллис, мой предшественник по Муракской радиообсерватории. Скорее, знал. И все три недели, в течение которых он передавал мне хозяйство — на что требовалось, в сущности, дня три, — Таллис просто тянул время, пытаясь решить для себя: рассказывать мне или нет. И все-таки не рассказал — вот что самое обидное.

Помню, в первый же вечер после моего прибытия на Мурак Таллис задал мне вопрос, над которым я до сих пор ломаю голову.

В воздухе стояло едва слышное гудение восьмидесятиметровой металлической чаши телескопа, а мы смотрели из комнаты отдыха обсерватории на песчаные рифы и окаменелые вершины вулканических джунглей.

— Скажите, Куэйн, — внезапно произнес Таллис, — где бы вы хотели быть, когда наступит конец света?

— Пока не задумывался, — ответил я. — А что, пора срочно решать?

— Срочно? — Таллис слабо улыбнулся, глядя на меня добродушно и в то же время оценивающе. — Подождите, поживете здесь подольше…

Заканчивалась его последняя смена на обсерватории, и я не сомневался, что он имеет в виду тоскливое одиночество в угрюмом краю, который он, после пятнадцатилетней вахты, оставлял на мое попечение. Позже, разумеется, я понял свою ошибку, как и то, что я неправильно судил о его скрытном и сложном характере вообще.

Таллис был худощавым, аскетичного вида человеком лет пятидесяти, хмурым и замкнутым, как я заметил, едва сойдя с грузового корабля, который доставил меня на Мурак. Вместо того чтобы встречать гостя у трапа, Таллис сидел в вездеходе на краю космопорта и сквозь темные очки наблюдал, как я плетусь с чемоданами по солнцепеку, еле волоча гудящие после резкого торможения ноги, спотыкаясь от непривычной силы тяжести.

Такое его поведение было характерным. Таллис всегда держал себя отчужденно и насмешливо. Все, что он говорил, звучало двусмысленно и неопределенно, носило оттенок загадочности, которую часто в качестве защиты выбирают отшельники и крайне замкнутые люди. Причем это не было проявлением ненормальной психики; просто никто не в состоянии провести пятнадцать лет, пусть и с полугодичными перерывами, практически в полном одиночестве на столь далекой планете — точнее, просто на шаре застывшей лавы, — как Мурак, и не приобрести каких-то новых, странных манер. Напротив, как я слишком скоро понял, удивительным было то, что Таллис вообще сохранил здравомыслие.

Он внимательно слушал последние новости с Земли.

— Первый беспилотный полет к проксиме Центавра намечен на две тысячи двести пятидесятый год… Ассамблея ООН в Лейк-Сексес объявила себя суверенным государством… Отменено празднование Дня рождения королевы Виктории… Да вы, должно быть, слышали все это по радио.

— У меня здесь нет другого приемника, — сказал Таллис, — кроме того, что наверху, а он настроен на Андромеду. На Мураке обычно слушают только самые важные новости.

Я было хотел ответить, что даже самые важные новости по пути на Мурак устаревают на миллион лет, но в тот первый вечер меня слишком занимали непривычные условия: значительно более плотная атмосфера, сила тяготения выше земной, дикие перепады температуры (от –30° до +160°) и необходимость приспосабливаться к восемнадцатичасовым суткам.

Кроме этого, мне предстояло почти полное двухлетнее одиночество.

Обсерватория находилась в пятнадцати километрах от Мурак-Рифа, единственного поселения на планете, в предгорье у северного края застывших вулканических джунглей, что тянулись к югу от экватора. Гигантский телескоп и раскинувшаяся сеть из двадцати или тридцати бетонных куполов, где размещалась аппаратура слежения и обработки данных, генератор, холодильная установка, гараж, склады, мастерские и вспомогательное оборудование.

Обсерватория сама обеспечивала себя электричеством и водой. На близлежащих холмах, поблескивая в ярком свете, полосами метров в триста длиной размещались системы солнечных батарей, аккумулирующих энергию солнца и питающих генератор. На одном из склонов, навек прикованный разверстой пастью к скальному грунту, медленно прогрызал себе путь передвижной синтезатор воды, добывая из горной породы водород и кислород.

— У вас будет масса свободного времени, — предупреждал меня заместитель директора Института астрографии на Цересе, когда я подписывал контракт. — Конечно, надо будет заниматься профилактическим осмотром механизмов, проверять питание системы слежения и вычислительной техники, но в общем-то с телескопом вам работать не придется. Машина будет за вас думать и записывать всю информацию. Когда полетите на отдых, возьмите ленты с собой.

— Значит, делать мне там нечего, разве что сметать песок с крыльца? — заметил я.

— За это вам и платят, возможно, не так много, как следовало бы. Два года покажутся вам долгим сроком, несмотря на три отпуска. Однако не бойтесь, с ума не сойдете, вы на Мураке не один. Будет просто скучно. Будет скучно ровно на две тысячи фунтов. Впрочем, вам все равно писать диссертацию. Да и кто знает, вдруг понравится? Таллис — наблюдатель, которого вы сменяете, — полетел в две тысячи третьем тоже на два года, а остался на пятнадцать. Он вам все покажет. Человек приятный во всех отношениях, хотя не без причуд.

В первое же утро Таллис отвез меня в поселение за остальным багажом, который путешествовал в грузовом отсеке.

— Мурак-Риф, — указал Таллис, когда старенький, девяносто пятого года «крайслер»-вездеход, с неприятным звуком перетирая гусеницами густой фосфоресцирующий пепел, приблизился к домам. Позади осталась цепь древних озер застывшей лавы. Затвердевшая поверхность этих больших, с километр в поперечнике, серых дисков была испещрена кратерами и лунками от бесчисленных метеоритов, пришедшихся на долю Мурака за последний миллион лет. Вдали на фоне однообразного пейзажа выделялись плоские крыши цехов и три высоких подъемника породы.

— Вас, наверное, предупредили: здесь всего один рудник, грузовой склад и пункт радиосвязи. По последним надежным оценкам, общая численность населения — семь человек.

Я смотрел на расстилавшуюся вокруг пустыню, растрескавшуюся от диких скачков температуры и похожую на огромные ржавые железные плиты, на хаос вулканических джунглей, желтеющих в песчаной дымке. Стояло раннее утро — четыре утра по местному времени, — а температура уже перевалила за 80°. Мы ехали, закрыв и зашторив от солнца окна, под громкое гудение охлаждающей установки.

— То-то небось весело субботними вечерами, — заметил я. — И больше ничего нет?

— Только тепловые бури. Ну и средняя температура в полдень 160°.

— В тени?

Таллис рассмеялся.

— В тени? У вас тонкое чувство юмора. Не забывайте, на Мураке тени нет. За полчаса до полудня температура начинает расти на два градуса в минуту. Оставаться снаружи — все равно что покончить самоубийством.

Мурак-Риф был настоящей дырой. В цехах за главным складом лязгали огромные рудодробилки и транспортеры. Таллис представил меня агенту компании, угрюмому старику по имени Пикфорд, и двум молодым инженерам, распаковывавшим новый грейдер. Никто и не пытался, хотя бы из любезности, завязать со мной беседу. Мы обменялись кивками, погрузили мой багаж на вездеход и уехали.

— Неразговорчивые ребята, — сказал я. — Что они добывают?

— Тантал, ниобий, редкоземельные элементы. Тщетные потуги: концентрация такая, что едва ли стоит разрабатывать. На Мурак заманивает баснословно дешевая лицензия, но дай им Бог свести концы с концами.

— Да, нельзя не радоваться, когда отсюда уезжаешь. Что удерживало вас пятнадцать лет?

— Надо пятнадцать лет рассказывать, — ответил Таллис. — Мне по душе пустынные холмы и мертвые озера.

Я что-то пробормотал, и Таллис, поняв, что я не удовлетворен ответом, собрал внезапно пригоршню серого песка с сиденья, поднял руку и дал песку просочиться сквозь пальцы.

— Превосходная архейская глина. Коренная порода. Плюньте на нее, и может случиться что угодно. Поймете вы меня, если я скажу: ждал дождя?

— А что, должен пойти?

Таллис кивнул.

— Примерно через два миллиона лет — так мне обещал кто-то из заезжих ученых.

Он произнес это с совершенно серьезным видом.

Следующие несколько дней мы проводили инвентаризацию припасов и оборудования. Тогда-то и зародилась у меня мысль: не утратил ли Таллис чувство времени? Большинство людей, подолгу предоставленных самим себе, находят занятия: играют в шахматы, или придумывают головоломки, или просто вяжут. Таллис, насколько я мог судить, ничем подобным не занимался. Единственным его развлечением, казалось, было смотреть из окна своего жилища — неуютного трехэтажного ящика, построенного рядом с магистралью охладителя, — на вулканические джунгли. Он был почти одержим этим — целыми днями и вечерами просиживал, глядя на сотни мертвых конусов, чьи краски, по мере того как день переходил в ночь, пробегали все цвета радуги от красного до фиолетового.

Чего же ждал Таллис? Первый намек я получил примерно за неделю до его отлета. Он собирал свое немногочисленное имущество, и мы освобождали маленькое складское помещение вблизи телескопа. В темноте у задней стены среди старых вентиляторов, груды гусеничных траков и прочего хлама валялись автономные терморегулируемые костюмы — два огромных неуклюжих мешка.

— Неужели приходилось пользоваться? — спросил я Таллиса, представляя себе мрачные последствия поломки генератора.

Он покачал головой.

— Их оставила исследовательская группа, работавшая на вулканической гряде. Из того, что лежит в хранилищах, можно устроить целый лагерь — если вдруг надумаете на уикэнде заняться сафари.

Таллис стоял у двери. Я повел лучом фонаря по груде хлама и уже собрался выключить его, когда неожиданно что-то блеснуло. Я пробрался через завалы и увидел маленькую — полметра в диаметре и сантиметров тридцать высотой — округлую алюминиевую коробку с батарейным питанием, термостатом и селектором температурного режима. Типичный образчик роскошной безделушки, часть снаряжения дорогостоящей, с размахом предпринятой экспедиции, вероятно, походный бар или коробка для шляп. Крышку украшали выпуклые золотые инициалы: «Ч. Ф. Н.».

Таллис отошел от двери.

— Что это? — резко спросил он, наведя на ящик и свой фонарь.

Мне следовало оставить все в покое, но прозвучавшее в голосе Таллиса явное раздражение заставило меня поднять ящик и вынести его на свет.

Я сдул пыль, откинул вакуумные запоры и снял крышку. В ящике лежали маленький магнитофон, ленты и телескопический микрофонный «журавль», который тут же взвился в воздух и закачался у моего рта. Устройство было дорогим — уникальная, сделанная по спецзаказу игрушка, стоящая по меньшей мере пятьсот фунтов.

— Прекрасная работа! — вырвалось у меня. Я надавил на платформу-основание, и та мягко закачалась. — И воздушная подушка в сохранности.

Я пробежал пальцами по индикатору расстояния и избирательной шестиканальной воспроизводящей головке. Не обошлось здесь и без акустической ловушки — полезного устройства, которое настраивалось на любой порог шума: «слышало» даже, как ползет муха.

Ловушка сработала. Только я хотел посмотреть, что же записалось, как заметил: меня опередили. Лента была вырвана, да так грубо, что одна катушка даже слетела, остались лишь разлохмаченные концы ракорда.

— Кто-то очень спешил… — Я захлопнул крышку и протер рукой золотые инициалы. — Эта вещица, должно быть, принадлежит одному из исследователей. Не хотите отослать ему?

Таллис задумчиво смотрел на меня.

— Нет. К сожалению, оба члена группы здесь погибли. Около года назад.

Он рассказал мне о случившемся. Два геолога из Кембриджа договорились с Институтом, что Таллис поможет им разбить лагерь в десяти милях от обсерватории, в вулканических джунглях, где они собирались работать год, занимаясь анализом коры планеты. Геологи не могли себе позволить собственного транспорта, поэтому Таллис сам перевез снаряжение и разбил лагерь.

— Условились, что я ежемесячно буду подвозить им батареи, воду и провиант. Сперва все казалось в норме. Обоим было за шестьдесят, но жару они переносили хорошо. Оборудование работало, а на крайний случай у геологов был аварийный передатчик. Всего я видел их трижды. Когда я приехал в четвертый раз, то никого не застал. По моим оценкам, они отсутствовали в лагере уже около недели. Передатчик был исправен, оставалось много воды. Я предположил, что они вышли на сбор образцов, заблудились и погибли в полуденном пекле.

— Тел не нашли?

— Нет. Я искал, но в вулканических джунглях рельеф поверхности меняется буквально ежечасно. Я известил Институт. Два месяца спустя с Цереса прибыл инспектор и посетил со мной лагерь. Он зарегистрировал их смерть, велел мне разобрать оборудование и хранить его здесь. Ни родственники, ни друзья геологов за их личными вещами не обращались.

— Трагический случай, — сказал я и отнес ящик с магнитофоном на склад.

Мы вернулись в свое жилище. До полудня оставался час, и параболический солнечный отражатель над крышей сверкал как чаша, полная жидкого огня.

— На что они надеялись? Чей голос пытались записать в вулканических джунглях? — спросил я Таллиса. — Акустическая ловушка сработала.

— Разве? — Таллис пожал плечами. — И что с того?

— Ничего, просто любопытно. Странно, что причины их гибели не расследовались более тщательно.

— Зачем? Учтите, поездка сюда с Цереса стоит восемьсот фунтов, а с Земли — более трех тысяч. Экспедиция была частная. Кому взбредет в голову тратить деньги и время, чтобы доказать очевидное?

Я хотел узнать подробности, но последняя фраза Таллиса красноречиво положила конец этому разговору. Мы молча пообедали, а потом отправились на обход солнечных батарей, чтобы заменить сгоревшие термопары. Исчезнувшая магнитофонная лента и две смерти наводили на подозрения; оба факта явно были связаны между собой.

В последующие дни я наблюдал за Таллисом более внимательно, надеясь разгадать окружавший его ореол таинственности.

И обнаружил то, что вызвало у меня крайнее удивление.

Я поинтересовался его планами на будущее. Они оказались весьма неопределенными; Таллис пробормотал что-то невнятно об отпуске, которого он явно не жаждал… Складывалось впечатление, что он об этом просто не думал. В последние перед отлетом дни все его внимание сосредоточилось на вулканических джунглях. От зари до поздней ночи он просиживал в кресле, безмолвно глядя на мертвую панораму рассыпающихся скал, мыслями витая где-то далеко-далеко.

— Когда вернетесь? — спросил я с деланной игривостью, недоумевая, зачем вообще он покидает Мурак.

Таллис принял вопрос всерьез.

— Боюсь, что не вернусь вовсе. Пятнадцать лет — срок немалый; вряд ли можно просидеть непрерывно на одном месте больше. После этого человек срастается…

— Непрерывно? — перебил я. — Но вы же летали в отпуск?

— Нет, и не собирался. Мне было некогда.

— Пятнадцать лет! — воскликнул я. — Боже мой, почему? Тоже нашли место! И что значит «некогда»? Вы же просто сидели, ждали неизвестно чего!.. Кстати, чего вы ждали?

Таллис слабо улыбнулся, хотел было ответить, но передумал.

Оставалось еще множество вопросов. Действительно ли погибли геологи? Чего все-таки ждал Таллис? Может, что они вернутся или подадут какой-то знак? Глядя, как Таллис меряет шагами комнату в то последнее утро, я был почти уверен, что он хочет сказать мне нечто важное. Как в дурной мелодраме, Таллис всматривался в пустыню, задерживая отлет, пока не взвыла в космопорте сирена тридцатиминутной готовности. Садясь в вездеход, я бы уже не удивился, если бы из вулканических джунглей выскочили вдруг, требуя крови, мстительные призраки двух геологов.

Мы прощались, Таллис осторожно тряс мою руку. «Вы правильно записали мой адрес? Вы уверены?» По каким-то причинам, противоречащим моим первоначальным подозрениям, он предпринял все меры, чтобы и Институт, и я легко могли найти его.

— Не беспокойтесь, — заверил я. — Я дам вам знать, если пойдет дождь.

Таллис хмуро посмотрел на меня.

— Только не ждите слишком долго. — Его взгляд устремился мимо меня к южному горизонту, сквозь песчаную дымку к безбрежному хаосу вершин. — Два миллиона лет — срок немалый, — добавил он.

У самого трапа я взял его за руку.

— Таллис, — тихо произнес я, — чего вы все время ждали? Там что-то есть, да?

Он отпрянул и как-то весь сразу подобрался.

— Что? — буркнул он, взглянув на часы.

— Вы всю неделю собираетесь мне признаться, — настаивал я. — Ну же, давайте!

Таллис резко качнул головой, пробормотал что-то о жаре и поспешно вошел в шлюзовую камеру.

Я стал кричать ему вслед: «Там два геолога!» Но тут взревела сирена пятиминутной готовности, и когда она стихла, Таллис уже исчез, а экипаж закрывал пассажирский и грузовой люки.

Я стоял на краю космопорта, пока корабль проходил предстартовую проверку, и злился на себя за то, что дотянул с расспросами до последнего момента. А через полчаса Таллиса на планете уже не было.

Шли дни, и воспоминания о Таллисе отодвигались на задний план. Я постепенно обживался в обсерватории, старался организовать свой быт так, чтобы время текло незаметно. Почти каждый вечер ко мне заходил Майер, металлург с рудника, — забыть о смехотворно малой добыче и поиграть в шахматы. Это был крупный мускулистый мужчина лет тридцати пяти, который ненавидел климат Мурака и вообще все с ним связанное, немного грубоватый, пожалуй, но после общения с Таллисом его присутствие как-то меня развлекало.

Майер встречался с Таллисом всего раз или вообще ничего не слышал о гибели двух геологов.

— Идиоты, что они там искали? И вообще, при чем тут геология? На Мураке геологам делать нечего!

Угрюмый старик Пикфорд, представитель компании, был единственным, кто помнил погибших, но время не пощадило и его воспоминаний.

— Торговцы, вот кто они были, — заявил он мне, попыхивая трубкой. — Таллис им подсоблял на тяжелых работах. И чего они сюда приперлись?.. Нашли где продавать свои книги!

— Книги?

— Полные ящики! Вроде бы Библии.

— Наверное, справочники, — уверенно поправил я. — Вы их видели?

— Конечно видел! — проворчал Пикфорд. — Разукрашенные, дорогие, в переплетах… — Он резко дернул головой. — Говорил ведь им, что ни шиша тут не продадут!

Типичный пример «академического» юмора. Похоже, Таллис и те двое ученых подшутили над Пикфордом, выдав свою справочную библиотеку за коммерческие образцы.

Думаю, этот эпизод изгладился бы вскоре из памяти, если бы карты Таллиса не подогревали мой интерес. Их было около двадцати, полмиллиона снимков вулканических джунглей с воздуха в радиусе двадцати километров от обсерватории. На одной из них был отмечен лагерь геологов и возможные маршруты к нему — километров десять пересеченной местности, однако вполне преодолимой для вездехода.

В глубине души я допускал, что высосал все это из пальца. Бессмысленная стрелочка на карте, едва заметный загадочный крестик, а я срываюсь с места ради какой-то дурацкой шахты или двух таинственных могил… Я был почти уверен, что Таллис не повинен — по умыслу или небрежению — в смерти двух человек, и все же ряд вопросов оставался без ответа.

На следующий день я проверил вездеход, сунул в кобуру ракетницу и отправился в путь, предупредив Пикфорда, чтобы тот прослушивал волну передатчика «крайслера» — вдруг подам сигнал бедствия.

На рассвете я вывел вездеход из гаража и направил его вверх по склону между двумя рядами солнечных батарей по маршруту, отмеченному на карте. Сзади меня медленно поворачивался телескоп, без устали следя огромным стальным ухом за разговором Цефеид. Температура держалась около 70° — вполне прохладно для Мурака. С неба цвета спелой вишни, прорезанного синими полосами, на серый пепел вулканических джунглей падал ярко-лиловый свет.

Обсерватория скоро пропала из вида, закрытая столбом поднявшейся пыли. Я миновал синтезатор воды, надежно нацеленный на десять тысяч тонн гидрата кремния, через двадцать минут добрался до ближайшего вулканического конуса — белого широкоплечего гиганта в шестьдесят метров высотой — и, объехав его, попал в первую долину. Вулканы с кратерами метров пятнадцати в поперечнике теснились, будто стадо громадных слонов, разделяемые узкими наполненными пылью долинами шириной метров сто. Там и сям между ними виднелись озера застывшей лавы — прекрасное дорожное покрытие. Вскоре я заметил следы вездехода Таллиса.

Через три часа я достиг лагеря, вернее, того, что от лагеря осталось. Довольно мрачная картина представилась мне на берегу одного из озер застывшей лавы: разбросанные топливные элементы, баки для воды — все тонуло в волнах пыли, поднятой утренним ветром. На дальней стороне озера окрашенные в лиловый цвет вершины вулканов выстроились в уходящую к югу гряду. Острые скалы за ними как бы разрезали небосвод надвое.

Я обошел лагерь в поисках каких-нибудь следов пропавших геологов. Перевернутый на бок, лежал старый походный металлический столик, поцарапанный, с облупившейся зеленой краской. Я поставил его на ножки, выдвинул ящики, но нашел лишь обуглившийся блокнот да телефон, трубка которого утонула в расплавившемся корпусе.

Температура перевалила за 100°, когда я влез в вездеход, и через несколько километров мне пришлось остановиться, потому что кондиционер пожирал почти всю энергию двигателя. Температура за бортом достигла 130°, небо, превратившееся в клокочущий котел, отражалось в близлежащих склонах, отчего по тем будто струился расплавленный воск. Я задраил окна, выключил передачу и все равно вынужден был гонять старый двигатель, чтобы дать достаточно энергии кондиционеру. И так сидел больше часа в тусклом свечении приборной панели, оглушенный ревом мотора, со сведенной судорогой правой ногой, проклиная Таллиса и геологов.

В тот вечер я приготовил свои бумаги и твердо решил заняться наконец диссертацией.

Как-то днем, два или три месяца спустя, расставляя фигуры на доске, Майер произнес:

— Я видел утром Пикфорда. Он хочет кое-что показать тебе.

— Видеозаписи?

— Нет, по-моему, Библии.

Я заглянул к Пикфорду, приехав в следующий раз в поселок. В перепачканном и мятом белом костюме он затаился в тени за конторкой.

— Те торговцы, — сказал он, обдав меня клубами табачного дыма, — ну, о которых вы спрашивали… Говорил же вам, они продавали Библии!

Я кивнул.

— Ну и?..

— Кое-что сохранилось.

Я загасил свою сигарету.

— Можно взглянуть?

Пикфорд взмахнул трубкой.

— Идите сюда.

Я последовал за ним в лабиринт склада, где хранились устаревшие модели вентиляторов, радиоприемников и видеоскопов, много лет назад завезенные на планету для удовлетворения спроса, который на Мураке так никогда и не возник.

— Вот. — У задней стены склада стоял большой — метр на метр — деревянный ящик, обитый стальной лентой. Пикфорд вытащил откуда-то разводной ключ. — Я подумал, может, вы захотите купить…

— Давно здесь этот ящик?

— С год. Таллис забыл забрать его. Попался мне на глаза только на прошлой неделе.

Вряд ли, подумал я, скорее ты ждал, пока Таллис благополучно уедет…

Пикфорд сорвал крышку и аккуратно развел в стороны плотную упаковочную бумагу. Под ней оказался ряд томов, корешок к корешку, в черных сафьяновых переплетах.

Я вытащил наугад одну книгу, довольно увесистую, и поднес ее к свету.

Пикфорд не обманул, это была Библия.

— Вы правы, — произнес я. Пикфорд придвинул стул и сел, не сводя с меня глаз.

Я вновь посмотрел на Библию. Протестантская Библия на английском, с иголочки, будто только из типографии. На пол из книги выскользнул издательский купон, и я понял, что книга не из личной библиотеки.

Переплеты слегка различались. Я вытащил еще один фолиант и обратил внимание, что это уже католическая Библия.

— Сколько у них всего было ящиков? — спросил я Пикфорда.

— С Библиями? Еще четырнадцать, значит, всего пятнадцать. Они заказывали их уже с Мурака. — Старик вытащил очередную книгу и протянул ее мне. — Совсем новенькие, а?

Это был Коран.

Я стал доставать книги и с помощью Пикфорда сортировал их. Всего оказалось девяносто штук (мы сосчитали): тридцать пять Библий (двадцать четыре протестантских и одиннадцать католических), пятнадцать экземпляров Корана, пять — Талмуда, десять — Бхагават-Гиты и двадцать пять — Упанишад.

Я взял по одному экземпляру каждой и заплатил Пикфорду десять фунтов.

— Милости прошу в любое время, — сказал он мне вслед. — Может, и о скидке договоримся!

И тихонько засмеялся, очень довольный собой.

Когда Майер зашел ко мне вечером, то сразу же заметил шесть книг у меня на столе.

— Купил у Пикфорда, — объяснил я и рассказал, как нашел на складе ящик, заказанный геологами с Мурака. — Если верить Пикфорду, всего они заказали пятнадцать ящиков Библий!

— Старик выжил из ума.

— Нет, память его не подводит. Были и другие ящики, потому что этот был закрыт, а Пикфорд знал, что в нем.

— Чертовски смешно. Неужто те двое в самом деле были торговцами?

— Уж во всяком случае не геологами. Почему Таллис солгал? Почему он, между прочим, и словом не обмолвился обо всех эти Библиях?

— Может, забыл?

— О пятнадцати ящиках? Забыл о пятнадцати ящиках книг? Боже всемогущий, да что они с ними делали?!

Майер пожал плечами и подошел к окну.

— Хочешь, свяжусь по радио с Цересом?

— Пока не надо. Не вижу во всем этом смысла.

— А вдруг «нашедшего ждет вознаграждение»? Большое… Господи, я мог бы вернуться домой!

— Успокойся. Сперва надо выяснить, что делали здесь так называемые геологи, зачем заказали это фантастическое количество Библий. В одном я уверен: Таллис все знал. Сначала я решил, что они обнаружили хризоксилитовые залежи и что Таллис их обманул — уж слишком подозрительной показалась мне эта акустическая ловушка; а может, они инсценировали собственную гибель, чтобы несколько лет спокойно вести разработки, используя Таллиса как источник снабжения. Но найденные Библии заставляют предположить совсем иное.

На протяжении трех дней, круглосуточно, лишь изредка засыпая, свернувшись калачиком на водительском сиденье «крайслера», я систематически прочесывал вулканические джунгли: медленно проползал по лабиринтам долин, взбирался на гребни холмов, внимательно изучал каждую обнаженную кварцевую жилу, каждое ущелье или расселину, где могло скрываться то, что я ожидал найти.

Майер замещал меня в обсерватории, приезжая туда ежедневно. Он помог мне привести в порядок старый дизельный генератор, и мы поставили его на вездеход, чтобы обеспечить энергией обогреватель кабины (ночью температура опускалась до минус тридцати градусов), и три больших прожектора, установленных на крыше и дающих круговой обзор. Я сделал две ездки и превратил лагерь геологов в перевалочную базу.

Мы подсчитали, что по клейкому, густому песку вулканических джунглей шестидесятилетний мужчина за час может пройти километра два, а при температуре выше 70° больше двух часов ему не выдержать. Следовательно, зона поисков представляла окружность площадью пять квадратных километров, считая лагерь центром этой окружности, или даже двенадцать квадратных километров, если учесть время на возвращение.

Я буквально обыскал этот участок, отмечая на карте каждый вулкан, каждую долину, проходя их на малой скорости. Двигатель «крайслера» натужно ревел часов по двенадцать — от полудня, когда долины наполнялись огнем и будто бы вновь потекшей лавой, до полуночи, когда вулканы казались огромными горами из слоновой кости, мрачными кладбищами среди фантастических колоннад и нависших портиков — песчаных рифов, опрокинутыми соборами застывших у озер.

Я гнал «крайслер» вперед, выворачивал бампером каждый подозрительный валун, способный скрывать ход в шахту, сносил целые дюны тончайшего белого песка, который обволакивал вездеход мягкой пеленой.

Я ничего не нашел. Рифы и долины были пусты, склоны вулканов девственно чисты. Не было никаких следов и в мелких кратерах — лишь каменная сера, осколки метеоритов и космическая пыль.

На четвертое утро, очнувшись от беспокойного и не принесшего отдыха сна, я решил сдаться.

— Возвращаюсь, — сообщил я Майеру по рации. — Тут ничего нет. Заберу все топливо, что осталось в лагере, и к завтраку буду.

Когда я достиг лагеря, уже светало. Я погрузил топливо на вездеход, выключил фары и, желая бросить прощальный взгляд на долину, сел за походный металлический столик. За вулканами на другой стороне озера поднималось солнце. Я собрал со столика горсть пыли и медленно пропустил ее сквозь пальцы.

— «Превосходная архейская глина», — повторил я слова Таллиса, обращаясь к мертвому озеру. И хотел плюнуть на эту глину — скорее от злости, чем с надеждой, — когда в голове у меня будто сработал выключатель.

Километрах в семи от дальнего конца озера темным силуэтом на фоне восходящего над вулканами солнца застыл высокий, метров тридцати, сине-серый каменный крутой откос, поднимавшийся прямо из пустыни и протянувшийся вдоль горизонта километра на три. Дальше, на юго-западе, его скрывали вершины вулканов. Его крутизна наводила на мысль, что откос этот возник еще в довулканический период. Серая стена из камня, суровая и неприступная, царствовала над пустыней и казалась современницей самого детства планеты, тогда как пыльные вершины вулканов видели лишь ее закат.

Внезапно по какому-то дикому наитию я готов был спорить на свою двухмесячную зарплату, что скальная порода откоса относится к архейскому периоду. Серая стена эта была едва видна из обсерватории и находилась километрах в четырех-пяти от границы обследованной мной территории.

Перед глазами вновь встала хризоксилитовая шахта!

Натужно ревя, «крайслер» пересек озеро на скорости шестьдесят километров в час, и полпути осталось позади. Минут тридцать ушло на преодоление песчаного рифа, и я попал в узкую длинную долину, которая выходила прямо к откосу.

Примерно в километре от него я увидел, что откос представляет собой не сплошную стену, как показалось мне вначале, а некое округлое плато с поразительно ровной поверхностью, словно отсеченной ударом меча. И склоны его были необычайно симметричны. Поднимаясь под углом в тридцать пять градусов, они шли цельным скальным уступом без трещин, без расселин.

Через час я добрался до плато, остановил вездеход у подножия и поднял взгляд на величественную наклонную стену — этакий остров из бледно-голубого камня, поднимающийся со дна пустыни.

Я включил первую передачу и вдавил в пол педаль газа, направив «крайслер» не прямо вверх, а несколько по диагонали, чтобы уменьшить угол подъема. Вездеход ревел и медленно полз вперед, гусеницы скользили и пробуксовывали; тяжелая машина виляла как сумасшедший маятник.

Перевалив за гребень, вездеход выровнялся, и я увидел плато примерно трех километров в диаметре, совершенно гладкое и пустое, если не считать голубого ковра космической пыли.

Посреди плато располагалось довольно большое металлическое озеро, темная поверхность которого дышала жаром.

Я высунул голову в боковое окошко и, пристально вглядываясь вперед, осторожно тронул машину с места, не давая ей набрать скорость. Метеоритов, обломков скал, валунов не было; очевидно, озеро ночью застывало, а днем, с повышением температуры, плавилось.

Хотя почва под гусеницами казалась твердой, как сталь, я остановил вездеход метрах в трехстах от озера, выключил двигатель и залез на крышу кабины.

Угол зрения изменился совсем немного, но и этого было достаточно: озеро исчезло; я видел дно неглубокой чаши, будто выбранной из плато ковшом гигантского экскаватора.

Я вернулся на свое место и завел мотор. Чаша, как и само плато, была идеально круглой, и стенки ее полого опускались на тридцатиметровую глубину, словно имитируя кратер вулкана.

Я остановил вездеход у самого края и спрыгнул на землю.

На дне чаши, прямо в ее центре высились пять гигантских прямоугольных каменных плит, стоящих на огромном пятиугольном фундаменте.

Вот, значит, какой секрет таил от меня Таллис.

Тишина казалась неестественной после трех суток почти беспрерывного рева двигателя.

Я зашагал по пологому склону вниз, к колоссальному сооружению на дне. Впервые за все время пребывания на Мураке я не видел пустыни и слепящих красок вулканических джунглей. Я забрел в бледно-голубой мир, чистый и строгий, как геометрическое уравнение, с идеальной окружностью дна, пятиугольным фундаментом и пятью каменными параллелепипедами, рвущимися ввысь, будто храм некоего неведомого божества.

Мне понадобилось минуты три, чтобы достичь основания монумента. За моей спиной чуть колыхался над двигателем «крайслера» раскаленный воздух. Я подошел к фундаменту — каменной плите в метр толщиной, которая, должно быть, весила больше тысячи тонн, — и приложил ладонь к его поверхности. Голубой крупнозернистый камень еще хранил прохладу. Как и возвышающиеся рядом мегалиты, пятиугольное основание было геометрически правильным и лишенным каких бы то ни было украшений.

Я поднялся на плиту и подошел к ближайшему мегалиту. Солнце сверкающим шаром карабкалось в небо, и лежащие вокруг меня тени гигантских параллелепипедов съеживались буквально на глазах. Как лунатик, я медленно брел к центру этой архитектурной группы, смутно осознавая, что ни Таллис, ни те два геолога не могли, разумеется, вырубить эти каменные плиты и установить их на пятиугольное основание, и вдруг увидел: обращенная к центру сторона ближайшего мегалита испещрена рядами аккуратно высеченных иероглифов.

Я повернулся и провел руками по ее поверхности. В отдельных местах камень осыпался, и линии почти стерлись, но в целом плита оставалась неповрежденной и была густо исписана узкими колонками неких пиктографических символов и сложной клинописью.

Я подошел к другому мегалиту. У него тоже вся внутренняя сторона была покрыта десятками тысяч крошечных знаков, разделенных вертикальными линиями по всей двенадцатиметровой его высоте.

Таких алфавитов я никогда прежде не видел: цепочка зашифрованного текста, в котором различались странные заштрихованные символы, показавшиеся мне цифрами, и своеобразные змееподобные знаки, похожие на стилизованные изображения человеческих фигур.

Внезапно одна строка привлекла мое внимание:

ЦИР*РК VII АЛ*ФА ЛЕП**ИС 1317

Внизу была другая, более поврежденная, но все же различимая:

АМЕН*ТеК LC*V *ЛЬФА ЛЕ*ОРИС 13**

Местами, где время выкрошило кусочки камня, между буквами оставались пробелы.

Я пробежал глазами всю колонку.

ПОНТ*АРХ *CV АЛЬФ* Л*ПОРИС *318

МИР*К LV* А**ФА ЛЕПОРИ* 13*9

КИР** XII АЛЬФ* ЛЕП*РИС 1*19

Список имен с альфы Лепорис тянулся вниз и обрывался в трех дюймах от основания. Продолжение его я нашел через три или четыре колонки иероглифов.

М*МАРИК XX*V АЛ*ФА ЛЕПОРИ* 1389

ЦИРАРК IX АЛ*ФА **ПОРИС 1390

Я перешел к соседнему мегалиту слева и, внимательно осмотрев надписи, обнаружил:

МИНИС-259 ДЕЛЬТ* АРГУС 1874

ТИЛНИС-413 ДЕЛЬТА АРГУС 1874

Здесь пробелов было меньше, записи были более свежими, буквы — более четкими. Всего я различил пять языков, четыре из них, включая земной, — переводы слов из первой колонки слева.

Третий и четвертый мегалиты содержали информацию, полученную с гаммы Грус и беты Триангули. Они следовали тому же образцу; их поверхности были разделены на колонки шириной в полметра, каждая из которых содержала пять рядов записей — на земном и четырех иероглифических языках, — каждая несла одну и ту же скупую информацию в соответствии с одной и той же формулой: имя — место — дата.

Я осмотрел четыре мегалита. Пятый стоял спиной к солнцу, спрятав от него свою внутреннюю сторону. Я пересек укорачивающиеся косые полосы теней и подошел к последней плите, гадая, какой сказочный перечень имен обнаружу там.

Пятый мегалит был чист.

Мои глаза бегали по его огромной не тронутой резцом поверхности, где пока были лишь неглубокие, в сантиметр, разделительные линии, словно некий предусмотрительный каменщик заранее разметил плиту под данные с планеты Земля.

Я вернулся к остальным мегалитам и с полчаса выборочно читал, распластав невольно руки по огромной плите-книге, следуя пальцами по узорам иероглифов — пытался найти какой-то ключ к происхождению и цели звездных каменщиков.

КОРТ*К ЛИГА MLV БЕТА ТРИАНГУЛИ 1723

ИЗАРИ* ЛИГА *VII БЕТА ТРИАНГУЛИ 1724

МАР-5-ГОУ ГАММА ГРУС 1959

ВЕН-7-Г0У ГАММА ГРУС 1960

ТЕТРАРК XII АЛЬФА ЛЕПОРИС 2095

С двадцати-тридцатилетними интервалами — что это? смена поколений? — династии повторялись: Цирарки, Минисы, Гоу… Записи до 1200 года н. э. были неразборчивыми; они составляли примерно половину всех записей. Поверхность мегалитов была почти целиком исписана, и вначале я предположил, что первые записи сделаны приблизительно две тысячи двести лет назад, то есть вскоре после рождения Христа. Однако частота внесения записей росла в геометрической прогрессии: в пятнадцатом веке — одна-две в год, к двадцатому веку — пять-шесть, а ближе к современности — от двадцати записей с дельты Аргус до тридцати пяти с альфы Лепорис.

Самая последняя запись располагалась в нижнем правом углу, в метре от основания:

ЦИРАРК CCCXXIV АЛЬФА ЛЕПОРИС 2218

Буквы были только что высечены, от силы день или даже всего несколько часов назад. Я бросил свое занятие, спрыгнул с плиты фундамента и стал изучать ковер пыли, надеясь обнаружить следы ног или машин, остатки лесов или инструментов.

Но чаша пустовала, сияя идеально ровной пыльной поверхностью; лишь от вездехода тянулась цепочка отпечатков, оставленных моими собственными ботинками.

Я ужасно вспотел; да и сторожевой термодатчик на запястье уже подавал сигналы, предупреждая: температура 85°, девяносто минут до полудня. Я переставил его на 110°, кинул последний взгляд на мегалиты и двинулся к вездеходу.

Волны раскаленного воздуха колыхались и мерцали у краев чаши, оранжевое небо воспаленно вздулось. Я торопливо шагал, намереваясь немедленно связаться с Майером. Если он не подтвердит мои слова, на Цересе сочтут подобное сообщение бредом сумасшедшего. Кроме того, я хотел, чтобы он захватил сюда кинокамеру; через полчаса мы могли бы проявить пленку и предъявить как неоспоримое доказательство дюжину фотографий.

А самое главное, мне просто не терпелось разделить с кем-то свое открытие. Частота записей и практически полное отсутствие свободного места — если только не использовались обратные стороны мегалитов, что казалось мне маловероятным, — свидетельствовали о приближении развязки, очевидно, той самой развязки, которую ждал Таллис. Сотни записей были сделаны за время его пребывания на Мураке; наблюдая целыми днями из обсерватории, он, должно быть, видел каждое приземление.

Когда я добрался до вездехода, на рации упорно пульсировал сигнал вызова. Я щелкнул тумблером, и в уши ворвался голос Майера:

— Куэйн? Где ты пропадал, черт побери? Я уже собрался поднимать тревогу!

Он находился в лагере геологов — решил, что у меня сломался вездеход, когда я не явился вовремя, и пошел на поиски.

Через полчаса я усадил его в машину, развернулся, взметая клубы пыли, и на полной скорости помчался назад. Майер всю дорогу допрашивал меня, но я молчал, ведя «крайслер» через озеро параллельно предыдущему следу. Температура поднялась уже выше 95°, пепельные холмы, казалось, надулись от злости.

В голове среди калейдоскопически мелькающих обрывков мыслей выделялась одна: скорее доставить Майера к мегалитам. Лишь когда вездеход пополз вверх по склону плато, я почувствовал первый леденящий укол страха и опасливо покосился на накренившееся небо. Едва мы успеем достигнуть чаши, как придется не меньше часа пережидать — вдвоем в тесной душной кабине, под оглушающий рев двигателя, с бесполезным слепым перископом… Прекрасная мишень.

Со дна котлована рвался к солнцу раскаленный воздух, и вся центральная часть плато мерцала и пульсировала. Я вел машину прямо туда. Майер застыл в своем кресле. В ста метрах от края чаши марево внезапно рассеялось, и стали видны верхушки мегалитов. Не успел я заглушить двигатель, как Майер выскочил из кабины. Крича что-то друг другу и хватаясь за ракетницы, мы побежали сквозь закипающий густой воздух к возвышавшимся в центре чаши мегалитам.

Я, наверное, не удивился бы, если бы нас встречали, но у плит никого не было. Я первым забрался на пятиугольное основание, глотая ртом расплавленное солнце, помог подняться Майеру и поволок его читать надписи, с гордостью показывая свою находку, включая и нетронутую плиту, зарезервированную для Земли.

Майер слушал, отходил в сторону, потрясенно смотрел на мегалиты.

— Куэйн, вот это да!.. — тихо бормотал он. — Может, это храм?

Я ходил за ним следом, вытирая пот с лица и прикрывая глаза от нестерпимого сияния, отражаемого поверхностями плит.

— Ты только погляди, Майер! Они прилетают сюда уже десять тысяч лет! Понимаешь, что это значит?

Майер робко протянул руку и коснулся одного из мегалитов.

— Аргив Лига XXV… Бета Три… — прочитал он. — Выходит, мы не одни? Боже всемогущий! Как, по-твоему, они выглядят?

— Какая разница? Они, наверное, сами создали плато, вырыли котлован и вырезали плиты из камня. Ты представляешь, какие для этого нужны инструменты?

Мы сжались в крошечной тени мегалита. Температура поднялась до 105° — сорок пять минут до полудня.

— Что же это? — спросил Майер. — Их кладбище?

— Вряд ли. Зачем тогда ставить памятник для Земли? Если они смогли выучить наш язык, то уже поняли, что это бессмысленный жест!.. Так или иначе, сложные погребальные обряды — верный признак упадка, а перед нами свидетельство обратного. Я уверен: они надеются, что в будущем и мы примем активное участие в записях.

— Да, но что происходит? Надо мыслить нестандартно… — Маейр, прищурившись, смотрел на мегалиты. — Это может быть все что угодно, от накладной этнологической экспедиции до списка гостей на вселенском званом вечере.

Вдруг Майер, заметив что-то, нахмурился и подбежал к плите, ощупывая ее руками и всматриваясь в зернистый материал.

— Что с тобой? — спросил я.

— Заткнись! — рявкнул он и попытался отковырнуть ногтем несколько крупинок. — Все это чушь, Куэйн, главное — плиты не из камня!

Майер вытащил из кармана складной нож и яростно начал скрести им мегалит, процарапав прямо через надписи длинную борозду. Я хотел было остановить его, но он меня оттолкнул и провел по царапине пальцем, собирая крошки.

— Ты знаешь, что это? Окись тантала! Чистейшая окись тантала, идущая на вес золота! Неудивительно, что мы здесь добываем так мало. Я-то не мог понять… Они, — он злобно указал пальцем на мегалиты, — просто выжали планету досуха, чтобы возвести эти чертовы штуковины!

Воздух накалился до 115° и стал желтеть. Мы уже не дышали, а лишь коротко судорожно всхлипывали.

— Давай вернемся в машину, — предложил я. Майер явно терял контроль над собой. Его широкие плечи сгорбились под тяжестью непреодолимого гнева, глаза слепо смотрели на гигантские плиты, лицо было искажено гнетущей жарой. Он походил на безмозглого недочеловека из коллекции галактического суперохотника.

Слова прямо-таки рвались из него, пока мы брели по пыли к вездеходу.

— Чего же ты хочешь? — заорал я. — Повалить плиты и пропустить их через рудодробилки?

Майер замер как вкопанный, голубая пыль буранчиком взвилась у его ног. Воздух гудел в расширившейся от жары чаше. Вездеход был всего метрах в пятидесяти от нас и манил раем прохладной кабины.

Майер медленно кивнул, не сводя с меня глаз.

— Это вполне осуществимо. Десять тонн взрывчатки — и от плит останутся лишь куски, с которыми справится любой трактор. Мы можем устроить склад в твоей обсерватории, а потом уже потихоньку переправлять их к обогатительным…

Я зашагал к вездеходу, качая головой и забыв убрать с лица застывшую улыбку. На Майера жара действовала явно возбуждающе, усиливая горечь накопившихся разочарований.

— Прекрасная идея. Свяжись с гаммой Грус — может, они дадут тебе право на разработку.

— Я серьезно, Куэйн! — крикнул он мне в спину. — За несколько лет мы разбогатеем!

— Ты спятил! — закричал я в ответ. — Солнце выжгло тебе мозги!

Я начал подниматься по склону. Ох и несладко будет провести час в крохотной кабине вдвоем с маньяком, готовым разорвать на части даже звезды. Мое внимание невольно привлекла рукоятка ракетницы, торчавшая из кобуры; увы, довольно слабое оружие.

Я добрался уже почти до самого края чаши, когда услышал сзади топот ног. Тяжелый удар по голове повалил меня наземь, но я успел вскочить, и мы сцепились, шатаясь как пьяные. Потом Майер вырвался и нанес правой рукой чудовищный удар мне прямо в лицо.

Я упал навзничь, оглушенный болью; мне казалось, что челюсть моя треснула и во всей левой половине черепа не осталось ни одной целой косточки. Но все же я приподнялся и увидел, что Майер вылез из котлована и бежит к вездеходу.

Теряя силы, я вытащил из кобуры ракетницу, передернул затвор и прицелился в Майера. Тот был метрах в тридцати от меня, у самого вездехода. Держа ракетницу обеими руками, я нажал на курок, как раз когда Майер открывал дверцу кабины. Он обернулся при звуке выстрела и замер, глядя на несущуюся к нему серебряную птицу.

Ракета ударила в кабину совсем рядом с ним и взорвалась с ослепительной вспышкой. Все заволокло сияющим облаком. Когда воздух очистился, стало видно, что кабина вездехода, капот и передняя панель охвачены пламенем и горят с громким потрескиванием. Из этого костра вдруг вынырнул Майер, закрыв лицо руками. Он добежал до края чаши, споткнулся, упал и покатился вниз, еще метров двадцать, пока не застыл бесформенной грудой дымящегося тряпья.

Я тупо посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать; температура достигла 130°. Я заставил себя медленно двинуться к вездеходу, не зная, хватит ли сил. Голова гудела и раскалывалась, будто там бушевал вулкан.

В трех метрах от края чаши я увидал, что лобовое стекло «крайслера» расплавилось и крупными густыми каплями стекает по приборной панели.

Я выронил ракетницу и повернулся к вездеходу спиной. До полудня оставалось пять минут. Небо источало огненный дождь, жаркие струи падали на дно котлована и вновь поднимались восходящим потоком. Ослепительная пелена скрывала мегалиты, но я слепо шел вперед в отчаянной надежде обрести среди них спасение.

Солнце прямо над моей головой чудовищно разбухло, заполнив все небо. Тысячи огненных рек струились по его поверхности. В воздухе стоял адский гул, перекрываемый тяжелыми монотонными ударами, будто все вулканы в каменных джунглях вновь ожили. Словно во сне, я тупо шел вперед, шаркая ногами, закрыв глаза, чтобы хоть как-то отгородиться от этого пылающего горнила. Потом вдруг осознал, что сижу на дне чаши, которая с каким-то визгом вращается вокруг своей оси…

Странные видения возникли в моем воспаленном мозгу.

Целую вечность кружил я невесомо в бурных водоворотах, падал в бездну, боролся с потоками, корчился в распадающейся материи континуума — бесплотный дух, бегущий от космического Сейчас. Затем миллионы ярких точек пронзили тьму надо мной, осветив бесконечные пути пространства и времени, уходящие среди звезд к краям галактики. Размеры моего «я» сжались до метафизической проекции астрального нуля, меня влекло к звездам. Вокруг взрывались и раскалывались островки света. Я миновал Альдебаран, пронесся над Бетельгейзе и Вегой и, наконец, остановился в сотне световых лет от короны Канопуса.

Перемещались эпохи. Время накапливалось и, вздыбившись, сталкивалось гигантскими фронтами изуродованных вселенных. Передо мной неожиданно разверзлись бесконечные миры будущего — десять тысяч лет, сто тысяч лет, неисчислимые эпохи проносились в единый миг, радужная череда звезд и туманностей, пронизанная слепящими траекториями полетов и исследований.

Я вступил в поток времени.

1 000 000 мегалет. Я вижу Млечный Путь — вращающуюся карусель огня — и далеких потомков землян, бесчисленные расы, населяющие каждую звездную систему в галактике. И за исключением редких темных пятен — постоянно мерцающее поле света, бескрайний фосфоресцирующий океан, насыщенный трассами электромагнитных сообщений.

Чтобы преодолеть космические бездны, потомки землян замедляют свое физиологическое время сперва в десять, потом в сто раз, тем самым ускорив бег звездного и галактического времени. Пространство оживает роями комет и метеоров, созвездия снимаются с мест и плывут к далекой цели — проявляется неспешное, величественное вращение самой Вселенной.

10 000 000 мегалет. Млечный Путь начинает распадаться, таять, и его покидают. Чтобы достичь иных галактик, потомки землян замедляют свое временное восприятие в десять тысяч раз, и таким образом на межгалактический контакт друг с другом требуется — в их восприятии — всего несколько лет. Уходя все дальше в глубокий космос, они стали создавать электронные банки памяти, которые хранили информацию об атомарной и молекулярной структуре их тел, передавали ее со скоростью света и затем восстанавливали себя во плоти и крови.

100 000 000 мегалет. Потомки землян занимают все соседние галактики, тысячи далеких туманностей. Их временное восприятие замедляется в миллион раз, а сами они становятся единственной постоянной структурой вечно изменяющегося мира. За один миг их жизни появлялись и исчезали звезды, а Вселенная по-прежнему сияла и переливалась мириадами ярких точек возникающих и исчезающих созвездий.

Теперь они, наконец, отринули свою материальную оболочку и превратились в светящиеся магнитные поля — первичный энергетический субстрат Вселенной, — в сложнейшие многомерные комплексы, сотканные из бесчисленных импульсов информации, переносящей через пространство саму жизнь.

Они взнуздали целые галактики, чтобы обеспечить энергией эти магнитные поля, и оседлали взрывные волны, образующиеся при гибели звезд, на своем пути к пределам Вселенной.

1 000 000 000 мегалет. Они уже начинают сами определять форму и размеры Вселенной. Преодолевая гигантские расстояния, потомки землян замедляют восприятие времени до одной стомиллионной прежнего уровня. Великие галактики и спиральные туманности, казавшиеся вечными, теперь существуют лишь краткий миг и более невидимы. Пространство заполняется некоей сущностью, способной создавать и воспринимать идеи, своего рода гигантским струнным инструментом, проявляющим себя лишь в волновой форме.

Вселенная медленно пульсирует, то расширяясь, то сужаясь, и в такт этому пульсируют силовые поля идеетворной сущности, постепенно увеличиваясь в размерах, словно эмбрион во чреве космоса, дитя, которое вскоре заполнит и поглотит взрастившее его чрево.

10 000 000 000 мегалет. Идеетворная сущность уже поглотила весь космос, изменив собственные динамические пространственные и временные координаты. Она поглотила первичные временные и энергетические поля. Стремясь к тому, чтобы окончательно заполнить Пространство, идеетворная сущность вновь уменьшает свое восприятие времени до 0,00000… n-й степени прежнего уровня.

Наконец она достигает крайних пределов Пространства и Времени, вечности и безграничности, и застывает на абсолютном нуле. И взрывается в чудовищном катаклизме, не в состоянии более питать самое себя. Огромные энергетические поля начинают сворачиваться, вся система извивается и бьется в смертной агонии, извергая колоссальные потоки энергии. Вновь возникает время.

Из этого хаоса формируются первые протогалактические поля, потом появляются галактики и туманности, звезды и планетные системы. В первичных морях на основе углерода зарождаются первые формы жизни.

Цикл повторяется…

Звезды плыли, складываясь в очертания десятков разных созвездий. Ослепительными дугами пронзили тьму вспышки Новых, высвечивая знакомый профиль Млечного Пути: Орион, Волосы Вероники, Лебедь.

Опустив взгляд со штормового неба, я увидел пять мегалитов. Я вновь был на Мураке. Чашу вокруг наполняло великое стечение молчаливых фигур, выстроившихся на затемненных склонах, плечом к плечу в бесконечных рядах, будто зрители на призрачной арене.

Где-то рядом со мной зазвучал голос; казалось, он поведал мне все о том космическом действе, свидетелем коего я явился.

Перед тем как вынырнуть из омута этих видений, я в последний раз попытался задать вопрос, давно формировавшийся у меня в голове, но голос ответил прежде, чем я заговорил. А усыпанное звездами небо, мегалиты, толпы зрителей поплыли и стали бледнеть, уносясь в сон.

— Между тем мы ждем у порога Пространства и Времени, празднуя родство и идентичность частичек наших тел с солнцем и звездами, нашей быстротечной жизни с огромным периодом существования галактик, с всеобщим объединяющим временем космоса…

Я очнулся, лежа лицом вниз на прохладном вечернем песке. Котлован заполняли тени, ветры обдували мою спину освежающими струями. Со дна чаши в прозрачный голубой воздух, будто разрезанные надвое тенью от заходящего солнца, поднимались мегалиты. Сперва я просто лежал, пробуя шевелить руками и ногами, но через несколько минут заставил себя подняться и оглядел окрестные склоны, не в силах забыть о безумных картинах, все еще живо стоящих перед глазами.

Огромные толпы, наполнявшие котлован, видение космического цикла, голос собеседника — все это еще было для меня реальностью, будто я только что вышел из параллельного мира, вход в который находился где-то рядом в воздухе.

Но не плод ли это воспаленного сознания, не бредовые ли галлюцинации человека, спасенного лишь каким-то термодинамическим фокусом строения чаши?

Я поднес к глазам термодатчик и проверил экстремальные показания. Максимум: 162°. И все же я жив! Я чувствовал себя полным сил, отдохнувшим, почти помолодевшим. Мои руки и лицо не были обожжены — хотя при температуре выше 160° плоть должна свариться на костях, а кожа обуглиться.

У края чаши я заметил вездеход и побежал к нему, только сейчас вспомнив про гибель Майера. Я ощупал свои скулы, потрогал челюсть. К моему удивлению, сильнейшие удары не оставили даже синяка.

Тело Майера исчезло! От вездехода к мегалитам вела одна-единственная цепочка следов, а в остальном ковер голубой пыли был не тронут. Никаких признаков нашей схватки, никаких признаков пребывания Майера.

Я быстро взобрался наверх и подошел к вездеходу, заглянул между гусеницами под дно машины, открыл дверцу кабины.

Лобовое стекло было цело. Капот не почернел, ни одной лишней царапины на краске… Я упал на колени, тщетно стараясь найти хоть пепел от вспышки магния. Из кобуры торчала рукоятка ракетницы с неизрасходованным патроном в стволе.

Я оставил «крайслер» и побежал на дно чаши к мегалитам. Наверное, с час я бродил среди плит, пытаясь разрешить бесчисленные мучившие меня загадки.

К пятой плите я подошел в последнюю очередь. И прежде всего посмотрел на верхний левый угол — интересно, удостоился бы я чести быть первым занесенным в список, если бы погиб этим полуднем?

В строчку букв уже заползли тени.

Я отступил назад и задрал голову. Сперва шли символы четырех неизвестных языков, а потом гордо под звездами сияло:

ЧАРЛЗ ФОСТЕР НЕЛЬСОН ЗЕМЛЯ 2217

«Скажите, Куэйн, где бы вы хотели быть, когда наступит конец света?»

За семь лет, которые минули с тех пор, как Таллис задал мне этот вопрос, я вспоминал его тысячи раз. Почему-то именно он казался ключом ко всем необычайным событиям, происшедшим на Мураке, к их значению для людей Земли. (На мой взгляд, удовлетворительный ответ содержит приемлемое изложение философии и верований человека, достаточный заряд того морального долга, в котором мы находимся по отношению к самим себе и Вселенной.)

Нет, дело не в том, что близится «конец света». Смысл иной: «свет» умирал и рождался вновь бесчисленное множество раз, и вопрос лишь в том, что нам делать с самими собой между этими смертями и рождениями? Четыре звездных народа, построивших мегалиты, решили прийти на Мурак. Чего именно они ждут здесь, не могу точно сказать. Космического спасителя, возможно, первого проявления идеетворной сущности? Если вспомнить, что Таллис считал два миллиона лет сроком появления жизни на Мураке, то, может быть, именно здесь зародится новый космический цикл, а мы станем первыми зрителями космического спектакля: теми пятью королями, что присутствуют при появлении на свет суперрасы, которая вскоре далеко нас превзойдет.

В том, что здесь есть другие существа, невидимые и поддерживаемые сверхъестественными силами, я не сомневаюсь. Не говоря уже о том, что сам я не смог бы пережить муракский полдень, я, безусловно, не трогал тела своего спутника и не представлял все дело так, будто Майера убило током в обсерватории. И я просто не в состоянии выдумать то, что узнал о смене космических циклов.

Похоже, геологи случайно наткнулись на Место Ожидания, как-то разгадали значение мегалитов и посвятили в свое открытие Таллиса. Может быть, они не сошлись во взглядах, как мы с Майером, и Нельсону пришлось убить компаньона, чтобы умереть самому годом позже на своем посту.

И я, подобно Таллису, буду ждать, если понадобится, пятнадцать лет. Раз в неделю я езжу к Месту Ожидания, а остальное время наблюдаю за ним из обсерватории. Пока я не видел ничего, хотя на плитах появилось еще две или три сотни имен. Тем не менее я уверен: то, чего мы ждем, скоро свершится. В минуты усталости или нетерпения я уговариваю себя — они прилетают на Myрак и ждут здесь, поколение за поколением, уже десять тысяч лет.

Что бы там ни было, ждать, конечно же, стоит.

Перевод В. Баканова