Утонувший великан

Сторожевые башни

На следующий день в сторожевых башнях неизвестно почему поднялась суматоха. Замечено это было утром, а ближе к полудню, когда Рентелл вышел из гостиницы, чтобы повидаться с миссис Осмонд, непонятная деятельность была в разгаре. По обеим сторонам улицы люди стояли у открытых окон и на балконах, взволнованно перешептывались и показывали на небо.

Обычно Рентелл старался не обращать внимания на сторожевые башни — у него вызывали возмущение любые разговоры о них, — но сейчас, укрывшись в тени стоявшего в начале улицы дома, он принялся рассматривать ближайшую. Она как бы парила метрах в шести над Публичной библиотекой. Впечатление было такое, что застекленное помещение в нижнем ярусе полно наблюдателей — они возились, как показалось Рентеллу, вокруг полусобранного огромного оптического механизма, то закрывая, то открывая при этом окна. Рентелл посмотрел по сторонам — башни, отстоящие друг от друга метров на сто, как бы заполняли собой небо. Во всех, судя по вспышкам света, возникавшим, когда на открываемое окно падал солнечный луч, кипела аналогичная деятельность.

Старик в потрепанном черном костюме и рубашке апаш, обычно слонявшийся около библиотеки, пересек улицу, подошел к Рентеллу и встал рядом с ним в тени.

— Не иначе как они что‑то там затевают. — Он приложил ладони козырьком к глазам, озабоченно глядя на сторожевые башни. — Никогда раньше такого не видел.

Рентелл внимательно посмотрел на него. Как бы ни был старик встревожен, все же он явно испытывал облегчение при виде начавшейся в башнях суеты.

— Я бы не стал беспокоиться попусту, — заметил Рентелл. — Хорошо, что там вообще хоть что‑то происходит.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал прочь. Через десять минут он дошел до улицы, где жила миссис Осмонд, и все это время упорно не поднимал глаз от мостовой и не глядел на редких прохожих. Над улицей, прямо по центру, нависали четыре сторожевые башни. Примерно из половины домов уже выехали их обитатели, и нежилые здания постепенно, но неотвратимо ветшали. Обычно во время прогулки Рентелл внимательно рассматривал каждый частный дом, прикидывая, не снять ли ему его и не переехать ли из гостиницы, но сейчас движение в сторожевых башнях вызывало у него беспокойство, какого раньше он и предположить не мог, а посему на этот раз мысли его были далеки от жилищного вопроса.

Дом миссис Осмонд находился в глубине квартала, распахнутые ворота покачивались на ржавых петлях. Рентелл, помедлив у росшего рядом с тротуаром платана, решительно пересек садик и быстро вошел в дом.

В это время дня миссис Осмонд обычно загорала на веранде, но сегодня она сидела в гостиной. Когда Рентелл вошел, она разбирала старые бумаги, которыми был набит небольшой чемоданчик.

Рентелл даже не обнял ее и сразу подошел к окну. Шторы были приспущены, и он их поднял. Метрах в тридцати возвышалась сторожевая башня, нависая над опустевшими домами. Наискосок за горизонт уходили рядами башни, полускрытые яркой пеленой.

— Ты считаешь, что тебе обязательно надо было приходить? — беспокойно осведомилась миссис Осмонд.

— Почему бы и нет? — спросил Рентелл. Он рассматривал башни, засунув руки в карманы.

— Но если они станут следить за нами, то заметят, что ты ходишь ко мне.

— На твоем месте я бы меньше верил разным слухам, — спокойно ответил Рентелл.

— Что же тогда все это значит?

— Не имею ни малейшего представления. Их поступки могут быть в той же степени случайны и бессмысленны, как и наши. Возможно, они и в самом деле собираются установить за нами надзор. Но какое имеет значение, если они только смотрят?

— В таком случае тебе вообще не нужно больше приходить! — воскликнула миссис Осмонд.

— Но почему? Не думаю, что они могут видеть сквозь стены.

— Не так уж они глупы, — бросила миссис Осмонд. — Они скоро сообразят, что к чему, если уже не сообразили.

Рентелл отвел взгляд от башни и терпеливо посмотрел на миссис Осмонд.

— Дорогая, в твоем доме нет подслушивающей аппаратуры. Потому им неизвестно, чем мы занимаемся: теологической беседой или обсуждением эндокринной системы ленточного червя.

— Только не ты, Чарлз, — захихикала миссис Осмонд. — Только уж не ты. — Явно довольная своим ответом, она смягчилась и взяла сигарету из шкатулки на столе.

— Возможно, они меня не знают, — сухо произнес Рентелл. — Более того, я совершенно уверен, что не знают. Если бы знали, то не думаю, что я еще находился бы здесь.

Он почувствовал, что начал сутулиться, — верный признак волнения.

— Будут сегодня в школе занятия? — спросила миссис Осмонд, когда он уселся на диване в своей любимой позе, вытянув длинные ноги.

— Трудно сказать, — пожал плечами Рентелл. — Хэнсон утром пошел в Таун‑холл, но там, как всегда, ничего не знают.

Он расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана старый, аккуратно свернутый женский журнал.

— Чарлз! — воскликнула миссис Осмонд. — Где ты его достал?

— Дала Джорджина Симоне, — ответил Рентелл. С дивана можно было видеть сторожевую башню. — У нее полным‑полно таких журналов.

Он встал, подошел к окну и задернул шторы.

— Чарлз, не надо! Я же ничего не вижу.

— Потом посмотришь, — ответил Рентелл, опять устраиваясь на диване. — На концерт сегодня идешь?

— Разве его не отменили? — спросила миссис Осмонд, неохотно откладывая журнал.

— Конечно, нет.

— Мне что‑то не хочется, Чарлз. — Миссис Осмонд нахмурилась. — А что за пластинки собирается проигрывать Хэнсон?

— Чайковский и Григ. — Рентелл старался заинтересовать ее. — Ты должна пойти. Мы же не можем целыми днями сидеть дома, плесневея от скуки.

— Я все понимаю, — протянула миссис Осмонд капризно. — Но у меня нет настроения. Давай сегодня не пойдем. Да и пластинки мне надоели — я их столько раз слышала.

— Мне они тоже надоели. Но, по крайней мере, это хоть какая‑то деятельность. — Он обнял миссис Осмонд и начал играть завитком волос за ухом, позванивая ее большими блестящими серьгами. Когда он положил руку ей на колено, миссис Осмонд встала и отошла, поправляя юбку.

— Джулия, да что с тобой? — раздраженно спросил Рентелл. — У тебя голова болит?

Мисс Осмонд стояла у окна, глядя на сторожевые башни.

— Как ты думаешь, они выйдут оттуда?

— Разумеется, нет! — бросил Рентелл. — С чего ты взяла?

Внезапно он почувствовал, что злится и ему все больше хочется скорей уйти из этой тесной и пыльной комнаты.

Он встал и застегнул куртку:

— Встретимся сегодня в Институте, Джулия. Начало концерта в три.

Миссис Осмонд рассеянно кивнула, открыла дверь и мелкими шажками вышла на веранду, не задумываясь, что ее видно с башен, с отрешенным выражением молящейся монахини на лице.

Как Рентелл и предполагал, на следующий день занятия в школе были отменены. Послонявшись после завтрака по гостинице, он с Хэнсоном пошел в Таун‑холл. Единственный чиновник, которого им удалось отыскать, ничего не знал.

— До сих пор мы не получили никаких распоряжений, — объяснил он. — Но можете быть спокойны: как только что‑то прояснится, вам сразу сообщат. Правда, насколько я слышал, произойдет это не скоро.

— Таково решение школьного комитета? — спросил Рентелл. — Или это очередная блистательная импровизация секретаря муниципального Совета?

— Школьный комитет больше не функционирует, — сказал чиновник. — А секретаря, боюсь, сегодня нет на месте. — Прежде чем Рентелл смог что‑либо вставить, он добавил: — Жалованье вам, конечно, будет продолжать идти. Если хотите, на обратном пути можете заглянуть в финансовый отдел.

Выйдя из Таун‑холла, Рентелл и Хэнсон решили выпить кофе. Найдя открытое кафе, они уселись под тентом, поглядывая на сторожевые башни, нависшие над крышами. Деятельность в башнях по сравнению с вчерашним днем существенно уменьшилась. Ближайшая башня находилась в пятнадцати метрах от них, прямо над пустым зданием конторы на противоположной стороне улицы. Окна в наблюдательном ярусе оставались закрытыми, но Рентелл заметил за стеклом мелькавшую время от времени тень.

Наконец к ним подошла официантка, и Рентелл заказал кофе.

— Я соскучился по урокам, — заметил Хэнсон. — Безделье все же ощутимо утомляет.

— Это точно, — согласился Рентелл, — остается только зазвать кого‑нибудь в школу. Жаль, что вчерашний концерт не удался.

Хэнсон пожал плечами:

— Может быть, в следующий раз смогу достать новые пластинки. Кстати, Джулия вчера прекрасно выглядела.

Рентелл легким поклоном поблагодарил за комплимент и сказал:

— Надо бы чаще выводить ее в свет.

— Полагаешь, это разумно?

— Что за странный вопрос?

— Ну, знаешь ли, только не в нынешней ситуации, — Хэнсон кивнул на сторожевые башни.

— Не понимаю, при чем здесь это, — отрезал Рентелл. Он терпеть не мог обсуждать свою или чужую личную жизнь и только собрался переменить тему, как Хэнсон перевел разговор в неожиданное русло:

— Может, и ни при чем, но как будто на последнем заседании Совета о тебе упоминали. Кое‑кто весьма неодобрительно отзывался о ваших отношениях с миссис Осмонд. — Хэнсон улыбнулся помрачневшему Рентеллу. — Понятно, что ими движет зависть, и ничего больше, но твое поведение действительно многих раздражает.

Сохраняя самообладание, Рентелл отодвинул чашку:

— Не скажешь ли ты мне, какое их собачье дело?

Хэнсон хохотнул:

— Ясно, что никакого. А поскольку у них в руках власть, то я бы советовал тебе не отмахиваться от подобных указаний. — При этих словах Рентелл фыркнул, но Хэнсон невозмутимо продолжал: — Между прочим, через несколько дней ты можешь получить официальное уведомление.

— Что?! — Рентелл взорвался было и тут же взял себя в руки. — Ты это серьезно? — И когда Хэнсон кивнул, он зло засмеялся. — Какие идиоты! Не знаю, почему только мы их терпим. Иногда их глупость меня просто поражает.

— Я бы на твоем месте воздержался от таких замечаний, — заметил Хэнсон. — Я позицию Совета понимаю. Памятуя, что суета в сторожевых башнях началась вчера, Совет, скорее всего, полагает, что нам не следует делать ничего, что могло бы их озлобить. Кто знает, но Совет, возможно, действует в соответствии с их официальным распоряжением.

Рентелл с презрением взглянул на Хэнсона:

— Ты в самом деле веришь, будто Совет как‑то связан с башнями? Быть может, простаки и поверят в такую чушь, но, Бога ради, избавь от нее меня. — Он внимательно посмотрел на Хэнсона, прикидывая, кто же мог снабдить его такой информацией. Топорность методов Совета вызывала раздражение. — Впрочем, спасибо, что предупредил. Очевидно, когда мы с Джулией завтра пойдем в кино, публика в зале будет страшно смущена.

Хэнсон покачал головой:

— Нет. В свете вчерашних событий любые зрелищные мероприятия отменены.

— Но почему? Неужели они не понимают, что сейчас нам необходима любая социальная деятельность? Люди попрятались по домам, как перепуганные привидения. Надо вытащить их оттуда, объединить вокруг чего‑нибудь. — Рентелл задумчиво посмотрел на сторожевую башню на противоположной стороне улицы, за матовыми стеклами наблюдательных окон мелькали тени. — Надо что‑то устроить, скажем, праздник на открытом воздухе. Только вот кто возьмет на себя организацию?

Хэнсон отодвинул стул.

— Осторожнее, Чарлз. Неизвестно, как отнесется Совет к таким затеям.

— Уверен, что плохо.

После ухода Хэнсона Рентелл с полчаса сидел за столиком, рассеянно поигрывая пустой кофейной чашкой и глядя на редких прохожих. В кафе больше никто не заходил, и он был счастлив, что может побыть в одиночестве, которое с ним разделяли сторожевые башни, тянувшиеся рядами над крышами.

За исключением миссис Осмонд, у Рентелла практически не было близких друзей. Его острый ум и нетерпимость к пошлости существенно затрудняли для многих общение с ним. Определенность, отстраненность, не выпячиваемое, но легко ощущаемое превосходство держали людей на расстоянии от Рентелла, хотя многие считали его про себя всего лишь жалким школьным учителем. В гостинице он редко вступал с кем‑либо в разговоры. Вообще между собой ее постояльцы общались мало; в гостиной и столовой они сидели, погрузившись в старые газеты и журналы, время от времени негромко переговариваясь. Единственное, что могло стать предметом общей беседы, — это проявление активности в сторожевых башнях, но в таких случаях Рентелл неизменно хранил молчание.

Когда он уже собрался уходить из кафе, на улице показалась коренастая фигура. Рентелл узнал этого человека и хотел было отвернуться, чтобы не здороваться с ним, но что‑то в облике прохожего приковывало к себе внимание. Дородный, с выпяченной челюстью, этот человек шел вольно, вразвалку, распахнутое двубортное клетчатое палы о обнажало широкую грудь. Это был Виктор Бордмен, владелец местной киношки, в прошлом бутлегер, а вообще‑то сутенер.

Рентелл не был знаком с ним, но чувствовал, что Бордмен, как и он сам, отмечен клеймом неодобрения Совета. Хэнсон рассказывал, что Совет как‑то поймал Бордмена на противозаконной деятельности (в результате чего тот понес ощутимые убытки), но выражение неизменного самодовольства и презрения ко всему миру на лице бывшего бутлегера, казалось, опровергало это.

Когда они с Бордменом встретились взглядами, физиономия толстяка расплылась в хитрой ухмылке. Ухмылка была явно предназначена Рентеллу и явно намекала на некое событие, о котором тот еще не знал, — по‑видимому, на его предстоящее столкновение с Советом. Очевидно, Бордмен ожидал, что Рентелл безропотно сдастся Совету. Раздосадованный, Рентелл отвернулся и, бросив взгляд через плечо, увидел, как Бордмен расслабленной походкой побрел дальше по улице.

На следующий день активность в сторожевых башнях полностью прекратилась. Голубая дымка, из которой они вырастали, стала ярче, чем на протяжении нескольких предыдущих месяцев, сам воздух на улицах, казалось, искрился светом, отражавшимся от наблюдательных окон. В башнях не ощущалось ни малейшего движения, и небо, пронизанное их бесчисленными рядами, приобрело устойчивую однородность, предвещавшую длительное затишье. Тем не менее Рентелл обнаружил, что нервничает как‑то больше, чем раньше. Занятия в школе еще не начались, но ему почему‑то совсем не хотелось хотя бы зайти к миссис Осмонд, и он решил после завтрака вообще не выходить из дома, словно чувствуя себя в чем‑то виноватым.

Нескончаемые ряды тянущихся до горизонта сторожевых башен напоминали ему, что он скоро мог получить «уведомление» Совета, — не случайно Хэнсон упомянул об этом; и не случайно, что Совет становился обычно наиболее деятелен в укреплении своей позиции, издавая бесчисленные мелочные инструкции и дополнения к ним именно во время каникул.

Рентелл с удовольствием публично оспорил бы полномочия Совета по некоторым формальным вопросам, не имеющим отношения непосредственно к нему самому, — например, по поводу законности постановления, запрещающего собрания на улицах, но даже сама мысль о суете, неминуемой при сборе сторонников, чрезвычайно угнетала его. Хотя никто из жителей города не выступал против Совета, однако большинство несомненно испытало бы тайную радость, узнав о его падении; к сожалению, для создания оппозиции не было подходящего центра. В случае с Рентеллом дело было даже не столько во всеобщем страхе перед Советом и его возможным контактом со сторожевыми башнями — просто вообще кто‑либо вряд ли стал бы защищать права Рентелла, в частности — на неприкосновенность его личной жизни.

Как ни странно, но сама миссис Осмонд, казалось, даже не подозревала о том, что происходит в городе. Когда Рентелл зашел навестить ее во второй половине дня, она сделала уборку и находилась в прекрасном расположении духа.

— Чарлз, что с тобой? — упрекнула она, когда он тяжело опустился в кресло. — Ты серьезен, как курица на яйцах.

— Что‑то я устал сегодня. Вероятно, из‑за жары. — Когда она села на подлокотник кресла, он вяло положил руку на ее бедро, словно пытаясь этим жестом помочь себе. — Похоже, в последнее время Совет стал для меня навязчивой идеей. Я чувствую какую‑то неуверенность, надо бы выбраться из этого…

Миссис Осмонд погладила его по голове:

— Единственное, что тебе надо, Чарлз, так это немного материнской любви. Ты ведь так одинок в своей гостинице, среди старичья. Почему бы тебе не снять дом на нашей улице? Я бы тогда могла присматривать за тобой.

Рентелл насмешливо взглянул на нее.

— А может быть, я перееду прямо к тебе? — спросил он, но миссис Осмонд презрительно фыркнула и отошла к окну.

Она взглянула на ближайшую башню.

— О чем, по‑твоему, они там думают?

Рентелл небрежно щелкнул пальцами:

— Возможно, они не думают ни о чем. Иногда мне кажется, что там вообще никого нет, а эти движения за стеклами — просто оптические иллюзии. Хотя окна как будто открываются, никто никогда не видел ни одного обитателя. Так что башни могут быть просто‑напросто заброшенным зоопарком.

Миссис Осмонд посмотрела на него с горестным изумлением:

— Что за странные метафоры ты выбираешь, Чарлз. Я часто удивляюсь, почему ты не такой, как все, — я бы, например, ни за что не осмелилась сказать то, что говоришь ты. В том случае, если… — Она замолчала, невольно бросив взгляд на сторожевую башню.

Рентелл лениво спросил:

— В каком «том случае»?

— Ну, когда… — раздраженно начала она снова. — Перестань, Чарлз, неужто тебе никогда не становится страшно при мысли об этих башнях, нависающих над нами?

Рентелл медленно повернул голову и взглянул в окно. Однажды он попытался сосчитать сторожевые башни, но сбился и бросил.

— Да, я боюсь их, как Хэнсон, как старики в гостинице, как и все в городе. Но вовсе не так, как мальчишки в школе боятся меня, учителя.

Миссис Осмонд кивнула, неверно истолковав его последнее замечание.

— Дети очень восприимчивы, Чарлз, они чувствуют, что тебе нет до них никакого дела. К сожалению, они еще малы и не понимают, что же происходит в городе.

Она поежилась, закутываясь в кофту:

— Ты знаешь, в те дни, когда они там в башнях за окнами суетятся, я вся разбитая, это ужасно. Я чувствую такую апатию, не в состоянии ничего делать, просто сижу и тупо смотрю в стену. Возможно, я более восприимчива к их… их излучению, чем большинство людей.

Рентелл улыбнулся:

— Возможно. Не позволяй, однако, чтобы они портили тебе настроение. Когда они в следующий раз начнут там возиться, попробуй не поддаваться: надень карнавальную шляпу и потанцуй.

— Что? Господи, Чарлз, ну почему ты всегда иронизируешь?

— Я говорю сейчас совершенно серьезно. Неужели ты веришь всем этим слухам о башнях?

Миссис Осмонд печально покачала головой:

— Переменишься ли ты когда‑нибудь… Ты уже уходишь?

Рентелл помедлил у окна.

— Пойду домой, отдохну. Кстати, ты знакома с Виктором Бордменом?

— Когда‑то была. А почему ты спрашиваешь?

— Сад рядом с кинотеатром около автомобильной стоянки принадлежит ему?

— Кажется, да. — Миссис Осмонд засмеялась. — Ты решил заняться садоводством?

— В некотором роде. — Помахав на прощанье, Рентелл вышел.

Он решил начать с доктора Клифтона, живущего этажом ниже, прямо под ним. Клифтон был хирургом, но служебные обязанности отнимали у него не более часа в день — в городе болели и умирали редко. Однако доктор, несмотря на опасность утонуть в болоте провинциальной скуки, оказался человеком достаточно деятельным и обзавелся хобби. В комнате он устроил небольшой вольер, где держал дюжину канареек, с которыми проводил почти все свободное время. Его суховатая манера была неприятна Рентеллу, но он уважал доктора за то, что тот не поддался апатии, подобно всем окружающим.

Клифтон внимательно выслушал его.

— Я согласен с вами: что‑то в этом роде сделать необходимо. Мысль хорошая, Рентелл, и, реализовав ее соответствующим образом, можно действительно встряхнуть людей.

— Все упирается, доктор, в организационную сторону дела. Ведь единственное подходящее место — Таун‑холл.

Клифтон кивнул:

— Да, тут‑то и возникает главная сложность. Боюсь, что я вряд ли могу быть вам полезным — у меня нет выхода на Совет. Разумеется, вам надо заручиться их разрешением. Но думаю, вы вряд ли его получите — они неизменные противники любых радикальных перемен и сейчас тоже предпочтут сохранить статус‑кво.

Рентелл кивнул, добавив словно невзначай:

— Одно их заботит: как бы сохранить власть. Временами такая политика Совета меня просто бесит.

Клифтон коротко глянул на него и отвернулся.

— Да вы просто революционный агитатор, Рентелл, — спокойно сказал он, поглаживая пальцем клюв одной из канареек. Провожать Рентелла до дверей он демонстративно не стал.

Вычеркнув мысленно доктора из своего списка, Рентелл поднялся к себе. Обдумывая следующий ход, он несколько минут ходил по узкому выцветшему линялому ковру, затем спустился на цокольный этаж поговорить с управляющим Малвени.

— Я пока только навожу справки. За разрешением я еще не обращался, но доктор Клифтон полагает, что сама идея превосходна и нет сомнения, что мы получим его. Как вы отнесетесь к тому, чтобы взять на себя заботу о праздничном столе?

Изжелта‑бледная физиономия Малвени выразила сомнение.

— За мной дело не станет. Я, разумеется, согласен; но насколько серьезна ваша затея? Вы полагаете, что получите разрешение? Ошибаетесь, мистер Рентелл. Совет вряд ли вас поддержит. Они даже кино закрыли, а вы к ним с предложением провести праздник на открытом воздухе.

— Я так не думаю, не скажите, вас‑то моя идея привлекает?

Малвени покачал головой, явно желая прекратить разговор.

— Получите разрешение, мистер Рентелл, тогда посмотрим.

Стараясь не сорваться, Рентелл спросил:

— А так ли уж необходимо разрешение Совета? Неужели мы не можем обойтись без него?

Малвени склонился над своими бумагами, давая понять, что беседа окончена.

— Не ослабляйте усилий, мистер Рентелл, ваша идея замечательна.

В течение нескольких следующих дней Рентелл сумел переговорить с полудюжиной людей. В основном он встречал отрицательное отношение, но вскоре, как и предполагал, ощутил сначала неявный, а потом все более отчетливый интерес. Как только он появлялся в столовой, разговоры стихали, и обслуживали его быстрее остальных. Хэнсон по утрам перестал ходить с ним в кафе, а однажды Рентелл видел его погруженным в беседу с секретарем городского суда, молодым человеком по имени Барнс. Он‑то, решил Рентелл, и есть источник информации Хэнсона.

Тем временем активность в сторожевых башнях не возобновлялась. Бесконечные ряды башен все так же висели в небе, наблюдательные окна оставались закрытыми, и жители городка мало‑помалу возвращались к всегдашнему ничегонеделанью, бесцельно слоняясь по улицам. После того как Рентелл решил придерживаться определенного курса действий, он ощутил, что к нему возвращается уверенность.

Выждав неделю, он позвонил Виктору Бордмену. Бутлегер принял его в своей конторе, расположенной над кинотеатром, встретив посетителя кривой улыбкой.

— Признаться, мистер Рентелл, я был удивлен, услышав, что вы решили обратиться к индустрии развлечений. Причем рассчитанных не на самый тонкий вкус.

— Я хочу устроить праздник на открытом воздухе, — поправил его Рентелл. Сев в предложенное Бордменом кресло, он оказался лицом к окну — старая уловка, подумал Рентелл. Из окна открывался вид на сторожевую башню, нависшую над крышей соседнего мебельного магазина. Башня загораживала полнеба. Металлические листы ее обшивки были соединены с помощью неизвестной Рентеллу технологии, не похожей ни на сварку, ни на клепку, отчего башня выглядела как цельнолитая. Рентелл переставил кресло так, чтобы оказаться к окну спиной.

— Школа все еще закрыта, поэтому я подумал, не смогу ли я быть полезным на каком‑то ином поприще. Надо же оправдать получаемое жалованье. Я обращаюсь за помощью к вам потому, что у вас богатый опыт.

— Да, опыт у меня богатый, мистер Рентелл. И в самых разных областях. Как я понимаю, вы, состоя на службе у Совета, получили от него разрешение?

Рентелл ушел от прямого ответа:

— Мы с вами, мистер Бордмен, понимаем, что Совет — консервативная организация. Потому сейчас я выступаю только от себя лично, а в Совет обращусь позже, когда смогу представить конкретный план.

Бордмен глубокомысленно кивнул:

— Это разумно, мистер Рентелл. А в чем конкретно, по‑вашему, могла бы выразиться моя помощь? Я должен взять на себя организационную работу?

— В данный момент нет, но, вообще говоря, я был бы крайне признателен, если бы вы согласились. Сейчас я хочу просто попросить разрешения провести праздник у вас.

— В кинотеатре? Я не позволю убирать сиденья, если вы это имеете в виду.

— Не в самом кинотеатре, хотя мы могли бы использовать бар и гардероб. — Рентелл на ходу импровизировал, надеясь, что размах его замысла не отпугнет Бордмена. — Скажите, а старый пивной зал рядом с автомобильной стоянкой тоже принадлежит вам?

Бордмен медлил с ответом. Он хитровато поглядывал на Рентелла, подравнивал ногти ножичком для сигар, в глазах его тлело восхищение.

— Так, значит, вы хотите провести праздник на открытом воздухе, мистер Рентелл, я правильно вас понял?

Рентелл кивнул, улыбнувшись:

— Мне очень приятно беседовать с вами, вы действительно быстро схватываете самую суть дела. Вы согласны сдать сад в аренду? Разумеется, вы получите и значительную долю прибыли. Если же вы поможете в организации праздника, то можете рассчитывать на всю прибыль.

Бордмен отложил сигару:

— Мистер Рентелл, вы, безусловно, человек необычный. Я недооценивал вас и считал, что вами просто движет обида на Совет. Надеюсь, вы понимаете, на что идете?

— Мистер Бордмен, вы сдадите сад в аренду? — повторил Рентелл.

Бордмен задумчиво посмотрел в окно, на громаду сторожевой башни, и на его губах появилась задумчивая улыбка.

— Прямо над пивным залом две башни, мистер Рентелл.

— Я полностью отдаю себе в этом отчет. Так каким же будет ваш ответ?

Они молча смотрели друг на друга, наконец Бордмен едва заметно кивнул. Рентелл понял, что Бордмен серьезно отнесся к его предложению. Он явно собирался использовать Рентелла в своей борьбе с Советом, рассчитывая в случае успеха на определенную выгоду. Рентелл изложил в общих чертах предварительную программу. Они договорились о дате проведения праздника — через месяц — и решили встретиться снова в начале следующей недели.

Через два дня, как Рентелл и ожидал, появились первые эмиссары Совета. Однажды он сидел, как обычно, на террасе кафе, в окружении молчаливых сторожевых башен, и тут заметил торопящегося куда‑то Хэнсона.

— Присоединяйся, — пригласил его Рентелл и пододвинул ему стул. — Какие новости?

— Кому, как не тебе, знать их, Чарлз, — Хэнсон сдержанно улыбнулся Рентеллу, словно делая замечание любимому ученику, потом оглядел пустую террасу в поисках официантки. — Здесь из рук вон плохое обслуживание. Скажи мне, Чарлз, что это за разговоры идут о тебе и Викторе Бордмене — я просто собственным ушам не поверил.

Рентелл откинулся в кресле:

— Я ничего не слышал, расскажи.

— Мы… то есть я… я подумал, что, наверное, Бордмен воспользовался какой‑нибудь твоей совершенно невинной фразой, оброненной случайно. Эта затея с праздником в саду, который вы вроде организуете вместе, по‑моему, абсолютно фантастична.

— Разве?

— Но, Чарлз… — Хэнсон наклонился вперед, вглядываясь в лицо Рентелла и пытаясь понять, что скрывается за его спокойствием. — Разумеется, ты затеял это не всерьез?

— Отчего же? Не вижу причины, почему бы и нет. Просто мне захотелось организовать праздник в саду — праздник на открытом воздухе, точнее говоря.

— Дело не в названии, — резко ответил Хэнсон. — Не говоря уже о прочих причинах… — он глазами показал на небо, — факт остается фактом: ты — служащий Совета.

Сунув руки в карманы брюк, Рентелл покачивался на стуле.

— Ну и что, это еще не дает Совету права вмешиваться в мою личную жизнь. Кажется, они подзабыли, что и условия моего контракта исключают любое подобное вмешательство. Так что если Совету не нравятся какие‑то мои действия, то он в силах применить единственную санкцию — увольнение.

— Они так и поступят, Чарлз, не считай себя незаменимым.

Рентелл спокойно ответил:

— Что ж, пусть увольняют — если только смогут найти мне замену, в чем я, честно говоря, сомневаюсь. До сих пор они, как видно, считали возможным поступаться своими моральными принципами и меня не трогали.

— Чарлз, сейчас совсем иная ситуация. До недавнего времени всем было наплевать на твою личную жизнь, но подобный праздник — дело общественное, а потому находится в компетенции Совета.

Рентелл зевнул:

— Разговоры о Совете меня утомили. Праздник — частная инициатива, вход только по именным приглашениям. У Совета нет права требовать, чтобы с ним консультировались в таких вопросах. На случай возможного нарушения общественного порядка будет приглашен начальник полиции. Так из‑за чего шум? Я просто хочу немного развлечь людей.

Хэнсон покачал головой:

— Чарлз, не делай вид, будто не понимаешь, о чем я. По словам Бордмена, праздник будет проводиться на открытом воздухе — прямо под двумя сторожевыми башнями. Ты что, не понимаешь, какие последствия это может иметь?

— Разумеется, понимаю, — произнес Рентелл отчетливо. — Абсолютно никаких.

— Чарлз! — Хэнсон сжался, услышав такое богохульство, и метнул взор на ближайшую башню, словно ожидая, что их тут же постигнет кара. — Дорогой мой, послушайся доброго совета — брось это дело. У тебя нет никаких шансов довести до конца эту сумасшедшую затею, так зачем осложнять отношения с Советом? Кто знает, на что они могут пойти, если их раздразнить.

Рентелл поднялся. Устало посмотрел на сторожевую башню, и вдруг безотчетная тревога сжала ему сердце.

— Ты получишь приглашение, — бросил он Хэнсону.

На следующий день Рентеллу позвонил секретарь городского суда и договорился о встрече. Времени до его визита было достаточно — без сомнения, сделано это было для того, чтобы Рентелл мог еще раз обдумать свое поведение. Утром он успел забежать к миссис Осмонд, та заметно нервничала, зная, наверное, о надвигающемся конфликте. Постоянное напряжение — нелегко было выглядеть неизменно беззаботным — начало сказываться, и Рентелл, поелику возможно, стал избегать появляться на людях. Хорошо, что школа еще не открылась.

Секретаря суда Рентелл встретил в гостиной. Барнс, энергичный темноволосый молодой человек, перешел прямо к делу. Отказавшись от приглашения сесть, он обратился к Рентеллу, держа в руке листок бумаги — явно протокол последнего заседания Совета:

— Мистер Рентелл, Совету стало известно о вашем намерении устроить праздник в саду мистера Бордмена недели через две‑три. В связи с чем я уполномочен передать вам, что Совет крайне отрицательно относится к этой идее и просит вас незамедлительно прекратить всякую деятельность в этом направлении.

— Мне очень жаль, Барнс, но боюсь, что подготовка продвинулась слишком далеко. Мы вот‑вот начнем рассылать приглашения.

Барнс помедлил, оглядывая запущенную комнату Рентелла, словно надеясь отыскать там скрытый мотив поведения ее хозяина.

— Мистер Рентелл, возможно, мне следовало бы уточнить, что переданная просьба Совета равносильна его прямому приказу.

— Я так и понял. — Рентелл сел на подоконник и посмотрел на сторожевые башни. — Я уже беседовал на эту тему с Хэнсоном, что, надо полагать, вам известно. У Совета не больше права отменить праздник, чем запретить мне дышать.

Варне гадко улыбнулся:

— Мистер Рентелл, данный вопрос не находится в юрисдикции Совета. Приказ издан на основании полномочий, возложенных на Совет вышестоящими инстанциями. Для удобства можете считать, что Совет передает прямое указание, полученное от… — Варне слегка кивнул в сторону сторожевых башен.

Рентелл встал:

— Наконец‑то! Добрались до сути дела! — Он взял себя в руки. — Не могли бы вы передать через Совет этим «вышестоящим инстанциям», как вы их назвали, мой вежливый, но решительный отказ? Вы меня поняли?

Варне сделал шаг назад и внимательно оглядел Рентелла:

— Полагаю, что да, мистер Рентелл. Без сомнения, вы понимаете, что делаете.

После его ухода Рентелл опустил шторы, лег на кровать и в течение примерно часа попытался хоть немного расслабиться. Итак, решающий бой с Советом состоится завтра. Получив повестку на экстренное заседание, он решил, что сможет использовать эту ситуацию для достижения своей главной цели — разоблачения деятельности Совета публично.

Хэнсон и миссис Осмонд пытались убедить Рентелла, что он должен сдаться.

— Во всем виноват ты сам, Чарлз, — сказал ему Хэнсон. — Однако я надеюсь, что они будут снисходительны к тебе — им надо сохранить лицо.

— Дело не только в них самих, — ответил Рентелл. — Они утверждают, что выполняют прямые указания сторожевых башен.

— Да, наверное… — замялся Хэнсон. — Конечно. Только вряд ли будут сторожевые башни вмешиваться в такие пустяковые дела. Они полагаются на Совет, доверяют ему осуществлять общий надзор, и пока власть Совета непоколебима, они останутся в стороне.

— Едва ли все так просто. Как, по‑твоему, осуществляется связь между сторожевыми башнями и Советом? — Рентелл указал на ближайшую башню. Наблюдательный ярус парил в воздухе, похожий на неуместную здесь гондолу. — По телефону? Или они сигнализируют флажками?

Но Хэнсон только рассмеялся в ответ и переменил тему. Аргументация Джулии Осмонд, как и Хэнсона, была неубедительной, но сама Джулия не сомневалась в непогрешимости Совета.

— Конечно же, они получают инструкции из башен, Чарлз. И не волнуйся, чувство меры у них есть — ведь они все это время позволяли тебе приходить сюда. Твоя основная ошибка в том, что ты слишком высокого мнения о собственной персоне. Ты только посмотри на себя: сгорбился, лицо как старый башмак. Ты думаешь, что Совет и сторожевые башни собираются тебя наказать? Этого не будет: их наказания ты просто недостоин.

За ланчем Рентелл нехотя ковырялся в тарелке, ощущая, что взоры всех в столовой устремлены на него. Многие пришли со знакомыми, и он прикинул, что на сегодняшнем заседании Совета, назначенном в половине третьего, зал будет полон.

После ланча он поднялся к себе, решив почитать до начала заседания. Полистал какую‑то книгу, отложил и подошел к окну. В наблюдательных окнах по‑прежнему не было никакого движения, и Рентелл рассматривал их открыто, словно генерал, изучающий перед битвой расположение вражеских войск. Сегодня дымка опустилась ниже, чем обычно, так что возникало ощущение, что башни вздымаются в воздух подобно гигантским четырехугольным трубам, — типичный индустриальный пейзаж в белом тумане.

Ближайшая башня находилась метрах в двадцати пяти, наискосок от него, над восточным концом сада, общего с другими гостиницами, расположенными полукругом. Как только Рентелл отвернулся, окно в наблюдательном ярусе открылось, пучок солнечных лучей отразился от оконного стекла и, подобно сверкающему копью, поразил его. Рентелл отпрянул, сердце его замерло и вновь сильно забилось. В башне снова все замерло так же внезапно, как и началось. Окна по‑прежнему плотно закрыты, никаких признаков жизни. Рентелл прислушался к тому, что происходит в гостинице. Настолько явственно открылось окно — за много дней первый признак того, что в башнях кто‑то есть, и несомненный показатель того, что это только начало, — что балконы должны были бы стремительно заполниться людьми. Но в гостинице царила тишина, и только снизу доносился голос Клифтона, рассеянно мурлыкавшего себе под нос у окна, где размещался вольер с канарейками. Не было заметно и прилипших к окнам лиц в гостинице напротив.

Рентелл внимательно оглядел сторожевую башню, предположив, что он мог ошибиться и видел открытое окно гостиницы напротив. Однако такое объяснение не удовлетворило его. Тот, направленный прямо на него, солнечный луч рассек воздух, как серебряное лезвие; с такой интенсивностью могли отражать свет лишь окна сторожевых башен.

Рентелл взглянул на часы и выругался: была уже четверть третьего. До ратуши добрый километр, и теперь он доберется туда весь растрепанный и вспотевший.

Раздался стук в дверь. Рентелл открыл и увидел Малвени.

— В чем дело? Я занят.

— Прошу прощения, мистер Рентелл. Господин по имени Барнс просил срочно передать вам, что сегодняшнее заседание откладывается.

— Ага! — Рентелл презрительно щелкнул пальцами. — Значит, в итоге они пришли к такому выводу. Впрочем, для них благоразумие — прежде доблести. — Широко улыбаясь, он пригласил управляющего войти. — Мистер Малвени, подождите!

— Хорошие новости, мистер Рентелл?

— Превосходные. Я все же заставил их посуетиться. Вот увидите, следующее заседание Совета будет проходить за закрытыми дверьми.

— Должно быть, вы правы, мистер Рентелл. Кое‑кто тоже считает, что Совет несколько зарвался.

— В самом деле? Интересно. — Отметив про себя этот факт, Рентелл подозвал Малвени к окну. — Скажите, мистер Малвени, вот сейчас, поднимаясь по лестнице, вы не заметили никакой активности… там?

Рентелл мотнул головой в сторону башни, не желая привлекать к себе внимания. Малвени выглянул в сад:

— По‑моему, я ничего особенного не видел… все как обычно. А что?

— Знаете ли, там открылось окно… — Видя, что управляющий отрицательно качает головой, Рентелл остановил себя. — Ладно. Дайте мне знать, если этот Барнс позвонит еще раз.

Когда Малвени ушел, Рентелл вновь зашагал по комнате, насвистывая рондо Моцарта. В течение трех последующих дней его победоносное настроение мало‑помалу исчезло. К досаде Рентелла, никаких сведений о перенесенном заседании Совета не поступало. Он предположил, что будет закрытое слушание, но хотел, чтобы члены Совета знали, что суть дела не изменится. Все равно все вскоре узнают, что Рентелл одержал над Советом моральную победу.

Рентелла злила даже мысль, что заседание может быть отложено на сколь угодно долгий срок. Избегая прямого столкновения с Рентеллом, Совет мудро избавлял себя от лишних хлопот.

Сопоставляя различные варианты, Рентелл решил, что явно недооценил Совет. Возможно, там уже поняли, что борется‑то он не с ними, а со сторожевыми башнями. Все чаще ему стала приходить в голову мысль: быть может, и на самом деле существует некий тайный сговор между башнями и Советом.

Кроме того, вновь напоминал себе Рентелл, он ведь не собирался поднимать открытый бунт. Первопричиной его поступков была кратковременная досада, протест против общей скуки и безразличия, а также против гнетущего страха, который у населения вызывал уже сам вид сторожевых башен. Он не собирался бросить вызов их абсолютной власти (во всяком случае, не в данный момент), но всего лишь хотел очертить экзистенциальные границы их мира — если люди оказались в мышеловке, то пусть им по крайней мере достанется приманка. К тому же он считал, что вызвать реакцию со стороны сторожевых башен можно лишь благодаря поистине героическим усилиям, которые могут оказаться тщетными, поскольку башни в ходе контакта (если бы он вообще состоялся) придерживались бы только своих правил.

Это помогало Рентеллу понять экзистенциальную сущность происходящего, так как в данной ситуации граница между диаметрально противоположными понятиями не совпадала с общепринятой этической нормой. Водоразделом служила некая сумеречная зона, где существовало большинство быстротечных блаженств. Для Рентелла там был домик миссис Осмонд, туда он и стремился, ощущая себя наиболее свободным именно там. Но прежде — он это чувствовал — нужно было определить протяженность спасительной зоны; Совет же, отменив заседание, помешал Рентеллу сделать это.

Пока Рентелл ожидал повторного звонка Барнса, им все больше овладевало чувство разочарования и безысходности. Сторожевые башни, казалось, заполняли все небо, и он с раздражением задернул шторы. На крыше целыми днями слышалось легкое постукивание, и хотя ему хотелось узнать, что там происходит, он избегал выходить из дома.

Наконец Рентелл решил подняться наверх и на крыше увидел двух плотников, под руководством Малвени сооружавших настил из досок. Пока Рентелл, прикрыв глаза ладонью, пытался привыкнуть к яркому свету, на лестнице послышались шаги — поднялся третий рабочий, принесший две секции деревянных перил.

— Простите, что мы так шумим, мистер Рентелл, — извинился управляющий, — но к завтрашнему дню нам надо закончить.

— Что здесь происходит? — спросил Рентелл. — Уж не солярий ли вы делаете?

— Именно его. — Малвени указал на перила. — По совету доктора Клифтона, чтобы пожилым людям было уютно, поставим здесь стулья и зонтики от солнца. — Он взглянул на Рентелла, все еще стоявшего в дверном проеме. — Вам бы тоже следовало пойти сюда позагорать.

Рентелл поднял глаза к сторожевой башне, возвышавшейся почти над их головами. До ее металлического рифленого основания можно было легко добросить камушек. Крыша гостиницы оказывалась полностью во власти множества сторожевых башен, висящих вокруг, и Рентелл подумал, не сошел ли Малвени с ума — ведь никто не высидит здесь и секунды.

Управляющий указал на крышу здания на противоположной стороне сада, там кипела аналогичная работа. Уже натянули желтый тент, два места под которым были заняты.

Рентелл, запнувшись, прошептал:

— Но как же наблюдатели в сторожевых башнях?

— Наблюдатели?. — Один из плотников окликнул Малвени, тот на мгновение отвлекся, затем снова включился в разговор. — О, конечно, мистер Рентелл, отсюда можно наблюдать за всем, что происходит внизу.

Озадаченный, Рентелл вернулся в свою комнату, так и не поняв, то ли Малвени не расслышал его вопроса, то ли затевалась дурацкая провокация. А еще он мрачно подумал, что ответственность за подобные демонстративные выходки, возможно, ляжет на него. А вдруг именно он невольно выпустил на свободу подавлявшееся возмущение людей, которое копилось годами?

К удивлению Рентелла, скрип лестницы на следующее утро возвестил, что первая группа желающих позагорать отправилась на крышу. Перед ланчем Рентелл тоже поднялся туда и нашел там по меньшей мере человек десять, сидящих под сенью сторожевой башни и безмятежно вдыхающих холодный воздух. Никто из них ни в малейшей степени не был обеспокоен таким соседством. Словно отвечая какому‑то внутреннему зову, загорающие собирались в шумные группки, располагались около домов, устраивались в оконных проемах, весело перекликаясь.

Удивительным было также, что это внезапное увлечение не вызывало никакой реакции со стороны сторожевых башен. Из‑за штор в своей комнате Рентелл внимательно изучал башни, один раз ему показалось, будто в одном наблюдательном окне, в километре от гостиницы, мелькнула тень, но в остальном башни оставались молчаливыми, неподвижными и загадочными, их длинные ряды, как и раньше, уходили за горизонт. Дымка немного истончилась, и более явственно стали видны массивные колонны, как бы нисходящие с неба.

Незадолго до ланча пришел Хэнсон:

— Привет, Чарлз. Замечательные новости! Школа, слава Богу, завтра открывается. А то уж я совсем одурел от безделья.

— Что заставило Совет принять такое решение?

— Точно не знаю, но, наверное, должны же они были когда‑нибудь начать занятия. Ты разве не рад?

— Конечно, рад. Я еще в штате?

— Что за вопрос! Совет на тебя зла не держит. Неделю назад они еще могли бы тебя уволить, но сейчас ситуация изменилась.

— Что ты имеешь в виду?

Хэнсон внимательно посмотрел на Рентелла:

— Только то, что школа снова открывается. Что с тобой, Чарлз?

Рентелл подошел к окну, рассеянно глядя на загорающих. Он немного еще подождал — вдруг все же появится какой‑нибудь признак активности в башнях.

— А когда Совет собирается слушать мое дело?

Хэнсон пожал плечами:

— Теперь оно уже не очень‑то их интересует. Достаточно, что они поняли: тебя голыми руками не возьмешь. Забудь ты об этом.

— Но я не хочу забывать. Я хочу, чтобы слушание состоялось. Черт побери, я ведь нарочно затеял этот праздник, чтобы заставить их скинуть маску. А теперь они дают обратный ход.

— Ну и что такого? Брось, у них тоже есть свои проблемы. — Хэнсон рассмеялся. — Кто знает, быть может, они сейчас и сами были бы рады получить от тебя приглашение.

— Уж они‑то его не получат. Знаешь, у меня такое ощущение, что меня обвели вокруг пальца. Если праздник так и не состоится, все решат, что я струсил.

— Но он же состоится. Разве ты не видел Бордмена? Он развил бешеную деятельность, это явно будет потрясающее шоу. Смотри, как бы он не приписал все заслуги себе одному.

Пораженный Рентелл отвернулся от окна:

— Ты хочешь сказать, что Бордмен по‑прежнему занят праздником?

— Конечно, да еще как! Он натянул над автомобильной стоянкой большой тент, поставил киоски, развесил повсюду флаги.

Рентелл сжал кулаки:

— Бордмен спятил! — Он повернулся к Хэнсону. — Надо быть очень осторожным, происходит что‑то странное. Я убежден, что Совет просто ждет подходящего случая, они нарочно отпустили вожжи — в надежде, что мы подставимся. Ты видел, сколько людей на крышах? Они же принимают солнечные ванны!

— И прекрасно. Разве ты не этого хотел?

— Но не в этой ситуации, — Рентелл указал на ближайшую сторожевую башню. Окна ее были закрыты, но свет, отражавшийся от них, казался ярче, чем всегда. — Там рано или поздно отреагируют, быстро и беспощадно. Этого‑то Совет и ждет.

— Совет здесь ни при чем. Если люди хотят загорать на крыше, то это их дело. Ты есть идешь?

— Сейчас. — Рентелл стоял у окна, внимательно глядя на Хэнсона. Неожиданно ему в голову пришло возможное объяснение происходящего, о котором он раньше не думал. И он знал, как проверить свою догадку. — Гонг уже был? А то мои часы встали.

Хэнсон посмотрел на свои часы:

— Двенадцать тридцать. — Потом взглянул в окно на часы над ратушей.

Одним из давнишних оснований для недовольства своей комнатой у Рентелла было то, что ближайшая сторожевая башня практически заслоняла огромный циферблат. Хэнсон перевел стрелку и кивнул:

— Двенадцать тридцать одна. Я подожду тебя внизу.

После его ухода Рентелл сел на кровать, чувствуя, что мужество покидает его, но пытаясь все же найти разумное объяснение столь непредвиденному развитию событий.

На следующий день он обнаружил еще одно доказательство.

Бордмен с отвращением оглядывал запущенную комнату, пораженный унылым видом сгорбившегося в кресле у окна Рентелла.

— Мистер Рентелл, сейчас не может быть и речи об отмене праздника. Ярмарка фактически уже началась. Да и как такое вообще пришло вам в голову?

— Мы договорились, что это должен быть праздник, — сказал Рентелл. — Вы же превратили его в балаган с шарманками.

Бордмен усмехнулся, не обращая внимания на менторский тон Рентелла.

— А какая разница? Как бы то ни было, я собираюсь накрыть весь участок крышей и превратить его во что‑то вроде постоянно действующего луна‑парка. Совет не будет вмешиваться — они такие вещи спускают сейчас на тормозах.

— Разве? Сомневаюсь.

Рентелл выглянул в сад. Мужчины сидели без пиджаков, женщины в летних платьях, очевидно забыв о сторожевых башнях, заполнявших небо прямо над ними. Дымка поднялась еще выше, и было видно, по крайней мере, метров на двести вверх. В башнях не замечалось никакой активности, но Рентелл был убежден, что она скоро начнется.

— Скажите, — спросил он, отчетливо произнося каждое слово, — вы не боитесь сторожевых башен?

Бордмен удивился:

— Каких башен? — Он помахал в воздухе незажженной сигарой. — Вы имеете в виду американские горки? Не беспокойтесь, у меня их нет, посетителям они не нравятся.

Он закурил сигару, встал и направился к двери:

— До свидания, мистер Рентелл. Я пришлю вам приглашение.

Во второй половине дня Рентелл зашел к доктору Клифтону.

— Простите, доктор, — извинился он. — Можно вас попросить осмотреть меня?

— Но ведь не здесь же, мистер Рентелл, я дома не принимаю… — Клифтон оторвался от своих клеток с канарейками, не скрывая раздражения, но, увидев лицо Рентелла, смягчился. — Ладно, что с вами стряслось?

Пока Клифтон мыл руки, Рентелл начал рассказывать:

— Скажите, доктор, возможен ли одновременный гипноз больших групп людей и известны ли подобные случаи вам? Я имею в виду не сеанс гипнотизера в театре, а ситуацию, когда всех членов некоего небольшого сообщества — например, всех жителей нашего гостиничного комплекса — можно было бы заставить поверить в то, что полностью противоречит здравому смыслу.

Клифтон перестал мыть руки.

— Я думал, что вы обратились ко мне по профессиональному вопросу. Я врач, а не шаман. Что вы еще затеяли, Рентелл? В прошлый раз это был праздник в саду, а сейчас — уже массовый гипноз? Советую вам поостеречься.

Рентелл покачал головой:

— Никого я не хочу гипнотизировать, доктор, боюсь, что такая операция уже произведена. Не замечали ли вы чего‑то необычного в поведений своих пациентов в последнее время?

— Никаких отклонений от нормы, — ответил Клифтон сухо. Он смотрел на Рентелла с растущим интересом. — Так кто же занимается массовым гипнозом? — Когда Рентелл, замявшись, показал на потолок, Клифтон глубокомысленно покивал: — Понятно. Какой ужас…

— Именно так, доктор. Я рад, что вы меня понимаете. — Рентелл подошел к окну и показал на сторожевые башни. — Напоследок, доктор, если вы не возражаете, я хотел бы кое‑что для себя прояснить. Вы видите сторожевые башни?

Клифтон помедлил, сделав было непроизвольное движение в сторону своего медицинского саквояжа, лежащего на столе. Затем снова кивнул:

— Конечно.

— Слава Богу. Вы снимаете с моей души камень. А то я было начал думать, что я один такой. Можете себе представить, Хэнсон и Бордмен башни не видят! И я совершенно уверен, что никто из сидящих на крышах людей — тоже, иначе их оттуда как ветром сдуло бы. Я убежден, что все это работа Совета, хотя представляется маловероятным, чтобы их власти хватило для… — Он умолк, почувствовав, что Клифтон пристально смотрит на него. — В чем дело? Доктор!

Клифтон быстро вытащил из чемоданчика рецептурные бланки.

— Рентелл, предусмотрительность — основа любой стратегии. Важно остерегаться опрометчивых шагов, потому мой вам совет — сегодня отдохните. Ну, а эти таблетки помогут вам заснуть…

Первый раз за несколько дней он отважился выйти на улицу. Взбешенный, что доктор провел его, Рентелл брел к дому миссис Осмонд, решив найти хотя бы одного человека, кто все‑таки видит сторожевые башни. Он уже забыл, когда на улицах было так много народу, и все время приходилось быть начеку, чтобы не столкнуться с прохожими. Над улицами, подобно военному судну, с борта которого должен быть высажен апокалипсический десант, возвышались сторожевые башни, но никто их, похоже, не замечал.

Рентелл прошел мимо кафе — непривычно было видеть террасу, заполненную людьми, — затем увидел ярмарку Бордмена около кинотеатра. Оттуда доносилась музыка, веселые полотнища флагов развевались в воздухе.

Метров за двадцать до дома миссис Осмонд Рентелл увидел, как она, в большой соломенной шляпе, выходит на улицу.

— Чарлз! Что ты здесь делаешь? Я не видела тебя так давно, что уже начала беспокоиться.

Рентелл взял у нее ключ и вставил обратно в замок. Закрыв за собой дверь, он постоял в полутьме холла, переводя дыхание.

— Чарлз, да что же стряслось? Тебя кто‑то преследует? Дорогой, ты ужасно выглядишь. Твое лицо…

— Бог с ним, с моим лицом. — Войдя в гостиную, Рентелл подошел к окну, поднял шторы и удостоверился, что сторожевые башни не исчезли. — Сядь. Извини, что я ворвался таким образом, но сейчас я все тебе объясню. — Он подождал, пока миссис Осмонд неохотно уселась на диван, затем облокотился на каминную полку, собираясь с мыслями.

— Ты не поверишь, но последние дни были каким‑то сплошным кошмаром, а в довершение ко всему я только что оказался полным идиотом в глазах Клифтона. Господи, мог ли я…

— Чарлз!

— Умоляю, не перебивай — у меня нервы и так на пределе… Это какое‑то безумие, но почему‑то я, кажется, единственный, кто сохранил рассудок. Я понимаю, что произвожу впечатление сумасшедшего, но все, что я говорю, — чистая правда. Почему это так, я не знаю; и хотя мне страшно, то только потому, что я чувствую: они переходят в наступление… — Он подошел к окну. — Джулия, что ты видишь из окна?

Миссис Осмонд сняла шляпу, беспокойно поежилась и, прищурившись, посмотрела в окно.

— Чарлз, что же все‑таки происходит? Мне нужно надеть очки…

— Джулия! Когда раньше ты смотрела из окна, очки тебе не требовались. Что ты видишь?

— Ну, дома, сады…

— Так, что еще?

— Дерево…

— А небо?

Она кивнула:

— Да, вижу, там как будто дымка? Или у меня что‑то с глазами?

— Нет. — Рентелл утомленно отвернулся от окна. Впервые его охватила непреодолимая усталость. — Джулия, — мягко спросил он, — ты не помнишь сторожевые башни?

Она медленно покачала головой:

— Нет, не помню. Где они были? — На ее лице появилось тревожное выражение. — Милый, что с тобой?

Рентелл заставил себя выпрямиться:

— Не знаю… — Он провел по лбу рукой. — Ты вообще не помнишь башни? — Он указал на башню, глыба которой виднелась в окне. — Вон там была одна… над теми домами. Мы всегда смотрели на нее. Помнишь, как мы опускали шторы в комнате наверху?

— Чарлз! Осторожнее, тебя могут услышать. Куда же ты?

— На улицу, — произнес он безжизненным голосом. — Нет смысла оставаться в помещении.

Он вышел из дома. Пройдя метров пятьдесят, услышал, как она зовет его, и быстро свернул в переулок.

Он чувствовал, что над ним возвышаются сторожевые башни, но не поднимал глаз выше дверей и оград, внимательно вглядываясь в опустевшие дома. Время от времени ему попадались дома, где жили люди, семья обычно в полном составе сидела на лужайке, и то и дело его окликали по имени, напоминая, что занятия в школе сегодня начались без него. Воздух, свежий и бодрящий, был пронизан необычайно ярким солнечным светом.

Минут через десять Рентелл понял, что оказался в незнакомой части города, и совершенно потерялся; единственными ориентирами оставались сторожевые башни, но он все еще не поднимал на них глаз.

Он шел по кварталам бедняков, где по обеим сторонам узких улиц возвышались огромные мусорные кучи, а дряхлые деревянные заборы еле держались между домами‑развалюхами. Многие дома были одноэтажные, потому небо казалось здесь более широким и открытым, сторожевые башни, тянувшиеся до горизонта, напоминали сплошной палисад.

Он подвернул ногу и, хромая, еле дотащился до ближайшего забора. Рентелл взмок и распустил узел галстука; немного придя в себя, он стал изучать лабиринт окрестных домишек в поисках выхода.

Над головой что‑то мелькнуло. Заставляя себя не смотреть вверх, Рентелл перевел дыхание, стараясь справиться с охватившим его странным головокружением. Внезапно наступившая тишина повисла над землей, она была настолько полной и оглушительной, что казалось — возникла неслышная, пронизывающая все музыка.

Сзади послышалось медленное шарканье шагов по булыжной мостовой, и Рентелл увидел старика в черном поношенном костюме и рубашке апаш — того самого, что обычно слонялся у Публичной библиотеки. Старик плелся прихрамывая, руки в карманах — почти чаплиновский типаж; время от времени он вскидывал водянистые глазки к небу, будто искал там что‑то потерянное или забытое. Рентелл смотрел, как старик пересекает пустырь, но прежде, чем успел окликнуть его, тот уже скрылся за стеной разрушенного дома.

Опять что‑то сдвинулось над его головой, затем последовало еще одно резкое — он заметил его краем глаза — движение, потом в воздухе что‑то быстро замелькало. Щебенка у ног Рентелла мерцала отраженным светом, и внезапно небо заискрилось, словно там открывались и закрывались окна. Затем, также внезапно, все снова замерло.

Изо всех сил сдерживаясь, Рентелл выждал последнее мгновение. И поднял голову: сотни башен висели в небе подобно гигантским колоннам. Дымка исчезла, и башни были видны с небывалой доселе четкостью.

Насколько он мог видеть, все наблюдательные окна были распахнуты. Молча, не двигаясь, наблюдатели смотрели на него.

Перевод В. Гопмана