Уставшее время

9

Вечером состоялось собрание на лоне природы. Темой было удивительное воскрешение Матвея. Местом — травяной клочок земли у торца дома, там же, где обмывали Эдикову машину. На старом пепелище запалили новый костер, горючее выставил Митя, закуску организовал Пантелеймоныч из урожая собственных грядок, имевшихся где-то за городом. Присутствовали четверо — герой дня, Митя, Пантелеймоныч и Сережа, слушавший с вытаращенными глазами и открытым ртом. Матвей негромко рассказывал о своих приключениях:

— …Привели они меня, значит, к своему главному. Он меня очами обшаривает и молчит, ну я тоже молчу, чего мне говорить-то? А сам думаю, ну ни хрена ж себе заморочка, к каким-то спецам попал, и на черта я им дался. А он закончил меня глазами шмонать и говорит, что зла мне не сделают, наоборот, значит, я им нужен для каких-то делов важнющих. Или навроде того. Ну, я стою, слушаю, вникаю. И вижу, что этому главному не шибко нравлюсь. Будто сомневается во мне. Ну, мне, понятное дело, обидно, что же я, рылом не вышел, не гожусь для важных дел? А я, может, с детство мечтал космонавтом стать и погибнуть геройски. Вот я и говорю ему: на все согласен. Ведите куда надо. Сейчас же. А он говорит — идти никуда не надо. И дают мне стакан, пей, говорят. Я-то думал, это мне для храбрости поднесли, а там вода оказалась. Ну, выпил я. Стою, молчу, и они стоят, молчат, на меня глядят. А дальше как ножом отрезало. Пропали они все куда-то. И вдруг мне так легко стало, будто в воздушный шарик превратился, подпрыгну, думаю, и полечу. Только лететь было некуда. Хрен знает где оказался. В кишке какой-то длинной. В какую сторону идти, не знаю, свет там какой-то странный, на свет даже не похож. Не темно и не светло, а так, туман, в общем. И только я собрался пойти в одну сторону, трех шагов не сделал, как меня обратно швырнуло, чуть кумполом не приложился об стену. Попробовал еще раз — и опять швырнуло. Ну ладно, думаю, пойду в другую сторону. Иду, значит, иду, а кишка эта все никак не кончается. А потом и свет даже кончился, туман этот то есть пропал, темнота наступила, хоть глаз коли. Ни хрена не видно, но иду дальше — а чего еще делать? Потом какие-то фонари красные попадаться стали. Чудные — на факелы похожие, только электрические. А потом и вовсе странности начались. Кишка эта в коридор превратилась. Со светом и с дверями. И страх на меня напал такой, что хоть маму зови. Боюсь я двери эти открывать. И ни единой души нигде. Только с потолка паутина свешивается, и паучки на меня глазеют, где махонькие такие, а где и волкодавы целые. Что за напасть такая, думаю, а у самого поджилки трясутся не знамо с чего. Не знаю, мужики, сколько я там плутал, может, день, а может, год. У вас-то тут неделя прошла, а там… э-эх, — Матвей залпом опрокинул в себя стакан водки и занюхал помидориной. — Год иду, два иду, пить-есть не хочется, ноги не болят. Но в конце меня, мужики, достало, хожденье это. Плюнул на все да и рванул со злости дверь. А там! Мать честная!..

— Ну? Что там? — выдохнули как один Митя и Пантелеймоныч.

— Я сперва чуть со смеху не покатился, мужики. Ну, едрена вошь, думаю, нагнали на меня страху. Вы, мужики, не поверите. Я в жизни таких здоровущих кинозалов не видел. С аэродром размером, наверно, будет, а может, и больше, да нет, наверняка больше — с какой-нибудь Байконурский полигон. А экран уж и не знаю, каких размеров, далеко он был, а видно все — как у себя дома телевизор смотришь. И весь этот аэродром креслами уставлен. И зрителей там — чертова прорва, я даже считать не стал, чтоб башка не лопнула. И пустых мест еще полным-полно.

— Ну а чего показывали-то? — спросил Пантелеймоныч.

— Да вот тут-то и есть главный фикус. Присмотрелся я к этому кину — садится пока не стал, стоя глядел — ну чистый фильм ужасов, мужики. Американские ужастики — дерьмо по сравнению с этим. Там… как это… ну как это называется, когда будто сам во всем участвуешь?

— Эффект присутствия? Виртуальная реальность? — предположил Митя.

— Во, точно. Как взаправду тебя самого на экране в котлах варят и на сковородах жарят.

— Это чего, про чертей, что ли, ужастик? — спросил Пантелеймоныч. — Про геену огненную?

— Про нее, — кивнул Матвей. — Кого-то там на огне коптили живьем, как свиней на вертеле, кого-то за язык подвешивали на крючьях, с кого-то шкуру сдирали — освежевывали, в общем. Какие-то вурдалаки охренительные на клочья раздирали грешников, а те потом заново срастались. В общем, насмотрелся я этого дерьма порядочно. Наслушался воплей и скрежета этого… зубовного, и стонов всяких и проклятий, и просьб о пощаде. Ну и дела, думаю. А все сидят, смотрят, никто не уходит, хоть и тоже орут, вопят со страху, требуют, значит, прекратить пытки. И торчат на своих местах как приклеенные.

— А черти? — робко спросил испуганный Сережа.

— Бесы только на экране прыгали, — ответил Матвей. — В зале я их не видел. Да и без них натерпелся страху. А кроме страха еще такая тоска зеленая душу взяла, думаю, всю вечность здесь коротать придется, глядючи на это дерьмо киношное…

— Телевизионное дерьмо лучше? — не выдержал Митя.

— Не, — ответил Матвей, — не в том дело. Режиссура там на уровне, экстра-класс. Сценарий, конечно, говенный, да я не про то.

— А про что? — встрял торопливый Митрич.

— Плохо там, мужики. На душе паскудно, как и здесь вот не бывает. Не знаю, как это сказать. Скука смертная там, а еще эти черти ржут, как жеребцы необъезженные. Веселятся, значит, смолой горящей обкатывая человечинку. Я потом по другим залам пошарил — там за каждой дверью такое кино, только сюжеты всякие разные. Ну, думаю, куда же это меня занесло, неужто отрава была в стакане том. А если я помер, почему меня тоже не сажают в кресла эти? В общем, мозги мне лихо закрутило…

— А дальше что было? — подгонял Матвея Пантелеймоныч, разливая по стаканам.

— А дальше, — вздохнул тяжело Матвей, — был еще один ужастик. Нашенского уже производства. Посредь коридора вдруг как кольнуло что-то вот тут, — Матвей ткнул пальцем в грудь, — потом все кувырком пошло, не помню ни черта, темно совсем стало. А когда очухался — мама родная! Я голый лежу на каком-то столе под фонарем, а надо мной морда чья-то торчит лупоглазая. На брюхе у амбала — кожаный фартук, в пятерне — разделочный нож, а рядом — еще один стол, и на нем вспоротый от верху до низу труп, весь в крови. И еще один амбал над ним орудует. Я с перепугу заорал. Этот-то, мой, успел-таки меня ножом разметить — вот тут как раз, где кольнуло. Ну и он тоже со страху железку свою выронил и сразу заикаться стал. Короче, в морге я очухался, а этот мясник вскрытие собирался делать. Послал я их куда подальше с ихними экспертизами, вытребовал свою одежу и пошел домой. Они еще хотели, чтоб я остался для составления протокола об оживлении трупа. Дескать, с них спросят за вверенное имущество. Это я у них как имущество значился. Да я не стал слушать, чего они там еще лопотали. Ушел и все. Не имеют права резать живых людей. Такие дела, мужики, — заключил Матвей.

— Приснилось тебе все это, Мотька, — уверенно подвел итог Пантелеймоныч, жуя маринованный гриб. — Накачали тебя какой-то дурью, вот и поплыл по преисподне.

— Ой! — икнул Сережа со страху. — А зачем им нужно было, дядя Егор?

— А шут их знает. Правильно ментовка их шукала. Нечего под боком у честного народа спиритизм разводить.

— Спирт разводить? — ахнул Сережа.

Пантелеймоныч сипло хохотнул:

— Слышь, Матвей, они тебя в качестве эксперта загребли, чтоб ты их научил, как спирт разводить.

— Погулял бы ты, старик, в этих коридорах, — неохотно отозвался Матвей, — тоже заделался бы экспертом по спирту. Я, по-твоему, похож на козла, который не может реальности от глюк отличить?

— А по-твоему, преисподняя на самом деле есть? — осклабился Пантелеймоныч.

— Беспременно, — уверенно ответил Матвей.

— М-да? — с сомнением промычал Пантелеймоныч. — Тогда чего от козла открещиваешься?

— Ты мне, Егор Пантелеймоныч, — начал Матвей серьезным тоном, — своих привычек не приписывай. Нету у меня такого обычая с козлами родниться.

— Это ты, молокосос, кого козлами называешь? — захлебнулся от возмущения Пантелеймоныч.

— Натурально, тех, кто в реальности не рубит, — спокойно ответил Матвей. — Я тех бесов реальней, чем тебя видел. Нутром чуял.

— Знаем мы твое нутро, — проворчал Пантелеймоныч, — спичку поднеси — вспыхнет, оттого и снится огонь бесовский.

— Виртуальный, — уточнил Митя и подытожил: — Гуманизация и дегуманизация в одном флаконе. Реальность теряет остроту и рельефность. Се ля ви, господа. Кого из знакомых встретил там? — спросил он затем, очищая печеную картофелину.

— Из знакомых… — повторил эхом Матвей и замолчал, задумавшись. — Темно там было. Не очень-то разглядишь. Но я видел… — фраза повисла в воздухе.

Митя взглянул на Матвея — тот смотрел куда-то поверх головы Пантелеймоныча, сидевшего напротив. Но там, куда вперился его взгляд, ничего не было, кроме темноты. Митя наблюдал за ним и видел, как на лице его медленно проступает панический ужас.

— Ты чего, Матвей? — насторожился Пантелеймоныч.

— Что ты там видел, Матвей! — окликал его Сережа.

И вдруг Матвей закричал. Громко, ровно, без выражения. Кошмарный и жуткий вопль. Сережа, подскочив на месте и выронив помидор, в испуге бросился наутек. Пантелеймоныч смотрел растерянно. Митя лихорадочно соображал, что делать.

— Пантелеймоныч, давай! — крикнул он, прыгнув к Матвею. Зашел к нему за спину и одной рукой обхватил за шею. — Берись за ноги.

Вдвоем они уложили орущего Матвея на траву, и Митя накрыл его голову своей курткой. Крик прекратился. Матвей лежал прямо, без движения. Митя осторожно приподнял куртку. На него смотрела восковая маска, перекошенная ужасом. Взгляд был пуст. Матвей не видел ни Мити, ни всего остального.

— Может, медицину вызвать? — почесал в затылке Пантелеймоныч.

— Успеется, — ответил Митя. — Давай в дом его.

Матвей впал в оцепенение, тело почти одеревенело — руки и ноги не сгибались в суставах, на шее вздулись жилы. В таком виде он был доставлен к подъезду, где навстречу выбежала перепуганная Аделаида Ивановна. За ней, как за скалой, прятался Сережа.

— Что с ним? — заохала женщина. — Что ж они с ним содеяли, ироды? Никак, падучая?

— Не говорите глупостей, Аделаида Иванна, — резко оборвал Митя ее причитания.

— Иди, иди, мать, домой, — поддержал его Пантелеймоныч.

Они занесли Матвея в его квартиру, опустили застывшее тело на смятую постель. Он был без сознания, а может быть, спал. Глаза были закрыты, дыхание ровное, гримаса сползла с лица. Митя и Пантелеймоныч решили не беспокоить медицину и оставить Матвея в покое.

— Загребут в психушку, — сказал Пантелеймоныч.

— А мы своих не выдаем, — ответил Митя.

— И то! — согласился Пантелеймоныч и пошел на лестницу. — Пойду костер затопчу.

Митя отправился к себе.

Этой ночью он решился идти к ним .

Засады не было, как он ожидал. У него была готова легенда для заговаривания зубов милиции, если таковая обнаружится, но отговорки не понадобились. Он без помех добрался пешком до пятого этажа. И даже не очень удивился, когда увидел на лестничной площадке того, к кому шел. Это был предводитель, которого Митя видел в зеркале.

— Мы ждали тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Митя. — Но вы торопили события. Вместо меня вы взяли другого.

Они поднялись на последний этаж и вошли в одну из дверей. У входа стояли два человека в черном. Совсем мальчишки. Их лица ничего не выражали.

— Это наша ошибка, — ответил предводитель. — Я не знал о тебе ничего, пока не увидел в Окне Зазеркалья.

— Мне нужно знать, кто вы, — колеблясь, сказал Митя.

— Если хочешь, можешь считать нас высшим разумом. — По его усмешке Митя понял, что это шутка. — Мы не принадлежим этому миру. Мы не из смертного рода.

— Э… Добро пожаловать, — вежливо произнес Митя, немного сбитый с толку. — Вам нужен экскурсовод по нашему миру? Но я не…

— Нет, — перебили его. — Мы здесь, чтобы наблюдать агонию времени вашего мира.

— Чтобы… чего? А зачем?… Почему?… — Митя вконец растерялся. Ему еще ни разу в жизни не приходилось общаться с представителями неопознанных цивилизаций. Тем более говорящих жуткие вещи.

— Ваш мир слишком быстро состарился. Вы думаете, он еще молод и полон сил. Это ошибка. Он умирает. Ваше время слишком быстро одряхлело — раньше срока. Вы обессилили его. Оно больно и уже не может длить вашу жизнь. Оно творит хаос — пока еще локальный. Но только пока.

— Я не понимаю… Время… умирает? Это невозможно. Как?

— Очень просто. Время — поток энергии, последовательно претворяющий возможное в реальное. И сейчас этот поток истощился. Ваше существование подходит к концу. У вас были взлеты и падения. Но только взлететь вы больше не сможете. Вы падаете, давно и глубоко. Вы — дряхлые старцы. Вы исчерпали себя. Вам не к чему больше стремиться, кроме комфорта. Существование было даровано вам, чтобы претворять его в смысл. Наивозможно высокий смысл. Уже несколько веков вы претворяете его в бессмысленность. Вам больше нечем оправдывать вашу жизнь, кроме удовольствий. Ваше время умирает от груза бессмысленности, взваленного на него теми, кто утратил знание Начала.

— Что же будет? — беспокойно спросил Митя.

— Этот мир перестанет существовать, — последовал невозмутимый ответ. — Многие исчезнут. Немногие, сохранившие чистоту и знание, будут взяты.

— Куда взяты? — упавшим голосом произнес Митя.

— Туда, где приготовлены для них обители, — туманно изрек его собеседник.

Митя чувствовал себя совсем пришибленно.

— А… нельзя… избежать… вот этого? Как-нибудь? Может… можно что-то сделать? — и отчего-то робко, виновато улыбнулся.

— Конечно, сделать что-нибудь было бы адекватно. Твой знакомый… тот, от которого тебя пришлось спасать… порождение антимира… не знаю, почему оно считает нас убийцами вашего времени. Мы отнюдь не стремимся покончить с этим миром. Он важен для нас. Но вы сами убили его, с помощью тех самых сущностей из антиреальности… Сделать же можно только одно.

Митя воспрянул.

— Что?

— Замкнуть Время в кольцо. Соединить начало и конец. Начать все заново. Нужен Третий Ключ, отпирающий и запирающий врата Времени.

— Это вы про камень? Хотите забрать его? — Митя полез в карман, но был остановлен жестом:

— Он принадлежит тебе. Пока. Хранитель Ключа должен сделать свой выбор.

— Э… я должен согласиться быть принесенным в жертву? — кисло поинтересовался Митя. — Чтобы замкнуть… это… кольцо?

— На роль агнца ты вряд ли подходишь. Но от твоего решения зависит, быть ли второй молодости вашего мира. Только человек может сделать выбор. Вам предлагают шанс. Может быть, вы не захотите его принять?

Митя не колеблясь заявил от имени всего человечества:

— Захотим. Замыкайте ваше кольцо Времени.

— Это не все. Ты принимаешь решение и берешь на себя ответственность за новый мир.

— Да? А что это означает?

— То, что ты станешь первым человеком нового мира. Прародителем. Тебе придется начинать все заново. Вспоминать забытое. В этом тебе помогут. Кроме того, у тебя не будет ничего из того, чем вы располагаете сейчас. Ни городов, ни машин, ни электричества, ни врачей, ни магазинов. Только память о том, что было.

Митя немного увял.

— Ну… это вы… это жестоко. Бесчеловечно, — взволновался Митя. — Как же я там буду жить? А вдруг у меня заболят зубы? Вы понимаете, что я могу умереть от элементарного флюса? Тогда весь этот новый прекрасный мир накроется медным тазом.

— Создавший мир знает нужды своих созданий. Но решать тебе.

Митя закусил губу.

— Стоп. Как это я один стану прародителем? Я не умею рожать.

— Мы уладим эту проблему.

— На мисс мира я не претендую, — быстро сказал Митя, — но учтите: мне нравятся шатенки. Размер груди третий. Желательно русскую.

— Надо ли это расценивать как согласие?

— Э… подождите… нет, я еще не решил. Мне нужно время. Я должен подумать. Слишком это все… неконгруэнтно.

— Хорошо. Возвращайся и думай.

Митя постоял немного молча, сделал шаг к двери, потом обратно.

— Э… еще один вопрос… Что это было… с Матвеем?

— Каждому свое. — Митин собеседник изобразил пожатие плечами. — Это было… лечение.

— А-а, — протянул Митя растерянно. — Ну… я тогда пойду, пожалуй?

— Мы будем ждать твоего решения…

— Отлично, — произнес Митя ненатурально бодрым тоном. — Приятно было побеседовать. До новых встреч, амиго.

На улице первое, что бросилось в глаза, — Матвей, озабоченно расхаживающий по дворовой пыли, уткнувшись в землю, руки в карманах, живой и здоровый.

— Здорово, доходяга. Ожил? Перепугал вчера всех чуть не до судорог.

— Я? Когда? — удивился Матвей.

— Ночью. У костра. Не помнишь, как орал?

— Не помню, — пасмурно ответил Матвей. — Я тебя искал. А ты, выходит, туда ходил, — он кивнул в сторону двери, из которой вышел Митя. — Ну и чего там?

— Все то же.

— А зачем ходил?

— Выяснял отношения.

— А-а, — протянул Матвей и тут же потерял интерес к теме. — У тебя вроде была машинка печатная…

— Была. Рухлядь старая, но работала. А что?

— Да вот, — замялся Матвей. — Хотел одолжить. Если она тебе не нужна.

— А тебе-то зачем понадобилась?

— Ну, понимаешь, какое дело… Трактат хочу написать, — выпалил Матвей. — Философический.

— Трактат? Ты? — Митя даже отчего-то испугался. — А на какую тему, если не секрет?

— Не секрет, — серьезно ответил Матвей. — Рассуждение о началах загробного мира с преимущественным описанием обстоятельств нижнего, сиречь адского, мира и выведением доказательств бытия оного. Это я заглавие такое составил. Ну как, дашь машинку?

— Вопросов больше не имею, — сказал Митя. — Пошли. У меня еще полпачки бумаги есть. Забирай все.

— Гран мерси, — ответил Матвей с важностью литературного мэтра.

Митя достал с нижней полки книжного шкафа машинку, сдул с чехла толстый слой пыли и торжественно вручил Матвею, словно переходящий почетный вымпел.

— Ты хоть печатать умеешь?

— Обижаешь, начальник. Нехитрое ремесло. Находишь нужную букву и жмешь. Так?

— Примерно, — ответил Митя.