Угрюмский род

Другие дед и бабка

Родители матери, то есть другие мои дед с бабкой, нашу семью не жаловали отчего-то, держались отстранённо, как чужие. И лишь через много лет, когда остарели совсем, вдруг начали налаживать родственные связи.

Дед – Николай Осипович Столяров – был маленьким, но крепким, коренастым мужичком с грубоватым характером. Работал он шофёром. Мать рассказывала, будто раньше он возил на чёрной «Волге» райисполкомовских начальников и к его машине даже подходить было нельзя.

Чёрную «Волгу» я не видел, видел красный «Камаз», который стоял возле их дома в Заморочье. Но к нему всё равно нельзя было подходить, дед ругался. Помню, я очень хотел, чтобы он прокатил меня на том «Камазе», но он ни разу не прокатил.

Я видел этого деда несколько раз в детстве и несколько раз потом – когда они с бабкой приходили к нам в гости «налаживать родственные связи» и дарили мне подарки, запоздавшие лет эдак на десять, чем приводили меня в смущение. Игрушки, конфеты, энциклопедии для мальчиков. А я уже школу заканчивал и с девочками встречался.

Что им мешало дарить подарки в подходящее время – загадка. Не знаю, может быть, они с прабабкой моей не хотели знаться: деда Николая она называла жмотом, а бабку Варвару – требухой. А едва та померла, то они и оттаяли. В общем, чужая душа потёмки.

Бабка – Варвара Семёновна, грузная тётка с бледным лицом, – была помягче деда, могла и приласкать иногда, но так, прохладно, как одолжение вроде бы или необходимость. Детей же принято погладить по головке иной раз. Поэтому я её больше любил, конечно.

Бабку у нас все больше любили. Во-первых, потому что несчастная она (попробуй, поживи с дедом Николаем всю жизнь) и сирота, как про неё говорили. А во-вторых, за золотые руки. Порой она передавала нам гостинцы собственного изготовления: солёные огурцы – пальчики оближешь, вязаные носки и варежки – тёплые-претёплые, а уж если торт испечёт – так вообще праздник. В общем, если подумать, хорошая была бабка.

Помню из детства, что с ними ещё жила какая-то древняя старуха – её звали бабка Матрёна. Это мать Николая Осиповича, то есть ещё одна моя прабабка. Она сидела на крыльце, держась за палку, и грозно молчала.

А однажды я игрался рядом с крыльцом, и она спросила меня: «Это ты хтой-то такой есть, а?» Я испугался и убежал к матери. Мать сказала, что бабушке девяносто лет и не надо её беспокоить.

Больше про бабку Матрёну нечего сказать, кроме того, что мужа её, отца Николая Осиповича, убили на войне и его фио даже выгравировано на мемориальной доске на площади Победы. Бывает, я пройду мимо мемориала и, хоть и видел сто раз, обязательно прочитаю: «Столяров Осип Архипович». И гордость берёт оттого, что мой прадед тоже погиб в боях за родину.

В 2005-м дед Николай умер от инфаркта, а бабка Варвара не смогла и года без него прожить, померла вслед за ним. И дом в Заморочье достался моей матери. Отец обрадовался и стал его продавать. Но дом долго никто не хотел покупать – он большой, но старый и гнилой. Два года не продавался, и только когда отец психанул и сбавил цену, на него нашлись покупатели.

На том и закончилась история Столяровых – моих деда и бабки по матери. И пусть они были не такие, как дед с бабкой по отцу, – те близкие, а эти далёкие, – забывать их тоже грех. Поэтому на Пасху, когда обходим все наши могилы, помолчим-поглазеем и на них.

В их могиле лежат трое: Столяров Николай Осипович (1930-2005), Столярова Варвара Семёновна (1937-2006) и Столярова Матрона Степановна (1905-1997). Все молодые, красивые, прямо не люди, а ангелы божии.

Детей у деда Николая и бабки Варвары было двое – Людмила, моя мать, и Юрий, её старший брат, мой дядя. Он уехал покорять Москву, видно, ещё при Союзе, потому что всегда приезжал в Угрюмск, как то и прилично настоящему москвичу, редко и с плохо скрываемым пренебрежением, то есть всем видом показывая, что укоренился в столице на века.

Я его и не помнил, и не видел, и не знал. И думал, что никогда уж и не узнаю. Однако всё же узнал и очень хорошо. Недавно дядя Юра вернулся неожиданно для всех в Угрюмск и потребовал себя уважать.

Ох, уж этот дядя. Вспомнишь про него, и на ум сразу идёт поэзия: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…» Дядя удивил. Но про него я расскажу, когда наступит его очередь.