«Удача – это не слепой дар судьбы, – говаривал Лаки, поправляя свои желтые очки. – Это состояние ума. Это готовность подставить карман, когда с неба падает золотой дождь, и умение вовремя отскочить, если с неба падает кирпич. Одним словом – внимание. И чуть-чуть наглости».
Он не верил в везение как в магическую силу. Для него удача была сложной, но познаваемой системой вероятностей, психологии и, прежде всего, готовности рискнуть. Он был виртуозом карточных игр любого калибра – от покера и блэкджэка до безумных локальных разновидностей, где правил не знал никто, кроме него. Он не был шулером в вульгарном понимании. Он просто… понимал игру. Чувствовал ее поток. Он мог просидеть час, не делая ставок, просто наблюдая за игроками, а потом за один вечер очистить стол, потому что знал, кто блефует, кто пьян, а кто просто исчерпал свой лимит везения.
Азарт был для него воздухом. Не столько жажда выигрыша, сколько любовь к самому процессу, к этому танцу на лезвии ножа, где каждый ход мог все изменить. Он любил момент перед раздачей карт, тишину перед броском костей – этот миг чистой, неиспорченной вероятности, когда все возможно.
Стать детективом-авантюристом его заставила жизнь. После того как Финнеган Кассиди бесследно исчез после одной из своих афер, Лаки остался с горстью сомнительных советов, зажигалкой и необходимостью платить за квартиру. Честить чужие окна или разгружать вагоны ему претило. А вот находить пропавших котов, разыскивать должников или браться за странные, пахнущие тайной дела – это было куда интереснее. Это была та же игра, только ставки были выше, а правила – еще более размытыми.
«Я не рыцарь в сияющих доспехах, – объяснял он иногда клиентам, смакуя их растерянность. – Рыцарь верит в честь. Я же верю в то, что вижу. А вижу я, что у вас из кармана торчит хвост проблемы, и пахнет от неё, простите, дешёвым бренди и отчаянием».
Он откидывался на спинку стула, который скрипел, словно жалуясь на свою несчастную судьбу, и доставал свою счастливую кость, начиная перекатывать её по суставам пальцев.
«Я просто парень, который нашёл способ зарабатывать на жизнь, делая то, что у него получается лучше всего – находя закономерности в хаосе и споря со статистикой. Видите?»
Он подбрасывал кость. Она падала на стол, показывая единицу. Всегда. Клиент заворожённо смотрел на эту точку, этот чёрный прокол в реальности.
«Люди думают, что удача – это магия. Бред. Удача – это грязная работа. Это знание того, что в колоде из пятидесяти двух карт семёрка пик будет чувствовать себя чуть более потрёпанной, чем остальные, потому что старый шулер по кличке Беззубый Джо всегда подмигивал, когда клал её в рукав. Это умение слышать, как кость, у которой чуть сточен один угол, падает на стол с чуть более глухим стуком. Я не играю с судьбой. Я читаю её досье. И за вознаграждение, достаточное для того, чтобы купить бутылку хорошего виски и не думать о завтрашнем дне, я готов поспорить даже с призраком. Если, конечно, ставки будут честными».
И он искренне верил, что именно так и надо жить. Эта вера родилась не в книгах и не в проповедях, а в душных подпольных игорных клубах, где воздух был густ от сигарного дыма и вранья. Она выкристаллизовалась в тот самый момент, когда семнадцатилетний Лаки Кэш, тогда ещё просто Ларри Кэшмэн, впервые обыграл легендарного картёжника Старика Петтибона не с помощью крапленой колоды, а просто заметив, что тот потирает большой палец, когда блефует. В тот вечер он понял главное: у всех есть свои «потертые семёрки пик». Свои мелкие грешки, страхи и привычки, которые в итоге и определяют исход любой партии. Даже партии под названием «жизнь».
Потому что в мире, где даже магия, как он успел убедиться, подчиняется чьему-то сиюминутному настроению и капризу, единственная по-настоящему надежная валюта – это вовремя пойманная удача за хвост и чувство юмора, не покидающее тебя даже тогда, когда на кону стоит твоя собственная шкура. Когда из-под кровати доносится скрежет, а за окном воет не ветер, а нечто со слишком большим количеством зубов, именно эта мысль – абсурдная, наглая, чисто человеческая – и была его единственным настоящим щитом. И он держался за неё, как когда-то за свою первую краплёную карту – крепко, до побеления костяшек, с пониманием, что это единственное, что отделяет его от бездны, глядящей на него с другой стороны игрового стола.