Удача по скрипке

3

Недели две она эту кофту носила. Без радости, без души, я уж каяться начала, что настроение ей испортила. Суровая стала Вавка моя, молчаливая, на вопросы отвечает нехотя и в глаза избегает смотреть. Все о чем-то думает. И надумала — на свою погибель.

Вдруг является на работу в манто. Думала я, что синтетика, пригляделась и обмерла. Темная норка, натуральная, с платиновым блеском, во сне я подобного меха не видела.

— Ты что, — говорю, — девушка, с ума сошла? В этакой вещи сюда явиться! Да к нам на крыльцо теперь автоматчика надо ставить. А ну как спросят, где взяла?

— Скажу, подарили, — отвечает мне Вавка совершенно спокойно. И видно по лицу, что этот мех ей тоже радости не доставляет. Знаете, когда у женщины новая вещь заведется, да еще дорогая — и сама вроде новой становишься. А Вавка будто бы постарела: синяки под глазами, лицо бледное, нездоровое.

Ох и рассердилась я тогда!

— Ладно, — говорю, — дело твое. Подкараулит тебя наша слободская шпана без манто, а то и без головы останешься. На плохую дорожку ты встала, подруга. С уголовным миром связалась, если не хуже.

Усмехнулась Вавка, головой покачала.

— Сказки все это, Зиночка. Нет никакого уголовного мира. Есть один только мир, в котором мы живем, и надо в этом мире как-то определяться.

— Вот спасибо, объяснила, — говорю. А на душе у меня нехорошо что-то стало. — Мужика, что ли, завела богатого?

— Ну, прямо, — отвечает Вавка, — дождешься от них. Не те времена, Зиночка.

— Купила, значит? — спрашиваю с юмором.

— Выменяла.

— На что?

— А на кофточку гонконгскую, помнишь?

Здорово я тогда обозлилась.

— Трепло ты, Вавка, и что за радость перед подругами воображать? Если вещь твоя, вот тебе мой душевный совет: сдай ее поскорее в комиссионку.

— Это я еще посмотрю, — отвечает мне Вавка. — Может, сдам, а может, и обменяю. Не в деньгах счастье. Ты мне лучше скажи: не заметно ли во мне каких перемен?

Посмотрела я на нее, подумала.

— Попалась, что ли? Ребенка ждешь?

— Эх ты, курица, курица, — засмеялась Вавка невесело. — Все-то об одном, ничего не знаешь, кроме лукошка с яйцами.

— Ну а так — не видно ничего. Побледнела немного, но тебе это даже идет.

— Побледнела, говоришь? — переспросила Вавка. — А в глазах моих нет ничего? Приглядись-ка.

Заглянула я ей в глаза — и страшно мне стало. Глаза как глаза: красивые, подведенные, зрачки большие. И все-таки что-то такое в них было: как в темноте у зеркала, вроде и нет ничего, а мимо пройдешь — сердце вздрогнет.

— Что ж ты молчишь? — торопит меня Вавка. — Заметно что-то или все по-старому?

— Заметно, что замуж тебе пора, — сказала я ей наконец и не стала больше на эту тему разговаривать.